Шах одноглазому королю

Глава 16. Визит к Пиковой даме.

Директива Генерального штаба Красной Армии начальникам штабов военных округов от 2 июля 1941 года.

Имеются отдельные случаи, просачивания с фронта дезертиров во внутренние районы, − отмечалось в директиве Генерального штаба Красной Армии начальникам штабов военных округов от 2 июля 1941 года. − При этом военные комиссариаты якобы принимают таких людей на учет и отпускают домой.

Всем областным, районным военным комиссарам, командирам соединений и запасных частей предписывается немедленно дать указание задерживать и передавать военным трибуналам для привлечения к ответственности по законам военного времени военнообязанных, призванных по мобилизации, а также военнослужащих, просачивающихся с фронта в тыловые районы одиночным порядком или группами без надлежащих документов. Отдельные команды мобилизованных рядового и начсостава, передвигающиеся в свои части, следует строго проверять и принимать меры к передаче их по назначению или в ближайшие запасные части

С о в е р ш е н н о с е к р е т н о

13.8.1941

ОПЕРАТИВНЫЙ РАПОРТ, Сольцы, № 72

Командиру I армейскго корпуса генералу пехоты Куно фон Бот-у

11-ая пехотная дивизия

Силами вверенной мне дивизии, при поддержке 8-й авиационного корпуса на левом фланге была атакована, силами 2-го и 23-го пехотных полков, 1-ая горнострелковая бригада противника, которая бросила свои позиции, не выдержав удара. Находящаяся на ее правом фланге, 70-ая стрелковая дивизия противника отступила к станции Батецкой, тем самым открыв путь на Новгород — Чудово. В 00 часов 30 минут по местному времени завершено окружение указанной дивизии и 237-й стрелковой дивизии противника в районе западнее населенного пункта Менюши,

Развивая наступлениена Новгородском направлении, вверенная мне, дивизия в 04 часа 30 минут по местному времени,совместно с 21-ой пехотной дивизией, завершила прорыв обороны русской 48-ой армии на участке 128-ой стрелковой дивизии противника, действуя в первом эшелоне I армейского корпуса, чему способствовал факт предоставления разведкой подробного плана обороны указанной русской дивизии, на котором были обозначены минные поля, основные узлы сопротивления и распределение сил между участками обороны.

Воспользовавшись этим 11-ый саперный батальон ликвидировал обширные минные поля русских, после чего вышел к шоссе Новгород-Луга, где уничтожил мост, отрезав русским пути отхода.

Долговременные огневые точки противника были подавлены огнем орудий 8,8 cm FlaK 37 из состава 1-го батальона 47-го тяжёлого артиллерийского полка.

Потерь среди личного состава и техники не имею.

Потери противника уточняются

Чрезмерное количество военнопленных, а также огромное количество трофейной техники и вооружения значительно затрудняют движение дивизии вперед, в связи с чем прошу оказать помощь транспортом корпуса для этапирования военнопленных в тыл и эвакуации трофеев.

Командир 11-ой пехотной дивизии

генерал-лейтенант Герберт фон Бёкманн

Из дневного сообщения Совинформбюро 13 августа 1941 года

В течение ночи на 13 августа на фронтах ничего существенного не произошло.

«Врут все», как любил говаривать доктор Хаус — герой единственного сериала, который мне удалось досмотреть до конца первого сезона. Эта гениальная мысль пришла мне в голову сегодня в семь утра, после прослушивания очередной сводки «Совинформбюро».

Я, далеко, не спец по истории Второй мировой, но точно помню по фильмам про войну и немногим, прочитанным на эту тему, книгам, что в августе 41-го все было еще достаточно грустно, а вот товарищ Левитан своим монотонным голосом сообщал, что мы бьем врага всегда и везде, а некий молодой патриот из Батайска, работая на двух станках, выполнил за шесть часов норму на 1630 процентов на каком-то вагоностроительном заводе. Так вот откуда ноги современного патриотизма в стиле, «без моей работы твое ружье стрелять не будет», растут. Я-то думал, сводки «Совинформбюро» нечто вроде сегодня мы уничтожили столько-то, они столько-то, кто-то куда-то продвинулся на столько-то. Век живи — век учись, а дураком помрешь.

Вчера вечером до меня, посредством все того же рыжего политрука, довели приказ военкома о присвоении звания младшего сержанта и назначении на должность помощника командира 1 взвода 1 роты переменного состава Ленинградского ВПП, а следом за ним тут же еще один приказ, теперь уже о назначении меня ВРИО (временно исполняющим обязанности) командира того же взвода.

К тому времени в казарме я остался один. Здоровенный старшина, фамилию которого я так и не успел узнать, вместе с моим единственным знакомым Мамукой и прочими соседями по казарме, в составе некой четырехзначной команды, убыли на двух ЗИСах в неизвестном направлении.

В два ночи, правда, на их место прибыли другие.

Мы с политруком Валероном все, оставшееся до утра, время принимали их, вносили в список личного состава, забирали прод-, вещевые и денежные аттестаты, зачем даже не знаю, и предписания.

Политрук успел мне рассказать, что положение на фронте крайне тяжелое, в райвоенкоматах вовсю формируются дивизии народного ополчения и ОПАБы (Отдельные Пулеметно-Артиллерийские Батальоны).

В пять утра я со своим взводом уже разгружал машины с продуктами для, вновь организованного на нашем ПП продпункта.

С шести часов наступила небольшая передышка до семи, когда должны будут прибыть машины с обмундированием, оружием и БК, поскольку у нас вроде из ментов еще и какие-то истребительные батальоны организовывать собираются, если я правильно понял.

В общем, за прослушиванием Левитана, от которого меня отвлечь не решился даже Валерон, я успел, наконец, пришить петлицы с треугольниками младшего сержанта на свою гимнастерку. Пальцы с непривычки исколол нещадно. Мальцев был та еще белошвейка, сука. Петлицы где-то в столе канцелярии нарыл Валерон, он, кстати тоже был ВРИО, только уже командира всей нашей роты, которая на шесть утра насчитывала 120 рыл в возрасте от 18-ти до 50-ти лет. Всяких. Раненых, больных, косых, кривых и полуслепых. Видимо, военкоматы подгребали последнее.

А, собственно, какая разница? Смерти ведь пофиг какой-ты. Она не разбирает.

Что меня поражало, так это то, что я не слышал за эти дни ни одного авианалета. Питер, что не бомбили в 41-ом?

После завтрака, я решил забить на всех и сходить в магазин. Сходил без проблем. Дежурный на выходе, однорукий литер, с «Красным знаменем» на груди и усталым лицом с плохо выбритым подбородком, только спросил:

— Ты куда собрался?

— В магазин. — ответил я просто.

И все. Больше он ничего не спрашивал.

Магазин и вправду был совсем недалеко, на углу. Занимал первый этаж какого-то старинного дома.

Того изобилия, о котором так много говорят некоторые из моих особо упоротых современников, скучающих за социализмом, я не заметил. Может все разобрали в связи с началом войны? Собственно, мне было похер. Нажитых непосильным трудом, мальцевских сбережений, хватило только на 250-тиграммовую банку молотого кофе с гордым названием «Мокко» за 11,20 и десять пачек папирос «Дели» по 65 копеек. С папиросами реклама сработала. Плакат по пути увидел с улыбающимся мужиком в кепке и забавным слоганом: «На папиросы не сетую. Сам курю и вам советую». Спичек, соли и сахара в магазине не было. Хлеба тоже.

Хотел банку кильки купить, но она стоила пять рублей, дороже, чем какая-то там треска в масле, в два раза. Всегда думал, что должно быть наоборот. Впрочем, на треску у меня тоже не хватало.

На обратном пути я еще зачем-то купил за 15 копеек «Ленинградскую правду» от сегодняшнего числа.

На входе все тот же литер спросил, окинув меня ленивым взглядом:

— Водки нет?

— А что, товарищ лейтенант, очень хочется? — не выдержал я.

Он аж подпрыгнул и, по-моему, вместе со стулом.

— Как ты разговариваешь...

Мне никогда еще не приходилось в жизни бить морду инвалидам, и я рассчитывал, что и не придется, поэтому я разрядил обстановку в, свойственной мне, манере. Ну во всяком случае попытался.

— Как вы разговариваете. — повторил я его тираду, специально сделав ударение на слове «вы».

Он вдруг как-то сразу остыл и махнул рукой в сторону, противоположную входной двери:

— Проходи.

Странный. За контуженного что ли принял?

В общем правильно, если так. В довесок к контузии Мальцева, мне достались и его головные боли после нее. Радость еще та. Я ее этой ночью прочувствовал в полной мере.

Еще ужасно прели его вонючие ноги и горели, прямо, огнем. Здесь есть медпункт? По идее должен быть какой-нибудь. Надо не забыть спросить у Валерона.

Кстати, и фамилию его стоило бы у него спросить, а то как-то неудобно даже.

Вообще, случай с одноруким литером, — это тревожный звоночек. Тело Мальцева жало до безобразия. Именно, такое словечко я подобрал для описания постоянного дискомфорта, который я в нем испытывал. Кроме проблем с ногами и головных болей, добавилась еще какая-то сыпь, которая ужасно чесалась. Не знаю связана она была с переселением душ или с тривиальной грязью, которой я зарастал все больше с каждым днем, в отсутствие душа. В баню-то тут надеюсь водят хоть?

Так вот к чему это я про литера вспомнил. Кроме проблем с телом, были проблемы с духом, если можно так выразиться.

Играть роль курсанта или теперь уже младшего сержанта мне становилось все труднее и труднее. Приходилось следить за каждым словом, походкой, манерами. Да что говорить, меня мог выдать даже неосторожный взгляд.

Соответственно, постоянное напряжение плюс непривычная и не самая комфортная для меня обстановка, приводили к тому, что полковник-младший сержант Светлов-Мальцев постоянно был на взводе. Я и так никогда особой выдержкой не отличался. Вспыльчивый очень. Наверное, еще бы в молодости из армии поперли, да только воевать получалось у товарища Светлова неплохо, потому и терпели.

В боевой обстановке я менялся, но тут-то она, эта обстановка, и близко не боевая.

Нервного срыва-то, конечно, не допущу еще долго, но вот насколько долго?

Кроме того, меня всегда очень бесит, если я чего-то не понимаю, а тут я ничего не понимаю.

Ладно, то, что меня переправили во времени — это уже данность, но слишком много вопросов по ее реализации.

По идее, должны были подготовить психологически, дать поиграть в 41-ый. Ну, типа, пожить хотя бы в похожих реалиях, как это обычно делается, когда в глубину отправляют. Дать привыкнуть ко всему. К сапогам с портянками, к жратве, куреву, одеколону «Шипр», наконец. Ко всему, короче.

Нет же, в один день вызвали и отправили. Почему такая внезапная срочность? Ведь случай с бомбой и тем негро-немцем произошел полгода назад. Времени на подготовку операции можно было более, чем достаточно. Что-то здесь явно не так. Что?

Мой мозг не мог проанализировать ситуацию за недостатком информации, а где ее взять эту информацию?

Срочно нужна эта Жанна Гальперн, она же Александра Гуревич. Она единственная, кто владеет всей полнотой информации.

Только вот с этой Жанной-Александрой тоже возникли определенные трудности. Очень серьезные трудности.

После обеда, когда, основательно притомившись от всех этих бесконечных погрузок-выгрузок, я, наконец, смог бросить кости на диван с косулями в канцелярии и ожидал пока сварится кофе, в добытой всеми правдами и неправдами, эмалированной кружке на примусе Валерона, появился он сам.

— Привет, Василий! — поздоровался он, наверное, раз тридцатый за сегодня.

Я посмотрел на него и вернулся к чтению анонсов фильмов в кинотеатрах города на последней странице, купленной сегодня, «Ленинградской правды».

— Валера, а про что фильм «Профессор Мамлок», ты не в курсе? — спросил я, найдя фильм с этим странным названием в каком-то ДК имени, естественно, Ильича. Война войной, а кино у них, я смотрю, по расписанию.

— Про одного профессора-еврея в Германии. — ответил Валерон и уселся за стол.

— Кофе будешь? — поинтересовался я из вежливости, но в душе не теряя надежды, что он, также из вежливости, откажется.

Так и случилось.

— Нет.

— А почему? — я даже сам удивился своему вопросу. — Буржуазный пережиток?

— Вроде того. — ответил политрук. — Так же это будет на вашем могиканском?

— На могиканском «типа того» — поправил я его, снимая кружку с примуса. — Слушай, Валерон, а как твоя фамилия?

— Ветров. — сказал он и следующей фразой добил меня окончательно. — Вась, не приедет невеста твоего друга.

Я еле сдержался, чтобы не выматериться. Что на этот раз?

— А что так? — спросил я, как можно более безразличным тоном.

Очень уж мне не хотелось демонстрировать этому Ветрову свою крайнюю заинтересованность во встрече с Гальперн. Всего, что может вызвать ненужные подозрения у кого бы то ни было, мне явно стоило избегать.

— Понимаешь...

Он сделал паузу, явно подбирая слова.

А вот это уже дерьмово. Ищет слова, значит бережет мою тонкую душевную организацию, что очень и очень плохо. Что могло произойти? Арестовали? Забрали в армию? Что?

— Она работает...— политрук снова сделал паузу и поправил сам себя, — Работала в институте одном. «Гириконд» называется. Перед самой войной отпуск взяла. — наконец выдавил он, — В кадрах сказали, что к родителям в Минск уехала...

Вот это уже не поворот — это уже пиздец, товарищи.

В Минске немцы, а они, как известно любому школьнику даже в мое время, с евреями были в контрах.

Нет, возможно, она все же выживет, мало ли что. Только вот для меня Жанна Гальперн теперь недоступна совсем.

Стоп! Мне же сказали, что она погибнет в первую блокадную зиму?

Что, к дьяволу, происходит?

Она из будущего. Верно? Верно. Следовательно, не знать, что немцы в первые же дни войны займут Минск, она не могла, тем более, что в отличие от меня, наша Жанна-Александра к своему путешествию точно готовилась и не один день. Тогда какого же хера ее понесло в Минск, да еще и в теле молодой еврейки?

Так, полковник Светлов, тебе надо при первой же возможности попасть в ее квартиру. Собственно, при невозможности тебе все равно следует туда попасть!

За этими размышлениями, я даже не заметил, что забыл бросить в кофе сэкономленный за завтраком кусок сахара.

Возможность попасть на квартиру Жанны-Александры представилась, как это ни странно, через час с мелочью. Причем опять же с помощью политрука Ветрова, который назначил меня старшим машины, следовавшей в банно-прачечный комбинат за постельным бельем для нашего пересыльного пункта.

Мне выделили полуторку с водителем и двух бойцов для погрузки.

В 16. 00 мы выехали с территории ПП и уже через пять минут, я приказал водителю:

— Сначала заедем на Литейный 24.

Водитель, мужик лет пятидесяти, из постоянного состава, с побитым оспинами лицом, «шилом бритый», как говорят про таких, в мешковатой гимнастерке с лычками ефрейтора и мятой пилотке, натянутой на самые уши, с недоверием посмотрел на меня и сказал:

— Так не по дороге же, товарищ младший сержант.

— Дела срочные сердечные, брат. — умоляющим тоном произнес я. — Буквально на пару минут надо. — заверил я его. — Дорогу-то знаешь?

Он понимающе ухмыльнулся:

— Как не знать, жених. Почитай с двадцатого в такси. Каждый уголок знаю. Тут недалече. — бывший таксист повернул направо и покатил вдоль реки. - Не здешний?

— Нет. — сознался я.

— Значит Аничков мост должен увидеть. — сказал он и с выражением прочел стихи, зачем-то покачивая в такт строфам, головой —

Четыре чёрных и громоздких,

Неукрощённых жеребца

Взлетели — каждый на подмостках —

Под стянутой уздой ловца.

Как грузен взмах копыт и пылок!

Как мускулы напряжены,

Какой ветвистой сеткой жилок

Подернут гладкий скат спины!*

— Неужто сам сочинил? — спросил я.

— Нет — водитель отрицательно мотнул головой в дурацкой пилотке. — Поэт один. Он умер.

Я достал папиросу, предложил водителю, тот отрицательно покачал головой:

— Уж десять лет, как не курю. Дорого. — пояснил он свой отказ от курения.

— Если я закурю, не помешает? — поинтересовался я.

— Кури. — разрешил он и даже угостил спичками, которых у меня не было.

— На Литейный... — сказал водитель и процитировал четверостишие из «Пиковой дамы»:

На Литейном, прямо, прямо,

Возле третьего угла,

Там, где Пиковая дама

По преданию жила!

— Стихи любишь? — спросил я с нескрываемым удивлением в голосе.

— Хорошие люблю. — согласился он. — Кто ж их не любит?

_______________________

* стихотворение "Аничков мост" написал Владимир Иванович Нарбут – известный поэт Серебряного века, автор художественной и литературно-критической прозы – принадлежал к дворянскому роду литовского происхождения. В 30-ых годах репрессирован. 14 апреля 1938 года Нарбут был расстрелян в карантинно-пересыльном пункте № 2 треста «Дальстрой».