Шах одноглазому королю

Глава 15. Глёд.

Указ Гитлера о полицейской охране оккупированных восточных областей от 17 июля 1941 г.

Ставка верховного

главнокомандующего

17 июля 1941 г.

I

Полицейская охрана вновь оккупированных восточных областей возлагается на рейхсфюрера СС и начальника полиции Германии.

II

После создания в этих областях гражданской администрации рейхсфюрер СС будет облечен правом отдавать рейхскомиссарам распоряжения в пределах указанной в пункте I задачи. В случае, если эти указания будут носить общий характер и иметь принципиальное политическое значение, они должны направляться через рейхсминистра оккупированных восточных областей, поскольку речь не будет идти о предотвращении непосредственно грозящей опасности.

III

Для осуществления полицейской охраны к каждому рейхскомиссару прикомандировывается старший начальник СС и полиции, непосредственно и лично подчиненный рейхскомиссару. К генеральным комиссарам, главным комиссарам и областным комиссарам прикомандировываются начальники СС и полиции, непосредственно и лично им подчиненные.

Фюрер

Адольф Гитлер

Начальник штаба

верховного главнокомандования

вооруженных сил

Кейтель

Имперский министр

и начальник рейхсканцелярии

Ламмерс

Менск, 20 июля 1941 г.

Приказ

По созданию жидовского жилого района в г. Менске.

1. Начиная с даты издания этого приказа, в городе Менске будет выделена особая часть города исключительно для проживания жидов.

2. Все жидовское население города Минска обязано после оглашения этого приказа на протяжении 5 дней перебраться в жидовский район. Если кто-то из жидов после окончания этого срока буден найден не в жидовском районе, он будет арестован и строго наказан. Нежидовское население, которое живет в границах жидовского жилого района, должно безотлагательно покинуть жидовский район.

...

4. Жидовский район ограничивается следующими улицами: Колхозный переулок с прилегающей Колхозной улицей, далее через реку вдоль Немигской улицы, исключая православную церковь, вдоль по Республиканской ул., Шорной ул., Коллекторной ул., Мебельному пер., Перекопской ул., Нижней ул., включая Еврейское кладбище, по Обувной ул., Второму Опанскому пер., Заславской ул. и по Колхозному пер.

...

7. Жидам разрешено входить и выходить из жидовского района только по двум улицам: Опанского и Островского. Перелазить через стену запрещается. Немецкой охране и охране службы порядка приказано стрелять в нарушителей.

...

Полевой комендант

Рейхскомиссариат «Остланд»

Психиатрическая рабочая колония Новинки

(бывшая 1-ая Советская трудовая колония

душевнобольных Новинки)

Хауптсгебит Минск

д. Новинки

14 августа 1941 года

16 часов 05 минут

Сегодня ранним утром наш самолет приземлился на бывшем советском военном аэродроме под Минском, который еще недавно носил название «Аэродром № 1118 Западного Особого военного округа». Меня поразило огромное количество абсолютно целых, брошенных при отступлении, русских самолетов.

Наши военные, со свойственной немцам практичностью, отбуксировали все эти крылатые машины на край летного поля, выстроив их в одну, идеально ровную, шеренгу.

Где-то среди них стоял тот самый самолет, который какой-то пожилой фельдфебель назвал «самолетом ГПУ». Под таким названием он вошел во все наши документы и так в них и остался.

Это был русский биплан ПР-5 из состава 1-й отдельной авиационной эскадрильи Отдельной авиационной бригады Пограничных Войск НКВД Союза ССР, базировавшейся в подмосковном Быково на главном пограничном аэродроме русских. Экипаж бросил свою машину на летном поле вместе со всем содержимым, включая служебную документацию НКВД. Она нам потом очень пригодилась.

Я тогда смотрел на эту бесконечную линию русских истребителей и не понимал, почему они не оказали ни малейшего сопротивления нашей авиации, двое суток бомбившей Минск? Они даже не попытались. Такими их и застали передовые части Вермахта. С полными баками и заряженными пулеметами.

Русские очень странный народ. Пока их солдаты проявляют чудеса доблести, оказывают отчаянное сопротивление нашим войскам, командиры просто бегут, зачастую, бросая все имущество и даже секретные документы, те самые документы, которые подлежат немедленному уничтожению в случае отступления.

Так было и в Минске. Советское командование бежало в Могилёв еще до начала бомбардировок, то есть, получается, в самый первый день войны. Они бросили все. Даже в их Доме правительства все архивы и документы остались в полной неприкосновенности.

Потом, по-моему, 3 июля Сталин все же пришел в себя и выступил с обращением, в котором, среди прочего, призвал не оставлять врагу никакой ценной утвари, истреблять скот, продукты, мосты, дороги и тому подобное.

Этого я тоже не мог понять. Получалось, что советы уже смирились с неминуемым поражением? Иначе зачем уничтожать все то, что тебе обязательно понадобится потом, когда враг покинет эту территорию?

Говорят, у женщин напрочь отсутствует логика. Не знаю, насколько это соответствует истине в отношении женщин, но в отношении русских это утверждение верно на сто процентов.

В результате указанного обращения Сталина (выступление И. В. Сталина по радио 3 июля 1941 г.) при отступлении советов многие города восточной Беларуси (например, Полоцк, Орша и Гомель) были сожжены. Несмотря на свое тяжелое положение на фронтах, советы также направляли отряды диверсантов и в наш тыл. В том же Минске отряды русских диверсантов устраивали поджоги. Очень много домов в центре города были сожжены, именно ими. Новый рынок был сожжен полностью. Сгорела Золотая горка, застроенная деревянными домами. Учитывая то, что водопровод был выведен из строя, тушить пожары было практически невозможно.

Все это по дороге в штаб-квартиру Небе, располагавшуюся в генеральном комиссариате, рассказал, сопровождавший меня, Вальтер Блюме — командир зондеркоманды 7а, заодно принявший на себя роль добровольного гида.

С самим Небе мы успели обменяться лишь коротким рукопожатием. Они с Гиммлером уехали на, специально подготовленном НСКК, (наряду с СС самостоятельное подразделение НСДАП являющееся ее моторизованной частью — автомобильным корпусом) роскошном «Хорхе» с номерами СС-1, а нам с Блюме достался менее роскошный штабной «Адлер-3Gd».

Блюме я тоже знал достаточно давно. В СС он вступил 11 апреля 1935 года и сразу попал на службу в РСХА, а в 1939 году Блюме уже стал оберштурмбаннфюрером СС и начальником штаба гестапо.

Затем он служил в государственных полицейских управлениях Галле, Ганновера и Берлина до 1941 года.

В марте 1941 года Блюме был вызван в Дюбен, где ему была поручили набор кандидатов для айнзатцгрупп. В мае он уже сам принял на себя руководство зондеркомандой 7a, прикрепленной к айнзатцгруппе B, под командованием Артура Небе.

Тетушка Ю, как в Люфтваффе ласково называют самолет Ю-52, не самый комфортный вид транспорта. Узкие и низкие лавочки вдоль бортов, на которых я вместе с Гиммлером и офицерами его штаба провел в небе шесть часов, мало располагали к участию в светской беседе. Спать хотелось невыносимо, но, во-первых, мне не хотелось выглядеть заспанным на совещании у рейхсфюрера, которое он неминуемо устроит сразу по прибытии в комиссариат, а во-вторых это было просто невежливо по отношению к сопровождавшему меня Блюме, поэтому я делал вид, что внимательно слушаю и даже вставлял какие-то междометия, изображая непосредственное участие в беседе.

На самом деле я пропускал мимо ушей все, что он говорил. Мне было мало интересно, в какой срок в Минске восстановили водопровод и электростанцию, организовали гражданскую администрацию и торговлю, устроили еврейское гетто и как боролись с русскими диверсантами. Единственное, что я запомнил из получасового разговора — это то, что айнзатцгруппа Небе на сегодняшний день уничтожила порядка тридцати тысяч врагов рейха, на занятой нашими войсками территории, и то только, потому что сама цифра меня крайне поразила, учитывая, относительно, небольшую численность самой айнзатцгруппы.

Генеральный комиссариат располагался в трехэтажном длинном здании на Площади германской армии, которая при советах, естественно, именовалась площадью Свободы, а еще раньше Соборной. При советах в этом здании был Народный комиссариат труда и профсоюзные организации города, а до них присутственные места Минской губернии.

Блюме успел мне также сообщить, что в правой части здания на третьем этаже жилые помещения. На втором — вспомогательные службы, кухня, ресторан для старших офицеров и гостей. На первом — хозяйственные службы, кухня и ресторан для младших офицеров и прочих посетителей.

После прибытия рейхсфюрер сообщил. Что совещание через полчаса, давая возможность всем после перелета привести себя в порядок. Впрочем, меня это не касалось, я был вызван немедленно, после прибытия.

Гиммлер сказал, что официальной версией посещения нами Минска, является тривиальная инспекция, поэтому он в течение дня должен будет посетить оперный театр, картинную галерею, еврейское гетто, дулаг 126 пересыльный лагерь, организованный для русских военнопленных в казармах бывшего советского артполка, поговорить с крестьянами «общего двора», как теперь стали называться русские колхозы, а вечером Небе устроит для него показательную экзекуцию. Достаточно насыщенная программа для одного дня, от которой я, к счастью, буду освобожден.

Мне предписывалось до завтрака, который неизменно будет в 9 часов 00 минут, ознакомиться с материалами Небе по предполагаемому цайтрайзендеру — Жанне Гальперн, затем под видом инспекционной поездки с представителем местной администрации поговорить с главврачом больницы откуда наш возможный цайтрайзендер была доставлена в психиатрическую колонию, затем посетить саму колонию и, к запланированному на сегодня, посещению этой колонии рейхсфюрером подготовить перевод Жанны Гальперн в Обарвальд.

В целях соблюдения секретности предполагалось перевести ее в составе еще, не менее, ста душевнобольных, для чего завтра рано утром из Рейха прибудет личный бронепоезд Гиммлера с дополнительными санитарными вагонами и, специально подготовленным, медперсоналом.

Артур Небе недаром прослыл лучшим сыщиком Рейха. Документы в папке, которую мне вручил Гиммлер, были скрупулезно собраны, тщательно проанализированы и отсортированы по важности и датам.

Из них следовало, что некая неизвестная женщина в возрасте, примерно, 20-25 лет, была доставлена каретой скорой помощи в 1-ую Советскую больницу 24 июня сего года в 10 часов утра с диагнозом: закрытая черепно-мозговая травма — ушиб головного мозга. Дальше выписка из истории болезни, рентгеновские снимки и прочая медицинская ерунда, аккуратно собранная и подшитая кем-то из людей Небе.

Главным здесь было не это. Женщина, на короткое время придя в сознание, представилась Александрой Викторовной Гуревич, указала московский адрес и возраст — 35 лет. Почему русские врачи спрашивают возраст, а не год рождения? Мне это было не понятно никогда. Имелось объяснение написанное собственноручно каким-то из врачей больницы, вероятно ее лечащим. Врачебный почерк разобрать трудно, поэтому к нему прилагался листок с «переводом» напечатанный на русской пишущей машинке.

На протокольном опросе, положенном в таких случаях, на вопрос «Какой сейчас год?» женщина ответила 2120-ый, а на вопрос «Кто руководитель СССР?» ответила вопросом «В каком году?». После чего потеряла сознание.

Находилась в крайне тяжелом состоянии, редко приходя в сознание. 1 июля, придя в себя на короткое время, попросила листок бумаги и карандаш. После удовлетворения просьбы написала записку, текст которой дал мне прочесть накануне Гиммлер. В папке был его оригинал, написанный простым карандашом на тетрадном листе в линейку.

Я ЖАННА ГАЛЬПЕРН НИИ-34 НАХОЖУСЬ ПОД ВЛИЯНИЕМ ВРАГА ДРУГА Я НЕ ЗНЮ ОНА ИЗ БУДУЩЕГО ЗНАТЬ НКВД

«НЕ ЗНЮ» — это предположительно «не знаю», похоже просила сообщить о том, что находится под чьим-то влиянием в НКВД. Возможно русские врачи так бы и поступили, они любят перестраховываться, но 1 июля НКВД в Минске уже не было.

К 20 июля женщина была уже в удовлетворительном состоянии. Знала свои фамилию, имя и отчество: Гальперн Жанна Моисеевна. Только вместо выписки ее переводят в психиатрическую колонию.

Следующим документом была копия приказа полевого коменданта о «создании жидовского жилого района в городе Минске».

Тоже все ясно. Добрый врач решил перевести женщину с говорящей фамилией и отчеством подальше от города и, тем самым, уберечь от регистрации в Юденрате.

Никогда не мог понять людей, которые помогают евреям. На что они рассчитывают? На денежную компенсацию в будущем? Евреи такой народ, что все равно обманут. А такое чувство, как благодарность им и вовсе неведомо.

Дальше были бумаги из психиатрической колонии. Диагноз — шизофрения. Опять выписка из истории болезни. Потом рапорт некоего штурмфюрера о том, что неизвестная, доставленная из Минска устроила поджог в одном из больничных корпусов, что привело к пожару и побегу 75 пациентов. Часть из них затем вернулись и были расстреляны, а вот эту неизвестную искали очень долго, но все-таки нашли.

Рапорт шутцманна хиви с фамилией Зубков о задержании, по заявлению старосты деревни Якубовичи Барановского, неустановленной еврейки, прятавшейся некой Конюшенко Любови 1870 года рождения. Про «неустановленную еврейку» формулировка мне понравилась. Чувствовалась привычка шутцманна Зубкова к бюрократической канцелярщине. Наверное, при советах служил в милиции. Как он догадался, что она еврейка, если она «неустановленная»?

Староста Барановский, который написал «заявление», наверное, доносы еще при советах писать научился. Власть меняется, а люди нет.

Вот и все. Дальше рапорт Небе о том, что «неустановленная еврейка» помещена обратно в психиатрическую колонию. Копии телеграмм в РСХА Гиммлеру.

И пара еще интересных документов. Паспорт указанной Гальперн Жанны Моисеевны, с записью «еврейка» в графе национальности и адресная справка Юденрата на Гальперн Моисея Ароновича 1890 года рождения и Гальперн Анну Абрамовну 1898 года рождения, переселенных в жидовский район.

Небе хорошо сделал свою работу. В любом случае эта Жанна Гальперн нам пригодится.

До завтрака в присутствии рейхсфюрера мне даже удалось вздремнуть часок.

После завтрака, первым делом я приказал от имени рейхсфюрера местному Гестапо задержать Моисея и Анну Гальперн и содержать в приемлемых условиях до моего особого распоряжения.

Затем вызвал к себе русского представителя местной администрации для поездки в больницу с инспекцией.

Представитель оказался невысоким плотным мужичком с наголо выбритой головой и усиками в стиле фюрера. Глазки за круглыми очками в металлической оправе постоянно бегали, что очень раздражало. Тщательно выглаженный серый твидовый костюм, лакированные туфли и хороший кожаный портфель, говорили о том, что, скорее всего, это же место он занимал и при советской администрации. Наверное, из раскаявшихся коммунистов, которые составляли большинство в новой администрации Рейхскомиссариата. Выяснять это у меня не было ни времени, ни желания.

В ресторане Рейхскомиссариата для старших офицеров я приобрел несколько марокканских апельсинов и пару плиток французского шоколада.

Блюме уверял, что в Минске вполне безопасно, поэтому мы поехали вдвоем на, предоставленном мне «Адлере», не считая водителя из НСКК.

До бывшей 1-ой советской, а ныне просто клинической больницы мы доехали быстро. Улице досталось сильно во время наших бомбардировок, даже один из больничных корпусов был разрушен, но больница работала, и главврач был на своем месте.

Руководитель больницы тоже остался от прежней власти — профессор Клумов (Евгений Владимирович Клумов (4 (16) декабря 1878, Москва — 13 февраля 1944, Малый Тростенец) — хирург и гинеколог, профессор медицины, участник Минского подполья, Герой Советского Союза). Он был довольно тучным мужчиной лет шестидесяти, но стариком не выглядел. Идеально белый и даже, по-моему, накрахмаленный халат. Слегка уставшее лицо. Хирург, наверное, решил я.

Профессор был достаточно дерзок с местным представителем администрации, который придирался буквально к каждому пункту финансовой документации, предоставленной главврачом. Я в этом ничего не понимал, но усердно изображал ревизора из Германии. Даже задал несколько ничего не значащих вопросов на тему того, довольны ли врачи больницы жалованьем при новой власти, хватает ли лекарств и продуктов питания и еще что-то такое же незначительное, что именно, даже не помню.

Только где-то к обеду дошла очередь до проверок насколько оправданно долго содержатся в стационаре больные до выписки.

Мне пришлось выслушать обоснования примерно десятка случаев, пока я решил, что мои вопросы по поводу Гальперн не вызовут подозрений.

Ничего нового я не узнал.

Профессор, действительно, полагал, что тяжелая контузия вызывала у данной пациентки шизофрению, потому и перевел ее в психиатрическую больницу для дальнейшего лечения, после консультации с местными врачами. Так что, видимо, никакой связи с основанием гетто в Минске и переводом Гальперн под присмотр психиатров не было. Случайность.

В деревню, где располагалась психиатрическая колония я поехал уже только с водителем.

При въезде в деревню, где находилась колония, я предъявил документы. Мне доложили, что дежурный офицер предупрежден о моем визите и предложили сопровождающего. Я отказался.

Колония занимала несколько зданий бывшей помещичьей усадьбы, неподалеку от каких-то построек бывшего советского совхоза, в которых квартировали люди Небе.

На территории больницы, язык как-то не поворачивался называть ее колонией, было идеально чисто. Кое-где прогуливались пациенты в больничной одежде, больше напоминавшей нижнее белье русских солдат.

Административный корпус я нашел быстро, предположив, что самое большое двухэтажное здание этого комплекса, по всей видимости когда-то главная усадьба местного помещика, и есть место пребывания лечащего состава больницы.

Доктор, который занимал пост главврача до войны, куда-то исчез и меня встретил его преемник. Сравнительно молодой мужчина среднего роста с копной густых каштановых волос на голове и тем самым пронзительно- изучающим взглядом, который так свойственен всем психиатрам.

Видимо кто-то сообщил ему о подъехавшей машине, и он выбежал прямо на крыльцо.

Доктор, предположив, глядя на мой мундир, что имеет дело с большим начальством, и поэтому замер в смущении, не зная, как себя вести дальше.

Кстати, насчет начальства, он оказался прав. Я решил сделать первый шаг.

— Доктор Крюков, я полагаю? — улыбнулся я и протянул ему руку для рукопожатия.

Он спешно ее пожал. Предварительно зачем-то вытерев свою ладонь об халат, как будто он не врач, а, как минимум, токарь, которого внезапно оторвали от работы, и он не успел вымыть руки.

Появление офицера в больших чинах, судя по наличию личного штабного автомобиля с водителем, без охраны, да еще и говорящего по-русски, похоже окончательно выбило его из колеи.

— Да, я Крюков. — буквально выдавил он из себя.

— Да не волнуйтесь вы так. — постарался успокоить я его. — Завтра вашу больницу с инспекцией посетит рейхсфюрер СС. Я прибыл накануне, чтобы все подготовить.

Вместо того, чтобы успокоиться, он еще больше занервничал:

— Что вам угодно?

У него начали дрожать руки. Он не знал, что с этим делать и, в конце концов, спрятал их за спину.

Я ободряюще приобнял его за плечи, почувствовав через халат, что плечи у него тоже заметно дрожат.

— Вы опять по поводу пожара? — спросил он со страхом в голосе. — Нашу колонию... — он даже начал заикаться, такой ужас внушил я ему своим появлением. — ликвидируют? — наконец, удалось ему закончить фразу.

— Успокойтесь, доктор. — я убрал руку с его плеча. — Давайте взглянем на эту, как у вас говорят, виновницу торжества. — после чего окликнул водителя — *Geben Sie mir das Pack! *Подайте мне тот пакет!

Водитель вытащил с заднего сиденья бумажный сверток с апельсинами и шоколадом и отдал мне.

— Вы считаете, что гибель 20 человек — это торжество? — внезапно осмелел Крюков.

Я предпочел не обратить внимания на его выпад.

— Я могу увидеть Гальперн Жанну Моисеевну, прежде, чем мы поговорим?

— У меня нет пациентки с таким именем. — ответил он.

— Теперь есть. — объяснил я. — Пациентку, которую к вам перевели 20 июля из минской клинической больницы и, которая устроила пожар, зовут Жанна Гальперн. Я могу на нее посмотреть?

— Идемте. — сказал Крюков. — Она в женском беспокойном хроническом отделении.

Указанное отделение оказалось чем-то вроде одноэтажного барака с зарешеченными окнами и дверью, запертой изнутри.

Крюков постучал. Дверь открылась почти немедленно. В дверях стояла маленькая хлипкая старушонка, вместо, ожидаемого мною громадного санитара.

— Здравствуйте, Григорий Валерьевич. — поздоровалась она с Крюковым. А потом повернулась ко мне. — Добрый день, господин офицер!

Мы с Крюковым поздоровались в ответ, он представил мне старушонку:

— Беляева Нина Григорьевна — медсестра. Один из старейших наших работников. — потом спросил у этой Беляевой — Как она?

— Сегодня получше. — ответила медсестра. — Даже поела. Молчит только все время.

— Проводите господина... — начал Крюков и вопросительно посмотрел на меня.

— Фон Тобеля. — закончил я за него. — Показывайте, где ваша Глед?

(Здесь игра слово Глед у древних германцев одновременно обозначает и богиню огня и радость)