Справедливость

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вяткина вошла в кабинет Курочкина, села в кресло, закурила, поглядывала по сторонам, как будто не замечала его.

— Ты чего пришла? — сердито спросил Курочкин.

— Я… я пришла сказать — снимаю статью о Павле Архипове.

— Это о Ленине, что ли?

— Нет, о Павле Архипове. Он хотел изобразить Ленина.

— Ну и что же?

— Ленина там нет.

— Ты что, белены объелась? Я видел эту картину.

— Ленина там нет.

— Кто тебя сбил с толку?

— Ты хочешь спросить: кто наставил на толк? Сергей Сверстников, — раздельно сказала Вяткина.

— О-о-о… Я говорил, что он скоро из тебя станет веревки вить.

— Сверстников удивил меня. Я предложила статью о его друге, понимаешь, похвальную статью о его друге, и он ее отклонил.

— Наверно, Архипов ему скандал учинил, вот он и отклонил.

Вяткина скептически посмотрела на Курочкина.

— Тебе все заранее известно… Априори — хороший человек, априори — плохой человек…

Курочкин сжал тонкие выцветшие губы.

— Поссориться со мной хочешь?

— В вашем споре со Сверстниковым должно присутствовать товарищество… Ну, хотя бы, доброжелательство.

— А если он мне норовит по уху ударить?!

— Это уже сложнее…

— Ты доверчивая, — Курочкин исподлобья оценивающе поглядывал на Вяткину.

— Он искренний человек.

Курочкин захохотал:

— Искренность… Искренность… Есть еще конъюнктура.

Вяткина смяла сигарету.

— Конъюнктура, безусловно, делает погоду, но я думаю — она не делает климата. Сверстников честный человек.

— А разве я не честный? Отвечай, честный я или не честный?

— Не терзай меня хоть ты… — Вяткина ушла.

Курочкин пригласил к себе Сверстникова. Когда Сверстников пришел, он похлопал его по плечу.

— Очерки вполне на уровне.

— Спасибо, — поблагодарил Сверстников.

В «Новую эру» на очерки Сверстникова, печатавшиеся из номера в номер целую неделю, стали поступать отзывы. Читатели звонили в редакцию и присылали письма, выражая солидарность с автором очерков. Курочкин видел, как растет популярность Сверстникова. Им интересовался и Солнцев. «Партийные работники, — сказал он Курочкину, — оказывается, и в журналистике борозды не портят. Сверстников некоторым писателям нос утер».

— На очерках ты больше популярности заработаешь, чем на стихах. А сколько гонорара получишь!

Курочкин всегда жаловался, что не хватает денег. «Жена модница, денег много требует». И он лез из кожи вон, чтобы побольше заработать, нередко наспех писал статьи и отдавал подчиненным сотрудникам «на доработку»: «Я тут набросал передовую, но спешу на совещание, поковыряйся в ней немного». И сотрудник редакции ковырялся весь день. Со временем работники редакции привыкли к этому, хотя вначале кое-кто, как сам Курочкин выражался, и «фыркал».

Курочкин посматривал на Сверстникова, улыбался, а про себя с досадой думал: «Его голыми руками не возьмешь».

— Слышал, Вяткина снимает статью о Павле Архипове? — спросил он. — За этим и звал, собственно.

— Сняла? Сама сняла? — не поверил Сверстников.

Курочкин заметил его удивление, сказал про себя: «Как играет, прожженный политикан!»

Думы Курочкина прервал телефонный звонок.

— Только в выходной день и отдохнешь, — отвечал он. — Покупался, рыбку половил. Что ты говоришь? Окуня, на килограмм! Сорвался… Какая жалость… Вообще устал как дьявол… Сверстников месяц по области ездил, а я торчал в четырех стенах.

Курочкин выслушал собеседника, потом пояснил:

— Над его очерками работал Гундобин, да и мне пришлось повозиться.

Кончив разговор по телефону, Курочкин опять задумался.

В полдень Курочкин забежал к Коробову.

— Я еду к Невскому. Не теряй времени, готовь персональное дело Сверстникова на бюро парторганизации.

Курочкин еще от порога протянул руки к Невскому для объятия.

— Как я рад, как я рад тебя видеть! С тобой как было хорошо, придешь, спросишь, все ясно. А без тебя? Ломаю, ломаю голову. — Курочкин обнял Невского и терся своей бритой щекой о его небритую.

Невский похудел и изрядно поседел, лишь кое-где виднелись русые волосы, глаза ввалились и затуманились.

— Как идут дела в редакции? — торопливо спросил Невский, как будто хотел одним рывком кончить с волнением.

Курочкин докладывал и посматривал на вытянутую правую ногу Невского. Нога вышла из повиновения. Во время беседы Невский позвал Леню, но вместо него вошел Дима, младший сын Невского. Какая-то клеточка его мозга потеряла имя младшего сына, другая клеточка назвала имя первого сына — Леню, погибшего на фронте. Курочкин подумал: «Не дай бог такая штука стукнет».

— Сверстников работает? — спросил Невский.

— Приживается, годочка два покрутится в газетной машине, гляди, и журналист из него выйдет, и, наверно, хороший. — Курочкин боялся повысить голос, сделать лишнее движение, говорил тихо.

Невский задумался, потом стал рассказывать:

— У орленка отец и мать орлы, и ему самому быть орлом, а посмотрел бы ты, как он несмел перед первым полетом. Орлица выведет орленка из гнезда и показывает ему, как надо летать. Взмахнет крыльями, поднимется немного вверх и поплывет. Орленок смотрит на нее с завистью, но боится подняться. Орлица покружит, покружит над ним и сядет рядом… Сидят и посматривают друг на друга. Орлица встрепенулась и камнем полетела в пропасть, перед самой землей расправила крылья, взмахнула ими и стала набирать высоту, со свистом пролетела мимо орленка и гортанно что-то крикнула. Может быть, она ему сказала: «Чего трусишь, смелее за мной!»

Орленок следит за полетом матери, она уже поднялась высоко-высоко. Он видит гряду гор, ущелье, а его мать видит за этими горами новые горы, долины, леса, море. Он слышит зов матери: «Сюда, сюда лети!» Орленку хочется взмыть туда, к ней, вверх, он перевалился с ноги на ногу, трепыхнул молодыми крыльями, но не взлетел.

Орлица стрелой с огромной высоты падает к орленку, он поднимает голову… Над головой орленка пролетела она, покружила и села рядом. Сидят и поглядывают на снежные горы, на глубокое бездонное небо.

Орлица повернулась к орленку и грудью двинулась на него. Орленок пищит, тесним к пропасти. Орлица гортанно прокричала и со всей силой грудью толкнула орленка в пропасть.

Представь себе, научившись падать, орленок научился взмывать вверх, со свистом проноситься мимо матери.

— Интересно! — забывшись, воскликнул Курочкин.

Невский положил голову на спинку кресла, закрыл глаза. Курочкин вглядывался в его бледное лицо.

— Я уже больше не приду на работу, — проговорил Невский. — Был у меня Солнцев… В добрый час, работайте дружно.

Курочкин сдвинул брови, подбородок обвис.

— Мне тоже скоро уходить на пенсию. На пенсию лучше уходить генералом.

Невский не отозвался, голова его лежала на спинке кресла, глаза полузакрыты.

— Эх-хе-хе! — вздохнул Курочкин. — Подумаешь, подумаешь, а ведь и в пенсионные годы есть своя услада, а? Я думаю, ты поправишься — и на охоту. Ни звонков к тебе, ни выговоров тебе, ходи, смотри, увидел, прицелился и — бах-бах…

Невский оживился:

— Да-да, а потом к закату солнца удочку закину, пошел ершишко, и ведь всего-то с ноготок, а рыболову радость.

— И тут нечаянно судачок клюнул, а? — Курочкин тихо засмеялся.

— В заповедное охотничье хозяйство не пойду, палкой меня туда не гони, не пойду… Страшно подумать, что тебя, провоевавшего всю жизнь, вдруг в заповедник… Лучше смерть! Я говорю о физической смерти, духовная уже свершилась у тех, кто ершишка подсек.

Курочкин увидел прежнего Невского, прямого, как мачтовая сосна. На прощание он опять обнял Невского:

— Поправишься, писать-то небось будешь нам?

— Сложа руки сидеть не стану. Не дамся я костлявой без бою.

Впервые за всю беседу проступил на лице Невского легкий румянец и заискрились глаза. Он протянул руку к столу, там лежала исписанная стопка бумаги.

— Книга? — спросил Курочкин.

— Да, пишу.

Неистребимая страсть действия всегда покоряла и друзей и противников Невского. Невский мог ошибиться, но не мог плохо работать. О нем говорили: «Невский? О, этот работать умеет», «Неистощимой энергий человек».

— Сверстникову помогай, — напутствовал Невский.

— Вот беда — он впутался в какую-то историю. — Курочкин почесал за ухом.

— Что такое?

— Толком-то я еще не знаю, но вроде бы в грязное дело втюрился.

— Сверстников?

— Я тоже удивляюсь. Коробов докладывал, вроде бы Сверстников запутался с какой-то Марией Андреевной.

— Не похоже на него.

— Я тоже сомневаюсь.

Состояние приподнятости не оставляло Курочкина до самой редакции. Теперь он поверил — будет главным редактором.

Курочкин нажал кнопку, и лифт бойко и весело понес его на пятый этаж. Тут он вспомнил день, когда обнаружил в полосе смысловую опечатку и никого не предупредил об этом, вспомнил, как утром вытащил полосу из стола, посмотрел на зловещую пометку красным карандашом возле ошибки и разорвал оттиск на мелкие части. Всплыло все это в памяти, и ему стало страшно тяжело, сердце заныло, лицо налилось кровью. Мрачный вошел он в кабинет и сел в кресло. Сердце вдруг больно, как иглой, кольнуло, и Курочкин вскрикнул. Через какое-то время тупая, давящая боль завладела всей грудью. Курочкин положил под язык таблетку валидола и лег на диван. Пролежал, наверное, с час, боль прошла, и он приступил к делу.

Сотрудникам Курочкин рассказывал:

— У Невского одна нога беспомощная, да и сам…

Курочкин был мрачен, и все видели, как он переживает за своего друга Невского. К вечеру он повеселел, распоряжался в редакции как полновластный хозяин, позвонил в отдел кадров и приказал трудовую книжку и личное дело Васильева отправить по месту новой работы, хотя знал, что там Васильева нет; представил Гундобина на утверждение членом редколлегии. Курочкин вошел в азарт и за вечер столько дел выполнил, сколько в другой раз хватило бы на неделю. В пять часов вечера он сказал секретарше:

— Сажусь писать передовую, и, пока не подам сигнала, не беспокоить.

Курочкин сегодня был безжалостен, вычеркивал из написанного целые абзацы, вписывал новые. Когда передовая была закончена, уже было одиннадцать часов вечера. Ответственный секретарь редакции принес Курочкину чистые полосы.

— Все в порядке?

— Да, все вычитано, проверено, — ответил ответственный секретарь.

— Подписываю, в случае чего, все на твоей совести.

К Курочкину заглянул Гундобин, они посовещались о плане работы отдела сельского хозяйства. Будто сам черт тыкал своими кулачищами в бока Курочкину и науськивал сказать о скором назначении на пост редактора. Как ни крепился, а к концу беседы сообщил:

— Скоро придет решение о назначении меня главным.

Гундобин встал, подошел к Курочкину и пожал руку:

— От всего сердца поздравляю.

Курочкин оторопел:

— Да подожди ты!

— Болтать я не стану, а поздравить тебя хочу первым из первых. — И Гундобин еще крепче пожал ему руку.

— Ты имей в виду, в случае чего, я тебя замом буду выдвигать, — сказал Курочкин.

— Думаешь, справлюсь?

— Ты-то? А что, боги разве горшки обжигают?

— А Сверстников?

— Задерживать его не станем, уйдет. Скоро партбюро будет, там рассмотрим его персональное дело. Понял?

Гундобин утвердительно кивнул головой.