Справедливость

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сверстников случайно узнал, что Нелле исполняется двадцать пять лет. Позвонила ее подруга Катя, а Нелли не было на месте, ушла в библиотеку, телефонную трубку поднял Сверстников.

— Нелли нет, — ответил он.

— Как жаль, — сказала Катя. — Я вас прошу передать ей поздравление с днем рождения, сама не смогу, уезжаю.

— Сколько же ей стукнуло? — спросил Сверстников.

— Уже много, старушка. Четверть века завтра будет, — ответила Катя.

— Обязательно поздравлю такую старушенцию, — смеясь, ответил Сверстников.

Утром он забежал в цветочный магазин, там оказалось десятка три мужчин.

— Знаете, моей Нелле сегодня исполнилось тридцать, — проговорил мужчина.

— Какое совпадение — и моей Нелле тоже тридцать, — откликнулся другой.

— А моей тридцать пять!

Сверстников подумал: «Сколько же Нелль на свете!» Он отобрал пять веточек мимозы и попросил завернуть. В магазине не оказалось бумаги, пришлось воспользоваться свежим номером газеты. По пути он забежал в кондитерский магазин и обратился к кассирше:

— Какие вы предпочитаете конфеты?

Кассирша посмотрела в сторону кондитерского отдела — там в вазах стояли «Мишка косолапый», «Мишка на севере», «Петушок», «Салют», «Весна», «Трюфели».

— Все-таки конфеты «А. П. Чехов» лучше всех, — сказала она.

— Сколько платить?

Кассирша подала ему чек.

Когда Нелля пришла на работу, на ее столе стояли цветы и лежала коробка конфет с запиской: «Поздравляем с двадцатипятилетием! Катя и в придачу Сергей Сверстников».

«Откуда Катя знает Сверстникова?» — удивилась Нелля.

Конечно, о важном событии в жизни Нелли узнала вся редакция. Дверь в коридор не закрывалась, сотрудники крепко жали Нелле руки, приносили подарки: книги, открытки, милые безделушки. И Нелле было очень радостно. А ведь она хотела скрыть от всех сегодняшний ее праздник. Нелля не заметила, как прошел день. Николай Васильев зашел за ней, и они, попрощавшись со Сверстниковым, пошли в ресторан «София». Вышли в коридор, повстречали Курочкина. Он подмигнул и пропел: «А я люблю высокого…» Как только скрылась его широкая спина, Нелля выругалась:

— Вот черт, всегда мне на пути встречается.

— Чего попусту волнуешься.

— Как это попусту? — гневно спросила Нелля.

Когда уже вышли на улицу и их пальцы сплелись, она тихо заговорила:

— Любовь — это тайна двух, к ней никому-никому нельзя прикасаться. Ведь другой, он неосторожный, а может быть, неуклюжий, заденет и поранит… К чужой любви никому нельзя прикасаться… Я пугаюсь, когда нечаянно вижу целующихся, мне стыдно становится… Коля, к чужой любви прикасаться нельзя ни словом, ни взглядом. Там такое чистое, возвышенное и такое тайное… Ой, ну как же можно к ней прикоснуться! А он фальшивит: «А я люблю высокого». — Нелля замолчала, пожала крепко руку Николая, и от этого ему стало хорошо.

Неожиданно Нелля спросила:

— А Кириленко человечный?

— Он одержимый, такие могут быть аскетами, такой цепи на себя наденет ради торжества дела. Я видел его при обходе больных, шутит, смеется, грустит, ободряет и ворчит. «Смотрите, какая молодчина, а привезли зеленую», — показывает он на молодую женщину. Она непривычно поправила локон волос, ожила так, что казалось, спрыгнет с кровати и побежит. «Ну вот, недельку полежим — и на лыжи». Кириленко садится на край кровати другого больного. «Я его три часа ковырял, — говорит он, — думал, уж теперь полгода будет лежать, а месяца не пролежит, ей-богу». Больной спрашивает, а сможет ли он на прежней работе быть. «Разве я для того тебя оперировал, чтобы на пенсию отправить? Я не такой добрый, как некоторые. Без тебя коммунизма строить не будем». Я заметил, Кириленко слово «вы» не выговаривает, а «ты» у него ворчливо-добродушное.

— Со всеми говорить на «ты» нельзя, «ты» можно сказать близкому, — заметила Нелля.

— Близкому, другу, любимой, — продолжил Васильев мысль Нелли. — Как ты думаешь, он имеет право считать тех, кого оперировал, своими близкими?

— Думаю, они не обидятся.

— Обидеться скорей всего можно на «вы». Кириленко лечит на совесть. «Заплатки поставить полдела, — говорит он. — И будет человек ковылять, и будет мозолить глаза другим, доставлять им горе. Я того считаю хирургом, который дарит больному жизнь. Хирург — это жизнь, а не смерть».

Васильев с Неллей пришли в ресторан «София». Там было шумно, но как-то торжественно. Им принесли торт «Нелля. 25», заказанный заранее Васильевым. Официант ревниво охранял их столик. Как только кто-либо намеревался подсесть, он говорил: «Занято».

Николай пил коньяк, Нелля — шампанское. Говорили, смеялись, танцевали и пели вполголоса.

Васильев и Нелля познакомились на волейбольной площадке в однодневном доме отдыха года полтора назад. При очередной подаче мяч упал далеко за чертой. За ним побежала стройная девушка, она ловко носочком откинула мяч назад и пяткой другой ноги подбросила вверх. Николай залюбовался, как она приняла мяч на голову и послала его вперед, побежала за ним и левой ногой так ударила, что он с силой врезался в лицо Николаю. Нелля в два-три прыжка оказалась около него и виновато извинялась, а потом подхватила Васильева под руку и потащила к колонке. Намочила холодной водой свой платок и приложила к его носу.

— Надо бы медный пятак, — проговорила она, глядя на вздувшийся нос.

Николай Васильев смог улыбнуться.

— Где же вы в футбол научились играть? — спросил он.

— На дворе, у нас была мальчишечье-девчоночная команда.

— Здорово, — прогнусавил Николай.

— Ударила-то? — У Нелли заискрились глаза, появилась озорная мальчишеская веселость.

— Мячом хорошо владеете.

— А вы чей? — спросила Нелля.

— Как чей?

— Ну, тут наши, «Новой эры».

— Я тоже эрин.

— А-а-а! Давайте посмотрим, что у вас делается. — Нелля сняла платок с носа, он по-прежнему был красный и распухший. — Ничего, до свадьбы заживет! — Спохватившись, Нелля спросила: — Или вы женаты?

— Нет.

В игру Нелля больше не включалась, она сидела рядом с Николаем, и они говорили о футболе и кино, о поэтах, о «Костре» Константина Федина, о «Лесе» Леонида Леонова и «Первой любви» Ефима Пермитина, о «Секретаре обкома» Всеволода Кочетова, о мемуарах Ильи Эренбурга. Нелля попыталась завести разговор об авиации и парашютном спорте, но обнаружила, что в сих делах ее собеседник ничего не понимает.

С тех пор они нередко вспоминали:

— Как думаешь, Нелля, мы бы подружились, если бы ты не разбила мне нос?

— Может быть, я понравилась бы тебе не за то, что умею «квасить» носы.

Давно уже Нелля и Николай всегда вместе. Нелля научила Николая прыгать с вышки, Николай — летать на лыжах с трамплина. А когда отдыхали в Крыму, оба увлеклись подводной охотой. Скучали, когда оставались врозь.

Нелля иногда думала: «У нас, конечно, любовь, но не такая, как рассказывают девочки, — и тут же спрашивала себя: — А может быть, любовь бывает разная?»

Нелля присматривалась к Николаю Васильеву, и он все больше и больше нравился ей. В первый год его работы в газете «Новая эра» послали Васильева на целину. Прошли все сроки, от него не только статьи не поступило, но и известия, где он находится, не было. Редактор сельхозотдела Гундобин попросил Курочкина наказать Васильева. Тот согласился. Недели через две от Васильева поступила корреспонденция, тут же ее и напечатали. Кто читал статью, будто слышал шум молотилок, вдыхал запах свежего, только что обмолоченного зерна. Статья понравилась всем, и по возвращении Васильева из командировки поздравил его прежде всего Гундобин.

Вскоре, однако, Васильева чуть было не уволили из редакции.

Гундобин всегда разговаривал громко и резко, точно ругался.

Однажды по просьбе Гундобина Васильев позвонил Руллину — автору статьи «Значение прикатывания полей» — и попросил его зайти к Гундобину, доверительно добавив:

— Имейте в виду, Гундобин глухой.

— Сильно?

— Очень, устаешь, когда с ним говоришь.

— Хорошо, завтра я буду у него.

Васильев отправился к Гундобину:

— Руллин, — еле слышно сказал Васильев.

— Что?

— Руллин завтра будет, — еще тише проговорил Васильев.

Гундобин вознегодовал:

— Что вы бормочете под нос, говорите громче.

Васильев гаркнул:

— Руллин завтра будет.

— Все ясно, так и говори, а то бормочешь под нос.

— Товарищ Гундобин, имейте в виду — Руллин глухой, я с ним по телефону еле-еле договорился.

— Ладно.

Руллин явился вовремя и прошел в кабинет Гундобина.

— Здравствуйте! — крикнул Руллин.

— Здравствуйте! — еще громче прокричал Гундобин. — Как ваше здоровье?

Гундобин так кричал, что Руллин не понял, что он сказал.

— Повторите! — крикнул Руллин.

— Здоровы, здоровы ли?

— Статью-то будете печатать?

— Над ней работать надо.

— Чего?

— Работать, говорю, надо!

— Что?

— Статья плохая, ее надо сделать хорошей! — крикнул Гундобин.

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— Чего?

Руллин закричал:

— Издеваетесь!

— Вы что на меня кричите?

— А вы что на меня кричите?

После этого эксперимента Васильева перевели в другой отдел.

Николай Васильев осиротел семи лет, бабка заменила ему отца и мать. Сил у нее уже было мало, и ему без понуканий приходилось колоть дрова, добывать сено корове, чинить плетень, сажать огурцы, помидоры и капусту. Окончив школу, остался в колхозе.

Когда Колька похоронил бабку, ему сразу же пришлось доить корову. Он тянул соски изо всех сил, приговаривал, как бабка, «родненькая ты моя», но молока на донышке не прибывало. Измученная корова лягнула его. Васильев решил, что дояра из него не получится. В один из погожих дней он увел корову на базар, продал, а на вырученные деньги купил двуствольное ружье, боеприпасы, охотничий костюм и сапоги. Пересудам в селе не было конца: «Мыслимое ли дело — продать корову и накупить всякой безделицы!»

В свободное время Колька охотился, нет-нет да и приносил домой то тетерева, то утку.

В колхозе он, как и все, весной возил навоз на поля, летом пропадал на току, осенью и зимой доставлял скоту корм.

Николай Васильев тратил почти все заработанные деньги на книги. В избе по стенам он понаделал полки и книги расставил по отделам: «История», «Политическая литература», «Художественная литература», «Законы наши и чужие», «Животноводство и полеводство», «Стихи». Читал он всюду: когда томился от безделья дома — читал, вез навоз — читал, отдыхал на току — читал, ехал в машине — читал. В кармане пиджака у него обязательно была книга.

Потом Николай Васильев прижился на свиноводческой ферме. Здесь было тихо, люди редко появлялись. В свободные минуты Колька одолевал Чарлза Дарвина, завел на ферме голубей породы, которая описывалась в «Происхождении видов». Потом Колька поступил в педагогический институт. Будучи студентом, печатался в «Учительской газете».

Николай вышел из дому рано.

Весна нынче ворвалась в столицу стремительно и по-хозяйски шагала по улицам, садам и паркам. Все вокруг радовало.

Николай вспомнил стихи Сергея Сверстникова. В весенних ручьях купалось солнце. Оно играло с ручейками, ручейки весело звенели. Солнце шлепалось со всего размаху в лужи, и брызги летели во все стороны, садились на вздернутые носы мальчишек, на пунцовые щеки влюбчивых девчонок; оно отворяло двери в сердца людей, и туда влетали соловьи и пели там; оно затевало игру с ветрами, и они собирали тучи, — тогда метались по небу молнии и перекатывались грозные валы грома. От грохота лопались почки на деревьях, земля, точно живая, шевелилась от прорезающихся травинок.

Васильеву было радостно. Нелля ему сказала:

— Я выхожу за тебя замуж. Завтра в десять часов приезжай на Тушинский аэродром…

«Но почему на Тушинский? В память отца, наверное…»

Отец у Нелли был летчик-испытатель. Он дружил с семьей легендарной летчицы Марины Огневой. Ее дочка, играя, назвала Настю Неллей. С тех пор и укрепилось это имя. Марина Огнева подарила Нелле свою фотокарточку с надписью: «Дорогой Нелле, надеюсь, что ты будешь летчицей». Когда Неллю спрашивали после того, кем она хочет быть, она отвечала:«Мариной Огневой».

Взрослея, она все больше и больше понимала, что быть Мариной Огневой очень трудно, — Огнева была не только летчицей, не только командиром, но и разносторонне образованным человеком, хорошо знала военную теорию, не уступала литературоведу в знании художественной литературы, увлекалась точными науками и музыкой. Все считали ее превосходной пианисткой. Нелле приходилось много раз слышать ее вдохновенную игру.

Нелля хотела быть Мариной Огневой и добивалась этого. Она уже была парашютисткой, имела значок и Почетные грамоты, готовилась стать летчицей.

Нелля взяла на два дня отпуск за своей счет. К концу дня к Сверстникову зашел Васильев и попросил отпуск тоже за свой счет на один день.

— Меня Нелля пригласила на Тушинский аэродром в десять часов, — пояснил он Сверстникову. — Ни раньше, ни позже на аэродроме быть нельзя.

Вечером позвонила Нелля и упросила Сверстникова в десять часов прибыть на Тушинский аэродром.

— И меня?

— И вас, и Коробова, и Васильева.

— Это по какому поводу?

Нелля по-мальчишески смеялась, не удостоив Сверстникова ответом. Перед уходом домой он встретился с Коробовым.

— Обязательно поедем, обязательно!

Коробов заметно волновался. Он знал отца Нелли, дружил с ним и после его смерти много хлопотал о девочке, потакал ее затеям, радовался ее забавам. У него был сын, но во время Великой Отечественной войны погиб, и Коробов всю отцовскую любовь перенес на Неллю.

— Завтра обязательно быть! — И, уходя, Коробов погрозил ему пальцем.

На другой день в десять часов Сверстников встретил на аэродроме Васильева. Они поздоровались. Поблизости Нелли и Коробова не было. Сверстников и Васильев наблюдали, как взмывают самолеты, как из них высыпают парашютисты и небо загорается разноцветными облачками.

Вскоре подошел Коробов в сопровождении усатого летчика. Летчик всматривался вдаль.

— Пошла, пошла, смотрите!

Самолет все быстрей и быстрей бежал по дорожке, оторвался и устремился к горизонту, потом развернулся и стал выполнять команды.

Усатый летчик время от времени говорил:

— Хорошо!.. Хорошо!..

Самолет развернулся и пошел на посадку, мягко коснулся дорожки и побежал.

— Ну, друг, поздравляю еще с одним летчиком! — Коробов обнял усатого.

Из самолета выскочила ловкая, сияющая Нелля. Она доложила командиру о выполнении задания. Командир поздравил ее и разрешил подойти к своим друзьям.

— Нелля Алексеева выполнила поручение Марины Огневой, — волевая складка на секунду появилась у переносицы Нелли.

Сверстников смотрел на нее. «Секретарша-то моя… Ух и скрытная же!» — думал он.

Васильев с Неллей отошли в сторону и шушукались о чем-то.

— Приглашаем к нам на свадьбу, — сказала всем Нелля.

— Выходит, ты сегодня приобрел жену. — Сверстников поздравил Васильева и Неллю.

Сверстников весь день был в возбуждении, точно кто в него поставил агрегат, излучающий энергию. «Вот сидела тут девчонка, а я не знал, какая она сильная». Совсем недавно, как-то утром Сверстников открыл дверь на лестничную площадку и увидел, как Нелля, взглянув вверх и вниз по лестнице, вмиг защемила юбку между ног, села на перила и понеслась. Через какую-то секунду она уже была внизу и с опущенными глазами поздоровалась с появившимся неожиданно в дверях Курочкиным. Проходя мимо нее, Курочкин сказал:

— Глаза-то, как у мальчишки, озорные.

Нелля прошла мимо него, обернулась и высунула язык. «Девочка еще…»

— Коля, я не пойму, как ты обходился без половника, как суп наливал в тарелку?

Николай Васильев подошел к Нелле, она ложкой разливала суп в тарелки.

— Это же так просто: через край. — Николай из кастрюли разлил суп. — Картошку и мясо вылавливай ложкой.

— Не годится, придется купить половник, — твердо сказала Нелля.

— Тогда два, нам одного не х-хватит.

Николай Васильев и Нелля поместили в «Вечерней Москве» объявление об обмене двух однокомнатных квартир на одну двухкомнатную, а пока живут они на квартире то Николая, то Нелли.

Нелля засмеялась:

— Есть выход — половник ты будешь носить в портфеле. Понадобится в моей квартире или в твоей — половник будет под рукой.

— П-превосходно! Прихожу к г-главному, р-раскрываю п-портфель — и н-на первом плане п-половник.

Николай и Нелля смеялись, представляя себе, какое впечатление это могло произвести на Курочкина или Сверстникова.

— С-суп ты готовишь б-бесподобно.

После обеда Николай сказал:

— Нелля, н-не находишь ли ты, что мы з-забурели. В-вот «Правда» сообщает: с-сегодня открыта в-выставка художника Серова Валентина.

Всю неделю Нелля и Николай были заняты неотложными делами, возвращались домой поздно.

Нелля села на диван рядом с Николаем.

— Правда. Поехали, Коля, на выставку.

Сели в автобус, Николай озирался. Пассажиры читали газеты: «Правду», «Известия», «Новую эру», «Юманите», «Дейли уоркер», книги.

— Без газеты, без книги просто неудобно ехать в автобусе, — сказала Нелля.

— В-верно, вроде бы мы б-бездельники.

Васильев услышал над ухом голос кондуктора:

— Гражданин! Вы будете брать билет или поедете зайцем?

— П-прошу прощения, я т-такой, могу и з-зайцем.

Васильев отыскал в кармане десять копеек и подал кондуктору. Она улыбнулась.

— Чего зеваете, глазами туда-сюда, а меня не видите?