Стихи 1984 – 2016

внутри облака

в колком воздухе, рыбьей мякине, не держится речь,

залит свет, тишина застревает в ушах словно сера.

птицы спят внутри облака, что не успело сгореть,

и уходит все дальше от солнца, туда, где ни звери,

ни разумные мухи, ни бедные мы не живут.

материк синих туч, волноломы из сахарной ваты,

в расцветающем пенье, на воздухе, скрученном в жгут,

вместе с перьями ветра и острой водой угловатой.

2007

ни глотка темноты

Хорошо бояться какой-нибудь ерунды:

чисел, трещин в асфальте, теней в чулане.

Выливая испуг, ощущаешь, что вкус воды

изменяется, числа бормочут странное,

синий свет бьет из трещин в земле, а тень

говорит, что тает облако земляное,

что вокруг только небо, горящее набекрень -

погоди, увидишь вот-вот, какое.

Пещера на патмосе, дом на горе пэкту,

шалаш в разливе, дерево в урувилва.

Снять что ли дачу с окнами в пустоту -

морскую, ветреную, дождливую...

2007

прозерпина

в облаках как горящая вата

птахи ужоса в семь этажов

вон летит чикатила крылатый

перелистывать думки ножом

вон летит наша доля дурная

впопыхи из обугленных гнезд

в душеядную высь забираясь

выплывая в сквозной купорос

перепонки воздушные тромбы

ночь гремит проводницким ключом

прозерпиной сквозь вечную копоть

проливая свинцовый зрачок

2007

каланча

поднимаясь по лестнице, глядя на дни без чудес,

на пустые следы, на инверсные полосы в высях,

где бредет монголоидный ангел, по пояс в воде

полной радужных рыб и медуз с обжигающей слизью,

и по стонущей, ржавой спирали, к сигнальным огням,

постоять - тусклым воздухом, темной водой одичалой

полной лиц или снов за бензиновой радугой дня,

в чешуе от сваровски на синей руке семипалой.

зло напрасней добра - угадай проигравшего, брат.

пыль горит, рыбы чавкают, чешется зверь полевая.

в обезлюдевший воздух сбежишь от рассудка с утра -

а к закату врачи сверлят лоб и испуг выливают.

на, сшивай из лохмотьев эпоху, гляди из земли

на лоскутное время, в тоску и хрустальное лего,

разноцветных людишек и ржавую башню вдали,

где небесные хляби с разбегу.

2007

анастасий

Анастасий, мозг умер, куда ты теперь. Хоть куда.

Ничего не понять - согласись, что знакомое чувство.

Даже боль - ненадежные деньги - течет как вода,

дешевеет и тратится, скушно. Куда бы проснуться -

здесь уже обварились, порезались, стукнулись всем.

Ты вот мозг потерял, Анастасий. А я и не помню -

я щасливетс какой-то, практически хлеб-самосей

на дурацкой Земле, словно мебиус, односторонней.

2007

водяное колесо

проснись в глухом пути, в звучащей точке меж

двух вянущих уже , еще не расцветавших

домов зари - смотреть на радуги из змей,

свет желтый, водяной из туч многоэтажных.

мы словно грязный снег. нас проще сделать вновь,

чем вызволять из четырех стихий обратно

дурные формы, речь, ушедшую давно

сквозь камень и огонь, и воздух кровожадный

в подземные моря, где тьма да песни рыб,

где зреют облака, чтобы стоять над бледной,

исчерканной землей - с домами из коры,

босыми тропами и временем бесследным.

2007

ладья

Что за корабль поплывет сквозь тяжелый, бурлящий воздух,

пыль, загорающуюся в горле, слюдяной, слоящийся звук

семиречья парадных с эхо, где по коже сухой, вискозной

рассыпаться прикосновеньями, где нам квакать, терять листву -

чья-то память, явно слабеющая, держит нас на ладони,

ужасненько будет потом без имени, без морды, хотя покой -

там, в ладье ночной стороны и шепни мне про бога, сонному:

как зовут его, кто такой.

2007

грызуны

Я думаю про то, что полагаю

способным быть. Точнее, слышу то,

что в силах повторить, а речь другая -

бездомный пар, дыхание ничто:

то влажный след на камне, то наводки

и шорохи, разбитый пузырек

в глаз радугой, завернута селедка

в жеминь жибао. Слышишь, вон царёк

печальных грызунов сказал воюем,

здесь дел на день, не станет ни машин

и ни людовищ. Бох в паучьем тюле -

упала дверь, мы спрятались, ищи.

2007

последний

просыпаясь в запертой комнате не знаешь о чем грустить

за стеной то ли алое облако то ли кротовые выселки

то ли рыбы светятся в камне то ли волки поют впусти

вокруг домика в темном лесу где еще ни искры не высекли

просыпаясь в редеющей тьме уже чувствуя как миры

сливаются исчезают вовсе и пальцем по краю стеклянному

все ведет малахольное эхо открываешь глаза и прыг

в этот последний оставшийся где глупо пенять на странное

2007

передержка

передержана карточка. видишь, какие мы есть.

много тени, а свет нестерпим и болезненно ярок,

и пространство за нами отсутствует, видимо, "здесь" -

это все что осталось на пару

нам с тобою от времени. славно, откуда ни зырь,

видишь, в радужной оптике блеклые мы в разноцветном

и распахнутом фоне, сощурившись, смотрим вблизи

в золотое и черное лето.

2007

тайное слово

Чем пристальней взгляд, тем несокрушимей явь,

тем беззвучней и ярче, и, вынутая из кюветы,

вечно длится минута, застывшая, как змея

в переливчатой коже, с глазами из самоцветов.

Не моргни, а иначе пойдешь подметать поля

нестерпимой земли волосами, отросшими за ночь,

с потускневшей сетчаткой и осенью в журавлях,

уходящих за собственными голосами,

в насекомом шуршанье и звоне кириллицы, в аккурат

залепляющей пасть, как голему папирус с тайным

и дымящимся словом, написанным наугад

несокрушимым утром первоначальным.

2007

письмо

Сны на тонких, дрожащих лапах. В узких розовых пастях эхо.

Изнутри небеса из собственной плоти, солнце жажды, тьма просто так,

ненаселенная. Здесь никого не встретить, а выглядящее человеком -

только камень, поющий на дне океана, пытающегося листать

крошащиеся берега, рассыпающиеся от взгляда страницы

с тонконогими буковками, усердно несущими звук во рту

в штормовой зрачок темно-синий, которому просто снится

эта земля - золотая, текущая и впадающая в немоту.

2007

тысячекратное лето

как же мы остановимся. глянь: воздух, стиснутый в кулаке

течет голосами, воем, тысячекратным летом,

снегом, мускусным эхом, нежной водою рек

несуществующих или будущих. знаешь, однажды спетое

продолжает дрожать во всех четырех мирах:

в огненном сила, в каменном сердце, а в водяном

или воздушном: слова, дыхание, темный страх

глубины, высоты - и беспамятства, в основном.

вот уж фиг - а попрешь против кармы, так быть тебе

закольцованным нахрен, гоняющим всхлип по кругу.

вон орфей оглянулся, а получилось - в лицо судьбе

плыть со свернутой шеей в реке ледяного звука.

2007

отпуск по обмену

Космонавту кажется мало просто сойти с ума,

разгерметизироваться, сгореть, замерзнуть -

есть же, блин, во вселенной разумная смерть - сама

подойдет и скажет голосом жарким, розовым:

Не сиделось, братик, тебе в очкурах, все пас

да просеивал буковки, звездочки, пустоту, частоты.

Не говорилось тебе с людями - у васи Спас,

у петра пистолет, а у маши внутри зиготы.

Ну а фигли в них? нифига. Одинаковое оно сплошь:

где ты, друг? - здеся я, видишь тулово в синей кепке.

А не то, так какая разница, главное повезло

не находиться нигде, а лишь в этой горсти нелепой,

что больней, чем нигде.

Космонавт говорит: Сестра,

если ты весь мир, это значит, что у тебя нет места

остановиться, но ты не движешься - все места

это тоже ты, и тебе точно так же тесно.

Ну а хочешь, меняемся - такой же сжимающийся мир,

походи для понта с кошелкой, глядя на непонятные

дни и ночи с взрывающимися или гаснущими людьми,

переложенные облачной ватою.

2007

огонек

Просыпаешься запертым в лоб,

где ни эха, ни зги, ни покоя.

Море синее бьется об столб

побелевшей от страха башкою.

Можешь гулям умишко крошить,

ждать гостинцев с огнями на палке.

Можешь гвоздиком божу прибить

(тоже ж бабочка, только не жалко).

Поцелует ли ангел дотла,

скажешь после: да блин, так и было.

Что ж ты шепчешь: "никто тебе я"

жопу вдоль прорезающей силе.

2007

лимб

Эмалевый глаз государев на тинистой вате музейной,

в глухих панорамах, как в лимбе, персоны из серого воска -

испуг незапамятный вылит. Записан, сожжен и рассеян,

как речь человечья, как хрупкая птичья, невнятные вовсе

мышиные шепоты, посулы - норы у них с медяками,

там мутные бусины, косточки, детские зубки кривые

на нитках истлевших. А глубже уже начинается камень,

точней темнота, где откроешь глаза - и окажешься вием.

2007

план физический

самоцветною птицей горящей в зеленых тенях,

острым звуком стеклянным осколком в разинутом ухе

летне-синего неба (а сдернешь - там ночь и казна

несусветная - взял бы да нетути духа)

посмотри что мигнет над кротовой червивой землей,

чешуею и слизью припадочной пеной морскою,

над сверчковым кибуцем поющим в башке нежилой

где фигасе - ни эха ни зги не покоя.

не успеешь так падай лицом в календарный бурьян

на физический план так сказать от которого тоже

штырит до смерти если втянуться - а вымолвишь я

значит врач опоздал опоздал опоздал и похоже -

возвращаться домой где на ощупь кровать и вода,

в мемуарные выселки с острой бензиновой гарью

недалекой дороги пылящей оттуда сюда

в ртутном свете гудящем и старом.

2007

соль

Солнце почти любовь — не греет еще, но уже слепит.

Вытянешь вдох свой — нитку из неба зимнего, шерстяного.

Темно-синяя кожа Нут с соленой испариной звезд горит

за старым марлевым облаком, вытертым до основы.

Обещанья вспархивают от губ — мотыльки, обезумевшая слюда.

Наши тайны просты, одинаковы на просвет, на любом прочитаны

языке — как на пламени письма с млечными строками, ябеды в никуда,

песенки про любовь, соляные, межевые, хлебные челобитные.

Вам, подземные — бледный цветок, золотая фольга да прядь.

Вам, высокие — шепот, буковки, огоньки, голова повинная.

Монета воде, чтобы вспомнила, а огню — то, что может взять

и отнести это небу, солью горячей на кожу синюю.

2007

внутри кита

как иона, запомнивший перистый, голубой зевок

этой бледно-чухонской, чахоточной, летней дали,

зазимуешь в сумерках, размокающих и усталых,

что все дальше в воды, где зыбко и глубоко.

где переболевши речью - ни говорить,

ни понимать не хочешь, ни перетекать из мозга

стеклянистой слюной в пространство, в котором просто

пытаешься не раствориться, покуда еще внутри.

ну какая здесь весть, если слышится только гул

одуревшей крови, безъязыкое пенье древней

земноводной коры, для которой любое время -

наступившее, болезненно твердеющее в мозгу.

2007

сжимая тапок

золоченая муха, лакированный самурай.

ни любови, ни жалости, ни надежды.

живешь, потому что так вышло. умираешь, когда пора.

например сейчас, на стекле с синевой безбрежной.

ни победы, ни поражения - твои пра-пра

и так далее внуки еще переставят фишки.

золоченая муха, лакированный самурай

с драгоценной маской, в доспехе вышитом.

2007

контур

Хватайся за, роняй в метель тетрадей:

осенней пустотой доедены ландо,

утопли катера, остепенились ляди,

затерлась музыка. Эфебищное бздо

наследует не жызнь, а, скажем, некий фокус:

гляди, как накрывает с головой

сверкающая ткань, и, подождав немного,

вдруг падает - под нею никого.

Поставьте нас к стене и обведите светом,

першащим мелом сна, дымящейся травой:

свинцовой нитью лепета, продетой

там, за глазами, где всегда покой.

2007

песочница

Материк синих туч в голове, ойкумена моя, мой полис,

я же помню тебя хуторком, домишком, безлюдой чащей,

когда думки наши, волчата в кустах, зайчики в праздном поле

еще не сожрали друг дружку, кусались не по-настоящему.

Я же помню лужей то дикое ясно море, в котором мы

не утонем - утонули уже, обжились, обросли лучами,

бахромой, плавниками; а я тебя помню дорожкою от луны,

ябедою из песочницы, где-то там, в провинции беспечальной,

где то песок в глазах, то весна, то сепия позапрошлого,

по улицам вот-вот двинуться алиены, роботы, космонавты,

освобожденные негры, воссозданные рамзесы с кошками,

и, случайно попавшие в кадр, я и ты в незапамятном платье.

2007

родина темная ночь

С неба камни, рыбы, вода, золотая пыль,

отсеченные пальцы и головы - там воюют;

электрический ветер, сны для совсем слепых,

и немного света - видишь, слеплена наживую

эта земля из свиста, нечеловечьих снов,

из уходящей жизни, трепета и тумана,

из пережженной плоти, из полупонятных слов

родины-ночи, просвечивающей с изнанки.

Ну так стой себе твердо на непонятно чём -

то земля нас проглотит, то выплюнет море сине,

то голова безродная закатится на плечо

и прирастает - я пробовал - очень сильно.

2007

радуга

заболевшего дяденьку режут на части врачи,

ничего не находят, помимо опаски и жизни,

что, как битая тара, хрустит и ломает лучи

на зеленый и желтый, и тут же на синий и рыжий.

приходящий к нам с правдой рискует не вспомнить кем был,

запевающий песню закончить ее "...во саду ли,

в огороде ли сильный сей гад малых сих соблазнил

и плесать и молиццо ему со всей дури."

сцуко, это любофь - только стань как стекло, белый свет

превращается в радужных змей и укусы печали,

да все глубже вгрызается врач, и сияют в листве

все ответы, как в самом начале.

2007

звездочка шеол

Здесь по левую сторону - правая, а позади та же муть,

что уставилась в очи, а может пустое лицо на затылке

смотрит в несовершенное прошлое, что еще может свернуть,

обежать по короткой дорожке да выскочить - хищною былью,

болью, битым бутылочным горлом, зубастой собакой больной -

оттого все перфектней грядущее, все совершенней, былинней,

оттого старички все хрипят да пугают детишек войной -

тихо тлеющим солнцем шеола под нами, болтливою глиной.

2007

белая тень

На каком языке, хрящами и связками каких фонем,

шестернями, горячим маслом многорычажных грамот,

многорылой рукой теневого танцора, лающей на стене -

на каком языке ты поймешь нас - выкрикнутых и прямо

если не в ухо твое, или что там, так стало быть в темноту,

в каменный уголь, темную шерсть, шеол за картонной стенкой...

Если мы вообще способны на речь, как сам ты - на немоту,

на любых языках земных рычащую белой тенью.

2007

сова

семидырое небо, совиный огонь, папирус

где написано: жив, серия, номер, действителен до.

целлулоидная, плавящаяся, в царапинах и задирах,

хаотичная хроника прерывается яркою пустотой.

зря нам с тобой отрывали головы, складывали на память

в свою тьму сверчковую, в девять слоистых бездн,

тоже вспыхивающих белым, сгорающих вместе с нами,

пока птица летит сквозь камень, воздух и крыльев без.

2007

кроулег

Ночью в городе тише, и режут нежней, задушевней -

ничего, браза, личного, жизнь довела, а могли бы

побазарить за жизнь, что все тяготы мля, да лишенья,

да отсутствие денег и децтва щасливова типа.

Ночью в городе глуше, но только намного быстрее

звуки, черные думки, теченье реки под мостами.

Ярко-розовый кролик с усиленною батареей

правит черной ладьей, что уже никуда не пристанет.

И под синим стеклом по кисельной реке амнезийной,

по морям из расплавленных руд глубоко под землею

где сплошной горизонт самоцветный, с ужасною силой

кролик гонит ладью в никогда, никуда золотое.

2007

по колено в легенде

Милая, помнишь? - тот фильм про серебряный, зимний лес,

с людями, режущими друг дружку на фоне хрустальных видов,

под прекрасную музыку, с ангелами, спрыгивающими с небес

в сапогах из младенческой кожи, в одеяньях из перьев бритвенных.

И когда ветер уже поднялся, и жизни осталось на один укус,

а красота взяла нас в кулак и стала медленно стискивать,

главный герой всех предал какому-то неведомому врагу,

уронил дрючок и ушел в темноту, в бессмысленное

помещенье с рядами кресел, где с высокой пустой стены

вертят конусы света четыре огня совиных, а мы с тобою

идем по проходу, и дальше, и смотрим с той стороны

на квадратную тьму, стрекочущую, спокойную.

2007

выход в кадат

какой-нибудь царьград, где караван бредет

почти полмесяца предместьями; где житель

выходит на базар спросить, который год,

и что за государь на новой меди выбит.

уронишь уголек - пройдет сезон, другой -

ну выгорит чего, а там дожди потушат,

а там умрет и слух, точнее звуковой

барьер уже не даст все вести переслушать.

захватчики, войдя, успеют поседеть,

забыть родной язык, отдать детишек в школы...

какой-нибудь царьград, с огнями в высоте,

с монетами, где царь, гад в чешуе тяжелой.

2007

расцвела топорами земля

люди горят как сырые дрова - неохотно, вонюче.

хочешь маяк - а получится дрянь, крематорий.

сеешь разумное с добрым, а им не ужиться - получишь

вечную пустошь, где лишь белена да топорник -

ржавый, тяжелый цветок, тихих дум плотоядная флора.

вздрагивать поздно - понятно же, кто кого срубит.

думай, что ветер окажется сильным, а небо просторным

ровно настолько, чтоб кануть в нем, синем и хрупком.

2007

каванах

земля как пустая раковина поющая в темных далях

в струящейся слушающей посверкивающей глубине

с молчаливыми ртутными прочерками и стаями

зодиакальных животных составленных из огней

а единственный звук и тот обещание зрячей боли

вот мгновенная синева колючая горсть золотых светил

и долгий выдох опять уходящий в простую голую

безъязыкую ноту слышимую почти

2007

типа сокровище в лотосе

крекс-пекс, говорит, крибле-крабле, накось выкуси, ча-ча-чао.

ёптель-мобтель, еще подкатитесь, госпадипамилуй мя.

ёшкин кот, синий газовый лотос горит над землею печали,

ни теней от него, ни света, в сердцевине темная полынья.

и такая фигня, что на что ни глянешь, чувствуешь - невзаправду.

а то, чего нет, необозримо, и не дойти до края его.

и плывешь, как слепое пятно, похожий на аргонавта

в вывернутом тулупе золотящегося ничего.

2007

плетенка

старая кошка тычется большой, невеселою головой

в небольшую плетенку, в котячество свое сладкое,

перешедшее в сон на солнце, сон поближе к теплу, и вот

голова не пролазит в прошлое, и стоишь на дрожащих лапах,

думая, или, точнее, чувствуя тяжелую, урчащую пустоту,

календарный сквозняк, уже сделавший нас полустертой

неуверенной линией памяти, осыпающейся на свету -

ну так вот оно, будущее, шестеренчатый воздух спертый.

2007

полонез

засыпай же как божий коготь как древний вождь

в песнопенья убогих в поруганное пространство

задымленных отечеств текущих в тоску и дрожь

белоглазым шепотом слоящимся и напрасным

где рояльный мастер не хнычет но в твердой тьме

в многорядном эхе преследует звук неверный

одичавший голос и ключ качается на тесьме

да кривой молоточек да вилочка с нотой первой

а уйдешь от него превратишься в белесый шум

в полонез на расческе в кошачью руладу ночью

голой жуткой весны в поножовщину и тужур

наступившей лямури в горящее многоточие

2007

мышиный пантеон

Просыпайся, рассвет прекрасен как вспоротый самурай.

Видишь, радио пляшет, отгибая пальцы и извиваясь

под распевы убогих, поющих Семи Хорям,

Крысодеве немилостливице, да Белке, держащей в пальцах

небольшой, всеми проклятый, синий, текучий шар,

да вот все не решится - разгрызть его или спрятать,

чтобы взошедшее дерево, оскалившееся дышать,

разевало рты в темноту, в угольные ее пряди.

даже Господь наш Зайчег не знает, куда качнет:

в левое ухо плач ей, а в правое тишина

где беззвучно ступают мыши, и тишина течет

белой ослепшей молнией - только тебе ль не знать,

ее синие ветви горят на твоих руках

прорастают насквозь, цветут в разинутом рту...

Сотона наша Мурка, с головою, скрытою в облаках,

наш цветочный тигор, идущий по синей ртути.

2007

подол

сон пергаментных львов, что цветут с четырех сторон

обветшалой земли, на изгибах реки океана,

что течет вокруг мира, бурля от чудовищ, эон

за эоном, за именем имя, а следом за нами -

снова мир без людей: каракатицы, черная тушь,

гривы диких закатов, бесследных, не знающих глаза.

....и задрал бы изиде подол, да боишься найти темноту,

пауков по краям - а чуть что и набросятся сразу.

у батрахофагов, молящихся башне, был скриб,

что сказал: упраздняется кружево. я скажу: хуже -

упраздняется все - раз нет кружева, нет ни игры,

ни изиды с шахной, ни лягушки на ужин.

2007

anus mundi

Война дописана. Что вырыто пером,

могила все-таки, и желчь плывет по рекам,

драконьи потроха, в огнях железный гроб

со змиеборцами.... В глуши библиотеки,

стоящей, словно лес, за тридевять небес,

скриб сводит лоции, на карте - здесь драконы,

там девы задарма, а там, сказав себе

превед, шарахнется от речи незнакомой

несчастный автохтон, не ведающий, что

он думает на языке, подобном сну и дыму

над темною водой, где в глубине костром

горит царьград из змей, весны и нефаллимов.

2007

закладка

Раскаленный грош солнце и грош ледяной луна.

Тонкая пленка земли над слоистою темнотою,

книгой шеола, медленно выговаривающей времена,

языки и царства. Наша осень лежит простою

желтой, хрупкой закладкой - листик, сверкающее крыло

нимфалиды, не помнящее себя облако с алой прядью.

Тем, что было прежней, уже укатившейся головой -

связка диких ключей, гроздь железного винограда.

2007

вереск

Ты копай, там грош, неразменный как вереск снов.

Всё, что есть под солнцем - боян, замечает Книга,

под луной всё ветер - сквозь холмы, сквозь картон домов,

и свистящие головы, где верещат и прыгают

семихвостые думки, и сыплешь им что пожрать,

чтобы не стать к утру полутелою умной чудью,

и колесико ладишь - бежать и опять бежать

в мельтешащие дали. Забудь, и с тобою будет

то же самое, что как если бы зубастые, дикие унесли

тебя в ночь зверьки, или птички под синей крышей

уложили на алое облако, смотреть как горят вдали

бесприютные звездочки над землею, почти неслышной.

2007

весною садик мой цветет

мы как рыбы над нами затягивается полынья

темно-белые дни как рисунок на хрупкой бумаге

где гравюрные выдохи где наверху ни огня

над дымящимся градом над весью унылой где зраку

остается животная серая радуга желтый фонарь

синеватые губы кровавые пятна в подъезде

лес как черные веники воткнутый в снег заслонять

горизонт а точнее отсутствие шва в этом месте

2007