Стихи 1984 – 2016

пуговка

застегнуто горло на железную пуговку.

записано накрепко имя/фамилие.

ветер внутри и снаружи, и перепуганная

птица уже не ведает, где она машет крыльями.

оно понятно, и мне хотелось дойти до стены

или обрыва, но чтобы видеть где здесь - где там.

но открываешь глаза и лишь видишь другие сны,

а когда эти реки сливаются, получается пустота.

не расстегивай пуговку (железную, что на горле),

станет едино, что вдох, что выдох, выльются в небеса

голосящие стаи, земля снова станет голой,

не вполне существующей. так что не трогай сам.

2008

живем один раз

из такой дали, что о милях твердить, как водомерке звенеть о море,

из такой, что пока идешь, память переполняется, сбрасывается, шумит.

сколько ног аж по жопу стоптано, да и какими по счету очами смотришь -

а земля внизу все прокручивается, и волей-неволей летишь сквозь вид,

ощущая, что для всех она, сволочь, крутится в разные стороны.

это так же необъяснимо, как и то, что живешь лишь один бесконечный раз,

наблюдая, как горы растут и тают, как дышит вода, заколдованная

быть то небом, то аццкой болотиной, то уставшею парой глаз.

тайна видимо в том, что взаправду и звери, разорвавшие нас на части,

и неумолимые матери, собирающие нас в ту же самую, ветхую, еле стоящую даль,

что и жизнь назад, и беспамятство начинает выглядеть или являться счастьем

типа молодости, которая навсегда.

2008

пьяная сборка

Думай, но не упорствуй. Ведь вляпавшегося в суть

разрывает на два человека - один светел, ему всех жалко,

а одному горячо и люто, и кого-нибудь главного по лицу

хочется бить и бить металлической палкой.

Жалость тоже несбыточна. Смотри, как из тряских рук -

восковые уродцы, ватные облаки, моря из мятой фольги,

солнце приклеено в верхнем левом, обугливающемся углу.

Ты да я, мы стоим и таем вместе с миром недорогим.

2008

детали

заигравшийся в тайны разучится говорить,

будет знать ужасное, только не сможет вспомнить

слов пугнуть домочадцев деталями, как сгорит

милый край коробком с золотыми жуками сонными.

а без них, деталей, нас фиг напугать концом -

дескать жить будем долго, брат, а уйдем мгновенно.

...лишь у петрова демон сдерет поносить лицо.

да семенова ангел кастрирует автогеном.

2008

вьюнок

алым кленом сгорает, течет золотою ольхою по ветру,

черной сетью цедит ледяные воздушные стрежни

с поредевшими стаями, спит под слежавшимся светом

слепо-желтым адонисом лес, прозерпинушкин садик кромешный.

узелок бы на память, да ниточка быстро скользит,

обжигает ладонь, заалев, прорезает до кости,

острый лучик недолгий от звездочки той, что вблизи -

вряд ли мир: вбитый в черное тусклый серебряный гвоздик.

к маю рвет архетипами: половозрячий амур пропорхнет,

или кама, безумный вьюнок, влепит шиве прямком в ретивое,

и стечет белым пеплом в воздушную реку, где брод

невозможен живому.

2008

слова поставленные рядом

слово подброшено в воздух - прозрачный, рычащий силой.

вот он, комок окровавленных перьев, очередь в воскресенье;

вот белка, хвостатый ребенок, бросается с дерева в синий,

кипящий соцветьями воздух, фрактальный хрусталь весенний.

и в материковых снах со стекающим с неба цветом,

выгнуты аурой, переходящей в фугу, минуя припадок,

мы подобны прекрасным жукам, живущим на оба света,

с лимфой, полной теней, с глазами как черная радуга,

как слюдяное окошечко, что красным керосиновым языком

рассказывает забытье с облаками яростными, рычащими

над землею, вполне безжизненной, где не началось ничего

и уже ничего не кончится, пока не померк рассказчик.

вот и эта часть света, браза, становится частью тьмы,

солнце спит у себя в норе, под неровной корою будней -

сплошь ходы да укромы, а пойдешь, как на свет, на смысл -

пропадешь из людей, а точней, там людей не будет.

2008

разноцветные гуморы

любовь слепа словно птица с отрезанной головой

словно дерево одетое молнией выжженное на сетчатке

разноцветные гуморы движутся в теле сделавшимся толпой

еле связанных человеков убогих непропечатанных

в голове ни царя ни властей ни престолов ни сил

заметает ли светом стальной паутиной углы одиноких

гулких каменных изб многоярусных нор где висит

самоцветный паук раскаленной слезой восьмиокой

поменяйся с тенями и сказками тихо шурши по углам

пока в центре горит сто какая-то серия вечности или лусия

говорит все равно что альберто и оба идут по углям

безутешно красивые

2008

товарищ, мы едем далёко, далёко от этой земли

говорилось же: речь - упражнение в тишине,

наступающей после слов, поющей железным эхом,

тебе нечего мне сказать, и услышать тебя мне не-

чем, как немотою сквозной, слабоумным смехом.

многопалое пламя машет руками внутри земли

под колодезной, воглой, беспамятной темнотою,

нас сотрут вот здесь, а нарисуют уже вдали,

проигравших в деталях, хотя посмотри - не стоит

ни один человек ни любое их множество ни

упоминанья, ни собственной речи в дикой

тишине за границами боли, а глянут вниз -

что иван им, что табурет, что тигор.

вот и рисуют нас, забывая то этих, то тех,

с лишними головами, членами, с лампочками в глазах,

с заштрихованной памятью, стоящих на пустоте

с деревьями и домами, и яростным небом за.

2008

цитатник рхартмы

Слоящийся как дым, такой же серый шепот:

из дома выйдешь, оглянешься - уже в топкой

земле по крышу он, и сверху дерева.

Как невысокий холм, где ни жильцов, ни духов,

ни памяти в камнях. Потом вот так же рухнут

и оплывут любовь, потом отец и мать,

отчизна хищная, и это я и то,

их имена, их время - а потом с кустом,

растущим на спине, уже по грудь в земле,

вдруг просыпаешься: окно открыто в лето,

никто не умирал, глаза болят от света,

что, словно лодочка, качается на мгле.

2008

прививка от столбняка

под небом синим, под небом розовым, под черным ли, золотым,

под темно-зеленым донным с люминесцентными карасями,

под небом из мха и усталого камня, из слежавшейся темноты -

слоистой, с отпечатками глаз и листьев, секретиками стеклянными.

небом с мутной фольгой золотой со спрятанными внутри:

именами, головками одуванчиков, клятвами, отрезанной прядью,

с чуром над и под, на сто лет вперед, и порез горит -

а впереди молчат и стоят в темноте, молчат и подходят сзади.

и вот уже наверху разворачиваются и вспыхивают дары -

сбывшиеся сокровища, обещанья дождавшиеся срока

под столбнячным стеклышком, что, в общем-то, выглядит изнутри

точно таким же - быстро темнеющим, с огоньками, совсем далекими.

2008

на водной глади

Сулиме

словно вселенная сделана здесь, в одичавшей деревне

(долгие зимы вообще рукодельны): два синих пятна

на розоватом овале и долгие ноги - суть дева,

желтый квадрат в темноте - суть окно, что горит допоздна,

белка как рыжая клякса в зеленом игольчатом мраке.

...якорь моряк запоздалый волочит, земля далека.

рыбы выходят навстречу, затворами лязгают раки -

прячут звезду под водой, не пускают домой моряка.

бедный ложится на воду и плачет о дальних, печальных,

беличьих диких лесах с деревенькой безумной той,

где его дева по глади выводит окьян изначальный,

полный нелепых чудовищ, с горящей из бездны звездой.

2008

не читал но уверен что

человек стоит на подземном перроне и видит, как из стены

выходит черная надпись, собака с волочащейся цепью,

двенадцать опоссумов - и зверь, у которого две спины,

перестает ему думаться - потом он как будто слепнет,

точнее вдруг прозревает и видит, как белая надпись ревет

возле лица, останавливается, он заходит в нее как в поезд,

а потом все стихает, лишь ветер подземный рвет,

треплет глинистый воздух, на мазутном чаду настоянный.

2008

чОрный робот

электрический ветер вращает пустых собак

расцветают неверным холодным огнем предметы

чОрный бешеный робот свистит в жестяной кулак

хроматический вздор нехорошая все ж примета

глубоко под землей продолжают ныть поезда

семь слепых генералов белесо сидят над конвертом

с истлевающим словом да тихо висит темнота

рукокрылая тень в спертом воздухе их бессмертном

и вода заливая подвалы обходит их

их обходят дозором крысы и робот чОрный

спит у них на пороге и зябнет такие сны

страшно ему нестерпимо ему и здорово

2008

ковер

говорю не смотри у любой красоты есть жильцы

ткни в открытку где рай ну а там белоглазая ярость

там рычащий ковер из существ там дымы ядовитой пыльцы

прорастающей в мозг чтобы по облакам лучезарным

подтянулися воинства ангелы вышли на край

надудели жнецов и пошли себе дальше мудилы

и такое приволье что ну прям ложись помирай

в тошноте словно смерть завязалась внутри и родилась

2008

корундовый плуг

в перелетные сны головой,

что ты вспомнишь, болтливая глина -

нонпарель и петит дождевой,

истлевающий свист соловьиный.

чем оттуда покажется жизнь -

парадиз, зиккураты из лавы,

борозда, по которой визжит

плуг из камня, стозевно и лайя.

переливы виниловой тьмы,

выдох-вдох в колком воздухе лютом,

а спохватишься, где они мы -

круглый мир, говорящие люди.

2008

коготь

мир не круглый. это несколько белых линий

с метками лондон брюссель мухосранск мадрид

ксанаду москва мачу-пикчу китеж под морем синим

морось помех за которой кто-то медленно говорит

где вы гулкие города подводные колокольни

биенье темного сердца под нависшею тишиной

что ставит сапфировый коготь на горящие черным волны

круглой крутящейся ночи не заполнимой сном

2008

кристаллизация

даже сны уже не выглядят настоящими

даже думаешь что там не чувствуя головы

скоро печаль свою медную нить потащит

сквозь фильеры связок голосовых

что туда что потом оттуда везде не то

но подземный вагончик все тащит сирых

мухоглазый петров зашивает себя в пальто

переходит в куколку дезертирует

чтоб потом растворившись в самом себе

выпасть вновь практически в той же форме

и стоять на скользком стеклянном дне

задрав голову в синее розовое или черное

2009

принадлежности для гадания

питиримом пришел из лавки, хотя уходил петром.

серый кулек течет на землю мукой и солью,

выводя: ты встретишься с нею и разрубленный топором,

или скормленный гулям, не в этой, так в той юдоли,

где бездомные реки становятся воздухом синих рыб,

ветром белых деревьев, цветущих живым неоном,

серебристыми девами, светом, видимым как навзрыд

сквозь горящую соль, из глубины бессонной.

бей хвостом, пускай пузыри да жги радугу на спине,

но открытая заново речь опять ниасилит сути,

что плетет вас паучим узором то в воздухе, то на дне,

или в белом луче, где все тоже наверно будет.

2009

веревочный дом

ничего не сбывается. обещанья плывут по ветру

золотою колкою канителью, серебряной фальбалой,

оступаясь в воздухе, выгорая в недобром свете,

ловчей сетью, слюной арахны, с жужжащею головой

идущей от кокона к кокону, от глупца к слепцу,

многорукая дева голодных сумерек, дрожь и шепот,

и слова то зовут за облако, то растекаются по лицу

уже почти человечьему, с глазами такими топкими,

что даже взгляд ее и тот уже пожирает заживо,

а поцелуй вырывает из тела и превращает в пульс

заполошных сердец ее, где свет через восемь скважин,

в тень, текущую в лимфу ее слепую.

2009

механика

"заводная вселенная с музыкой заводной"

Борис Кокотов

тихая поступь песка, города из стекла и дыма,

где роятся незрячие голоса, где отовсюду ветер.

небеса как слюда, за которой феб керосиновый,

тарахтенье, одышка поршней, осей фальцеты.

то прецессия, то нутация, то биение, то тряхнет

землю так, что люд осыпается в небы голодные,

в шестерни их и музыки, в океаны огней и вод,

в их зверинцы горячечные, звездные хороводы.

заслони нас пыль, раскаленное облако или снег,

дождь из рыб или радуга из окалины и железа,

от базедовой тьмы материнской, от света на самом дне

нескончаемой жизни - единственной, бесполезной...

2009

в петропавловске-камчатском полночь

человек всегда отпечаток, слепок какого-то места,

выветренный след, изнанка воздушной ямы,

страничка лоции, где "где-то" выглядит неизвестной

суммой глубин, потоков; за обугленными краями,

ломкой, черной каймой продолжает гореть окно,

какое-то дерево машет ветками, сладкий воздух

преломляет свет, превращая тебя в одно

безутешное зрение, обходящееся без мозга.

а вода лежит на камнях как разумное вещество,

синий уроборос, обвернувшийся вокруг мира,

пожелтевшей карточки (это мой дом, а там вон твой)

в неразборчивых надписях и цифири.

2009

сорочья пряжа

очевидно больному нужен не врач, а другой больной.

ешь правду, паси каюк, обводи себя протоплазмой,

но ум как старая лошадь - идет когда слышит но,

незряче, не просыпаясь, сквозь сны свои непролазные:

вот татарский бифштекс новостей, вот живая тьма

течет по дымящимся улицам, а мы на случайных снимках

выходим как есть - красноглазые, смазанные, словно снясь -

снимаясь во сне - настырном, впивающимся повиликой.

все как будто на каменном облаке - дышит туманом сад

и бродячее белое дерево-дух посередине неба

осыпается нами, бормочущей пылью, слюдяною тоской цикад,

а ученые грамоте мыши и белки записывают все это.

2009

кювета

на фоне гор, на фоне поэтичных

иных красот, неважно - встанем чтоб

оскалиться - но вылетает птичка,

и вечность ударяет в лоб.

и рвется время, как гнилой кукан

нанизанных рыбешками событий,

и вновь плывем, и светимся слегка

в пустой воде, где ни войти, ни выйти.

карасик жан, уклейка зульфия,

уснувший сом, плотва под номерами,

стрекозы, плавунцы, ватаги комарья -

все уже кончилось, а здесь не умирают.

кювета, озерцо, и сохнет на стекле

прямоугольный мир, вот дата, мы с тобою

уже из серебра, не плачь - лишь пожелтеть

и выцвести способны, но не более.

2009

репейник для ребера

облако ли проплывает типа облаком надо мной,

пестрорядная речь, письма доброму никому.

мышь летит в своей славе над тихо-зеленым дном

нитями песен разбойничьих вышивая тьму.

повиси вверх ногами, дождись с чем вернется звук:

княженикой звезд, лукошком парчовых птиц,

холодцом рыбьих далей - морем, сверкающую листву

безымянных своих селедок поназвавшим уже почти.

заплутавшая речь с залежалым письмом в зубах

все бредет откуда-то, бредит, оглядывается, скользя

по мосту из серебряных спин... а откроешь письмо, и ах -

прочитать нельзя.

2009

уннум в рязани

вот идет человек и его рязань человек и его нигде

кистеперые рыбы стоят в глазах во внутричерепной воде

тонут песни серебряных дев стада божий отжиг весь этот стафф

растворяясь и не достигая дна также падает темнота

а потом белизне роговым шипом процарапываешь зрачки

кистеперым уннумом стоишь потом и качаешься и молчишь

ощущая как зрячая боль плывет к городам на чумной звезде

скоро речь на лице прогрызет тебе рот из кириллицы и костей

2009

клетка для светляков

quo, сцуко, vadis. этого места уже нет вообще.

что-то сдвинулось, выцвело в перечни, в незнакомое.

видишь, и лифт вдруг встает на несуществующем этаже -

есть у тебя, что выдохнуть? думка, светящееся насекомое?

тростниковое небо крутится, потрескивает на ветру -

клетка для светляков, голова поминальной куклы,

бредущей по скудной пустыне облака, клубящейся тьме, и вдруг

больше не отличимой между другими огнями круглыми.

2009

aurora borealis

шел моцарт по вене дрожало в груди

у храбры воене пройобан ай-ди

по палому небу по душу в снегу

ни цыфор нелепых ни букф ни гугу

не хочешь не знаешь зажмурься замри

вот тьма черепная там море внутри

носись над нелепым придумывай их

парчовое небо в шнурах золотых

стеклянные елки застуженный свет

монтер анатолий дымится во сне

над серною спичкой обугливай взгляд

найдется отмычка вернемся назад

2010

смерть в китеже

нет смерти в китеже. нет в беловодье сна.

на лунных выпасах нет воздуха и страха.

что до, что после нас - пустые времена,

слоящаяся речь, океанский амфибрахий -

там, в каменной воде, вдруг выдохнет никто

сверкающий пузырь, и почитай столетье

он двигается вверх к зеркальной пленке той -

за нею ветер, звук, и воздух как бессмертье,

беспамятство, но, проходя сквозь клюв

к примеру сойки - нота. дальше больше -

любая гласная в любом из слов: "люблю"

или "так ветрено в печальном мире божьем".

2010

клокочет серенькая птица

клокочет серенькая птица лешак вздымается с межи

пока года как черепица летят считая этажи

летит машина боевая летят комар и стрекоза

папаня стопку выпивает и улетает пить нарзан

крича дымящимся маралом лешак вздымается с межи

и расписные генералы летят усища распушив

шагнул мужик из ероплана летит свистя как печенег

покончив с малыми делами и гордый как нечеловек

летает гроб кровать летает а под кроватью вурдалак

летит от голода страдая кусает ссохшийся кулак

но в гроб не хочет ждет мечтает лешак вздымается с межи

а черепица долетает до мостовой и там лежит

2010

захолустное время

Сделай шаг или два, а потом - повторяй за собой.

Пусть, стекая из глаз, превращаясь из времени в место,

точно наоборот, жизнь становится полем, весной,

верещащею бусиной на позолоченной жести.

Видишь: тело раскрыто как глаз в многоярусный сон -

с жутким ворохом речи, горящим в разинутом слухе,

и глядишь на бессмертное всё, за эоном эон,

дышишь завтрашним пеплом, июльским горячечным пухом.

Захолустное время, отцветший бромид серебра,

стрекот двадцать четвёртых за жёлтыми нитями звука.

Воздух скручен, захлестнут, и давит уже в аккурат

там, за левое ухо.

2010

лес одного дерева

сверим часы, пророков, тренды, плохие сны,

голоса, хихикающие за кадром, булькающие, вопящие.

распределенье случайных чисел, наших божков лесных -

сверим. смотри, совпало - значит ненастоящее.

ведь нет одинакового, это кто-то один мельтешит,

вспыхивает, рассыпается, разговаривает сам с собою.

ну или мы с тобою - один человечек, цветущий ши-

зофренической гроздью сирени, выдуманной, резною.

висишь, качаешься, сравниваешь истинное с ним самим -

а они какие-то очень разные, и не миновать дурного.

сам ударишь, умрешь, и опишешь, и сам прочитаешь в СМИ,

и сам растеряешься от безобразия млять такого.

2010

короткометражка

шахтный обходчик глядит в земляное небо -

где-то там жизнь, люди падают вверх и тонут

в синеве, а не в глине. а здесь все в опорах, скрепах,

канареечной жути, сочащемся флогистоне.

словно эти шаги, эти трюмные воды, уголь,

темно-синяя глина неба с горячей алмазной крошкой -

все лишь сон железного солнца, рокочущего из глуби.

песни рыб в магматическом море под тонкой кожей.

заведу-ка себе тебя, прозорливую ртуть лесную.

скажешь кто под землей, кто за облаком - нет, не скажешь.

знаешь, спящий проснется, услыхав свое имя всуе -

и куда ж нам потом, снам его короткометражным...

2010

соль

Солнце почти любовь - не греет еще, но уже слепит.

Вытянешь вдох свой - нитку из неба зимнего, шерстяного.

Темно-синяя кожа Нут с соленой испариной звезд горит

за старым марлевым облаком, вытертым до основы.

Обещанья вспархивают от губ - мотыльки, обезумевшая слюда.

Наши тайны просты, одинаковы на просвет, на любом прочитаны

языке - как на пламени письма с млечными строками, ябеды в никуда,

песенки про любовь, соляные, межевые, хлебные челобитные.

Вам, подземные - бледный цветок, золотая фольга да прядь.

Вам, высокие - шепот, буковки, огоньки, голова повинная.

Монета воде, чтобы вспомнила, а огню - то, что может взять

и отнести это небу, солью горячей на кожу синюю.

2010

повязка

В оглохшей воде остывает небо, края разбиты

камышами и ряской, где беззвучно всплывают звезды,

шевеля плавниками - их безгубые, острые рты раскрыты

то ли голодом то ли донным ужасом семихвостым.

Ты не сможешь опять войти в эти лгущие воды, браза,

раз не вышел тогда, превратился в рисунок светом,

в узелок с изнанки пейзажа - повязки на оба глаза,

за которой - райское облако, или союз советский,

или чулан с пауками от достоевского, неизвестность:

этот день не наступит, этот день не пройдет, смотри -

рыбы выстроились в созвездие, прямо над нашей местностью.

Гераклитовы реки звенят внутри.

2010

стихийная грамотность джив

взгляд идет по вещам, собирая их в свет, чужбину,

дом, открытое небо, отвесное на окраинах,

третьегодняшнее с послезавтрашней пуповиной -

все уже загештальтилось, стало правильно.

мир остывает, растрескивается в неведомый алфавит

поверх обесцвечивающейся, рассыпающейся эмали.

катися, глазное яблочко, всматривайся в петит

ненастоящих далей.

2010

скотома

космонавт анастасий выходит в открытую смерть.

позывной, колдовские одежды, зеркальная маска -

удержаться бы в теле, ведь тело и есть этот свет,

а тот свет - это все остальное. попавшему в сказку

брезжит странствие: вишь, дурачок, за околицей тьма,

а точнее скотома - за ней самоцветные птицы,

леденцовое, мятное небо - пусть облако-мать

проплывет сквозь тебя белой речью, которая снится

слепоту напролет: то рождение, то рождество,

за околицей тьма (или свет, или некуда деться) -

солнце входит в окно и лежит как поваленный ствол

в млечном воздухе детской

2010

зеркало

кафка сцуко становится уве боллом

чо не понял пошел да и сжог глаголом

ни о чем не спрашивай воздух потратишь зря

чехи что ни построят выходит прага

к дохера блять умным зовут варягов

там глядишь и октябрь становится ноября

на какую же волю ты пишешь письма

часовые вон как пауки повисли

будет нечего есть ну понятно с кого начнут

и глаза хоть открой хоть закрой реален

только этот убогий пейзаж печальный

что правее бордо и левее тобола чуть

2010

под влияньем сенасуры

Проходи, на три четверти облако, на четверть хрупкие голоса

соли, серы и извести, светящейся пыли зольной.

Не отправитель - послание. Нет, не послание - адресат,

ветхий огонь, перечитывающий собственные ладони:

"Ни рожденья не было, ни нянек, ни кошки, ни букваря,

ни летосчисления, - говорится там - ни любви, ни крова." -

тысячерылый дым, стоишь над сигнальным костром, медленно говоря

мор, войну, саблезубых богов над зеркалом теплой крови.

2010

шагающий лес

часы говорят пустое, перестают подходить ключи,

слепая собака рычит на хлеб, не узнаёт хозяев.

слова переходят в листву и гул и делаются ничьи -

перехожее дерево, от которого падает тень косая.

ты уже узнаёшь эту фильму? сейчас засияет смысл

и серьезно счастливые люди начнут убивать друг дружку:

вот ведь жизнь удалася, дружок! а уж как небеса удались

над ощеренным лесом немым, уходящим, ненужным.

2010

нестерпимое белое небо

отче, уродче, иаростный маниак,

дарвинов ужос, обезиана божия.

ангеле голохвостый, хоронящийся в корнях

ножевой человечьей травы ничтожной.

всяка плоть в тридесятом колене чорт,

а еще допрежь - нестерпимое небо белое.

дети в узорчатом записываются в хор

и поют там про нечто неимоверное.

небо, небо, неумолимый дом,

где, поставлен в угол, бормочешь кроваво-грозно:

укради меня, ветер; любовь, унеси в гнездо -

прям в открытые клювы острые.

2010

хвост

промолвишь: три часа, а хвать - уже соврал.

ткнешь пальцем: звьозды, йопт! где долгий богов выдох

течет сквозь восемь неб рекой из серебра -

над обезьяньей тьмой бормочущей, безвидной.

разинешь ухо - речь, разлепишь веки - знак.

ытхан стыдит сома, тынгей поет скворечням,

но шевельнешь хвостом - и будет тишина:

жаль, выговаривать спасибо уже нечем.

2010

мыши съели епископа

бох из подполья, миллион мышей

пришли и съели: клерков и ландскнехтов,

епископа с вещами, атташе

из дальней фулы, вместе с диалектом.

история закончилась, и серв

не смеет за забор: ненужные дороги

лежат где околели; темный лес

порос кострами, песнями; в берлогах

пируют напролет мышиные цари;

бобры глядят на небо, строят башню

до облачной реки.. а мы, как ни смотри -

ночная книжка, страх позавчерашний.

2010

водолазные работы

отнеси мою голову - быстро мутнеющий шар -

на потерянный снег, под раскрытые заживо неба;

там, куда ты меня вспоминаешь, все так же лежат

безглагольные земли, горящие камни свирепые.

расступайся же морем - на дне у тебя города,

сослагательный гул, облака позабытого света

где мы все еще живы, и, видимо, будем всегда,

как всегда-будет-солнце и прочее ветхозаветное.

эта скудная дельта двух кадров, на каплю - но вот

море снова смыкается, рыбы выходят на сушу,

(кто ты, глянь в аусвайсе, поскольку не наоборот)

снова дышим рот-в-рот под обугленным небом разрушенным.

2010

охотник

где белая стена - там мышка с угольком:

смотри, вот дом-не-дом, вот котоспас предобрый,

вот существо из глаз и глада, дикий ком,

вот мы с тобой сидим, бесхвостые, по норам.

где черная стена, там меловой хорёк:

вот облако, вот свет, вот кажущийся кто-то,

вот существо из глаз и голода берёт

меня/тебя как след перед своим полетом.

здесь вроде бы стена, где существо из глаз

досадливо свистит, ссылается на зренье,

а время так прошло, что не собрать ни нас,

ни дрожи, ни костей, ни шкуры к воскресенью.

2010

фантомный хвост

Реальность призрачна, а нереальность нет.

Она щетинится, как речи свиноёба:

ебу, дескать, свиней. Так инвалид во сне

рыдает - столько ног! А хвать - исчезли обе.

Раз нет, то навсегда, а есть, так завтра нет.

Так стало быть и есть лишь то, чего не стало,

точнее, разница меж памятью и тем,

где дождь-туман-река, где сроду не светало.

2010

кворум

бывало выходишь из комы на мертвом мыча языке

а рядом толпятся наркомы с контрольной дырою в башке

вновь в кому и снова оттуда попала нога в колесо

чу! видишь гуляют иуды целуя друг дружку взасос

исчезни и снова возникни из тины утробной и тьмы

и кто же все те же под синей небесною плошкою мы

доколе же в явях кромешных тебя каталина терпеть

до самыя смерти канешна - а смерти и милости нет

2010

маленькая мышь

фрактальная зима, где на любом стекле

дымится лабиринт: войдешь - ни чОрт с рогами

ни ангел с острогой не выведут к земле

поющей словно мать, сорящей лепестками.

что дева, что зима, что маленькая мышь -

чем смотришь пристальней, тем все необратимей

идешь в несбывшемся, слоящемся как дым

семи отечеств в небе пусто-синем.

там, где светился дом, теперь стоит гора -

но может все же дом, а сам-то в серой шкурке

тихонечко свистишь, и горстке зерен рад,

и тьме за штукатуркой.

2010

длинные волны

доплясались блин прилетела к нам черная простыня

нет конечно просто проснувшись в далеком будущем

видишь свой постаревший почерк думаешь где он я

кроме медленной амальгамы отслаивающейся лгущей

виниловый ветер с мутнеющей музыкой семиустой

на коротких и средних волнах пустота роешься как в золе

а на длинных шумит бесконечный прибойный мусор

голосов перепутанных дат морзянок позиции кораблей

на ослепшей ткани цифры звезды круги помехи

видеоряд все винтажней монохромнее все пропащей

доплясались блин а гроб на колесиках не доехал

видно что-то сломалось я знал что ненастоящее

2010

зимние бабочки

Все ворчат половицы и дует на лоб зима,

подвывает окно с глаукомою снегопада,

вот проснулась бабочка, а только всего нема -

ни ясного ветра, ни граненого светом сада.

Божий лоскут, душа, навсегда одинокий танец,

открывает глаза - а оглядываюсь уже я:

спи, лимонница, спи, крапивница, безымянница,

сумрачные моли, семиюродные князья.

Зря вы здесь - нет такого времени, да и места

не существует - незачем, не сделано у богов.

Расскажи, обитатель зимы, клок бормочущей шерсти:

ну куда мы проснулись, нет за августом ничего.

2010

отпуск

дунет в ухо зима - думки съёжатся и почернеют.

кто ты, дерево выбора, замертво пляшущий куст.

где веселые птицы твои, что поют-не-умнеют,

где паучьи дворцы, сумасшедшего воздуха вкус.

сквозь тебя видно небо - увы, чем ясней тем несносней

низкий свет индевелый, железного дерева скрип.

под корнями проснутся то мыши, то пятиполосный

бурундук - пошептаться, о зернышках поговорить.

2010