Что касается четников, то они желали видеть «гомогенную Сербию», страну, свободную от инородцев. Но коса нашла на камень. Обширный край контролировали отважные партизаны Тито, которые этнических целей не преследовали.
Самым известным концентрационным лагерем был Ясеновац. О нем мы знаем в основном по запоздалому судебному разбирательству по делу Динко Шакича, бывшего командующего системы концлагерей (публикации HINA – хорватского новостного агентства, март – октябрь 1999 г.). Один хорватский историк утверждает, что 60% из 85 тысяч всех уничтоженных в хорватских лагерях были сербами, 15% – евреями, 14% – хорватами, 12% – цыганами. Были ликвидированы практически все евреи и цыгане. Уничтожение сербов и хорватов велось менее системно. Хорватов уничтожали как политических диссидентов, среди погибших сербов преобладала интеллигенция. Свидетели рассказывают, что людей убивали самыми садистскими способами: перерезали горло ножами, в ход шли топоры и кувалды, огнестрельное оружие использовалось редко. Самыми страшными лагерными палачами считались несовершеннолетние усташи.
Были и более гуманные надсмотрщики, и некоторые из них попытались спасти заключенных от смерти. Администрация лагеря провела расследование и казнила этих охранников. Это был хороший урок остальным, и лагерный режим ужесточился до предела.
Динко Шакичу было 23 года, когда в 1944 г. его назначили комендантом лагеря. Хорватским националистом он стал еще в 11 лет, за что его исключили из школы, в 17 лет он получил запрет на образование во всех учебных центрах Хорватии. Шакич перебрался в Германию, в 1938 г. в Берлине вступил в организацию усташей. В 1942 г. он начал службу в лагерной охране Ясеноваца. По свидетельству очевидцев, он лично расстрелял нескольких заключенных. Динко Шакич был приговорен к 20 годам тюрьмы. Его предшественником на посту коменданта был бывший францисканский священник. Свидетель рассказывал, что этот палач «превращал расстрелы в мистически-религиозный обряд». Лично расстреляв заключенных, патер возглашал: «Правосудие осуществилось». После чего он служил мессу, и все хорваты молились. «В воскресной проповеди он призывал к любви к ближнему своему, а в понедельник продолжал расстрелы».
В основном усташами становились неимущие горцы из пограничных районов Боснии с Сербией, в которой они видели главную угрозу. К ним же присоединялись этнические немцы из Баната, района у северной границы Сербии. Миркович (Mirkovic, 1993) и Парис (Paris, 1961) нарисовали условный социальный портрет этих военных преступников. Парис пишет, что они были не крестьянами, а мелкими буржуа: ремесленниками, лавочниками, чиновниками самого низшего звена. Миркович утверждает, что убийцы рекрутировались из «социально деклассированных страт общества, это были парии и маргиналы без образования и социального статуса». У нас нет документированных фактов, подтверждающих столь однозначную оценку, которая, как мы знаем, расходится с реальностью геноцида в других странах, по которым ученые провели серьезную работу с архивными документами. Оценка элиты нам кажется более достоверной. Миркович представляет список юристов и католических священников, вошедших в ультраправые организации, по его мнению, там много было и врачей. Парис выдвигает на первый план студентов, семинаристов, священников, в особенности францисканцев и иезуитов. Архиепископ Загреба и Орден францисканцев сыграли активную роль в развязывании репрессий – половина из комендантов двадцати одного концлагеря были католическими священниками. Клерикальная печать провозгласила Гитлера «крестоносцем Господа» и объявила сербов «злейшими врагами хорватов, равно как евреи и масоны суть злейшие враги всей Европы». Евреи были названы космополитами и отщепенцами, которым не дано стать настоящими хорватами. Церковь еще и еще раз обличала евреев в генетической ненависти к Делу Христову, но считала, что сербы и мусульмане могут быть обращены.
Некий усташ, комендант одного лагеря так объяснил свое обыкновение убивать ежедневно по 3-4 тысячи новоприбывших лагерников: «Со временем к этому привыкаешь. Вид крови перестает тебя шокировать». Геноцид велся самым варварским способом: в дело шли ножи, топоры, кувалды. Трупы сваливали в овраги, сверху для верности бросали несколько гранат. Усташи даже не пытались скрывать массовые казни. Министр юстиции заявил:
Наше государство, наша земля предназначены для хорватов - и больше ни для кого. Мы не остановимся ни перед чем, мы пойдем на все, чтобы сделать хорватов истинными хозяевами своей родины, очищенной от православных сербов. Те, кто пришел на наши земли 300 лет назад, должны исчезнуть. И мы не скрываем наших намерений.
А вот что сказал один священник:
В нашей стране могут жить только хорваты. И мы прекрасно знаем, как надо поступать с теми, кто противится обращению в истинную веру. Лично я опустошил бы целые провинции, я бы убил там всех – и детей и взрослых. Если малое дитя встало на пути великого дела усташей, я убил бы его без малейшего раскаяния (Alexander, 1987; Avakumovic, 1971:139-140; Hilberg, 1978: 453-458; Lauritre, 1951; Mirkovic, 1993; Paris, 1961; Steinberg, 1994; Tomasic, 1946).
Евреи и цыгане тоже беспощадно уничтожались – это была кость, брошенная немцам, чтобы они не лезли напрямую в хорватские государственные дела. Части вермахта были расквартированы в Хорватии на всякий случай. Но кровавые чистки сербов шли сами по себе, без вмешательства немецких нацистов.
ПРЕСТУПНЫЕ СОЮЗНИКИ ГЕРМАНИИ
Страны Оси остались независимыми государствами. Они не были в чистом виде марионеточными странами и обладали той или иной степенью автономии. Наименее независимой была Венгрия, затем шла Румыния, потом Болгария и, наконец, Италия как наиболее самостоятельная страна.
ВЕНГРИЯ
Элен Фейн рассматривает Венгрию как доказательство своего основного тезиса: Вторая мировая война оставила горы еврейских трупов именно в тех странах, где исторически был развит антисемитизм, как, например, в Венгрии. На самом деле венгерский антисемитизм не был ни постоянным, ни системным. Его пик пришелся на период между 1887 и 1892 г., еще одна вспышка произошла после Первой мировой войны, когда на гребне революции поднялся «жидобольшевизм». Было насилие, были и антисемитские законы. Затем, после 1926 г. все вошло в свои берега на целое десятилетие. Советский Союз занимался своими внутренними делами, венгерская еврейская диаспора осуждалась, скорее, как капиталистическая, чем коммунистическая. Но в конце 1930-х гг. Гитлер успешно изменил спектр политической жизни в Венгрии, он заставил его сместиться резко вправо, вызвав раскол в правительстве. Реакционная авторитарная группировка, объединившаяся вокруг адмирала Хорти, регента (президента) Венгерского королевства, стала радикальной, профашистской фракцией, тем яйцом, из которого и вылупился венгерский фашизм как политическое движение. Еще большие радикалы, такие как фашистская партия «Скрещенные стрелы», время от времени испытывали на прочность государственный режим. После 1938 г. венгерское правительство ужесточило антиеврейское законодательство, хотя Германия и не оказывала давления в этом вопросе. Когда Венгрия окончательно радикализировалась, три парламентские фракции взяли под контроль различные государственные институты. Это означало, что общего, консенсусного Плана А не существовало. До 1944 г. немцы, дорожа отношениями с союзником, не пытались навязать Венгрии свой план.
План А адмирала Хорти был знакомой нам попыткой сохранить национальную независимость. Силы геополитики толкали его в зону влияния Германии, но Хорти упорно отстаивал самодостаточность Венгрии. Зоологический расизм немецких нацистов, оттолкнувший от Германии так много союзников, лишь укрепил его убежденность. И все же Хорти был вынужден склониться перед могущественной Германией, при этом стараясь не нажить себе смертельного врага в лице антигитлеровской коалиции (на тот случай, если немцы проиграют). Его ненависть к большевизму сужала ему поле для политического маневра – ведь именно русские были главной силой на европейском театре войны. Итак, Хорти бросил венгерскую армию против России, но не спешил с решением еврейской проблемы. В этом вопросе правящая коалиция раскололась на две группы. Первая считала достаточными антисемитские дискриминационные законы (ограничения на образование, работу, собственность, место проживания). Вторая требовала принудительных полицейских или «диких» депортаций. Того же желали радикалы, местные фашисты и сами немцы. Премьер-министр Венгрии Миклош Каллаи считал еврейскую проблему не расовой, а экономической. «Социальная справедливость» требовала дискриминации. Экономическая сила евреев должна была быть уничтожена (Don, 1989). В правительстве Хорти также проводили разграничение между «мадьярскими евреями» и «иностранными евреями», недавними беженцами, осевшими в Венгрии. Правительство также отказывало в гражданстве евреям, жившим на территориях, которые Венгрия получила в 1938-1941 гг. Пришлыми евреями легко можно было пожертвовать.
Офицер немецкого СС докладывал: «Хорти признает ассимилированных будапештских евреев венграми, но местечковые еврейские голодранцы для него мусор». Дискриминация шла по культурному, а не по расовому признаку. Ассимиляция культурных евреев и избавление через депортации от всех остальных – в этом заключался План Б Хорти. Тем не менее под давлением немцев во всех странах «Оси» дискриминационное законодательство становилось все более беспощадным: от черты оседлости к гетто, от гетто к депортациям в лагеря смерти. В августе 1941 г. немцы и их венгерские фашистские пособники вынудили Хорти выдать 18 тысяч немадьярских евреев, которых венгры вывезли через старую польскую границу. Их объявили «жидобольшевиками», пятой колонной русских. Депортацию провели через Министерство внутренних дел, местные префектуры и сельскую жандармерию, которая состояла из радикалов и фашистов, призывавших «очистить территорию от евреев». Теперь страна могла «освободиться от еврейских паразитов и получать экономические выгоды от трансграничной торговли не через евреев, а через христиан» (Fejes, 1997). Примерно две трети депортированных были гражданами Венгрии (возможно, Хорти об этом и не знал).
Режим был внутренне противоречив. Радикалы требовали «окончательного решения» посредством полицейских или «диких депортаций». Мотивы разнились: антисемитские предрассудки, идейный органический национализм, жажда стяжательства. Антисемиты были уверены, что немцы покончат со всеми евреями, переправленными через границу, но вермахт решил не марать руки и отправил их всех назад. Был найден компромисс. 5 тысяч евреев венгры призвали в армейские трудовые батальоны, туда же были зачислены и левые политические заключенные. Когда поражение в войне стало неизбежным, отношение к еврейской трудармии резко ухудшилось, и большинство погибло. 12 тысяч евреев, все еще живших в приграничных районах, были уничтожены немецкой айнзацгруппой совместно с украинскими националистами и венгерскими войсками.
Раскололась и армия. Она не участвовала в депортациях 1941 г., за исключением этнических немцев-швабов, сильно симпатизировавших нацистам. Другие венгерские солдаты пытались спасать евреев (Zbikowski, 1993: 178). На беспокойной границе с Югославией, где на первом плане были интересы национальной безопасности, картина выглядела удручающей. В январе 1942 г. венгерские солдаты и жандармы уничтожили 3300 человек на бывшей югославской территории, аннексированной Венгрией в 1941 г. 77% жертв оказались сербами, лишь 21% были евреями (погибло и некоторое количество цыган). Правительство Венгрии не желало конфликтов с сербским меньшинством. Верховное командование провело расследование, часть преступников судил военный трибунал. Среди обвиняемых снова преобладали правые радикалы и швабы (Braham, 1989а). Война продолжалась, и венгерская армия все теснее смыкалась с вермахтом. Многие офицеры среднего и низшего звена стали открыто поддерживать партию «Скрещенные стрелы» и требовать освобождения Венгрии от «жидобольшевистского засилья». Мы приведем свидетельство одного офицера:
Еврейский вопрос имел катастрофические последствия для нашей армии. Произошла переоценка всех ценностей. Жестокость стали называть любовью к отечеству, зверства – героическими поступками, коррупция стала добродетелью... любая акция против (евреев) стала считаться оправданной... (Braham, 1981:317.)
Хорти упорствовал до начала 1944 г., а потом окончательно сдался. Он согласился выслать 100 тысяч «чужих» евреев и так прокомментировал это одному доверенному лицу:
Немцы меня обманули. Теперь они хотят депортации всех евреев. Я, собственно, не против. Ненавижу галицийских, евреев и коммунистов. К черту их! Выкинуть вон из страны! Но... некоторые евреи – такие же хорошие венгры, как ты или я... Коротышка Хорин или Вида [еврейские капиталисты и члены Сената, Хорин был также евреем-выкрестом] – разве они не настоящие венгры? Их я немцам не отдам. Пусть лучше забирают остальных.
Хорти от всей души ненавидел большевиков. Это помешало ему вовремя переметнуться на другую сторону, как это сделал Антонеску в Румынии. Военная фортуна отвернулась от немцев, и Гитлер отчаянно нуждался в помощи венгерской армии. В этой ситуации Хорти мог бы упереться и защитить евреев, но немцы продавливали свои решения через венгерских радикалов, которые, заняв крупные правительственные посты, успешно выкручивали руки самому Хорти. Кабинет министров призвал искоренить «жидобольшевистскую угрозу» физически. Молодые правые депутаты требовали «жесткой, агрессивной, бескомпромиссной политики, основанной на Szeged Idea (фашизме) внутри страны, суровых мер против подрывных элементов и более эффективных методов в борьбе с еврейством» (Braham, 1989а: 587; 1989b: 602).
Адольф Эйхман был готов к неповиновению, когда в 1944 г. он попросил Венгрию выдать оставшихся венгерских евреев. Но встретил полное понимание и помощь среди радикалов, окопавшихся в главных государственных учреждениях. Эйхман сказал, что Ласло Эндре, статс-секретарь отдела Министерства внутренних дел по еврейскому вопросу, был готов «съесть евреев с паприкой».
Его заместитель Ласло Баки вошел в контакт с жандармерией. Немцы обещали давать по два эшелона в день для депортируемых, венгры требовали по шесть составов. Сговорились на четырех – транспорт был нужен для войны. За два месяца были депортированы почти 450 тысяч евреев, в основном их депортировали на тот свет. Осенью и зимой еще 60 тысяч были расстреляны или погибли на «дороге смерти». В 1941 г. в Венгрии жили 825 тысяч евреев. Через четыре года 68% бесследно исчезли. Рэндольф Брэм делает вывод: «У немцев ничего бы не получилось... если бы венгерские власти не оказали им единодушной и эффективной поддержки». То же самое сообщили в Берлин эсесовские офицеры Феезенмайер и Винкельманн. Некоторые префекты, мэры, полицейские чины, госслужащие оттягивали до последнего исполнение приказа, некоторые в знак протеста ушли в отставку. Но их заместители остались и сделали то, что им было предписано. Большинство префектов заменили праворадикалами, других перевели туда, где их никто не знал и где любая попытка организовать сопротивление была бы обречена на провал. Но основная часть административного аппарата осталась на местах и выполнила приказы. Среди радикальных лидеров преобладали работники образования и государственные служащие. В массе своей венгры с удовлетворением восприняли исход евреев, не слишком задумываясь об их дальнейшей судьбе. Около миллиона человек получили свою долю при распределении имущества депортированных. В убийствах и избиениях приняли участие около тысячи сотрудников государственной полиции безопасности, от 3 до 5 тысяч из 20-тысячного жандармского корпуса, от 3 до 5 тысяч фашистов из партии «Скрещенные стрелы». Армия практически не была вовлечена в репрессии – у военных хватало своих дел на фронте. Немецкие офицеры СС в очередной раз с отвращением наблюдали дикие сцены насилия, а некоторые депортированные признались, что своих сограждан боялись больше, чем немцев (Arendt, 1965:140; Braham, 1981: 374,403, 841–842; Braham, 1995; Herczl, 1993:186-188; Hoss, 1978: 135-136; Levai, 1948: 335-421; Molnar, 1997; Nagy-Talavera, 1997; Sagvari, 1997; Szinai, 1997; Szita, 1990).
В 1946 г. венгерский суд в Клуже (ныне Колозвар) признал 185 человек виновными в военных преступлениях при депортации евреев. Эти люди среднего возраста были скорее организаторами, чем рядовыми исполнителями. Судя по немалым должностям, которые они занимали, ответственность за репрессии несла власть. Из 179 человек, чей род занятий был установлен, 143 работали в государственных организациях. 37 человек были префектами, вице-префектами или мэрами, 17 – чиновниками низшего звена, 22 – начальниками полиции, 18 – полицейскими, 38 – офицерами жандармерии, 6 – унтер-офицерами и рядовыми жандармами, 5 – армейскими офицерами и 1 – рядовым солдатом. Остальные оказались сборной солянкой: 6 предпринимателей, 6 представителей свободных профессий, 6 ремесленников/торговцев, 3 «белых воротничка» и 9 женщин, из них 3 акушерки, которые бесцеремонно досматривали евреек в интимных женских местах. Многие были активистами партии «Скрещенные стрелы». Местные партийные комитеты часто становились инициаторами и организаторами депортаций. Один мэр дал гротескное описание событий, видимо стараясь воскресить грозный призрак советских депортаций:
Кровь и слезы, старики и дети, мужчины и женщины – они вымостят своими телами скорбный путь в далекую Азию. Кто будет тот, с кнутом в руке, подгоняющий это стадо, обессиленно бредущее на подгибающихся ногах? Евреи... Большевики и евреи – это близнецы-братья. Народ, который хочет победы, должен с корнем вырвать их из своего лона, ибо евреи не хотят и не могут слиться с нами (Braham, 1983:84, 201-214).
Сельская жандармерия быстро зачистила округу по плану депортации, составленному свыше. Крестьяне взирали на это безучастно и ни во что не вмешивались. В городах депортации проводили боевики из «Скрещенных стрел» с помощью банд молодых головорезов. Сам Хорти, армия и церковь в свое время поддержали антисемитские законы 1938 и 1939 гг., теперь им с ужасом пришлось смотреть на развернувшееся повсюду насилие. Высшие церковные иерархи выразили протест немцам и стали укрывать евреев, но обычные приходские священники ожесточились. Один католический пастор возглавил банду погромщиков из «Скрещенных стрел», и, когда клирики крестным ходом проходили мимо штаб-квартир этой фашистской партии, они вздымали ввысь хоругви в знак благословения (Herczl, 1993). Газеты тоже подогревали антисемитские настроения. Когда усилились протесты за границей, Хорти и его единомышленники сплотились и защитили будапештских евреев. Им помогла городская полиция и армейские части, не позволив войти в город фашиствующей жандармерии (Karsai, 1998: 104-105). В июле Хорти начал запоздалые переговоры с Советским Союзом в надежде (беспочвенной) перейти на сторону русских. Нелепость этого плана заключалась хотя бы в том, что эмиссаром на переговоры был послан жандармский генерал, у которого руки были по локоть в крови (Erez, 1989: 624, 639). Когда до ушей немцев дошло это известие (через правительственных радикалов), они арестовали Хорти и поставили вместо него лидера «Скрещенных стрел» Ференца Салаши. Новый назначенец рьяно взялся задело. По всей стране прокатился новый вал кровавых депортаций. К счастью, Красная армия вскоре ворвалась в Будапешт, и жизни уцелевших евреев были спасены. Как это обычно и бывает, кровавых исполнителей было не более нескольких тысяч. И снова их ядро составляли фашисты и военная полиция. В своей книге «Фашисты» я уже объяснял, почему нацисты рекрутировались главным образом из национал-радикалов и этатистов. Нацисты давили и извне. Если бы не Гитлер и не могущественный Третий рейх, никакого геноцида в Венгрии бы не было. Но все его исполнители все-таки были венграми. Режим был внутренне готов к этнической чистке, споры шли лишь о способах ее проведения. Радикализированные властные структуры обратились к геноциду в военное время, когда началась фрагментация государственной власти и самого государства. К несчастью, радикалы завоевали контроль над силовыми ведомствами, центрами военной подготовки, транспортом и связью, то есть всеми необходимыми ресурсами для осуществления геноцида. Главными исполнителями стали идеологически мотивированные органические националисты. Чистки стремительно переросли в дикие, погромные депортации, что создавало массу возможностей для личного обогащения. Простые обыватели получили возможность утолить свою алчность, что было легитимировано силами правопорядка, которые в обычных обстоятельствах обязаны стоять на стороне закона.
РУМЫНИЯ
В главе 9 книги «Фашисты» я рассказал об особой роли, которую сыграл в румынском национализме, агрессивном антисемитизме и фашизме «Легион архангела Михаила», самая влиятельная фашистская организация в стране. Правительство военного времени, Румынская православная церковь, военщина, фашисты и многие другие стали соучастниками преступлений – каждый в определенной мере. В зверствах, которые творились на земле Румынии, были повинны сами румыны. Раду Иоанид (Ioanid, 2000: 108-109) считает, что еврейские погромы часто проходили и в 1930-х гг., а когда Румыния вступила в войну на стороне Германии, они стали «национальным проектом». Хилберг пишет, что Румыния стала единственной страной, не считая Германии, которая прошла через все стадии насилия – от бюрократических дефиниций «что такое еврей», через дискриминацию, создание гетто, депортации и массовые убийства (Hilberg, 1978: 485-509). Но даже Румыния не довела еврейский геноцид до уровня тех стран, что были оккупированы Германией или находились под ее прямым контролем.
В 1937-1938 гг. Румыния лишила гражданства четверть евреев – без вмешательства Германии. Затишье длилось до августа 1940 г.: как раз перед тем, как страна вступила в войну, глава государства маршал Антонеску лишил гражданства всех румынских евреев, за исключением тех немногих, кто был гражданином страны до 1914 г. Антонеску был слабым и внутренне противоречивым лидером. Страна граничила с Советским Союзом, откуда исходила главная опасность, и, как многие националисты, Антонеску уверовал, что «жидобольшевики» являются его главным врагом. «Евреи – это главная внутренняя опасность», – утверждал диктатор и стремился устранить эту опасность еще до прихода Гитлера к власти – это был его План А, полицейские депортации (Ancel, 1993: 225). Правительство, которое под флагом «руманизации» вначале проводило политику культурного подавления и экономической дискриминации меньшинств, решило применить значительно более суровые меры к евреям. Стараясь впечатлить немцев (и заставить их прекратить поддерживать запрещенный в стране «Фашистский легион»), Антонеску в 1941 г. неоднократно призывал к этническим чисткам:
Мы переживаем великий исторический момент, наиболее благоприятствующий для полного национального освобождения, для национального возрождения, для очищения всей нашей нации от тех, кто не близок нашему сердцу, от тех, кто сплел паутину, через которую не могут пробиться лучи светлого будущего. Чтобы не упустить эту уникальную возможность, мы должны стать беспощадными.
Заместитель премьер-министра на заседании кабинета в июне 1941 г. сказал:
Румыния... должна воспользоваться этим моментом и очистить себя. Что же касается инородцев, позвольте вас уверить, что не только евреи, а все этнически чужеродные меньшинства должны быть решительно и сурово изгнаны из нашей страны (Ioanid, 1990:214; 1994:158-159).
Церковные иерархи настойчиво призывали к тому, чтобы христианская Румыния была очищена от большевиков, евреев и «сатанинской крови». Гитлера и Антонеску церковь воспевала в образе «архангелов, ниспосланных Господом на землю», «с крестами, пылающими на груди», сражающимися против «Синагоги Сатаны» (Ancel, 1989). Первые убийства в 1939-1940 гг. совершили наиболее гнусная квазифашистская Национальная христианская лига (LANC) и фашистский легион «Железная гвардия». Во время неудачного путча легиона в январе 1941 г. были убиты 120 бухарестских евреев, 1400 – жестоко избиты и ограблены. Был страшный случай, когда евреев живьем пропустили через автоматическую мясорубку скотобойни.
Иоанид (Ioanid, 1991; 2000: 57-60) назвал эти события «последним погромом царизма», но это не было случайной вспышкой политического экстремизма. Это был фашистский переворот и попытка геноцида румынских евреев. Валериан Трифан возглавил Фашистский союз христианских румынских студентов, молодежное крыло «Железной гвардии». Трифан учился на теологическом факультете, был фашистским и антисемитским пропагандистом. Накануне путча он призвал к решительным действиям в радиообращении: «Даже если евреи укроются в гадючьем гнезде, мы найдем их и там и растопчем». Во время мятежа он повел толпу на еврейский квартал в Бухаресте. Когда путч провалился, его тайно перевезли в Германию в форме офицера СС. Он закончил свои дни как уважаемый гражданин США. Антонеску оказался между двух огней: на него давила и внутренняя оппозиция, и Германия. В том же положении в свое время был и Хорти. И личные взгляды Антонеску, и разгул антисемитизма в Румынии предопределили дальнейшее. Гитлер любил маршала и одному из первых поведал ему тайну «окончательного решения». Антонеску не упустил своего шанса. Румынская армия должна была овладеть Бессарабией и Буковиной, отошедших к Советскому Союзу. Диктатор активно готовился к массовым репрессиям (Ancel, 1993,1994; Butnaru, 1992: 89-133; Ioanid 1990, 1994, 2000). Командующий жандармерией призвал к «очищению территории». Были сформированы элитные карательные войска по образцу немецких айнзацгрупп. Румынские методы «зачистки» не отличались порядком и организацией, немецкие наставники считали их, с одной стороны, спорадическими, с другой стороны – чрезмерными: лилось слишком много крови, слишком много было изнасилований и грабежей. Творить погромы румыны умели хорошо, но государственная политика требовала систематического, упорядоченного убийства. Первая резня, где жертвами стали от 3 до 13 тысяч евреев, случилась в июле 1941 г. в городе Яссы, еще до того, как румынские войска пересекли советскую границу. Антонеску был обеспокоен этой бойней, ее кровавый разгул лишил операцию секретности. Фашистские легионеры были среди провокаторов, призывавших толпу к убийствам, к делу подключились и профессиональные румынские каратели, действовавшие по приказу Верховного командования. Вспомним, что в начальном периоде войны венгерская армия часто препятствовала работе айнзацкоманд, румыны же сводили счеты с евреями с огромным воодушевлением. Итальянский военный корреспондент Малапарте описывает такую сцену:
Толпы евреев, преследуемые солдатами и обезумевшей толпой, неслись по улицам. Их убивали ножами и ломами; полицейские вышибали запертые двери прикладами винтовок... Солдаты забрасывали гранатами... погреба, куда забились евреи в тщетной попытке спасти свою жизнь; солдаты... перемигивались и хохотали во все горло. Там, где трупы лежали вповалку, трудно было ходить – ноги скользили в крови; ярость и безумие погрома захлестнули улицы городка, повсюду слышались выстрелы, рыдания, вопли и мстительный смех (Malaparte, 1946:138).
По Бессарабии и Буковине прокатилась волна массовых убийств после того, как румынская армия захватила обе провинции. Уцелевших евреев перевезли в соседнюю Украину, где с ними покончили эсесовцы. Многие были убиты, грабежи шли безостановочно, уцелело немного богатых евреев, давших выкуп за свою жизнь, что еще раз показывает – румыны не были похожи на немцев, ради презренного злата они были готовы пойти на «идейный компромисс». Но не все были вовлечены в геноцид. Иоанид (Ioanid, 1990) перечисляет имена офицеров, отказавшихся выполнять приказ, рассказывает о солдатах, железнодорожниках и местных крестьянах, проявивших сострадание к несчастным. Но массовые убийства требовали массу исполнителей – половина из 330 тысяч евреев обеих областей была уничтожена к сентябрю. Немцы жаловались, что они не успевают «санировать» такое количество. Депортированные были доставлены назад в «резервацию Транснистрии», часть оккупированной Украины со столицей в Одессе. Туда же привезли и первые партии евреев, депортированных из центра Румынии – Регата. 200 тысяч депортированных, согнанных в огромную резервацию, терпели голод, лишения, смерть. Неизвестно, делалось ли это стихийно, с ведома Антонеску, или в этом и состоял его собственный, четко выработанный План А. Только 50 тысяч евреев уцелели к концу 1943 г. (Ioanid, 2000: 174; Schechtman, 1989).
Начались «дикие» депортации 200 тысяч евреев из Трансильвании, 20 тысяч цыган, представителей враждебных православных сект, как «Иннокентьевны» и украинской интеллигенции. Немцы были обеспокоены: «Похоже, что румыны хотят обезглавить украинскую диаспору и раз и навсегда решить эту проблему в Северной Буковине». Румынам предложили сделку: они возвращают украинцев, взамен немцы отдают в их руки румынских коммунистов. Украинцы ОУН жили в состоянии «постоянного страха». Антонеску заявил: «Мне наплевать, что в глазах истории мы будем выглядеть варварами... Стреляйте из пулеметов, когда надо стрелять». Самое кровавое зверство произошло после взрыва Штаба румынской армии в Одессе (возможно, что дистанционно управляемый заряд был заложен русскими перед отступлением). Антонеску потребовал крови: были расстреляны по 200 «коммунистов» (то есть обычных граждан) за каждого погибшего румынского офицера и по 100 заложников за каждого рядового. Этим дело не закончилось. За три дня было уничтожено 60 тысяч евреев – самая чудовищная гекатомба за всю историю окончательного решения еврейского вопроса. В этом румыны превзошли даже СС. Масштабы уничтожения и его скорость требовали современного оружия – пулеметов или гранат, но румыны сумели обойтись без технических средств. Геноцид превратился в кровавую резню, в которой каждый солдат старался превзойти другого в зверстве. Оправданием этой мясорубки стал все тот же «жидобольшевизм» (Hilberg, 1978: 199-201; Ioanid, 1990: 199-234; 2000: 177-182; Mayer, 1990: 261-263). Теперь это был настоящий геноцид. В дневнике Эмиля Дориана (Dorian, 1982: 163-164) ненависть к «жидобольшевикам» описана практически как психопатическое расстройство. Русских военнопленных называли жидами–евреями:
Я был потрясен всепроникающей ненавистью к евреям. Их считали предателями, диверсантами, коммунистами, нелюдями. Неукротимая злоба сорвалась с цепи, она распространялась, как зараза: люди не знали, когда в их кровь проникал этот микроб, они болели повально, все. О еврее можно было сказать любую мерзость... и даже если это был полный бред, тебе сразу верили. К нашему эшелону подцепили вагон 3-го класса, там были русские моряки, военнопленные... Охрана выскочила из вагонов, пассажиры на перронах – все бросились посмотреть на этих русских. Вполне понятное любопытство, если не считать того, что эти безумцы требовали ножи, топоры, пики, чтобы выколоть им глаза, чтобы отрезать носы «всем этим жидам».
Убийц было много, но имена их нам неизвестны. Лишь немногие румыны помогали евреям, остальные оставались безучастными. Особой жестокостью отличались фашистские легионеры. В главе 9 книги «Фашисты» я рассказал, что легион формировался из рабочих, а на командных должностях были госслужащие, специалисты, студенты, священники. Фашистские движение развернулось прежде всего там, где румыны жили бок о бок с евреями и с другими чужеродными меньшинствами. Это были нестабильные, приграничные территории страны. Не вполне ясна социально-этническая база геноцида. Инициаторы массовых чисток представляли собой широкий спектр правых националистов, в том числе и членов правительства, которым евреи (особенно из районов, граничащих с СССР), мадьяры и такая новая опасность, как украинские националисты, казались очень серьезной угрозой для Румынии.
Но в 1942 г. Антонеску приостановил геноцид. По примеру Болгарии и Венгрии он разделил евреев на две группы. Евреи из Бессарабии и Буковины (эти территории были румынскими лишь с 1918 по 1940 г., а с началом войны они были отвоеваны у Советов) считались враждебными «жидоболылевиками». Получив шанс на лучшую жизнь, политически активные бессарабские евреи поддержали советскую власть, что тоже вполне понятно. Повторюсь, что лишь немногие из них действительно были коммунистами. В Трансильвании, которую Румыния получила только в 1918 г., евреев обвиняли в сотрудничестве с мадьярами. Действительно, многие местные евреи были торговыми посредниками между румынским крестьянством и состоятельными мадьярами. Если бы в 1918 г. провели плебисцит, евреи выбрали бы венгерскую власть, а не румынскую. Тем не менее венгры были союзниками в войне, и трансильванские евреи представлялись более вестернизированными. Потому-то и считалось, что они не представляют серьезной угрозы. По мнению Антонеску, евреи коренной, королевской территории Румынии (Регат) были вполне цивилизованны и отчасти ассимилированы румынами, кроме того они были очень состоятельными и потому полезными.
Проводя эти этнокультурные разграничения, Антонеску бросал вызов румынским фашистам, стремившимся к расовому очищению нации от всех евреев. Либералы, монархисты, Ватикан оказывали на него давление, а США предлагали примкнуть к антигитлеровской коалиции. Антонеску правильно предположил, что может получить Трансильванию из рук союзников в случае их победы. Первые немецкие поражения на Восточном фронте в сентябре 1942 г. побудили его отказаться от договора с немцами о депортации всех евреев из Бухареста. После разгрома немцев под Сталинградом Антонеску публично объявил о разрыве этого соглашения. Он явно хотел завоевать кредит доверия у союзных держав. «Для Антонеску евреи стали разменной картой в большой политической игре» (Ioanid, 2000: 238-258, 271– 283; Ancel, 1993, 1994). Он был менее зависим от Германии, чем Хорти, подчиненный рейху, и более изворотлив, чем его венгерский коллега. Если бы не Сталинград, Антонеску пошел бы и дальше; недаром он сокрушался потом, что ему не удалось очистить страну от всех евреев. Но коренные евреи в исторической Румынии выжили благодаря его геополитической прозорливости. И наконец, в августе 1944 г. Антонеску заключил союз с русскими, правда, слишком поздно, чтобы спасти себя. В следующем году его казнили. Диктатор был виновен в геноциде – он хотел уничтожить всех евреев Румынии.
БОЛГАРИЯ
Болгария была единственной страной Оси, которая стойко сопротивлялась «окончательному решению». Мы можем быть благодарны за это и царю Борису, и ведущим политикам страны, и церкви. Но была и масса других факторов, благодаря которым большинство болгарских евреев уцелело (Hilberg, 1978: 474-484; Oren, 1989). Болгарские евреи составляли менее 1% населения, не имели экономического влияния в этой почти полностью крестьянской стране и практически не вмешивались в политику. Историческим врагом болгарского национализма были не евреи, а турки – смертельная угроза для «цивилизованных европейцев», болгар, греков, русских, армян и даже евреев. «Восточники», такие как местные турки, помаки (исламизированные славяне), цыгане, гагаузы (тюркоязычные христиане), были маргинальными этническими группами. Впрочем, мусульмане составляли 14% всего населения, и с этой силой приходилось считаться. Органический национализм пошел в наступление после 1934 г. Он был направлен не против евреев, а за институциональную ассимиляцию мусульман, в основном с помощью обязательного школьного образования. При других обстоятельствах войны болгарские турки могли бы стать врагами и жертвами. Так было и 30 лет назад во время Балканских войн, так случилось и после 1945 г., но во Второй мировой Турция оставалась нейтральной.
В Болгарии практически не было и антикоммунистических настроений. Россия помогла болгарам освободиться от турецкого владычества, поэтому болгарские националисты были славянофилами и не собирались ссориться с могучим восточным соседом. Болгария объявила войну Греции, Сербии, Британии, но не Советскому Союзу. Гитлер понимал это и использовал Болгарию как торгового партнера и как транспортный коридор для вермахта через Балканы. Никаких «жидобольшевиков» в Болгарии не наблюдалось, и фюрер должен был с этим смириться. Большинство болгар, не только элиты, были невосприимчивы к этнической и расовой ненависти, захлестнувшей Восточную и Юго-Восточную Европу, поэтому немцы не оказывали на них сильного давления.
И все же Гитлер требовал принять дискриминационные, антиеврейские меры. С ним были солидарны некоторые болгарские националисты, на которых сильно влияла русская белая эмиграция, итальянские фашисты и болгарские нацисты (те, которые получили образование в Германии). Болгарское правительство разбилось на ряд фракций, после того как праворадикалы просочились в Департамент по делам евреев – этот орган был создан по настоянию немцев. Вскоре был найден компромисс. Гитлер подарил Болгарии Фракию и Македонию, отвоеванные у Греции. 11 тысяч евреев, проживавших в этих провинциях, рассматривались болгарами как чужаки; эти несчастные и стали козлом отпущения, когда их передали нацистам в обмен на независимость Болгарии и неприкосновенность болгарских евреев. Когда у немцев и болгарских правых разгулялся аппетит, правительство согласилось депортировать еще 9 тысяч евреев, но местные власти, поддержанные многотысячными демонстрациями, сорвали этот план. Немцы так и не осмелились послать войска на подавление народных выступлений. Оставшиеся болгарские евреи подверглись дискриминации, но они уцелели. Как и в Польше, стратегические замыслы вермахта помешали местным националистам довести до конца антиеврейские чистки. В Болгарии у немцев были уязвимые позиции. Поэтому болгар миновала чаша сия – они не стали пособниками геноцида.
Правительства трех юго-восточных стран Оси делили евреев на различные, более или менее полезные категории. Тем не менее они гораздо дальше ушли по пути геноцида, чем предполагали вначале. Страхуя свои геополитические риски, зависящие от исхода войны, они соглашались или не соглашались с тем, в каких масштабах должно было идти уничтожение евреев. Независимо от степени расового или религиозного антисемитизма, по общему убеждению, евреи несли в себе политическую угрозу органическому государству единой нации. Коренные евреи, проживавшие на исторической территории страны, не считались чуждыми, антипатриотическими или коммунистическими элементами в отличие от тех, кто находился на угрожаемых приграничных территориях. За исключением болгар восточноевропейские правители стремились очистить свою нацию от евреев. Евреев уничтожали, но до определенной черты. На некоторых примерах мы убедились, как легко было перешагнуть эту черту в странах, зараженных радикальным национализмом, в особенности если речь шла об угрозе территориальной целостности. Впрочем, этих примеров у нас не так уж и много.
ИТАЛИЯ
Из всех стран Оси Италия была единственным независимым союзником Германии. Во всяком случае, до ноября 1943 г., когда Муссолини был вначале свергнут, а потом восстановлен в своих полномочиях уже как послушная марионетка Гитлера. До этого переломного момента все кровопролития были на совести итальянского режима, позже они могли осуществляться и под давлением Германии. Как показано в главе 4 книги «Фашисты», итальянский фашизм, проводя репрессии, старался избегать массовых убийств. Италофашисты не были пропитаны духом расизма и антисемитизма. В понятие «раса» они вкладывали, скорее, культурологический, чем биологический смысл. Создание итальянской нации, говорил Муссолини, – это акт добровольного единения различных групп. Все нации, утверждал дуче, имеют биологические различия. Еврейский вопрос был ему не слишком интересен. Граф Чиано, министр иностранных дел Италии, оставил в своем дневнике такое признание: «Евреев немного, и вреда от них нет, за редкими исключениями». Призрак «жидобольшевизма» не тревожил Италию. Вероятно, не более 10% евреев были членами коммунистической партии. Однако начиная с 1934 г. Муссолини по оппортунистическим соображениям начал потворствовать проявлениям антисемитизма, а начиная с 1936 г. после совместной с немцами интервенции в республиканскую Испанию, Италия оказалась под сильным влиянием нацистской Германии (Michaelis, 1995). Лишь в Африке итальянские фашисты развернули кровавые этнические чистки, которые возвращают нас к колониальным временам, описанным в главе 4. Италия очень поздно, лишь в конце XIX столетия приобрела колонии в Северной Африке и восприняла общеевропейскую идеологию по отношению к порабощенным народам: только белые являются гражданами на новых землях. Фашистские идеологи, такие как Энрико Коррадини, призывали к колонизации заморских владений во благо процветания белой расы. Политика переселения требовала очищения африканских территорий от местного населения. Войны в Ливии и Эфиопии сопровождались массовыми убийствами. В 1928-1932 гг. при подавлении национального сопротивления в Ливии была уничтожена четверть населения Киренаики – 225 тысяч человек. Но даже это побледнело на фоне того, что итальянцы творили в Эфиопии. В 19361938 гг. погибло больше эфиопов, чем в Италии было евреев. Итальянский антисемитизм выражался лишь в том, что итальянские евреи были ущемлены в правах на образование.
Анджело Дель Бока (Del Boca, 1969) выделяет три типа насильственных акций в Эфиопии, которые я распределяю по категориям, указанным в таблице 1.1. Вначале это была «безжалостная война» с применением иприта и других отравляющих газов, запрещенных Женевской конвенцией. Газы распылялись с самолетов, убивая все живое или калеча людей на всю жизнь. Один американский журналист оценивает число жертв в 250 тысяч человек убитыми или получившими увечья. Очевидцы рассказывают о «бессчетных трупах людей и животных», разбросанных по равнине, о «тысячах тел в разных стадиях разложения».
Последствия геноцида были долгими. Итальянский врач, служивший в 1941 г. в британских войсках, рассказал мне, что в Эфиопии он видел множество людей с ногами, изъеденными ипритом до костей. Это произошло с ними после того, как они прошли через зараженную территорию. Горчичный газ – это игрушка по сравнению с термитными и атомными бомбами Второй мировой войны, но надо помнить, что это было первым беспощадным уничтожением отсталого и немногочисленного народа. Цель была очевидной – освободить территорию для миллиона будущих итальянских переселенцев. Эту операцию нельзя сравнить с «окончательным решением», скорее, это было похоже (в меньших масштабах) на массовое уничтожение поляков нацистами.
Во-вторых, после победы итальянская оккупационная администрация прибегла к «показательному подавлению», перешедшему в политицид. Муссолини послал краткую телеграмму генералу Родольфо Грациани: «Все пленные мятежники должны быть расстреляны». Грациани, прославившийся зверствами в Ливии, дал ответ: «Дуче получит Эфиопию, как ему захочется – с эфиопами или без». Своим соратникам Грациани телеграфировал: «Мы должны довести нашу работу до полного уничтожения противника». Сдавшихся в плен эфиопских солдат расстреливали тысячами. Многие мирные жители в повстанческих районах разделили их судьбу. В Аддис-Абебе отряды чернорубашечников устроили «охоту на мавров». Они поливали бензином улицы, поджигали, а бегущих в панике людей забрасывали ручными гранатами. Немногочисленная эфиопская интеллигенция была ликвидирована: не менее трех тысяч погибли в Аддис-Абебе, около тысячи коптских священников были уничтожены по всей стране. Через какое-то время более умеренный граф Ди Аоста сменил Грациани, но было уже поздно. С того момента Италия начала устанавливать свою гегемонию с помощью разветвленного репрессивного аппарата. И это снова перекликается с нацистским режимом в Польше и в других странах Восточной Европы. Итальянский случай нельзя назвать тотальным геноцидом. Это было строго дозированное массовое убийство для заселения обезлюженных территорий, и это был политицид, лишивший эфиопов политических вождей сопротивления.
В-третьих, после того, как репрессии пошли на спад, колониальная политика фашистов стала опираться на расовую сегрегацию. Было запрещено сожительство с туземнымиженщинами. Как писал один журналист, «чтобы сохранить расовую чистоту белых в Восточной Африке, был востребован расизм как главная доктрина фашистской колониальной политики» (Del Boca, 1969). Но идея фашизма пришла в столкновение с умонастроениями и темпераментом обычных итальянцев. Итальянские солдаты и поселенцы не были расистами и ни в грош не ставили официальную политику властей. Итальянский характер, – говорили они, – это дружелюбие, великодушие и любвеобильность. Итальянцы вступали в интимные связи с эфиопскими женщинами по обоюдному согласию или за деньги, но никогда не прибегали к насилию. Нацистским геноцидом здесь и не пахло. В Ливии Муссолини даже прикинулся на время защитником исламской цивилизации. Это был традиционный колониализм. В середине 1930-х гг. лишь Италия и Япония создавали поселенческие колонии на завоеванных территориях. В худших случаях японская колониальная политика в жестокости ничем не уступала итальянской, с той лишь разницей, что после победы японцы практиковали самые жесткие формы принудительной ассимиляции, культурного подавления, не исключая в крайних случаях и массовых убийств. Если говорить о европейском колониализме, то лишь в Южной Африке он вылился в полную расовую сегрегацию, которая никогда не была избыточно кровавой. Колониальные чистки и массовые убийства, проведенные Италией в середине XX столетия, своей жестокостью обязаны идеологии фашизма.
В свою очередь, итальянский колониализм подтолкнул традиционный фашизм в сторону нацизма. И этот фактор, и твердая решимость Муссолини идти с Гитлером до конца генерировали антиеврейские законы от 1938 г. В этом вопросе Германия не оказала на Италию никакого давления (Preti, 1974). Муссолини все чаще и чаще обращал свой гнев на евреев, призывал фашиствующих студентов и журналистов разворачивать антисемитские кампании. Во всем мире лишь немцы поддержали Муссолини в его эфиопской авантюре, подтолкнув дуче к бесповоротному принятию нацистской идеологии. Евреи громче всех призывали Лигу Наций применить санкции к Италии – они знали, чего им надо бояться. Муссолини и раньше считал, что «международное еврейство» ненавидит его режим, но предпочитал не провоцировать своих противников. Теперь, когда евреи открыто бросили ему перчатку, Муссолини не оставалось ничего другого, кроме как объявить их врагами итальянской нации. Итальянский диктатор ожесточался все больше, по мере того как радикализировался его режим. Он опасался, что фашизм как политическая система начнет стагнировать (это действительно происходило после его прихода к власти), поэтому он требовал «прогрессивной тоталита- ризации» движения. Итальянская радикализация не была столь бескомпромиссной, как германо-нацистская, описанная нами в главе 7, но двигалась она в том же направлении. Антисемитские законы не были популярны в Италии, за исключением Триеста (Szajder, 1995). Там было больше евреев (но не более 4 % от общего населения), и антисемитизм, как и обычно, стал своеобразной прокладкой между другими этнонациональными конфликтами – в этом случае между итальянцами, немцами и словенцами. Еврейские космополиты Триеста расценивались всеми как союзники иностранных врагов. За пределами Триеста уличные беспорядки, устраиваемые фашистами, лишь изредка затрагивали еврейское население. В докладах СС указывалось, что итальянцы и итальянские власти выступали против депортаций. Некоторые итальянцы боролись против геноцида в оккупированных Франции, Хорватии и Греции.
Ожесточенная партизанская война против итальянских оккупантов в хорватской Далмации подавлялась массовыми расстрелами заложников и жесткими бомбардировками населенных пунктов (Tomasic, 1946: 113). Но как считает Джонатан Стейнберг, «итальянские солдаты несли в себе иные моральные устои», чем солдаты вермахта. Итальянский фашизм вырос из традиционного монархизма и национализма. Итальянского фашиста нельзя было поставить на одну доску с офицером СС, растоптавшим консервативные традиции немецкой армии. Поэтому евреи, сербы и греки гораздо меньше пострадали от рук итальянцев (Mazower, 1993: 150-155; Steinberg, 1990: 206-227).
В ноябре 1943 г. на севере Италии была провозглашена Республика Сало, или Итальянская социальная республика. Созданное Республиканской фашистской партией, новое псевдогосударство объявило себя левым и антикапиталистическим. Поскольку немцы опасались, что такая «левизна» отрицательно скажется на военном производстве, они направили радикализм левых в русло все того же антисемитизма. Примерно так же была переформатирована идеология немецких СА в 1930-е г.г. (это мы обсуждали в главе 7). Парамилитарные отряды Сало устроили кровавую баню и евреям, и всем заподозренным в связях с партизанами. Большинство карабинеров и призывников отнеслись к этим погромам без энтузиазма. Самые рьяные головорезы, примерно 2 тысячи человек, освободили эсесовцев от неблагодарной задачи последних еврейских депортаций. Некоторые радикалы были просто солдатами удачи, другие африканскими чернорубашечниками, членами Добровольной милиции национальной безопасности (MSVN), пара- милитарными полицейскими формированиями. Ветераны фашизма узрели врага в чуждом народе – это было последствием африканских войн и собственных нацистских убеждений. Снова появилось на свет старое пугало «жидоболь- шевизма». Сьюзан Дзукотти называет их «фанатичными фашистами... озлобленными изуверами, которым нечего было терять и некуда было идти... идеалистами, приспособленцами, садистами, уголовным отребьем, авантюристами, недозрелыми юнцами» (Zucotti, 1987: 148-154; Bemardini, 1989; Fargion, 1989; Hilberg, 1978: 421-432; Ledeen, 1989). Такой набор эпитетов звучит не очень убедительно, и социальный генезис этих военных преступников остается туманным. Многие из них были судимы после войны, архивные дела ждут своих исследователей. Ясно одно: и в Африке, и в Италии настоящие фашисты пролили больше крови, чем обычные итальянцы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. СОЮЗНИКИ И ПОМОЩНИКИ ГЕРМАНИИ: СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ИСПОЛНИТЕЛЕЙ ГЕНОЦИДА
В период между Первой и Второй мировыми войнами почти все восточноевропейские страны еще больше приблизились к концепции органической демократии, описанной в главе 3. Новые правительства, появившиеся после 1918 г., создавались как представительные и стремящиеся к либеральной демократии, тем не менее в привилегированном положении всегда находилась доминирующая (обычно титульная) этническая группа. Польша существовала для поляков, Румыния для румын и так далее. Политические партии большинства или меньшинства позиционировали себя как националистические, представляющие весь народ как единую нацию. Но это не мешало им проводить дискриминационную политику в отношении других этнических групп. Партии национальных меньшинств отказались от мультикультурализма (сдали первую линию обороны) и перешли к узконационалистической политике и попыткам создать свою государственность. Украинские и хорватские националисты отличались особой авторитарностью. Возникшие в Европе режимы соответствуют предложенным мною тезисам 1а и 1в: ратуя на словах за демократию, на деле они шли к этническим чисткам. Самый кровопролитный период борьбы за национальную и расовую чистоту пришелся на Вторую мировую войну, и страны, где разворачивались эти события, были отнюдь не демократическими. В тот же период на историческую сцену вышла нацистская Германия.
Мы проанализировали кровавые чистки, в которых участвовало более 50 тысяч человек. В это число мы не включаем немцев. А если туда же добавить Западную Европу, общее число военных преступников превысит 60 тысяч человек. Это были массовые убийства, но нигде и никогда геноцидом не занимался весь народ. Органический национализм породил убийц, как раньше он порождал дискриминацию и умеренные чистки. Что лежало в основе этих кровопролитий? Радикальный национализм и антикоммунизм. Этнонацио- налистическая модель растворила в себе и классовые противоречия. Национализм сменился нацизмом. Примером послужила Германия, собравшая в кулак и военные, и политические ресурсы. Политика сателлитов Германии вошла в резонанс с политикой Третьего рейха: союзники и пособники Германии сами с воодушевлением занялись геноцидом, Германия лишь упорядочила и проконтролировала этот процесс. Союзники рейха обладали большей независимостью, чем марионеточные режимы, полностью подвластные Германии. Вследствие этого хорватские и итальянские фашисты смогли свести счеты со своими внутренними врагами, но не так хладнокровно и не так системно, как это сделали бы немцы. То, что происходило в этих странах, скорее, походило на пьяную, хаотичную резню. Эта средневековая жестокость ужасала всех (включая немцев). Это был разгул стихии, которая не подчинялась никакому контролю. Ту кровавую бойню можно в каком-то смысле считать логическим продолжением традиционных погромов, где убийства сопровождались грабежами. Осатаневшие мародеры были слишком увлечены своим делом, чтобы убивать методично и эффективно. Именно поэтому самый ярый антисемитизм, куда более ярко выраженный в Румынии, чем в дофашистской Германии, все-таки не привел там к тотальному геноциду. Только нацизм твердой рукой мог бы довести это дело до конца.
Исполнители преступлений были социально стратифицированы. Немецкие нацисты были своего рода «высшим классом» геноцидной политики. Их радикализация (описанная в предыдущих главах) практически завершилась к тому моменту, когда потребовались их услуги. Тысячи фашистов и радикальных националистов управляли покорной бюрократической машиной, осуществлявшей рутинный, каждодневный геноцид. «Средний класс» геноцида рекрутировался, как мне кажется, из тех же социальных страт, которые породили нацизм. Но лишь горстка исполнителей руководствовалась абсолютной ценностной рациональностью, которой был одержим Гитлер и его ближайшее окружение. Вначале им были поручены кровавые чистки, которые не сразу, но переросли в геноцид, когда более щадящие планы достижения национальной независимости и власти этнического большинства были разрушены политическим и геополитическим кризисами. Договоры 1918 г. перекроили европейские государственные границы. Появились новые государства, а старые хозяева Европы начали вынашивать планы этнического ревизионизма. Националистические движения мечтали о создании собственных государств на территориях, которые оспаривали и другие народы (тезис 3). Стремительное усиление Советского Союза, нацистской Германии и фашистской Италии привело к дальнейшей дестабилизации. Классовые битвы уступили место битвам межэтническим (тезис 2) – мифическая угроза «жидоболыневизма», притеснения хорватов, мусульман и словаков сербами и чехами. Геополитический разлом Европы взорвался Второй мировой войной, в которой националистам предстояло примкнуть к той или иной стороне. Те, кого я назвал «средним классом» будущих исполнителей геноцида, предсказуемо выбрали нацистский этнона- ционализм, который был для них противовесом советской социалистической революции. Военная мобилизация закрепила их выбор – национальное начало подавило классовое на долгие годы войны.
В обстановке системного кризиса националистические движения, обсуждаемые в этой главе, шли по пути радикализации по мере того, как ослабевала или разрушалась государственность воюющих или покоренных стран. Их дальнейшая эволюция вполне вписывалась в тезис 5: распад на фракции и дальнейшая радикализация в условиях геополитического кризиса. Национал-коллаборанты разобрались в ситуации быстро: им надо было непременно заручиться поддержкой немецких нацистов ради достижения двух целей: создания или сохранения государственной самостоятельности и органического этнического единства внутри нации. Это была прямая дорога к геноциду, даже если национальный «средний класс» считал, что можно было обойтись более мягкими средствами.
Народная масса, демос, выделили из своей среды десятки тысяч рядовых исполнителей. Назовем их «геноцидным рабочим классом». Соучастники преступлений были выходцами из разных классов и социальных групп; всех их объединила доктрина насилия во имя идеи. В этой категории преобладали люди молодого возраста с военной или полицейской выучкой, с правыми или антикоммунистическими убеждениями. Некоторые из них проживали в пограничных районах, угрожаемых извне. Женщин среди военных преступников было очень мало. Но многие женщины одобряли кровавые расправы. Гросс (Gross, 2001) пишет, что именно такая реакция наблюдалась в польской деревне Едвабне (еврейский погром), но женщины редко присоединялись к толпе погромщиков. Пол и возраст жертв значения не имел. Женщины и дети разделяли судьбу мужчин, часто после изнасилования.
Доступ в «классовую структуру» геноцида был свободным, чего нельзя сказать о социальных классах. Карателями становились не случайные литовцы, украинцы, хорваты, это были добровольцы, сознательно сделавшие свой выбор и знавшие, что их ждет кровавая работа. Возможно, что рядовые исполнители вначале не понимали, с каким размахом немцы будут проводить геноцид. Но националистические вожди, полицейские власти, лагерные охранники должны были знать, что от них потребуют страшных и грязных дел.
Некоторые исполняли свои обязанности с наслаждением, другие действовали по принципу «закон суров, но это закон» – это были военные и полицейские, для которых порядок и повиновение приказу были нравственным императивом. Некоторые убежденные националисты, скрепя зубы, верили, что ради осуществления мечты – органической нации-государства – все средства хороши. Изначальные идеологические мотивы геноцида были общими и для «среднего», и для «рабочего класса» – ненависть к евреям, воинствующий антикоммунизм, органический национализм и всеобщее восхищение перед непобедимой Германией. Но очень многих привлекали и блага земные, карьера, наслаждение своею властью (вплоть до садизма), чувство иерархии и дисциплины, снимающее личную ответственность. Мотивы могли быть какие угодно, особенно в низшем звене исполнителей.
Многие просто присоединились к своим друзьям, старшим по возрасту, уважаемым местным элитам; многие благоговели перед немцами и Гитлером, ничего не зная о методах Третьего рейха; кто-то хотел надежной работы и хлеба насущного или просто грабежа собственности евреев или неевреев. Пособников и союзников Германии обуревали противоречивые желания, чего не скажешь об их немецких хозяевах. Эта жесткая структура столь же жестко карала и вероотступников. Освободиться, разорвать порочный круг было очень рискованным предприятием. Крысы начали бежать с тонущего корабля, когда союзники Германии поняли, что исход войны складывается не в их пользу. Лишь убежденные фашисты принципиально и открыто продолжали политику массовых уничтожений, когда это стало опасно и невыгодно геополитически (союзники по антигитлеровской коалиции ничего и никому прощать не собирались). Разорвать сложившиеся связи с Германией было трудно и марионеточным странам, и их вспомогательным войскам, действующим бок о бок с могучим вермахтом под его неусыпным контролем. Немцы обладали огромным политическим и военным потенциалом, чтобы принудить своих союзников к преступному пособничеству, – именно это сделало решение еврейского вопроса окончательным. Латыш Виктор Арайс был прав: дай им палец, всю руку откусят. Он и тысячи других добровольцев стали шестеренками в нацистской машине уничтожения. Суровая дисциплина (вкупе с ежедневной практикой убийств и ежедневным алкоголем) сковала их по рукам и ногам. Надо было обладать незаурядным мужеством, чтобы перестать быть палачом. Лишь в последние месяцы войны участились случаи дезертирства из карательных подразделений. В национальных коллаборационистских формированиях было больше отъявленных убийц, чем среди немецких карателей.
У немцев оказалось много Пособников, и на то есть весомые причины. Центральная и Восточная Европа имели давние традиции антисемитизма: в этом вопросе скрестились и христианская нетерпимость к чужой религии, и раздражение, которое вызывали евреи как эксплуататоры. Политика «окончательного решения» выстраивалась на историческом фундаменте, в основе которого была и религиозная, и экономическая составляющие. Многие ненавистники евреев верили в дикие небылицы, бывшие в ходу еще среди их бабушек и дедушек, и «жидобольшевизм» стал модернизированным мифом о евреях-похитителях детей. Убийцы-антисемиты старались легитимировать свои действия, апеллируя к воинствующему христианству и риторике освобождения от еврейского засилья. В XX веке эти две древние традиции прозвучали в современной аранжировке. Христианские церкви поддержали локальный органический национализм, который якобы мог разрешить социальные и иные противоречия. Протестантская, католическая и православная церкви воззвали к национальному духу верующих, к чувству этнической идентичности, отбрасывающей все чуждое как враждебное. Традиционная зависть к богатству и влиянию евреев выступила в новом идеологическом обрамлении: популистский национализм, страдающий как от западных плутократов, так и от восточных «жидоболь- шевиков». Религия и популизм повернули национализм в русло социального дарвинизма и фашизма.
Это укрепило веру в то, что евреи угрожают современной нации-государству. Космополитические иудеи практически во всех странах рассматривались как нечто враждебное. Лишь у болгар были истинные и сильные враги, которые оттеснили на задний план «еврейскую угрозу». Только хорваты имели независимость и еще одного, более опасного врага – именно сербы, а не евреи приняли на себя главный удар кровавых чисток. Нечто схожее мы видим в том, как румыны уничтожали украинцев; и все же главным врагом в Восточной и Центральной Европе оставались евреи.
Совершенно непредсказуемо приговор, подписанный евреям, обрек на ту же судьбу еще один, куда меньший космополитический народ – цыган.
Как я уже указывал в этой книге, антисемитизм не был исключительным и самодостаточным феноменом. Тяжелее всего евреям приходилось там, где их считали пособниками или агентами влияния внешнего врага. Хелен Файн (Fein, 1979: 44-58, 88) пишет, что лишь в одной из девяти этнически однородных стран Европы (более 75% граждан одной веры и одного языка) сколь-либо сильно проявилось антисемитское движение, по сравнению с 6 из 10 этнически смешанных государств. Евреи становились козлом отпущения там, где радикальные националисты ассоциировали их с иной, реальной угрозой. Наиболее развернутый анализ этой связи я сделал в главе 9 книги «Фашисты». Фашистские партии набирали максимум голосов на выборах в тех румынских округах, где были сильны еврейские, мадьярские или немецкие диаспоры. Как и всегда, положение евреев было угрожающим, если государство-нация почему-либо связывало их с другими врагами. Что бы случилось, если бы немецкие нацисты не обладали такой огромной военной силой и влиянием на страны-сателлиты? Альтернативная история – занятие сомнительное, тем не менее мы неопровержимо знаем, что в межвоенный период в Европе пышным цветом расцвел органический агрессивный национализм. Нацистская Германия лишь плеснула бензина в этот костер, но не она его развела. Начиная с 1925 г. большинство европейских правительств отказались от идеи мультикультурализма, закрепленной в конституции. В реальности Польша была для поляков, Эстония для эстонцев, Румыния для румын и так далее. В трех странах национализм проявил себя менее агрессивно. Итальянский фашизм вначале расценивал нацию как культурный, а не этнический феномен, естественно, не включая в это понятие африканцев из колоний. Итальянцы достаточно терпимо относились к славянам на завоеванных территориях, но не желали предоставлять им право гражданства. Наиболее враждебную реакцию вызывали славяне (а также и евреи) в Триесте, это потянуло за собой цепную реакцию антиславянских выступлений (см. «Фашисты», глава 4). К счастью для Болгарии, ее органический национализм (направленный против турок и других мусульман) не принял уродливых форм, благодаря сложившимся геополитическим обстоятельствам того периода. Чехословакия, возможно, была наиболее либеральной страной Восточной Европы, но и там мультикультурализм дал трещину по отношению к судетским немцам и словакам, что подтолкнуло многих из них к фашизму и впоследствии к кровавым чисткам.
Национализм был сильнее этатизма практически во всем регионе. Националистические движения стали объектом научного интереса прежде всего потому, что они спровоцировали массовые убийства евреев во имя все того же органического национализма. Это было военное время, и парламентские дебаты о формах государственности были совершенно неуместны, когда надо было убивать врагов. Соответственно, либеральная демократия была отвергнута, авторитаризм усилился, милитаризм стал моделью, по которой выстраивалось государство. Этатизм перестал быть риторикой, он стал реальностью. Таким образом (если бы не возникло сильной контртенденции), органический национализм, этатизм, преследования политической оппозиции и этнических меньшинств возобладали бы во всей Европе, даже если бы нацистской Германии не существовало. Дискриминации в той или иной степени подверглись бы цыгане, евреи и другие, более крупные народы, находящиеся в меньшинстве. Что касается цыган, случайных жертв эсе совской идеологии, альтернативный сценарий достаточно ясен. Если бы не было нацистов, они бы существовали, страдая от дискриминации (как и сейчас), но они жили бы. Думаю, что тоже самое можно сказать о душевнобольных и умственно неполноценных, свидетелях Иеговы, Иннокентьевнах, гомосексуалистах и других группах. Тот же самый альтернативный сценарий приложим и к другим нееврейским меньшинствам: вся та же дискриминация, ущемления гражданского статуса, вынужденная эмиграция. В отношениях между сербами и хорватами возникла бы более сильная напряженность, что и случилось много позднее. Если бы не существовало нацистской Германии, такие крупные этнические меньшинства, как немецкие диаспоры, польские украинцы, были бы поставлены перед выбором: или остаться на своей земле, подвергаясь дискриминации в трудовой занятости, образовании, гражданских правах, или эмигрировать. Это было бы легче сделать немцам, чем украинцам, ведь у немцев было собственное государство, историческая родина. Любые перипетии могли бы сопровождаться насилием и даже смертью сотен людей. Политические меньшинства испытали бы преследования, аресты, возможно, были бы и смертные приговоры. Трудно представить себе Восточную и Центральную Европу того периода без этнических чисток пусть даже и самыми ненасильственными способами. Это был общий тренд в Европе на протяжении XX столетия. Половина континента сдвигалась в сторону, противоположную политической толерантности. Либералы и социал-демократы были разгромлены – вдвойне печально, потому что именно они стояли плотиной на пути органического национализма и антисемитизма.
Но какой альтернативный сценарий ожидал евреев? Даже и без нацистов никуда бы не делась многовековая традиция считать евреев врагами современного национального государства. Именно евреи создали сионизм, мечтали о собственном государстве в Палестине, и это государство осуществилось в его самой органической и репрессивной форме. Антисемитизм был стойким трендом, и он усиливался всякий раз, когда общество сотрясали политические и экономические кризисы. Врагами неизменно становились евреи, а защитой от них – органический национализм. Либералы не смогли бы справиться полностью с такими вспышками антисемитизма, но они могли бы обладать большим влиянием в Европе, если бы нацизм не покорил Германию. У консерваторов было больше возможностей вывести евреев из-под прямого удара путем компромисса с популистским национализмом на уровне экономической и гражданской дискриминации, но без массовых убийств. Несомненным является одно: без Гитлера и его «жидобольшевистских» фобий, без структурированного нацистского движения, без военной мощи Германии никакого геноцида не было бы. Трудно представить себе любую из группировок, описанных в этой главе, будь то итальянские чернорубашечники или усташи, способной на проведение целенаправленного геноцида. Они сражались с ветряными мельницами, считая их чудовищами. Они обращались к насилию, террору, убийствам, но их изначальной целью было выдавливание евреев и других чужаков за пределы страны – вынужденная эмиграция. Сломленные под таким давлением, многие бы уехали, куда глаза глядят, как это бывало с евреями в Российской империи или происходит с балканскими мусульманами с 80-х гг. XIX века и по сей день. Консерваторы могли бы провести демаркацию между «своими» и «чужими» евреями. Прагматичные политики никогда не стремились к разрыву экономических связей и массовому исходу из страны трудолюбивых евреев. Современники могли бы стать свидетелями таких неприятных картин, как массовые депортации неимущих евреев и их насильственное возвращение в страну, корабли-галоши, на которые их грузят, зловонные лагеря беженцев. Мы знаем, как живут беженцы, эта судьба могла бы постичь и европейских евреев. Это был бы горестный сценарий, но он бесконечно далек от «окончательного решения».
Итак, геноцид везде и повсюду был порождением органического национализма, подчиненного воле государства. Мы знаем, что это за государство – это нацистская Германия. Немцы и славяне, сербы и хорваты могли с такой беспощадностью убивать друг друга только в XX столетии. Последняя трагедия евреев – это трагедия Современности: они стали главной жертвой формирующегося органического национального государства. Пусть и не до конца «окончательное решение» укладывается в мой тезис 1: это была темная сторона демократизирующегося государства-нации.
ГЛАВА 11
Чистки в коммунистическом мире: Сталин, Мао, Пол Пот
ВВЕДЕНИЕ: РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ- МАРКСИСТЫ
В массовых насилиях XX столетия проявили себя и коммунистические режимы. Кто-то называет это геноцидом, но я с этим не согласен. В этой главе мы обсудим три страны, понесшие огромные человеческие потери: сталинский СССР, маоистский Китай и полпотовскую Камбоджу. Они принадлежали к социалистическому лагерю и исповедовали марксистскую теорию исторического развития. Эти страны прошли через схожие кровавые чистки разных масштабов. Более поздние режимы брали за образец «старшего брата», достигая тех же побед и терпя те же поражения. Красные кхмеры приняли за точку отсчета общественное устройство Китая и Советского Союза (также Вьетнама и Северной Кореи), сам Китай считал эталоном СССР. Перед ними стояла одна и та же фундаментальная задача: революционизировать аграрную страну и сделать ее современным индустриальным государством. Камбоджа была более аграрной, чем Китай. Китай, в свою очередь, был более аграрным, чем Советский Союз. Разница между ними лежала в двух измерениях: степени технологической отсталости и историческом времени.
Объекты нашего интереса отличаются от всего того, что мы обсуждали ранее. Государственная политика этих стран, за редкими исключениями, не была направлена против этнических групп, поэтому та терминология, которой мы пользовались до сих пор, не вполне релевантна. О геноциде тут не идет и речи, коммунисты никогда не ставили перед собою цель истребления целых народов. Врагов определяли по классовому признаку, а не по этническому. Для коммунистов понятие народовластия было замещено понятием пролетарская власть, а еще точнее – властью партии – авангарда пролетариата. Революционеры возглавили государство, когда обветшавшие режимы, ослабленные войной, рухнули и пришедшие им на смену коммунисты получили кредит народного доверия в качестве защитников страны от иностранных агрессоров. Пролетарская партия стала партией всей нации, внутренние классовые враги стали считаться предателями народа, марионетками международного империализма. Классовая идея подчинила себе идею этнонационализма – фактически это инверсия моего тезиса 2.
Революционные партии были вооружены новой идеологией. Теория марксизма давала им (во всяком случае, они в это верили) научное знание исторических процессов и ключ к фундаментальной трансформации всего общества. Во главе угла лежали экономические и политические преобразования, создание общества всеобщего изобилия, более демократического, чем то, которое предлагала либеральная демократия. Новая идеология и экономическая теория провозгласили рабочих хозяевами средств производства – материального базиса пролетарской демократии. Страна была устремлена в будущее, чему явно противоречило настоящее: отсталая промышленность и сельское хозяйство, равно как и диктатура партии, сменившая монархическую автократию. Но диктатура пролетариата, осуществляемая передовой партией, рассматривалась лишь как временный, переходный этап, что внушало искренние надежды на демократизацию общества в будущем и могло примирить народ с текущей реальностью. Вначале социальному органицизму противодействовал принцип внутрипартийной демократии, но вскоре он выродился в диктатуру партии, а потом и в личную диктатуру над партией. Движущей силой созданной ценностной системы (по Максу Веберу) стали акторы ценностно-рационального действия, ставящие свои цели превыше всего остального, готовые пожертвовать инструментальной рациональностью во имя будущего и во имя партии, знающей, как добиться этих целей. Такая идеология требовала очищения партии изнутри, превращения ее членов в нового социалистического человека и насильственного подавления классовых врагов. Ранние марксисты считали, что после краткой вспышки революционного насилия эксплуататорские классы будут разгромлены и ассимилированы в социалистическом обществе. Русские большевики пошли другим путем. Основываясь на их опыте, китайские коммунисты и красные кхмеры приступили к революционным преобразованиям без радужных надежд на их скорое исполнение. Оба государства наращивали военную силу. В России большевики без труда захватили власть, но за этим последовала жестокая гражданская война. В случае Китая и Камбоджи власть пришлось завоевывать в процессе долгой, трудной и чрезвычайно кровопролитной гражданской войны, осложненной внешней интервенцией. Вооруженная борьба привнесла в марксизм дух милитаризма. Так создавались партийные государства, воплощавшие высокоидео- логизированный и милитаристский социализм.
Между захватом власти и осуществлением революционных идеалов лежала огромная дистанция. Победившая партия оказалась один на один с патриархальным, инертным общественным укладом и многочисленными врагами как внутри, так и за пределами государства. Капиталисты, помещики, мелкая буржуазия, монархия, церковь были обречены на уничтожение, но всячески сопротивлялись этому, опираясь на помощь извне. Революционеры умеренного крыла, более склонные к компромиссам, предлагали «постепенное врастание в социализм» и бюрократизацию государства-партии. Радикалы отвергали такой позорный компромисс и требовали подавления любого сопротивления любой ценой. Гражданские войны сыграли на руку радикализму и адептам вооруженного насилия. Теория Маркса этого не предусматривала, но радикализация была необходима, чтобы удержать власть и спасти революцию. Коммунистические режимы, построенные на костях и крови, вовсе не стремились к преднамеренному уничтожению людей. Эти последствия естественно вытекали из марксистской схемы революционных преобразований: для победы была нужна принудительная трудовая мобилизация, обрекавшая народ на голод, болезни и смерть, как это было во францисканских миссиях в Калифорнии в XVIII веке (см. главу 4). Миссионеры хотели построить Царство Божье на земле, но принесли новообращенным смерть. В таблице 1.1 это классифицируется как «война по ошибке». Коммунисты пошли много дальше. Когда революционные реформы начали пробуксовывать, они обвинили в этом внутренних врагов, вредителей и саботажников. Они были готовы пожертвовать и своей и чужой жизнью, что я называю «безжалостной гражданской войной» или «ошибочными революционными проектами». В Китае жертвой революции стали помещики, в России – кулаки. Если власть взвинчивала революционный террор до последнего предела как узаконенное возмездие за сопротивление, начинался политицид – уничтожение всех оппозиционно настроенных слоев. Новые марксисты разработали органическую концепцию народа не по этнической, а по классовой принадлежности. Народом стал пролетариат, а все, кто ему противостоял, стали врагами народа. Тут возникало искушение уничтожить враждебные классы физически. Это я называю классицидом71. Классицид проводили все три режима, в Камбодже – в самой ужасающей форме. Между радикалами и прагматиками вскоре обозначился раскол. В отличие от фашистов, у коммунистов не было принципа верховного вождя, поэтому им было непросто справиться с оппозицией.
Хотя партия строилась на демократических принципах, коммунистическое движение возникло как группа заговорщиков, подчиненных военной дисциплине в период гражданской войны и пришедших к власти, не располагая традиционным механизмом урегулирования конфликтов. Когда возникли первые трудности в осуществлении намеченной программы, подняла голову внутрипартийная оппозиция. Как с нею нужно было бороться? Ответ был прост – насилие, то, что я называю «фратрицидом» – братоубийственной войной. В лагеря и под расстрел пошли сотни тысяч советских, китайских, камбоджийских собратьев по партии. Это нанесло невосполнимый урон коммунистическому движению в Советском Союзе и Китае, это сокрушило диктатуру красных кхмеров в Камбодже.
Политицид, классицид, внутрипартийные братоубийственные войны – это основные типы кровавых чисток, которые мы обсудим в этой главе. Ошибочные революционные проекты стали главной причиной массового кровопролития. Оттуда же растут корни откровенно этнических чисток (Чечня, Тибет, Камбоджа). Эти чистки спровоцировали леворадикалы, но в основе их действий лежали идеология, экономика, милитаризм, классовая политика, а не борьба с враждебными народами72. Репрессии, осуществленные леворадикалами, в одном аспекте смыкаются с праворадикальным национализмом. Левые тоже сумели взнуздать и повернуть в нужном им направлении этно- национализм (см. тезис 2), им тоже удалось создать свой аналог органической нации-государства, пусть и опирающийся на классовую детерминанту. Этот тезис я и буду развивать в этой главе.
Как и историки этнических чисток, большинство исследователей коммунистических диктатур считают кровавые репрессии и их виновников порождением этатизма: массовые убийства осуществляла вертикаль власти, приказ исходил от диктатора и претворялся в жизнь политической элитой, существовавшей в условиях тоталитарного режима (напр.: Conquest, 1990; Courtois et al., 1999; Locard, 1996: 131; Rummel, 1992). Все сходятся в том, что репрессии были последовательны, организованы и спланированы. Все это происходило в высшей степени этатистских обществах, где не было и тени демократии. Коммунисты отбросили свой тезис о постепенном отмирании государства по мере строительства коммунизма и начали конструировать огосударствленную, милитаризованную модель с жесткими иерархическими принципами и с опорой на военно-политические репрессии. Виновником и исполнителем кровавых чисток был военно-полицейский государственный аппарат. В рамках партократического государства этот процесс проходил далеко не просто. Низовые члены партии, искренне разделяя ее идеологию, считали, что социализм надо строить, не щадя сил и жизни. Репрессии приветствовались обществом, партийные функционеры перевыполняли расстрельные квоты, как рабочие перевыполняли производственные планы. Всеобъемлющая партийная диктатура вовсе не означала, что государственная власть была монолитной, ее структуры не были полностью институционализированы, они были раздроблены и даже хаотичны, как уверяют нас историки-ревизионисты73, исследующие Советский Союз. Массовые репрессии были предначертаны сверху, снизу их поддержали противоборствующие партийные фракции.
СТАЛИНИЗМ
Большевики захватили власть и быстро подавили как врагов, так и бывших союзников. К сентябрю 1918 г. Советы народных депутатов, профсоюзы, судебные органы практически утратили независимость. Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией (ЧК) пролила первую кровь, были построены концентрационные лагеря, развернулся «красный террор». В короткий срок погибло от 10 до 15 тысяч человек, некоторые в вооруженной борьбе, но большинство были расстреляны по приговорам (Harding, 1984; Pipes, 1991: гл. 15-18; Werth, 1999а: 71-80). Гражданская война быстро милитаризовала страну. Коммунистическая партия превратилась в полувоенную организацию. Война шла с крайним ожесточением. Обе стороны не щадили друг друга и не только друг друга. Красные убивали представителей имущих классов, белогвардейцы – евреев. На совести обеих сторон свыше 100 тысяч уничтоженных пленных и гражданских лиц. Партийная риторика становилась все более воинственной. Наступил «военный коммунизм». С экономическими проблемами, заявил Лев Троцкий, должны «покончить» «дисциплинированные трудармии» рабочих. Как и фашисты, большевики высоко ценили дисциплину и боевое товарищество. И белогвардейцы, и красные выдвигали на авансцену ветеранов движения; вожди носили военную форму и щеголяли военными терминами применительно к экономике и политике – «передовой отряд», «взять крепость», «ударные войска», «легкая кавалерия», «кампания», «бригады» и так далее. Насилие, развязанное партией пролетариата, формировало «социалистическую мораль» и взращивало Homo Soveticus – «советского человека». В таком же ослеплении находились и нацисты, когда начали создавать «идейно сознательную» элиту и «нового немецкого человека».
Понятие этнического врага у большевиков практически отсутствовало. В Гражданской войне они сражались против украинских националистов и казаков, занимались «расказачиванием» (ссылками), но все это укладывалось в рамки классовой борьбы против прислужников царизма или бывших правящих классов. Их собственное государство мыслилось им наднациональным, оно должно было стать государством победившего пролетариата. СССР был многонациональной страной, поэтому в советскую конституцию было внесено понятие этнического конфедерализма (см. таблицу 1.1). Это была федерация суверенных национальных республик, каждая со своими органами власти. Этнические чистки исключались даже как теоретическая возможность. Взамен объектами репрессий стали враги революции. Белые, кадеты, эсеры, меньшевики, затем троцкисты, левая и правая оппозиция были представлены как выразители интересов антагонистических классов – буржуазии, мелкой буржуазии, дворянства и кулачества. Советский Союз существовал в окружении враждебных государств, некоторые из них поддерживали внутреннюю оппозицию, в связи с чем у большевиков возникла квазинационалистическая риторика – пособники, чужаки, предатели, саботажники. Эти проклятия несли в себе политическую, классовую и отчасти национальную ненависть. В 1920-х гг. Ленин клеймил врагов словами, предвосхитившими лексику СС: «кровососы», «мироеды», «пиявки», «паразиты», «клопы», «гниды». Грозные эпитеты дегуманизировали противника, создавали образ разносчика заразы, которого необходимо уничтожить. После Гражданской войны наступило относительное затишье. В начале 1920-х гг. бывшие офицеры царской и Белой армии, эсеры были прощены и даже приняты в партию. До 1928 г. в период новой экономической политики (НЭП) государство ослабило экономический контроль, позволило независимым производителям выйти на рынок со своей продукцией. Национальные меньшинства получили еще большую свободу. Но начиная с 1928 г. Сталин и другие радикалы потребовали усилить централизацию власти. Идеологическая роль партии резко возросла, ибо только марксизм являл образ справедливого бесклассового общества. Будущее было предначертано. И это будущее потребовало колоссального экономического рывка. Радикалы выступали за форсированную индустриализацию, хотя оппозиция и возражала. Можно было прийти к компромиссу, так это и случилось в более позднюю эпоху, но в конце 1920-х – начале 1930-х гг. победившие радикалы обрушили смертельный удар на своих противников. Массовые чистки, ссылки, голод, расстрелы и другие репрессии шли поэтапно: культурная революция и насильственная коллективизация 1928-1932 гг., Великий голод 1932-1933 гг., Великая чистка 1935-1938 гг. и этнические чистки времен Великой Отечественной войны. Все это случилось, когда страной правил Сталин. Миллионы зеков все еще томились в лагерях ГУЛАГа в год его смерти в 1953 г. После смерти Сталина режим смягчился и начал стагнировать.
Первая культурная революция воспитала молодое, пролетарское поколение радикальных коммунистов, объявивших войну буржуазной интеллигенции и бюрократам, проникшим на партийные и государственные посты. Это было партийное движение снизу. В ответ Сталин начал лавировать, поощряя одних и сдерживая других (Fitzpatrick, 1978). Но бесконечно важнее была форсированная индустриализация – первая пятилетка 1928 г., сталинский План А. Этот план не предусматривал массового уничтожения, но он обрушил тяжелейшие репрессии на враждебные социальные группы. Капиталистическая собственность, в том числе и собственность мелкой торгово-предпринимательской буржуазии, были экспроприированы. Класс имущих был объявлен «туне- ядческим», «чуждым», «деклассированным», «ушедшим в прошлое». Часть репрессированных была уничтожена, большая часть выслана на север и восток, но основная масса стала «лишенцами», людьми, лишенными гражданских прав. В худшем варианте их лишали продовольственных карточек, выселяли из квартир, что грозило нищетой и голодом. Но основной проблемой оставалось крестьянство, чуждое идеям большевизма и практически неподконтрольное государству. Форсированная индустриализация могла опираться только на излишки товарного зерна в соответствии с марксистской экономической теорией XX века. Крестьяне должны были продавать хлеб по заниженным ценам (чтобы было чем прокормить рабочих) и своим трудом оплачивать импорт потребительских товаров и технологий. Неудивительно, что российское крестьянство не приняло этой политики. Вначале они припрятывали излишки хлеба в надежде поднять цены. Ответ большевиков был предсказуемо жестоким – партия никогда не жаловала крестьянство. Большевики объявили классовую войну кулачеству, так Ленин называл и богатых земельных собственников, и крестьян-середняков. Это понятие никак не соответствовало реальному положению дел в деревне. Богатых крестьян-кулаков оставалось немного. На самом деле практически вся крестьянская масса, а не только состоятельные кулаки, находилась в открытой оппозиции режиму. Партия была лишена социальной опоры в деревне и не могла подавить сопротивление через институциональные механизмы. После некоторых колебаний большевики вернулись к репрессивной политике на селе, проводниками которой стали ЧК, партийные комиссары и беднейшее крестьянство. Это привело к серии крестьянских восстаний, тысячам террористических актов, убийству секретарей местных коммунистических ячеек. Русские мужики занимались тайным саботажем, женщины-крестьянки выступали с открытыми протестами. Сопротивление было локальным и раздробленным и не смогло превратиться в открытое вооруженное противостояние, крестьянскую войну. Оно было обречено на поражение, так и не добившись уступок от центральной власти (Viola, 1996).
Большевистский режим, обладая куда более мощными политическими и военным ресурсами, отказался от какого- либо компромисса с деревней. Это была классовая вариция моего тезиса 46. В начале 1930-х гг. начал осуществляться радикальный План Б – коллективизация сельского хозяйства (Fitzpatrick, 1994: гл. 2). Прибавочный продукт можно было просто отобрать, разрушив крестьянское частнособственническое подворье и объединив крестьян в коллективные хозяйства под государственным контролем – колхозы. Теория классовой борьбы была модернизирована, чтобы смять оппозицию. Богатые крестьяне, кулаки несли на себе клеймо «кровососов», «мироедов», «хищников», «паразитов», «жестоких, беспощадных, алчных эксплуататоров». Они были «гнидами» и «вурдалаками», сосущими кровь из русского крестьянства. Крестьяне-середняки считались «колеблющимися», их следовало твердой рукой наставить на путь истинный. И даже бедных крестьян порой называли подкулачниками, что свидетельствует о том, насколько большевики «инфантилизировали» крестьянскую массу (Viola, 1996: 29-36).
Коллективизация должна была охватить всех крестьян. Частная собственность на землю была упразднена74, сельская община уничтожена. Но поскольку сознательных крестьянских активистов было крайне мало, колхозы могли ускользнуть из-под надежного контроля. Чтобы избежать этого, на помощь коллективизации в село были брошены передовые «рабочие бригады» и органы ОГПУ. Форсированная индустриализация (План А) перетекла в План Б – выборочные полицейские репрессии, вначале направленные лишь на подрыв влияния кулачества. Но сопротивление продолжалось, и это вынудило Сталина провозгласить в декабре 1929 г. политику ликвидации кулачества как класса (в этом контексте термин «ликвидация» является экономическим и не означает физического уничтожения). План Б перерос в План В – насильственные полицейские депортации. Бедняки и середняки были объединены в колхозы, кулаков выслали куда подальше. Наиболее враждебных единоличников следовало казнить или отправлять в исправительные лагеря. Их семьи депортировались в самые отдаленные районы страны. Таковых оказалось 60 тысяч. Еще 150 тысяч полусередняцких-полукулаческих хозяйств представляли потенциальную угрозу и высылались пусть и не так далеко, но на голую, бесплодную целину. Кроме того, нужно было раскулачить еще 600 тысяч крестьянских семей и обустроить их в той же губернии, хотя и не обязательно в той же волости или селе. Итак, процесс коллективизации представлял собой последовательную эскалацию насилия, революционный проект, навязанный верхами, которому отчаянно сопротивлялись низы. Светлая идея коллективного труда так захватила умы партийных активистов, что они резко взвинтили темпы коллективизации, соответственно с чем возрос и уровень насилия, вплоть до погромов и «диких» депортаций (таблица 1.1). Высшее партийное руководство было этим и обрадовано, и встревожено – процесс мог выйти из берегов. Этот план казался шатким и неупорядоченным, он отражал, как в зеркале, сложные и противоречивые внутрипартийные отношения и социальные отношения на региональном уровне. В марте 1930 г. Сталин решил притормозить процесс обобществления, обвинив соратников в «шапкозакидательстве» в известной статье «Головокружение от успехов». Коллективизация сбавила обороты, а крестьяне ругали партактив за то, что они не слушаются товарища Сталина.
Но, несмотря на все зигзаги генеральной линии партии, готовился второй этап радикализации и суровых репрессий – стране любой ценой был нужен хлеб. Большевики по-прежнему оставались верны Плану А – экспроприации зерна, чтобы накормить города и обеспечить импорт технологий. Каждый год правительство объявляло регионам планы по закупкам урожая. Недород 1931 г. и высокие квоты государственных закупок тяжело ударили по крестьянству. Комбедовцы и комиссары отбирали излишки зерна силой, убивая непокорных. Крестьянство голодало, кое-кто припрятывал хлеб, резали скот, разворовывали колхозный урожай. Урожай 1932 г. был еще хуже, а нормы сдачи хлеба ничуть не уменьшились. Из года в год сопротивление крестьян нарастало, переходя в открытые бунты и вредительство в прямой зависимости от масштабов экспроприаций зерна (Viola, 1996: 102-110). Коммунистическое правительство обратилось к мерам принуждения. Наводить порядок на селе отправились сознательные рабочие, их звали «двадцатипятитысячниками» по количеству мобилизованных на село. Михаил Шолохов, великий автор «Тихого Дона», написал письмо Сталину с протестом против бесчеловечного обращения «с уважаемыми хлеборобами». Сталин не замедлил с ответом:
...уважаемые хлеборобы проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию – без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов... (Fitzpatrick, 1994: 75.)
В ответ на «саботаж» был запущен План Д – беспощадная классовая война, собравшая свою главную кровавую жатву именно в эпоху Сталина. Во время Великого голода из-за голода и болезней погибло от 6 до 8 миллионов крестьян – цифра невероятная!75 Ни Сталин, ни его окружение не планировали физического уничтожения такого количества людей, за исключением кулаков. Это стало трагическим и непреднамеренным последствием революционных преобразований, которые с полным равнодушием к жертве, с жестокостью и фанатизмом проводили в жизнь и партийная верхушка, и рядовые коммунисты76.
В эти годы слово «враг народа» вышло из понятийных границ. Класс – категория не столь очевидная, как этничность. Никто толком не мог понять, что такое кулак. Кого считать кулаком, могла решить только власть (Lewin, 1985). Это клеймо коммунисты вешали только на зажиточных крестьян, чтобы не оттолкнуть от себя середняков и привлечь на свою сторону бедняков – основной мобилизационный резерв Красной армии и индустриализации. Возникали и концептуальные вопросы. Оборванец, торгующий на улице папиросами, – это мелкая и вредоносная буржуазия? Если помещики и капиталисты лишены собственности, они по-прежнему остаются классовыми врагами? Классовая принадлежность прирастает к тебе, как кожа, и надежды на перевоспитание нет? Класс – это понятие индивидуальное или распространяется на всю семью? Их жены и потомки – это тоже кулаки или буржуи? Класс есть имманентное свойство, передаваемое по наследству? Сыновья, племянники, внуки и правнуки классовых врагов тоже обречены быть классовыми врагами? И если классовая враждебность сидит у тебя в генах, тут не помогут даже мягкие формы чисток – такие, как ассимиляция или идеологическое перевоспитание. Классовых врагов, как вшей, надо было раздавить и стряхнуть с тела пролетариата. Власть на местах и коммунистические активисты составляли отчеты в центр, озаглавленные «Чистка классово чуждых и антинародных элементов в колхозах». Эти самостийные социологи знали свое дело – они боролись. Кулак перестал быть существительным, слово превратилось в определение для тех, кому была не по нраву новая жизнь. «Кулацким» мог стать бывший дворянин-помещик, священник, церковный десятник, баптист, евангелист, богатый крестьянин, единоличник-хуторянин эпохи столыпинской аграрной реформы, предприниматель, торговец, купец, царский офицер, околоточный надзиратель, казачий атаман, управляющий поместьем, любой, кто когда-то выступал за белых, эсер, махновец и кто угодно. Классовый гнев обрушился и на разночинцев: школьных учителей, земских врачей, ветеринаров, агрономов. Партсекретарь мог выставить у позорного столба и тех, кого невозможно было обвинить в классовой чуждости: например, одиноких женщин легкого поведения – это напоминало охоту на ведьм далекого средневековья. Секретари обкомов и ЦК были даже озабочены тем, что беднота и местные коммунисты вымещают ненависть на втором и третьем поколении «классово чуждых». Советская партийная элита (в отличие от маоистов) на словах считала недопустимым такого рода кровно-классовую месть, но сильно сомневалась в возможности сознательной «перековки бывших». «Бывших» вначале сажали, потом прощали, потом снова сажали. Это была «политическая война, развязанная сверху в силу назревших и давних противоречий, объединившаяся с встречной войной крестьянских низов, погруженных в глубокий кризис» (Viola, 1993; 1996: 113).
С середины 1930-х гг. началась третья фаза, когда чистки ударили по ядру, по самой партии. Форсированная индустриализация, коллективизация и голод вызвали яростные внутрипартийные дискуссии. И в 1920-е, и в 1930-е гг. выборы не проводились. Фракции и платформы терпелись лишь до тех пор, пока они не противопоставляли себя генеральной линии. Партийная фракционность не регулировалась никакими законодательными нормами и институциями. Вместо этого партийные верхи разработали иной метод избавления от несогласных – «чистку» (русское слово, понятное специалистам и без перевода). Партийные чистки стали проводиться с завидной регулярностью, большевики освобождались от моральных разложенцев, коррупционеров, пьяниц, карьеристов, не забывая при этом об «идеологически неустойчивых» или «имеющих чуждые связи» (с классовыми врагами). Таковые составили не менее 10% всех «вычищенных из партии». В чистках на селе, развернувшихся в 1929-1930 гг., большинство партийцев пострадало за некомпетентность или оппортунизм, еще 20% обвинялись в связях со старым режимом. В ранних чистках из партии исключили 10-25% человек на всех уровнях, исключая партийный Олимп. Для большинства это была потеря партбилета без дальнейших оргвыводов, из партии изгоняли публично на собраниях партийного коллектива за конкретные прегрешения, хотя и тогда процветали непотизм, демагогия и коррупция. В 1933 г. чистка была более кардинальной – вплоть до тюремных заключений и расстрелов. В чистке смоленского партактива в 1935 г. 30% членов партии были изгнаны как классовые и политические враги (Getty, 1985: гл. 2, 3). Впрочем, число политзаключенных не увеличивалось вплоть до 1937 г. Большой террор 1937-1938 гг. был братоубийственной войной – свои пожирали своих. Определенного плана не существовало, репрессии накатывались волна за волной, и каждая новая была страшнее предыдущей. Возможно, что коллективизация ослабила контроль центра, и местным партийным элитам было предписано выполнять спущенный сверху производственный план любой ценой. Большой террор мог быть и способом восстановления вертикали власти – недовольство рядовых членов было обращено на местных партийных боссов. Геополитические угрозы усугубляли внутреннюю напряженность. Страна стояла на пороге большой войны. Участие СССР в гражданской войне в Испании показало, что у Советов нет надежных союзников. Какими бы ни были причины, террор 1930-х гг. унес жизни 680 тысяч человек (смертные казни), 1 миллион 300 тысяч оказались в лагерях и тюрьмах (Werth, 1999а: 190; 1990b: 100). Чем выше было положение партийного лидера, тем страшнее могла быть его судьба. Никита Хрущев утверждает, что почти 70% членов ЦК были расстреляны. Менее остальных репрессии затронули заводских рабочих; управленцы и инженеры подвергались куда большему риску. Среди советских политических заключенных преобладала интеллигенция (Hoffman, 1993; Thurston, 1993; Werth, 1999а: 191). Смирившиеся политические противники 1920-х гг. и ранняя партийная оппозиция пострадали больше, чем «старые большевики» (Getty & Chase, 1993: 230). Но точного прицела не было – Большой террор бил по площадям, людей сажали в тюрьму по абсурдным обвинениям. В несчетном количестве развернись мифические шпионы иностранных разведок, наймиты капитализма и фашизма.
По мере того как раскручивался маховик террора, его жертвами все чаще становились простые обыватели, не имеющие никакого отношения к партии. Директора заводов, инженеры, работники Госплана обвинялись в подрывной деятельности, если промышленность не справлялась с планом. Были установлены квоты на арест и расстрел, и они все время повышались. Миллионы людей попали в лагеря ГУЛАГа – бесплатная трудовая сила стала еще одним резервом форсированной индустриализации. Строились дороги, рылись каналы, добывался уголь – труд заключенных использовался с размахом. В трудовой армии ГУЛАГа было множество людей из простого народа. Коллапс законности привел к тому, что карательные органы стали решать все социальные проблемы по одной и той же схеме. Воры в законе, молодые правонарушители, беспаспортные бродяги, тунеядцы, пьяницы, проститутки, опасные социальные или этнические элементы, оппозиционеры – всех их можно было сбить в одно стадо и обвинить по одной статье – саботажник или враг народа – и отправить в лагерь без особого судейского крючкотворства.
Отцом Большого террора был Сталин, репрессии шли под его личным контролем, при этом вождь опирался на две элитарные группы: органы государственной безопасности и партийную идеологическую верхушку, требовавшую радикального обновления партии сверху донизу, ее очищения от бюрократии и коррупции (Getty, 1985: гл. 4-7). Другого лидера у партии не было. Как сказал один из сталинских сподвижников, «любое изменение в руководстве было бы чрезвычайно опасным... остановиться на полпути или отступить значило бы потерять все» (Conquest, 1990: 29, 34-35, 80-83). Невозможно было ни ослабить репрессии на селе, ни снизить темпы форсированной индустриализации. Никто не мог и не осмеливался предложить альтернативу этой политике. Колеблющихся или оппозиционеров можно было сломить поодиночке; под пытками они признавались во всем, возводили наветы друг на друга в надежде спасти семьи, близких, друзей, сознавая, что у них нет иного выхода, кроме как покориться Сталину.
Сталина поддерживала молодая партийная поросль, ненавидевшая партийных боссов на местах, «удельных князей», обвинявшая их в «порочащих связях», бездарном руководстве, кумовстве и коррупции. На селе боролись за «колхозную демократию». Местная власть по собственному почину превышала квоты на расстрелы и аресты. В 1938 г. Центральный комитет ВКП(б) решил взять под свой контроль хаотичные репрессии (Fitzpatrick, 1994: 194198; Manning, 1993: 193). Марк Луфер (Lupher, 1996: 110– 123) считает, что Большой террор был союзом партийной верхушки (Сталин и его окружение) с низами (выдвиженцами, молодыми рабочими, получившими техническое образование, рабфаковцами). Всем этим они были обязаны только партии. Их легко можно было натравить на номенклатуру, партийную элиту среднего звена, захватившую ключевые позиции на волне форсированной индустриализации. Многие радикалы времен культурной революции стали бюрократами, перерожденцами и врагами социализма – так считало новое поколение молодых коммунистов. Поэтому даже третью волну чисток нельзя считать проявлением истинного тоталитаризма. Связь между верхами и низами не была разорвана, работал и репрессивный аппарат, ему с энтузиазмом помогали первичные партийные органы. Этот процесс вел к усилению фракционности в партии-государстве.
В массовых насилиях была и этническая составляющая. Голод и ссылки били не по всем и не в равной степени. Меньшинства, которые можно было заподозрить в пособничестве внешнему врагу, – в особенности поляки и немцы, – чаще других попадали под каток репрессий вне зависимости от классовой принадлежности (Weiner, 2001: 140). Более других пострадала от голода и депортаций Украина. Во время гражданской войны на Украине развернулось массовое антисоветское националистическое движение; украинский национализм громко заявил о себе и в Польше (об этом рассказывалось в предыдущей главе). К 1935 г. по приказу Сталина было расстреляно около 80% украинской интеллигенции77. Некоторые эксперты видят в этом попытку повторной русификации украинских городов и «приручения» Украины, что вполне сопоставимо с политикой Гитлера в Польше в 1939 г. В 1932-1933 гг. смертность на Украине вдвое превысила среднюю по стране, а в 1930 г. официальная газета выступила с разъяснением этой политики: «Нам нужно уничтожить социальную базу украинского национализма – частнособственническое сельское хозяйство» (цит. по: Масе, 1984, 1997). Однако официальная статистика ставит под сомнение этот тезис – не только Украина, но весь черноземный юг России (Северный Кавказ, Молдавия, Нижняя Волга) имел столь же высокий уровень смертности, а наиболее низкая смертность наблюдалась в районах – потребителях зерна (Wheatcroft, 1993: 282-284). Вероятнее всего, государство-партия хотело в принудительном порядке изъять продовольственные излишки в основных земледельческих регионах – именно там быстрее всего раскручивалась насильственная коллективизация. Там же партия столкнулась и с наиболее ожесточенным сопротивлением, сплоченностью крестьян, иностранными агентурами, что удесятерило силу репрессий (Fitzpatrick, 1994: 71-74; Viola, 1996: 158-160). Косвенно эту ситуацию мог обострить великорусский национализм, поскольку главным потребителем зерна была Центральная Россия, а главным производителем – ее окраины. Промышленный центр диктовал свои условия «враждебной периферии» – партия и государство считали это неизбежным (Tucker, 1990: 109). Но, невзирая на все вторичные факторы, основополагающей догмой оставалась марксистская идеология классовой борьбы и исторического развития.
В репрессиях, последовавших за Великим голодом, явственно прослеживаются и великодержавные тенденции. В эти годы марксисты осознали, что, для того чтобы удержать власть, им потребуется более широкая социальная опора, чем пролетариат. Эта дефиниций стала трактоваться иначе: «рабочий народ», «трудящиеся массы», «рабочие и крестьяне». К середине 1930-х гг. главные классовые враги были побеждены, и Сталин все чаще стал пользоваться словом «народ», что включало в себя и рабочий класс, и крестьянство. У западных границ, в Европе рос, как на дрожжах, новый, неумолимый враг большевиков – фашизм, Советский Союз же оставался в одиночестве. Национальные государства почти по всему периметру советских границ были объявлены этническими врагами – немцы, поляки, латыши, корейцы. Пролетариат и народ стали сливаться в органическое целое, готовое противостоять любой угрозе извне. Великая Отечественная война (Вторая мировая война) усилила национальные и патриотические чувства.
Командующих, обвиненных в трусости и бездарности, солдат, попавших в плен к немцам, считали предателями, шпионами и саботажниками. Тысячи советских граждан, включая военных, прошедших через ужас немецких лагерей, по возвращении на родину в 1945 г. отправляли в ГУЛАГ. Вернулись оттуда не все.
Малые народы тоже были принесены в жертву молоху войны. Еще до ее начала начались этнические депортации из стратегически важных приграничных районов. В 1937-1938 гг. в ожидании войны с Японией 180 тысяч корейцев были перевезены с Дальнего Востока в Среднюю Азию. Во время Великой Отечественной войны целые советские народы были объявлены потенциальными предателями и пособниками гитлеровцев. Около 80% из полутора миллиона этнических советских немцев были высланы на восток в 1941-1942 гг. Мужчин отделили от женщин и депортировали в самые дальние районы СССР, не обеспечив их ни провиантом, ни нормальными условиями для жизни. Почти 14 лет советские немцы жили в разных, порой невыносимых условиях, и это был куда более жестокий вариант, чем депортации этнических японцев в США. Изгоями стали еще семь народов СССР: балкарцы, чеченцы, крымские татары, ингуши, карачаевцы, калмыки и месхетинцы. Некоторые из них действительно надеялись на то, что немцы подарят им свободу. Несколько сот чеченцев воевали на стороне вермахта. Эти окраинные народы легко могли переметнуться на сторону врага.
Этнические чистки против них усилились лишь к концу 1943 г., когда вермахт начал откатываться назад. Как коллаборанты они уже не представляли угрозы, но Сталин не упустил возможность разделаться с небольшими, но очень воинственными народами, которые так долго сопротивлялись императорской России. Как пишет Ливен (Lieven, 2000: 314-316), сталинские депортации можно истолковать скорее как попытку «окончательно решения» традиционных для России проблем с Турцией и тюркоязычными народами, чем как интегральную часть войны с Германией.
С 1943 г. было депортировано от 3 до 5 миллионов тюркоязычных граждан, в операции было задействовано 119 тысяч солдат войск НКВД, немалая сила, которая могла бы пригодиться и на фронте. По прибытии на место депортированные были рассеяны по разным районам, чтобы они не смогли объединиться в общины. Их ждали импровизированные лагеря и принудительные работы. Расстрелы почти не практиковались. Депортации военного времени были организованы гораздо лучше, чем предшествующие, условия жизни были более комфортными, работа неизнурительной, смертность невысокой, хотя многие тысячи все равно погибли. Небольшой ингушский народ понес большие потери, чем крымские татары. Их этническая родина была заселена русскими, пострадали или исчезли многие памятники самобытной культуры ингушей. Лишь в 1956 г. Советский Союз признал эти решения преступными и вернул депортированных на родину (Legters, 1997; Naimark, 2001: гл. 3; Rummel, 1998; Werth, 1999а: 216-225). Подобные этнические чистки, по определению ООН, считаются геноцидом, поскольку разрушают коллективную культурную идентичность народа. Но они не были преднамеренным массовым уничтожением.
Эти карательные акции были совершены государством, планировались Сталиным и были одобрены Верховным Советом, исполнение было возложено на советскую политическую полицию и другие государственные органы. Это была превентивная охранительная мера военного времени, предпринятая параноидальным, но стратегически дальновидным лидером страны, против ненадежных, беспокойных этнических групп, которых ход военных действий поставил в уязвимое положение. Хотя русские поселенцы и были рады такому повороту событий, этническая чистка проводилась не ради их интересов. Русские не принимали участия в этих репрессиях в качестве конкурирующего этнического сообщества. То, что произошло в годы войны, было свойственно имперской, а не коммунистической политике, и более подобного не повторялось. После войны Советский Союз вернулся к идее и практике социалистического интернационализма и федерализма внутри страны. Некоторые эксперты считают, что, признавая этничность и право на автономию даже тех этнических групп, которые в ней никогда не нуждались, Советский Союз, сам того не желая, поощрял будущий этнический национализм (Brubaker, 1996: 26-40). Этническая чистка, произошедшая в современной Чечне, готовилась и осуществлялась демократически избранной властью78.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги