ПУТЬ К КАРЬЕРЕ № 4: ОТ ПРАВОВОГО ПРИНУЖДЕНИЯ К АЙНЗАЦГРУППАМ
Эскалация геноцида началась в 1941 г. Около шести тысяч человек прошли через подразделения айнзацгрупп, те же задачи выполняли 15 тысяч человек в усиленных батальонах фельдполиции и 25 тысяч человек из Ваффен- СС. Объединенными усилиями они уничтожили свыше одного миллиона евреев. Убивали не все – к этому, вероятно, не были причастны связисты, фельдъегери, штабные офицеры или секретарши. Но большинство мужчин прошли ротацию через батальоны смерти. В некоторых частях весь наличный состав был обязан присутствовать при расстрелах, чтобы, как говорил Блатткит, «побрататься кровью» (Arendt, 1965: 105, 141; Hilberg, 1978: 189-196, 214-218). Никто из них не заранее не знал, что им придется расправляться со славянами или евреями. Их просто поставили перед фактом. Джеральд Рейтлингер (Reitlinger, 1968) считает, что даже приближенные Гиммлера, такие как Бергер, Вольф, Лоренц и Шелленберг, были застигнуты врасплох, никто не был готов к геноциду: «Все они были чудаковатые дилетанты с интеллигентскими комплексами, явно не на своем месте, амбициозно настроенные идеалисты с явным отвращением к тем задачам, которые их ожидали». Хилберг (Hilberg, 1978: 649) предполагает, что для большинства причиной вступления в СС был национализм пополам с карьеризмом. Но те задания, которые они последовательно получали, постепенно превращали их в убийц. Ученый утверждает, что в такой организации, как СС, юрист мог в любой момент оказаться в айнзацкоманде, а бухгалтер – в администрации лагеря смерти. Впрочем, среди них были и убежденные нацисты. По моей выборке, из 311 человек в составе айнзацгрупп лишь 35 были обычными призывниками (включая 21 профессионального полицейского), 76 были членами партии или СС, шестеро служили в Ваффен-СС, 144 были нацистскими полицейскими, еще 48 человек прошли выучку в концлагерях или программе Т4. Опыт полицейской работы был востребован вне зависимости от звания, а опыт работы в государственной прокуратуре считался идеальным для офицеров.
Старший командный состав отбирался Гиммлером и Гейдрихом. Почти все старшие офицеры айнзацгрупп вступили в нацистскую партию, СА или СС в ранние годы, еще студентами. Многие из них работали по профессии в правоохранительных учреждениях или в Министерстве внутренних дел. Они чувствовали себя элитой, достойной более важной миссии. Призывы к истреблению и насилию на первых порах были не более, чем словесным антуражем, но, почуяв, откуда дует ветер, они не захотели оставаться в стороне. Они стремились к нацистской карьере, а для этого нужно было постараться. Они достойно проявили себя в айнзацгруппах и получили повышения. Практически все из 400 высших сотрудников РСХА к концу войны отслужили в айнцазгруппах (Wildt, 2002). Отто фон Олендорф родился в 1907 г. близ Ганновера в обеспеченной буржуазной семье. В СА он вступил в 1925 г. еще школьником, через год стал членом СС. Получив степень правоведа, он стал ученым-социологом, а в 1936 экономическим советником в структуре СД. Его беседы с личным врачом Гиммлера (Kersten, 1956: 206-217) обнаруживают скорее интеллектуала, чем человека действия. Олендорф ратовал за «третий путь» в развитии экономики, за что- то среднее между «опорой на большой бизнес» Геринга и «большевистским коллективизмом» Лея. Он считал, что государство формирует раса как «природное сообщество», но осуждал жестокость рейха по отношению к украинцам и гордился тем, что смог склонить на сторону немцев крымских татар. Гиммлер подсмеивался над своим соратником, называя его «рыцарем Галахадом национал-социализма». Олендорф не был причастен к кровопролитиям до 1941 г. Верхи считали, что ему, как и Биберштайну, бывшему протестантскому священнику, следует пройти закалку в настоящем деле. Он всячески оттягивал исполнение приказа о переводе в айнзацгруппу. Это дало повод коллегам обвинить его в малодушии и нежелании принять на себя ответственность. Случилось то, что должно было случиться. Олендорф отдавал приказы на расстрелы тысяч «жидобольшевиков», но крайне раздражался, когда видел, что каратели получают удовольствие от казни. На Нюрнбергском трибунале он покаялся, правда, эффект был несколько смазан, когда огласили его письмо жене: «А что еще нам остается делать с этими исчадиями ада, которые ведут против нас войну?»
Братья Вейнман, Эрнст и Эрвин родились на католическом юге в Тюбингене, их отец погиб в Первой мировой войне. К нацистскому движению они присоединились, когда были студентами. Эрнст стал дантистом, Эрвин терапевтом. Вскоре Эрнст отказался от практики и был назначен мэром Тюбингена от НСДАП. Эрвин тоже оставил медицинскую карьеру и начал служить в полиции безопасности СС. Оба брата пошли на повышение и получили крупные посты в СС и полиции безопасности. Доктор Альфред Фил- берт (Dicks, 1972: 204-227) родился в оккупированной Рурской области, его отец был нацистом, бывшим офицером, потом почтовым работником. Филберт вступил в НСДАП и СС в 1932 г., когда учился на факультете правоведения. Получив докторскую степень, он стал государственным обвинителем, с 1935 г. был офицером разведки СД. Вне очереди получил звание генерал-лейтенанта, участвовал в Ван- зейской конференции. Он образцово проводил расстрелы, строго следя за тем, чтобы каждый стрелял на поражение, угрожая «тяжелыми последствиями» тем, кто проявлял милосердие. Он запрещал своим подчиненным пользоваться посудой, из которой ели евреи. Один из его офицеров потом, рыдая, говорил: «Судьба распорядилась так, что я стал рабом этого палача», еще один заявил: «Если кто-нибудь сейчас скажет мне, что он не был антисемитом, я плюну ему в глаза». Командиры айнзацгрупп ежедневно составляли отчеты для штаба. В этих докладах присутствует привычная расистская терминология – «жиды», «славяне», «асоциальные», «низшая раса».
Вальтер Блюме, наоборот, вначале был слабым командиром, но потом превратился в такого сатрапа, что его боялись собственные подчиненные. Он родился в семье дортмундского учителя, вступил в партию в 1933 г., может быть, и раньше. Получив степень доктора права, был назначен в дортмундское гестапо и достиг впоследствии высокого положения в РСХА. Он проявлял колебания и слабость при принятии важных решений, с отвращением относился к расстрелам женщин и детей. Коллеги называли его «слюнтяем и бюрократом». Блюме отозвали в Берлин и назначили шефом полиции в Афинах, что можно было расценивать как почетную ссылку. Его знали как пламенного поклонника Гитлера, замшелого, косного бюрократа, презрительно именовали «ищейкой». Когда в середине 1944 г., перед Германией замаячил грозный призрак поражения, спокойный Блюме взбесился и обратился к тактике «выжженной земли», к «Тезису хаоса». Чиновники Министерства иностранных дел и греческие коллаборанты приложили все усилия, чтобы избавиться от обезумевшего наци (Mazower, 1993: 231-4). Все-таки нельзя переступать разумные пределы. Политику массовых репрессий надо было проводить рационально и системно, не превращая ее в самоубийственную и хаотичную Gotterdammerung («Гибель богов»).
Офицеры низшего звена, унтер-офицеры, рядовые первоначально рекрутировались из довоенного СС. Большинство прекрасно справлялись со своими задачами. Сержант Гельмут Раука был профессиональным полицейским и «старым нацистом». Своих начальников он впечатлял методичностью и уважением к приказам. Вот что он писал вышестоящим: «Я желаю проявить себя как преданный делу национал-социалист и готов занять ответственный пост в полиции безопасности». Хельмут проявил себя в массовых казнях и уничтожениях еврейских гетто. На суде один из свидетелей назвал его «беспредельно жестоким человеком, гитлеровским догматиком, истинным представителем “высшей расы”» (Littman, 1983: 15-16, 161).
Макс Кранер из Рейнской области, сын кожевенника, ветеран нацистского движения, работал в гестапо с 1937 г. Добровольцем вступил в айнзацгруппу, расстрелял 50 мирных жителей рядом с Минском. О себе говорил: «Я всегда был националистом и всегда мечтал бороться с коммунизмом».
Австрийский старший сержант Феликс Ландау имел еврейского отчима. Был отчислен из католической школы за нацистскую агитацию. Учился на столяра, добровольцем пошел в армию. Будучи ветераном движения, принял участие в нацистском путче в Вене и был арестован. Освободившись в 1937 г., вступил в немецкое гестапо и в этом качестве участвовал в захвате Польши в 1939 г. Служа в айнзацгруппе, вел дневник, где жаловался в основном на то, что его любимая девушка перестала писать ему письма. Расстрелы евреев объяснял тем, что они повинны во многих грехах и преступлениях. Впрочем, он делает важную оговорку: «Мне не хочется расстреливать безоружных людей, даже если они евреи. Я бы хотел быть солдатом и воевать в прямом, честном бою». По его словам, он не «испытывал чувства жалости». «Все это меня не трогало». Офицера вермахта, который пытался вступиться за евреев, он назвал «худшим врагом государства». «Как можно себе такое представить? Он не национал-социалист».
Лейтенант Карл Кречмер объяснял своим детям, что евреи начали войну и поэтому не заслуживают никакого снисхождения: «Это слабость, когда тебя тошнит при виде трупов; лучший способ ее преодолеть – чаще расстреливать. Тогда это становится привычкой... Вера в фюрера переполняет нас, она дает нам силу выполнять эту трудную и неблагодарную задачу».
Братья Маурер, Вильгельм и Иоганн, этнические немцы из Польши, вступили в польскую армию в 1939 г. и воевали против вермахта. Их освободили из лагеря для военнопленных и поставили на службу Германии. Поскольку оба хорошо знали польский и украинский, их определили в СД. Братья проявили усердие. И хотя они не были членами партии, оба вскоре стали сержантами. Один из них подготовил и возглавил отряд украинских полицаев. Оба с охотой принимали участие в массовых расстрелах. Их мотивацией стала карьера и принятие доктрины немецкого расового превосходства.
По мере эскалации насилия, в карательные отряды стали призывать резервистов среднего возраста и солдат, получивших ранения на Восточном фронте. Они проходили только месячную подготовку (включая идеологическое натаскивание против «жидоболыыевиков» и партизан). Некоторые показывали успехи. Сержант Магилл служил в кавалерии, его мастерство наездника вызвало восхищение у эсесовцев, и он был зачислен в одну из айнзацгрупп. Как спортсмен он быстро вошел во вкус этой тяжелой, но истинно мужской, «спортивной» работы, был благодарен друзьям за признательность и никогда не протестовал.
Лейтенант Ганс Риц из Восточной Пруссии был сыном либерального школьного учителя. Он вступил в гитлерюгенд, а в 1937 г. 18-летним – в нацистскую партию. В армию его призвали в 1939 г., но комиссовали из-за болезни. Во второй раз его мобилизовали в 1943 г. в харьковское СД. Когда он прибыл в часть, командир сказал: «А теперь покажи нам, что ты умеешь». «Чтобы произвести хорошее впечатление, я взял пистолет у одного эсесовца и расстрелял нескольких заключенных». После этого он расстреливал, как полагалось.
У других так не получалось. Телеграфист Кибах не был нацистом и не был натаскан на убийства. Он смог выстрелить только пять раз, и потом его стошнило. Он стоял с опущенной головой, а вокруг все смеялись.
Майор Франц Лехталер был кадровым полицейским, возраст – 51 год, беспартийный. По службе он почти не продвигался – его заподозрили в симпатиях к левым, кроме того, он часто подшучивал над Гитлером. Получив приказ о расстреле минских евреев, он отказался его выполнять. Ему пригрозили сверху, но он и тут извернулся. Расстрел он поручил провести латышскому вспомогательному батальону, а сам на месте казни не присутствовал.
Рядовой Ганс Ульрих Вернер приказ выполнил, но при этом сказал: «Невероятно, какие железные нервы надо иметь, чтобы делать эту грязную работу. Это кошмар». Водители газенвагенов отказались прикончить задыхающихся, но все еще живых людей. Офицер выругался и сделал это вместо них. Подобные случаи вспоминает один военный корреспондент: «Я видел офицеров СД, которые рыдали, не в силах справиться с нервным потрясением. Я видел и других, которые вели счет всем, кого они отправляли на расстрел... А некоторые кончали жизнь самоубийством... Кто сейчас скажет, много ли было тех, кто лил слезы, и тех, кто с гордостью вел свой личный счет расстрелянных?» (Klee, 1991: 62, 67, 72, 129, 169-171). В отличие от лагерной охраны мы встречам здесь более разнообразные типы карателей.
ОБЫЧНЫЕ УБИЙЦЫ?
ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ БАТАЛЬОН 101
О 101-м батальоне вспомогательной полиции мы знаем больше, чем о других. В Польше с июля 1942 по ноябрь 1943 г. 550 человек личного состава расстреляли и уничтожили другими способами 38 тысяч евреев, а также поляков и русских. Они провели насильственную депортацию еще 50 тысяч евреев, которые закончили свою жизнь в лагере смерти Треблинка. В среднем на счету каждого полицейского 100 жертв. Расстрельная команда в 10–20 человек выстраивалась шеренгой и стреляла залпами. Они не были хорошими стрелками, и им приходилось добивать еще живых, шагая по корчащимся телам, по колени в крови и экскрементах. Их выворачивало наизнанку, их прошибало поносом, их преследовали кошмары, они бились в истерике. Они «напивались до полного умопомрачения», чтобы успокоить нервы (Hilberg, 1978: 218, 249; Hoss et al., 1978: 95).
Полицейские батальоны вначале были сформированы, чтобы нести службу в Германии. Довоенные полицейские части формировались из добровольцев; когда началась война, туда стали призывать военнообязанных старшего возраста. Этот полицейский батальон подробно описан Браунингом (Browning, 1993) и Гольдхагеном (Goldhagen, 1996). Исследователи считают, что костяк батальона составили призывники из Гамбурга со средним возрастом 36 лет. Из ста, чье семейное положение нам известно, 99 были женаты, 72 имели детей. Часть из них до войны служила в полиции, остальные были рабочими. Браунинг считает, что эти вполне обычные люди согласились стать палачами из страха и конформизма. Гольдхаген, в свою очередь, думает, что эти обычные немцы убивали потому, что были антисемитами.
Резня происходила не на фронте. Они делали свое дело в безопасном тылу, и лишь одного полицейского убили партизаны. Ярость боя не могла служить им оправданием. Так почему же они продолжали убивать изо дня в день? Этот вопрос мы можем задать всем 15 тысячам человек из 30 полицейских батальонов. Это были массовые убийства – массовые жертвы и массовые исполнители. Отдав приказ на первый расстрел, майор Трапп впал в нерешительность и неожиданно разрешил отказаться от экзекуции тем, кто не хочет убивать. Из строя вышли только 12 человек. Они были переведены в другую часть и не получили никакого взыскания. Расстрелы множились, множились и сомнения. Браунинг пишет, что перед каждой акцией исчезало 10-20% личного состава, кто-то официально, а кто-то и самовольно. Кто-то прятался за спины своих, кто-то стрелял мимо. Некоторые оправдывались, ссылаясь на этику, другие признавались в своих симпатиях к социализму, третьи говорили, что не хотят связывать свою карьеру с полицией, но большинство объясняли свое поведение физическим отвращением к убийству, слабостью, разболтанными нервами. Но немногие подали рапорты о переводе. Случалось так, что палач узнавал свою жертву. Это мог быть бывший сосед, товарищ по работе, однополчанин по Первой мировой войне. Им приходилось расстреливать евреев, которые неделями работали у них прислугой. Тогда они просили, чтобы знакомого расстрелял кто-нибудь другой, или, конвоируя колонну, неожиданно посылали пулю в спину, чтобы избавить жертву от моральных мучений расстрела. Они проявляли жалость, но это была жалость слабых духом.
Была и другая крайность. Гольдхаген (Goldhagen, 1996) ссылается на одного полицейского, который, по его собственным словам, убивал с удовольствием. Фотографии «охоты на евреев» напоминают чем-то веселые, беззаботные пикники. Ученый считает, что исполнителями двигал исключительно «зоологический антисемитизм». Но это слишком простое объяснение. Браунинг утверждает, что большинство были подвержены обычному бытовому антисемитизму, который вылился в ненависть к евреям, когда пришла война и был создан «образ врага». Хаберер (Haberer, 2001) заявляет, что среди немецкой фельдполиции в Белоруссии ярых антисемитов было немного, наоборот, были случаи, когда полицейские не подчинялись приказам, спасали евреев, стреляли в воздух. Но большинство после минутного колебания принимали неизбежное (ср. Birn, 1998: 122-128). По информации Браунинга, на послевоенных судах полицейские традиционно оправдывались тем, что «только исполняли приказы», перекладывая вину за нацистский антисемитизм и геноцид на офицеров и унтеров. Рядовые описывали своих командиров как «жестоких», «беспощадных», «нацистов на 110%», называли их клички – Вонючий Недомерок, Держиморда. Когда у них спрашивали, почему же они сами убивали, они не сразу находили ответ. Кто-то говорил, что просто об этом не задумывался, кто-то считал, что неважно, от чьей пули погибнет жертва, потому что «евреи все равно обречены». Некоторые раскаивались в малодушии и покорности: «Мне надо было встать и отказаться». Лишь изредка подсудимые ссылались на расизм или антисемитизм. Впрочем, было сказано и такое: «Евреи не считались среди нас людьми». Искреннего сострадания к евреям или полякам среди этой публики не наблюдалось.
Батальон 101 оказался в состоянии шока после первой экзекуции. Им предстояло расстрелять мужчин, женщин и детей сразу. Батальон еще не прошел испытание кровью, им даже не приходилось убивать мужчин, которых можно было бы считать партизанами. Первый расстрел стал тяжелым испытанием. Между собой они никогда его не обсуждали. Солдаты решили забыть о том, что сделали, и напились в тот вечер до беспамятства. Но, как и другие палачи, они постепенно привыкли к своей работе, научились убивать быстро и технично, часто перекладывая свои утомительные обязанности на вспомогательные подразделения коллаборантов. Но был и предел всему. Офицер батальона рассказал случай, когда «один фанатичный нацист» привел смотреть на казнь евреев свою беременную жену. Ей понравилось, но исполнители пришли в ужас. Их взбесило, что беременная женщина с интересом наблюдала те страшные вещи, что они творили.
Карателей следует рассматривать как институцию, как изолированный, сплоченный, дисциплинированный военный коллектив. Могли ли они отказаться выполнить приказ? Они убивали только из страха перед наказанием? Прокуратура послевоенной Западной Германии, расследовавшая военные преступления, дает исчерпывающий ответ. После изучения множества документов юристы пришли к выводу, что не было зафиксировано «ни единого случая, когда отказ исполнять приказ поставил под угрозу жизнь и здоровье получившего такой приказ». Со стороны обвинения на судах по расследованию военных преступлений это стало весомым аргументом (Rueckert, 1979: 80-81). Некоторые исследователи считают, что немцы могли отказаться от участия в преступлениях без серьезных последствий для себя (Buchheim et al., 1968: 390–395; Goldhagen, 1996: 278-279). Сам Бах-Зелевски объяснил, что невыполнение приказа «могло привести к дисциплинарному наказанию, но ни о какой угрозе жизни и речи не было».
Во всяком случае, три ответственных работника действительно взбунтовались. Эрнст-Бойе Эхлерс отказался от расстрелов с самого начала и был переведен на штабную работу. Эрвин Шульц из Берлина, консервативный нацист из внутреннего отдела полиции с 1931 г., открыто заявил о своем нацизме в 1933 г. и был зачислен в СД в 1935 г., но выступил против Хрустальной ночи. В 1938 г. он создал первые тайные айнзацгруппы в Австрии и Чехословакии. В 1941 г. он возглавил Отдел образования и воспитания в РСХА и осуждал своих воспитанников за расстрелы в России. За такое вольнодумство в Россию его и отправили. Он подчинился и руководил расстрелами в июле и августе 1941 г., потом поднял бунт и был переведен на прежнюю должность в Берлинской полицейской академии, где и работал до конца войны (Klee, 1991: 82, 86; Trials of theWar Criminals, 1946: Einsatzgruppen case. Part IV: ‘Affidavit of Schulz”).
Отто Раш, сын каменщика из Восточной Пруссии, из старой нацистской гвардии, гестаповец с 1936 г., вначале добросовестно исполнял обязанности командира айнзацгруппы, но отказался от участия в массовых расстрелах в Киеве. Возможно, он хорошо помнил параграф 7 Устава немецкой армии, позволявший отказываться от исполнения преступных и аморальных приказов. Конечно, такой отказ мог погубить карьеру. Гораздо более серьезное наказание могло грозить рядовому составу. «Возможный физический ущерб» может быть и не принят во внимание строгим судом, но сама возможность пострадать за неповиновение остановила бы многих из нас. Теоретики рационального выбора напоминают нам, что человека пугает лишь одна мысль о возможности насильственной смерти. Достоверно доказано, что такая возможность тоже была. Персонал клиники Хартгейм (программа эвтаназии) выслушал приветственную речь Кристиана Вирта. Он объяснил, в чем заключаются их обязанности, и завершил выступление так: «И кроме того, вы должны молчать под страхом смертной казни. Тот, кто разгласит тайну, отправится в концентрационный лагерь или будет расстрелян». Медсестры, санитары, секретарши свидетельствовали, что Вирт неоднократно угрожал им «либо концлагерем, либо расстрелом» (Horwitz, 1990: 70-79). Командиры айнзацгрупп Филберт и Шталекер также запугивали своих подчиненных. Лейтенант СС Хартль, который отказался командовать расстрелом, сказал:
В условиях авторитарного режима и с такими жесткими, беспощадными командирами, как Шталекер, многим нижним чинам и в голову не могла прийти мысль выразить свои истинные чувства, В них сидел страх, что отказ от участия в расстрелах может повлечь очень серьезные для них последствия. Я считаю, что для рядовых не было объективной необходимости подчиняться таким приказам, скорее она была субъективной (Klee etal., 1991:84-86).
И это абсолютно правильно. Обычные солдаты в большинстве армий либо не знают своих конституционных прав, либо сильно сомневаются в своих них. Непокорные рядовые редко просили о переводе в другую часть, чаще они просили избавить их от расстрельных обязанностей. Коммандофюрер Мартин Зандбергер был внутренне противоречивым человеком. Убежденный нацист из «старой гвардии», он был кадровым полицейским с определенными моральными устоями. Зандбергер пришел в СД, «обманутый ее возвышенным, интеллектуальным образом», но после Хрустальной ночи раскаялся в своем решении. Тем не менее он принял назначение в айнзацгруппу и добросовестно выполнял кровавую работу. Перед своими подчиненными он поставил вопрос ребром: «Если кто-то не захочет выполнять здесь свой долг, я отправлю его домой». А потом добавил: «Но не думаю, что это поможет остальным в прохождении службы». Один солдат признался, что подчинялся приказам, «чтобы не испортить себе карьеру». Другие утверждали, что «отказники» больше всего на свете боялись обвинения в трусости перед своими товарищами в том, что они слабаки и «брезгуют запачкать руки», что в них нет «твердости настоящего эсесовца». Страх перед наказанием смешивался с другими мотивами – карьерой, дисциплиной, чувством товарищества, стыдом.
Капрал Людке (Dicks, 1972) – показательный пример этого противоречия, хотя и в другой ситуации. Он родился в Данциге, в семье столяра, поставщика еврейской фирмы. В 1934 г. он вступил в нацистскую партию и СС из патриотических побуждений. Стал тайным агентом в полиции безопасности. После освобождения Данцига в 1939 г., приступил к службе в концентрационном лагере. Он неоднократно отправлял рапорты с просьбой о переводе его на фронт, но ему всякий раз отказывали. Будучи санитаром, он делал заключенным смертельные инъекции и проводил «газирование». На послевоенном суде, выступая как свидетель обвинения, Людке утверждал, что ненавидел свои кошмарные обязанности, но из-за страха наказания подчинялся приказам. «Я старался казаться твердым и непреклонным эсссовцем, беспощадным среди таких же, как я». Во время очередного расстрела у него сдали нервы, и он впал в полный коллапс. Дурных последствий не воспоследовало. Людке перевели на тихую административную работу, ибо всем стало понятно, что этот человек дошел до предела и морально сломлен. Отсутствие внутренней стойкости на год сделало его убийцей; он боялся и начальников, и стыдился коллег, которые называли его «маменькин сыночек». Страх слился с конформизмом.
Вернемся к батальону 101. Два человека свидетельствовали, что «можно было отвертеться от расстрелов, заявив, что такое дело тебе не по зубам». Но злоупотреблять этим было рискованно. Поскольку отказников было мало, офицерам, если они были разумными командирами, не составляло труда перевести их на другие должности. Но если бы начался массовый саботаж, неизбежно вмешались бы СС и начались бы жестокие репрессии. В любой армии массовое неповиновение приказу подавляется силой. Полицейским было чего бояться – а вдруг их примеру последуют остальные? Это было трудным решением – трудно и нам выносить свой приговор. Да, им не хватало морального мужества. А нам бы хватило?
Гольдхаген (Goldhagen, 1996) рассуждает так, как будто личное убеждение каждого солдата в сумме своей определяло поведение всего батальона. Такое утверждение грешит индивидуализмом и «демократией» в кавычках. Как показывает Хартль, карательные батальоны были сплоченными боевыми единицами под командованием СС и «выполняли волю самого фюрера». Браунинг, опираясь на социологические законы, подчеркивает важность иерархии и в особенности тиранию коллективизма. «Отказников» упрекали в трусости, и если кто-то намеренно стрелял мимо, его работу должен был доделать собрат по оружию (Browning, 1993: 185). Буххайм и другие (Buchheim,1968: 343, 386) соглашаются с этим: «Необходимо исключительное мужество, чтобы противопоставить себя своему социальному окружению и вырваться из него». Если тебя принимали в братство СС, это было наградой, это и искупало суровость дисциплины, и согревало тебя теплым чувством товарищества, и давало «хотя бы минимальное моральное оправдание». Моральная заповедь «Не убий» вступала в противоречие с моральным долгом убивать. Офицеры это понимали. Олендорф запрещал индивидуальные расстрелы в своей айнзацгруппе: «Личный состав, получив приказ на ликвидацию, должен действовать совместно, чтобы никто не брал на себя личной ответственности за исполнение» (Trials of the War Criminals, 1946: VIII, “Affidavit of Ohlendorf”).
Полицейский батальон 101 отличался от других. 38% были членами НСДАП – процент вдвое больше, чем по всей Германии в то время. Чем выше у тебя звание, тем в большей степени ты нацист. Хотя майор Трапп был кадровым полицейским и не членом партии, два батальонных капитана были убежденными нацистами и эсесовцами. По меньшей мере пятеро из семи лейтенантов были членами партии, хотя никто из них не входил в СС. 32 унтер-офицера были профессиональными полицейскими. Из них 22 были членами партии, еще семеро – эсесовцами. Старшие офицеры, унтер-офицеры, рядовые солдаты и раньше служили в полиции: 20% из них несколько лет отслужили уже при гитлеровском режиме, когда полиция стала репрессивным инструментом, вне законодательных ограничений (Burleigh, 2000: 158-186). И чем страшнее были преступления, тем отчетливее проявлялась эта тенденция. 10 из 13 человек в этом батальоне, осужденных как военные преступники, были членами нацистской партии (двое из «старой гвардии», четыре «молодых нациста» и три «примкнувших»). 7 из 13 были профессиональными полицейскими (лишь один служил в полиции до захвата власти нацистами), 2 были рекрутированы в полицию в 1939 г., и только 4 были зачислены в 1941 г. Из них только 6 были из Гамбурга, трое были из Саксонии, один из Австрии и трое из приграничных районов. Австриец участвовал в нацистском восстании 1934 г., и по меньшей мере четверо участвовали в войне с Польшей в 1939 г., когда немецкие полицейские батальоны впервые приступили к массовому уничтожению мирного населения. В карательном батальоне служили и случайные люди, тем не менее костяк подразделения и его командование были или нацистами, или членами иных силовых структур. Именно они отдавали приказы и приучали новобранцев к крови. В действительности, пишет Бирн (Birn, 1998: 117-120), батальон 101 был менее нацистским по составу и менее причастным к массовому насилию, чем другие полицейские батальоны. Батальоны с нумерацией от 300 формировались только из кадровых полицейских и добровольцев. Некоторые из них в полном составе воевали с поляками в 1939 г. В батальоне 309 14 человек были обвинены в военных преступлениях, 13 были кадровыми полицейскими и 8 человек членами НСДАП. М. Дин (Dean, 2000: 64) пишет, что половина немецких полицейских подразделений, служивших в Белоруссии и на Украине, были сформированы Гиммлером, вторая половина была укомплектована обычными полицейскими пожилого возраста. Хочу напомнить, что айнзацгруппы почти наполовину состояли из батальонов фельдполиции. Войска специального назначения проходили тщательный отбор, и основную массу составляли Ваффен-СС, которые несли ощутимые потери на фронте и жестоко расправлялись с военнопленными. Преступления Ваффен-СС лучше документированы на Западном фронте (британская и французская армии в 1940 г., канадцы и американцы в 1944). Постоянно шел взаимообмен личным составом между Ваффен-СС, айнзацгруппами и лагерной охраной, что приводило к эскалации жестокости (Stein, 1966: 76– 78, 258-264; Sydnor, 1977: 106-117, 313-342). Насилие стало для них рутинной практикой.
В конце лета 1941 г. нацистскому руководству понадобилось такое количество карателей, что уже невозможно было проводить индивидуальный, поименный отбор. Нужны были надежные люди, отобранные коллективно. В дело пошли части Ваффен-СС и резервные полицейские батальоны. И те и другие были порождением нацистского государства, они уничтожали мирное население Польши, имели в своем составе непропорционально большое количество членов НСДАП. Это были непростые немцы. Связанные иерархией, сплоченные взаимной порукой, они были предназначены для исполнения особой миссии. Антисемитизм на бытовом уровне трансформировался в ненависть, в дегуманизацию противника. Это позволяло перешагнуть через моральные запреты и убивать безоружных людей. Одни убивали с воодушевлением, другие с неохотой, повинуясь идеологии, но мало кто мог убивать, не испытывая физической гадливости и угрызений совести. Побороть это состояние помогал алкоголь.
Мотивация могла быть разной, а итог один: 50 тысяч немцев уничтожили один миллион человек. Вскоре нацистская элита начала сомневаться, что дело будет доведено до конца. Психиатр одной айнзацгруппы констатировал, что 20% личного состава страдало «психическими расстройствами», часть из-за «физического отвращения», часть из-за «внутреннего морального конфликта». Офицер свидетельствует:
После первой серии расстрелов некоторые участники, прежде всего офицеры, не смогли оправдать возложенные на них ожидания. Многие начали глушить себя алкоголем, многие перенесли нервные срывы и психологические травмы. У нас были самоубийства, были и случаи, когда исполнители полностью теряли рассудок и открывали беспорядочную стрельбу в кого попало. Когда об этом было доложено рейхсфюреру, Гиммлер издал приказ, в котором говорилось, что любой служащий, не выдерживающий психологического стресса, должен сообщить об этом вышестоящему начальнику. Таких людей следует освобождать от их текущих обязанностей и отправлять в тыл, где они получат новое назначение. Насколько я помню, у Гиммлера недалеко от Берлина был даже профилакторий для излечения и реабилитации морально сломленных... Я считаю, что это было провокацией... в конце концов, разве может офицер или член СС показать себя с такой стороны? Любой офицер, признавшийся, что он не способен справляться с такими задачами, тут же бы лишился погон (Klee et al., 1991:81-82, 111).
Гиммлер был обеспокоен и решил найти такой способ уничтожения, который не травмировал бы морально немецкую армию. Массовые расстрелы были прекращены. Их заменили газовые камеры и лагеря смерти. Поэтому Гольдхаген явно преувеличивает, когда говорит, что обычные немцы из айнзацгрупп убивали, потому что были изуверами и антисемитами. Они убивали по разным причинам и под сильным давлением социальной среды, часто ценою разрушенной психики. И евреев, и уголовников расстреливали одни и те же люди.
ПУТЬ К КАРЬЕРЕ № 6: ВЕРМАХТ
На совести вермахта, вероятнее всего, наибольшее число жизней. Обычные немцы в военной форме уничтожили не менее миллиона мирных граждан. Убийства не были рутинной практикой, поэтому можно было установить лишь немногих виновных. Сейчас немецкие историки подчеркивают особую роль армии в геноциде, родовую связь между вермахтом и нацизмом (Gerlach, 1999; Неег, 1997). В своей работе «Фашисты» я показал, как сильно повлиял нацизм на военно-бюрократический класс Германии. Как и в современных войнах, солдаты чрезвычайно восприимчивы к созданному расово-национальному стереотипу противника. Это легко проследить по письмам, которые в 1939 г. отправляли домой немецкие солдаты. Поляков и евреев они называли «недочеловеками». «Польские собаки» ведут себя не «по-европейски» и даже не «по-человечески». Евреев называли «врагами». Обычно это не приводило к убийствам, потому что считалось, что солдаты были не вправе потакать своим фобиям, да и командование наказывало за совершенные зверства (Rossino, 1997). В 1939 г. это было схоже с отношением к противнику и кодексом поведения американских солдат на Тихоокеанском театре (Dower, 1986). Многие офицеры старой военной школы не скрывали своего раздражения действиями айнзацгрупп в Польше отчасти и потому, что польская армия была молниеносно разгромлена и военной надобности в карательных операциях не было.
К 1941 г. Гитлер провел чистку немецкого генералитета и заявил, что полевые суды будут отныне работать по законам военного времени. Пробил час нацистов. В первые месяцы войны с Россией армия роптала и выражала несогласие. Полковник контрразведки записал в декабре 1941 г.: «В доверительных беседах с офицерами меня часто спрашивали, почему ведутся расстрелы евреев без моего ведома и согласия. У меня сложилось впечатление, что расстрелы евреев, военнопленных и комиссаров почти единодушно отвергались всем офицерским корпусом» (Hoffman, 1988:132). Впрочем, самые щепетильные офицеры нашли соломоново решение этой проблемы: вместо того, чтобы защитить русских пленных или самим с ними покончить, их передавали в руки СС. Некоторые отказывались делать и это, но Верховное командование быстро навело порядок в этом вопросе и обеспечило «взаимопонимание», – сообщается в одном из докладов айнзацгрупп (Arad, 1989: 211-212, 218-220). Немецкий генерал Рейхенау был вынужден напомнить офицерам, что они ведут войну против «жидобольшевистского режима», угрожающего Германии. Солдат должен осознать «необходимость жестких ответных мер в борьбе с еврейскими выродками». Партизанские «восстания провоцируются тоже евреями». Генерал Эрих фон Манштейн утверждал, что евреи поддерживают связь между партизанами и Красной армией. Когда генералы вермахта все же отказывались расстреливать русских военнопленных, вспыхивали ожесточенные споры. Генерал Герман Рейнеке настаивал на том, что война идет не между армиями и государствами, а между идеологиями национал-социализма и большевизма, и это война не на жизнь, а на смерть. К советским военнопленным стали относиться совсем иначе, чем к их товарищам по несчастью на Западном фронте: «большевистскую заразу» нужно было «уничтожить полностью». Полковник Лахузен (ненацист) выдвигал контраргументы: массовые расстрелы на глазах у солдат подрывают их моральный дух и озлобляют русских, которые вместо того, чтобы сдаться в плен, будут биться до конца. Адмирал Канарис посоветовал полковнику не заниматься морализаторством. Лахузен проиграл в споре (Trials of the War Criminals, 1946: VIII, “Affidavit of Lahousen”).
Гитлер продолжал отправлять в отставку непокорных генералов, и пришел час, когда вермахт признал, что война с таким упорным и беспощадным врагом, как русские, – это война на уничтожение. Омер Бартов (Bartov, 1985, 1991) пишет, что нацификация офицеров и рядовых возрастала на протяжении всей войны, по мере того как росли потери и снижался призывной возраст. В 1944 г. 29% фронтовых офицеров были членами НСДАП по сравнению с 16% нацистов среди среднего класса всей Германии. Нацистские офицеры также были более индоктринированы. Немецкий расизм штамповал расхожие клише: «Политический комиссар воплощает азиатскую ущербность всей большевистской власти» – или «Большевизм привил русской молодежи дух преступного разрушения, а не высоких идеалов. В том, как они сражаются, есть звериное, азиатское начало» (Неег, 1997: 88). Омер Бартов (Bartov, 1991) утверждает, что для молодого немецкого пополнения только социалистическая или коммунистическая идея могла послужить противоядием против расизма и обожествления фюрера. Теперь, в отличие от 1939 г., немецкие солдаты получили лицензию на убийства, изнасилования, грабежи русских и евреев. Все другие дисциплинарные нарушения наказывались беспощадно. Огромные потери немецкой армии размывали первичную группу, которая могла бы стать источником новой социализации.
Вера в фюрера оставалась непоколебимой до самого конца. Офицеры, устроившие покушение на Гитлера в 1944 г., знали, что им нельзя надеяться на поддержку хотя бы одной войсковой части. Солдатские письма домой становились все более расистскими. Советскую армию называли «дикой ордой людоедов» и «невежественным сбродом полукровок». И лишь вермахт стоял плотиной на пути «азиатско-большевистского наводнения», оберегая мир от «сатанинского отродья». Когда они видели, как умирающие от голода пленные убивают друг дружку ради крохи хлеба, это служило еще одним доказательством расовой неполноценности русских. Сержант Фукс пишет жене: «Едва ли можно найти здесь человеческое лицо с проблесками разума... Одичалый, полубезумный взгляд этих людей делает их похожими на умалишенных» (Bartov, 1994: 128).
Но не во всем можно винить исключительно нацизм. Я соглашаюсь с утверждением Халла о том, что немецкий милитаризм Современности выработал новый, беспощадный тип «тотальной войны на полное уничтожение». Это была чрезвычайно кровавая война. Верховное командование вермахта постоянно ужесточало меры, направленные на подавление малейшего неповиновения среди гражданского населения, будь то арийцы или нет. Фельдмаршал Вильгельм Кейтель наставлял итальянского генерала в том, как надо бороться с греческими партизанами: «Немедленно дайте приказ раздавить это бандитское гнездо самым жестоким образом. Исходя из немецкого опыта, например, в Норвегии, полезно с самого начала нанести сокрушительный удар. И если какая-то деревня сожжена по ошибке, не стоит беспокоиться: молва о быстром и неотвратимом наказании мгновенно распространяется по всей округе. Это тоже помогает». В глазах нацистов норвежцы были братской нордической расой, а греки – колыбелью европейской цивилизации, но и с теми и с другими обошлись одинаково жестоко. Кейтель был нацистом, и еще он был одним из самых неумолимых и бесчеловечных военачальников за всю историю. В 1944 г., когда Италия вышла из войны, вермахт самым суровым образом расправился со своим бывшим союзником по Оси. В Кефалонии немцы расстреляли почти 5000 итальянцев, которые сдались в плен (Mazower, 1993: 146-147,150).
Зверства на Балканах были совершены в основном по приказу Верховного командования вермахта (Browning, 1985: гл. 2; Hilberg, 1978: 433-442; Mazower, 1993: 155-218; Steinberg, 1990). Ошеломленная отчаянным сопротивлением партизан, армия обрушила репрессии на мирных жителей. В карательных экспедициях участвовали и те, кто прошел школу ненависти на Восточном фронте. Фельдмаршал Вильгельм Лист, не член партии, не самый кровожадный из командующих на Восточном фронте, на Балканах действовал беспощадно. Сербы были «вспыльчивы... и жестоки. На первый взгляд, серб ничем не отличается от любого другого крестьянина. Но это в нормальных условиях. Если же ему что-то не по нраву, кровь бьет ему в голову, и рвется наружу вся жестокость, доставшаяся сербам по наследству от турок, которые были их господами сотни лет». Австрийский подчиненный Листа генерал Франц Бёме обратился к войскам: «Это страна, где в 1914 г. пролилась немецкая кровь из-за предательства сербов, мужчин и женщин. И вы должны отомстить за пролитую кровь отцов. Сербов надо проучить раз и навсегда». На Балканах в частях вермахта сражались в основном австрийцы. Гитлер считал, что именно им по плечу задача усмирить сербов (Bukey, 1992: 221222). По мнению одного из генералов, австрийцы унаследовали габсбургское презрение к «неисторическим народам» своей бывшей империи, куда, конечно, входили и сербы (Steinberg, 1990: 37). Одному австрийскому квартирмейстеру первому пришла в голову мысль, что за каждого убитого немца надо расстреливать 100 сербов и 50 – за каждого раненного. Расстрел проводило подразделение, понесшее потери, – по принципу кровь за кровь. Как и в любой партизанской войне, немцам было сложно найти и вычислить противника. Штаб Бёме считал партизанами «всех коммунистов, всех заподозренных в коммунизме, всех евреев, некоторых националистов и демократически настроенных граждан». По традиции шли под расстрел и цыгане, и – периодически – «криминальные элементы и прочие». Штандартенфюрер СС Турнер, пытаясь заставить местные власти депортировать «элементы», пришел в неописуемую радость, когда армия вместо депортаций расстреляла их. Турнер докладывал: «Сербия – единственная страна, где решен вопрос с цыганами и евреями». Некоторые офицеры выражали беспокойство, что с каждым новым расстрелом сербов или греков все больше народу будет уходить к партизанам. Генерал Курт Штудент разработал «Операцию возмездия» против всего местного населения, сопротивлявшегося немцам. План включал:
1) расстрелы;
2) принудительную мобилизацию;
3) сжигание деревень;
4) уничтожение мужского населения во всей округе.
Верховное командование дало войскам карт-бланш на проведение операции «по уничтожению этой заразы». «Используйте любые средства, убивайте даже женщин и детей, если они смогут обеспечить успех операции». Более 1000 греческих деревень были сожжены (Mazower, 1993: 173, 176,183).
Вполне обычные армейские офицеры проявляли чудовищную жестокость. Биография Курта Вальдхайма, Генерального секретаря ООН и президента Австрии, позволяет пролить свет на историю этого лейтенанта. В его прошлом не обнаруживается ничего похожего на зверства СС, описанные в этой главе. Тем не менее (вопреки его опровержениям) Вальдхайм должен был быть по крайней мере свидетелем карательных операций и убийств 1942–1944 гг. Сын австрийского школьного администратора, он учился в Вене, вступил в ряды Национал-социалистической студенческой лиги и в СА (в их нелегальный период). Хотел вступить добровольцем в вермахт в 1936 г. в возрасте 18 лет, но призвали его только в 1939 г. в качестве офицера разведки. По материалам 1947 г., собранным на Курта Вальдхайма югославским правительством (еще до его возвышения), на основе свидетельских показаний было установлено, что Курт Вальдхайм участвовал в организации «убийств» и «расстрелов заложников», хотя сам и не нажимал на спусковой крючок.
В его военном досье указано, что ему поручали «особые задания», а по дивизионным донесениям это были «окончательные ликвидации» «недочеловеков», проведенные «без жалости и пощады», потому что «лишь с холодным сердцем можно отдавать необходимые приказы». Большинство жертв были не евреи, а сербские и греческие крестьяне. В его собственных донесениях упоминаются чистки и уже знакомые нам «победы» над партизанами с подозрительно малым количеством оружия (739 убито, взяты как трофей 63 винтовки). Он был награжден хорватскими фашистами (как и многие другие). В 1942 г. он получил короткий отпуск, чтобы завершить докторскую диссертацию «Пангерманский национализм в XIX столетии». В диссертации он пишет: «В нынешней великой борьбе рейха с неевропейским миром, в нерушимом союзе со всеми странами Европы под руководством рейха мы сможем справиться с угрозой... идущей с Востока. Создание рейха – это историческая миссия Германии... Европа пала благодаря Германии, благодаря Германии она должна возродиться» (Ashman & Wagman, 1988: гл. 4). Курт Вальдхайм, вероятно, был нацистским идеалистом, до того не причастным к насилию. Сочетание идеалистического нацизма и военной тактики показательных репрессий разрушило моральные устои многих молодых офицеров его поколения.
Это не принесло им счастья. Австрийские солдаты в Югославии по вечерам в одиночестве ворошили в памяти картины массового расстрела, замыкались в себе, у них развивался «психологический блок». В Греции после расстрела в деревне Комено солдаты хранили угрюмое молчание. «Большинство моих товарищей были в глубокой депрессии. Почти никто не был согласен с этой акцией». Некоторые протестовали после экзекуции. Унтер-офицер выкрикнул в лицо своему командиру, ревностному нацисту: «Герр оберлейтенант! Запомните, я в последний раз участвую в этом деле. Это было свинство, это не имеет ничего общего с войной». Еще один лейтенант тут же заявил, что «его тошнит... что такая акция недостойна немецкого солдата». Возмущение стихло только тогда, когда командир призвал их к порядку, угрожая наказаниями, если они не будут вести себя «с должной суровостью». Командир вермахта на острове Корфу Эмиль Иегер твердо решил не допустить депортации евреев с острова. С ним никто не посчитался, и высылку евреев вместо него провели флотские офицеры. У солдат оставался последний, крайний выход – дезертирство. «Но у нас на это не хватило мужества. У нас не было ни одного дезертира». И редко кого наказывали даже за самые бесчеловечные преступления (Mazower, 1993: 195-200, 211-215, 253-254). Вермахт был лучшей армией в мире, они стойко сражались до самого конца. И этот великолепный боевой военный механизм нацисты превратили в кровавую мясорубку для мирного населения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ К ГЛАВАМ 8 И 9
В моей выборке большинство самых кровавых преступников были убежденными нацистами. Треть совершала акты насилия в довоенные времена, карьерный путь большинства прошел через эскалацию насилия вплоть до массового геноцида. Призывники-новобранцы составили лишь 10% среди совершивших преступления; в исследуемой группе было много этнических немцев с иностранных территорий, оккупированных Германией. В среднем каждый из попавших в выборку отслужил четыре года в трех разных карательно-репрессивных органах, связанных с геноцидом. Практически все оказавшиеся в геноцидных формированиях не знали, что от них потребуют проводить массовые убийства, но к 1942 г. геноцид стал их профессиональной карьерой.
В подавляющем большинстве это были мужчины из всех социальных групп. Главной источником нацистского рекрутирования и его социальной опорой были немцы с утраченных территорий или приграничных угрожаемых районов; экономические секторы, тяготеющие к нацизму; представители определенных профессий (медицина, образование, право, военные и полиция), для которых нацистская идеология была созвучна их националистическим или протонацистским устремлениям. Принятая корреляция между нацизмом и протестантизмом в нашем случае оказалась зеркально обратной. Среди военных преступников были избыточно представлены католики. Возможно, это произошло в результате качественного перехода от вынужденного защищаться kleindeutsch-национализму к расово ориентированному, экспансионистскому grossdeutsch-национализму, воплотившемуся в нацизме. Таким образом, главными исполнителями геноцида, попавшими в мою выборку, были идейно мотивированные, убежденные нацисты.
Эскалация насилия становилась рутинной работой. Нацистская пропаганда демонизировала и дегуманизировала противника, присвоила себе и извратила патриотизм военного времени, опираясь на милитаризм и принцип непогрешимости вождя. Нацизм создал защитные механизмы для борьбы с естественным физическим отвращением и чувством вины. Исполнители подчиняли себя идеологе- мам «народ», «фюрер», «наука», «будущее». Это помогло кабинетным убийцам разработать технически совершенную систему геноцида и не чувствовать мелких уколов совести от сознания собственной опосредованной причастности к массовым убийствам. Интеллектуальные палачи прятались под дымовой завесой этики и идеализма. Реальные убийцы могли хоть как-то преодолеть отвращение к своему ремеслу, лишь поднявшись на более высокий уровень научной, элитарной морали. Менее образованные воспринимали идеологию на личностном уровне, обрушивая свой гнев на жертву: евреи и славяне – враги, развязавшие войну, а значит, у нас есть право на самооборону. Идеология также легитимировала вспышки агрессии, свойственные молодым мужчинам, беженцам и людям с психосоматическими отклонениями. Они кажутся нам чудовищами, но многие искренне верили в справедливость геноцида. Личная ответственность растворялась в коллективной. На уровне всего нацистского движения это была вера в «принцип вождя», на фронте – исполнение преступного приказа, в медицинской профессии – вера в научную истину и уважение статуса коллеги, в системе полиции – поддержание порядка. Это были классические, чаще профессиональные сообщества, где отношения выстраивались по иерархическому и коллегиальному принципу.
Разумеется, ни предшествующий кровавый опыт, ни Идеологическая индоктринация не могут служить единственными характеристиками военных преступников как фокус-группы исследования. Я не могу считать свою выборку репрезентативной. Несмотря на достаточно широкий охват, в ней представлено менее 10% всех военных преступников. При этом избыточно представлены массовые уничтожения вдали от линии фронта и фанатичные убийцы, что отодвигает в тень обычных и даже случайных исполнителей. Истинные нацисты жили и действовали в окружении вполне обычных людей. Военные преступления вермахта – это, во-первых, мстительная реакция на сопротивление оккупированного населения, неизбежная, когда озлобленные и паникующие карательные войска ведут яростную войну на истребление противника. Во-вторых, нацистское Верховное командование выдало им лицензию на убийство, развязав руки и деморализованным, и дисциплинированным карателям.
Среди управленцев и исполнителей нижнего звена на транспорте и других ведомств, занятых перевозкой жертв, мы неизбежно находим немцев, ранее никак не связанных с нацизмом и насилием, но с сознанием, деформированным разного рода предрассудками, заблуждениями, моральными отклонениями, что было в ту эпоху уделом всего немецкого народа. Эти немцы обеспечивали перевозку жертв, стараясь лишний раз об этом не думать, заботились о своих маленьких житейских делах, им было наплевать и на славян, и на евреев – обычное проявление обычной моральной слабости, столь свойственной людям. Скорее всего, никакое исследование не сможет объять необъятное – изучить нацистский геноцид во всех его проявлениях и сделать окончательные выводы. Очевидно лишь одно – если говорить об отдельных людях, то среди военных преступников мы неизбежно находим самых обычных немцев.
Конечно, геноцид осуществили не разобщенные индивидуумы. Фанатичные нацисты, обычные нацисты, обычные полицейские, обычные немцы и так далее сплотились ради общего дела. Фашизм стоял на двух китах – иерархическом подчинении и кровавой круговой поруке. Фашистский режим щедро вознаграждал тех, чьи карьеры были связаны с насилием. Чем выше был статус в иерархии, тем пламеннее была преданность нацизму. Нацисты отдавали приказы убивать, не выполнять их было делом трудным. Боевой коллектив выводил в лидеры опытных и авторитетных, тех, кто хорошо усвоил, что долг полиции – расправляться с врагами государства любыми способами. Ветераны передавали свой опыт призывникам, которые ничего не смыслили в полицейском деле. В замкнутых сообществах новички всегда попадают под принудительную опеку старших. Карательно-репрессивные институты были переполнены нацистами всех рангов, отобранных для осуществления геноцида. Доминантный этос в отдельных престижных профессиях, в особенности в медицине, правоохранительных органах, военном сословии, создавал особую субкультуру, склонную к восприятию нацистской идеологии. Материальные мотивы тоже имели место. Высшее звено быстро продвигалось по службе, низшее – имело надежную работу. Заработки, премии, относительная безопасность тоже были материальными стимулами. Карьеризм часто рядился в тогу высоких принципов. Нацистские юристы и полицейские жаждали карьерного роста, служа новой Германии. Пропагандисты тоже стремились преуспеть, для чего им приходилось сознательно или бессознательно немного искажать правду, после чего свирепая цензура требовала от них извратить правду еще сильнее. Многие из них стали относиться к своему ремеслу со здоровым цинизмом. Пери Броад рассказал о том, что творили в Освенциме его коллеги-надзиратели. Многие ни морально, ни физически не могли свыкнуться со своей страшной работой. Когда психологический кокон, созданный идеологией, дисциплиной, товариществом, карьерой, все же лопался, помогал алкоголь. Он притуплял чувства и погружал в забытье. Мотивы у этих людей могли быть разными.
На другом уровне в геноциде участвовали заурядные бюрократические убийцы. Капиталисты всегда стремятся к прибыли, время от времени, пусть не напрямую, им приходится убивать людей; именно это, но в других масштабах делали кабинетные убийцы невысокого ранга. Бюрократическая элита делала то же самое, но по идеологическим мотивам. Огромное большинство непосредственных исполнителей прекрасно понимали, чем они занимаются, и находили этому вескую причину. Современность приносит новое. То, что превратило нацистское насилие и другие массовые убийства современной эпохи в геноцид, связано не столько с бюрократией, сколько с современными массовыми движениями. Дисциплина, корпоративное единство, карьеризм – неоспоримые факторы многих исторических кровопролитий. Но столь тесное их переплетение, когда они размывают классовые различия, перемешивают все слои общества и цементируются единой идеологией, скорее свойственно современным движениям с извращенными представлениями о демократии, где коллектив как сакральная ценность (в нашем случае нация) «органически представлен» авторитарным государством.
Моя позиция ближе к тем, кто возлагает вину на нацизм, а не на немецкий народ. При этом я опираюсь еще и на социологию. Идеология геноцида возникла и развивалась как процесс, подчинивший себе государственные институции и субкультуры. Радикализированный нацизм осуществил себя, проведя тщательный отбор необходимых ему институций и профессиональных групп, которые смогли провести геноцид, опираясь на иерархию, карьеризм и коллективную солидарность. В этих главах, где нам открылась бездна морального падения человека, я даже не пытаюсь ответить на вопрос – а что бы делали вы или я, оказавшись на их месте? Прежде чем попытаться дать ответ, изучим иных, не немецких исполнителей геноцида.
ГЛАВА 10
СОЮЗНИКИ И ПОМОЩНИКИ ГЕРМАНИИ
Кровавую резню Германия вела не в одиночестве. Военные преступники были и в других странах. Миллион человек из 15 стран вступили в Ваффен-СС и воевали на фронте65. Думаю, что немногие из них совершили военные преступления. Поэтому речь пойдет не о них, а о тех, кто хладнокровно расстреливал мирных граждан: коллаборационистах, вспомогательной полиции, охране концентрационных лагерей. В своем анализе я ограничусь востоком и юго-востоком Европы – территориями под прямым управлением Германии – это Польша, Эстония, Латвия, Литва, Белоруссия и Украина, а также странами- союзниками Германии – Италией, Венгрией, Румынией, Болгарией, Хорватией и Словакией. К сожалению, о них мы располагаем гораздо меньшей информацией, чем о немцах. Книга Хелен Фейн «Бухгалтерия геноцида» (Fein, 1979) – возможно, один из лучших образцов сравнительного анализа на эту тему. Она оценивает масштаб геноцида евреев в каждой стране, оперирую двумя переменными: довоенный уровень антисемитизма и членство в СС. Исследовательница считает, что эти две переменные часто находились в обратной зависимости. В Голландии и Греции погибли по меньшей мере 75% евреев, в то время как в Румынии не более половины, хотя румыны были куда большими антисемитами, чем греки или голландцы.
Это связано с тем, пишет Фейн, что Греция и Голландия находились под прямым контролем СС, Румыния же избежала этой участи. Уничтожение евреев было частью идеологии рейха, а СС были главным инструментом геноцида, поэтому в оккупированных странах было куда больше жертв, чем у союзников Германии.
Управление оккупированными территориями было достаточно сложным. СС, НСДАП, министерства, вермахт имели там различные задачи и полномочия. Все они подчинялись желаниям фюрера, а фюрер стремился всех живых превратить в мертвых. Перед Германией стояли две главные задачи: уничтожение противника и победа в войне; чтобы достичь этих целей, оккупационные власти использовали различные стратегии и ресурсы. Если они считали, что евреи играют на руку противнику, выделялись необходимые военные силы для их уничтожения. Другие же нацистские институции проводили более сдержанную политику или не имели достаточных сил. Фантом «жидо-болыневизма» связал две задачи в одну: победить означало уничтожить, но и этот железный принцип менялся в зависимости от конкретных условий. Союзники Германии балансировали между двумя целями: не раздражить немцев неповиновением и при этом не нанести ущерб своим собственным интересам. У союзников могли быть свои соображения и страхи, касавшиеся евреев и других внутренних врагов. И если Германия помогала им в решении этих проблем, сателлиты с большей охотой шли на сотрудничество с могущественным покровителем. У немецких властей вызывал озабоченность и такой вопрос: если силой вынудить союзников выдать Германии евреев, то альянс может дать трещину, что скажется и на военном сотрудничестве. В этом деликатнейшем вопросе немцы не проявили осторожности и сдержанности. Высокомерие расового нацизма не позволяло им относиться к своим неарийским союзникам с должным уважением. Я хочу расширить две предпосылки, обозначенные Хелен Мейн, и рассмотреть более подробно мотивацию военных преступников и связи рейха с союзниками во всей их сложности. Отсчет мы поведем от стран, которые находились в наибольшей зависимости от победителя, и завершим его странами-союзниками, менее других зависимыми от Германии.
ВОСТОЧНЫЕ КОЛЛАБОРАЦИОНИСТЫ
ПОЛЬША
На востоке и юго-востоке Европы только Польша и Греция вступили в войну с Германией и были побеждены66.
Польша имела наибольшую зависимость от Германии среди всех оккупированных стран. Одна треть страны была присоединена к рейху и подчинялась немецкой администрации. На этой территории масштабы геноцида были максимальными: уничтожение от 2 до 3 миллионов неевреев и 90% еврейского населения (свыше 3 миллионов). Немногие из них были убиты поляками, хотя антисемитизм в Польше был очень силен. Евреи составляли 10% всего населения Польши, больше, чем в любой другой стране мира. 30% городского населения были евреями, 60% из них занимались коммерцией. И хотя многие евреи едва сводили концы с концами, поляки все равно считали их эксплуататорами. Польский национализм был органическим и нетерпимым к этническим меньшинствам: Польша существовала лишь для поляков. Некоторые политические партии считали, что можно полонизировать украинцев, немцев, литовцев, но только не «еврейских отщепенцев». Евреев нужно было вытеснить из страны. Кровавые погромы, спровоцированные националистами, разразились в 1920-м и в 1935 г. Католическая церковь была нескрываемо антисемитской. В 1930-е гг. евреи были лишены части экономических прав, а в 1939 г. один из депутатов Сейма призвал к их насильственной полицейской депортации. Левые партии (получавшие примерно 30% голосов на выборах) выступали исключительно за ассимиляцию.
Угрожающая близость Германии ограничивала в стране профашистские настроения. Тем не менее польский антисемитизм был столь же сильным, как и во многих других странах континента (Hagen, 1996; Mendelsohn, 1983: гл. 1) Последний погром в Европе случился именно в Польше, когда уже рухнула нацистская тирания. В 1946 г. в городе Кельце, в 180 километрах от Варшавы, были убиты 46 евреев. Поводом для расправы стало исчезновение польского мальчика, якобы похищенного евреями из тех немногих, что чудом уцелели в городе после «окончательного решения».
В 1939 г. Польша проиграла войну с Германией, и все сразу изменилось. Лишь немногим полякам разрешили владеть оружием и занимать административные должности. Правые националисты стали не пособниками фашистов, а борцами сопротивления. Утратил смысл и былой антисемитизм. Но лишь немногие поляки, сами претерпевая немыслимые страдания, хоть как-то сочувствовали евреям. Поляки взирали на Холокост безучастно, а многим это даже нравилось. Они чаще предавали евреев, чем помогали им; на черном рынке шла активная торговля разграбленным еврейским имуществом. Но в прямом геноциде участвовало незначительное число поляков (Кагау, 1996; Piotrowski, 1998: 82-127).
Кровавые события 1941 г. в местечке Едвабне, исследованные Гроссом (Gross, 2001), были одним из немногих исключений. Местные жители после отступления Красной армии уничтожили еврейскую общину еще до появления немцев. Именно они расправились с большинством евреев. Примерно половина взрослого мужского населения с энтузиазмом убивали и грабили евреев, говоря, что так они борются с «жидобольшевиками». Польский Институт национальной памяти в 2002 г. детально исследовал этот вопрос, обнаружив еще одно место масштабного кровопролития и около 20 менее значительных. Все массовые убийства произошли в этнических районах Польши, занятых русскими в 1939 г.; на этой территории проживали многочисленные и влиятельные польские националисты (включая ксендзов), а евреев было сравнительно мало. Грабеж был делом прибыльным, но еще важнее была всеобщая уверенность в том, что евреи продались советским оккупантам. Под знаменем борьбы с «жидобольшевиками» еврейский геноцид развернулся по всей Восточной Европе. К счастью для совести поляков, немцы не часто разрешали им проводить такую кровавую резню, как в Едвабне.
БАЛТИЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА
Три балтийские страны, родившиеся в 1918 г., – Литва, Латвия и Эстония – были «освобождены» немцами из-под недолгого советского владычества и «восстановлены» как вполне марионеточные государства67. Это вызвало прилив воодушевления у радикальных националистов – будущих военных преступников и исполнителей преступных приказов. В 1930-е г.г. в этих трех странах произошли авторитарные националистические перевороты. Их План А предусматривал сохранение национальной независимости между молотом и наковальней двух сверхдержав – Советского Союза и Германии. Установившиеся режимы органического национализма были заражены антисемитизмом. Практиковалась дискриминация национальных меньшинств. Язык и религия стали главными столпами национальной идентичности, где не оставалось места евреям, говорящим на идише, польском или русском. Правительство явно стремилось очистить экономику от «еврейского засилья». Откровенного насилия пока не было, и евреи терпеливо пережидали тяжелые времена. Националистические правительства этих карликовых стран неизбежно должны были сделать выбор между Германией и Советским Союзом. Правые тяготели к Плану Б – альянсу с Германией. Немногочисленные левые видели другую альтернативу – План В, союзнические отношения с русскими. Многие евреи предпочитали Советы, как меньшее из двух зол. Как сказал один из них, лучше сесть в тюрьму пожизненно, чем посмертно лечь в могилу. Политически активные евреи в большинстве относили себя к левым, что дало повод националистам считать их коммунистической агентурой. Евреев действительно было непропорционально много среди рядовых членов коммунистических партий, но они редко поднимались до высшего партийного эшелона. В Литве евреи составляли 7% населения. 15-16% входили в коммунистическую партию или комсомол, но менее 5% занимали высшие партийные посты в ВКП(б) или НКВД (McQueen, 1998: 33). В таком контексте все ссылки на «жидобольшевистскую угрозу» были беспочвенными.
Красная армия заняла балтийские государства в 1940 г. по Договору о ненападении между СССР и Германией и секретным протоколам к ним. Советы железной рукой стали наводить порядок на новоприобретенных территориях – Сталин был на пике своего могущества. Была проведена экспроприация собственности, уничтожены политические свободы. Уровень жизни беднейших слоев был повышен за счет дискриминации более состоятельных граждан, но в общем и целом распад экономики ухудшил жизнь большинства. Советы также провели массовые полицейские депортации в Сибирь. Высылке подверглись от 1,5 до 5 % населения трех республик, в основном это были националисты и буржуазия. Лишь немногие вернулись назад. Но советское правление было недолгим. В июне 1941 г. немцы оккупировали Прибалтику. Местное население встречало их как освободителей (Kangeris, 1998). Немецкая администрация восстановила националистические режимы и расправилась с теми, кого посчитала пособниками коммунистов, в особенности с «жидобольшевиками». К 1945 г. в живых осталось только 5% из 160 тысяч литовских евреев. В Латвии выжили 9% из 66 тысяч евреев. Погибли практически все эстонские евреи, хотя их было не более четырех с половиной тысяч. Дирижерами этого оркестра смерти были немцы, полновластные господа маленьких марионеточных стран. Нацисты нашли немало добровольных помощников среди местного населения; их участие в геноциде было сродни Плану Г, непредвиденному последствию их давнего выбора союза с Германией в противовес «жидобольшевистской» России.
Главными коллаборационистами стали крайне правые. В Эстонии это было фашистское молодежное движение «вапсов», контролируемое марионеточным правительством. В Латвии это был профашистский «Громовой крест» (Pirkonkrusts), численностью 5-6 тысяч человек, созданный по модели итальянских фашистов и румынской «Железной гвардии». Они требовали «Латвию для латышей, хлеб и работу для латышей», поскольку «суверенная власть в Латвии принадлежит этническим латышам, а не гражданам Латвии». Организация собрала под своими знаменами ярко выраженных антисемитов и борцов с «жидобольшевизмом».
В действиях латышских националистах присутствовал и явный антинемецкий душок, поэтому нацисты запретили эту организацию, хотя многие ее члены и потом продолжали сотрудничать с немцами и совершили тяжелейшие преступления. Фронт литовских активистов (ФЛА) с самого начала своего существования опирался на Германию. Это было мощное, хорошо организованное движение, более чем другие интегрированное в нацистскую военную машину. В1940 г. ее члены бежали в Германию, где создали литовскую вспомогательную полицию, готовую к совместному вторжению в СССР. ФЛА не был фашистским. Его целью была либеральная демократия для литовцев и только для литовцев. «Жидоболыневиков» они ненавидели. Когда в 1941 г. немцы стремительно продвигались на Восток, Фронт выступил с декларацией:
Литовские братья и сестры! Пробил решающий час окончательной расплаты с евреями... Каждый без исключения еврей Литвы сим предупреждается, что должен немедленно покинуть литовскую землю.
Существовало еще одно, менее многочисленное фашистское прогерманское движение «Железный волк» (Gelezinis Vilkas). После оккупации немцы позволили ему занять главенствующее положение.
Когда войска вермахта заняли Эстонию, они возложили неблагодарную обязанность массовых казней на эстонские «силы самообороны» (Kaitseliit), которые уничтожали как евреев, так и цыган. И тех и других было немного, и вскоре они исчезли без следа (Weiss-Wendt, 1998). Имена исполнителей и подробности преступлений мне установить не удалось.
В Латвии у немцев не сразу получилось спровоцировать еврейские погромы. Латышские добровольческие части были спешно сформированы для борьбы с отступающими советскими войсками, но натравить их на евреев не удалось. Были созданы новые добровольческие формирования. Печально знаменитая «команда Арайса» из 300 человек (под командованием латвийского майора Виктора Арайса) убила 26 тысяч из 85 тысяч всех уничтоженных мирных граждан Латвии. Остальные стали жертвами немецких айнзацгрупп и подразделений СД (в которых было много этнических немцев латвийского происхождения). Из этих 26 тысяч 22 тысячи были евреями, 2 тысячи коммунистами и 2 тысячи цыганами или психически неполноценными людьми. Каждый из «команды Арайса» убил в среднем 87 человек. Латышские вспомогательные полицейские батальоны, численность которых возросла от 2 до
5 тысяч человек в 1941 г. и до 12 тысяч в середине 1944 г., содействовали депортациям, ликвидациям гетто и захвату еврейского имущества. Некоторые участвовали и в расстрелах. В репрессиях участвовали 150 офицеров, званием от майора и ниже, политработники-пропагандисты. Непосредственно к убийствам были причастны не более тысячи человек, остальные занимались грабежами и насилием. Преступные исполнители были из крайне правых или военных: латвийские фашисты, праворадикальные офицеры и унтер-офицеры из бывшей латвийской армии, полиции и сил гражданской обороны. Они рвались в бой с большевиками, чтобы отомстить им за позорную и покорную капитуляцию Латвии в 1940 г. Националистически настроенные студенческие союзы стали той силой, которая проникла во многие общественные институты, в особенности в органы гражданской власти. Их члены часто становились офицерами СД. Родственники депортированных тоже встали на сторону немцев. Националисты, скрывшиеся от ареста, не ожидали, что их семьи будут высланы советскими карательными органами. Нетрудно понять их ожесточение и жажду мести. Франц Шталекер, командир айнзацгруппы А, говорил, что, отбирая кандидатов в карательные части, он обращал «особое внимание» на тех, кто был обижен. Молодой рядовой состав в меньшей степени волновала идеология. Университеты закрылись, экономика рухнула, молодежь осталась не у дел. Эти солдаты удачи ценили работу, заработок и мужественный авантюрный дух. Социальных маргиналов среди них почти не было, а вот спортсменов было много. Как это бывало всегда и везде, физическую силу можно было легко использовать для насилия. Молодые люди обычно ищут компанию таких же молодых людей (без малейшего намека на гомосексуализм), солдаты, спортсмены, единомышленники всегда стремятся к суровому мужскому братству и дружбе. Войска СС были идеальной моделью таких отношений.
Позже, на скамье подсудимых, они говорили лишь о своем патриотизме и антикоммунизме, начисто отрицая обвинения в ненависти к евреям, страсти к наживе или карьере на крови. Немногие терзались совестью, редко кто противился исполнить свой первый расстрельный приказ, но некоторые наотрез отказывались делать это во второй раз. Как сказал один офицер про своего солдата: «Теперь его к нам и на аркане не затащишь». Алкоголь был для них успокоительным лекарством, как и для немецких палачей, описанных в предыдущей главе. Карателей щедро поили водкой до, во время и после ликвидаций. Андриевс Эзергайлис (Ezergailis, 1996) пишет: «Для этих коммандос алкоголь был спасительным эликсиром... Он... снимал с этих молодых людей моральную блокаду и помогал совершить первое убийство. Потом водка снова помогала им взять винтовку и пойти к расстрельному рву. После казни они напивались как свиньи». Виктор Арайс однажды выразил что-то похожее на раскаяние и жалость к самому себе:
Немцы, они такие... Дай им палец – всю руку откусят и быстро заставят тебя делать то, чего бы ты никогда не сделал по собственной воле. И потом они тебя уже не отпустят.
Латвийский «палец», который они дружелюбно предложили немцам в качестве Плана Б, являлся национал-антикоммунистической идеологией, густо приправленной юдофобией. За такую идеологию, ставшую каждодневной практикой, немцы не только хорошо платили, но и позволяли мародерствовать. Эсесовское командование дало им оружие и превратило в убийц. Латыши стали исполнителями Плана Г – геноцида – исключительно из-за боязни наказания, как утверждал Арайс. Эсесовец Франц Шталекер из айнзацгруппы А в рапорте в Берлин сообщал: «По сравнению с Литвой, в Латвии нам было гораздо труднее организовать погромы и начать зачистки» (факты заимствованы из Vestermanis, 1992, Ezergailis, 1996: 105, 194, 255-256).
Составляя кадровый костяк национальной полиции, Фронт литовских активистов поднял восстание против Красной армии, овладел несколькими городами и начал формировать временное правительство еще до прихода немцев. Об этих событиях мы знаем по докладам командования немецких айнзацгрупп (см.: Arad et al., 1989; Klee et al., 1989, 1991. В этой главе я буду часто обращаться к этим авторам). Большинство командиров в докладах подчеркивали доброжелательные, миролюбивые, прогерманские настроения литовцев. И хотя в «Каунасе оказалось на удивление трудно поднять горожан на серьезный полномасштабный еврейский погром», в других городах, сообщается в донесении, «литовцы добровольно и неустанно осуществляют все меры, которые мы планировали против евреев, часто они это делают даже без наших указаний». Немецкие солдаты, ошарашенные увиденным, рассказывали о том, как молодые литовцы, окруженные возбужденной и ликующей толпой, в которой были и женщины, и дети, убивали евреев ножами и топорами. Те, кто это делал, были не просто «сборищем городского отребья» (Misiunas & Taagepera, 1993: 62).
После того как «Железный волк» оттеснил конкурентов, офицерами этнических частей стали исключительно фашисты, радикальные правые и антисемиты (Budreckis, 1968: 121-122; MacQueen, 1998: 37-39). Они шли прямой дорогой к геноциду. Эсесовцы командовали бандами литовских полицаев, они убивали всех евреев, которые попадались к ним в руки, включая женщин и детей. Тридцать вспомогательных полицейских батальонов по тысяче человек в каждом формировались из закоренелых антисемитов и антикоммунистов. Пресловутый 2-й батальон уничтожал по 500 евреев ежедневно. Убийства сопровождались грабежами. Старшие офицеры следили за справедливым дележом награбленного после ликвидации каждого гетто. Свыше половины литовских евреев погибли от руки самих литовцев. Такого не было ни в одной стране, оккупированной рейхом. 2-й батальон позднее был переведен в Белоруссию, где потряс своей жестокостью местных жителей. 40 тысяч литовцев воевали на стороне Германии, из них примерно 10 тысяч можно смело считать военными преступниками. Были и просто мародеры, но большинство литовцев всего лишь наблюдали за происходящим. Были и праведники68. Примерно тысяча литовцев бесстрашно укрывали евреев, рискуя собственными жизнями. В немногочисленном антифашистском подполье звучал вопрос: «Неужели нас назначили главными вешателями Европы?» В очередной раз среди вешателей было много родственников депортированных в советские времена (Arad, 1989; Budreckis, 1968; Littman, 1983; Neshamit, 1977; Piotrowski, 1998: 163-176; Porat, 1994; Sochat, 1974).
Среди 18 литовских военных преступников (по материалам немецких судов: Hutchinson, 1994; McKenzie, 1995) 17 человек были моложе 25 лет. Единственным исключением был старый эмигрант, воевавший с большевиками еще в 1918 г. Пятеро из шести офицеров были из Фронта литовских активистов или «Железного волка». Антанас Гекас вырос в католической фермерской семье. Старательный, но посредственный студент, он вскоре увлекся авиацией и стал летчиком. Тогда же он вступил в Литовский фронт. Его брат перебежал в Германию, где стал сотрудничать с нацистами. После нападения Германии на СССР Гекас вступил во вспомогательную полицию и стал офицером. Принимал участие в расстрелах в Каунасе и в Белоруссии. Мотеюс Мигонис служил полицейским во 2/12-м батальоне. Позже он признал, что четыре года его взрослой жизни «были отданы исключительно убийствам гражданского населения». Юозас Алексинас был профсоюзным активистом. Когда пришли немцы, он бежал, но потом вернулся, «потому что был националистом». Алексинас вступил в полицию, чтобы «очистить и привести в порядок страну». Эти слова повторяют как мантру все органические националисты и сотрудники полицейско-репрессивного аппарата. Из 18 полицейских он был единственным, кто дезертировал и перешел на сторону Советов, – убивать безоружных людей ему стало невмоготу. Советский суд дал ему щадящий приговор: 10 лет в Сибири.
Во всех трех странах идеологизированные и жаждущие мести лидеры и активисты находили широкую поддержку среди обычных алчных обывателей, которым очень хотелось завладеть собственностью евреев. Их идея была проста: очистить землю и народ от «жидоболыневизма» (Gordon, 1990; Hilberg, 1980: 96-102; Misiunas & Taagepera, 1993). Но вскоре балтийская солидарность с немцами дала первую трещину. В январе 1942 г. командующий полицией СС в Латвии сообщал: «Все оплакивают судьбу евреев. Раздается лишь немного голосов в пользу окончательного решения еврейского вопроса». Поползли слухи, что нацисты скоро и прибалтов возьмут в ежовые рукавицы. Согласно их плану, две трети населения Прибалтики нужно было выслать на Восток, расселив на освободившихся землях этнических немцев. Оставшаяся треть подлежала германизации, но лишь в качестве крепостных работников для расы господ. Нацисты продолжали передавать конфискованную собственность своим соотечественникам. Молодых прибалтов вынуждали вступать в отряды остарбайтеров и ехать трудиться в Германию, остальных призывали в «добровольческие» полицейские или армейские батальоны. 100 тысяч прибалтов решили надеть немецкую форму. Они сражались против Красной армии до конца в тщетной надежде, что западные союзники придут первыми и восстановят их национальную независимость. Но советские войска стремительно наступали, и немцы решили эвакуировать главных коллаборантов вместе с их семьями. С отступающим вермахтом ушло 100 тысяч эстонцев, 180 тысяч латышей и, возможно, 300 тысяч литовцев.
По этим цифрам мы можем судить о масштабах коллаборационистского движения (Kangeris, 1998: 141). Свои палаческие обязанности они добросовестно выполнили, некоторые с энтузиазмом, другие из-под палки. Большая часть органических националистов попала в капкан немецкого нацизма, ошибочно сочтя немцев своими союзниками. Нацисты были этому очень рады. Евреи были вырезаны начисто, в немецком тылу не орудовали «жидоболыневики», и вся эта работа была сделана руками коллаборантов с минимальным участием самих немцев.
БЕЛОРУССИЯ
В Белоруссии немцам не удалось опереться на пятую колонну. Коллаборантами стали немногочисленные антисоветские националисты, нашедшие убежище в Германии в 1920-х гг., когда Белоруссия оказалась под советской юрисдикцией. Их Планы А и Б несильно отличались от замыслов прибалтийских националистов. В 1941 г. белорусские националисты были близки к нацистам, разделяя их ненависть к «жидоболыневизму». Они вернулись на родину в обозе немецкой армии, но массовой поддержки не получили. Городское население было в основном русским, польским или еврейским. 90% белорусов были крестьянами, этим людям «от сохи» этнонационализм был глубоко чужд. У националистов не было социальной опоры ни на селе, ни в городе, хотя антикоммунистическая православная церковь приветствовала немцев, склонив к этому и многих прихожан. Командиры айнзацгрупп на Востоке сокрушались: «У белорусов практически отсутствует национальное самосознание... нет у них и ярко выраженного антисемитизма. Практически невозможно поднять белорусов на еврейские погромы. Этот народ пассивен и политически индифферентен». СС сделали мудрый вывод: если национализм слаб, то неоткуда будет взяться и антисемитизму в самом сердце Восточной Европы. Оккупационные власти заявили, что только те, кто будет работать с айнзацгруппами, получит должность в новой белорусской администрации. На призыв откликнулись добровольцы, почуявшие шанс успешной карьеры. Националисты провели отбор кадров среди антикоммунистов и антисемитов, и те возглавили вспомогательные полицейские батальоны (их называли «вороны»), общей численностью от 10 до 40 тысяч человек. В эти батальоны вошли и советские военнопленные. Командиры лично не знали своих подчиненных, но сработал эффект «снежного кома»: свежеиспеченные полицаи называли имена других надежных людей, годных для дела.
Как и обычно, профессиональные полицейские были самыми желанными кандидатами в каратели. Симон (Семен) Серафинович, житейски неглупый, но слабо образованный человек, вырос в польской Белоруссии. Вначале он служил в армии, потом стал полицейским. При поляках никакой карьеры он сделать не мог. Он влюбился в польскую девушку, но ее родители не разрешили брак: белорус – не ровня польке. Советская оккупация Западной Белоруссии подняла статус белорусов и принизила поляков. Именно тогда Серафинович женился на младшей сестре своей возлюбленной (оставшуюся часть польской семьи Советы выслали на восток). Шанс проявить себя он получил, когда пришли немцы, и предложил им сотрудничество. Дослужившись до сержанта, он стал начальником вспомогательной полиции в маленьком городке Мир. В немецкой форме, с карабином, верхом на коне, Серафинович упивался властью, которую ему доверили непобедимые немцы. Как и каждый белорусский полицай, он убивал любого, на кого указывали немецкие хозяева. Но если его подчиненные служили ради твердого заработка и нетрудной работы, то Серафинович «чужой крови не щадил». Он лез из кожи вон в надежде выслужиться перед немцами как антикоммунист (коммунисты отправили в лагерь его первую любовь!). Не будучи патологическим антисемитом, он был «очень суров» с евреями, видя в этих космополитах угрозу «национальному порядку». Нервное напряжение после тяжелой работы он снимал дикими пьянками и, напившись, буйствовал. Мы знаем эти подробности из уст его немецкого переводчика, скрывавшего свое происхождение еврея, который жил и выжил рядом со своим страшным хозяином, чтобы рассказать нам эту историю (Тес, 1990). Серафинович закончил свои дни в возрасте 85 лет в Британии. С его смертью прекратился единственный судебный процесс над военным преступником в Англии.
Вспомогательным подразделениям доверялось многое: от рутинной полицейской работы до жестоких расстрелов советских военнопленных и евреев. В пьяном угаре полицаи творили страшные зверства, которые смущали даже эсесовцев: взявши за ноги детей, они разбивали их головы об стену или живыми бросали в колодец, кинув туда для верности и гранату, насиловали девушек, а потом добивали их штыками (в рапортах СС особо подчеркивалось, что эти зверства – дело рук людей неарийского происхождения). Многие из них угодили и на фронт в составе Ваффен-СС, там они показали себя никчемными солдатами и под занавес войны поспешили сдаться в плен великодушным американцам. Некоторые военные преступники доживают свои земные дни как граждане США, они всячески выпячивают свой антикоммунизм, но молчат о причастности к геноциду евреев (Loftus, 1982; Piotrowski, 1998: 148-157). Несколько тысяч белорусских военных преступников – капля в море по сравнению с числом партизан и мирных жертв немецкой агрессии. Айнзацгруппы докладывали, что убийства евреев пробудили в местном белорусском населении «чувство неуверенности и даже отчаяния». Даже среди образованных людей ведутся разговоры, что «Советы таких ужасов не творили». «Нам трудно прогнозировать, к чему приведут применяемые меры. Настроения местного населения изменились в худшую для нас сторону, но в основном, они повинуется тем, у кого есть реальная власть». Там, где территорию контролируют красные партизаны, крестьяне «послушны воле их бывших господ».
«Большинство белорусов, оказавшись между молотом и наковальней, боялись всех» – такой вывод делает Хедлэнд (Headland, 1992, 118-119). На белорусской земле немцам пришлось убивать самим. Это была прифронтовая зона, и немецкие тыловые войска выполняли поставленные им задачи.
УКРАИНА
Гораздо больше коллаборантов оказалось на Украине. Кровавые еврейские погромы прокатились там еще в годы Гражданской войны. Украинский народ был разделен на две части между Польшей и Советским Союзом. И между ними была существенная разница. На Советской Украине евреям жилось легко и свободно. В 1930-е годы евреи составляли 5% населения и свыше 10% в коммунистической партии и Советах народных депутатов (Altshuler, 1990: 290-294). Поэтому они несли на себе клеймо исполнителей кровавых сталинских репрессий, о чем мы расскажем в следующей главе. И хотя немногие евреи были коммунистами, призрак «жидобольшевистского врага» в глазах многих приобрел зримые очертания.
Поскольку Сталин уничтожил большинство националистов в советской части Украины, оплотом украинского национализма стала более либеральная Польша. Их План А в очередной раз призывал к борьбе за национальную независимость. В 1920-е гг. украинских националистов впечатлил пример фашистской Италии, в особенности их парамилитарные формирования, столь необходимые для борьбы за свободу нации. Главная украинская националистическая организация ОУН провозгласила принципы свободы и демократии для этнических украинцев. «Украина для украинцев» – это стало их неизменным девизом. «Нация есть высшая форма органического человеческого сообщества». В 1930-е гг. националисты с надеждой посматривали в сторону Германии, им казалось, что нацисты, как братья по идее, помогут им освободиться и от советского, и от польского ярма, чтобы создать «биологически чистую», «органическую» украинскую нацию. Поляков, русских и евреев следовало «удалить». План Б заключался в этнических чистках, пока бескровных. Как и везде в Восточной Европе, большую роль играла религия. Украинская православная церковь69 апологизировала чистоту украинского национального духа. Как и в Румынии, на Украине оформился христианско-антисемитский национализм (Armstrong, 1963; Kosyk, 1986: док. 6, 44, 61, 68, 75; Motyl, 1980: 143; Piotrowski, 1998: 189-195; Weiner, 2001: 240-248).
Советский Союз занял польскую Украину в 1939 г. в соответствии с советско-германским пактом. Многие западноукраинские националисты, враги сталинского режима, нашли убежище в Германии. Сталинская власть была беспощадной, что побудило многих украинцев встать на сторону нацистов. В органах советской власти евреи были представлены не совсем пропорционально, и, как пишет Гросс (Gross, 2000: 98), местное население было поражено до глубины души: «Как дико, оскорбительно, невозможно было для украинца видеть еврея на любой должности – инженера, прораба, бухгалтера, администратора, учителя или милиционера» – и дело не в том, что евреев там было много, дело в том, что они вообще были!
Так началась любовь-ненависть между украинскими националистами и немецкими нацистами. Этот альянс радикализировался в момент нападения Гитлера на СССР и превратился в План Г – геноцид. На основе двух фракций ОУН были созданы два украинских айнзацбатальона, вымуштрованных СС70. В их задачу входила зачистка оккупированной территории от нежелательных элементов, то есть коммунистов и евреев. Не совсем ясно, насколько они были задействованы немцами в самих боевых действиях. При отступлении Красной армии НКВД расстрелял почти всех украинских политических заключенных. И естественно, что националисты жаждали отмщения. Евреи, снова поставленные перед выбором, с кем остаться – с фашистской Германией или Советской Россией, – отступали на восток с Красной армией, хотя и немногие были коммунистами, а их собственность и предприятия были экспроприированы Советами. Непонятно, верили ли националисты таким нелепостям СС, что «все евреи до единого служили большевизму», что во вскрытых захоронениях «не обнаружен труп ни одного еврея, расстрелянного НКВД». Впрочем, националистов не пришлось просить дважды – они с энтузиазмом принялись убивать. И дело вовсе не в том, что они попали в капкан нацистской идеологии. 24 тысячи евреев были убиты сразу, многие еще до того, как появились немцы. В некоторых городах, где утвердилась оуновская власть, прошла кровавая вакханалия резни. На Волыни массовые убийства сопровождались тотальным разграблением имущества; по мнению националистов, это было необходимым условием развития независимой украинской государственности, освобождением экономики от иностранного капитала. ОУН возвестила: «Каждый украинский город начинает жизнь с чистого листа. Приходи, владей, бери дело в свои руки» (Spector, 1990: 64-79, 238239; Zbikowski, 1993).
В докладах айнзацгрупп сообщалось, что отступающая советская армия при помощи евреев уничтожила сотни украинцев, прежде всего интеллигенцию; и теперь евреи стали жертвой праведной мести украинских патриотов. Оставляя город Кременец, красные расстреляли от 50 до 100 украинцев. Сообщалось, что с некоторых трупов была содрана кожа, поползли слухи о том, что несчастных сварили живьем, – в сознании христиан это воскресило миф о ритуальных иудейских жертвоприношениях. Возмездие было неотвратимым – 130 евреев были забиты насмерть, в казни участвовали и родственники расстрелянных украинцев. В жертву была принесена целая еврейская община – чуждый и враждебный народ, связанный с большевистскими преступниками. Дитер Поль (Pohl, 1996: 175-179) считает, что массовые расстрелы НКВД ожесточили до предела бойцов ОУН, спровоцировали геноцид, при этом антисемитизм стал основой националистической идеологии. Там, где закрепились оуновцы, беспощадной резне подвергались еврейские общины в тех районах, где польское население преобладало над украинским, погромов было значительно меньше. У евреев оставалось лишь два выхода – бежать или уйти в большевистское подполье. В немецких докладах говорится о том, что реакция местного населения была разной. Некоторые украинцы «активно сотрудничали», «приветствовали и с пониманием относились к жестким мерам». В других отчетах указывается на то, что «местные с равнодушием восприняли массовое уничтожение еврейства», отмечается «отсутствие среди украинцев расового и идеологического антисемитизма». «Равнодушие» к еврейскому вопросу немцы привычно объясняли нехваткой национального самосознания. Националисты убивать будут, считали в СС, но простых крестьян к этому склонить труднее. Западные украинцы, по-разному относясь к полякам и евреям, дружно ненавидели русских (Weiner, 2001: 248-256).
В украинских батальонах вспомогательной полиции общей численностью 35 тысяч человек в основном служили дезертиры из Красной армии или бывшие военнопленные. СС докладывали: «Мы тщательно отобрали политически благонадежных» – с помощью местных бургомистров и начальников полиции. Большинство пленных красноармейцев отказывались служить нацистам, несмотря на то, что согласие спасало их от лагерей. Другие шли на сотрудничество в надежде выжить, демонстрируя фальшивую лояльность немцам и их идеологии. Член ОУН, 19-летний Богдан Козий, судимый впоследствии как военный преступник, был самым подходящим кандидатом. Во фронтовой разведке вермахта служили в основном этнические немцы. Украинская полиция принимала участие в ликвидации гетто, к 1942 г. было уничтожено около 150 тысяч евреев. В одном из донесений звучит и такой пассаж: «Все лица азиатского происхождения, обнаруженные нами, тоже ликвидированы». Немцы отдавали приказы и отвечали за логистику, но, учитывая, что украинские вспомогательные батальоны численно превосходили части СД и немецкую фельдполицию чуть ли не в 10 раз, им было разрешено взять инициативу на себя и проводить ежедневные карательные операции по собственному почину. Те, кто выжил, называли этих убийц просто «украинцами», другие – «украинскими националистами» или даже «национальными комитетами» (Arad, 1989: 128, 140; Dean, 1996, 2000; Kosyk, 1986: 155; Sabrin, 1991; Sandkuhler, 1996: 409, 417). Выжившие считали, что национализм ничем не отличается от геноцида, точно так же думали о своих коллегах и эсесовцы.
Как обычно, мотивация карателей была разноплановой: стяжательство, идеологический национализм, месть, антикоммунизм, бытовой антисемитизм. После советского господства все эти чувства вылились в ненависть к «жидо-большевизму» (Arad et al., 1989: 210; Armstrong, 1963:158–159; Dean, 2000; Piotrowski, 1998: 209-237; Weiss, 1990a: 414; 1990b: 110). Многие националисты безрадостно осознавали, что геноцид был условием согласия немцев на независимость Украины, а этой надежды они никогда не теряли. Была и еще одна мечта – когда придет срок, использовать полученный опыт и обратить оружие и против Советов, и против Германии. Количество добровольцев в дивизии СС «Галичина» даже превысило необходимый штатный состав. Это боевое соединение получило благословение Украинской православной церкви. Ближе к концу войны 200 тысяч украинцев сражались на стороне вермахта, 20 тысяч стали оуновскими партизанами и воевали и с немцами, и с русскими. Примерно такими же силами располагали и советские партизаны на территории Украины. По их признанию, местное население не оказало им значительной поддержки (Weiner, 2001: 156-157). Националисты вели войну в лесах против Советов до 1950-х гг.
Сабрин (Sabrin, 1991: 242) утверждает, что «сотни тысяч украинских националистов разделили с немецкими нацистами ответственность за военные преступления, преступления против человечности, преступления коллаборационизма и были соучастниками... геноцида». Израильская комиссия по расследованию военных преступлений, более осторожная в своих оценках, считает, что 11 тысяч украинцев совершали убийства евреев или участвовали в насильственных депортациях, которые привели к гибели людей. По сравнению с соседними странами Украина дала максимальное число коллаборационистов, а еще больше украинцев приняли участие в грабежах и хищениях. Я не исключаю, что большинство народа спокойно согласилось с устранением евреев, не слишком задумываясь о том, какими методами это было сделано. Значительная часть Украинской православной церкви поддержала нацистов в их борьбе с коммунистической тиранией. И все же около 1000 священников с риском для жизни укрывали евреев. Среди этих клириков преобладали баптисты, но в благородном деле участвовали и украинские православные священники, а самую выдающуюся роль в защите евреев сыграл сам глава этой церкви. Вивицкий (Vivitsky, 1990:107) пишет, что экзарх благословил 550 монахов и монахинь на спасение 200 еврейских детей. Между тем любой украинский антисемит мог с легкостью выдать немцам и 200, и больше евреев. Большинство украинцев находились где-то посередине – они одинаково ненавидели немцев, коммунистов и евреев (Bilinsky, 1990: 381-382; Hilberg, 1993: 94-96, 289; Spector, 1990: 172-187, 243–256; Vivitsky, 1990; Weiner, 2001). Украинские крестьяне не испытывали особой любви ни к одной стороне, включая евреев. Их главной задачей было выжить.
«УКРАИНЦЫ»
Многих лагерных охранников называли украинцами. Некоторые исследователи считают, что это и были украинцы (напр., Piotrowski, 1998: 218-220). И нацисты, и евреи вешают это клеймо на вспомогательный персонал всех концентрационных лагерей в Восточной Европе. Возможно, что украинцы действительно были самой большой этнической группой в лагерной охране, но, скорее всего, это надо воспринимать как произвольный термин, такой же как «еврейские прихвостни большевиков» или «украинские прислужники немцев» – два народа-«отщепенца», но с абсолютно разными возможностями сеять смерть.
Большая часть вспомогательной лагерной охраны вербовалась из советских военнопленных. 3500 человек, согласившихся на это, были отправлены на несколько недель в тренировочный лагерь Травники, где инструкторами работали этнические немцы. После подготовки их рассылали группами по 90-120 человек по концлагерям и гетто. Персонал лагерей смерти «Акции Рейнхардт» был укомплектован 100 немцами и 500 «украинцами». Билинский (Bilinsky, 1990: 378-379) утверждает, что из 12 человек, погибших на учебных курсах в лагере Травники, лишь шестеро носили украинские фамилии, остальные были или немцами, или русскими. Украинский заключенный в Освенциме рассказал, что «украинское подразделение СС» состояло из русских, белорусов и кавказцев. За ними приглядывали немецкие эсесовцы. Кэрей (Кагау, 1996) описывает трудовой лагерь в Польше, где иерархическая пирамида была следующей: немцы, ниже – этнические немцы, потом поляки, украинцы, еврейские капо, привилегированные евреи и на самом дне – просто евреи. В таких условиях, чтобы заслужить благосклонность немецких боссов, этническим немцам, полякам, украинцам нужно было всячески демонстрировать антисемитизм.
Такая стратификация порождала коррупцию и жестокость; охранники избивали, насиловали, убивали своих жертв. Творимые зверства могли быть минутной прихотью, могли превращаться и в «воспитательный процесс», если у заключенных уже не было сил выходить на работу. И чаще всего украинцев ставили туда, где требовалась особая жестокость. Один из них рассказывал: «Когда мне дали дубинку, я почувствовал себя совершенно другим человеком». Узники говорили, что некоторые были исчадиями ада, а другие казались нормальными людьми. «Когда я смотрел на них и слушал, как они поют “Думку”, да с такой тоской, я не мог поверить, что те же самые славные ребята, только что беспощадно расстреляли в лесу партию заключенных», – вспоминает один из выживших. Как и у полицейских, так и у охранников были вполне шкурные интересы. Они не голодали, в отличие от своих земляков, их миновал ужас трудового рабства в Германии. Эти люди, большей частью из рабочих и крестьян устроились замечательно: им разрешалось красть и вымогать у евреев все, позволялся и секс. Водка облегчала душу, в этом напитке ограничений тоже не было. В отличие от немцев, их терзал страх, страх наказания за малейшую провинность. Когда у немецкого сержанта СС не получилось сразу запустить двигатель газенвагена в Белжецком лагере смерти, страшный Вирт наказал не его – он выместил свой гнев на «украинском» подручном, надавав ему оплеух (Trials of the War Criminals, Nuremberg, “The Medical Case”, Vol. I, 866). Эсесовцы не дали бы и ломанного гроша за жизнь «украинца». Они называли их «аскари», на языке суахили это означает туземные войска, подчиненные белым хозяевам. Этим словом выражалось расовое презрение. Еврей, выполнявший обязанности переводчика между немцами и белорусскими полицаями, утверждал, что белорусам некуда было деться – их назначили палачами (Тес, 1990: 102; ср.: Matthaus, 1996). Когда по недосмотру «украинцев», заключенные устраивали побег, немцы расстреливали охранников. Пери Броад, охранник Освенцима (Hoss et al., 1978: 181-182), рассказывал, что его коллеги из «низшей расы» верили, что «когда-нибудь их непременно расстреляют, потому что для немцев они чужаки». Был случай, когда 20 охранников решили бежать, вступив в перестрелку с эсесовцами. Двух они убили, сами потеряли семерых, шестерым удалось вырваться на волю, шестеро покончили жизнь самоубийством, одного схватили и повесили. За очищение от грехов и раскаяние приходилось платить дорогой ценой.
Выжившие узники описывают своих надсмотрщиков по-разному: среди них были садисты, более-менее приличные люди и равнодушные, как автоматы. В их поведении отражался и национальный тип. Польский железнодорожник из лагеря Собибор вспоминает:
Литовцы, охранявшие эшелоны, были куда страшнее, чем украинцы. Это были настоящие садисты: когда на остановках перевозимые заключенные просили отвести их в туалет, требовали врачебной помощи, воды, литовцы стреляли по ним вслепую через стекла вагонов. Они так развлекались – смеялись, шутили, заключали пари. С другой стороны, один охранник из Треблинки рассказывал мне, что пьяные украинцы тоже превращались в зверей, хуже нацистов. Они служили немцам идейно (Ashman & Wagman, 1988:172; Browning, 1992:52, 83-85; Sereny, 1974:157-159).
Антисемитизм, антикоммунистический органический национализм, жажда наживы, стремление выслужиться морально изуродовали этих молодых мужчин из Восточной Европы. В отличие от немцев, они испытали на собственной шкуре, что такое коммунизм, и хорошо помнили тяжелую руку Сталина. Как признавался сам Арайс, немцы повязали их кровью, заставили жариться в коллективном аду, превратили их в спившихся, огрызающихся, но рабски послушных учеников сатаны. Среди них были и идеологические фанатики, убежденные, что государство-нацию можно построить только кровавыми чистками. К геноциду они относились так же, как и идейные нацисты, веруя, что история пишется кровью, отбрасывая все моральные нормы. Другие, хорошо понимая, что давно преступили границы всего человеческого, решили до конца насладиться своим поистине сатанинским всевластием. Геноцид стал для них извращенным удовольствием.
СТРАНЫ-САТЕЛЛИТЫ: СЛОВАКИЯ И ХОРВАТИЯ
Две зависимые страны, созданные немецким нацизмом, находились в межеумочном положении. Они зависели от Германии, но были благодарны ей за государственность, хорошо понимая, что победа антигитлеровской коалиции вернет им прежних хозяев – Чехию и Сербию. Обе страны пользовались ограниченной автономией и даже не старались раздвинуть эти границы, попытавшись защитить евреев от нацистского геноцида. Евреями надо было пожертвовать, чтобы разделаться с истинными врагами. Словакия освободилась от Чехии, которая отныне была в полном подчинении у немцев. Таким образом, поверженный враг переставал быть врагом. Что касается хорватов, то вместе с немцами они продолжали воевать с непокорной Сербией. Хорваты жаждали крови сербов, и немцы здесь были ни при чем.
СЛОВАКИЯ
Между двумя мировыми войнами в Чехословакии проживали три основные этнические группы. Влияние фашизма среди чехов было ничтожным (Kelly, 1995), и даже чешский национализм был достаточно умеренным. Чехи не испытывали никаких симпатий к нацистской Германии, которая напрямую управляла чешскими землями. Чешские охранники немецкого концентрационного лагеря Терези- енштадт выполняли свои обязанности с крайней неохотой, – так считают уцелевшие узники. Судетские немцы вначале косо смотрели на Гитлера, но в 1938 г. упали в его объятия (Smelser, 1975). Но все же судетские немцы дали не так много военных преступников, что мы уже выяснили в восьмой главе.
А вот среди словаков оказалось много коллаборационистов. Старшее поколение еще помнило Габсбургскую монархию, дожившую до 1918 г., и упрямо сопротивлялось доминированию чехов. Слабая словацкая экономика проигрывала в соревновании с чешской, не имела развитой сети дорог и естественных торговых путей (Pryor, 1973). Как и большинство стран Восточной Европы межвоенного периода, образование и уровень грамотности были индикаторами социального и культурного прогресса. Бурное развитие чешской экономики, в том числе и за счет эксплуатации Словакии, укрепление культурной и языковой идентичности словаков подпитывали словацкий национализм, как это происходило и в других странах. Глинкова словацкая народная партия, воззвав к национальной идее, набрала 40% голосов на выборах и стала крупнейшей партией Словакии. Католические клирики и университетская профессура выдвинулись в партийные лидеры, а словацкие студенты оформили ее молодежное крыло. Церковь с сомнением восприняла демократизацию, в какой-то мере грешила антисемитизмом, но и к фашизму относилась с опаской. По мере ослабления Чехословацкой республики, словаки-националисты все более настойчиво выступали за независимость. Молодые радикалы объединились в полувоенную организацию «Глинкова гвардия». Они стали поклонниками Гитлера, что и вызвало раскол в партии. Агрессивная дипломатия рейха подорвала влияние умеренных, и в словацкой националистической партии выдвинулись лидеры, потребовавшие «очистить землю Словакии от чужеродных элементов». Манифест от 1938 г. декларировал: «Мы будем поддерживать все нации, борющиеся против жидомарксизма, его идеологии, революций и насилия». После аннексии Чехословакии Гитлер отблагодарил Глинкову партию однопартийной конституцией в новообразованной Словакии (El Mallakh, 1979; Felak, 1994; Havranek, 1971; Jelinek, 1976; Leff, 1988; Nardini, 1983; Nedelsky, 2001; Schmidt, 1983; Vago, 1987: 294-295; Zacek, 1971). Если словаки и подвергались дискриминации в Чехословакии, то она была весьма мягкой. Стоило ли заходить так далеко? Ведь теперь, после раскола страны, Словакия стала марионеткой Гитлера.
Глинкова партия содействовала «окончательному решению» до середины 1942 г. Не ослепленные идеологическим фанатизмом, не разделявшие расовую нацистскую концепцию антисемитизма, словаки, тем не менее, без особых уговоров выдали Германии евреев в качестве побочного продукта своего Плана А – национальной независимости. Были у них и вполне приземленные мотивы. Нацисты вводили налог на каждого еврея, а в случае конфискации и распродажи еврейской собственности правительство получало свою долю. Венгерские пограничники обратили внимание на то, что Глинкова гвардия не спешит с депортацией богатых евреев (получая за это взятки), щадит цыганских музыкантов, и если неким было заменить еврейских мастеровых и торговых магнатов, то и их не дает в обиду.
Со временем словаки начали уклоняться от сотрудничества в «еврейском вопросе». В середине 1942 г. немецкий дипломат писал, что «депортации стали непопулярными в широких кругах населения». Словаки ужаснулись тому, как немцы относились к русским и евреям, и стали все чаще дезертировать с фронта. Немцы же не желали отвлекать армейские части для контроля над Словакией, во всем положившись на Глинкову гвардию, особенно после совместного подавления словацкого восстания 1944 г. Но пыл националистов быстро остывал по мере того, как приближалось поражение Германии (Hilberg, 1978: 458-473; Jelinek, 1989; Rothkirchen, 1989; Schmidt, 1983: 165). Характерно, что наиболее тяжкие военные преступления совершили молодые фанатичные словаки, а не образованные радикалы и протофашисты из Глинковой гвардии.
ХОРВАТИЯ
В межвоенный период Хорватия была частью Югославии под управлением консервативного и авторитарного короля Александра. Хорваты боролись с гегемонией сербов, создавших в предвоенные годы незначительную протофашистскую партию, в которую входили студенты, семинаристы, священники Сербской православной церкви. Эта полуклерикальная партия ориентировалась на румынскую модель фашизма и социально опиралась на деревенскую бедноту. Куда более серьезной силой были сербские четники. Это было парамилитарное, националистическое, но не фашистское движение. По мере того как усиливалось сопротивление хорватов, король Александр все больше надеялся на враждебных им четников, что, в свою очередь, радикализировало хорватскую оппозицию режиму (Avakumovic, 1971: 138; Djordjevic, 1971: 130; Kuljic, 1998: 828; Vago, 1987: 294-295). Ультраправыми хорватскими националистами были усташи («повстанцы»). Движение, созданное по образу и подобию итальянского фашизма, быстро набирало силу в борьбе с четниками, и вскоре его численность перевалила за 30 тысяч человек. Формально усташи считались фашистами, но по сути они были органическими националистами, провозгласившими хорватов «европейцами и готами, отличными от таких восточных славян, как сербы». Другие этнические группы могли ассимилироваться в сербскую нацию при условии принятия католицизма. В эту организацию устремилась молодежь, ее лидерами становились студенты и интеллигенция, поддержку оказывали и католическое духовенство, и молодые рабочие, необъединенные в профсоюзы. Парамилитарные формирования возникли в горном пограничье на стыке с Сербией и Боснией. В тех опасных краях у каждого хорватского крестьянина была винтовка. В Хорватии фашизм расцвел на почве национальных противоречий Югославии, где врагами считались не коммунисты и евреи, а где шла война всех против всех. Евреев убивали, чтобы ублаготворить немцев, но те же евреи сражались в движении Сопротивления.
В 1941 г. вермахт оккупировал Хорватию. Немецких солдат встречали с радостью. Лидеры усташей вернулись из эмиграции и провозгласили (марионеточное) «Независимое Государство Хорватия». Их поддержала католическая церковь и депутаты от Крестьянской партии в количестве достаточном для формирования парламентского большинства. Фашистский режим имел послушный парламент, не имевший практически никакого влияния на вооруженных усташей. За четыре года в обоюдной резне погибло много югославов. И по сей день противоборствующие стороны размахивают военной статистикой тех лет, как обоюдоострым оружием, что делал, например, Франьо Туджман, бывший президент Хорватии. Миркович (Mirkovic, 1993; цит. по: Hayden, 1996: 746-748) оценил потери сербов в 487 тысяч человек (7% всего сербского населения), хорватов – в 207 тысяч (5%), мусульман – в 86 тысяч (7 %), евреев – в 60 тысяч (78 %), цыган – в 27 тысяч (31%). В этой братоубийственной войне зверства совершали все вовлеченные стороны. В Югославию вторглись сразу два государства – Германия и Италия. Каждое преследовало свои цели, каждое воевало со своими врагами. Две главные силы Сербии – партизаны Тито и праворадикальные четники – сражались друг с другом, но также и с немцами, итальянцами и усташами. Четники провозгласили идею сербского национализма, коммунисты Тито апеллировали к интернационализму. Часть хорватов из Далмации воевали вместе с партизанами против немцев и итальянцев, а итальянцы помогали отрядам четников. Боснийские мусульмане оказались в огненном кольце и воевали против всех сразу. Но поскольку мусульмане боялись сербов больше, чем хорватов, многие из них сотрудничали с гитлеровцами. Именно из них была сформирована дивизия Санджак. В общей сложности на стороне немцев воевало 140 тысяч югославов из основных этнических групп, исключая, разумеется, евреев (V6lkl, 1998).
Мы должны разобраться во всех этих сложностях, не только чтобы понять ход Второй мировой войны, но и для того, чтобы дистанцироваться от схематичной послевоенной националистической трактовки событий, которая породила так много мифов, оживших во время кровавых событий 1990-х гг. Но если отбросить в сторону второстепенное, то самые чудовищные военные преступления совершили хорватские усташи, и именно хорватские сербы, если не считать евреев, стали наиболее пострадавшей этнической группой. Они смогли отомстить за себя. После капитуляции 1945 г. и последовавшей кровавой резни среди всех уничтоженных хорватов усташи составили примерно треть.
Геноциду в классическом смысле подверглись исключительно евреи и цыгане. Политика усташей в отношении сербов ограничивалась «дикими» депортациями и насильственной ассимиляцией. От 200 до 300 тысяч сербов были вывезены на территории, контролируемые немцами. Многие погибли в ходе депортаций. От 240 до 350 тысяч православных сербов были насильственно обращены в католицизм. Католические священники и францисканцы тщательно прочесали территорию компактного проживания сербов: православных крестьян ставили перед выбором – «или принять католицизм или отправиться в концентрационные лагеря». Сербы к тому времени хорошо усвоили, что концентрационный лагерь для большинства означает смерть, так что особого выбора у них не было. Эта практика напоминала немецкие кровавые чистки в оккупированной Польше, где принималось в расчет социальное и имущественное положение потенциальных жертв. Это был бесспорный политицид: предприниматели, православные священнослужители, интеллигенция, зажиточные крестьяне уничтожались в первую очередь. 38% из 577 православных священников, проживавших на хорватской территории в апреле 1941 г., были убиты за 7 месяцев. 58% были депортированы, 4% оказались в тюрьме или бежали (Ramet, 1992: 150-151). В некоторых районах сербы были вырезаны подчистую. Казалось, что эта часть Европы была отброшена в эпоху религиозных войн Средневековья. Все это оправдывалось этнической идеологией усташей. Министр иностранных дел расставил все точки над i: «В Хорватии не так уж и много настоящих сербов. Большая часть православных (то есть сербов) – это на самом деле хорваты, которым иностранные завоеватели навязали чуждую им веру. Наш долг – вернуть их в лоно Римской католической церкви» (Shelah, 1990: 77). Усташи заявляли о своей цели еще откровеннее: одну треть надо изгнать, одну треть обратить в католиков, одну треть убить. На две трети их мечта сбылась. По переписи 1921 г. сербское население на территории Независимой Хорватии составляло 1,6 миллиона человек. К 1944 г. эта цифра снизилась до 600 тысяч, то есть 63% стали жертвами чисток.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги