Журка спустился с тяжелой бадьей по шаткой, скользкой лестнице в хлев. Тусклая желтая полоса из приоткрытой двери избы ломалась по ступеням, пропадала у ясель. Ноги мягко ступали по прелому навозу. Буруха ткнулась мордой в Журкино плечо, шумно дохнула.
— Не балуй!
Шершавый язык лизнул руку. Собака прижалась к ногам, заскулила. Журка пошарил в карманах, вытащил сухарь:
— На!.. Взять бы тебя, Егерь, с собой, да лаешь.
Потрескивали в печи дрова. Шипел большой черный чугун с картошкой. Фитиль керосиновой лампы ради экономии был прикручен, но и такой скудный свет в зимнюю темень веселил сердце.
— Все крутит на дворе? — спросил из-за переборки Журов-старик, справившись с кашлем.
— Вьюжит. Да оно так и лучше.
Это ответил Миша. Пришел уже! Он был в подпоясанном ремешком пальтишке, которое было ему узко и коротко, в руках держал шапку из оленьего меха с длинными ушами.
— Немцы злющие и все кричат: «Дрофа, печь!» Чурки колю, а рядом солдат — сосулька сосулькой! Спрашиваю: «Откуда? Аус Старой Руссы? Дальше не пускают. Слабо вам Ленинград взять? Слабо?» Разозлился — словно понимает!
— Дрофа, печь! Дрофа, печь! — пискнули на печи голоса и захихикали. Из-под овчины торчали три головы, уже давно следившие за Мишей.
— Так и глазеют, — зашипел Журка, достал из запечья теплые портянки. — Ничего от них не скроешь.
— Лыжи проверил? Дорога трудная.
— Не привыкать…
Миша подошел к печке:
— В школу ходишь, Леша? Закон божий учишь?
— Учу-у.
— Что сотворил бог на третий день?.. Ну!..
— Деревья, траву, — протянул Лешка.
— Природу. А солнце когда создал?
— Солнце?.. Кажись, на четвертый.
— Как же могли расти травы без солнечного света?
— Ну-у?..
— Вот тебе и «ну»! Бог в первый день создал свет, да? А светила небесные — только на четвертый день. Так? Что ж освещало в первые дни?.. Придешь в школу, скажи, что все это — сплошное вранье. Скажешь?
— Не скажу-у. Лизавет Ванна линейкой бьет.
Журка отрезал ломоть и завернул в тряпицу. Затянулся ремнем, нахлобучил заячью шапку.
— Ну, ничего! Недолго осталось ей вас мучить. Прощайте, орлы запечные! — крикнул Миша.
Метель намела сугробы, залепила избы. В проулках стонал ветер, озоровал над заглохшим селом. Из Лехиной избы доносились пьяные голоса, надрывалась гармошка: урядник угощал полицаев самогоном.
Должино исчезло во мгле. Ни звездочки! Тучи, тучи… Ветер сечет лицо, перехватывает дыхание.
Начались гривские поля. Мальчики спустились с пригорка к замерзшему ручью. Где-то здесь, меж ракит, должна быть баня. Не она ли чернеет? Ребята сошли с лыж, с трудом отворили занесенную снегом дверь низкого сруба. Пахло гарью, дегтем, веником.
— Грейся. — Миша вынул из ранца пачку листовок, запрятал под пальто, вышел.
Вначале было слышно, как похрустывали его валенки: «скрип-скрип-скрип…» И все стихло.
Оставшись один, Журка заскучал. От однообразного посвиста ветра клонило в сон. Парнишка подставил лицо к разбитому оконцу, чтоб ветерок прогнал дрему, но отяжелевшие плечи, голова, спина искали удобной опоры, тогда наступало приятное облегчение, легко, невесомо падал куда-то. Борьба с дремотой утомляла. Кто там в оконце? Провалится за сугробом, вылезет, опять исчезнет Желудок! Никто из должинских так не махал руками при ходьбе.
— Все в порядке. А ты чего выскочил?
— Я-то?.. Да так…
— Теперь во-о-он туда… — В тусклом лунном свете едва-едва виднелись очертания ветряной мельницы.
А снег все валил и валил.
От мельницы ребята свернули влево, пересекли дорогу, пошли окраиной мелколесья.
Миша остановился:
— Сейчас будет рига. Там дожидайся.
— Ты что, бывал здесь?
— Какой был уговор? Ни о чем не спрашивать!
«Строит из себя командира…» Впрочем, долго Журка сердиться не мог.
Показались засыпанные снегом избы.
— Иди за мной… — Миша подхватил лыжи под мышку, оглядываясь, подошел к избе, постучал в ставень три раза. Потом еще повторил.
В сенях их встретил мужчина в тулупе внакидку. Журка ничего не видел в темноте, держался за Мишку, а тот шел, как свой.
— Не ждал, не ждал, — одобрительно рокотал басовитый голос хозяина. — Погодища-то! Сеет, веет, крутит, мутит, сверху рвет, снизу метет. Не плутанули через мхи?
— Нет. Шли хорошо.
— Смел, смел, Михаил. Как мамаша?
— Спасибо, здорова.
— Ну, грейтесь.
Хозяин исчез за ситцевым пологом. Миша пошел за ним. О чем-то они там шушукались. Потом, не зажигая лампы, хозяин поставил глиняную миску со щами. Журка подсел к печурке, снял валенки, размотал портянки, стал сушить. То же самое сделал и Миша.
Хозяин подал им по деревянной ложке.
— Хороши гости, вот только угощать больше нечем.
…Портянки и варежки не успели просохнуть, потные рубашки неприятно прилипали к телу. После теплой избы лихорадило. Ветер сразу взял мальчиков в переделку, едва они спустились с крыльца. Лыжи отяжелели, ноги подкашивались, одеревенели руки.
…А под Москвой шло наше наступление. О наступлении говорилось в листовках.
И несли ребята радостную весть о наступлении из села в село.