Волхов не замерзает

ЧЕМ ЧЕЛОВЕК ХОРОШ

Немецкие солдаты приходили, потом уходили, шли дальше — линия фронта отошла на восток, оставив в тылу у немцев село Должино. А однажды должинцы пробудились раньше петухов от веселого крика за околицей:

— Наши вернулись! Будто в долгую непогодь проглянуло солнце, будто предутренний сон не уходил: в селе — красноармейцы!..

Даже деды-домоседы, малыши высыпали на улицу.

— Родимые вы наши, вернулись-таки!

— Мы уж вас заждались…

Тугоухий дед Терентий кричал:

— Что, сынки, никак войне конец?

Не читали люди то, что ясно было написано на лицах воинов, — хотели видеть то, чего страстно желали, чего ждали всей душой. Вышедшие из окружения бойцы исхудали, обросли щетиной. Мятые, измызганные шинели. Что ж, не с парада идут. И хотя пришедшие ничего обнадеживающего не говорили, торопились идти дальше, расспрашивали про окрестные деревни — есть ли там немцы, сколько, — все же село пребывало в каком-то радостном опьянении: пришли свои!

Все, что было в печах и на погребицах попрятано от немецкого брюха, хозяйки тащили на улицу. Старики отдавали свои кисеты с бесценным самосадом. Бойцы жадно пили молоко из горшков, наслаждались куревом, обжигая пальцы и губы крохотными «бычками». Женщины наскоро простирывали портянки и рубахи. Мальчишки вовсе обалдели, воробьиными стаями облепили фронтовиков.

Когда же хватились Лехи — того и след простыл. Думали: в овсы с Егоровым спрятался или на болото сбежал. Оказалось — хуже…

Немецкий батальон внезапно ударил с Овинной. Недолга была радость, трагедия закончилась еще быстрее. Советское подразделение, выходившее из окружения, все полегло на Семеновском лугу.

…Кричало жадное воронье, кружившееся над теми, кто еще недавно принес короткую радость. С Семенова луга доносились редкие выстрелы.

Миша с ужасом глядел на следы боя.

Немков наклонился к Мишиному уху:

«В школьном саду они своих захоронят, потом придут собирать трофеи… Припрятать бы оружие… Смотри, гранаты не тронь. С ними надо умеючи…»

Журку не пришлось долго искать. Через несколько минут он стоял перед Мишей, переминаясь от холода босыми ногами, и повторял слова клятвы, не понимая, к чему они:

— «Даю слово пионера, что ни под пытками, ни под дулом ружья не раскрою тайны и не буду спрашивать о том, что не говорят мне… Око за око, кровь за кровь! Смерть фашистам!»

— А теперь идем собирать оружие. Прячь в ботву!

— Так бы и говорил сразу, — буркнул Журка.

Мальчишек мутило. Подавляя страх, они бродили, делая вид, что помогают взрослым убирать трупы, украдкой откидывали в картофельник винтовки, цинки с патронами.

Нина Павловна, Таня и Анна Ивановна — старшая сестра Немкова — укрыли в колхозном парнике несколько раненых воинов. Ночью их перенесли на одеялах в дом, где жила учительница.

Это не могло долго оставаться тайной. Учительнице и Сашиной сестре Анне Ивановне Немковой пришлось посвятить в свой секрет надежных односельчанок. Кто дал подушку, кто одеяло, белого материала на бинты; кто сварит чугунок супа или принесет яичек, медку; кто помоет пол, постирает. Миша и ребята его звена: Журка, Васек, Копченый, Люба, звеньевая другого звена Граня Еремеева — собирали лечебные травы, носили воду, караулили. Если подходил посторонний, Нина Павловна по их сигналу появлялась у себя на крыльце. Впрочем, к ней теперь не многие и заходили; нашлись такие, кто остерегался лишний раз показаться рядом с бывшей депутаткой.

— Нина Пална!

На пороге — Журка. Бледный, испуганный.

— Нина Пална, урядник!

Раненые зашевелились, приподнялись на постелях.

— Постой, Павловна… — Анна Ивановна, решительно остановив учительницу, вышла в коридор.

А Губан уже тут, загородил собой свет в открытой двери:

— Ты што здесь околачиваешься?

Маленькая женщина, не отвечая, боком-боком подтолкнула Леху напротив, в сельсоветскую комнату:

— Я к тебе все собиралась, Алексей Яковлич, а ты и сам тут…

— Где Васильева?.. Не задерживай, ну-ка… — Но Анна Ивановна упрямо не давала пройти. Взгляд ее стал испытующим, тяжелым.

— Вот что, Леша, нечего нам в прятки играть. Все равно узнаешь. Приютили мы раненых наших парней…

Губан даже кулаком хватил по столу:

— Вы что?! — Чиркнул себя пальцем по горлу: — Под петлю подводите!.. Не пустой, значит, слух ходит…

И тут опять заговорила Анна Ивановна. Послушать ее — выходит, что от этого дела Лехе Губану одна польза. Земли у него теперь много, за старание еще прирежут. Кому обрабатывать? Не самому же. А раненые подлечатся — бери в батраки! — куда им иначе податься?..

Черт побери, а ведь и впрямь дело говорит эта пигалица! В селе остались только персонал немецкого лазарета с охраной и обозная команда. От немцев можно госпиталь и скрыть, а вот донесешь в комендатуру, то еще не известно, что будет, — от немцев ли, от партизан…

— Где парни? Может, инвалиды совсем. Пойтить взглянуть.

— Да зачем их пугать! Крепкие мужики, подлечить только надо.

Губан на всякий случай пригрозил:

— Не думай вокруг пальца меня обвести. Смотри, несдобровать… — на этот раз ушел.

Саша сказал сестре:

— Вижу, все эти твои поручения неспроста. С кем-то ты связана. Сведи и меня, слышишь…

Не сразу дала ответ. Через неделю сказала:

— Достала пропуск в Хотовань. Пойдем, если не раздумал.

Но повела Сашу не в Хотовань, а за Гривами повернула к Савкину хутору. Пришли в покосившуюся сараюшку. В углу притулился столярный верстачок, на крюке — пилы.

Человеку, обросшему бородкой, представила:

— Это мой братец.

Братец почувствовал на себе изучающий взгляд темно-карих глаз, очень молодых, слегка насмешливых.

— По личности видите, — сказала сестра, скорее гордясь, чем осуждая, — горяч и крут.

— Крутой нрав не бывает лукав. — Кареглазый взял с верстака кисет, протянул Саше и сам свернул цигарку.

— Анна другое хочет сказать, — на смуглых скулах монтера проступил румянец. — А по-моему, вали что есть, выкладывай начистоту: «Сидел, мол, братец».

Аннушкин знакомец, видно, не любил лезть другому в душу. Он и слушал и не слушал вроде. А сестра рассказывала. На вечеринке Саша пьянчугу пробовал урезонить. И за это нож в спину получил. Тут бы милиции дело передать, а братишка сам догнал обидчика и как следует проучил.

— Чего ж церемониться? И я б так поступил, — усмехнулся столяр.

— Рассудили иначе. Пришлось отбыть срок. Анкету себе подпортил. В армию не взяли. — Немков насупился, непривычно робея и досадуя на себя за эту робость. — Или с таким пятном и в партизаны не сгожусь?

— В партизаны?.. Кто ж у вас, в Должино, войдет в отряд, если даже создать его? Люди в военном отношении не подготовлены, семьями по рукам-ногам связаны. — Или хитрит или просто от попавшего дымка прищурил глаз.

— Можно и другим оружием действовать…

— Каким же?

Столяр, словно не слыша, подобрал с пола колобашку, экономным и сильным ударом молотка вогнал в нее два больших гвоздя:

— Вчера парнишка — имени его не скажу — положил такую штуковину на дорогу, в самую колею.

— Я понимаю.

В общем договорились: мост в Демино надо подпилить. Мост здоровый и на виду, одному трудно, но в деревне есть еще один мужичок, Василий Еремеев. Вдвоем — полчаса работы.

— Василий Федорович? — Саша восхищенно покрутил головой: «Ты смотри, и Анна и Еремеев заодно». Потом спохватился: — Может, не подумавши, берете? Смотрите! Такого, как вы, можно выгодно продать…

Незнакомец только засмеялся.

— Сказанул! Я товарища Немкова знаю по совместной работе…

— По какой это совместной работе?

Недоверчиво пригляделся. Смутно знакомые глаза незнакомца откровенно смеялись.

Вспомнил Саша: столбы вместе подпиливали когда-то. Рассмеялся, крепко пожал протянутую руку:

— Говорили-говорили, а имени-отчества не знаю.

— Зови просто Павел.