За Семью Преградами

==== Глава 36. Принятая жертва ====

— Расслабьтесь, — тихий голос Найрин плыл сквозь помещение, медленный и вязкий, будто ртуть. — Прогоните прочь все мысли, не думайте ни о чем. Есть только Огненная в вашей груди, есть только Ее свет и Ее тепло. Ощутите, как Она наполняет вас.

За окнами темнела ночь, полная звезд и мерцающего снега. Сугробы уже отяжелели, дряхлые, закостеневшие после долгой зимы, и первое весеннее солнце подтапливало их, с каждым днем слизывая раскаленным языком слой за слоем старого снега, делая их все ниже, все слабее. Горы полнились сыростью, влагой, что испарялась с поверхности сугробов и теперь стояла в воздухе, оседая на одежде и волосах, покрывая лицо тонкой влажной пленкой. Сильно пахло сосной и камнем, и этот запах пробивался даже сквозь толстые бревна стен Зала Совета. И вдыхая его, Рада чувствовала, как в груди все сильнее и сильнее разгорается пламя. Будто в топку в груди кто-то швырял одну за другой охапки трескучей, ярко горящей сосны. И правда, Огненная, Твое дерево. Смолистое, разгорающееся так быстро, горящее так жарко.

— Огненная течет в ваших венах. Огненная дышит в вашем сердце. Огненная в вас.

Рада почти чувствовала это. Невыносимое давление на грудную клетку, где за толстым слоем мяса и костей пылало все ярче, наполняя всю ее, пронизывая ее насквозь своими лучами, маленькое солнце. С каждым днем здесь оно росло, будто семя, брошенное в жирную черную почву, становилось все больше, превращаясь из крохотного огонька свечи в ревущий лесной пожар. Она задыхалась, не в силах переносить его жар и давление, и она молила, молила с каждым днем все сильнее, чтобы этот жар разгорался еще больше, чтобы он поглотил ее, заполнил ее всю.

Огненная, я все отдала Тебе. Все, чем я была, чем владела, все, что любила, все, к чему стремилась. У меня нет больше ничего, кроме меня самой. Так возьми же меня Себе целиком.

Комочек в груди раскалился до трескучего полымя кузнечного горна. Рада дышала, и ей казалось, что раскаленный воздух проходит через все поры ее тела насквозь. Перед закрытыми глазами не было ничего, лишь темнота, в которой медленно перетекали золотые волны. Так было всегда, когда она уходила в себя, когда сосредотачивалась в медитации вместе с искоркой и анай. Они все говорили, что видели что-то, что им приходят образы Роксаны, пламени, Великой Мани. Рада не видела ничего, лишь золотые волны, переливающиеся сквозь нее, словно шумливый прибой в напитанный солнцем летний день.

Позволь мне увидеть Твои глаза. Позволь мне хоть раз взглянуть в Твое лицо. Почему Ты не приходишь ко мне, Грозная?

Ей все время казалось, что она все делает не так, что она недостаточно стремится, что ее желание все еще не настолько искренно, чтобы Грозная ответила. Все было так просто там, за Семью Преградами, когда каждый миг жизнь буквально висела на волоске, и что-то невыносимо живучее в ней, что-то невероятно жадное до следующего удара сердца и следующего вздоха само тянулось к Великой Мани, моля ее о помощи. Рада помнила, как все тело страстно желало Ее присутствия, как каждая клетка распахивалась Ей навстречу, словно ставни на окне, которые выбило резким порывом ветра. Теперь же все шло так медленно, с таким трудом. Казалось, что кто-то забил ее тело в жесткие дубовые колодки, и оно стало неподатливым, несогласным сотрудничать, совершенно инертным. И Рада была заперта в нем, будто в клетке.

Роксана, я смогу. Я смогу!

Зажмурившись еще больше, Рада изо всех сил сосредоточилась на золотой пульсации в груди, прогоняя прочь все мысли. Подумать она успеет и позже, а сейчас не было ничего важнее этой весенней песни между ребер, этого дыхания свободного ветра, этого сладкого запаха сосен, наполняющего ее какой-то невыразимой свежестью. Она и сама не понимала, что именно делает, но принялась раздувать это пламя, поднимать его вверх. Будто дрова, она бросала в огонь Роксаны свою любовь, первый смех сына, застывшие на фоне закатанного неба листочки березы, шепот моря в густых ночных сумерках. Все то, что было ей так дорого, все то, что заставляло ее сердце петь и биться чаще.

Пламя росло, становясь все больше и больше, как костер Жриц в черную зимнюю ночь. Рада ощущала, как оно медленно движется вверх, проходя сквозь напряженную точку в горле, еще выше, к буквально раскалившемуся, словно горшок с углями, черепу. Между глаз невыносимо заболело, но она отказалась реагировать на боль и взметнула его еще выше, прямо к точке в темени, моля, зовя, крича мысленно Роксане. Услышь меня, Грозная! Ведь я горю для Тебя!

Тело стало странно чужим, каким-то чересчур вязким, тупым. Ноги и руки потеряли чувствительность, пальцы онемели, и Рада отстраненно ощутила, какие они холодные. И сразу же отбросила прочь эти чувства. Это было неважно сейчас. Значение имело только движение вверх.

С новой силой она сосредоточилась в голове, проталкивая и проталкивая огонь, поднявшийся в ее собственной груди, еще выше, в точку, которую смутно ощущала над головой. Ее собственный череп стал таким твердым и тяжелым, словно на голову надели чугунную кастрюлю. Рада нажала еще сильнее. Это был всего лишь череп, всего лишь кусок кости и ничего больше. Разве он действительно мог помешать току энергии? Разве он действительно мог замедлить или остановить ее, если она с такой легкостью пронизывала его, не встречая препятствия, раньше, когда лилась на голову Рады водопадом?

А потом вдруг что-то случилось. Рада вырвалась.

Пустота. Пространство без края, границ, пределов. Мягкость нежнее белого пухового перышка, сгущенная сила, дрожащая от собственной энергии, пульсирующая, как огромное сердце. Отстраненно она все еще чуяла собственное тело, но это было больше не важно. Радость золотыми потоками лилась вниз, наполняя всю ее, радость первого вздоха, возвращения домой, радость птичьих песен и земляничных полей, радость торжествующих лучей творящего жизнь света. И Рада пила ее громадными глотками, пила и все никак не могла напиться. Она и была этой радостью, она была этим светом.

Роксана! Выше! Здесь не было движения, потому что не было тела, не было ничего, ни верха, ни низа. Но она все же двинулась, взбираясь все выше и выше. Туда, где свет становился разреженным ничто, где каждая частичка сияла, заключая в себе миллиарды миров и первое семя. Туда, где свет был всем.

Грудь стиснули тяжелые обручи, сердце ударилось, один раз, другой, а потом вдруг принялось молотить так, будто она бежала со всех ног на крутой горный склон. Рада ощутила вытягивание. Словно что-то, накрепко привязанное к этому сердцу, тянуло ее обратно, все быстрее и быстрее. Она медленно скользнула внутрь собственной плоти, и громадное светлое над ней отдалилось, отступило, оставшись смутным ощущением на грани чувств. Оно все еще было здесь, оно всегда было здесь, но она уже отвернулась от него. Лучшее слово Рада вряд ли смогла бы подобрать.

Она вздохнула, едва вспомнив, как это делать, вздохнула аккуратно, потому что тело чувствовалось едва ли не совсем мертвым. Только сердце в груди невыносимо колотилось в ребра, буквально душа ее этим стуком. И дар Роксаны за ребрами все также пылал солнцем, обжигая нутро.

Одно за другим возвращались чувства, словно тело вспоминало, как это: управлять самим собой. Руки и ноги онемели и не двигались, пальцы чувствовались ледяными, будто она держала их в сугробе. Болела шея из-за того, что ее голова свесилась слишком низко на грудь. Кровь перестала приливать к черепу, и когда Рада попыталась поднять голову, перед глазами закрутились ворохи черных мух. Потом вернулось ощущение пространства, плоскости и объема, ощущение воздуха на коже, других людей вокруг. Рада окончательно пришла в себя, встряхнув головой, и осмотрелась, часто моргая глазами, перед которыми с трудом, но выстраивалась картинка происходящего.

На полу недалеко от горящего очага кружком сидели Найрин, Лэйк и Торн, скрестив под собой ноги. Глаза их все еще были закрыты, лица не выражали ничего, кроме спокойствия, расслабленные тела каким-то странным образом держались в вертикальном положении, хотя саму Раду скрючило в три погибели. Искорка лежала рядом на полу, вытянувшись во весь рост, и вид у нее был изможденным. В последнее время нисхождения силы к ней были такими сильными, что она не могла выдерживать их сидя и ложилась. Глаза искорки были открыты, она медленно моргала, глядя в потолок и возвращаясь в себя.

Рада шевельнулась, постаравшись поднять руки, но те, словно безвольные тряпки, только сползли с колен, холодные и нечувствительные. Не слушались и ноги. Лишь сердце бухало в груди, грозя лопнуть в любой миг, и всего на один его бешеный удар Раде стало страшно. Она сразу же отогнала прочь все чувства, взмолившись Роксане. Найрин часто повторяла, что главное — не бояться, что бы ни происходило. Страх вносил дисгармонию в общий процесс и мог сильно навредить и даже помешать ушедшей в предначальную тишину душе вернуться в тело.

Успокоившись, она принялась осторожно шевелить плечами, разрабатывая руки. Очень медленно, но ток крови все-таки восстановился, и ладони ощутили первые болезненные признаки приближающейся судороги. Рада еще успела вдохнуть, а потом судорога выкрутила жилы, едва не швырнув ее на пол и заставив прикусить губу, чтобы не вскрикнуть. Несколько секунд ее било, не отпуская, потом чувствительность вернулась, и самые обычные иголочки онемения вонзились в подушечки ледяных пальцев, а Рада поняла, что наконец-то может управлять ими.

Кажется, еще ни разу я не уходила так далеко. Надо быть осторожнее.

Рада выровняла дыхание, приказав себе вдыхать и выдыхать медленно и осторожно, хорошо размяла, растерла друг о друга ладони, пока не убедилась, что они вновь теплые и гибкие. И только после этого начала потихоньку разминать ноги. Здесь дело обстояло еще хуже. Сколько бы она ни терла, ни щипала, а ноги чувствовались двумя мягкими кусками мяса, и даже кости в них теперь были словно желе. С опаской глядя на то, как безвольно волочится ее стопа по полу, пока она осторожно руками выпрямляла согнутую ногу, Рада на миг задумалась, а могут ли вот так просто сломаться кости? Если она, например, поставит ногу в неудачное положение, и атрофировавшиеся мышцы не выдержат нагрузки?

Атмосфера изменилась, став более густой, более насыщенной и искрящейся. Рада уже научилась чувствовать этот переход. Он означал, что из медитации выходят и остальные, возвращаясь обратно в свои тела. Первой открыла свой глаз Лэйк, и взгляд синего льда из-под густых черных ресниц был таким пронзительным, что Рада поежилась. Иногда ей казалось, что эта женщина сама была силой, к которой Рада так отчаянно тянулась, буквально состояла из нее, хранила ее в себе, как колодец — воду.

Следом за ней пришли в себя Найрин и Торн, и несколько минут они продолжали молчать, восстанавливая сердечный ритм и дыхание, приводя в порядок онемевшие конечности.

— Глубоко сегодня, — первой проговорила Лэйк, разорвав краткой фразой тишину Зала Совета. Взгляд ее все еще был невыносимым, но сила уже медленно затухала, сворачиваясь где-то в глубине ее существа.

— Сильный день, — сипло согласилась Найрин, часто смаргивая и на ощупь находя ладонь сидящей рядом с ней Торн.

Рада взглянула на лежащую на полу искорку, к которой вернулся нормальный теплый цвет лица, и, едва вспомнив, как говорить, тихонько спросила ее:

— Все нормально, искорка? Хочешь попить?

Та только кивнула, часто моргая и без какого-либо выражения глядя на Раду.

Ноги все еще были ватными и непослушными, и Раду сильно покачивало из стороны в сторону, но она, все же, поднялась и прошагала к столу, на котором в большом медном чайнике стыл чай. Плеснув в чашку, она неуклюже вернулась к искорке и дала той напиться. Руки у нее были холодные, словно лед, а зубы выстукивали дробь по краю чашки.

— Все меняется, — задумчиво проговорила Торн за спиной Рады. — Никогда я еще не чувствовала ничего подобного. Никогда Роксана не была так сильна.

— Я думаю, это потому, что мы начали взывать к Ней несколько иначе, — отозвалась Найрин. — Мы никогда раньше не шли на контакт вот так, намеренно, в полном покое. И ты права, что-то действительно меняется. Кажется, будто Она ближе. Среди нас.

Рада лопатками ощутила чужой взгляд и обернулась через плечо как раз вовремя, чтобы заметить, как Найрин отводит глаза в сторону. Они уже не раз говорили о том, что Рада с искоркой могут быть теми двумя эманациями Небесных Сестер из четырех, знание о которых пришло к Найрин, когда она работала над Источником Рождения в самом конце Великой Войны. И если поначалу эта мысль заставляла Раду вздрагивать каждый раз всем телом, а внутри шевелилось какое-то странное, лихорадочное предвкушение, то теперь она уже не чувствовала ничего. По большому счету это было и неважно. Даже если Великая Мани выбрала их для какой-то цели, даже если они действительно были не совсем людьми, а чем-то большим, Раду это больше не волновало. Я сделаю все, что Ты от меня хочешь. Я выполню Твою волю, веди меня.

Наверное, это и было самым сложным для нее — расслабиться. Оказалось, что самые простые вещи на этом свете давались тяжелее всего. Рада всегда привыкла сама идти по жизни, бороться за себя, выбирать свой собственный путь, решать. Она всегда всего добивалась собственными силами, даже когда ей помогали, шагала она все равно сама. И впервые в жизни она столкнулась с чем-то, что невозможно было контролировать.

Золотой комочек дара в ее груди не зависел ни от ее желания, ни от ее стремления, ни от ее настроения. Он просто был, днем и ночью, когда она тренировалась, ела, спала, когда она любила искорку или дышала сосновым запахом гор. И, как бы она ни пыталась усилить его, как бы ни хотела, чтобы он уже во что-то превратился, стал чем-то иным, открыл ей свое чудо, ему все было нипочем. Просто этот огонь день ото дня рос внутри, становясь все сильнее, набираясь мощи, пропитывая ее грудную клетку, заполняя ее. И единственный способ дать ему вырасти быстрее был в том, чтобы не мешать ему. Открыться целиком и полностью, отдать себя в руки Роксаны, позволить Ей Самой решать, что делать с Радой.

Это было гораздо интимнее, чем даже близость с ее искоркой, ведь она отдавала Роксане не только свое тело, свои эмоции, свою любовь. Она отдавала все, до самого последнего волоска, все, чем она являлась, она отказывалась от любого поползновения собственной воли, от любой попытки содействовать, сделать, свершить. Полная сдача, с распахнутыми руками и открытым сердцем. И это было очень страшно и очень тяжело.

— Кажется, вы принесли нам даже больше, чем мы показали вам, — усмехнулась Лэйк, и ее низкий голос вырвал Раду из размышлений. — Я никогда не чувствовала Роксану… так. И никогда не почувствовала бы, если бы ты, Лиара, не показала нам, как идти к Ней навстречу.

— Я просто делаю так, как чувствую, первая, — неловко пожала плечами искорка, и Рада слегка обняла ее, помогая держаться прямо. Каждый раз после медитации искорка слабела и не сразу могла начать самостоятельно передвигаться.

— Как и мы, Светозарная. — Найрин мягко улыбнулась ей, и на щеках ее расцвели глубокие ямочки. — Поистине, ваше место здесь, среди нас.

— Да, — твердо кивнула Лэйк, и взгляд ее вновь обрел привычную собранность и четкость. — И время пришло. Так что приходите в себя, попейте, отдышитесь, и пойдем. Ведьмы не слишком любят ждать.

Рада вскинула голову, не понимающе глядя на Лэйк.

— Что ты имеешь в виду, первая? Куда пойдем?

— Я поговорила с Мани-Наставницей и со Старейшей Способной Слышать, — негромко сообщила Лэйк. — Естественно, что вы слишком взрослые для того, чтобы проходить первую инициацию вместе с Дочерьми. К тому же, вы прошли Семь Рубежей, а потому вряд ли вам нужно учиться ориентироваться в лесу, — уголок ее губ дернулся, намекнув на улыбку. — Так что сегодня вечером Старейшая и Жрицы проведут вам церемонию принятия долора и обреют виски.

— Мы просто ждали весеннего равноденствия. С завтрашней ночи начнется восход на небо Грозной и Ее время, так что лучший момент сложно придумать, — добавила Найрин, широко улыбаясь.

— Вот как!.. — Рада заморгала, не совсем понимая, что только что произошло. После возвращения в тело внутри все еще стоял золотистый туман переживания, и ей сложно было сразу осознать, что говорит им Лэйк.

Прошло уже две недели с тех пор, как они вернулись из Мелонии. Жизнь вошла в привычную колею, проходя в тренировках и общении с разведчицами, в вечерних медитациях вместе с царицей, первым клинком и зрячей. Рада едва успела оправиться после прощания с сыном, этот удар оказался гораздо чувствительнее, чем она ожидала. Потому она все больше старалась нагружать себя, чтобы не думать о свернувшейся под сердцем клубком боли, и первый клинок Торн с удовольствием гоняла ее по Ристалищу каждый день, следя за тем, чтобы ее обучение было максимально интенсивным.

Рада уже успела освоить нагинату и немного катаны, хоть с последними было пока еще очень сложно. Левая рука у нее была не так хорошо развита, как правая, удар оставался медленным, каким-то слишком слабым…

— Подожди, что?! — вдруг дошло до Рады, и она вытаращила глаза на царицу. — Сегодня нас примут в клан?!

— Да, Рада, — хмыкнула Лэйк, отбрасывая кивком головы с лица короткую челку.

— Совсем примут? И мы станем одними из вас? — уточнила она, все еще не веря.

— Да, — кивнула царица, а Торн добавила:

— Официально вы будете числиться Младшими Сестрами до того, как завершите последнюю инициацию у Источника Рождения. Великая Царица пожелала, чтобы это случилось как можно скорее, так что пора вам уже обзавестись долорами.

— Но мы же всего несколько недель у вас! — глаза искорки расширились от удивления и надежды, на щеках выступил румянец. Рада ощутила, как ее ладошка сильно сжала ее руку и мелко подрагивает от волнения. — Мы еще не слишком много знаем, не много умеем!..

— В вашей груди поет Огненная, — пожала плечами Лэйк так, будто все это объясняло, а Найрин, широко улыбаясь, только рукой махнула:

— Научиться, сколько раз нужно кланяться и с кем первым заговаривать, а с кем нет, вы еще успеете. Но самое главное у вас уже есть — ваше стремление, ваша сила духа. Только для того, чтобы вырастить ее, анай учатся так долго и упорно. Так что вы готовы для принятия долора.

— Ох!.. — только и смогла сказать Рада.

Она взглянула на искорку, чувствуя, как в груди поет и поет золото. Та была такая красивая, такая родная, такая солнечная сейчас! Свет огня из чаши Роксаны собирался на донышках ее штормовых глаз и освещал все ее лицо мягким сиянием, брови разгладились, на губах цвела широкая улыбка, и Раде вдруг вспомнилось, как она выглядела за Гранью. Неземное мое чудо, самая красивая моя песня, самая волшебная сказка! Вот и пришло наше с тобой время. Вот мы и стали частью чего-то гораздо большего, чего-то огромного. И пройдет совсем немного времени до того, как я смогу положить долор у твоих ног по традиции анай и взять тебя в жены. Сделать, наконец, то, о чем я и не смела мечтать.

Только внутри у Рады все равно что-то тихо-тихо скреблось. Как жучок, что исподволь точит старое дерево, покрывая его несмываемыми узорами, глубокими бороздами одному ему известного орнамента. А смогу ли я стать частью этого народа? Смогу ли я быть одной из них?

Рада ощутила, как внутри кольнуло, и опустила глаза, не в силах смотреть в глаза Лиаре. Что-то в ней было иным, что-то, что не давало ей возможности целиком и полностью отдать себя этому народу. Казалось, это было даже сложнее, чем открыть себя для Роксаны, но почему-то Рада чувствовала, что это правильно. Что так и должно было быть.

Сложно было объяснить это щемящее чувство. Ощущение дороги, которая никогда не кончится, вечно стремясь к закату, в который, как в океан без дна, падает оранжевое солнце. Ощущение ветра, мчащегося без границ по миру, ветра, что всегда был молодым и сильным, ветра, который не удержали бы никакие обычаи, никакие законы, никакие правила. Что-то большее было там, за этим крохотным скребущимся внутри древоточцем. Чья-то улыбка, обещающая чудо, чей-то голос, что шептал не бояться, чьи-то руки, лежащие на ее плечах.

Рада решилась, выдохнув весь воздух из легких, а потом склонилась перед Лэйк до самого пола, едва не ткнувшись носом в плетеную из тростника циновку. Кажется, так она еще никому и никогда не кланялась, но это было и неважно сейчас.

— Царица, я должна кое-что сказать тебе, — хрипло проговорила Рада, чувствуя, как две тяжелые ладони, что лежали на плечах, легонько щекочут ее тело огненными прикосновениями, подбадривая и помогая.

— Говори, Рада, — спокойно отозвалась Лэйк.

Всем телом она чувствовала на себе полный тревоги взгляд искорки, но сейчас нужно было быть честной. Абсолютно честной, потому что иного пути потом у нее уже не будет.

— Никогда в жизни я не хотела нигде остаться, никому служить. Никогда я не хотела быть частью какого-либо народа, какого-либо общества. Я всегда была одна и сама по себе. И только здесь мне захотелось остаться, среди вас. Только тебе служить. — Рада вскинула глаза, глядя на Лэйк, и та кивком головы показала ей выпрямиться. Говорить было сложно, но и правильно, и золото выливалось из ее груди вместе со словами, которые с таким трудом подбирал язык. — Нет мечты более великой, нет дороги более правильной, чем та, по которой вы идете. И я горда, что вы приглашаете меня идти вместе с вами. Но я чувствую что-то… — она замялась, пытаясь подобрать слова. — Я чувствую, что я не должна быть связана. Ни именем, недаром же у меня его столько раз отбирали и давали вновь. Ни домом, потому что это лишь место, определенное место, которое рано или поздно тоже превращается в клетку. Ни народом, потому что интересы народа всегда выше интересов одного человека. А я иду туда, куда ведет меня что-то внутри меня. Я иду за этим голосом, за этим пламенем. Я не знаю, когда и как Великая Мани призовет меня, я не знаю, что Она готовит для меня, и все что я могу и хочу делать — это идти по Ее дороге. Может случиться момент, когда Она прикажет мне уйти отсюда, когда Ей понадобится мое присутствие в другом месте, и что тогда? Получится, что я предам мой народ и людей, сделавших для меня так много? Принявших меня в свой дом? Я не могу так, первая, пойми.

Искорка вновь сжала ее руку, ободряя ее, и почему-то, хоть Рада совсем и не понимала почему, на ее губах была полная любви, нежности и неземного света улыбка, будто Рада сделала что-то хорошее, что-то очень правильное. Торн смотрела на нее задумчиво, потирая пальцами длинный подбородок. Найрин почему-то тихонько улыбалась, часто моргая и глядя в пол, словно вспомнила что-то очень дорогое для нее самой.

А Лэйк вдруг в ответ точно так же низко поклонилась Раде, как кланялась она сама какие-то несколько мгновений назад. Рада опешила, глядя на то, как царица разгибается и смотрит на нее, а в ее синем глазу пляшут лукавые огоньки.

— Много лет назад, в разгар Великой Войны, я заключила сделку с кровными врагами моего народа и отправилась на развалины запретного для анай города, чтобы узнать правду, которая могла уничтожить мой народ. Я пошла потому, что глубоко внутри себя знала — мне нужно туда идти. И это была воля и зов, непреложный приказ, который невозможно нарушить. На развалинах города я узнала о том, что никаких Небесных Сестер не существует, а мой народ, которым я так гордилась, — лишь следствие чудовищного эксперимента, уничтожившего целую расу. И что нам противостоит сила, в десятки раз превосходящая нас числом. И что мне нужно убить одну из самых сильных цариц анай, а потом заставить весь мой народ прекратить вражду с кортами, длящуюся две тысячи лет. — Лэйк уже улыбалась, и эта улыбка совсем изменила прямые и твердые черты ее лица, сгладила их, смягчила. И свет, что обычно лился из ее глаза и буквально заставлял хребет Рады сгибаться пополам, сейчас был нежным, как первые весенние листочки, только-только выбравшиеся из тугих почек. Остальные анай тоже улыбались, глядя то на царицу, то на Раду, и на лицах их было написано что-то очень важное, чего она все никак не могла понять, хоть и отчаянно пыталась. — Я всегда чувствовала волю, что ведет меня, — продолжила Лэйк, — и руки, что направляют. Я не сомневалась, когда они направили меня против вековых устоев моего народа, против сильнейшей царицы, обычаев и священных правил, против самой веры. Я верила лишь этим рукам, и, в конце концов, они спасли мой народ. Так что я прекрасно понимаю, о какой воле ты говоришь.

Рада ощутила, как в груди развязываются туго скрученные узлы тревоги, как что-то расслабляется, распрямляется в ней, вставая на место. Лэйк прямо взглянула ей в глаза.

— Когда Небесные Сестры и Их Великая Мани позовут тебя, я не встану на твоей дороге, и я отпущу тебя в тот же миг, как ты того захочешь. Не в нашей власти знать, что на уме у Грозной, мы можем лишь следовать Ее воле, принимая ее всей душой. И я бесконечно рада, что ты наконец-то поняла это. Потому я все же зову тебя к нам, Рада Черный Ветер, если тебе того захочется. И клянусь, что никогда не встану между тобой и судьбой, которую выбрали для тебя Небесные Сестры.

Лэйк протянула ей ладонь. Рада смотрела на нее во все глаза, чувствуя, как что-то происходит сейчас вокруг них. Весь мир затих, весь мир стал одной единственной золотой струной, протянутой между ладонью Лэйк и ее собственным сердцем, гулко стучащим в груди. И впервые в жизни Рада поверила, что эта женщина никогда не обманет ее.

Она протянула руку и твердо пожала ладонь Лэйк, а потом вновь глубоко склонилась перед ней.

— Я принимаю тебя, как свою царицу, Лэйк дель Каэрос. Я клянусь повиноваться тебе во всем и хранить верность до тех пор, пока такова будет воля Небесных Сестер.

— А я принимаю тебя, Рада Черный Ветер, как часть своего народа, — проговорила царица, и в ее голосе слышалась улыбка. — И клянусь, что никогда не сделаю ничего, что могло бы запятнать твою честь или остановить исполнение задачи, к которой ты идешь.

В глазах защипало, а огонь в груди вдруг превратился во что-то иное. В колкий горячий сгусток слез, которые так и стремились вылиться из ее глаз вместе с невероятным облегчением, которое она сейчас испытывала. Все вставало на свои места, все выпрямлялось, принимая то положение, в котором и должно было быть. Эти полтора месяца, что они с искоркой провели в становище Сол, Рада до смерти боялась, что ее выгонят отсюда, если она не согласится подчиниться царице Лэйк из-за того неумолимого зова внутри нее, что, она точно знала, рано или поздно позовет ее в путь. И теперь сама Лэйк принимала ее, соглашалась учить и вести ее ровно до тех пор, пока Раде не нужно будет уходить. Она дает мне столько, сколько, кажется, никто в моей жизни еще не давал. Возможность жить и учиться здесь, с ними, дом, свадьбу с искоркой, детей с ней, еще один шанс попробовать заново, еще один шанс стать той, кем я должна была быть с самого начала. Есть ли дар более ценный, который можно получить от смертной женщины в этом мире? Слезы все-таки навернулись на глаза, и она зло сморгнула их, надеясь, что никто этого не заметил. У анай было не принято слишком ярко проявлять свои чувства, хоть Найрин и поминала мимоходом, что эта традиция уходит в прошлое. И все же, Рада хотела быть, как они.

— А ты, Лиара? — Лэйк взглянула на искорку. — Ты согласишься стать частью нашего народа?

— Да, моя царица, — искорка вдруг счастливо рассмеялась, тоже моргая часто. Глаза ее были влажными. — Кажется, я всегда была его частью, хоть и не знала об этом.

— Думаю, так оно и есть, — с затаенной улыбкой кивнула царица. — Ну а теперь пойдемте. Саира уже должна бы все подготовить. Она терпеть не может ждать меня, так что будет лучше, если мы поторопимся.

Рада поднялась, приобнимая искорку за плечи и чувствуя себя легкой, будто перо, которое подхватил и уносил все выше и выше ветер. Золотая легкость после медитации так никуда и не делась, опустившись внутрь нее и теперь пропитывая той же странной, нечеловеческой радостью все ее тело. Найрин и Торн улыбались им с искоркой, позволив выйти следом за Лэйк первыми. Рада едва заметила, как набросила на плечи черную шерстяную куртку, трясущимися пальцами застегнув ее на все пуговицы. Сейчас в горах уже было теплее, и дубленка не требовалась.

Взять в свою ладонь маленькую ладошку искорки было сейчас так важно, так дорого. Каждый миг наполнился значением, каждая секунда обрела смысл и вес. Рада ощущала правильность в глазах своей любимой, сияющих ярче тысячи звезд, красивее тысячи нимф. В том, как впереди нее шагала, расправив плечи, ее царица, в том, как поднимался над горами сырой ветер, наполняя ее волосы запахом сосен и весны.

Впереди посреди Плаца горел высокий костер. На его фоне виднелись сотни и сотни фигур, собравшихся здесь в этот поздний час, когда дневная работа и учеба уже были закончены. Все внутри Рады задрожало от золотого предвкушения, от волнения, полного радости.

Сквозь прохладный ночной воздух плыла странная, волнующая сердце мелодия барабанов, флейт, скрипок. Песни анай были совсем не такими, как те, к которым привыкла Рада. Надрывные, полные какого-то невыносимого голода, тоски, желания, с нечетким, часто рвущимся ритмом, с переливчатыми нотами, от которых звенело сердце. Она уже несколько раз за время пребывания в становище слышала, как играли музыканты по вечерам на Ристалище, когда кому-нибудь хотелось потанцевать. Но обычно вместе собиралось всего две-три сестры, а сейчас музыка плелась как минимум десятком инструментов, и каждый играл так, как шептало ему сердце. Потому мелодия переливалась всеми красками мира, журчала ручьями, громыхала камнепадами, складываясь в одну Песню из многих голосов, каждый из которых только подчеркивал и дополнял другие.

— Как красиво!.. — вздохнула Лиара, закрывая глаза и вслушиваясь в музыку. На лице ее отражались блики огромного костра. Рада не удержалась и поцеловала ее в висок, притянув к себе кудрявую голову.

На фоне костра танцевали закутанные в белое Жрицы. Впервые Рада видела их так близко. Они сталкивались несколько раз за эти недели в лагере, но покрытые татуировками, почти налысо выбритые женщины лишь улыбались ей и уходили прочь, не подходя близко. Найрин объяснила ей, в чем тут дело. Жрицы сберегали культуру анай, все они являлись любовницами Огненной, и их святость не позволяла им входить в непосредственный контакт с чужеземцами. Причем считалось, что это как раз для блага чужеземцев, ведь исходящая от Жриц святость могла заразить их и повредить их душам и телам.

Сейчас Жрицы танцевали на фоне громадного пламени, то и дело приникая к нему, обнимая его руками и распустившимися за спиной огненными цветами крыльев, словно оно и вправду было живым, было Самой Роксаной, сошедшей к ним на землю. Они двигались так плавно, зовуще, тягуче, подчиняясь рисунку музыки и пляске огненных языков, взметающихся в черное небо, что у Рады дух захватило. Из-под краев белых шерстяных балахонов Жриц виднелись татуировки: огненные языки пламени, покрывающие все их тело, причем казались они частью кожи, ее обычным цветом, а не нанесенным сверху рисунком.

Чуть в стороне от костра стояла группа ведьм, целиком замотанных в белые балахоны, причем капюшоны были надвинуты так низко, что лица Способных Слышать терялись в темноте. Впереди, поддерживаемая какой-то высокой ведьмой, стояла маленькая худая фигурка, слегка подрагивая от напряжения. Лэйк говорила, что это — Старейшая становища Сол, но Рада никогда еще не видела ее вживую.

Их заметили еще издали, и Каэрос приветственно загомонили, закричали, заулюлюкали, вскидывая руки. Рада смущенно улыбнулась, вновь притягивая к себе искорку, будто ища у нее поддержки, отвечая на кивки приветствующих ее сестер. Теперь она знала уже почти всех в этом становище, а кое с кем у нее сложились отношения, которые можно было бы назвать дружескими.

Сзади подошла Торн, склонившись к ним с Лиарой и негромко проговорив:

— Помните, чему я вас учила, и следуйте всем приказам царицы. И все будет хорошо.

— Спасибо, первая! — тихонько поблагодарила искорка, а Рада только кивнула. Горло от волнения пережало так, что она не могла ни слова вымолвить.

Царица шла первой, и Каэрос расступались перед ней, почтительно кланяясь. У костра на фоне танцующих Жриц стояла Держащая Щит Саира, сложив на груди руки и нетерпеливо постукивая ногой по снегу. Увидев Лэйк, она что-то негромко ей сказала, и царица ответила, кивая головой.

— Я люблю тебя, Рада! — искорка вскинула на нее свои огромные глаза, горящие гораздо ярче поднимающегося к небу костра.

— И я люблю тебя, искорка, — ответила она, ощущая всем телом сводящую с ума нежность.

Потом они вышли к самому пламени костра, остановившись в нескольких шагах от танцующих Жриц. Каэрос сомкнулись за их спинами, постепенно замолкая и наблюдая за церемонией. И Жрицы, чьи взгляды были затуманены, словно под действием каких-то опьяняющих веществ, тоже медленно остановились, расходясь в стороны от костра и все еще продолжая пританцовывать, улыбаясь кому-то невидимому. Музыка стала чуть тише и спокойнее, а Способные Слышать запели мантры, непонятные слова на тягучем языке, от которых череп Рады начал вибрировать, будто кто-то колотил ложкой в пустой котел, а пульс участился, заставляя все тело буквально дрожать от нетерпения.

Лэйк развернулась лицом к клану и вскинула руку. Все разговоры мигом прервались, и на становище пала тишина, которую буквально пропитывали насквозь пропеваемые Способными Слышать мантры под тихую музыку.

— Огненноглазая, Ревнивая, Жестокая! Дарящая Жизнь и Жизнь Отнимающая! — громко возвестила Лэйк, и сердце Рады дрогнуло в груди. Лэйк говорила так, словно обращалась к кому-то родному, близкому, давно знакомому. И атмосфера вокруг нее сгустилась, а огненные руки на плечах Рады нажали сильнее, став ощутимее. — Сегодня прими в ряды Свои Своих Дочерей, созревших для того, чтобы со славой нести Твое яростное знамя! Прими тех, кто доказал свою силу, свою ловкость, свою храбрость, кровь, данную Тобой, звенящую и сверкающую, как Твои небесные копья! Прими тех, кто держит в руках будущее Твоих детей до скончания времен!

Бесновались языки костра, отражаясь в единственном глазу царицы Каэрос, играя на длинном белом шраме через все ее лицо. Она кивнула им с искоркой, и Рада опустилась на колени в снег, без единой мысли, без единого чувства, вся состоящая из глухо бухающего в ушах сердца. А одна из Жриц обогнула костер и направилась к ним с искоркой, неся что-то в руках. Рада сощурилась и разглядела алый шелк, из-под которого тускло поблескивали две костяные рукояти.

Долор — душа анай, говорили Каэрос, и на поясе каждой из них, к какой касте она бы ни принадлежала, висел этот клинок. Никто так и не смог объяснить Раде, откуда именно пришел этот обычай, но зато все, как одна, Дочери Огня твердили, что ничего важнее долора у них нет. Он доставался из ножен только в нескольких случаях в жизни. Когда анай вызывала на бой другую анай; когда делала предложение женщине, с которой хотела связать судьбу; когда проводила ритуал добровольного принесения в жертву Богини собственной жизни из-за проступка или нежелания жить дальше — уходила с долора. Только увидев костяную рукоять в руках Жрицы, Рада вдруг наконец всем телом поняла, что их и вправду приняли.

Опустившись на колени перед ней в снег, Жрица улыбнулась ей, а потом вытянула из свертка долор и потянулась к голове Рады. Та не отдернулась, подставляя виски. По традиции волосы будущих Младших Сестер состригали впервые в жизни во время первой инициации, оставляя лишь длинный хвостик на затылке, как память о том, кем они были раньше, как знак преемственности поколений.

Изогнутое, волнистое лезвие долора, отражающее языки пламени громко хрумкало над ушами Рады, когда Жрица быстро и аккуратно отрезала ей лишние пряди. Ветер непривычно вплелся в совсем короткие волосы, холодил сырым дыханием затылок. Всего несколько минут, и все было кончено. Жрица поцеловала Раду в лоб, пробормотала мантру и вложила в ее руки долор, а потом пересела в снег возле искорки.

А Рада все смотрела и смотрела на волнистое лезвие и рукоять из потемневшей кости. На то, как вбирает в себя клинок пламя костра. Она никогда не была частью какого-либо народа, она никогда не чувствовала себя причастной к чему-то великому. Она всегда была одна, сама по себе, наедине с собственной борьбой и со своими бесами мхира. И вот теперь, впервые в жизни, она перестала быть одинокой. И в ее руках лежала ее собственная душа, такая же, как и у всех анай вокруг, заключенная в волнистый клинок с костяной рукоятью.

Над густыми кудряшками Лиары Жрица билась гораздо дольше, чем над прямыми золотистыми прядями Рады. Но, в конце концов, управилась, поцеловав в лоб и ее. А потом быстро собрала на снегу их пряди и принялась сплетать вместе, в одну косу. Закончив, Жрица поднесла косу в руки Старейшей Способной Слышать, и та с трудом, при помощи поддерживающих ее ведьм, подковыляла к костру.

— Как волосы, скрученные, сплетенные вместе, так же и вы будете одним целым, — нараспев забормотала надтреснутым высоким голосом Старейшая ведьма, бросая косичку в огонь. — Пред Очами Богини, в Ее пламени, станете вы сплетенными, скрученными, едиными, и сгорите с Ней, когда придет ваше время!

Кажется, будто прямо сейчас они на самом деле благословили нас, связав нашу судьбу. Рада взглянула на искорку, чувствуя, как любовь переполняет ее грудь, задыхаясь от нежности, которой горели обращенные на нее бездонные глаза Лиары. Кудряшки ее теперь было совсем короткими и смешно топорщились в стороны, открыв взгляду слегка оттопыренные ушки. Кажется, будто это и есть наша свадьба. Самая настоящая, гораздо более красивая, чем все, что я только могла представить.

— Поднимитесь, Младшие Сестры Каэрос!

Поддерживая искорку, Рада поднялась во весь рост, вдыхая терпкий запах сосен, снега, зимы с едва слышной ноткой паленой шерсти, с которой Роксана приняла ее жертву. Все я отдаю Тебе, Огненная. Все, что только есть у меня.

Ей казалось, что теперь церемония кончилась, но Лэйк вновь заговорила, и ее низкий голос звучал тихо и напряженно:

— Сейчас вы находитесь пред Ее Очами, и именно Она оценивает вас, рассматривает вас и выбирает тех, кто однажды станет Ее любимицами. Вы уже заплатили цену, отдав Ей свою память и прошлое, ушедшее вместе с вашими волосами. Теперь вы должны принести Ей то, что есть вы, отдать Ей свое тело.

Рада заморгала, удивленно глядя на Лэйк. Об этом их никто не предупреждал, и она просто не знала, что произойдет дальше. Что значит: отдать тело? Какой-то символический ритуал?

— Вы никогда и никому не расскажите о том, что случится, когда Она дотронется до вас. Вы никогда не будете хвалиться этим, гордиться этим или кичиться этим. Как мани гладит свое дитя, так и Роксана обнимет вас в первый раз, благословляя на ваше будущее.

Лэйк отступила на шаг назад, стоя теперь на самом краю пламени и протягивая руку к костру. Способные Слышать запели странную песню, единственную песню со словами, которую Рада здесь пока что слышала:

— Прими, о Мани, Дочерей Своих! Прими к Своим рукам, к Своим стопам!..

Песня барабанов и скрипок вновь зазвучала громче, настойчивее. А Рада все не понимала, что ей надо делать, рассеяно глядя то на Лэйк, то на такую же сбитую с толку искорку.

— Шаг вперед, Младшие Сестры! — приказала Лэйк. — Погрузите левую руку в огонь в знак того, что отдаете себя Ей!

Рада вздрогнула. Не этого она ожидала. Она-то думала, что ритуал будет символическим, как эта штука с косичкой. Два перепуганных огромных глаза искорки поднялись на нее, но Лэйк неумолимо указывала им обеим на костер. Твердо кивнула Найрин из-за ее спины, подняв левую руку и закатав рукав на ней, чтобы видны были татуировки пламени. Рада сглотнула. Раз нимфа смогла это сделать, сделаю и я. И ничего страшного со мной не случится.

Сжимая в правой ладони долор, она шагнула вперед. Огонь дышал раскаленным жаром, но отчего-то сейчас Раде не было больно. Она сделала еще один шаг, и рядом с ней точно также двигалась искорка. Теперь пламя ревело прямо возле ее лица, пламя выше человеческого роста на громадном кострище из толстенных сучьев. И угли раскатывались в стороны от него, самые настоящие угли, только жара не было. Или его просто не было для Рады? Ведь снег вокруг костра широко протаял, оголив прошлогодние пожухлые травы, мелкие камешки и сухие листья.

Выручай, Огненная! Больше не сомневаясь, Рада погрузила левую руку в огонь, прямо по самое плечо.

Золотой свет на миг ослепил ее, напитав все тело, тот самый золотой свет и мягкое прикосновение радости, что всего какие-то минуты назад окружали ее во время медитации. Рада дышала, дышала ими, чувствуя, как все тело, будто губка, впитывает эту силу, пьет ее жадно, никак не может напиться и молит дать еще и еще. Как в тот миг, когда впервые Великая Мани позволила ей ощутить Свои руки.

Вокруг был лишь свет и еще что-то. Рада сощурилась, пытаясь понять, что это. Какая-то фигура танцевала в огне впереди, огромная, сильная, высокая, будто горы, и от нее распространялись невыносимые волны силы. Забыв, как дышать, Рада видела рыжий ворох кудрей, больше похожих на языки огня, два пламенника глаз, молнию в протянутой к ней навстречу руке. А потом два огненных крыла обхватили ее со всех сторон, и все в один миг кончилось.

Рада ощутила, что сидит на сухой земле возле самого костра, который продолжал реветь, взметая высоко вверх свои языки. Сырой ветер холодил ее стриженую голову, колени ощущали колкие камушки сквозь тонкую ткань штанов. В уши ворвалась торжествующая песня скрипок, барабанов и флейт, крики анай, странные тягучие песни Способных Слышать. Она обернулась к искорке, сидящей рядом с ней с потерянным видом. Искорка вытянула перед собой левую руку и смотрела, смотрела на нее во все глаза. Рукав ее куртки обгорел до самого плеча и чернел обугленным краем. На руке от ладони до локтя виднелся ставший частью кожи узор из алых языков пламени. Они пульсировали изнутри светом, будто уголья, на глазах затухая и превращаясь в рисунок, точно такой же, как и у всех остальных анай. А еще выше, на предплечье, чернел символ анай — четыре закрученные посолонь капли в кругу, острыми концами наружу.

Не понимая, что только что произошло, Рада поднесла обе свои руки к глазам. В одной был зажат долор, другую, рукав на которой тоже сгорел до самого плеча, украшали огненные символы. Еще несколько секунд Рада во все глаза смотрела на свои татуировки, а потом выдохнула, поняв, что уже очень давно не дышит. И обернулась к Лиаре.

Искорка смеялась, и по щекам ее текли слезы.

— Мы смогли, Рада! Мы смогли! — звонко вскрикнула она, бросилась Раде на шею и обняла ее так крепко, что дух захватило. Ее сладкий запах заполнил ноздри Рады, смешавшись с ароматом смолы, гор, сырого ветра. И это было хорошо.

— Что ж, Рада, придется тебе все-таки надеть форменную куртку, — негромко хмыкнула стоящая рядом с ней Торн. — Твоя-то сгорела.

— Придется, — тихо повторила Рада, улыбаясь всей собой и утыкаясь лицом в остриженные, торчащие неровным ежиком во все стороны кудряшки искорки. — И хвала Роксане за это!