Земля обетованная...

15

Автобус, на котором Хаим Волдитер стал работать помощником шофера, был переоборудован из обыкновенного грузовика марки «Рео». Кузов, сбитый из крепкого алеппского дерева и обшитый жестью, вмещал лишь двадцать пассажиров.

Обязанности Хаима были не мудреные, но и не легкие: тщательно уложить багаж на огороженной металлической крыше автобуса, перевязать его так, чтобы веревка не портила чемоданы, и, главное, отвечать за сохранность багажа. А это было сопряжено с немалым риском. Предшественник Хаима поплатился жизнью за свою беспечность. Намаявшись за день, он в последнем ночном рейсе задремал, лежа, как всегда, на крыше. Вблизи Иерусалима, перед крутым подъемом с резким поворотом у большого ущелья, шофер убавил скорость. На это и рассчитывали притаившиеся за каменными валунами у обочины дороги налетчики. Один из них на ходу ухватился за лесенку на задней стенке кузова, вскарабкался на крышу автобуса и вместе с чемоданами сбросил сонного помощника шофера. После этого лесенку установили сбоку кузова автобуса.

Всякий раз, когда по завершении рейса Хаиму приходилось протягивать руку за чаевыми, он краснел и терялся. Бывали случаи, когда его щедро вознаграждали, но чаще пассажиры пользовались его нерасторопностью и «забывали» отблагодарить за сохранность багажа и за услугу.

Среди носильщиков, постоянно околачивающихся на стоянках автобуса, у Хаима теперь появилось много доброжелателей, стремившихся всячески задобрить его. Некоторые из них предлагали делиться с ним своим заработком, лишь бы он отдавал им предпочтение при раздаче багажа с крыши автобуса. Но Хаим наотрез отказывался от дележа заработка носильщиков. Не принимал он и угощения. Одни были ему за это искренне благодарны, другие считали его чудаком.

Хаим старательно мыл кузов машины, подметал, сбрызгивал для прохлады пол салона, часто заливал воду в протекавший радиатор и наполнял водой запасную банку. Особенно досаждали ему проколы покрышек. Имелся, конечно, запасной скат. И не один. Без них автобус не выезжал в рейс. Но все они были изрядно изношены, и после очередной смены колеса приходилось тотчас же готовить другое, запасное, насаживать с необычайным трудом стальное кольцо на упругие «гудьяровские» борта покрышки; трудоемкой и изматывающей процедурой было накачивание шин.

Хозяин автобуса, которого Хаим видел лишь однажды, не торопился с покупкой новых покрышек. Он требовал загружать машину пассажирами до отказа, устанавливая в проходе между сиденьями раскладные стульчики. При этом он неизменно ворчливо напоминал о баснословно высокой стоимости резины фирмы «Гудьяр», причитал, будто едва сводит концы с концами, не зная, кому прежде платить деньги: за пользование дорогой, шоферу жалованье или налог казне за содержание автобуса. Так выходило, что на покрышки и камеры денег не оставалось…

Хозяин жаловался и экономил, сколачивая капиталец на новый автобус — более современный и вместительный, а шофер с помощником надрывались, накачивая старые шины, — упаси боже сорвать выезд!

Обычно первый утренний рейс проходил относительно благополучно, и Хаим имел возможность понежиться, развалясь среди груды чемоданов.

Автобус покачивало и встряхивало на ухабах, он мчался по узкому, еще не успевшему раскалиться от солнцепека шоссе, вдоль которого тянулись рощицы цитрусовых плантаций и виноградников, бахчей и огородов.

Первый рейс начинался чуть свет, когда воздух был насыщен пьянящим ароматом апельсиновых деревьев, некоторые из них цвели, а другие сгибались под тяжестью золотых плодов. Хаима всегда поражало это, хотя он знал, что разные сорта апельсинов цветут и плодоносят в разное время. Особенно красивы были плотные заросли кактусов, местами ограждавшие дорогу стеной в рост человека.

Все это напоминало Хаиму родные края, где с обеих сторон шоссе ровными лентами тянулись акации, за ними выстраивались ряды виноградников, а вдали сверкало озеро Ялпуг, нарядное от множества рыбацких парусов. Мысли его обращались к родному дому, к отцу и сестренке. Недавно он получил от них пространное письмо, в котором отец уже не намеками, как прежде, а с суровым упреком напрямик спрашивал, не забыл ли сынок прислать им обещанный вызов.

Вспомнив об этом, Хаим болезненно поморщился. Что он мог ответить отцу? Рассказать о своих несчастьях? О том, что сам перебивается с хлеба на воду, не зная, что принесет ему завтрашний день.

Хаим жалел отца. Всю жизнь трудился тот, за нищенскую плату вел бухгалтерские дела лавочников и вот на старости лет остался гол, как сокол. Жена — в могиле, сын укатил искать счастья. Хорошо хоть дочь Милка осталась с ним! По ее письмам Хаим заметил, как она не по годам повзрослела после его отъезда. В письмах не было и намека на детскую беззаботность. Она не жаловалась, но по всему чувствовалось, что жить там, на родине, стало невмоготу. И этот скрытый смысл писем сестренки еще больше, чем откровенный упрек отца, мучил Хаима. Чем больше хапает Гитлер, тем наглее ведут себя легионеры. Это тоже ясно из писем Милки… И чем все кончится? Что будет с отцом и сестренкой? Как им помочь, если нет лишнего гроша в кармане? А ведь через месяц или полтора Ойя должна родить! Сколько еще всего понадобится!.. На одних чаевых далеко не уедешь… И выхода из этого тупика пока не видно…

Хаиму показалось, что сосредоточиться, найти этот выход ему мешает вид цветущих плантаций, причудливых зарослей кактусов, сменивших выжженные холмы, похожие на заброшенные сотни лет назад карьеры с бесформенными грудами белых, как известняк, и грязно-желтых камней… Хаим лег на спину, стал смотреть в безбрежное, как океан, лазурное небо, далекое и равнодушное ко всему земному. И к его, Хаима, горю. Да, жизнь Хаима никогда не была безоблачной, как это небо. Чаще всего мрачные тучи затягивали его горизонт. И откуда взяться ветру, который развеял бы эти тучи?

Он вспомнил об отсрочке, которую ему дали в раввинате. Через несколько дней нужно дать ответ, согласен ли он развестись с Ойей. И если нет… Хаим вздохнул, досадуя на то, что все не решается отпроситься у шофера, чтобы сходить в раввинат. Надо же это как-нибудь уладить, а не то еще напакостят… Кто их знает?!

Шофер сбавил скорость. Петляя, машина с ревом одолевала подъем. Дорога здесь пролегала между круто возвышавшимися холмами, вдали виднелись отроги Иудейских гор.

Не доезжая до узкого ущелья, шофер остановил машину. Хаим быстро спустился с крыши, схватил кусок мешковины и стал открывать пробку радиатора. Пар со свистом просачивался из-под крышки, и на последнем витке Хаим не смог удержать ее в руках: крышку рвануло, обдав мешковину клокочущим кипятком. Притащив двадцатилитровую банку с водой, Хаим залил радиатор. Тем временем шофер проверил уровень масла, осмотрел покрышки.

Пассажиры вышли из автобуса подышать свежим воздухом, поразмяться, покурить. Навстречу им уже бежали ребятишки и подростки из близлежащей деревушки. У каждого из них было ведро с водой, словно автобус вез не два десятка пассажиров, а по меньшей мере стадо овец. Наперебой дети предлагали пассажирам напиться и взамен клянчили спичечные коробки и красочные открытки, выпрашивали монеты или что-нибудь съестное.

Трудно было удержаться от искушения утолить жажду холодной и чистой родниковой водой из глубокого ущелья, но резкий запах прокисшего козьего молока, исходивший от глиняных кружек, которыми черпали воду из ведра, да и от самых ведер, сводил на нет всю прелесть от удовлетворения этой жгучей потребности. И потому, расплачиваясь с водоносами, пассажиры ворчали, на что ребята реагировали по-разному: одни из них, насупившись и опустив длинные и черные, как сажа, ресницы, молча отходили в сторону, другие, напротив, охотно вступали в разговор, добродушно воспринимали замечания относительно привкуса воды и, как бы вознаграждая за это, по собственной инициативе рассказывали передававшиеся из поколения в поколение на протяжении многих веков легенды о том, как вот в том ущелье, откуда они носят воду из родника, Иисус Христос постился сорок дней и ночей, а по ту сторону высокого холма карликового роста Давид убил из пращи филистимлянского великана Голиафа.

Эти маленькие хитрецы, не зная с людьми какого вероисповедания они разговаривают, старались угодить заученным рассказом и иудеям и христианам.

Но вот шофер дал сигнал на посадку, пассажиры поспешили занять свои места, а водоносы слили воду в запасную банку и передали шоферу, а остатки, по укоренившемуся здесь обычаю, выплеснули на покрышки колес, восклицая при этом:

— На счастье!

— Чтоб колеса хорошо катили!

Автобус быстро набрал скорость. Подъем здесь крутой, мотор надрывно завывает, и порою кажется, вот-вот разлетится вдребезги.

Позади остались причудливые развалины каких-то каменных строений — не то монастырей, не то крепостей. Впереди показались окрестности Иерусалима, и автобус вновь остановился. На этот раз только для того, чтобы Хаим спустился с крыши и протиснулся в кабину водителя. В Иерусалиме англичане запрещают ездить на крыше автобуса, и полиция тотчас останавливает и штрафует нарушителей этого запрета.

Издали столица Палестины выглядит как кладбище, усеянное намогильными памятниками разной формы и величины. Виднеются церкви и монастыри, купола соборов и мечетей, колокольни и минареты. И все из камня, словно сам город некогда был каменной глыбой, из которой и высечены все эти причудливые строения. По мере приближения к городу отчетливее проступают их цветовые оттенки: ослепительно-белые, грязновато-серые с зигзагами трещин, зеленоватыми пятнами плесени и мха.

Ближе к центру новой части города встречаются современные здания, на улицах людно: неторопливо идут прохожие в белых одеяниях, монахи и бедуины, облаченные во все черное, арабки в чадрах. Взгляд задерживается на католических монашенках в огромных белых чепцах.

Запыленный автобус осторожно вполз на широкую яффскую улицу и, свернув на бульвар Короля Георга V, чуть в стороне от отеля «Палантин» остановился.

Хаим быстро вскарабкался по лесенке на крышу автобуса, и все повторилось, только в обратном порядке: развязывание веревок, раздача багажа, заливка воды в радиатор, доливка масла в картер, наведение чистоты в салоне машины…

Завершив подготовку автобуса к обратному рейсу, не отдохнув и минутки, Хаим отправился выполнять поручения: разносить по адресам полученные в Тель-Авиве письма, ценные пакеты и свертки. Выполнение этих поручений было основным источником его заработка, хотя он и делился с шофером, который был в ответе как перед клиентами контрабандной почты за ее сохранность и доставку адресатам, так и перед британским комиссариатом и тройственной администрацией, преследовавшими подобное посредничество. Однако, невзирая на грозящие им крупные штрафы и прочие неприятности, шоферы рейсовых автобусов, заинтересованные в приработке, и коммерсанты, нуждающиеся в скорейшей доставке адресатам своих поручений, а нередко и весьма значительных денежных сумм с меньшими по сравнению с почтовым тарифом накладными расходами, научились обводить инспекторов вокруг пальца и, хотя риск был велик, упорно пренебрегали интересами казны. Контрабандная почта здесь вовсю процветала.

Сегодня путь Хаима лежал чуть ли не через весь город. Одно письмо, полученное накануне вечером в Хайфе, надо было доставить филиалу конторы «Лондон-экспок», она находилась в северной части города, где-то около кафедрального собора святого Георгия; второе — старой больнице Ротшильда, расположенной на противоположном конце древнего города. За срочность доставки этих двух писем и пакета для иерусалимской директории «Y. M. C. A.»[127] Хаиму причиталась плата в двойном размере. Так было указано на конвертах и пакете, но имелась на них и пометка о времени доставки… За остальной корреспонденцией адресаты сами должны были прийти в холл отеля «Царь Давид». Поэтому оплата за доставку этой корреспонденции была одинарной.

Хаим торопился. Доставив письмо филиалу конторы «Лондон-экспок», он, чтобы сократить дальнейший путь, пошел через христианский, затем через мусульманский кварталы, несмотря на неприязнь, которую испытывал при одном воспоминании об ощущениях, возникавших у него всякий раз, когда бывал в этом районе палестинской столицы. Не раз уже бродил он в лабиринте похожих друг на друга, как близнецы, кривых и узких улочек. Стоило здесь появиться двуколке, как идущий навстречу человек вынужден был сворачивать в ближайшую подворотню: иначе не разминуться. На мощеных мостовых повсюду валялись вывороченные камни, кучи мусора. Зловонием и сыростью несло из-под темных арок, ведущих в захламленные дворики. Облезлые, с потрескавшимися фасадами и сорванными крышами, покривившиеся и полуразрушившиеся дома со сплошь закрытыми ставнями или просто заколоченными окнами казались необитаемыми, заброшенными.

Проходя по закоулкам и улицам квартала, Хаим всякий раз обнаруживал новые и новые своеобразные черты этой части города, почитаемого «священным» и христианами, и иудеями, и мусульманами. Скопище в пределах «священного града» храмов и соборов, монастырей и церквей, синагог и мечетей отнюдь не свидетельствовало о религиозной взаимотерпимости людей разных вероисповеданий, проживающих как в старой, так и в новой части Иерусалима. Напротив, после каждого посещения столицы Палестины Хаим все больше убеждался в том, что религиозные распри составляли основу духовной жизни местного населения.

Не раз побывал он у каменной «Стены плача», в течение многих веков являвшейся местом сбора верующих. В предпраздничные и праздничные дни сюда стекались богомольцы, приходили и женщины. По обрядовому правилу для них было огорожено место в стороне от стены, «дабы не подвергать мужчин искушению…». Здесь постоянно околачивались раввины и дайяны, хнокелэ и йешиботники, шамесы и прочие синагогальные служители. В кульминационный момент молитвы, предшествующей звуку «шофара», все они в истинном или искусно изображаемом религиозном экстазе усердно колотили себя кулаками в грудь и плакали навзрыд.

Нижняя часть стены на уровне человеческого роста была испещрена, точно язвами, множеством гнезд и ниш, куда богомольцы клали записки. Они верили, что ночью явится добрый ангел и поведает всесильному об их просьбах… А пока люди до хрипоты возносили горячие молитвы в надежде быть услышанными на небесах.

В стороне от «Стены плача» с протянутыми руками длинной шеренгой стояли слепые и немощные, калеки и просто нищие попрошайки. Жалобными голосами они встречали и провожали богомольцев:

— Сделайте доброе дело, подайте милостыню!

Все они выглядели жалкими и смиренными. Но стоило дать кому-нибудь из них монету, как десятки других уже не с мольбой о подаянии, а требовательно наседали на дарящего милостыню и, оскорбляя, злобно поносили, и слали проклятия.

Глядя на них, Хаим вспоминал, как в первые дни своего приезда в Бней-Берак Нуци Ионас говорил:

«Ты не думай, Хаймолэ, что за деньгами на покупку оружия будет остановка… Стоит хавэрим из «Еврейского агентства» протянуть руку, как моментально наши еврейчики со всего мира раскошелятся…»

«И действительно, — подумал Хаим, — ведь во множестве еврейских семей, проживающих в диаспоре, висит голубая металлическая кружка-копилка, куда все члены семьи обязаны опускать пожертвования… Регулярно приходят в эти дома уполномоченные «Керен-кайемет»[128], забирают наполненную монетами кружку и вместо нее оставляют новую, опечатанную и запертую на замок… И неужели из всех бесчисленных пожертвований нельзя выделить хотя бы малую толику для этих озверевших от нужды и отчаяния людей?!»

Впрочем, сионисты, потряхивая голубыми кружками с изображением шестиугольной звезды, собирали подаяния и у «Стены плача». Делали это обычно во время распродажи мест для моления, которые закреплялись за верующими на год. Распродажу мест производили с аукциона: староста синагоги стучал деревянным молотком, повторял суммы, предлагаемые богомольцами. За лучшие, наиболее удобные и почетные места эти суммы, как правило, достигали весьма внушительных размеров.

«Стена плача» — это многовековая обманчивая надежда для невежественных и одурманенных людей — для больших и малых служителей культа была щедрым источником обогащения.

По другую сторону этой же стены начиналась территория мечети Омара. Здесь мусульманские муллы до одурения возносят аллаху молитвы и в религиозном рвении с таким же остервенением, как иудеи кулаками колотят себя в грудь, бьются головой об пол мечети… Попрошаек, что по одну сторону «котель»[129], то и по другую «бурака»[130] одинаково много и с одинаковым усердием вымаливают у прохожих богомольцев подаяния.

Из поколения в поколение в ходу тут противоречивые легенды о всякого рода чудесах, будто бы сотворенных в давние времена. Одна нация старается перещеголять другую. Многим все еще памятно, как вокруг этих легенд шли горячие споры между христианами и мусульманами, иудеями и христианами, мусульманами и иудеями. Передаваемые из уст в уста различные легенды трансформировались, обрастали новыми подробностями, порожденными фантазией верующих, их желанием либо придать легенде наибольшую достоверность, либо, наоборот, опровергнуть ее или истолковать в интересах своей веры.

И на этот раз Хаиму довелось быть свидетелем буркой дискуссии по поводу достоверности одной распространенной в этих краях легенды.

Поблизости от монастыря греческих монахинь находилась одна из контор «Джарузалем электрик энд паблик сервис». Сюда Хаим доставил письмо из Хайфы, затем, как обычно, зашел в скромную столовку, славившуюся вкусными лепешками «хумус», снятыми с огня в присутствии клиента. А во дворе этого замызганного заведения, служившем пристанищем для проезжих, в тени под навесом всегда было многолюдно, суетно и шумно. Завсегдатаями тут бывали мелкие торговцы-лотошники и феллахи из близлежащих деревень, ремесленники и отлученные или бежавшие из монастырей монахи-скитальцы. Здесь Хаим и услышал, как в кругу странствующих богомольцев монах-скиталец рассказывал о посрамлении некоего именитого турка еще во времена хозяйничания в Палестине османов за то, что тот публично подверг сомнению чудодейственную силу Иисуса Христа. Разгневанный иерусалимский патриарх, узнавший об этом, направил турку послание, в котором утверждал, что сын божий Иисус Христос не только в прошлом совершал чудеса на земле, явившись народу в плоти и крови, но что сила его чудес продолжает и ныне удивлять мир. Это не убедило именитого турка. Тогда патриарх пригласил его на всенощную в храм гроба господнего, чтобы он воочию убедился в божественной силе Иисуса Христа.

Турок согласился. И вот патриарх и турок заперлись в храме, где находилась могила Иисуса Христа. Патриарх благоговейно молился, а турок, сложив под себя ноги, уселся в углу и, лукаво улыбаясь, ждал подтверждения слов патриарха.

Было далеко за полночь, когда вдруг что-то резко затрещало, раздался оглушительный грохот и из-под мраморной плиты на могиле Христа стали пробиваться огненные лучи.

Патриарх смиренно и благочинно, а турок в трепете и страхе упали и поникли головами к полу… Утром они увидели, что толстая мраморная плита, покрывавшая могилу, раскололась пополам…

— В тот день именитый турок, убедившись в чудодейственной силе Иисуса Христа, принял христианскую веру и вскоре постригся в монахи, а некоторое время спустя он рукоположился в епископы! — торжествующе завершил свой рассказ монах-скиталец.

А спустя буквально несколько минут, сидя в столовке и аппетитно уплетая лепешки, Хаим имел случай убедиться в том, как арабы опровергают эту легенду. Заливаясь смехом, мулла говорил, что того самого именитого турка постигло тогда большое горе: умерла одна из его многочисленных жен, самая красивая и любимая. А турок этот был весьма влиятельной личностью в Иерусалиме. И вот он решил изъять мрамор с могилы Иисуса Христа для памятника на могилу умершей жены. Об этом узнали греческие монахи и, чтобы мраморная плита не попала на гробницу мусульманки, ночью раскололи ее…

Хаим с интересом выслушивал подобные легенды. В их правдивость, тем более в чудеса, он не верил, но полагал, что основой для них послужили все же какие-то факты из далекой истории Палестины и этого многострадального города.

Наевшись лепешек досыта, Хаим собрался было уходить, но его внимание привлек рыжебородый и сутуловатый монах, который разговаривал со своим напарником на русском языке. Хаим знал русский не хуже идиша и несравненно лучше иврита. Еще с тех пор, когда Бессарабия входила в состав Российской империи и его отец служил в царской армии, в их семье часто разговаривали по-русски.

Хаим подошел к монаху, заговорил с ним по-русски. От него он узнал, что в Иерусалиме есть много русских монахов, что есть у них свой монастырь и очень богатый храм, получавший из России на протяжении многих лет щедрые подарки. Более того, им принадлежат подворья, которые, как и храм, являются неотъемлемой собственностью России.

Все это было ново для Хаима. Ему хотелось еще поговорить с монахом, но тот спешил. Прощаясь, монах пригласил Хаима наведаться в русский монастырь и спросить там его, инока Викентия Измаильского.

Хаим вздрогнул, услышав это имя.

— Вы сказали Измаильский?! — повторил он. — Случайно не из этого города? Я же сам родом из Болграда, недалеко от Измаила…

— А я с Матроски! — радостно воскликнул монах. — Там и полсотни верст до твоего городка не будет…

— Как же! Бывал я в вашей Матроске, ей-богу! Она перед самым въездом в Измаил!

— И я бывал в Болграде!.. — Монах улыбался. — А коли мы земляки, так непременно заходи, братец, ежели выпадет случай наведаться в наши края… Желанным гостем будешь!