100 дней

СЛЕДЫ ВЕДУТ В КАТТА-КУРГАН

НАС ЗАИНТЕРЕСОВАЛО, как мог Ибрагим Наймуллин, осужденный «со строгой изоляцией», свободно разгуливать так далеко от места заключения и как мог Михаил Каневский, осужденный к высшей мере, бежать из той же катта-курганской тюрьмы?　

И вот мы снова в пути. Дорога ведет нас на этот раз в Катта-Курган, расположенный примерно в двух часах езды от Самарканда. По пути читаем Мишке «мораль»: пора перестать ему чувствовать себя посторонним наблюдателем, пришло время действовать более активно и на деле оправдывать оказанное доверие.　

Катта-Курган представлял собой тогда типичный заштатный городок, каких немало было в Средней Азии. Почти сплошь состоявший из одноэтажных глинобитных построек, обращенных окнами во двор, изрезанный узкими, безлюдными улочками и мутными арыками, лишенный зелени, город казался заброшенным.　

Среди саманных плоскокрыших построек в Катта-Кургане заметно выделялось лишь двухэтажное здание тюрьмы, сложенное из камня.　

Начальник тюрьмы Гришин, предупрежденный о приезде оперативной группы по телефону, уже ожидал нас в кабинете.　

Это был мужчина неопределенного возраста. Ему можно было дать и 45 и 55 лет; он был одет в далеко не свежую чесучовую пару, а чувяки были надеты прямо на босу ногу. Печать уныния и скуки лежала на его сером, землистом лице. И говорил он глухим, как будто издалека доносящимся голосом. Складывалось впечатление, что все ему здесь надоело, наскучило, опротивело. Да он и сам не скрывал этого.　

— Жду не дождусь, когда переведут отсюда, — не то жалуясь, не то прося говорил он. — Куда? Конечно, в Самарканд, откуда прислан. Там у меня семья, домик, сад. А здесь что? Одни неприятности.　

Сообщать ему о том, что мы разыскиваем среди заключенных наиболее активных членов мишкиной банды мы, разумеется, не стали. Мы просто хотим проверить постановку учета в тюрьме…　

Начальник выложил на стол несколько ящиков, где в алфавитном порядке были уложены регистрационные карточки на содержащихся в тюрьме людей. Но эти карточки ровным счетом ни о чем не говорили. Они заполнялись со слов самих заключенных и в большинстве из них было выдумано все: фамилия, имя и отчество преступника, место его рождения и жительства, занятие до суда и прочее. Преступников нужно было опознать в лицо, и сделать это мог только человек, хорошо знавший их, в данном случае Каневский.　

Пока Мишка копался для вида в этих карточках, мы пытались выяснить обстоятельства, при которых исчез из тюрьмы Ибрагим Наймуллин.　

— Просто ума не приложу, — говорил Гришин, — куда он мог пропасть. Все закоулки обшарили и безрезультатно. А ведь сбежать от нас просто невозможно. Всюду посты, усиленная охрана…

В это время в кабинете появился вызванный начальником надзиратель второго этажа Гладков. На этом этаже находилась камера, где содержался Ибрагим Наймуллин. В отличие от своего начальника надзиратель выглядел щеголевато. На нем был добротный костюм, расшитая национальным узором свежая сорочка, на ногах мягкие сапоги. Говорил Гладков не в пример своему начальнику громко, бодро. Но вот что касается Наймуллина, то надзиратель даже ума приложить не может, как и куда он скрылся.　

Мы склонились над планом тюрьмы, а Гладков тем временем отошел к Каневскому. Мы не слышали, что он ему говорил, но вдруг на весь кабинет раздался дрожавший от негодования и обиды мишкин голос:　

— Это я-то, значит, «лягавый», стало быть, я-то продаю своих!　

Гришин и Гладков были явно смущены, а мы поспешили распрощаться и вернулись в гостиницу.　

— Пишите, гражданин начальник! — обратился ко мне вечером Каневский. Его глаза блестели каким-то беспокойным, лихорадочным блеском. «Опять где-то успел анаши набраться», — догадались мы, зная исключительное пристрастие Мишки к этому наркотику.　

То ли под влиянием анаши, то ли под впечатлением нанесенной ему надзирателем обиды, а вернее и того и другого вместе, но в тот вечер мы заполнили со слов Каневского не один лист допроса.　

Вот что выяснилось. Гладков появился в Катта-Кургане немногим более года назад, сменив прежнего надзирателя, снятого с работы за взяточничество. Новый надзиратель не только быстро усвоил плохое наследие своего предшественника, а еще и приумножил его. Подкупив некоторых конвойных, он ввел систему краткосрочных «отпусков» для преступников. Конечно, этим правом пользовались только хорошо знакомые Гладкову люди, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы подвести его. Этим правом неоднократно пользовался и Мишка Каневский.　

Вырвавшись на свободу, уголовники занимались мелкими кражами, ограблением прохожих, спекуляцией и прочими «делами», а затем с «добычей» возвращались обратно в тюрьму, где и делили ее с надзирателем. Карман Гладкова никогда не пустовал. И все же денег ему не хватало. Систематические кутежи в самом Катта-Кургане, увеселительные поездки в Самарканд — все это требовало немалых денег.　

Заодно с надзирателем действовали и некоторые лица, служившие в охране тюрьмы. С их помощью была, в частности, весьма искусно разыграна инсценировка «побега» Каневского из катта-курганской тюрьмы «с разоружением охраны».　

Теперь у нас не оставалось сомнений в том, каким образом не раз оказывался на свободе Ибрагим Наймуллин.　

Гладков на другой же день был арестован и под строгим надзором препровожден в Самарканд. Снят был с работы и привлечен к ответственности также начальник катта-курганской тюрьмы Гришин.　

Так один за другим выпадали звенья из цепи, которая связывала преступников с их «шефами», постепенно разматывался клубок их преступлений.　

Скажу прямо, что нигде и никогда за многие годы работы в органах милиции мне не приходилось видеть ничего подобного тому, что я увидел в катта-курганской тюрьме. Но нельзя забывать, что события, о которых здесь рассказывается, происходили в конце двадцатых годов, когда в Средней Азии шла ожесточенная классовая борьба. Враги всячески пытались проникнуть в молодой аппарат советских учреждений Узбекистана, в том числе и в органы милиции, чтобы, действуя изнутри, всячески мешать социалистическому строительству, срывать выполнение заданий партии и правительства. Этим объясняется то, что на первых порах в органы внутренних дел проникли чуждые нам люди.　

В других местах заключения была иная картина: там поддерживались должные порядок и дисциплина, велась работа по политическому и трудовому воспитанию заключенных. И это приносило свои положительные результаты. В моем дневнике сохранилась, например, такая характерная запись: «Из ферганского исправдома условно освобождены 124 человека; 68 человек направлены на полевые работы; часть людей послана в сельскохозяйственную колонию. При кокандском домзаке имеются три фруктовых сада; в мастерских работает 140 человек»,