Глава 3 Действие третье. Сражаясь за богов и страну[199]: тринадцатое столетие до нашей эры

Мы не знаем, что происходило в последние мгновения кораблекрушения, когда судно тонуло у юго-западного побережья Турции, близ мыса Улу-Бурун (можно перевести как «Большой выступ»), около 1300 года до нашей эры. Возможно, виной всему оказался налетевший шторм. Либо судно затонуло, напоровшись на скалы под водой? Либо команда покинула борт и намеренно затопила судно, чтобы люди и груз не попали в руки пиратов. Археологи не знают причин катастрофы и не уверены в «приписке» судна, месте его назначения и портах захода, зато они сумели поднять и восстановить груз, который свидетельствует, что это судно бронзового века, скорее всего, шло из Восточного Средиземноморья в Эгейское море[200].

Молодой турецкий ныряльщик за губками в ходе одного из первых своих «профессиональных» погружений обнаружил останки корабля в 1982 году. Он сообщил, что увидел «металлически лепешки с ушками», лежавшие на морском дне. Шкипер лодки, с которой нырял молодой человек, понял, что за этим описанием скрываются распространенные в бронзовом веке слитки в форме шкур (они выглядят как растянутая шкура забитого быка или коровы). Археологи из Института подводной археологии (ИПА) при Техасском сельскохозяйственном и политехническом университете специально показывали шкиперу фото таких предметов и просили поискать их на дне.

Группу археологов, занимавшуюся поиском подобных шкур, возглавлял Джордж Басс, пионер подводной археологии 1960-х годов; он увлекся этим занятием, еще будучи аспирантом в университете штата Пенсильвания. В ту пору современный автономный аппарат для дыхания под водой («скуба») был сравнительно новым изобретением, и работа Басса у мыса Гелидония близ побережья Турции стала первой морской экспедицией по раскопкам бронзового века, когда-либо проводившейся профессиональными археологами в этом регионе.

Выводы Басса, который заявил, что у мыса Гелидония потерпел крушение ханаанский корабль, следовавший в Эгейское море и затонувший приблизительно в 1200 году до нашей эры, были встречены скептически и вызвали горячую дискуссию после официальной публикации отчета в 1967 году[201]. Большинство археологов отказывались признавать существование какой-либо торговли и контактов между Эгейским бассейном и Ближним Востоком в глубокой древности, более трех тысяч лет назад, а уж мысль о том, что хананеи плавали в Средиземном море, и вовсе казалась смехотворной. Поэтому Басс поклялся отыскать еще один корабль бронзового века до завершения своей научной карьеры, чтобы доказать, что его выводы о крушении у мыса Гелидония вполне обоснованны. Шанс представился в 1980-х годах благодаря находке у мыса Улу-Бурун, которая датируется приблизительно 1300 годом до нашей эры, то есть на сто лет старше корабля с мыса Гелидония.


Улу-бурунский корабль

Современные историки предполагают, что улу-бурунский корабль вышел в море из египетского или ханаанского порта (возможно, из Абу-Хавама, располагавшегося на территории нынешнего Израиля) и по пути заходил в Угарит на севере Сирии и, быть может, на остров Кипр. Затем он двинулся на запад, в Эгейское море, следуя линии южного побережья Анатолии (современная Турция). По пути команда принимала на борт сырое стекло, сосуды для хранения провизии, заполненные ячменем, смолой, специями и, возможно, вином, а также самый ценный груз — почти тонну оловянной и десять тонн медной руды, которые предстояло соединить для получения важнейшего металла эпохи, то есть бронзы.

По грузу корабля мы можем судить с достаточной уверенностью, что судно двигалось на запад от Леванта, по-видимому, в направлении какого-либо портового города на Эгейском море — вероятно, тех нескольких портов материковой Греции, которые обслуживали стольный град Микены (или, может быть, в направлении другого крупного города, скажем, Пилоса на материке или Коммоса и даже Кносса на Крите). Одного того факта, что нашелся корабль, шедший с востока на запад в позднем бронзовом веке, уже было довольно, чтобы подтвердить гипотезу Басса и полностью изменить мнение современных ученых о масштабах торговли и международных контактов более трех тысяч лет назад. Сегодня нам известны три подлинных судна бронзового века, при этом улу-бурунский корабль — крупнейший и «богатейший» из них и он полностью исследован.

Владелец судна и «инвесторы», финансировавшие это плавание, нам неизвестны. Существует немало версий относительно порта приписки этого судна и объяснений, почему оно оказалось там, где затонуло. Возможно, оно отправилось в коммерческий рейс, его наняли ближневосточные или египетские торговцы — быть может, с ведома и одобрения египетского фараона или ханаанского царя. Или оно было отправлено по прямому указанию фараона или царя, с грузом даров от одного государя к другому, как часто поступали в амарнский период, несколькими десятилетиями ранее. Либо это судно снарядили микенцы, оно ушло на «закупки» в Восточное Средиземноморье и затонуло на обратном пути. Торговцы на его борту, быть может, приобретали сырье и другие материалы, которых было не найти в самой Греции, — например, олово и медь, а также тонны терпентинной смолы (из древесины фисташкового дерева), которые предназначались для изготовления ароматных жидкостей — «духов» — в Пилосе (материковая Греция), откуда готовый товар переправлялся назад, в Египет и Восточное Средиземноморье. Словом, недостатка в возможных сценариях плавания нисколько не ощущается. Если получателями груза являлись именно микенцы, то они наверняка с нетерпением ожидали прихода судна, так как на нем было достаточно сырья для того, чтобы снарядить войско из трехсот человек бронзовыми мечами, щитами, шлемами и доспехами, не считая драгоценной слоновой кости и прочих экзотических материалов. Ясно, что день, когда судно затонуло примерно в 1300 году до нашей эры, стал для кого-то поистине черным днем.

* * *

Улу-бурунский корабль затонул в довольно глубоком месте: его корма сегодня лежит в 140 футах ниже поверхности, а остальная часть судна уходит под углом на глубину 170 футов. Нырять на глубину 140–170 футов опасно, поскольку эта метка превышает пределы безопасного погружения со скубой. Водолазам ИПА разрешалось всего два погружения в день, по двадцать минут пребывания под водой каждое.

Кроме того, на этих глубинах повышенный уровень вдыхаемых газов может привести к наркотическому эффекту. Работая так глубоко, говорил Басс, чувствуешь, будто выпил парочку бокалов мартини перед спуском, и потому каждое погружение и каждое движение под водой требовалось спланировать заранее.

На протяжении почти десятка сезонов, с 1984 по 1994 год, команда водолазов совершила более двадцати двух тысяч погружений без единой серьезной травмы, что свидетельствует о принимавшихся мерах предосторожности (и о том, что за подготовкой ныряльщиков следил бывший «котик» из военно-морского флота США)[202]. В результате удалось составить план древнего затонувшего судна и его груза с точностью до миллиметра, ничуть не уступавший дотошностью планам сухопутных раскопок, несмотря на большие глубины, на которых приходилось работать. Ныряльщики вдобавок доставили на поверхность тысячи предметов, которые археологи изучают до сих пор.

Сам корабль изначально имел около пятидесяти футов длины. Его отличала надежность постройки, борта и киль были из ливанского кедра, в конструкции корпуса использовался метод шипов в гнездах[203]. До этой находки самым древним судном в Средиземном море, построенным по этой технологии, считался киренийский корабль, обнаруженный у побережья Кипра и датируемый эпохой на тысячу лет спустя (около 300 года до нашей эры).

Медные слитки, которых на борту оказалось более 350, было особенно трудно извлекать и поднимать на поверхность. За три тысячи лет под водой, сложенные, что называется, как сельди в бочке, четырьмя отдельными рядами, они изрядно разрушились и готовы были развалиться от малейшего усилия. В конце концов археологи-реставраторы из команды Басса предложили применить особый клей, который впрыскивали в остатки слитков и который затвердевал под водой в течение года. Этот клей в конечном счете закреплял фрагменты разрушенных слитков, и так удалось поднять их на поверхность в относительной целости.

Но на борту судна было намного больше грузов, чем эти медные слитки. Выяснилось, что трюм улу-бурунского корабля заполнен просто невероятным ассортиментом товаров со всех концов известного тогда мира. На борту отыскались товары как минимум из семи стран, царств и империй. В дополнение к основному грузу (десять тонн кипрской меди, тонна олова и тонна терпентинной смолы) корабль вез два десятка бревен черного дерева из Нубии, почти двести слитков сырого стекла из Месопотамии, в основном темно-синих, но также светло-синих, фиолетовых и даже оттенка меда/янтаря; около 140 ханаанских сосудов для провизии, двух или трех основных размеров, где хранились терпентинная смола, виноград, гранаты и фиги, а еще специи, например кориандр и сумах[204]; глиняная утварь с Кипра и из Ханаана, в том числе масляные лампы, миски, кувшины и сосуды; скарабеи из Египта и цилиндрические печати из других регионов Ближнего Востока; мечи и кинжалы из Италии и Греции (некоторые из них, возможно, принадлежали членам экипажа или пассажирам судна), включая меч с наборной рукоятью из черного дерева и слоновой кости; и даже каменный скипетр с Балкан. Еще обнаружили золотые ювелирные изделия, в том числе подвески, и золотую чашу; сосуды слоновой кости для косметики; медные, бронзовые, оловянные чаши и другие сосуды; двадцать четыре каменных якоря; четырнадцать кусков от бивней гиппопотама и один слоновий клык; шестидюймовую статуэтку ханаанского божества из бронзы, отделанную золотом (если предположить, что она изображала покровителя и защитника судна, надо признать, что со своей задачей божество не справилось)[205].

Олово на борту, вероятно, было из Бадахшанской области Афганистана, одного из немногих регионов, где этот металл добывали во втором тысячелетии до нашей эры. Оттуда же был и лазурит, проделавший тысячи миль по суше, прежде чем очутиться в трюме корабля. Многие предметы, например лазуритовые цилиндрические печати, не отличались большими размерами, их ничего не стоило пропустить в ходе раскопок, особенно когда стали применять огромные вакуумные трубки для удаления песка, покрывавшего останки корабля. Тот факт, что подобные мелкие предметы все-таки удалось разыскать, подтверждает мастерство подводных археологов, которые работали на мысе Улу-Бурун, под руководством сначала Басса, а затем его преемника Кемаля Пулака.

Один из наиболее мелких предметов, найденных на борту судна, одновременно является одним из самых важных: это египетский скарабей из цельного золота. Такой предмет редкость сам по себе, а дополнительную ценность ему придают нанесенные на поверхность иероглифы с именем Нефертити, супруги фараона-еретика Эхнатона. Ее имя написано на скарабее как «Нефер-неферу-Атон»; такое написание Нефертити использовала только в первые пять лет своего царствования, когда ее муж, возможно, находился, что называется, на пике еретического отрицания всех египетских божеств, кроме Атона, солнечного диска, которому он — и он один — имел право поклоняться напрямую[206]. Археологи при помощи этого скарабея датировали возраст судна, поскольку скарабей не мог быть сделан — и следовательно корабль не мог отправиться в плавание — ранее прихода Нефертити к власти около 1350 года до нашей эры.

Вдобавок археологи сумели подтвердить дату гибели корабля тремя другими способами. Первый метод подразумевал радиоуглеродный анализ древесины, из которой когда-то состояла палуба корабля. Другой опирался на дендрохронологию (подсчет годичных колец) и был применен к деревянным балкам корпуса.

Третий метод сводился к изучению хорошо известной микенской и минойской керамики на борту корабля: эту утварь специалисты датировали концом четырнадцатого столетия до нашей эры. В итоге четыре независимые датировки вместе указали на приблизительно 1300 год до нашей эры — на самое начало тринадцатого столетия до нашей эры, плюс или минус несколько лет в любую сторону — как на дату гибели корабля[207].

Фрагменты небольшой деревянной таблички, первоначально с креплениями из слоновой кости, были найдены в сосудах для провизии; возможно, их занесло туда водой, когда корабль тонул. Напоминающая гомеровские «злосоветные зятевы знаки»[208] («Илиада», 6,178), эта табличка на пятьсот с лишним лет старше аналогичных письмен, которые были обнаружены в иракском Нимруде[209]. Возможно, табличка содержала упоминания о маршруте судна или, выражаясь современным языком, грузовой манифест. Но воск, на который наносились знаки по обе стороны таблички, давно растворился, не оставив и следа надписей[210]. Именно поэтому до сих пор невозможно сказать наверняка, предназначался ли груз на борту в дар — допустим, от фараона Египта царю Микен — или принадлежал купцу, который вел торговлю в основных портах по всему Средиземноморью. Как предполагалось выше, это могли быть и покупки, сделанные в ходе междугородного «шопинга», поскольку сырье на борту соответствует потребностям мастеровых, что трудились в микенских дворцах, например в Пилосе, изготавливая товары высокого спроса, в том числе духи и масла, а также ювелирные изделия наподобие стеклянных бус.

Мы вряд ли когда-либо узнаем, кто отправил улу-бурунский корабль в его последний рейс, куда этот корабль направлялся и зачем, но совершенно очевидно, что на его борту находился целый «микрокосм» международной торговли, а это значит, что контакты в Восточном Средиземноморье и Эгейском бассейне были чрезвычайно оживленными в начале тринадцатого столетия до нашей эры. В трюме судна, как уже говорилось, товары из по крайней мере семи различных областей, а на борту, судя по личному имуществу, фрагменты которого нашли археологи, были минимум двое микенцев, хотя сам корабль являлся, по всей видимости, ханаанским. Очевидно, что этот корабль не принадлежал миру изолированных цивилизаций, царств и владений; нет, он совершал плавания во взаимосвязанном мире торговли, миграции, дипломатии и, увы, войны. Ту эпоху можно назвать первым по-настоящему глобальным веком.


Синарану из Угарита

Примерно через сорок лет после гибели улу-бурунского корабля был составлен текст, в котором зафиксирована часть груза подобного судна, отправленного торговцем по имени Синарану из Угарита на севере Сирии на остров Крит. Это фактически официальная декларация груза на глиняной табличке, написанная на аккадском с использованием клинописи; в ней говорится, что, когда судно, принадлежащее Синараму, вернется с Крита, купцу не придется платить царские подати. Интересующая нас часть текста Синарану, как этот документ известен сегодня, гласит: «С нынешнего дня Аммистамру, сын Нигмепы, царь Угарита, освобождает Синарану, сына Сигину… Его [зерно], его пиво, его (оливковое) масло во дворец не пойдет. Его судно свободно от податей по возвращении с Крита»[211].

Мы знаем из других источников, что Синарану был богатым угаритским купцом (на аккадском таких купцов называли tamkar), который жил и, по-видимому, преуспевал во времена, когда Аммистамру II царил в Угарите. Синарану явно послал свой корабль из Угарита на Крит и обратно примерно в 1260 году до нашей эры, если опираться на текущую датировку правления Аммистамру II (приблизительно 1260–1235 годы до нашей эры). Мы не знаем фактического содержания груза, доставленного с Крита, за исключением упоминавшихся зерна, пива и оливкового масла. По крайней мере, это подтверждение прямых торговых связей между северной Сирией и Критом в середине тринадцатого столетия до нашей эры. Мы также располагаем именем человека, непосредственно участвовавшего в международной экономической деятельности более тридцати столетий назад. Кажется вполне вероятным, что улу-бурунский корабль и тот, который принадлежал Синарану, не слишком отличались друг от друга постройкой или перевозимым грузом.

Еще мы знаем, что Синарану не единственный отправлял и получал суда и грузы в этот период времени — и не единственным среди торговцев был освобожден от дворцовых податей. Аммистамру II даровал аналогичные свободы и другим негоциантам, чьи корабли ходили в Египет, Анатолию и прочие регионы: «С нынешнего дня Аммистамру, сын Нигмепы, царь Угарита… [текст не сохранился]… Бен-ясубу и Бен-?.. и его сыновей навечно, от податей по плаваниям в Египет и в страну Хатти и в земли… (?), да не отчитываются они перед дворцом и дворцовым управителем»[212].


Битва при Кадеше и ее последствия

В годы деятельности Синарану и других торговцев Угарит находился под контролем (и фактически являлся вассальным царством) анатолийских хеттов. Так было со времен Суппилулиумаса I (середина четырнадцатого столетия до нашей эры), когда заключили договор с подробным перечислением обязательств Угарита как вассального государства хеттов[213]. Контроль хеттов простирался далеко на юг, до области Кадеш в южной Сирии, но не далее. Египтяне препятствовали стремлениям хеттов к дальнейшему расширению их границ. Крупное сражение между хеттами и египтянами произошло при Кадеше в 1274 году до нашей эры, за пятнадцать или двадцать лет до того, как Синарану отправил свой корабль на Крит. Эта битва является одним из великих сражений древности и может служить одним из первых примеров использования дезинформации для запутывания противника[214].

Возглавляли войска, соответственно, Муваталлис II Хеттский, который намеревался расширить пределы империи хеттов дальше на юг, в Ханаан, и Рамсес II, фараон Египта, который был полон решимости удержать границу у Кадеша, существовавшую на протяжении нескольких десятилетий. Несмотря на то что не сохранилось хеттских повествований об этой битве, мы знаем практически каждую подробность сражения и его исход, ибо египетская версия записана двумя различными способами в пяти храмах Египта: это Рамессеум (погребальный храм Рамсеса II близ Долины царей) и храмы в Карнаке, Луксоре, Абидосе и Абу-Симбеле. Сокращенная версия, найденная рядом с настенным изображением битвы, известна как «Отчет» или «Бюллетень». Более длинную версию называют «Поэмой» или «Литературной записью».

Мы знаем, что сражение было чрезвычайно жестоким и что обе стороны могли победить в тот или иной момент времени. Еще мы знаем, что схватка зашла в тупик и что спор между двумя державами в конечном счете завершился подписанием мирного договора[215].

Наиболее эффектная часть повествования касается двух хеттских лазутчиков (бедуинов шошу, как уточняет египетский текст), которых послали шпионить за египтянами, но с таким расчетом, чтобы их почти сразу же захватили в плен. Под пытками (обычное явление той поры) пленные выдали заранее продуманную дезинформацию; возможно, это первый документально зафиксированный случай в истории человечества. Они сообщили египтянам, что силы хеттов еще не приблизились к Кадешу и находятся далеко на севере, в области Амурру в северной Сирии. Узнав об этом — и не потрудившись получить подтверждение из независимых источников, — Рамсес II устремился вперед с первым из своих четырех полков (полком Амона), стремясь достичь Кадеша раньше хеттов[216].

На самом деле хетты уже пришли в Кадеш и расположили свое войско в плотном строю к северу и востоку от города, прячась в тени городских стен, где они не были видны египтянам, приближавшимся с юга. Как передовой отряд египетских сил разбил лагерь к северу от города, воины Рамсеса поймали еще двух хеттских лазутчиков и на сей раз узнали правду, но было уже слишком поздно. Хетты, двигаясь по часовой стрелке, обошли город вдоль крепостных стен и обрушились на второй египетский отряд, так называемый полк Ра, застали противника врасплох и наголову разгромили. Остатки полка Ра кинулись на север, преследуемые всем хеттским войском, и присоединились к Рамсесу и полку Амона в их лагере[217].

Далее битва велась с переменным успехом. Известно, что в какой-то момент египетское войско оказалось на грани гибели, а сам Рамсес едва не погиб, но в одиночку спас себя и своих людей. «Отчет» на стене египетского храма сообщает:

«Тогда фараон устремился вперед и ворвался в ряды падших Хатти, будучи один и сам по себе, и никого не было рядом с ним… И две с половиной тысячи колесниц Хатти ринулись к нему, все с воинами падших Хатти и многими иноземцами, какие были с ними».

Затем рассказ ведется от первого лица, как бы из уст самого фараона:

«Я взывал к тебе, отец мой Амон, когда я был среди множества людей, мне неведомых… Я нашел Амона, который откликнулся на мой призыв; он подал мне руку, и я возрадовался… Все, что я сделал, было так… Я метал стрелы правой рукой и пленял левой… Я узрел, как две с половиной тысячи колесниц, среди коих я был, пали пред моим конем. Никто из них не воздел рук, дабы сражаться… Я заставил их броситься в воду, как делают крокодилы, и в бегстве своем они топтали друг друга. Я убивал их по своему желанию и изволению»[218].

Безусловно, рассказ о единоличной доблести Рамсеса — явное преувеличение, поскольку фараона наверняка сопровождали хоть какие-то воины, однако число сражавшихся, возможно, недалеко от истины; в других местах текста численность хеттских сил оценивается в 3500 колесниц, 37 000 пехотинцев, в общей сложности всего 47 500 человек[219]. Даже с учетом потенциальных преувеличений из настенных изображений и исхода битвы ясно, что Рамсес II и первые два египетских полка сумели продержаться до подхода остальных частей войска, которые вынудили хеттов отступить[220].

Посему исход сражения оказался патовым, а граница между двумя державами сохранилась по Кадешу, причем ее больше не перемещали и не оспаривали. Пятнадцать лет спустя, в ноябре/декабре 1259 года до нашей эры, примерно тогда же, когда Синарану отправлял свой корабль на Крит из Угарита, был заключен мирный договор (этот документ относится к числу наиболее хорошо сохранившихся и известных документов Древнего мира); своими печатями договор закрепили Рамсес II и новый царь хеттов Хаттусилис III — Муваталлис II умер через два года после битвы. Известное как «Серебряный договор», это соглашение сохранилось в нескольких экземплярах, поскольку изначально существовало в двух версиях — хеттской и египетской. Хеттская версия, записанная на аккадском и нанесенная на табличку из серебра, была отправлена в Египет, где ее перевели на египетский и скопировали на стены Рамессеум и храма Амона в Карнаке. Точно так же египетскую версию перевели на аккадский и скопировали на серебряную табличку, которая осталась в Хат-тусе; археологи обнаружили ее всего несколько десятилетий назад[221]. Хеттская версия на стенах египетских храмов начинается так[222]:

«В сей день… пришел царский посол… [и посол]хеттов Те-ретсаб… и второй посол хеттов… [серебряную дощечку] царя хеттов Хетесера (Хаттусилиса), доставленную фараону, — да будет он жив, невредим, здоров, — чтобы просить мира [у величества царя Верхнего и Нижнего Египта Усермаатра-] Сетепенра, сына Ра, Рамсеса-Мериамона, которому дана жизнь вечно, вековечно, подобно его отцу Ра, ежедневно»[223].

Тринадцать лет спустя, возможно, после того как Хаттусилис лично посетил Египет, Рамсес II женился на дочери Хаттусилиса, тем самым закрепив положения договора и взаимоотношения двух государств[224]:

«Тогда он (Хаттусилис) велел привести его старшую дочь, и великолепные дары (несли) перед нею, золотом, серебром и медью в изобилии, рабами, бесчисленными табунами лошадей, рогатым скотом, козами и овцами десятками тысяч… Неисчислимы были дары, что принесли они царю Верхнего и Нижнего Египта Усермаатра-Сетепенра, сыну Ра, Рамсесу-Мериамону, подателю жизни. И тогда сказал некто величеству, говоря: «Узри, великий владыка Хатти прислал свою старшую дочь с данью всякого рода… Царевну Хатти, заодно со всеми богатствами земли Хатти»[225].

Вполне вероятно, что хетты и египтяне были довольны заключением мира и прекращением кровопролития, поскольку их внимания настоятельно требовали два других события, имевших место около 1250 года до нашей эры. Хотя оба этих события легендарны и оба до сих пор не доказаны как фактические, память о них и поныне сохраняется в современном мире. В Анатолии хеттам, возможно, пришлось так или иначе принимать участие в Троянской войне, тогда как египтяне, вероятно, были вынуждены «разбираться» с исходом иудеев. Прежде чем рассмотреть каждое из этих событий по отдельности, следует описать общий контекст эпохи.


Троянская война

Примерно тогда же, когда противники собирали силы в битве при Кадеше, хеттам приходилось уделять немало внимания «второму фронту» в западной Анатолии, где они пытались утихомирить бунтовавших подданных, которых, очевидно, подстрекали микенцы[226]. Это, быть может, один из древнейших известных нам примеров того, как одно правительство намеренно участвовало в деятельности, направленной на подрыв авторитета другой (вспомните поддержку иранцами «Хезболлы» в Ливане через тридцать два столетия после битвы при Кадеше).

В правление хеттского царя Муваталлиса II, в начале и середине тринадцатого столетия до нашей эры, как следует из текстов, хранившихся в «государственных архивах» столицы Хаттусы, некий ренегат-подданный по имени Пиямараду попытался, говоря современным языком, дестабилизировать ситуацию в окрестностях Милета в западной Анатолии. Он сумел победить местного царя, вассала хеттов, носившего имя Манапа-Тархунта. Считается, что Пиямараду, вероятно, действовал от имени или в сговоре с людьми Аххиява (то есть с микенцами бронзового века)[227].

Свою «подрывную деятельность» Пиямараду продолжил и в правление следующего хеттского царя, Хаттусилиса III, в середине тринадцатого века до нашей эры, как мы знаем из переписки, которую ученые именуют «письмом Тавагалавы».

Хеттский царь отправил послание неназванному царю народа Аххиявы, к которому он обращался как к «Великому царю» и «брату», что подразумевало равенство их отношений. Мы уже видели, что подобные термины использовали египетские фараоны Аменхотеп III и Эхнатон, обращаясь к правителям Вавилонии, Митанни и Ассирии столетием ранее. Толкование этих текстов предоставляет нам важные сведения о состоянии дел в Эгейском бассейне и на Ближнем Востоке в этот период[228].

«Письмо Тавагалава» посвящено деятельности Пиямараду, который продолжал совершать набеги на территорию хеттов в западной Анатолии и который, как мы узнаем, только что получил убежище и был доставлен на корабле в земли Аххиява — вероятно, на остров у западного побережья Анатолии[229]. Послание также знакомит нас, на третьей «странице» таблички (первые две, увы, не сохранились), с самим Тавагалавой, которого называют братом царя Аххиява и который, очевидно, находился в западной Анатолии, набирая в свою свиту людей, враждебно настроенных к хеттам. Свидетельством того, что прежде отношения между хеттами и микенцами были куда прочнее, чем теперь, является любопытное указание, что Тавагалава ранее ездил («восходил на колесницу») с личным возницей самого хеттского царя[230].

Послание еще упоминает о споре между микенцами и хеттами за область, известную как Вилуса и расположенную в северо-западной Анатолии. Эта область уже встречалась нам при обсуждении восстания Ассува, которое имело место почти двести лет назад; кажется, что хетты и микенцы в очередной раз рассорились из-за территории, которую большинство ученых отождествляет с Троей и/или Троадой. Принимая во внимание датировку письма (середина тринадцатого столетия до нашей эры), вполне логично задаться вопросом, нет ли тут связи с позднейшими греческими преданиями о Троянской войне[231].

* * *

История Троянской войны, в традиционном изложении слепого греческого поэта Гомера (восьмое столетие до нашей эры), дополненном так называемым эпическим циклом (фрагментами других эпических поэм, до нашего времени не дошедших) и произведениями позднейших древнегреческих драматургов, хорошо известна. Парис, сын царя Трои Приама, приплыл из северо-западной Анатолии в материковую Грецию с дипломатической миссией к Менелаю, царю Спарты. В Спарте он влюбился в красавицу жену Менелая, Елену. Когда Парис вернулся домой, Елена приплыла в Трою с ним — либо добровольно, как уверяли троянцы, либо похищенная царевичем, как считали греки. Разгневанный Менелай уговорил своего брата Агамемнона, царя Микен и вождя всех эллинов, отправить армаду из тысячи кораблей и пятидесяти тысяч воинов против Трои и вернуть Елену. В итоге после десятилетней войны греки победили. Трою разорили, большинство ее жителей погибли, а Елена возвратилась в Спарту с Менелаем.

Разумеется, есть некоторое количество вопросов, на которые сложно дать ответ. Была ли на самом деле Троянская война? Существовала ли сама Троя? Насколько достоверна история Гомера? Действительно ли Елена обладала лицом удивительной красоты, которое могло увлечь в поход тысячу кораблей? Велась ли Троянская война из-за любви одного мужчины к одной женщине или это был просто предлог для схватки по другим причинам: из-за земли, власти или славы? Сами древние греки не были полностью уверены, когда случилась Троянская война; имеется по меньшей мере тринадцать вариантов относительно даты, предложенных античными авторами[232].

К тому времени, когда Генрих Шлиман отправился на поиски Трои в середине девятнадцатого столетия нашей эры, большинство ученых признавали Троянскую войну вымыслом и считали, что никакой Трои никогда не было. Шлиман решил доказать, что они ошибаются. Ко всеобщему изумлению, ему это удалось. История находки пересказывалась множество раз, и здесь нет необходимости останавливаться на ней в подробностях[233]. Достаточно будет отметить, что Шлиман нашел девять городов, один поверх другого, на холме Гиссарлык, и теперь большинство ученых признают этот холм как местоположение древней Трои; однако Шлиман не смог определить, какой из девяти городов является Троей Приама. После первой экспедиции Шлимана предпринимались другие раскопки на холме Гиссарлык, в том числе под руководством архитектора Вильгельма Дерпфельда; Карла Блегена и университета Цинциннати в 1930-х годах; наконец Манфреда Корфмана и ныне Эрнста Пернички из Тюбингенского университета (с конца 1980-х годов до сегодняшнего дня).

Разрушение шестого города — Трои VI — по-прежнему является предметом обсуждения. Изначально датированное приблизительно 1250 годом до нашей эры, это событие, вероятно, на самом деле произошло чуть ранее, около 1300 года до нашей эры[234]. Это был богатый город, где хватало импорта из Месопотамии, Египта и с Кипра, а также из микенской Греции. Также он являлся, снова используя современное выражение, «оспариваемой периферией», то есть располагался одновременно на периферии микенского мира и империи хеттов, тем самым как бы угодив в «клещи» между двумя великими державами древнего Средиземноморья в бронзовом веке.

Дерпфельд полагал, что микенцы захватили этот город (Троя VI) и сожгли его дотла и что именно это событие легло в основу эпических сказаний Гомера. Блеген, копавший несколько десятилетий спустя, придерживался иного мнения: он опубликовал, по его собственным словам, неоспоримые доказательства гибели города не от рук человеческих, но в результате землетрясения. Его доводы включали как позитивные свидетельства, наподобие нарушения линии стен и рассыпавшихся башен, так и негативные — на месте не найдено стрел, мечей и прочего оружия[235]. На самом деле теперь ясно, что тип ущерба, выявленный Блегеном, схож с картиной в других древних городах Эгейского бассейна и Восточного Средиземноморья, в том числе с Микенами и Тиринфом в материковой Греции. Очевидно также, что землетрясения случались не одновременно в конце позднего бронзового века (см. далее).

По Блегену, следующий город, Троя VIIa, является более вероятным кандидатом на «роль» Трои Приама. Этот город был разрушен, вероятно, около 1180 года до нашей эры, и, вероятно, к его гибели причастны «народы моря», а не микенцы, хотя это ни в коем случае не стопроцентная уверенность. Здесь мы расстанемся на время с историей Трои — и вернемся к ней уже в следующей главе, когда речь пойдет о событиях двенадцатого столетия до нашей эры.


Иноземные контакты и материковая Греция в тринадцатом веке до нашей эры

Следует отметить, что именно в этот период в Микенах, в материковой части Греции, появились громоздкие укрепления, частично уцелевшие до наших дней; они были возведены примерно в 1250 году до нашей эры. Их строили одновременно с тем, как реализовывались иные строительные проекты (возможно, оборонительного свойства), в том числе подземный туннель, ведущий к источнику воды, который позволял горожанам не выходить из-под защиты крепостных стен.

Знаменитые Львиные ворота установили на входе в цитадель Микен; они являлись элементом фортификаций, опоясавших город. Сложно сказать, служили ли они стандартной защитной для города или были установлены как знак могущества и богатства. Стены и проем Львиных ворот были сложены из громадных камней (настолько больших, что сегодня обычно говорят о «циклопической кладке»): уже древние греки более поздних поколений думали, что только легендарные одноглазые циклопы с их чудовищной силой могли бы поднять эти камни и поставить надлежащим образом.

Интересно, что подобная архитектура, включая сводчатые галереи, тайные туннели в подземный «водопровод», встречается не только в микенских дворцовых комплексах наподобие самих Микен и Тиринфа, но и в некоторых поселениях хеттов, также датируемых приблизительно этим периодом[236]. Выяснять, в каком направлении шло возможное влияние, предоставим ученым, но архитектурное сходство позволяет предположить, что эти два региона так или иначе поддерживали контакт друг с другом.

Мы знаем, по микенской глиняной посуде, обнаруженной в Восточном Средиземноморье и датируемой тринадцатым столетием до нашей эры, а также по египетским, кипрским, ханаанским и прочим предметам в странах Эгейского бассейна за тот же период, что микенцы активно торговали с Египтом, Кипром и другими державами древнего Ближнего Востока. Они к тому времени захватили торговые пути минойцев, а объем торговли действительно увеличился, как упоминалось выше.

Археологи, ведущие раскопки в Тиринфе (Пелопоннес, материковая Греция), недавно представили доказательства того, что некая особая группа киприотов проживала в Тиринфе в конце тринадцатого столетия до нашей эры; это хорошо согласуется с предыдущими гипотезами других ученых относительно наличия неких «специфических» коммерческих отношений между Тиринфом и островом Кипр на протяжении того периода. В частности, город и остров, по-видимому, сотрудничали в металлообработке, а также, возможно, в производстве керамики и фаянса. Именно в эту пору микенские глиняные сосуды для транспортировки, обычно служившие для перевозки вина, оливкового масла и других товаров, отмечались кипро-минойскими символами еще до стадии обжига. Пусть даже язык кипро-минойцев до конца не расшифрован, представляется очевидным, что эти сосуды изготавливались для конкретного рынка сбыта на Кипре[237].

Удивительно, но таблички с линейным письмом Б, найденные в Пилосе и прочих микенских поселениях, не уделяют особого внимания контактам и торговле с внешним миром. Пожалуй, главным свидетельством таких связей являются слова, заимствованные из языков Ближнего Востока, иноземные наименования соответствующих товаров. Сюда относятся обозначения кунжута, золота, слоновой кости и тмина; к примеру, «кунжут» (sesame) в линейном письме Б — sa-sa-ma, от угаритского слова ššmn, аккадского šammaššammu и хурритского sumisumi[238]. В этих табличках встречается также слово ku-pi-ri-jo, которое было переведено как «киприот». Оно встречается по меньшей мере шестнадцать раз в табличках из Кносса, где используется для описания специй, а еще — для описания прямого воздействия на шерсть, масло, мед, вазы и мази. Кроме того, в Пилосе это слово употреблялось как «этническое» прилагательное для характеристики людей, занимавшихся пастушеством, работами по бронзе и торговлей шерстью, тканями и квасцами; отсюда может следовать, что этнические киприоты проживали в Пилосе в конце тринадцатого столетия до нашей эры[239]. Аналогичным образом другое слово, a-ra-si-jo, тоже может относиться к Кипру, который было известен в Восточном Средиземноморье как Аласия (ср. аккадское a-la-si-ia, египетское ‘irs, хеттское a-la-si-ia и уга-ритское altyy)[240].

Известен также ряд этнических наименований, толкуемых как западноанатолийские, в первую очередь обозначений женских занятий, в текстах на линейном письме Б из Пилоса. Все они относятся к районам, расположенным на западном побережье Анатолии, в том числе Милету, Галикарнасу, Книду и Лидии (Азия). Многие ученые предполагали, что в этих табличках из Пилоса речь идет и о троянских женщинах. Высказывалась гипотеза, что всех этих женщин могли захватить в ходе микенских набегов на западное побережье Анатолии или на соседний архипелаг Додеканес[241].

В текстах линейного письма Б из Пилоса и Кносса встречаются и слова, которые, по отдельным предположениям, могут оказаться ханаанскими личными именами. К примеру, Pe-ri-ta = «Человек из Бейрута»; Tu-ri-jo = «Тириец (человек из Тира)»; po-ni-ki-jo = «финикийский» (о людях и о пряностях). Кроме того, в табличках из Кносса попадается слово A-ra-da-jo = «Человек из Арада (Арвада)»[242]. Другие имена кажутся египетскими по происхождению, но, вероятно, пришли через Ханаан, а именно: mi-sa-ra-jo = «египетский» и аз-ku-pi-ti-jo = «мемфисский» или «египетский». Первый термин, mi-sa-ra-jo, по-видимому, происходит от семитского названия Египта, Мизраим, которое часто встречается в аккадских и угаритских документах Месопотамии и Ханаана. Второй термин, аз-ku-pi-ti-jo, также может восходить к ближневосточным названиям Египта, поскольку угаритское имя Египта и города Мемфис — Хикупта. Забавно, что это слово в табличке на линейном письме Б из Кносса употребляется как имя человека, который «заведовал» отарой из восьмидесяти овец на Крите; быть может, его называли «египтянином»?[243]

Все эти заимствованиях и имена в табличках на линейном письме Б однозначно указывают, что Эгейский бассейн находился в контакте с Египтом и Ближним Востоком в позднем бронзовом веке. Тот факт, что мы не располагаем записями, документирующими какие-либо взаимодействия, не должен вызывать удивления, так как сохранились только сведения за последний год в каждом из архивов: это таблички, которые были выброшены или случайно обожжены, ведь в стандартных условиях их стирали (водой по поверхности глины) и повторно использовали каждый год — или по мере необходимости. Более того, мы знаем, что микенцы использовали эти таблички только для фиксации конкретных видов экономической деятельности. Вполне возможно, что «архив иностранных дел» размещался в разных местах микенского мира, сходно с подобными архивами Амарны в Египте и Хаттусы в Анатолии.


Исход израильтян и покорение Ханаана

Относительно Троянской войны и города Трои в период около 1250 года до нашей эры мы имеем немало сведений, пусть даже они недоказуемы (пока недоказуемы?). А вот что касается другого события, случившегося, по преданию, примерно в это же время, свидетельств намного меньше, а те, что есть, еще менее достоверны. Речь об исходе евреев из Египта, повествование о котором содержится в Библии.

Согласно библейскому тексту, в правление неназванного египетского фараона Моисей вывел израильтян из египетского плена. В плен они угодили, как сообщается, после того, как несколько столетий прожили в Египте свободными людьми. Книга Исход говорит, что они провели в Египте четыреста лет после переселения сюда еще при жизни Иакова, одного из библейских патриархов — вероятно, примерно в семнадцатом столетии до нашей эры. Если так, значит, евреи пришли в Египет в эпоху гиксосов, а затем оставались здесь на протяжении позднего бронзового века, включая Амарнский период. В 1987 году французский египтолог Ален Зивье обнаружил могилу человека с семитским именем Апер-Эль, который служил визирем (главным назначенным советником) при фараонах Аменхотепе III и Эхнатоне в четырнадцатом столетии до нашей эры[244].

В любом случае, как повествует Библия, евреи, ведомые Моисеем, покидали Египет в спешке — после десяти казней, насланных на египтян ветхозаветным Богом иудеев, таким образом убеждавшим египетского фараона в том, что не следует держать иудейское меньшинство населения в рабстве. Затем израильтяне пустились в знаменитое сорокалетнее странствие, которое в конечном счете привело их в землю Ханаанскую и к свободе. В ходе своих скитаний они будто бы шли за столпом дыма в светлое время и за столпом пламени по ночам, а питались манной, что падал с небес. По дороге в Ханаан они обрели десять заповедей на горе Синай и построили ковчег Завета, в котором носили эти скрижали.

Данная история исхода является одним из наиболее известных и тиражируемых рассказов Ветхого Завета, а само событие по сей день отмечается в еврейском празднике Песах. Тем не менее его чрезвычайно сложно подтвердить по древним текстам и по археологическим свидетельствам[245].

Намеки в библейском повествовании подсказывают, что, если исход действительно имел место, это произошло в середине тринадцатого столетия до нашей эры, поскольку нам говорят, что евреи были заняты возведением «городов для запасов» Пифом и Раамсес для фараона (Исх 1:11–14). Археологические раскопки на месте этих древних городов показывают, что строительство начал Сети I около 1290 года до нашей эры — возможно, именно он тот «царь, который не знал Иосифа», — а завершил работу Рамсес II (около 1250 года до нашей эры), потенциальный «фараон исхода».

Рамсес II хорошо знаком современным туристам, посещающим Египет, и поклонникам литературы девятнадцатого столетия, ибо это его упавшая статуя в Рамессеуме — погребальном храме недалеко от Долины царей — вдохновила Перси Биши Шелли на знаменитое стихотворение «Озимандия»:

Я встретил путника; он шел из стран далеких

И мне сказал: вдали, где вечность сторожит

Пустыни тишину, среди песков глубоких

Обломок статуи распавшейся лежит.

Из полустертых черт сквозит надменный пламень,

Желанье заставлять весь мир себе служить;

Ваятель опытный вложил в бездушный камень

Те страсти, что могли столетья пережить.

И сохранил слова обломок изваянья:

«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!

Взгляните на мои великие деянья,

Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»

Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…

Пустыня мертвая… И небеса над ней…[246]

Это стихотворение было опубликовано в 1818 году, за пять лет до успешной расшифровки Жаном-Луи Шампольоном древнеегипетских иероглифов. Шелли полагался на древнегреческого историка Диодора Сицилийского, который неправильно записал тронное имя Рамсеса II как «Озимандия», вместо правильного «Усер-маат-Ра Сетепенра» (User-Maat-re Setep-en-re)[247].

К сожалению, отождествление Рамсеса II с «фараоном исхода», которое часто встречается в научных исследованиях и популярной литературе, не соответствует истине, если следовать хронологии, которую предлагает Библия. Библейский текст датирует исход приблизительно 1450 годом до нашей эры, со ссылкой на Первую книгу Царств (6:1), где сказано, что это событие произошло за 480 лет до того, как Соломон построил храм в Иерусалиме (что имело место примерно в 970 году до нашей эры). Тем не менее 1450 год до нашей эры — это ближе к концу царствования фараона Тутмоса III, когда Египет был чрезвычайно могущественной силой на Ближнем Востоке. Как мы уже видели, Тутмос III твердо контролировал земли Ханаана, одержав убедительную победу при Мегиддо в 1479 году до нашей эры. Крайне маловероятно, что он позволил бы израильтянам уйти из Египта в этот регион или что его наследники допустили бы, чтобы они скитались сорок лет, прежде чем осесть в Ханаане, особенно с учетом того, что Египет надежно держал регион под контролем со времен Тутмоса III. Вдобавок нет никаких доказательств присутствия израильтян в Ханаане в пятнадцатом и четырнадцатом столетиях до нашей эры — а они должны быть, случись исход и вправду около 1450 года до нашей эры.

Поэтому большинство «светских» археологов предпочитают альтернативную дату, 1250 год до нашей эры; эта дата игнорирует библейскую хронологию, зато выглядит осмысленнее с археологической и исторической точек зрения. Кроме того, она приходится на правление Рамсеса II, фараона, завершившего строительство библейских городов Пифом и Раамсес. Она также соответствует приблизительной дате разрушения ряда ханаанских городов неизвестными силами и допускает сорок лет скитаний по пустыне для израильтян перед покорением Ханаана в соответствии с библейским рассказом. Евреи «успевают» прийти в Ханаан, чтобы оказаться отмеченными на «Израильской стеле» фараона Мернептаха, надпись на которой восходит к 1207 году до нашей эры (это самое раннее упоминание Израиля вне Библии)[248].

Надпись, которую я вскользь упомянул выше, датируется пятым годом царствования фараона Мернептаха. Сэр Уильям Мэтью Флиндерс Петри обнаружил ее в феврале 1896 года в погребальном храме Мернептаха, недалеко от Долины царей, напротив (через Нил) современного города Луксор. В надписи на стеле Мернептах утверждает, что победил народ, известный как «Израиль» и проживавший в Ханаане. Текст гласит:

Цари низвергнуты со словами: «Пощады!»

Никто не поднимает головы среди Девяти Стрел.

Техену обездолена, Xaтти умиротворена,

Ханаан разграблен, погрязший во зле.

Аскалон захвачен, покорен Гезер.

Иеноам будто и не был прежде.

Израиль опустошен, не осталось его семени;

Хурру стал вдовой для Египта.

Все земли объединились и умиротворены.

Всех, кто бунтовал, он усмирил[249].

Хотя велись активные раскопки в местах, возможно, потенциально связанных с исходом, включая текущие и недавние раскопки в израильском Асоре и Телль эль-Борге на Северном Синае[250], пока нет никаких подтверждений историчности исхода; все до сих пор опирается на умозаключения и на веру.

С другой стороны, как можно надеяться отыскать артефакты израильтян, сорок лет бродивших по пустыне, более трех тысяч лет спустя? Если они действительно кочевали, а не вели оседлый образ жизни, то, вероятно, использовали палатки на столбах, как нынешние бедуины. Следовательно, археолог в поисках «зримых» свидетельств исхода вряд ли натолкнется на остатки постоянных сооружений, а всякие отверстия в земле от кольев и упоров давным-давно затянулись.

Точно так же многочисленные попытки отождествить библейские десять казней, которые изводили египтян, в том числе нашествие лягушек, мух и саранчи, эпидемию фурункулов, град и смерть египетских перворожденных детей, были либо безуспешны, либо малоубедительны, хотя, конечно, и не вследствие должного старания исследователей[251]. Нет и доказательств, подтверждающих библейский рассказ о разделении вод Красного (Чермного) моря. В целом, несмотря на бесчисленные попытки (многие из которых предпринимались каналами кабельного телевидения) предложить гипотезы, «подкрепляющие» описания Библии, включая теорию, увязывающую оные с извержением вулкана Санторини в Эгейском море, достоверных свидетельств — археологических, геологических и прочих — пока не обнаружено.

Можно было бы спросить, какие доказательства археолог надеется отыскать в подтверждение разделения морских вод? Затянутые илом останки фараоновых колесниц заодно со скелетами лошадей и воинов и оружием? Настолько далеко никто не заходил, вопреки отдельным стараниям уверить нас в обратном[252]. Мы даже не можем согласиться с гипотезой, что разделение вод было вызвано цунами (приливной волной), порожденной извержением Санторини в Эгейском море, так как дата извержения теперь отодвинута к 1550-му, а более вероятно, к 1628 году до нашей эры, на основе радиоуглеродного анализа и изучения ледяных кернов, тогда как исход, скорее всего, датируется 1250-м либо, крайний срок, 1450 годом до нашей эры[253]. По меньшей мере столетие (с 1550 по 1450 год до нашей эры), а реальнее — целых четыре столетия (с 1628 по 1250 год до нашей эры) разделяют эти два события, из чего следует, что попытки объяснить расхождение Красного моря и библейские казни извержением вулкана попросту несостоятельны.

Ветхозаветная книга Иисуса Навина подробно описывает завоевание израильтянами ханаанских городов. На основании этого повествования можно было бы рассчитывать на обнаружение свидетельств тотального разрушения на местах раскопок в Ханаане, будь то Мегиддо, Асор, Вефиль, Гаай (Ай) и так далее. Но мы должны иметь в виду отчасти противоречащую Навину версию книги Судей, где дается немного отличная (более обстоятельная и менее кровавая) картина завоевания, в ходе которого израильтяне и хананеи проживают вместе в городах. Проблема, как подчеркивается в другом месте[254], заключается в том, что в наличии крайне мало археологических свидетельств, подтверждающих повествование Библии о разрушении ханаанских городов. Сегодня считается, что Мегиддо и Лахиш были разрушены столетие спустя, около 1130 года до нашей эры, как мы увидим ниже, а в других городах — в том же Иерихоне — не найдено никаких доказательств их гибели в тринадцатом или даже двенадцатом столетиях до нашей эры.

Только Асор до сих пор сулит некоторый шанс, ибо здешний дворец (или храм) позднего бронзового века на акрополе был явно сожжен, а часть города уничтожена, что доказывается остатками деревянных потолочных балок и сосудов, полных горелого зерна. Городские постройки — возведенные во времена расцвета Асора в четырнадцатом столетии до нашей эры, когда город упоминается в египетском «амарнском архиве», — изрядно пострадали в ходе разрушения, как и ворота, которые были сметены «яростным и неумолимым натиском, чему свидетельством груды глиняных кирпичей и пепла высотой до полутора метров»[255]. Недавние раскопки в верхней части города выявили новые доказательства того же самого: «всюду толстый слой пепла, обгоревшие деревянные балки, треснувшие базальтовые плиты, спекшиеся глиняные кирпичи, рухнувшие стены и изуродованные базальтовые статуи»[256]. В особенности руины общественных и религиозных сооружений из страты 1А в церемониальном квартале и в других районах Асора «полностью покрыты следами тотального уничтожения»[257].

Датировка этой катастрофы все еще обсуждается, однако первый археолог Асора Игаэль Ядин и один из нынешних специалистов Амнон Бен-Top поддерживают гипотезу о том, что это случилось около 1230 года до нашей эры. Но вполне возможно, что катастрофа произошла позже, в начале двенадцатого столетия до нашей эры. Нужно дождаться результатов радиоуглеродного анализа сосудов для хранения зерна, найденных летом 2012 года[258], чтобы услышать ответ науки.

Нет ясности и с тем, кто нападал на хананеев. Недавние исследования показывают, что это не египтяне и не другие хананеи, поскольку статуи обеих культур были осквернены, чего не совершили бы воины ни одного из народов. «Народы моря» тоже можно исключить, на основании отсутствия конкретной керамики и расстояния от моря, хотя это не слишком убедительные доводы. Бен-Top в целом согласен со своим предшественником Ядином в том, что израильтяне выглядят наиболее вероятными (и логичными) разрушителями, но Шарон Цукерман изучила период упадка непосредственно перед разрушением города и предположила, что катастрофа была вызвана внутренним восстанием горожан, после чего город оставался покинутым до одиннадцатого столетия до нашей эры[259].

Словом, пусть не подлежит сомнению, что Асор был разрушен в тринадцатом или двенадцатом столетии до нашей эры и пребывал в забвении столетие или больше после этого, не ясно, когда именно и кем он был разрушен. Аналогичным образом вопрос о том, происходил ли исход евреев из Египта в реальности или это просто часть мифа, вызывающий интерес у многих людей по всему миру, также пока остается без ответа. Перебирание имеющихся данных не помогает. Может быть, этот вопрос удастся разрешить благодаря кропотливым археологическим исследованиям или какой-то случайной находке. Может быть, что вдруг оправдается какое-либо «альтернативное» толкование истории исхода. Среди них упомяну возможность того, что израильтяне воспользовались разорением, устроенным «народами моря» в Ханаане, чтобы переселиться сюда и завладеть местностью; что израильтяне на самом деле являлись частью большой группы хананеев, уже проживавших в регионе; что израильтяне мигрировали сюда мирно на протяжении столетий. Если хоть одна «альтернатива» представляет собой корректное объяснение того, как евреи очутились в земле Ханаанской, то история исхода сложена, вероятно, столетия спустя, как и предполагали некоторые ученые. Между тем надежнее всего помнить, что здесь велик риск мошенничества: сколько уже выдвигалось недобросовестных «теорий» по поводу событий, людей, мест и предметов, связанных с исходом! Безусловно, еще больше дезинформации, случайной и преднамеренной, ожидает нас в будущем[260].

На данный момент мы можем сказать наверняка только то, что археологические свидетельства (керамика, архитектура и другие формы материальной культуры) указывают на израильтян как отождествляемую национальную группу, которая точно присутствовала в Ханаане в конце тринадцатого столетия до нашей эры, и что именно их культура наряду с культурой филистимлян и финикийцев поднялась из пепла ханаанской цивилизации, погибшей в двенадцатом столетии до нашей эры. В частности, поэтому вопрос о датировке исхода здесь уместен, ведь израильтяне были среди тех народов, которые составили новый мировой порядок после хаоса конца позднего бронзового века.


Хетты, ассирийцы, Амурру и Аххиява

Последние цари хеттов — в особенности Тудхалияс IV (1237–1209 годы до нашей эры) и Суппилулиумас II (1207–? годы до нашей эры) — действовали весьма активно в последней четверти тринадцатого столетия, приблизительно с 1237 года до нашей эры, пусть хеттский мир и хеттская цивилизации уже выказывали признаки упадка. Тудхалияс повелел вырезать весь пантеон хеттских богов и богинь, а также себя рядом с ними, на известняковой скале близ Языликаи («Расписной скалы»), на расстоянии около километра от Хаттусы, столицы Хеттского царства.

В ту пору хетты воевали с ассирийцами в Месопотамии. Мы уже встречались с ассирийцами в предыдущей главе, когда говорили об Ашшурубалите I, который правил в Ассирии в период «амарнских фараонов» и разграбил Вавилон, когда предполагаемый брачный союз двух держав не состоялся[261].

Ассирийцы после короткого относительного спокойствия, наступившего за царствованием Ашшурубалита, стали вновь «поигрывать мышцами» при царе Ададенирари I (1307–1275 годы до нашей эры). При нем и при последующих царях Ассирия обрела могущество на Ближнем Востоке в начале тринадцатого столетия.

Среди свершений Ададанирари следует упомянуть войну с Митанни и захват Вашшуканни и других городов митаннийцев. Он посадил на митаннийский трон своего вассала и расширил пределы Ассирийской империи на запад настолько далеко, что теперь Ассирия граничила с родиной хеттов и почти достигла Средиземного моря. Вероятно, это было довольно просто сделать, поскольку хетты при Суппилулиумасе I, несколькими десятилетиями ранее, уже нанесли сокрушительное поражение митаннийцам[262].

После Салманасара I (1275–1245 годы до нашей эры), который во многом продолжал политику Ададанирари и, возможно, окончательно разгромил Митаннийское царство[263], на мировую сцену выступил один из величайших «царей-воинов» Ассирии Тукульти-Нинурта I, правивший приблизительно с 1244 по 1208 год до нашей эры. Он тоже шел по стопам Ададанирари, однако, похоже, подражал и своему предшественнику прошлого столетия Ашшурубалиту, ибо решил напасть на Вавилон. Впрочем, Тукульти-Нинурта превзошел Ашшурубалита: он не только победил касситского царя Вавилонии Каштилиашу IV в бою и привел того в Ашшур в цепях, но и захватил само царство (ок. 1225 года до нашей эры) и сначала правил там самостоятельно, а затем усадил на трон марионетку. Этот ход оказался не слишком удачным, поскольку марионеточного царя Энлиля-надин-шуми почти незамедлительно атаковали и свергли эламиты, двигавшиеся со своих восточных земель на Иранском плато (в настоящее время юго-запад Ирана). Подобное случалось не единожды, и с Эламом мы вскоре столкнемся снова[264].

Помимо прочих достижений Тукульти-Нинурты I следует отметить, что этот царь-воин Ассирии победил царя хеттов Тудхалияса IV, тем самым радикально изменив баланс сил на древнем Ближнем Востоке. Высказывалось предположение, будто Тукульти сделался настолько могущественным, что отправил мину (ближневосточная единица веса, вероятно, чуть больше современного американского фунта) лазурита в качестве дара микенскому царю Фив (Беотия в материковой Греции) за Эгейским морем[265].

Как следствие, накануне первого нашествия «народов моря» на страны Восточного Средиземноморье в 1207 году до нашей эры (всего через год после убийства Тукульти-Нинурты одним из царских сыновей), Ассирия стала крупнейшим игроком на международной арене древнего Ближнего Востока — и оставалась таковым почти двести лет. Это царство подкрепляли дипломатические браки, политика, война и многовековая торговля — с египтянами, вавилонянами, хеттами и митаннийцами. Вне сомнения, Ассирия являлась одной из великих держав позднего бронзового века.

В правление ассирийского царя Тукульти-Нинурты хетты столкнулись с очевидной и серьезной угрозой своей империи и выказывали решимость остановить всякого, кто осмелится проникнуть в глубь территории от побережья до ассирийских земель на востоке. В рамках этой стратегии был заключен договор (приблизительно в 1225 году до нашей эры) между Тудхалиясом IV, царем хеттов, и его шурином Шаушкамувой. Последний правил Амурру, страной, занимавшей прибрежные районы северной Сирии, откуда открывался потенциальный доступ в ассирийские земли. В договоре содержится уже привычное нам чествование: враг моего друга также признается моим врагом, а друг моего друга становится другом и мне. Тудхалияс IV, именующий себя в третьем лице «величеством», говорит Шаушкамуве:

«Если царь Египта будет другом моему величеству, он должен стать и твоим другом. Но если он будет врагом моего величества, он должен стать и твоим врагом. И если царь Вавилонии будет другом моего величества, он должен быть твоим другом. Но если он будет врагом моего величества, он должен стать и твоим врагом. Поскольку царь Ассирии враг моего величества, он должен быть и твоим врагом. Твои купцы не должны бывать в Ассирии и ты не должен допускать в свои владения ассирийских купцов. Они не вправе странствовать по твоим землям. А если они войдут в твои земли, хватай их и отсылай моему величеству. [Пусть] клятва твоя подтвердит это условие»[266].

Для нашего исследования Древнего мира особенно показательны два пункта в этом соглашении о «взаимовосхвалении». Первый — это слова Тудхалияса IV, который говорит Шаушкамуве: «[Не позволяй (?)] кораблям [из] Аххиявы плыть к нему (то есть к царю Ассирии)»[267]. Как полагают многие ученые, здесь содержится упоминание об эмбарго, том самом, о котором мы вспоминали в конце предыдущей главы. Если так, пусть эмбарго, конечно, достаточно современное понятие, то можно предположить, что хетты ввели эмбарго против ассирийцев более трех тысяч лет назад[268].

Второй пункт изложен в договоре несколькими строками выше. Тудхалияс IV говорит: «И цари, которые мне равны в величии, суть царь Египта, царь Вавилонии, царь Ассирии и царь Аххиява»[269]. На глиняной табличке с текстом договора слова «царь Аххиява» зачеркнуты, и это означает, что перед нами черновик договора, который предполагалось править, дополнять, сокращать — то есть редактировать. Что еще важнее, табличка позволяет счесть, что царь Аххиява более не считался ровней правителям других крупных держав позднего бронзового века — Египта, Вавилонии, Ассирии и Хеттского царства.

Возникает вопрос: что произошло в бассейне Эгейского моря или на западном побережье Анатолии, в результате чего сложилась такая ситуация? Это должно было случиться сравнительно недавно, поскольку в правление Хаттусилиса III, отца Тудхалияса IV, царь Аххиява признавался «великим царем» и «братом» правителя хеттов. Возможно, ответ (намек на ответ) содержится в одном из текстов Аххиява, известном как «письмо о Милавате». Датируемое, вероятнее всего, правлением Тудхалияса IV, это письмо дает понять, что город Милавата (Милаванда, Милет) и окрестные территории на западном побережье Анатолии, прежде точка опоры микенцев в этой области, более не принадлежали царю Аххиява и перешли под контроль хеттов[270]. Это может означать, что царь Аххиява в глазах правителя хеттов перестал быть «великим царем». Впрочем, мы должны учитывать возможность того, что «ниспровержение» хеттским правителем микенского царя могло стать и следствием какого-то события еще большего масштаба, например в Эгейском бассейне, то есть в материковой Греции (см. ниже).


Хеттское вторжение на Кипр

Между тем Тудхалияс IV решил напасть на остров Кипр. Этот остров являлся важнейшим источником поставок меди во втором тысячелетии до нашей эры, и вполне возможно, что хетты вознамерились «приватизировать» добычу данного драгоценного металла, необходимого для получения бронзы. С другой стороны, нападение на Кипр могло быть предпринято и по иным мотивам. Возможно, оно каким-то образом связано с нашествием «народов моря» или с засухой, которая обрушилась на Восточное Средиземноморье примерно в этот период, как следует из результатов недавних научных исследований и из хорошо известных древних текстов, где упоминается о срочных поставках зерна из Угарита на севере Сирии в порт города Ура в Киликии (юго-восток нынешней Турции)[271].

Надпись, первоначально нанесенная на статую Тудхалияса, но потом переписанная на табличку эпохи правления сына Тудхалияса Суппилулиумаса И, гласит: «Я пленил царя Аласии со всеми его женами и детьми… Все имущество, включая серебро и золото, и всех плененных людей я увез и переправил в Хаттусу. Я поработили страну Аласия и принудил ее платить дань»[272]. Суппилулиумас II не только переписал надпись Тудхалияса IV, но и сам покорил Кипр. Запись о его собственном военном успехе сообщает «Я, Суппилулиумас, великий царь, быстро [вышел в] море. Корабли Аласия встретились со мною в битве на море трижды. Я истребил их. Я захватил корабли и сжег их в море. Когда я снова достиг суши, враг из земли Аласия выступил против меня [в сражении] огромным числом. Я [воевал с ними]»[273].

Очевидно, что Суппилулиумас преуспел в морской битве и, возможно, во вторжении на Кипр, но непонятно, почему ему пришлось нападать и снова покорять остров, если Тудхалияс IV уже захватил Кипр. Быть может, он пытался получить (или восстановить) контроль над добычей меди или над международными торговыми путями, ибо положение в мире делалось все более нестабильным. Мы никогда не узнаем наверняка. Также не ясно, где произошло решающее сражение; ученые предлагают в качестве вариантов сам Кипр и побережье Анатолии.

После вступления на трон после смерти отца Суппилулиумас II принял имя своего знаменитого предшественника (четырнадцатое столетие до нашей эры) Суппилулиумаса I (настоящее имя нового правителя было Суппилилиамас, а не Суппилулиумас). Возможно, он надеялся повторить успехи и достижения своего предшественника. Вместо этого он в конечном счете стал свидетелем распада империи хеттов. Царю и его войску помимо вторжения на Кипр снова пришлось воевать в западной Анатолии[274]. Один исследователь отмечает, в недавней статье, что многие из документов, приуроченных к правлению Суппилулиумаса II, «указывают на рост нестабильности внутри хеттской столицы и на нарастание недоверия»; быть может, корректнее рассуждать о «беспокойстве», учитывая то, что случилось чуть позднее[275].


Кораблекрушения у Иры и мыса Гелидония

Еще один остов древнего парусного судна, на сей раз предположительно с Кипра, судя по керамике, которую оно перевозило, был найден и изучен в 1993–1994 годах морскими археологами у Арголидского побережье материковой Греции, недалеко от Микен. Это кораблекрушение мыса Ира датируется приблизительно 1200 годом до нашей эры и может быть доказательством того, что торговля между Кипром и микенской Грецией продолжалась, несмотря на нападения хеттов на остров[276].

Примерно в это же время другой корабль затонул у побережья Анатолии, недалеко от того места, где столетием ранее ушел в пучину улу-бурунский корабль: кораблекрушение у мыса Гелидония случилось на юго-западном побережье нынешней Турции. Как уже отмечалось выше, с изучения этого кораблекрушения начал свою карьеру подводного археолога Джордж Басс в 1960-х годах. Басс пришел к выводу, что затонувшее судно было ханаанским и следовало в Эгейское море, а катастрофа произошла приблизительно в 1200 году до нашей эры[277].

Басс вел раскопки под водой на протяжении нескольких лет, изучал останки корабля с помощью нового оборудования, которое стало доступным в результате стремительного улучшения в технологиях подводных исследований за последние пятьдесят лет. Он нашел ряд предметов, подкрепивших его первоначальную гипотезу о том, что корабль, вероятно, шел с Ближнего Востока; любопытно, что новые находки заставили предположить кипрское, а не ханаанское происхождение судна, как следует из анализа якоря и груза керамики на борту[278].

Вне зависимости от места его «рождения» в Восточном Средиземноморье, судно, потерпевшее крушение у мыса Гелидония, и его груз имеют важное значение, пусть, по общему признанию, они не столь значимы, как улу-бурунский корабль. Это судно меньших размеров, как правило, характеризуют как «бродившее» от порта к порту, занимавшееся международной торговлей малых масштабов и не выполнявшее коммерческой или дипломатической миссии[279]. Однако это еще одно свидетельство того, что международная торговля продолжалась в конце тринадцатого столетия до нашей эры, даже когда «мировой порядок» в Восточном Средиземноморье и Эгейском бассейне начал рушиться.


Загрузка...