1177 год до н. э. Год, когда пала цивилизация

Вот и настал момент, которого мы так долго ждали, — кульминация пьесы и драматическое начало конца более чем трехсотлетнего периода глобальной экономики, отличительной черты позднего бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье. Двенадцатое столетие до нашей эры, как мы увидим в заключительном акте нашей пьесы, характеризуется преимущественно сообщениями о потерях и разрушениях, а вовсе не о торговле и развитии международных отношений. Однако свое повествование мы начнем, как говорится, на высокой ноте — именно с последнего.

Открытие Угарита и Минет эль-Бейды

Принято считать, что шанс выпадает подготовленным, но в некоторых случаях удача благоприятствует даже неподготовленному. Случайная находка, сделанная местным крестьянином, вряд ли искушенным в тонкостях археологии, привела к обнаружению руин города и царства Угарит, располагавшегося на побережье северной Сирии. В 1929 году известие о находке захоронения в Минет эль-Вейде привлекло французских археологов. Раскопки быстро позволили отыскать развалины портового города, ныне официально именуемого как Минет эль-Бейда. На восемьсот метров далее в глубь суши, под курганом, известным как Рас-Шамра, была найдена и предъявлена всему миру бывшая столица Угарита[280].

Французы работали в Угарите и Минет эль-Бейде почти непрерывно с 1929 года — сначала там трудилась экспедиция Клода Шеффера, ас 1978 по 1998 год работала экспедиция Маргерит Йон. С 1999 года раскопками занимается совместная франко-сирийская команда[281]. Совокупность вложенных усилий позволила отыскать некогда процветавший, деловой и коммерческий город и порт, который был внезапно разрушен и покинут вскоре после начала двенадцатого столетия до нашей эры. В руинах были найдены предметы со всего Восточного Средиземноморья и из бассейна Эгейского моря; например, на складе в Минет эль-Бейде нашли восемьдесят ханаанских сосудов для хранения продуктов. К сожалению, указанную находку сделали в 1930-х годах, когда еще не применялись современные методы строгого научного анализа[282].

В развалинах частных домов и внутри царского дворца в Угарите обнаружились важные архивы, работа над которыми ведется с 1950-х годов; эти документы представляют собой свидетельства хозяйственной деятельности ряда купцов, а также царской семьи Угарита. Письма и другие элементы из этих архивов написаны на глиняных табличках, что типично для бронзового века, но на многих табличках текст нанесен на разных языках — то на аккадском, то на хеттском, то на древнеегипетском, а то и на менее широко используемых языках наподобие хурритского.

Более того, на табличках был выявлен еще один язык, с которым ученые никогда прежде не сталкивались. Его удалось довольно быстро расшифровать и отождествить как угаритский. Эта письменность опиралась на одну из наиболее древних среди известных нам алфавитных систем, причем в письмах и документах встречаются сразу два алфавита, один с двадцатью двумя символами, как в финикийском алфавите, а другой с восемью дополнительными знаками[283].

Эти угаритские тексты, которых к настоящему времени обнаружено столько, что они породили особое направление нынешней исторической науки, известное как «угаритология», содержат не только архивы и корреспонденцию купцов и царей, но и образчики литературы, мифологические тексты, исторические хроники, религиозные «трактаты» и прочие приметы развитой цивилизации, осознающей собственную значимость. В результате мы получили возможность реконструировать город Угарит из руин и можем также восстановить по найденным текстам повседневную жизнь и систему верований его жителей. Например, очевидно, что они поклонялись пантеону божеств, среди которых особое место занимали Эл и Ваал. Еще мы знаем имена угаритских царей, от Аммистамру I и Никмадду II, чьи письма к Аменхотепу III и Эхнатону находятся в египетском архиве Амарны, до последнего царя Угарита Аммурапи, который правил в первом десятилетии двенадцатого века до нашей эры. Также нам известно, что цари Угарита женились на «принцессах» из соседнего государства Амурру и, вероятно, на хеттских царевнах, и эти династические браки сопровождались приданым, достойным царской семьи и царского статуса, пусть как минимум один такой брак завершился громким разводом, суд вследствие которого затянулся на долгие годы[284].

Экономические и коммерческие связи Угарита и его купцов

Жители и правители Угарита поддерживали оживленные торговые контакты на протяжении всей истории существования города-государства. По всей видимости, Угарит служил этаким международным перевалочным пунктом, и корабли из многих стран заходили в порт Минет эль-Бейды. Возможно, Угарит являлся вассалом Египта в первой половине четырнадцатого столетия до нашей эры, но определенно стал вассалом Хеттского царства со второй половины того же столетия, после того как Суппилулиумас завоевал угаритские владения около 1350–1340 годов до нашей эры. Тексты, обнаруженные в различных архивах и датируемые в большинстве своем последним полувеком существования города, документируют связи Угарита с поистине бесчисленным множеством ближневосточных политий, больших и малых, среди которых Египет, Кипр, Ассирия, Хеттское царство, Каркемиш, Тир, Бейрут, Амурру и Мари. Совсем недавно к этому списку добавились страны Эгейского бассейна[285].

В табличках особо отмечается, что из Угарита экспортировались скоропортящиеся (в широком смысле слова) товары, такие как крашеная шерсть, льняные ткани, масло, свинец, медь, а также предметы из бронзы, вывозившиеся прежде всего к ассирийцам, обитавшим далеко на востоке Месопотамии, и что город поддерживал обширную торговлю с Бейрутом, Тиром и Сидоном на финикийском побережье[286]. В самом Угарите найдены предметы, явно импортированные из бассейна Эгейского моря, из Египта, с Кипра и из Месопотамии, в том числе микенские сосуды, бронзовый меч, украшенный надписью с именем египетского фараона Мернептаха, сотни осколков алебастровых сосудов и других предметов роскоши[287]. Все эти и прочие, более «приземленные», товары, наподобие вина, оливкового масла и пшеницы, доставлялись в Угарит стараниями купцов вроде знакомого нам Синарану, с которым мы встретились ранее на страницах этой книги: его корабль совершил плавание на Крит и обратно в середине четырнадцатого столетия до нашей эры. Мы знаем, что жители Угарита были достаточно обеспеченными в финансовом отношении, чтобы каждый год отсылать дань хеттам — пятьсот сиклей[288] золота, крашеной шерсти и тканей, в дополнение к золотым и серебряным кубкам для хеттского царя, царицы и высокопоставленных сановников[289].

Сегодня нам известны имена и других угаритских купцов, которые вели торговлю позднее — накануне гибели Угарита в начале двенадцатого столетия до нашей эры, — благодаря новым табличкам, многие из которых были найдены в последние десятилетия в развалинах городских домов; эти таблички в значительной степени изменили наше представление о вероятном сценарии катастрофы[290]. Один дом, обозначаемый как «дом Йабнину», располагался недалеко от южной части царского дворца. Сам дом до сих пор не раскопан полностью, но уже известно, что он занимал площадь по меньшей мере в тысячу квадратных метров, а значит, Йабнину был вполне успешным торговцем. Шестьдесят или более табличек, найденных в руинах этого дома, хранились при жизни купца, как полагают, на втором этаже дома; они содержат документы, написанные на аккадском, угаритском и на пока еще не расшифрованном языке (кипро-минойском), который использовался преимущественно на острове Кипр, но надписи на котором обнаружены также на сосудах в Тиринфе (материковая Греция). Тексты на табличках и предметы импортного происхождения, найденные в доме, убедительно доказывают, что торговая деятельность Йабнину подразумевала контакты с Кипром, Левантийским побережьем далее на юг, Египтом и бассейном Эгейского моря[291].

Другой набор табличек удалось отыскать в так называемом «доме Рапану», который был раскопан в 1956–1958 годах. Данные таблички, общим числом более двух сотен, были изучены, а затем опубликованы в переводе десятилетие спустя, в 1968 году. Они указывают на то, что Рапану был писцом и высокопоставленным советником царя Угарита, скорее всего, Аммистамру II (ок. 1260–1235 годов до нашей эры). Рапану, по-видимому, был участником каких-то достаточно щекотливых переговоров на самом высоком уровне, о чем свидетельствует содержимое архива. Документы включают в себя ряд писем, которыми обменивались царь Угарита и правитель Кипра (Аласии), датируемых временем, когда обоим государствам угрожали «народы моря». Также в архиве присутствует переписка с царем соседнего Каркемиша и с более далеким египетским фараоном; в последнем случае обсуждается некий инцидент с участием хананеев на Левантийском побережье[292].

Одно из писем касается торговли маслом между Угаритом и Кипром. Письмо отправлено Никмадду III, предпоследним царем Угарита, правителю Аласии, которого царь именует «отцом», а себя самого называет «сыном»[293]. Если только угаритский царь не женился на кипрской царевне, что в принципе было вполне возможно, мы вправе предположить, что употребление слова «отец» следует общей терминологии того времени в попытке установить псевдородственные отношения, одновременно признавая либо превосходство, либо относительное старшинство правителя Кипра перед царем Угарита. Другое письмо из найденных в этом доме уже упоминалось выше — то самое, где говорится о приходе вражеских кораблей в Угарит; Шеффер считал, что его оставили в печи после обжига и не успели отослать правителю Кипра. Мы обсудим этот текст ниже.

Некоторые из наиболее «свежих» (свежеобнаруженных) табличек найдены в так называемом «доме Уртену». На этот дом в южной части территории раскопок первоначально наткнулись совершенно случайно в ходе строительства современного военного бункера в 1973 году. Археологам позволили изучить отвалы земли из котлована, вырытого под бункер (и разрушившего центр «дома Уртену»), и они нашли ряд табличек, которые все в настоящее время переведены и опубликованы. Новые таблички были обнаружены в ходе тщательных раскопок 1986–1992 годов и также опубликованы, а результаты экспедиций 1994–2002 годов ныне внимательно изучаются. В целом удалось найти более 500 табличек — только в 1994 году раскопали сразу 134 штуки, — причем некоторые тексты написаны на угаритском, однако большинство написано на аккадском. Корреспонденция включает письма правителей Египта, Кипра, Хеттского царства, Ассирии, Каркемиша, Сидона, Бейрута и, возможно, Тира[294]. Одно из наиболее древних писем было отправлено царем Ассирии, вероятно, Тукульти-Нинуртой I, царю Угарита, возможно Аммистамру II или Ибиране, и касалось сражения, в котором ассирийцы во главе с Тукульти-Нинуртой победили хеттов во главе с Тудхалиясом IV[295].

Как отметил один из археологов, принимавших участие в раскопках, таблички доказывают, что Уртену жил и действовал в начале двенадцатого столетия до нашей эры и обладал высоким социальным статусом. По всей видимости, он являлся «агентом» крупного коммерческого предприятия, которое возглавлял зять царицы и которое поддерживало торговые контакты с городом Эмар во внутренней Сирии, а также с близлежащим Каркемишем. Уртену помимо этого участвовал в переговорах и торговых операциях с островом Кипр, не считая иных маршрутов междугородной торговли[296]. Пять писем, найденных в его доме и отправленных с Кипра, для нас чрезвычайно важны, поскольку в них — впервые за всю историю изучения древней корреспонденции — упоминается имя кипрского правителя бронзового века, человека по имени Кушмешуша. В архиве имеются два письма от этого царя, а еще два письма от старших сановников острова и — что весьма любопытно — послание угаритского писца, который в тот момент оказался на Кипре. Эти пять писем пополнили «кипрский архив» из четырех посланий из Аласии, найденных ранее в «доме Рапану»[297].

Дополнительно в двух письмах из «дома Уртену» говорится о двух «мужчинах из Хиявы», которые будто бы ожидали в землях Лукки (позднее ставшей известной как Ликия) на юго-западе Анатолии прибытия корабля из Угарита. Послания были отправлены Аммурапи, последнему правителю Угарита, царем хеттов, вероятно, Суппилулиумасом II, и одним из его главных сановников. Они содержат древнейшее упоминание о населении Эгейского бассейна в архивах Угарита, ведь «Хиява», несомненно, является производным от хеттского слова «Аххиява», которым, как мы уже видели, по мнению большинства ученых, обозначали микенцев и других представителей Эгейского бассейна в бронзовом веке[298].

Имеется также письмо от египетского фараона Мернептаха, ответ на просьбу царя Угарита — либо Никмадду III, либо Аммурапи — прислать зодчего, чтобы тот вытесал статую фараона и установил ее в Угарите, прямо перед храмом Ваала. Фараон в своем послании отказывается выполнить эту просьбу, но приводит длинный перечень предметов роскоши, которые поставлялись из Египта в Угарит. Товары грузились на корабль, который должен был уйти в Угарит, писал фараон, и среди них более сотни всевозможных тканей и предметов одежды, а еще разнообразные «штучки» наподобие древесины эбенового дерева и «отрезов» красного, белого и синего камня[299]. Опять нам следует учесть, что почти все эти товары являлись скоропортящимися и не сохранились для археологов. Хорошо, что они упоминаются в данном тексте, поскольку в противном случае мы бы никогда не узнали, что таковые предметы когда-либо существовали и пересылались из Египта в Угарит.

Последнее важное для нас письмо в этом архиве — от посланника или «дипломатического представителя» по имени Зу-Аштарти. В тексте обсуждается корабль, на котором он отплыл из Угарита. Посланник утверждает, что его задержали в пути. Некоторые ученые предполагали, что он, возможно, был похищен, но сам Зу-Аштарти пишет лишь следующее: «На шестой день я очутился в море. Ветер наполнил парус, и я достиг владений Сидона. Путь от Сидона до окрестностей Ушнату был утомителен и тосклив, а в Ушнату меня задержали. Пусть мой брат узнает это… Скажи царю: «Если им доставили лошадей, которых царь отдал посланнику в землях Аласия, тогда товарищ этого посланника придет к вам. Пусть они передадут этих лошадей в его руки»[300]. Не совсем понятно, из-за чего его «задержали» в Ушнату и почему это письмо вообще оказалось в «архиве Уртену», однако вполне возможно, что торговля лошадьми была под государственной защитой в Угарите того времени. Соответствующее по датировке послание хеттского царя Тудхалияса IV к Аммистамру II, найденное в «доме Рапану», однозначно указывает, что правитель Угарит не должен допускать, чтобы лошади вывозились в Египет хеттскими или египетскими посланниками и купцами[301].

Разрушения в Северной Сирии

Текстовые свидетельства различных архивов и «домов» Угарита показывают, что международная торговля и международные контакты горожан были весьма активными вплоть до самого последнего момента. Один из исследователей и публикаторов корреспонденции из «дома Уртену» отметил почти двадцать лет назад, что налицо практически полное отсутствие сведений о грядущих бедствиях, за исключением упоминания о вражеских кораблях в одном письме, и что торговые пути оставались открытыми до самой гибели города[302]. То же самое верно и в отношении Эмара, города на реке Евфрат, далеко на восток во внутренней Сирии, где отмечалось, что «писцы вели дела как обычно до конца»[303].

Так или иначе, Угарит погиб, был, по-видимому, разрушен насильственно, в правление царя Аммурапи, скорее всего, между 1190 и 1185 годами до нашей эры. Город оставался заброшенным до персидского периода, который наступил примерно 650 годами позже[304]. Археологи сообщали о «признаках уничтожения и пожаров по всему городу», в том числе о «рухнувших стенах, обгоревшей глинобитной штукатурке и грудах пепла»; слой разрушений кое-где достигает двух метров. Маргерит Йон, последний руководитель раскопок, говорит, что потолки и террасы в жилых кварталах обрушились и что повсюду в городе стены превратились в «бесформенные груды щебня». По ее мнению, город погиб от нападения неприятеля, а не от землетрясения, как ранее предполагал Шеффер, и на городских улицах велась ожесточенная схватка. Об этом, по словам Йон, свидетельствует «наличие множества наконечников стрел, обнаруженных среди следов разрушения и заброшенных руин», а также тот факт, что горожане, которых насчитывалось около восьми тысяч человек, бежали в спешке и не вернулись, даже не попытались забрать ценности, припрятанные в укромных местах перед бегством[305].

Точная датировка указанных событий уже давно является предметом обсуждения и споров. Наиболее убедительным доказательством служит письмо, найденное в 1986 году в «доме Уртену». Оно адресовано Аммурапи, царю Угарита, и отправлено египетским «канцлером» (визирем) по имени Бей, который, как мы знаем по египетским источникам, был казнен на пятом году правления фараона Сиптаха. Этот фараон был предпоследним правителем Девятнадцатой династии в Египте и царствовал ок. 1195–1189 годов до нашей эры, то есть всего за несколько лет до Рамсеса III из Двадцатой династии. Посему послание может быть датировано с определенной точностью — оно явно написано до казни Бея в 1191 году до нашей эры, из чего следует, что разрушение города не могло иметь места прежде этой даты. Поэтому гибель Угарита, как правило, датируется 1190–1185 годами до нашей эры, хотя технически данное событие могло на самом деле произойти позже[306]. Недавняя научная статья отмечает, что эта дата может быть скорректирована с учетом астрономических наблюдений, найденных на другой табличке из Угарита. Там говорится о солнечном затмении, которое отождествляется как случившееся 21 января 1192 года до нашей эры; следовательно, город не мог погибнуть ранее этой даты[307].

Вопреки предыдущим научно-популярным изложениям истории гибели Угарита[308], мы не отважимся воспользоваться знаменитым письмом из так называемого «Южного архива», найденном в V дворе царского дворца в Угарите, чтобы датировать печальный исход или идентифицировать нападавших. Речь о том самом письме, которое, как считал Шеффер, обжигали в печи перед тем, как отослать правителю Кипра. Оно начинается так: «Отец мой, вражеские корабли пришли. Они предают пламени мои города и наносят урон моей земле». Согласно первоначальному отчету, табличку нашли в печи вместе с более чем семьюдесятью другими, где они ожидали обжига. Французские археологи и другие исследователи предполагали, что вражеские корабли вернулись и разграбили город еще до того, как горожане успели отправить настоятельную просьбу о помощи; это утверждение кочевало по страницам научных трудов и научно-популярных книг на протяжении последних нескольких десятилетий. Тем не менее недавнее изучение места находки современными исследователями показало, что табличку нашли вовсе не в печи, что она хранилась в корзине, которая упала со второго этажа уже после того, как люди покинули здание[309].

В результате, хотя послание возможно использовать для обсуждения присутствия вражеских кораблей и, возможно, самих захватчиков, совершенно непонятно, датируется ли оно последними днями Угарита или каким-то чуть более ранним периодом. Даже если в нем и вправду упоминаются корабли «народов моря», вполне может быть, что послание говорит о первой волне завоевателей, о той, что нахлынула на Египет в 1207 году до нашей эры, а не о второй волне, против которой сражался Рамсес III в 1177 году до нашей эры.

Город Эмар во внутренней Сирии, с которым Угарит поддерживал тесные торговые связи, тоже был разрушен приблизительно в 1185 году до нашей эры, как мы знаем благодаря датировке юридических документов, обнаруженных в его развалинах. Однако неясно, кто именно разрушил Эмар. Таблички, найденные в городе, говорят о безымянных «ордах» и вовсе не указывают на «народы моря», что было отмечено многими учеными[310].

Город Рас-Бассит на северной границе Угарита также был уничтожен примерно в то же время. Археологи видят в данном поселении форпост Угарита и полагают, что приблизительно в 1200 году до нашей эры оно было «частично эвакуировано, частично заброшено, а затем предано огню, аналогично другим поселениям в регионе». Гибель Рас-Бассита приписывается «народам моря», но это утверждение видится не слишком обоснованным[311].

Схожим образом обстоит дело с Рас-ибн-Хани, поселением на побережье к югу от Угарита, которое, как считается, являлось второй резиденцией угаритских царей на протяжении тринадцатого столетия до нашей эры. Археологи и другие исследователи предполагают, что это поселение было эвакуировано незадолго до разрушения Угарита, а затем уничтожено «народами моря». Как минимум частично данное место было заселено снова, как и Рас-Бассит, и на основании керамики, найденной в слоях «повторного заселения», археологами делается вывод о том, что разрушителями и «заселителями» обоих поселений были представители «народов моря». Подробнее об этом мы поговорим далее[312].

Пожалуй, наилучшее и, безусловно, свежайшее доказательство полномасштабной катастрофы в тот период обнаружено в Телль-Твейни, где в позднем бронзовом веке находилась гавань города Гибала, принадлежавшего Угаритскому царству и располагавшегося примерно в тридцати километрах к югу от современного города Латакия. Это поселение было заброшено «после жутких разрушений» в конце позднего бронзового века. Согласно выводам археологов, «слой разрушений содержит остатки конфликта (бронзовые наконечники стрел, разбросанные по всему городу, рухнувшие стены, сгоревшие дома), пепел от сожжения домов и хронологически хорошо сохранившиеся керамические осколки, датируемые временем падения города»[313].

По датировке этого «слоя разрушения» с помощью «археологии стратифицированного радиоуглеродного анализа» и «узловых моментов в античных эпиграфических и литературных источниках, сведений о правлении хетто-левантийско-египетских царей и астрономических наблюдений», археологи утверждают, что наконец-то смогли «точно датировать вторжение «народов моря» в северный Левант» и «впервые предложить достоверную хронологию этого ключевого периода развития человеческого общества»[314]. Радиоуглеродный анализ массивного пепельного слоя (слой 7А) показывает, что пепел датируется приблизительно 1192–1190 годами до нашей эры[315]. Впрочем, пусть археологам, возможно, удалось датировать разрушения этого поселения позднего бронзового века, они предлагают лишь косвенные доказательства того, что это разрушение было спровоцировано «народами моря» (об этом см. ниже).

Также стоит отметить, что указанная дата (1192–1190 годы до нашей эры) на полные тринадцать-пятнадцать лет опережает встречу Рамсеса III с «народами моря» в бою в 1177 году до нашей эры. Даже гибель других поселений, датируемая 1185 годом до нашей эры, на восемь лет предваряет этот кульминационный момент. Возможно, мы должны задаться вопросом, сколько времени понадобилось предполагаемой группе мигрирующих народов на то, чтобы пересечь Средиземноморье или просто добраться с побережья Леванта до Египта. Разумеется, срок зависел от их организованности, наличия транспортных средств и конечных целей среди прочих факторов, так что на этот вопрос нелегко дать однозначный ответ.

Напоследок следует уделить внимание поселению дальше на юг, Телль-Казель, которое находилось во владениях Амурру и, быть может, возникло на месте древнего Цумура, столицы этого царства. Поселение было уничтожено в конце позднего бронзового века, и археологи выдвинули правдоподобную гипотезу о том, что к его гибели причастны «народы моря», тем более что Рамсес III особо упоминал об этом царстве (то есть об Амурру) в своей надписи, посвященной «народам моря». Тем не менее в уровне заселенности, предшествующем разрушению, археологи обнаружили осколки, отождествленные с микенской керамикой местного производства, и другие признаки появления переселенцев из Эгейского бассейна и Западного Средиземноморья[316]. Райнхард Юнг из Венского университета, который изучал эту керамику, предположил, что «до глобального разрушения, учиненного «народами моря», малочисленные группы переселенцев прибыли на корабле в Телль-Казель и обосновались там бок о бок с местным населением». Он видел в этом пример «малой иммиграции» из Эгейского бассейна, но сам отмечал, что некоторые из переселенцев, возможно, происходили из южной части континентальной Италии[317]. Если данная гипотеза верна, перед нами лишнее доказательство сложности международных отношений в тот период, вплоть до того, что разрушения, причиненные второй волной «народов моря» около 1177 года до нашей эры, возможно, затронули «ранних» иммигрантов аналогичного происхождения, которые уже обосновались в Восточном Средиземноморье, в ходе или сразу после первого пришествия «народов моря» — на пятый год правления фараона Мернептаха, в 1207 году до нашей эры.

Разрушения в Южной Сирии и Ханаане

В ту же эпоху, в двенадцатом столетии до нашей эры, некоторое количество городов и поселений было уничтожено на юге Сирии и Ханаана. Как и в Северной Сирии, сложно сказать наверняка, кто именно их уничтожил и когда точно это произошло, пусть даже в слое разрушений небольшого поселения Дейр-Алла в Иордании была обнаружена ваза с картушем египетской царицы Таусерт. Эта царица была вдовой фараона Сети II, и считается, что она правила с 1187 по 1185 год до нашей эры. Иными словами, гибель поселения можно датировать периодом вскоре после этих лет. То же самое справедливо в отношении поселения Акко, на территории современного Израиля, где в слое разрушения был найден скарабей Таусерт[318]. Другим доказательством катастрофы может служить Бет-Шан, где раскопки Игаля Ядина позволили увидеть насильственное окончание периода египетского присутствия[319].

Пожалуй, самыми известными среди поселений этой области являются Мегиддо и Лахиш, очевидно, подвергшиеся жестокому уничтожению. Впрочем, суть и датировка случившегося там до сих пор остаются предметом научной дискуссии. Оба поселения, как представляется, были разрушены на несколько десятилетий позже, чем те города, о которых говорилось выше: как Мегиддо, так и Лахиш, по всей видимости, погибли около 1130 года, а не около 1177 года до нашей эры[320].

Мегиддо

В Мегиддо (долина Изреель в современном Израиле, место библейского Армагеддона) удалось отыскать около двадцати поселений, так сказать, «наложенных» друг на друга, один поверх другого. Из их числа седьмое поселение, где присутствуют два археологических слоя, VIIB и VIIA, было жестоко разрушено — то ли последовательно в тринадцатом и двенадцатом столетиях до нашей эры, то ли, возможно, за «один присест» в двенадцатом столетии до нашей эры.

Принято считать, с тех пор как археологи университета Чикаго предъявили широкой публике результаты своих раскопок в 1925–1939 годах, что поселение слоя VIIB погибло приблизительно между 1250 и 1200 годами до нашей эры, тогда как процветающее поселение слоя VIIA было уничтожено около 1130 года до нашей эры. В этих слоях были обнаружены остатки ханаанского дворца (или даже сразу двух дворцов, из которых второй был возведен на развалинах первого).

Согласно археологам из университета Чикаго, дворец слоя VIIВ «был разрушен насильственно, причем разрушения оказались столь обширными, что строителям эпохи VIIА показалось более целесообразным попросту сровнять развалины и возвести свои здания поверх, чем расчищать территорию, как поступали предыдущие строители». Помещения дворца «заполнены каменными обломками на высоту около полутора метров… на стенах помещений в северной части дворца повсюду видны словно обугленные горизонтальные линии… отмечающие исходный уровень пола по всему дворцу»[321]. Дворец слоя VIIА, возведенный поверх руин своего предшественника, просуществовал, по мнению чикагских археологов, примерно до 1130 года до нашей эры.

Однако сравнительно недавно Давид Уссишкин, археолог из Тель-Авивского университета и буквально «на днях» ушедший на пенсию содиректор экспедиции Мегиддо, предположил — и убедительно обосновал свою гипотезу, — что археологи из Чикаго неверно истолковали свои находки. Вместо двух дворцов, построенных один поверх другого, по мнению Уссишкина, следует говорить об одном (едином) двухэтажном здании, слегка подновленном при переходе от эпохи VIIB к эпохе VIIA, около 1200 года до нашей эры. Разрушение этого дворца было одномоментным, грандиозный пожар уничтожил здание в конце эпохи VIIА. Согласно Уссишкину, сооружение, принятое археологами университета Чикаго за «дворец слоя VIIB», представляло собой фундамент или нижний этаж дворца, тогда как «дворец слоя VIIA» был верхним этажом. Главный городской храм (так называемый Башенный храм) также был разрушен в тот период, но недавние раскопки на месте поселения показали, что большая часть остальной части города сохранилась в целости; судя по всему, от разрушения пострадал только район проживания тогдашней элиты[322].

Катастрофа эпохи VIIА обыкновенно датируется приблизительно 1130 годом до нашей эры, и эта датировка опирается на два предмета с египетскими картушами, найденных среди развалин. Первый предмет — «пенал» для пера (стила) из слоновой кости с именем Рамсеса III, обнаруженный в числе прочих поделок из слоновой кости в одном из помещений дворца и спасенный от гибели под завалами мусора[323]. Отсюда следует, что разрушение произошло в годы правления Рамсеса III или вскоре после того, около 1177 года до нашей эры.

Предметы из слоновой кости, найденные в этом дворцовом помещении, принадлежат к числу наиболее известных археологических артефактов, обнаруженных при раскопках Мегиддо. Здесь и осколки шкатулок и чаш, и различные таблички, и ложки, и диски, и игровые доски и фигуры, а также крышки сосудов и гребни, равно как и многочисленные другие предметы. Все они выставлены в экспозиции института востоковедения при университете Чикаго и в музее Рокфеллера в Иерусалиме. Непонятно, почему эти предметы из слоновой кости вообще оказались собранными вместе и почему их поместили именно в этом помещении дворца. Тем не менее они привлекали немалое внимание ученых на протяжении многих лет, поскольку сами поделки из слоновой кости и сцены, нанесенные на них, выполнены в подлинно «глобализованном» стиле, ныне обычно называемом «международным стилем», образцы которого найдены также в других местах, например в Угарите и Микенах. Этот характерный стиль сочетает в себе элементы микенской, ханаанской и египетской культур, вследствие чего возникают, выражаясь фигурально, «гибридные объекты», уникальные (и одновременно типические) для той космополитической эпохи[324].

Второй предмет с картушем из Мегиддо — бронзовое основание статуи с именем фараона Рамсеса VI, правившего несколькими десятилетиями позже, примерно в 1141–1133 годах до нашей эры. Данному предмету не повезло очутиться, говоря профессиональным языком, в безопасном археологическом контексте: его нашли при раскопках жилого квартала слоя VIIB. Как отмечает Давид Уссишкин, указанный контекст не может считаться надежным, поскольку слой VIIВ намного опережает время правления Рамсеса VI; отсюда следует, что основание статуи преднамеренно закопали в яме, вырытой неким горожанином то ли в период VIIА, то ли даже в последующий период, когда появилось так называемое поселение железного века VIB. Археологи обыкновенно отождествляют основание статуи с эпохой VIIA, но это не более чем гипотеза[325].

Эти два артефакта, с именами Рамсесов III и VI, всегда обсуждаются вместе в научных публикациях по теме, благодаря чему разрушение Мегиддо периода VIIА обычно датируется временем после царствования Рамсеса VI (как правило, 1130 годом до нашей эры). Однако, поскольку бронзовое основание статуи с именем Рамсеса VI было обнаружено в «ненадежном контексте», его не следует использовать для датировки гибели Мегиддо эпохи VIIA. С другой стороны, «пенал» из слоновой кости с именем Рамсеса III был действительно «запечатан» в слое разрушения VIIA; следовательно, вполне корректно использовать данный предмет для установления даты, ранее которой поселение не могло быть уничтожено — то есть ранее царствования этого фараона. Указанное свидетельство хорошо соотносится с признаками антропогенной катастрофы в ряде других областей Ближнего Востока, о которых говорилось на страницах этой книги.

Впрочем, археология — непрерывно развивающаяся дисциплина, новые данные и новые исследования регулярно требуют переосмысления прежних концепций и гипотез. Текущие исследования с применением радиоуглеродной датировки слоя разрушения VIIA позволяют предположить, что 1130 год до нашей эры (или, возможно, даже более поздняя дата), вероятно, является корректной датой катастрофы. Если так, это означает, что Мегиддо был разрушен спустя сорок с лишним лет после прихода «народов моря» в этот регион в 1177 году до нашей эры[326]. В любом случае, как отмечает Давид Уссишкин, «отсутствие письменных источников оставляет открытым вопрос о том, кто несет ответственность за гибель поселения эпохи VIIA… Возможно, на поселение напали представители «народов моря», либо левантийские ханаане, либо израильтяне, либо же объединенные силы различных этнических групп»[327]. Иными словами, в Мегиддо мы сталкиваемся с ситуацией, аналогичной Асору соответствующего археологического слоя, описанной выше: были уничтожены элитные районы поселения, но идентифицировать тех, кто это сотворил, не представляется возможным.

Лахиш

Другое древнее поселение на территории современного Израиля, Лахиш, также подверглось двум разрушениям приблизительно в тот же период времени, если принять версию Давида Уссишкина, который вел раскопки на этом участке с 1973 по 1994 год[328]. На данном «многослойном» участке, расположенном к югу от Иерусалима, седьмое и шестое поселения (слои VII и VI) отождествляются как последние ханаанские города, на основе материальных остатков, обнаруженных в ходе раскопок. История свидетельствует о бурном процветании Лахиша под египетским контролем в регионе. Это был один из крупнейших городов всего Ханаана того периода, в нем проживали около шести тысяч человек, в пределах городских стен имелись обширные храмы и общественные здания[329].

Поселение слоя VII, как полагают, было уничтожено пожаром около 1200 года до нашей эры, но археологи не стремились выяснить природу данного разрушения или установить, кто несет за него ответственность. Отчасти это объясняется тем, что чрезвычайно сложно установить, какая именно часть города была фактически уничтожена. На данный момент свидетельства страшного пожара обнаружены только в развалинах одного храма (так называемый храм Фосса III) и в жилом квартале в зоне S[330]. Вполне возможно, что катастрофу вызвало нашествие первой волны «народов моря», которая нахлынула на регион приблизительно в 1207 году до нашей эры, но нет никаких доказательств подтверждения указанной атрибуции.

Поселение слоя VI привлекало и привлекает основное внимание исследователей вплоть до сегодняшнего дня. Как представляется, уцелевшее население города слоя VII попросту перестроило весь город (или его часть) и сохранило ранее существовавшую материальную культуру. Поселение слоя VI, как считается, было еще более богатым и процветающим городом, чем предыдущее поселение, уничтоженное огнем; в нем имелось большое общественное сооружение («дом с колоннами», возведенное в зоне S, где ранее располагались жилые постройки. Новый храм возвели в зоне Р, но от него мало что сохранилось вследствие разрушений, причиненных городу позднее. По всему городу были обнаружены импортные артефакты, предметы египетского, кипрского и эгейского происхождения, преимущественно керамические сосуды, что свидетельствует об активном международном сотрудничестве в тот период[331].

Считается, что в поселение слоя VI хлынул поток бежен-цев-бедняков, непосредственно перед тем большая часть города была насильственно уничтожена[332]. Одно здание, тот самый «дом с колоннами» в зоне S, «было разрушено внезапно и чрезвычайно жестоко; слои пепла и осколки глиняных кирпичей покрывают всю структуру, несколько скелетов взрослых, детей и младенцев обнаружены под завалами рухнувших стен»[333]. Другие здания в Лахише тоже пострадали, а затем наступил период забвения, продлившийся около трехсот лет[334]. Согласно выводам Уссишкина, «поселение слоя VI подверглось яростному огненному разрушению, следы которого обнаруживаются везде, где велись раскопки и где имеются остатки данного слоя… Уничтожение было полным, городское население истребили или изгнали»[335].

Прежде археологи полагали, что город был разрушен в конце тринадцатого века до нашей эры, около 1230 года (а поселение слоя VII погибло еще раньше)[336], но теперь датировку разрушения слоя VI пришлось существенно скорректировать благодаря усилиям экспедиции Уссишкина — в первую очередь из-за находки бронзовой таблички, возможно, части дверного засова, с картушем Рамсеса III. Эта табличка находилась среди скопища поломанных и ущербных бронзовых артефактов, обнаруженных под обломками разрушения города слоя VI[337].

Как и в случае с «пеналом» Рамсеса III в Мегиддо, археологический контекст находки в Лахише указывает на то, что разрушение города должно было произойти в правление Рамсеса III или вскоре после его царствования. Поэтому Уссишкин первоначально датировал катастрофу приблизительно 1150 годом до нашей эры, опираясь на тот факт, что бронзовая табличка не могла быть изготовлена до вступления Рамсеса III на престол в 1184 году до нашей эры, а также на убеждение в том, что нужно «выделить некоторое время для использования таблички, для того чтобы ее отломали и в конце концов положили к другим поломанным и ущербным бронзовым артефактам»[338].

Впоследствии Уссишкин пересмотрел датировку и предложил 1130 год до нашей эры на основании находки скарабея Рамсеса IV, вероятно, в том же археологическом слое, предыдущей британской экспедицией, и по аналогии с Мегиддо-VII; Уссишкин заявил, что если Мегиддо просуществовал настолько долго, то же самое должно быть справедливо и для Лахиша[339]. Другой исследователь недавно отметил, что существует, похоже, еще один скарабей Рамсеса IV — в гробнице 570 в Лахише; при этом он подчеркнул, что прочтение имени на обоих скарабеях не является однозначным и что стратиграфия[340] первой находки не полностью очевидна[341].

Если коротко, то в очередной раз, как и с другими поселениями, рассмотренными ранее, не совсем понятно, кто несет ответственность за разрушение Лахиша и даже когда это случилось; с уверенностью мы можем только сказать, что данное событие имело место в правление Рамсеса III или сразу после его царствования. Уссишкин пишет: «Свидетельства указывают на разрушение слоя VI сильным и целеустремленным врагом, однако археологические данные не содержат прямых сведений к пониманию личности этого врага, причин его жестокости или непосредственных обстоятельств падения города»[342]. Также он добавляет, что предыдущие исследователи выдвигали троих «кандидатов в разрушители»: это египетское войско, древнееврейские племена и вторгшиеся на Ближний Восток «народы моря»; сам Уссишкин комментирует, что «никаких признаков сражения найти не удалось, не считая одного бронзового наконечника стрелы… обнаруженного в доме с колоннами в зоне S»[343].

Представляется маловероятным, что к уничтожению Лахиша могли быть причастны египтяне, поскольку город, как уже говорилось, процветал под их правлением и активно с ними торговал, что следует из обнаружения в руинах нескольких артефактов с картушами египетских фараонов. Но вполне возможно, что разрушение Лахиша учинили израильтяне под командованием Иисуса Навина, как полагал Уильям Ф. Олбрайт из университета Джонса Хопкинса, пусть даже он датировал уничтожение города периодом около 1230 года до нашей эры[344].

Что касается выводов Уссишкина, он называет наиболее вероятной причиной гибели поселения VI в Лахише нашествие «народов моря». Здесь он следует Ольге Тафнелл, которая вела раскопки в Лахише до него[345]. При этом он не приводит никаких доказательств данной гипотезы и фактической причастности «народов моря» к гибели города; на самом деле мы просто наблюдаем конечный результат (разрушение) без понимания того, кого в том винить. Вдобавок 1130 год до нашей эры — слишком поздняя датировка для обвинения «народов моря», поскольку она отстает от известной хронологии примерно на четыре десятилетия, как и датировка уничтожения Мегиддо. Стоит отметить, что Уссишкин может ошибаться, увязывая разрушение Лахиша с гибелью Мегиддо и датируя оба события настолько поздно; нет ни малейших оснований объединять эти два события, а его первоначальная датировка (около 1150 года до нашей эры или, возможно, даже ранее, если бронзовая табличка Рамсеса III не находилась в использовании слишком долго) является более обоснованной.

Также возможно, что причиной гибели города слоя VI стало сильное землетрясение. Тела четырех человек, найденные в «доме с колоннами», имеют все признаки того, что «люди, по-видимому, очутились ловушке и были раздавлены падающими камнями, когда пытались выбраться». Ребенок двух или трех лет либо задохнулся, «придавленный лицом к земле», либо умер, когда «пробовал выползти наружу», тогда как младенца «то ли просто кинули наземь, то ли он упал сам»[346]. Эти замечания, с учетом того что в развалинах Лахиша до сих пор не найдено никакого оружия, указывают на природу, а не на антропогенный фактор, как на вероятную причину катастрофы; подобное, возможно, имело место и в других поселениях региона ближе к концу позднего бронзового века[347]. Данную гипотезу опровергает тот факт, что археологи не нашли иных доказательств землетрясения, наподобие треснувших или наклонившихся стен. Кроме того, новый ханаанский храм, возведенный в зоне Р Лахиша, был, как представляется, разграблен до своего разрушения огнем, а это все-таки подразумевает человеческую ответственность[348].

Если суммировать — как и в случаях Асора и Мегиддо, остается неясным, кто уничтожил Лахиш VI слоя или более ранний Лахиш-VII. Оба поселения (или ни одно из них) могли быть опустошены «народами моря» или кем-то — или чем-то — еще. Как замечает Джеймс Уайнстайн из Корнельского университета, «не исключено, что «народы моря» причастны к истреблению египетских гарнизонов в южной и западной Палестине, однако мы должны допустить возможность того, что группы иных народов являются ответственными за разорение поселений в других районах страны»[349].

Филистимское Пятиградие

Особый интерес представляют поселения в южной части Ханаана, в том числе те, которые в Библии и в других источниках характеризуются как принадлежавшие к так называемому филистимскому Пятиградию. Это пять основных городов филистимлян: Ашкелон, Ашдод, Аккарон (Экрон), Газа и Гат.

В конце позднего бронзового века ранние ханаанские поселения в Аккароне и Ашдоде были полностью истреблены, и на их месте возникли новые поселения, где отмечено почти абсолютное изменение материальной культуры, включая керамику, очаги, бани, кухонную утварь и архитектуру. Это, как представляется, указывает либо на смену населения, либо на массовый приток мигрантов — предположительно, филистимлян — после упадка Ханаана и вывода египетских сил из этой области[350].

Труде Дотан, почетный профессор Еврейского университета в Иерусалиме и бывший содиректор раскопок в Экроне (на территории современного города Тель-Микне), описывает город конца позднего бронзового века в Аккароне следующим образом: «В зоне 1 — верхний город, или акрополь, — мы наблюдаем полное разрушение ханаанского города позднего бронзового века вследствие пожара. Здесь следы уничтожения очевидны: это и остатки крупного хранилища из сырцового кирпича, и спекшаяся чечевица и фиги в сосудах для хранения, и большая, хорошо сохранившаяся силосная яма; все погребено под завалами обрушившихся глиняных кирпичей… Новый филистимский город лежит поверх разрушенного ханаанского поселения позднего поселения бронзового века и также занимает открытое пространство нижнего города среднего бронзового века»[351].

Аналогичная картина, похоже, характерна и для Ашкелона, где недавние раскопки засвидетельствовали превращение поселения от «ставки» египетского гарнизона в филистимский морской порт приблизительно в первой половине двенадцатого столетия до нашей эры — вероятно, сразу после царствования Рамсеса III, если судить по нескольким скарабеям с его картушами. В Ашкелоне, однако, переход, по-видимому, носил мирный характер — по крайней мере насколько можно судить по ограниченной области, где сегодня ведутся раскопки. Археологи сообщают о «внезапном появлении новых культурных образцов в архитектуре, керамике, продуктах питания и ремеслах, в частности в ткачестве». Они связывают эти перемены с «народами моря», конкретно с филистимлянами, и приписывают их миграциям из микенского мира[352].

Тем не менее наше представление о ситуации в Ханаане в конце позднего бронзового века ни в коей мере не является окончательным. Пусть в своей классической статье 1995 года о пришествии филистимлян в Ханаан Ларри Стейгер из Гарвардского университета говорит, что филистимляне «истребили города коренного населения и заменили те своими собственными по четырем углам завоеванной территории»[353], Ассаф Ясур-Ландау из университета Хайфы недавно поставил этот традиционный тезис под сомнение, как мы увидим ниже.

Разрушения в Месопотамии

Даже далеко на востоке, в Месопотамии, обнаруживаются свидетельства глобального разрушения сразу в нескольких местах, включая Вавилон, но все они — явно дело рук других сил, а не «народов моря». Например, мы знаем, что эламское войско, в очередной раз выступив с юго-запада Ирана, теперь под предводительством царя Шутрука-Наххунте I, оказалось причастным к упомянутому разрушению.

Шутрук-Наххунте I занял эламский престол в 1190 году до нашей эры и правил до 1155 года до нашей эры. Хотя Элам (подобно прочим царствам региона) был, как представляется, довольно малозначительным игроком на мировой арене на протяжении большей части позднего бронзового века, с некоторыми великими державами того времени он оказался связанным благодаря брачным союзам. Сам Шутрук-Наххунте I женился на дочери вавилонского (касситского) царя, как и многие его предшественники. Один из тех взял в жены дочь Куригальзу I еще в четырнадцатом столетии до нашей эры; другой женился на сестре Куригальзу; третий сочетался браком с дочерью Бурна-Буриаша позже в том же столетии. Собственная мать Шутрука-Наххунте I была касситской царевной, о чем он сообщал в послании к касситскому двору (это послание немецкие археологи нашли в Вавилоне)[354].

В своем письме царь жалуется, что его обошли приглашением занять вавилонский трона, несмотря на то что полностью соответствует этому достоинству, в том числе по праву рождения. Его недовольство совершенно очевидно: «Почему я, будучи царем и сыном царя, царским семенем и царским отпрыском, правителем многих земель, земли Вавилонии и земли Элама, потомком старшей дочери могущественного царя Куригальзу, [почему] я не сижу на троне земли Вавилонской?» Далее он угрожает местью и говорит, что «уничтожит твои города, низвергнет твои твердыни, иссушит твои каналы и стоки, вырубит твои плодовые сады», а также добавляет: «Можешь хоть вскарабкаться на небо, [но я стяну тебя вниз] за подол; можешь укрыться в преисподней, [но я вытяну тебя оттуда] за волосы!»[355]

Он подкрепил свои угрозы делами в 1158 году до нашей эры, когда вторгся в Вавилонию, захватил город и сверг касситского правителя, а затем посадил на трон собственного сына. Самое известное его деяние — возвращение в эламский город Сузы с богатейшей добычей из Вавилона, включавшей, среди прочего, диоритовую стелу высотой почти восемь футов с текстом законов Хаммурапи, а также памятную колонну более раннего аккадского царя Нарамсина и многие другие трофеи. Все это было впоследствии обнаружено в 1901 году в ходе французских раскопок в Сузах и переправлено в Париж, где сегодня данные экспонаты выставлены в Лувре[356].

Шутрук-Наххунте I, по всей видимости, предпринял свой поход, движимый желанием расширить границы царства и покорить сам Вавилон и Вавилонию в целом; он вполне мог воспользоваться для этой кампании той сумятицей, что царила тогда в Восточном Средиземноморье. Быть может, он твердо знал, что почти никто не в состоянии откликнуться на призыв касситского царя о помощи. Последующие кампании в Месопотамии, предпринятые сыном и внуком Шутрука-Наххунте I, весьма вероятно, также определялись тем фактом, что великие державы прошлых столетий либо перестали существовать, либо изрядно ослабели. Впрочем, не подлежит сомнению, что никакие разрушения, связанные с этими военными действиями, не могут быть приписаны «народам моря».

Разрушения в Анатолии

В Анатолии того времени также погибли несколько городов. Как мы уже привыкли, в каждом случае истинную причину гибели установить затруднительно; традиция опять-таки связывает эти катастрофы с нашествием «народов моря», хотя тому нет доказательств (или есть, но сугубо косвенные). В некоторых случаях раскопки по следам проводившихся ранее позволили современным археологам отвергнуть укоренившиеся представления и предположения. Например, на месте Телль-Атчаны, древнего Алалаха недалеко от современной турецко-сирийской границы, сэр Леонард Вулли отыскал город (слой 1), уничтожение которого датировал 1190 годом до нашей эры и обвинил в том «народы моря». Однако недавние раскопки экспедиции под руководством Ашлихана Йенера из университета Чикаго позволили соотнести этот слой с четырнадцатым столетием до нашей эры; выяснилось, что большая часть города была покинута к 1300 году до нашей эры, задолго до возможного вторжения «народов моря»[357].

Из тех анатолийских поселений, что подверглись разрушению вскоре после 1200 года до нашей эры, наиболее известны Хаттуса, столица Хеттского царства на внутреннем плато, и Троя на западном побережье. Но в обоих случаях нельзя утверждать наверняка, что уничтожение этих поселений — дело рук «народов моря».

Хаттуса

Не вызывает сомнений то обстоятельство, что столица Хеттского царства Хаттуса была разрушена и покинута в начале двенадцатого столетия до нашей эры. Археологи обнаружили «пепел, обугленную древесину, глиняные кирпичи и шлак, который образовался, когда эти кирпичи расплавились от высокой температуры при пожаре»[358]. Тем не менее не совсем понятно, кто именно разрушил город. Хотя ученые-историки и популяризаторы науки нередко винят в этом «народы моря», преимущественно опираясь на заявление Рамсеса III («Нет земли, способной устоять перед ними, от Хатти…»), мы на самом деле не имеем ни малейшего представления о том, к чему в конкретном случае относится определение «Хатти» — к Хеттскому царству в целом или, может быть, непосредственно к Хаттусе[359].

Также нельзя установить точную дату падения Хаттусы, тем паче что город, вероятно, подвергся нападению в правление Тудхалияса IV, возможно, со стороны сил, верных его двоюродному брату Курунтасу, который, похоже, пытался узурпировать трон[360]. Авторитетный хеттолог из Чикагского университета Гарри Хоффнер-младший пишет, что обычно terminus ante quern[361] окончательной гибели города (то есть дата, ранее которой это должно было случиться) определяют на основании заявления Рамсеса III в 1177 году до нашей эры; тем самым катастрофа оказывается во временном промежутке приблизительно между 1190 и 1180 годами до нашей эры. Но мы не можем подтвердить заявление Рамсеса никакими другими доказательствами[362].

К 1980-м годам хеттологи и другие ученые уже всерьез обсуждали возможность того, что более давний и более известный враг, а именно каскейцы[363], обитавшие на северо-востоке от хеттских земель, несут ответственность за разрушение города. Считается, что те же племена грабили Хаттусу и ранее, накануне битвы при Кадеше в начале тринадцатого столетия до нашей эры, когда хетты временно оставили Хаттусу и перенесли свою столицу на юг на несколько лет — в область, известную как Тархунтасса[364]. Подобная трактовка выглядит достаточно обоснованной; как указывает Джеймс Мали из университета Пенсильвании, «всегда было очень и очень трудно объяснить, как морские разбойники [то есть «народы моря»] разрушили могучие фортификации… Хаттусы, расположенной за сотни миль от моря, на довольно изолированной даже сегодня части плато центральной Анатолии»[365].

Археологические данные свидетельствуют о том, что некоторые районы Хаттусы были уничтожены сильным пожаром, который затронул как верхний, так и нижний город, а также царский акрополь и укрепления. При этом сегодня установлено, что пострадали только общественные здания, в том числе дворец и некоторые храмы, равно как и ряд городских ворот. Эти здания освободили от имущества (но не разграбили), прежде чем предать огню, тогда как жилые кварталы верхнего и нижнего городов не демонстрируют никаких признаков разрушения[366]. Недавний глава раскопок Юрген Зегер предположил, что город атаковали лишь после того, когда он простоял покинутым в течение некоторого времени, и что царская семья забрала все свое имущество и перебралась в какое-то иное месте задолго до окончательного разрушения Хаттусы. Если так, то каскейцы, давнишние заклятые враги хеттов, с куда большей вероятностью, нежели «народы моря», повинны в фактическом уничтожении города (вполне возможно, что это произошло, когда Хеттское царство изрядно ослабело, подточенное разнообразными напастями, включая засуху, голод и нарушение маршрутов международной торговли)[367].

Аналогичное объяснение можно предложить и для трех других известных поселений в центральной Анатолии, сравнительно недалеко от Хаттусы; речь о поселениях Аладжа-хююк, Алишар-хююк и Масат-хююк. Все они были уничтожены огнем примерно в тот же период, хотя невозможно сказать наверняка, чьих рук это дело — каскейцев, «народов моря» или кого-то еще. Мерсин и Таре в юго-восточной Анатолии также пали, но позднее были восстановлены и снова заселены[368]. Поселение Караоглан, расположенное не очень далеко к западу от Хаттусы в центральной Анатолии, тоже пострадало; в его слое разрушения обнаружены тела погибших, но опять непонятно, кто напал на город[369].

Дальше на запад Анатолии следов разрушения становится все меньше. Австралийский исследователь Тревор Брайс отметил, что «территория разоренных огнем поселений [в Анатолии], как представляется, ограничена областью к востоку от реки Марассантия… Нет никаких свидетельств сходной катастрофы дальше на запад. По данным археологических раскопок можно судить о том, что лишь небольшое число поселений Хеттского царства было фактически уничтожено; большинство попросту было покинуто населением»[370].

Троя

Поселением дальше на запад, уничтоженным пожаром в начале двенадцатого столетия до нашей эры, оказалась Троя, если более строго — Троя VIIA, расположенная на западном побережье Анатолии[371]. Хотя Карл Блеген, археолог из университета Цинциннати, датировал ее гибель приблизительно 1250 годом до нашей эры, сегодня эта датировка исправлена на 1190–1180 годы до нашей эры — усилиями Пенелопы Маунтджой, известного эксперта по микенской керамике[372]. Жители этого города просто пришли на развалины Трои VIh, которая была, вероятно, разрушена землетрясением в 1300 году до нашей эры, как подробно рассказывалось выше, и заново отстроили город. Крупные дома, характерные для Трои-VI, разделили перегородками и стенами; в результате несколько семей стали проживать там, где раньше обитала всего одна семья. Блеген считал перегородки в троянских жилищах свидетельством жизни в осажденном городе, но Маунтджой убедительно предположила, что горожане пытались оправиться от землетрясения и ставили временные лачуги среди руин[373]. Так или иначе, город в конечном счете подвергся осаде, о чем говорят доказательства, обнаруженные как Блегеном, так и следующей экспедицией Манфреда Корфман из университета Тюбингена, которая работала в Трое с 1988 по 2005 год.

Обе экспедиции нашли тела на улицах Трои VIIA и наконечники стрел, застрявшие в стенах; Блеген и Корфман не сомневались, что город был разрушен в ходе военных действий[374]. Корфман, который также отыскал считавшийся безвозвратно утраченным нижний город Трои, который не заметили все предыдущие экспедиции, как-то обронил: «Все доказательства налицо, город погиб от огня. Не забудьте о скелетах; мы нашли, например, девушку, думаю, шестнадцати-семнадцати лет, наполовину погребенную под завалами, и ее ноги обожжены… Этот город совершенно очевидно осаждали. Этот город оборонялся, защищал себя. Он проиграл и потерпел поражение»[375].

Впрочем, датировка данного события ставит под сомнение гипотезу о причастности микенцев к гибели Трои — гипотезу, предложенную еще Гомером в «Илиаде», если только микенские дворцы в материковой Греции не были атакованы и уничтожены именно потому, что все их обитатели отправились покорять Трою. Пенелопа Мантджой считает, что Трою VIIA уничтожили именно «народы моря», а никак не микенцы. Это в целом соответствует упоминанию «народов моря» в надписи Рамсеса III всего три года спустя, однако Маунтджой не приводит никаких существенных обоснований своей точки зрения, так что ее гипотеза остается уморительной спекуляцией[376].

Разрушения в материковой Греции

Если микенцы не участвовали в разрушении Трои VIIA, это может быть связано с тем, что они сами подверглись нападению приблизительно в то же время. Ученые согласны в том, что Микены, Тиринф, Мидея, Пилос, Фивы и многие другие микенские поселения в материковой Греции были уничтожены почти одновременно в конце тринадцатого и начале двенадцатого столетий до нашей эры[377]. Недавнее исследование, опубликованное в 2010 году британским археологом Гаем Миддлтоном, показывает трагическую картину опустошения материковой Греции в период с 1225 по 1190 год до нашей эры: «В Арголиде и Коринфии пострадали Микены, Тиринф, Кацингри, Кораку и Ирия… в Лаконии был разрушен Менелайон; в Мессении — Пилос; в Ахайе — Тейкос Димайон; в Беотии и Фокее — Фивы, Орхомен, Гла… и Криса; а следующие поселения, по всей видимости, были покинуты жителями, но уцелели: в Арголиде и Коринфии — Бербати, Просимна, Зигурис, Гония, Цунгиза; в Лаконии — Айос Стефанос; в Мессении — Нихория; в Аттике — Браврон; в Беотии и Фокее — Эвтресис»[378]. Миддлтон отмечает далее, что налицо и следы последующих разрушений в период 1190–1130 годов до нашей эры — в Микенах, Тиринфе, Левканди и Киносе.

Как писали в 1960 году Карл Блеген и Мейбл Лэнг (из колледжа Брин-Мор), напрашивается предположение, что «существовал некий весьма бурный период в микенской истории. Повсеместное разрушение огнем затронуло Микены как внутри, так и за пределами акрополя. Тиринф тоже пострадал от пожара и сопутствующих бед. Дворец в Фивах, вероятно, был разграблен и сожжен дотла в тот же период. Многие другие поселения оказались разорены, полностью заброшены и впредь уже не заселялись; среди наиболее известных примеров можно упомянуть Бербати… Просимну… Зигурис… и прочие, более мелкие населенные пункты»[379]. Ясно, что случилось что-то поистине катастрофическое, хотя некоторые ученые видят в этом лишь последний этап «бронзового коллапса»[380], начавшегося еще в 1250 году до нашей эры. Джереми Раттер из Дартмутского колледжа, например, полагает, что «разрушение дворцов вовсе не стало непредвиденной катастрофой, которая предварила столетие кризиса в Эгейском бассейне; нет, это была кульминация длительного периода невзгод и потрясений, которые обрушивались на микенский мир с середины тринадцатого столетия до нашей эры»[381].

Пилос

В Пилосе разрушение дворца, первоначально датированное археологами приблизительно 1200 годом до нашей эры, произошло, как считается в настоящее время, примерно в 1180 году до нашей эры; корректировка даты проведена по тем же причинам, по которым уточнили датировку разрушения Трои VIIA, то есть на основе анализа керамики, найденной при раскопках[382]. Предполагается, что гибель города была насильственной; такой вывод делается по многочисленным следам пожаров в глубинных археологических слоях, и после этого город, по-видимому, был заброшен. В 1939 году, в ходе первого этапа раскопок дворца, Блеген отмечал, что «пожар наверняка был весьма сильным, поскольку внутренние стены во многих местах расплавились в бесформенную массу, камни превратились в известь и покоятся на почерневшем и обугленном мусоре и пепле, покрывающем полы; везде толстый слой сухой красной пыли, предположительно, от рассыпавшихся в прах глиняных кирпичей, которые когда-то использовались для строительства»[383].

Дальнейшие раскопки подтвердили первые впечатления исследователей; Джек Дэвис из университета Цинциннати и бывший директор Американской школы классических исследований в Афинах писал, что «главное здание горело с невероятной интенсивностью — таблички с линейным письмом Б в его архивном помещении все потрескались, а сосуды в некоторых кладовых вовсе расплавились»[384]. Сам Блеген сообщал в 1955 году, что «повсюду наблюдаются… отчетливые признаки разрушения и пожара. Обильное, чтобы не сказать — экстравагантное, использование массивных деревянных брусьев при возведении каменных стен обеспечило почти неиссякаемый материал для горения, и вся структура в итоге превратилась в груду обгорелых развалин, причем огонь был настолько жарким, что камни кальцинировались, а украшения из золота плавились»[385].

Ранее ученые порой указывали на фрагменты текстов на табличках линейного письма Б из Пилоса, которые упоминали о «дозорных на море» в последние годы существования города; высказывалось предположение, что эти дозорные высматривали приближение «народов моря». Однако не представляется очевидным, о чем именно повествуют эти таблички; даже если жители Пилоса наблюдали за морем, мы не знаем, почему и чего ради они это делали[386].

Если коротко, дворец в Пилос был уничтожен чудовищным пожаром около 1180 года до нашей эры, но не ясно, кто (или что) устроил этот пожар. Как и в других местах, разоренных в тот период, нельзя сказать наверняка, было это деянием человека или природной катастрофой.

Микены

Микены серьезно пострадали от разрушений в середине тринадцатого столетия до нашей эры, около 1250 года, вызванных, вероятно, сильным землетрясением. Второе разрушение произошло около 1190 года до нашей эры или вскоре после этой даты; его причина не установлена, но известно, что оно покончило с Микенами как со столицей великой державы той эпохи.

Это второе разрушение сопровождалось пожаром. Один из основных руководителей раскопок в Микенах, покойный Спирос Яковидис из университета Пенсильвании, отмечал, что «локально ограниченные и не обязательно одновременно начавшиеся пожары вспыхнули в культовом центре, в доме Цунтаса, в части юго-западного здания, во Втором доме Панагии… и, возможно, во дворце»[387]. В культовом центре (святилище), к примеру, «интенсивность огня была такова, что стены сохранились в первоначальном состоянии, хотя и сместились по оси»[388].

В близлежащем углублении, обнаруженном на главной дороге в цитадели, археологи нашли массу мусора, среди которого были «кальцинированный камень, обгорелые глиняные кирпичи, залежи пепла и обугленные балки»; эта масса «блокировала двери помещений к юго-востоку и образовывала слой почти 2 метра в высоту у наружной стены на северо-востоке». Сама наружная стена «искривилась от жары, вызванной мощным пожаром, и во многих местах приобрела консистенцию бетона». Археологи пришли к выводу, что мусор представляет собой осколки глинобитных стен, тянувшихся к сооружениям снаружи, а сами эти сооружения «спеклись до однородной массы»[389]. При всем том не найдено никаких указаний на причину пожара, будь то осада, внутренний бунт или просто несчастный случай.

Ведущий научный сотрудник и участник раскопок в Микенах Элизабет Френч из Кембриджского университета пишет: «Сразу после «катастрофы 1200-х годов», чтобы ее ни вызвало, цитадель Микен фактически перестала существовать. Насколько мы можем судить, почти все сооружения сделались непригодными для использования. Пожар и обрушения происходили повсюду, и налицо толстый слой глины, покрывающий обширные участки западного склона; по нашему мнению, это следствие сильного дождя, размывшего пожарище»[390]. Впрочем, Френч и Яковидис указывают на то, что это событие не стало концом для Микен, поскольку город заселили снова, хотя и в меньших масштабах, тотчас после пожара. По словам Яковидиса, это был «период отступления и ускоряющегося регресса, но никак не всеобщего отчаяния»[391].

Любопытно, что Яковидис замечает далее: «Археологический контекст… не содержит никаких свидетельств миграции или вторжения любого размаха, равно как и внутренних неурядиц на протяжении двенадцатого и одиннадцатого столетий до нашей эры. Микены вовсе не погибли жестокой смертью. Эта территория никогда не забрасывалась, никогда… не пустела, пускай даже цитадель, по внешним и по внутренним причинам, утратила свою политическую и экономическую значимость. Комплексная централизованная система, которую она олицетворяла, пришла в упадок; власть цитадели поддерживать более не было возможности, и начался общий регресс, в ходе которого город медленно и постепенно оказался в запустении»[392]. Другими словами, остается непонятным, если следовать Яковидису, что вызвало пожары, которые уничтожили большую часть Микен сразу после 1200 года до нашей эры, однако наука отвергает гипотезу о вторжении или об иных драматических событиях подобного рода, предпочитая приписать неумолимый упадок Микен в последующие десятилетия коллапсу дворцовой системы управления и международной торговли. Недавние исследования других археологов в принципе подтвердили правоту Яковидиса[393].

Тиринф

В расположенном всего в нескольких километрах от Микен Тиринфе (область Арголида в материковой Греции) раскопки велись и ведутся со времен Генриха Шлимана, то есть с конца 1800-х годов. Доказательства разрушения города обнаружены большинством исследователей, самые свежие отыскала экспедиция Йозефа Марана из университета Гейдельберга.

В 2002 и 2003 годах Маран продолжил раскопки двух сооружений, известных как здания XI и XV в Нижней цитадели (отчасти эти здания уже раскопал его предшественник Клаус Килиан). Считается, что эти здания эксплуатировались весьма короткий промежуток времени, прежде чем были уничтожены. В слое разрушения, датируемом приблизительно 1200 годом до нашей эры или вскоре после того, Маран обнаружил ряд чрезвычайно любопытных артефактов, в том числе небольшой стержень из слоновой кости с клинописным текстом; этот стержень был то ли импортирован, то ли изготовлен чужестранцем, проживавшим в Тиринфе в те неспокойные годы[394].

Маран утверждает, что разрушение стало результатом «катастрофы, постигшей Тиринф… [и которая] уничтожила дворец и поселение в Нижней цитадели». Он также отмечает, следуя гипотезе Килиана, что с учетом «волнообразных стен» в некоторых зданиях вероятной причиной разрушений видится сильное землетрясение и что «недавние раскопки в соседней Мидее [теперь] подкрепили эту интерпретацию»[395].

Килиан уже давно высказал предположение, что именно землетрясение разрушило Тиринф, а также несколько других поселений в Арголиде, включая Микены; другие археологи сейчас все охотнее соглашаются с этой гипотезой[396]. Килиан писал: «Доказательством служат остатки зданий с наклоненными и покривившимися стенами и фундаментами, а также скелеты людей, погибших и погребенных под разрушенными стенами домов»[397].

Мы уже отмечали, что Микены серьезно пострадали около 1250 года до нашей эры, вполне вероятно, как раз от землетрясения. Как подробно описывается ниже, имеются веские доказательства того, что минимум одно или сразу несколько землетрясений затронули многочисленные поселения материковой Греции того времени, не только Микены и Тиринф в Арголиде.

Однако археологические данные текущих раскопок убедительно показывают, что Тиринф не был разрушен полностью. Город продолжал существовать еще несколько десятилетий, причем активно восстанавливался и перестраивался, особенно в своей нижней части[398].

Разрушения на Кипре

В Восточном Средиземноморье на «народы моря» принято возлагать вину за разрушения бронзового века на Кипре, около 1200 года до нашей эры. Ранее предполагалось, что здесь, как говорится, все совершенно очевидно. Тридцать лет назад Вассос Карагеоргис, в ту пору директор департамента древностей на острове, писал: «Мирное существование… подходило к концу в позднем периоде II [то есть около 1225 года до нашей эры]. Пусть нельзя целиком принимать как достоверное хвастливое утверждение хеттов, что они властвовали над Кипром… мы не можем игнорировать тот факт, что в правление Суппилулиумаса II в Восточном Средиземноморье было неспокойно»[399].

Карагеоргис далее утверждал, что «большое число беженцев» покинуло материковую Грецию, когда «Микенская империя» (его термин) рухнула; эти беженцы сделались разбойниками и авантюристами, которые постепенно достигли Кипра в компании с другими народами около 1225 года до нашей эры. Этим беженцам он приписывал разрушение Кипра, в том числе крупных поселений Китион и Энкоми на восточном побережье, а также других населенных пунктов — Маа-Палеокастрон, Калавасос-Айос Димитрос, Синды и Марони[400].

История мелкого поселения Маа-Палеокастрон особенно любопытна, так как оно появилось именно в этот бурный период, то есть к концу тринадцатого столетия до нашей эры. Карагеоргис, который вел раскопки на этом участке, характеризовал его как «укрепленный [военный] форпост на мысе западного побережья». Он отмечал, что поселение имело естественную защиту вследствие обрывистых стен мыса и было окружено морем с трех сторон, посему его следовало укреплять только там, где мыс «вливался» в материк. Карагеоргис считал, что этот форпост основали захватчики из бассейна Эгейского моря, затем предпринявшие оттуда набеги на Энкоми и Китион, а впоследствии поселение было уничтожено второй волной переселенцев из Эгейского бассейна, вероятно, около 1190 года до нашей эры. В дальнейшем эта вторая волна осела на острове[401].

По мнению Карагеоргиса, аналогичные «иноземные» анклавы или заставы существовали и на других кипрских участках, таких как Синда и Пила-Коккинокренос. К примеру, писал он, укрепленное поселение в Синде, которое располагалось к западу от Энкоми, было насильственно разрушено приблизительно в 1225 году до нашей эры. Новые полы настелили и новые здания возвели прямо поверх этого слоя разрушения, причем, быть может, это сделали захватчики с эгейских берегов[402].

Однако указанные разрушения и последующие строительства, пожалуй, намного опережают принятую датировку нашествия «народов моря» — во всяком случае, если опираться на надписи Мернептаха (1207 год до нашей эры) и Рамсеса III (1177 год до нашей эры). Принимая это во внимание, Карагеоргис предположил, что более ранняя волна воинственных народов из Эгейского бассейна прибыла на Кипр еще до документально подтвержденного вторжения «народов моря», где-то около 1225 года до нашей эры самое позднее. Последующее прибытие «народов моря» можно проследить по раскопкам в Энкоми, на побережье острова, где «становится очевидной вторая катастрофа… которую отдельные ученые увязывают с набегами «народов моря»». Этот второй слой разрушения, писал Карагеоргис, датируется приблизительно 1190 годом до нашей эры[403].

Увы, не имеется никаких материальных доказательств, позволяющих установить, кого мы должны винить в разрушениях 1225–1190 годов до нашей эры в любом из этих мест на Кипре. Вполне возможно, что Тудхалияс и его хетты — которые, вспомним, громко заявляли, что завоевали и покорили Кипр приблизительно в те годы, — причастны к некоторым (по меньшей мере) разрушениям 1225 года до нашей эры. Кроме того, мы уже знаем, что другое нападение хеттов на остров также имело место в правление Суппилулиумаса II (который взошел на хеттский престол около 1207 года до нашей эры), как царь утверждал в своих надписях. Может быть, что именно хетты, а не «народы моря» несут ответственность за большую часть разрушений на Кипре в этот неспокойный период. Существует один текст, послание наместника Кипра (Аласии), из которого будто бы следует, что корабли из Угарита также могли участвовать в набегах; не будем забывать и о возможности того, что хотя бы некоторые разрушения могли быть вызваны землетрясением (или чередой землетрясений). В Энкоми археологи обнаружили тела детей, которых убило падающими глиняными кирпичами; данный факт скорее указывает на руку матери-природы, чем на человеческое деяние[404].

Сценарий, изложенный Карагеоргисом, подвергся существенным правкам, дабы представить более комплексную картину происходившего на Кипре в течение этого периода в конце позднего бронзового века. Даже сам Карагеоргис быстро согласился с тем, что на каждом из участков, о которых идет речь, налицо следы всего одного разрушения, а не двух; также он признал, что датировка варьируется в промежутке с 1190-го до 1174 года до нашей эры, а не с 1225 года до нашей эры далее[405]. Недавно опубликованная история этого периода, написанная британским исследователем Луизой Стил, утверждает, что «традиционное представление о… данном периоде рисует микенскую колонизацию Кипра (и южного Леванта) после гибели микенских дворцов. Однако… простого наложения микенской культуры на культуру острова не было и в помине. Вместо того… археология демонстрирует синкретизм влияний, отражающий космополитический характер [поздней кипрской] культурной самобытности. Культура Микен (или Эгейского бассейна) не просто распространилась из бассейна Эгейского моря на Кипр, но слилась с автохтонной кипрской культурой»[406].

Стил также оспаривает умозаключения Карагеоргиса и традиционные взгляды на эгейскую колонизацию Кипра. Например, она отказывается признавать поселения наподобие Маа-Палеокастрона или Пилы-Кикконокреноса иноземными (читай эгейскими) «оборонительными форпостами» и полагает, что археологические данные, как кажется, лучше соответствуют представлению о них как о «туземных» кипрских цитаделях, которые строились, например, «для обеспечения перемещения товаров, прежде всего металлов, между прибрежными городами… и кипрской глубинкой»[407]. Стил заявляет далее, что «традиционная интерпретация Маа-Палеокастрона как раннего Эгейского форпоста нуждается в тщательном изучении», и предполагает, что Маа-Палеокастрон и Пила-Коккинокренос оба могли служить местными, кипрскими твердынями, аналогично оборонительным поселением, возведенным приблизительно в тот же период на острове Крит[408].

Другие ученые, в том числе Бернард Нэпп из университета Эдинбурга, ныне отстаивают мнение, что так называемая микенская колонизация, общее место в научной литературе предыдущего периода, не была ни микенской, ни колонизацией. Корректнее говорить о «гибридизации», в ходе которой кипрская, эгейская и левантийская материальные культуры адаптировались друг под друга, благодаря чему сформировалась новая элита с новой социально-культурной идентичностью[409]. Иными словами, мы снова видим перед собой глобализированную культуру, отражающую многообразие влияний в конце бронзового века, незадолго до распада цивилизации.

С другой стороны, в нашем распоряжении есть комментарии Пола Эстрома относительно раскопок в Ала-Султан-Текке, на побережье Кипра, недалеко от современной Ларнаки; он писал о «городе, частично уничтоженном пожаром и покинутом в спешке». Здесь, около 1200 года до нашей эры, «предметы домашнего обихода были брошены во дворах, а ценные вещи зарыты в земле. Бронзовые наконечники стрел — один застрял в стене здания — и многочисленные свинцовые снаряды для пращи разбросаны по всей территории и служат наглядным доказательством боевых действий»[410]. Это один из немногих очевидных примеров нападения, хотя враги киприотов опять не потрудились оставить своей визитной карточки, чтобы мы могли их уверенно опознать. По свежеполученным свидетельствам из лагуны в Ала-Султан-Текке можно также заключить, что эта область переживала последствия сильной засухи (о чем мы подробнее поговорим ниже)[411].

В итоге мы столкнулись с ситуацией, когда наши нынешние знания подвергаются постоянной переоценке, привычные исторические парадигмы отвергаются или по крайней мере ставятся под сомнение. Хотя очевидно, что разрушения на Кипре произошли либо непосредственно перед 1200 годом до нашей эры, либо сразу после, отнюдь не ясно, кто несет ответственность за этот урон; возможных виновников множество — и хетты, и переселенцы из Эгейского бассейна, и «народы моря», и даже природа с землетрясениями. Можно также предположить, что археологические находки лишь открывают нам материальную культуру тех, кто воспользовался этими разрушениями к своей выгоде и заселил полностью или частично опустевшие города и поселения, а вовсе не материальную культуру тех, кто на самом деле несет ответственность за эти разрушения.

Так или иначе, Кипр, как видится, пережил эти потрясения относительно безболезненно. Налицо все признаки того, что остров процветал на протяжении оставшейся части двенадцатого и в одиннадцатом столетии до нашей эры; доказательствами выступают египетские тексты, такие как «Странствия Унуамона», где повествуется о египетском жреце и посланнике, который потерпел кораблекрушение на острове примерно в 1075 году до нашей эры[412]. Впрочем, стабильность на Кипре явилась результатом довольно драматической перестройки политической и экономической организации общества, что позволило острову и его правителям наслаждаться жизнью до самого конца — приблизительно до 1050 года до нашей эры[413].

Боевые действия в Египте и гаремный заговор

Вернемся на короткое время в Египет. Здесь мы находим картину, в целом аналогичную для других регионов Восточного Средиземноморья и для Эгейского бассейна, но все же отличную в деталях. Египтяне завершили тринадцатое столетие до нашей эры на сравнительно высокой ноте, победив первую волну «народов моря» в правление фараона Мернептаха в 1207 году до нашей эры. Двенадцатое столетие началось спокойно, правил сначала Сети II, затем царица Таусерт; но ко времени воцарения Рамсеса III в 1184 году до нашей эры обстановка уже накалилась. На пятый год своего правления (а затем и на одиннадцатый год) ему пришлось вести кровопролитные войны с вторгшимися соседями-ливийцами[414].

В промежутке, на восьмом году правления, фараон отражал нападение «народов моря», как уже неоднократно упоминалось. А затем, в 1155 году, пробыв у власти тридцать два года, Рамсес, похоже, был убит.

История его убийства излагается в ряде документов, самым длинным и подробным из которых является Туринский царский папирус[415]. Считается, что некоторые из этих документов могут быть связаны друг с другом и изначально составляли единый свиток пятнадцати футов длиной. Все тексты повествуют о суде над обвиняемыми в убийстве фараона, и среди египтологов это событие известно как «гаремный заговор».

Этот заговор, как кажется, не имел отношения к событиям в Восточном Средиземноморье того времени и был злым умыслом младшей жены из царского гарема, мечтавшей о том, чтобы ее сын наследовал Рамсесу III. Всего в убийстве обвиняли сорок человек, равно женщин из гарема и придворных сановников, которых допрашивали, разделив на четыре группы. Часть признали виновными и обрекли на смертную казнь; некоторых заставили совершить самоубийство прямо на суде. Младшая царица и ее сын оказались в числе приговоренных к смерти[416].

Известно, что Рамсес III скончался еще до оглашения приговоров, но из документов не ясно, оказался ли заговор успешным. По всей видимости, так и было, хотя данный факт лишь недавно получил подтверждение.

Мумия Рамсеса III была обнаружена уже давно. Первоначально она покоилась в Долине царей (в гробнице KV 11), но позднее жрецы переместили ее ради сохранности, наряду с мумиями других фараонов. Все они были найдены в 1881 году в Дейр эль-Бахри, близ погребального храма Хатшепсут[417].

В 2012 году египтологи и судмедэксперты провели вскрытие тела Рамсеса III и сообщили в «Бритиш мед икал джорнэл», что фараону перерезали горло. Острый нож, которым нанесли эту рану, вонзился в шею сразу под гортанью, проделал весь путь до шейных позвонков, рассек трахею и отделил все мягкие ткани. Смерть наступила мгновенно. Впоследствии, в ходе процесса бальзамирования, защитный амулет с оком Гора[418] поместили в рану, либо чтобы защитить тело, либо чтобы исцелить (хотя было уже слишком поздно) и помочь фараону. Вдобавок шею Рамсеса обернули толстым воротником из ткани, дабы скрыть ножевое ранение (шириной 70 мм). Лишь во время рентгеноскопии ученые смогли увидеть сквозь плотную ткань ту рану, которая оборвала жизнь фараона[419].

Вместе с мумией Рамсеса нашли второе тело, принадлежавшее мужчине в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, известному как «Человек И». Облаченное в ритуальные «нечистые» козьи шкуры и не до конца забальзамированное, это, возможно, тело виновного царевича: тесты ДНК указывают, что он, вероятно, приходился сыном Рамсесу III. Вещественные доказательства, включая гримасу на лице и рану на горле, позволяют предположить, что его задушили[420].

Со смертью Рамсеса III истинная слава египетского Нового царства заметно поблекла. Через восемь фараонов Двадцатая династия завершилась в 1070 году до нашей эры, и ни один из них не совершил ничего громкого. Конечно, было бы замечательно, добейся они каких-то свершений, учитывая, как обстояли дела по всему Восточному Средиземноморью; правда, последний фараон, Рамсес XI, отправил своего посланника Унуамона в Библос за ливанским кедром, но жрец угодил в кораблекрушение у Кипра по пути домой приблизительно в 1075 году до нашей эры.

Итоги

Хотя очевидно, что в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье в конце тринадцатого и в начале двенадцатого столетий до нашей эры случились массовые разрушения, далеко не ясно, кто несет за них ответственность. Среди обсуждаемых вопросов — даже идентичность производителей керамики, известной как «микенская керамика IIIС1Ь», которую находят во многих странах Восточного Средиземноморья в слое разрушений около 1200 года до нашей эры, в том числе в Рас-ибн-Хани и Рас-Бассите недалеко от Угарита[421]. Эта керамика, которую ранее трактовали как плод деятельности микенских переселенцев, что бежали на восток после разрушения своих городов и поселений в материковой Греции, сегодня видится изготовленной на Кипре и в Восточном Средиземноморье, скорее всего, после прекращения импорта подлинной эгейской посуды.

Анни Кобе из Лувра пишет по поводу повторного заселения Рас-ибн-Хани близ Угарита: «Разумеется, никто не отрицает повторного заселения города на стабильной и постоянной основе. Но еще предстоит доказать, что новые жители принадлежали к «народам моря», а не к местному населению, которое вернулось, когда прямая угроза миновала»[422]. Прочие нововведения, следы которых обнаруживаются на Кипре и в Леванте, например использование тесаной кладки при строительстве зданий[423], а также новые погребальные ритуалы и типы сосудов[424], могут указывать на контакты с Эгейским бассейном или даже на присутствие переселенцев, но эгейский стиль вовсе не обязательно подразумевает эгейские народы; возможно, это просто свидетельство глобализации, которая продолжалась даже в неспокойные годы, характерные для завершения позднего бронзового века.

Что касается самого конца, он мог представлять собой нечто гораздо большее, чем бесчинства орды мародеров, зафиксированные египтянами, благодаря которым мы и знаем о «народах моря». Столь часто выставляемые предыдущим поколением как единственные виновники гибели цивилизации в этой обширной области, они могут оказаться не злодеями, а жертвами, о чем и пойдет речь в следующей главе.