1632

Глава 34

В последующие столетия многие называли Густава Адольфа "Отцом современной войны". И многие спорили с этим.

Он и вправду им не был. Это название, если оно и могло быть дано кому-нибудь, более подошло бы Морицу Нассау. Густав Адольф многое почерпнул от голландцев, сам ничего не изобретая. Правда, он больше склонялся к линейному, а не шахматному порядку построения войск Морица, и особое внимание уделял аркебузирам и артиллерии. Насчет последнего мифов было предостаточно. Рассуждая о знаменитых, так называемых "кожаных пушках", многие не брали во внимание того, что они не прошли боевых испытаний и вскоре от них отказались. Такие орудия быстро перегревались и выходили из строя. В Германию Густав уже их не привез.

Его величайшим достижением, утверждали другие, было создание Густавом первой регулярной национальной армии в современном мире. Его шведская армия была армией призывников, а не наемников. Но, опять же, и здесь он не был пионером. Фактически первым это сделал его дядя, Эрик XIV. И, по правде говоря, Густав вскоре тоже набрал себе наемников – vдrvade, как называли их шведы, "контрактники" – так же, как и его противники. Швеция была малонаселенной страной, чьи граждане не могли предоставить то количество солдат, которое было необходимо Густаву.

Ну, и все остальное в таком же духе…

Он заменил неуклюжий тяжелый мушкет с вилочной подставкой на легкий мушкет. Но и многие другие европейские армии использовали легкие мушкеты, и даже в конце 1645 года шведские солдаты еще пользовались вилочными подставками.

Он отменил патронташ и заменил его подсумками для своих мушкетеров. Еще одно преувеличение. Стокгольмский арсенал будет продолжать выдачу патронташей, по крайней мере до 1670 года.

Он изобрел военную форму. Неправда. Такая форма уже существовала в Европе. А подразделения шведских войск одевались как попало, впрочем, как и многие другие.

Он сократил длину пики до одиннадцати футов, что делало его солдат более маневренными в бою. Ложь, и вообще откровенная глупость. Какая польза от короткой пики для пехотинца? Это легенда пошла от сельского священника, перепутавшего пику с обычной алебардой.

И так легенда за легендой. Густав Адольф, казалось, привлекал их, как магнит. Не успевала одна легенда рассыпаться, как на ее месте возникали еще две.

Он ввел тактику внезапных сокрушающих ударов в кавалерии. И заменил ею неэффективную караколь, когда кавалеристы кружили вокруг и стреляли из пистолетов с расстояния, сверкая саблями. В этом была часть правды, но только часть. Многие немецкие войска уже начали отказываться от караколи, а Густав познакомился с налетами кавалерии от свирепых польских улан, с которыми его армия сталкивалась в 1620-х годах. По правде говоря, шведской кавалерии потребовалось много лет, чтобы стать эффективной силой. Швеция никогда не была нацией конников. Шведские короли – в том числе и Густав – делали упор на полудикую финскую вспомогательную кавалерию. Даже шведские лошади были маленькими и грузными. Еще в Брейтенфельде Тилли все еще мог иронизировать, что кавалерия Густава подготовлена не лучше, чем его собственные охламоны.

Еще в Брейтенфельде…

После Брейтенфельда, конечно, Тилли уже было не до иронии. Вся центральная Германия была теперь открыта для продвижения Густава вместе с его великолепной конницей. Достаточно быстро его шведская кавалерия оказалась подготовлена лучше любой другой в мире.

Брейтенфельд.

Все легенды крутятся вокруг этого места. В тот день оно стало их стержнем. Кружа, как птицы над равнинами к северу от Лейпцига 17 сентября 1631 года, они пытаются найти истину в туманной действительности. Ничего не видя, но зная, что это есть.

Легенды будут множиться и опровергаться, снова множиться и снова опровергаться, да какая, в общем-то, разница. Брейтенфельд навсегда остался Брейтенфельдом.

После Брейтенфельда, как легенды могут быть неправдой?

Сражение при Брейтенфельде было одним из исключений в те дни. Ведь такие сражения на открытой местности между огромными армиями давно ушли в прошлое. На протяжении более века, войны велись в итальянской манере, получившей название от новой системы фортификации, разработанной в Италии и усовершенствованной голландцами в их борьбе против Испании. Война стала чередой длительных походов и осад, а не битв. Сила народов измерялась по глубине их кошелька, а не именами побед, вписанных в историю. Главное – истощить силы врага, не прибегая к маневрам, боле того, даже боевые потери измерялись в монетах, а не в жизнях. Жизнь была дешева, деньги же было найти трудно.

В тех редких случаях, когда войска все же сталкивались в открытой битве, королевой боя была терция. Швейцарская тактика пикинеров давно сменилась на взаимодействие их с аркебузирами. Полководцы "маневрировали" армиями только в том смысле, в каком фараоны маневрировали каменными глыбами для строительства пирамид.

Битва произошло только потому, что Тилли совершил глубокую стратегическую ошибку. Самую крупную, пожалуй, в своей семидесятилетней жизни без поражений.

Самым большим активом Тилли, когда Густав Адольф высадился в Германии 4 июля 1630 года, всегда были колебания протестантских союзников Швеции. В том числе, саксонцев. Саксония была самым мощным из германских протестантских княжеств, и Тилли всегда это учитывал.

Особенно, поведение одного саксонца: курфюрста Саксонии, Иоганна Георга. Непонятно по какой причине – глупости, трусости, или просто из-за постоянного пьянства – Иоганн Георг был в постоянных метаниях. Человек "и да, и нет". Рыцарь сомнений и колебаний. Гамлет без трагического величия; и уж, конечно, без его мозгов.

Иоганн Георг был одним из князей, которые пригласили Густава; а потом, когда он прибыл, оказался первым среди тех, кто начал юлить и ставить условия. Всячески крючкотворствовать. История осудит Тилли за резню в Магдебурге, но более правильно было бы отнести упреки к князю, который не пошел на помощь туда сам и не позволил пойти другим. Когда солдаты Тилли там бесчинствовали, сам Тилли поехал в город, чтобы остановить их. Ему это не удалось, но, по крайней мере, он пытался. И когда ничего уже нельзя было сделать, старый солдат взял ребенка из рук его мертвой матери и отнес его в безопасность своего шатра. В то время как Иоганн Георг, сидя в безопасности своего дворца в Дрездене, не отрывался от своей чарки. По древнему обычаю князей Саксонии, он выплеснул остатки на голову слуги, подавая сигнал тем самым, чтобы несли следующую.

Только бы Тилли оставил его в покое. Из-за Саксонии Густав Адольф оказался блокированным в Померании и Мекленбурге. Пусть Северный Лев резвится пока на побережье, вблизи от плодородных равнин центральной Германии.

Но Тилли внезапно осмелел. Или, может быть, он обиделся на постоянные упреки и шепот насмешек имперских придворных. Тилли уже было под семьдесят, и он никогда не был побежден в битвах. Кто такой этот шведский выскочка – человек едва ли половины его возраста, чтобы подрывать его репутацию?

Так что, когда император Фердинанд Габсбург настоял, чтобы Указ о реституции выполнялся – наконец-то! – и в Саксонии, Тилли дал согласие. Он накопил силы, вытаскивая их из Тюрингии и Гессен-Касселя, и двинулся на Саксонию. По пути, как всегда, его солдаты все разоряли и грабили. К тому времени, как его армия достигла Галле, 4 сентября, двести сел за ней горели.

Тилли двинулся дальше. Недалеко от Мерзебурга его армия стала лагерем и начала опустошать все вокруг. Тилли направил свои требования Иоганну Георгу. Саксонский курфюрст должен разместить и кормить императорскую армию, распустить свои новые подразделения, отдать свои войска под командование Тилли, официально признать императора как своего государя и разорвать все связи со шведами.

И опять Иоганн Георг колебался. Тилли сделал еще один переход, захватив богатый саксонский город Лейпциг, угрожая предать его участи Магдебурга.

Потеря Лейпцига, наконец, убедила Иоганна Георга. Теперь выбора у него не было. Он предложил объединить свою армию со шведской, и Густав Адольф сразу же согласился. Шведская армия соединилась с саксонскими силами 15 сентября недалеко от города Дьебен. На следующий день, объединенная шведско-саксонская армия передислоцировалась от Дьебена к селению Волкау. Между ними и Лейпцигом лежала местами залесенная равнина. Идеальное место для боя.

Утром 17 сентября Тилли привел свою армию навстречу противнику. Его левый фланг упирался в городок Брейтенфельд, правый – в Зихаузен. Позиция старого вояки была просто отличной. Его армия находилась на единственной небольшой возвышенности в этом районе, солнце было за спиной, и ветер дул в спину.

Численность его армии составляла где-то между тридцатью двумя – сорока тысячами человек, четверть из них – кавалерия. Пехота разместилась ​​в центре в семнадцать терций, или "боеотрядов", как их называли солдаты Тилли, плотными линиями. В каждой терции было от полутора до двух тысяч человек. Кавалерия разместилась ​​по флангам. Знаменитые черные кирасиры Паппенхайма стояли слева, это именно они прорвали оборону Магдебурга и инициировали резню в городе. Справа, под командованием Фирстенберга, была недавно прибывшая из Италии конница.

Шведские и саксонские войска выстроились для боя чуть позже, утром. Шведы заняли правый фланг и центр, саксонцы – левый фланг. Саксонцы были к востоку от дороги на Дьебен; шведы – к западу.

Как и Тилли, Густав Адольф сосредоточил свою пехоту в центре. Его правое крыло составляла в основном кавалерия под командованием фельдмаршала Банера. Левое, также в основном из кавалерии, было под командованием фельдмаршала Горна. Основная артиллерия разместилась чуть левее центра Густава, под командованием молодого Торстенссона. Но, в отличие от Тилли, Густав Адольф перемешал кавалерию с пехотой. Фраза "соединенные рода войск" еще не пришла в военную лексику, но сам принцип уже созрел в уме молодого шведского короля.

О построении саксонцев упоминаний в трудах историков нет. Они были просто "слева" – и не очень долго.

Протестантские союзники, кажется, надеялись на небольшое преимущество в численности. И они имели определенное превосходство в артиллерии. Но их противникам – католикам – было наплевать на это. В высшей степени. К чему сомневаться? Солдатам Тилли достаточно было взглянуть на поле, чтобы убедиться в своей неминуемой победе.

Саксонские войска – а они составляли треть противника – были неподготовленными, непроверенными в бою и, очевидно, растерянными. Сам курфюрст Иоганн Георг, в окружении молодых дворян, одетых в саксонские аляповатые шарфы и плащи, командовал саксонской кавалерией на самом левом краю. Заново перевооруженные, кавалеристы блестели своим полированным оружием и выделялись ярким обмундированием. Доблестные ветераны Тилли не были впечатлены. Овцы также выглядят неплохо перед стрижкой.

Шведы представляли собой совсем другую картину, и произвели на солдат Тилли противоречивое впечатление. Действительно, выстроились они красиво, но как много там натуральных оборванцев!

Впрочем в этом, рассказы очевидцев битвы совпадали. Шведские войска, говорил один из шотландских офицеров много лет спустя, "выглядели запыленными кухонными работниками, в их грязном тряпье." Шведский наблюдатель говорил то же самое, сравнивая свои войска с войсками Тилли:

Наши люди выглядели грязными оборванцами (от тяжелого труда и постоянных лишений этих двух лет), на фоне сверкающих, позолоченных доспехов имперских войск. Наши шведские и финские клячи казались жеребятами на фоне их огромных германских битюгов. Наши ребята выглядели робкими крестьянами на фоне ястребиноносых и усатых ветеранов Тилли.

Армия Тилли в течение многих лет не знала поражений. По правде говоря, среди этих "ястребиноносых и усатых ветеранов" было много новобранцев. Дезертирство в армии того времени приобрело астрономические масштабы. Но, из-за бардака, который охватил центральную Европу, люди, которые дезертировали, как правило, оказывались в других армиях. Или, достаточно часто, просто "вступали заново" в армию, которую недавно бросили. И всегда были новички, доступные для найма, в связи с тем же бардаком. Формальности и строгости, которые характеризовали более поздние армии, почти полностью отсутствовали.

Тем не менее, даже самый сырой новобранец, вступивший в армию, примерял на себя ореол легенд и престижа прошлого. Будь ты ветеран или нет, ястребиноносый или нет, усатый или нет, они несли на себе этот ореол. И для всех, кто сталкивался с ними, не было ничего более устрашающего, чем то, что перед ними на поле боя "люди Тилли". Эта монументальность иногда слегка искажалась, но это была монументальность, высеченная из гранита подлинной истории.

Католические солдаты начали повязывать белые ленты на свои шляпы. Приветствуя появившегося старого полководца – ему исполнилось семьдесят два днем раньше – они один за другим цепляли на себя его отличительный белый боевой символ. Восторженные крики "Папаша Тилли!" перелетали от терции к терции. Вместе с торжествующим боевым кличем империи: Дева Мария!

Густав Адольф также обратился к своим войскам. Царь был знаменитым оратором – без сомнения лучшим в Швеции – и солдаты встречали его с восторгом. Густав Адольф славился своей храбростью. Не было со времен Александра Великого правящего монарха, показывавшего такую ​​личную отвагу – вплоть до безрассудства – на поле боя. К настоящему времени его огромное тело несло на себе следы многочисленных ранений. Он не носил защитных доспехов, потому что не мог физически. Польская пуля, поразившая его четыре года назад в битве при Диршау, до сих пор оставалась в шее. Доспехи раздражали рану, и король сражался в защитном кожаном камзоле, полагаясь на волю Бога.

Слушая его обращение к ним перед битвой, шведские войска привязывали зеленые ветви к своим шлемам и прочим головным уборам. Когда он закончил речь, они взревели своим собственным боевым кличем: Gott mit uns! Gott mit uns!

Битва при Брейтенфельде началась в полдень. Первые два с половиной часа противники просто обменивались пушечным огнем. Тилли и Густав пока только оценивали друг друга.

Шло время, и становилось очевидным, что шведская артиллерия на голову превосходит своих противников. Король имел больше пушек, а пушки и обученные артиллеристы были лучше. Торстенссон блистал. Шведские канониры выдавали три выстрела на один от имперской артиллерии.

Паппенхайм, нетерпеливый и стремительный, как всегда, не выдержал и повел своих черных кирасиров в атаку. Не дожидаясь команды Тилли, командующий имперским левым флангом обрушился на шведский правый фланг.

Это было глупо, и Тилли проклял его за это, прежде Паппенхайм успел проскакать сто ярдов.

– Они отняли у меня мою честь и мою славу! – воскликнул он, вздымая в отчаянии руки.

Паппенхайм хотел обойти шведов и ударить с фланга. Но его шведский коллега, фельдмаршал Банер, был готов к этому. Его комплексные войска хорошо зарекомендовали себя как в обороне, так и в наступлении. Кирасиры Паппенхайма были отброшены залпами пехотинцев, одновременно подвергшись кратким, но острым контратакам шведской и финской кавалерии Банера.

Семь раз Паппенхайм бросал своих людей на шведские ряды, игнорируя все команды Тилли. И все семь раз он был отброшен. Тогда Банер начал массированную контратаку и вынудил черных кирасиров бежать с поля. В полном беспорядке тяжелая кавалерия Паппенхайма удирала к Галле. Банер намеревался преследовать их, но Густав Адольф вернул его на место.

Король осторожничал. Не так хорошо все складывалось на левом фланге. Видя, что атаки Паппенхайма не удаются, Тилли послал в бой имперскую конницу на противоположный фланг. Здесь Тилли добился гораздо лучших результатов. Саксонцы, при всем их блестящем виде, не имели за плечами многолетний опыт польских и прибалтийских войн Густава и его шведских ветеранов. Первая же атака имперской кавалерии опрокинула их.

По правде говоря, в полном соответствии со своей натурой, сам курфюрст и стал причиной разгрома. Охваченный ужасом, Иоганн Георг и его лучший благородный телохранитель поскакали прочь, оставив свою армию позади. Армия последовала за ним достаточно быстро. Через полчаса, мощный отряд имперской кавалерии уже преследовал саксонскую армию в ее стремительном отступлении.

Шведский левый фланг был теперь полностью оголен. Имперская кавалерия начала разворот в бок. Это уже напоминало стихийное бедствие, яростный прилив. Шведские союзники, увидев панику, охватившую саксонцев, начали в беспорядке отходить и смешались. Тилли, чей глаз ветерана сразу увидел грядущую славную победу, отдал приказ всей своей армии наступать на разрозненного противника. Терции начали выдвигаться вперед, разворачиваясь одновременно вправо, чтобы всей массой обрушиться на дезорганизованных шведов слева. Как громоздкий ледник, который, казалось, невозможно остановить.

Там. Тогда. В этот момент.

И начали создаваться всевозможные легенды. Десятилетие за десятилетием, век за веком; противореча друг другу, но не затухая.

Отцом современной войны Густав Адольф почти наверняка не был. Но зато он почти наверняка был отцом современного мира. Потому что там, тогда, в этот момент, когда саксонцы были разбиты, и инквизиция как никогда была близка к победе над всей Европой, король Швеции выстоял.

И в очередной раз выяснилось, что правда истории всегда конкретна. Абстракции бывают хорошо аргументированы, но конкретика есть конкретика. Что там было, а чего не было… Не из-за тактики и нововведений, артиллерии и методов вербовки – хотя все это сыграло свою роль, и огромную – но из-за простой истины. В этот момент, история повернулась благодаря духовному величию одного человека. По имени Густав Адольф, и многие потом считали его единственным монархом, в Европе, достойным этого титула. Они были правы, этого даже не нужно было доказывать. Редкий случай в человеческой истории, когда такая слава была заслуженной.

Два столетия спустя после этого, когда правда уже была очевидна для всех, на этом поле будет воздвигнут памятник. Целый год препирательств и обсуждений выявил значение Брейтенфельдской битвы. Фраза на памятнике читалась так: свобода вероисповедания для всего мира.

Кем бы он был или не был, имя Густава Адольфа всегда будет связано с Брейтенфельдом. Он будет стоять на этом поле вечно, благодаря тому, что он сделал в тот день. 17 сентября 1631 года.

Брейтенфельд. Навсегда Брейтенфельд.

Глава 35

– Вот ублюдки! – прорычал Бернард. Младший герцог Саксен-Веймарский смотрел на саксонцев, удирающих к Эйленбургу. – Жалкие трусы!

Бернард перевел взгляд на надвигающиеся терции, разворачивающиеся к ​​разрозненному левому фланга шведов. Он повернул бледное лицо к Густаву Адольфу.

– Мы можем задержать их, Ваш Величество достаточно для того, я думаю, чтобы вы смогли организовать отступление.

Голубые глаза Густава сверкнули.

– Отступление? – переспросил он. – Ты с ума сошел?

Король указал толстым пальцем на свой левый фланг.

– Скачи туда, Бернард – быстро, как можешь – и скажи Горну развернуть свои силы влево. Передай ему приказ сосредоточиться правее центра, но сформировать новую боевую линию под прямым углом к ​​нашей. Все понял?

Бернард кивнул. Через мгновение он уже пришпорил лошадь в галоп. Его старший брат хотел было последовать за ним, но Густав остановил его.

– Ты остаешься со мной, Вильгельм.

Король улыбнулся.

– Твой шустрый брат, эта горячая голова, не отстанет от Горна – хотя того и так не надо подгонять.

Вильгельм послушно кивнул. Густав повернулся в седле. Как обычно, его небольшая группа курьеров сидела на лошадях в нескольких ярдов позади него. Большинство из них были молодыми шведскими дворянами, но среди них были и два шотландца. Король сдернул широкополую шляпу с головы и воспользовался ей, чтобы подозвать их. Такой жест был не в его привычке, просто Густав был сейчас в удивительно хорошем настроении. Словно его ожидал бал, а не разгром на поле боя.

Сначала он заговорил с шотландцами.

– Передайте полковнику Хепберну, чтобы он направил свою бригаду в поддержку фельдмаршала Горна. Понятно?

Шотландцы кивнули. Бригада Хепберна, вместе с бригадой Вицхама, разместились во второй линии шведского центра. Они составляли основную часть шведских резервов. Король, вполне логично, использовал их теперь для усиления оказавшегося под угрозой левого фланга.

Шотландцы только тронулись, когда Густав выдал тот же приказ двум другим курьерам. Вицхаму – то же самое!

Король посмотрел в центр сражения. Терции Тилли медленно ползли вниз по пологому склону, где расположил их полководец-ветеран католической армии. Даже с учётом движения вниз по склону, по лишенной препятствий местности, имперские солдаты двигались крайне медленно.

Густав не стал долго смотреть на них. Он был совершенно уверен, что его пехота в центре, учитывая пушки Торстенссона, может отразить любую прямую атаку. Да и вряд ли терции Габсбургов двинутся прямо вперед. Опасность была слева, и он сделал все возможное, чтобы поддержать Горна ввиду предстоящего удара. Зато справа все хорошо!

Густав внимательно рассматривал свой правый фланг. На мгновение он молча поздравил себя за то, что удержал Банера от преследования потрепанной конницы Паппенхайма. Соблазн был велик, как для короля, так и для его фельдмаршала. Но Густав заранее не доверял стойкости саксонцев. Лучше иметь Банера под рукой, на случай если бой пойдет не так, как надо.

Что, безусловно, и случилось! Но теперь, теперь! – Густав мог обратить катастрофу в триумф. Банер и его люди уже вернулись и выстроились в готовности. Кроме того, Густав знал, что эти кавалеристы, как никогда, уверены в себе. Ведь они опрокинули знаменитых чрных кирасиров Паппенхайма. Почему бы им не сделать то же самое с остальными?

– Почему бы и нет? – вопросил король вслух. Он улыбнулся оставшимся четырем курьерам возле него. Почему бы и нет? Он весело махнул шляпой.

Молодые дворяне заулыбались. Один из них поднял свой шлем в приветствии, выкрикивая: – Gott mit uns!

В нескольких футах позади них, Андерс Юнссон слегка вытащил из ножен саблю и задвинул ее обратно. Потом он проверил свои четыре пистолета в седловых кобурах. Это оружие могло понадобиться в ближайшее время, и он хотел убедиться, что с ним все в порядке. Великан Юнссон был личным телохранителем короля.

Дюжина шотландцев под его командованием последовала его примеру. Они хорошо знали Густава Адольфа. Король Швеции полностью пренебрегал личной безопасностью. Уже в нескольких сражениях король лично ввязывался в схватки без всякой необходимости.

И здесь наверняка будет так же. Его шотландским телохранителям приходилось на совесть отрабатывать свое жалование.

Один из шотландцев выразился по этому поводу чисто философски.

– Ух и шебутной же парень, храбрец, не то что чертов святоша Стюарт, король Англии. – Он сплюнул на землю. – Этот гребаный папист.

– Да уж. И близко не поставишь, – согласился один из его товарищей.

Густав Адольф пришпорил коня, переходя сходу в галоп. Герцог Вильгельм Саксен-Веймарский скакал рядом, курьеры и телохранители чуть позади.

Когда они приблизились к шведскому правому флангу, Густав увидел Банера скакавшего рысью навстречу. Но уделил фельдмаршалу не более чем мимолетный взгляд – его взор был устремлен на большую группу кавалеристов под зелеными знамёнами. Это были Вестготы Эрика Соупа, более тысячи кавалеристов из Западного Готланда, разбитые на восемь отрядов. Густав высоко ценил их. И было за что!

Поравнявшись с Банером, Густав придержал коня и весело крикнул: – Ну теперь, Юханн, ты видишь?

Фельдмаршал кивнул своей лысой головой.

– Вы были правы, Ваше Величество. Как всегда.

– Ха! – воскликнул Густав. – Не скромничай! Тебе не идет!

Король яростно оскалился. Его собственный боевой дух, казалось, передался и его коню. Скакун нервно гарцевал, словно так и стремился в бой.

– Я хочу, чтобы ты кинул Вестготов туда, Юханн.

Король указал на левый фланг боевых порядков Тилли. Кирасиры Паппенхайма, прикрывавшие его, были уже разгромлены. Ослабленный фланг рассыпался на глазах. Пехотинцы Тилли, двигавшиеся наискось от левой части поля к правой, чтобы ударить по левому флангу шведов, растянули ряды своей терции. Все таки этот строй в испанском стиле был плохо приспособлен для чего-нибудь другого, кроме движения вперёд.

– Я намерен сделать то же самое с Тилли, что он уготовил для меня, – пояснил король. – Ха! – рявкнул он удовлетворенно. – Вот только у меня получится, а у него нет!

На мгновение Банер заколебался. Король, по-сути, предлагал отчаянную авантюру. Можно действовать и более безопасно…

Как будто читая его мысли, Густав покачал головой.

– Горн выдержит, Юханн. Он не дрогнет. И станет наковальней, а мы – молотом.

Банер не стал возражать, он доверял военной интуиции короля. Густав II Адольф был молод, по меркам генералитета того времени, ему было всего тридцать шесть, но у него было больше боевого опыта, чем у большинства людей вдвое старше его. В шестнадцать, он подготовил и возглавил внезапную атаку и захватил датскую крепость Боргхольм. В двадцать семь – он захватил Ливонию и Ригу и был ветераном войн с поляками и русскими.

Банер был с ним там. Банер, Горн, Торстенссон, Врангель – все ядро великолепного шведского офицерского корпуса. Вместе с Акселем Оксеншерном и прибывшими позже шотландскими профессионалами – Алексадром Лесли, Робертом Монро, Джоном Хепберном, Джеймсом Спенсом – они составляли лучший командный состав того времени. Ну, по крайней мере, по мнению Банера.

И король, конечно.

– Мы можем сделать это, Юханн! – он почти кричал. – Прямо сейчас, немедля!

Банер повернул коня и начал раздавать приказы собственным курьерам и посыльным. За несколько секунд стройно выстроенное шведское правое крыло превратилось в тот своеобразный беспорядок, который предшествует дальнейшим скоординированным действиям. Командиры рот и их заместители заметались, выкрикивая свои собственные приказы – по большей части уже ненужные. Шведская и финская кавалерия состояла сплошь из ветеранов по меркам того времени. В течение минуты, казалось, царило натуральное безумие. Всадники спрыгивали на землю, чтобы подтянуть подпругу, кто-то проверял насколько легко выходит сабля из ножен, кто-то менял пирит в колесцовом замке, и все они при этом изрыгали ругань и богохульства – проклинали упрямых лошадей, или снаряжение, или неловких товарищей, задерживающих их, или собственную неловкость – или, зачастую, просто весь белый свет. Многие – большинство, по-сути – предавались ещё и кратким молитвам. В общем, обычная хаотичность реального боя, и ничего больше. Вскоре из хаоса начал возникать смысл и порядок. Спустя пять минут, Банер и вестготы двинулись в атаку.

Король, тем временем, готовил основные силы, которые должны были развить успех. Четыре полка, насчитывающие примерно три тысячи человек.

Шведские – смаландский и остготский – полки были, по-сути, тяжёлыми кирасирами, учитывая броню и вооружению, хотя и смешно выглядели на лошадях, больше похожих на пони. Два финских полка были одоспешены и вооружены куда проще, но зато их русские лошади были явно лучше. Финны, по своему обычаю, предпочитали азартный восточноевропейский стиль конного боя. Слабый порядок они компенсировали рвением. И уже затянули свой свирепый боевой клич: – Хаакаа пелле!

Руби их!

Густав собирался лично возглавить атаку шведских полков. Он задержался только чтобы оценить ход сражения на левом фланге. По-сути, там ничего не было видно – пыль с распаханного поля, поднятая тысячами атакующих, смешавшаяся со стелющимся пороховым дымом, превратила поле боя в неразборчивую пеструю мозаику.

Но по доносящимся звукам он догадывался о происходящем, и ему потребовалось не больше нескольких секунд чтобы принять решение.

Горн – Старый добрый Горн! Надёжный Горн! – продолжал сдерживать Тилли. Выхватив саблю, он направил ее вперёд.

– Gott mit uns! – проревел он, – Даешь победу!

Первый натиск императорской кавалерии разбился об оборону Горна. Католические всадники были удивлены той скоростью, с которой шведы успели занять новые позиции. Они-то ожидали привычные им вялые маневры тогдашних континентальных армий.

Хотя знать им следовало бы. И датчане, и поляки, и русские уже достаточно, за последние двадцать лет, наумывались кровью от маленькой армии Густава. Датчане могли бы рассказать им о Боргхольме, Кальмаре, Кристианополе и Ваксхольме – всех тех местах, где юный шведский король превзошел их. Русские могли бы рассказать им о Гдове и Пскове, а поляки долго могли бы зачитывать горестный список: Рига, Кокенгаузен, Митава, Бауска, Вальхоф, Бранево, Фромборг, Толькмицко, Эльблинг, Мариенбург, Диршау, Меве, Путцк, Орнета, Данциг, Гужно и Ногат.

Но надменным кирасирам армии Тилли и в голову не приходило поинтересоваться этим. Этих южных немцев интересовали только деньги нанявшего их Максимилиана Баварского. Труднопроизносимые названия балтийских и славянских сражений и осад ничего не значили для них.

Впрочем, в те времена Густав II Адольф перенес и поражения также. Датчане разбили его в Хельсингборге, а поляки в Хонигфельде. Но и датчане, и поляки могли бы рассказать войскам под знаменами Габсбургов о невероятной гибкости шведского короля. Он с удвоенной энергией изучал опыт неудач, используя поражения, как науку в своем военном искусстве.

Войскам Тилли пришлось познать это на себе – еще до конца этого дня. Но они, увы, не оказались хорошими учениками. Высокомерный Паппенхайм, получивший первый урок, теперь безуспешно пытается собрать своих кавалеристов где-то на дороге в Галле. Шведские клячи может быть и вызывают смех, но в людях, сидящих верхом на них, ничего смешного не было. Ни в них, ни в пехотинцах, прикрывающих их. Семь раз его черные кирасиры обрушивались на шведские линии. И семь раз они были отбиты, а потом нарвались на контратаку, обратившую их в бегство.

Плохие ученики, честно говоря. Теперь, на противоположном фланге, имперской кавалерии не удался урок в восьмой раз. Первая атака, сломя голову, ошеломительная – с уверенностью в победе – и к черту караколь! – разбилась как волны о скалу. Они ожидали встретить испуганного и растрепанного врага, дезорганизованного внезапным разгромом саксонцев. Вместо этого, католические кирасиры увязли в плотной, хорошо организованной обороне. Горну удалось даже захватить и подготовить для обороны канавы вдоль дороги на Дюбен.

Шведские мушкеты ревели; их копья не дрогнули. Имперская кавалерия отступила.

Отошла, но не потеряла решимости. Тилли и его люди одержали первую большую католическую победу в Тридцатилетней войне, в битве на Белой Горе. Одиннадцать лет прошло с тех пор, а вместе с ними пришло еще много побед. Эта армия обвинялась – и вполне справедливо – во многих преступлениях за эти годы. Но в трусости – ни разу.

Они снова с яростью атаковали. И снова были отброшены.

Пехотные терции были все ближе. Кавалеристы, видя их приближение, перешли в еще одну стремительную атаку. Это будет их победа! А не презренной пехоты!

Бесполезно. А терции уже подошли вплотную.

Наконец, имперские кирасиры вложили сабли в ножны и и схватились за колесцовые пистолеты. Они устроили круговерть караколе, обстреливая врага из пистолетов на расстоянии, периодически откатываясь для перезарядки. Что ни говори – эти люди были наемниками. Они не могли позволить себе потерять своих драгоценных лошадей. И они уже поняли – как и кавалеристы Паппенхайм перед ними – что шведская тактика против тяжелой кавалерии состояла в том, чтобы использовать аркебузы и копья главным образом против лошадей. Они были обучены и проинструктированы этой методике их королем. Густав Адольф давно понял, что его шведские пони не идут ни в какое сравнение с немецкими битюгами. Значит, первым делом – выбить этих битюгов.

Терции наискосок по полю двигались к к шведскому левому флангу, развернутому под прямым углом к ​​первоначальной линии фронта. Эти семнадцать терций, казалось, накатывались, как ледник. Медленно и неостановимо.

Но это была всего лишь иллюзия. Несокрушимый ледник на самом деле уже трещал под артиллерийским огнем, подобного которому ранее не встречал. Сейчас перед ним была лучшая артиллерия в мире под командованием лучшего артиллериста в мире.

Торстенссону не нужны были приказы, и его король даже не посылал к нему гонца. Юный генерал-артиллерист, заметив, что Густав развернул бригады Хепберна и Вицхама на помощь Горну, сразу догадался, что теперь будет. При всей осторожности Густава в стратегии, на поле боя он был неизменно дерзок. Торстенссон был уверен в предстоящей контратаке, и прекрасно осознавал, что его задача – подвергнуть терции массированному артиллерийскому обстрелу перед этим. Обстрелять их, поразить, пустить им кровь. Как пикадор на арене корриды, он должен ослабить зверя для матадора.

– Развернуть орудия! – зарычал он. Торстенссон, как обычно в бою пеший, кинулся вперед, за батарею. Точно, это был день размахивания шляпами – он сорвал свою с головы, и начал ею размахивать.

– Развернуть орудия! – Повторный рык заставил его закашляться. Этим летом царила засуха, и сушь была изрядной. В его горло залетела поднятая тысячами лошадей пыль. Используя шляпу как ориентир, Торстенссон жестом подтвердил приказ.

Расчёты орудий состояли из ветеранов, которые тут же, кряхтя от напряжения, налегли на спицы колёс, разворачивая полевые пушки, чтобы медленно пересекающие перед ними поле терции попали под прицельный огонь.

У шведов было два типа пушек. Основная часть, сорок две штуки, были так называемые "полковые пушки". Трёхфунтовки – первая в мире натуральная полевая артиллерия. Сделанные из литой бронзы, со сравнительно лёгким стволом, эти орудия могли довольно просто маневрировать в поле. В ходе полевых испытаний шведы обнаружили, что при немного уменьшенной навеске пороха, эти пушки могли стрелять практически непрерывно. Такие орудия были ни к чему при осадах, но потрясающе эффективны на поле боя.

Более тяжелые полевые орудия состояли из двенадцатифунтовок. Густав-Адольф в последние годы стремился весьма упростить свой орудийный парк, основываясь на тяжелом опыте польских кампаний. В Германию он взял с собой только три типа орудий: лёгкие и тяжелые полевые пушки и двадцичетырёхфунтовые осадные. От остальных, включая, сорокавосьмифунтовые, использовавшихся обычно для разрушения мощных укреплений, он отказался.

Трехфунтовки открыли огонь уже через пару минут. Вскоре к ним присоединились и двенадцатифунтовки. К тому времени, как терции Тилли добрались до угла шведского фланга, они попали под ошеломительный обстрел шведской артиллерии.

Отчетливо понимая, что битва вступила в решающую фазу, Торстенссон приказал усилить темп стрельбы до почти критической величины.

– Мне нужен выстрел каждые шесть минут! – рычал он, носясь взад-вперёд за линией орудий – Не меньше! – Он чуть не плясал от возбуждения, размахивая шляпой – Я сам повешу расчет, который выдаст меньше!

Его люди весело скалились – Торстенссон всегда изрыгал из себя такие леденящие кровь угрозы в бою. И никогда не выполнял их – собственно, в этом и не было нужды. Его пушкари, как всегда, настроились и уже и так делали один выстрел в шесть минут – темп считающийся максимальным для того времени.

Разумеется, такой бешеный темп нельзя поддерживать вечно. И проблема была не в расчётах, а в пушках – они стреляли уже почти три часа, и каждая из них выпустила почти по тридцать ядер. Ещё десять выстрелов, при таком же темпе, и пушкам придётся замолкнуть. Как минимум, на час, чтобы стволы остыли.

– И пусть это дерьмо расплавится! – рычал Торстенссон. В порыве ярости он запустил шляпой в сторону терций. – Я хочу видеть вон тех разбитыми! Разбитыми на куски, вы слышите?!

Ухмылки сразу спали с лиц артиллеристов, когда они поняли что Торстенссон не шутит. Если будет необходимо, он продолжит вести огонь, невзирая на безопасность. Пушкари обливались потом, сохраняя бешеный ритм. К черту. Если расчёт погибнет от разрыва орудия, так тому и быть – Торстенссон сам включится в работу.

Ядра пробивали в плотных рядах католиков огромные бреши. Пушкари Торстенссона не зря считались лучшими в мире, и они хорошо понимали, чего от них хочет их командир.

– Огонь на рикошетах! – Торстенссон взмахнул рукой как будто пуская блинчики по воде. – Только рикошеты! Я заметил, как два ядра подряд зарылись в землю! Я повешу весь расчёт! Повешу, слышите?!

Его люди опять смеялись – ещё одна пустая угроза. Почти каждый сделанный ими выстрел был тем, что профессиональный артиллерист понимает под "стрельбой на рикошетах".

"Стрельба на рикошетах" была бесполезна против укреплений, но против людей в поле она была сверхэффективной. Ядра касались земли в дюжине ярдов перед целью, и отскакивали под небольшим углом, вместо того чтобы зарыться в землю. После первого отскока они летели на высоте от колена до плеча. Чугунные снаряды обрушивались на плотные ряды солдат как шар в кегельбане – только вместо того, чтобы сбивать кегли, они калечили людей. Даже трёхфунтовое ядро на такой дистанции запросто убивало или калечило дюжину человек. Двенадцатифунтовки же несли вообще настоящее опустошение.

Артиллерия Торстенссона рвала терции, как касатка рвёт плоть огромного кита. От льющейся крови пыль начала превращаться в кровавую грязь. Сзади идущие солдаты с трудом продвигались через такую грязь, образовавшуюся от крови их товарищей – и добавляли к ней свою собственную. Рикошет за рикошетом, рикошет за рикошетом. Смерть яростно махала своей косой в этот день, и махала безжалостно.

Даже такие храбреца, как люди Тилли, не могли вынести подобный огонь. Отважные, как и всегда, новобранцы стойко шли за ветеранами. Они безропотно выполняли приказ и медленно ползли к углу шведского фланга. Но их строй становился всё более и более разрозненным. А многие пикинёры получали ранения ещё и от оружия своих же товарищей, спотыкавшихся о трупы и не справлявшихся с оружием.

Тилли видел это и бледнел всё больше. У края наступавших терций он остановил коня и оглянулся назад, на побоище.

– О Боже небесный, – выдавил он. А ведь Валленштейн предупреждал его о шведской артиллерии… Чертов Валлентштен, этот богемец с чёрным сердцем! Да, он предупреждал – как и дюжина польских офицеров – подчиненных самого Тилли. Но Тилли не поверил им…

– О Боже небесный, – пробормотал он снова. И задумался было об изменении направления удара. Развернуться – и привести проклятые пушки к молчанию.

Развернуться…

Тилли сразу отбросил это порыв. Его отряды не "разворачивались". Не могли развернуться. Они были инструментом атаки, инструментом сокрушающей победы, а не изощренного манёвра.

– Победа, – зарычал он. Ему было семьдесят два, и ни днём меньше. Семьдесят два года – и ни в один из этих дней он не знал поражения.

– Вперёд! – проревел он. Старый генерал выхватил свой меч и загарцевал к переднему краю. Указав мечом на левый фланг шведов, он снова проревел:

– Вперёд! Победа там!

Терции не могли не повиноваться – семнадцать отрядов, на всём протяжении фронта, рванули вперёд. Никто из них не сомневался в своем долге. Ни одна терция, ни один ряд, ни одна колонна, ни один человек.

Торстенссон разбросал их кишки по земле. Плевать. Они уже ходили через них. Торстенсон раскрасил землю их кровью. Плевать. Им доводилось умываться кровью и раньше. Тостенссон разнёс их в пух и прах как никто ранее. Плевать. Тилли их ещё никогда не подводил.

Многие из них были убийцами. Ворами и насильниками. Но трусами – никто.

Полуразбитый шведский угол был уже перед ними. Подобно раненому медведю, оставляя кровавый след, терции были готовы разорвать свою жертву.

Наконец-то!

– Папаша Тилли! – ревели они – Дева Мария!

Но угол шведского фланга вовсе не был разбит. То есть, уже больше не был. Горн – умелый Горн, надежнейший Горн – перестроил линии фланга ещё до получения королевского приказа. Теперь шведский левый фланг образовывал прочный, как скала, угол построения. Имперская тяжелая кавалерия уже разбилась об эту балтийскую скалу. Теперь накатились и терции… и тоже бесполезно.

Пика против пики – в этом искусстве католики были равны своим врагам. Но шведский король больше доверял огневому превосходству, чем холодной стали. Он изучил методы голландцев, и успел обкатать их в Польше и России.

При Брейтенфельде, у шведов было большее соотношение мушкетов к пикам чем у их врага. И, что более важно, Густав-Адольф учил их сражаться в сравнительно неглубоких построениях, по примеру голландцев. Мушкетеры Тилли стояли по тридцать рядов в глубину. Тем самым, большая их часть не могла выйти на линию огня. Мушкетёры же Густава – не более чем в шесть рядов – вполне достаточно, чтобы дать время на перезарядку, пока ведет огонь первый ряд.

Шведские пики смогли удержать натиск терции на время достаточное, для того чтобы начало сказывать шведское превосходство в огневой мощи. Люди Тилли были храбрецами, но они так и не смогли прорвать шведскую линию. Они просто… гибли один за одним. А тем временем, король Швеции готовил им окончательный смертельный удар.

Тилли и его терции не могли поворачиваться, а вот Густав-Адольф – мог. Мог, и сделал это.

Глава 36

Король лично возглавил атаку вверх по склону, прямо на имперские пушки.

– Gott mit uns! – рычал он, показывая своей кавалерии саблей вперёд.

В глазах скачущего за ним Андерса Юнссона мелькало раздражение. У Густава-Адольфа имелись с собой два колесцовых пистоля в седельных кобурах. Но в бою он их никогда не использовал, утверждая, будто это оружие весьма неточно. Вот почему его телохранитель и ругался про себя. Просто король тщательно скрывал свою близорукость, и, по мнению Юнссона, его нежелание применять их в бою было обусловлено лишь тем, что он не смог бы попасть даже в широкую стену сарая.

Андерс пришпорил лошадь, нагоняя короля.

– Вообще-то, это я должен охранять вас, милорд, – буркнул он – а не наоборот.

– Тогда найди лошадь порезвее – ухмыльнулся в ответ Густав, и снова взмахнул саблей – Gott mit uns!

Позади ему вторили смоландцы и ост-готы. А по бокам от них, где резвые финны уже обошли более медленных шведов, раздался их леденящий кровь боевой клич.

– Хаака пелле!

На острие атаки кавалерии, почти на вершине холма, пытались развернуться имперские канониры. Уж насколько неторопливы были терции, так эти огромные пушки были ещё медленнее. Приказ Тилли на диагональную атаку застал пушкарей врасплох. Они всё ещё возились, запрягая лошадей и волов когда Густав начал контратаку.

Артиллеристы католиков вдруг увидели тысячи шведских и финских всадников, несущихся на них. Серьезного прикрытия у них, если не считать за таковое малюсенький отряд копейщиков, вовсе не было.

Один из артиллеристов начал в темпе выпрягать переднюю лошадь из упряжки своей шестифунтовой пушки.

– Ты что это задумал? – вопросил его товарищ.

– Я уматываю отсюда подальше, – шепнул в ответ канонир, – и если ты не дурак, следуй за мной. Ведь эти финны такие же дикари, как и хорваты.

Его напарник побледнел. Про финнов он был не в курсе, но с хорватами успел познакомиться. Те составляли изрядную часть лёгкой кавалерии Габсбургов, и славились как своим искусством езды так и своей жестокостью. Пленных хорваты не брали.

Испуганный канонир наконец распряг лошадь и неуклюже возился, пытаясь на неё забраться – не было ни стремян, ни седла, из всей упряжи – один недоуздок. Напарник услышал доносящий издалека вой финнов "Хаака пелле!".

– Что они орут, спросил он, не понимая слов.

– Это означает "Руби их", – проворчал канонир, – если тебя это, конечно, еще интересует.

Он ударил в бока своего скакуна каблуками без шпор. Ошеломленная, привыкшая лишь к упряжи лошадь, сорвалась в неуклюжую рысь. И тут же, понукаемая страхом и яростью в голосе наездника – резко перешла в галоп.

Скачущий без седла и стремян канонир грохнулся на землю. Его гибель была почти мгновенной – по его и так сломанной шее ударила копытом лошадь его товарища, также подхватившегося удрать. В отличие от первого канонира, его напарник ухитрился, судорожно вцепившись в гриву, удержаться на спине лошади но это ему не так уж сильно помогло. Вообще непривычная к верховой езде лошадь, была так растеряна и испугана, что проскакав по кругу, принесла его в лоб на группу финских всадников.

– Хаака пелле!

У большинства же имперских артиллеристов не было никакой возможности спастись верхом – и даже попытаться сделать это. Шестифунтовок, в которые и запрягали лошадей, в армии Тилли было сравнительно немного. Армии католиков предпочитали двенадцати- и огромные двадцатичетырёхфунтовые орудия, который перемещались воловьими упряжками. Так что пушкарям пришлось спасаться на своих двоих – и в большинстве случаев довольно таки успешно. При всей своей репутации дикарей, эти финны находились под командованием Густава-Адольфа, и были вполне дисциплинированными. Король был скор на расправу с бравыми конниками которые увлекались хаосом погонь, когда надо было делать дело.

– Берем пушки! – ревел Густав. Не удостаивая внимания разбегавшихся имперских артиллеристов, финны, словно ястребы, устремились к орудиям. Оставшиеся небольшие заслоны имперцев, попытавшихся удержать свои позиции, были изрублены за пару минут. Ко времени прибытия Густава-Адольфа и шведских полков, вся артиллерия Тилли была захвачена.

Густав гарцевал на своем скакуне взад-вперёд. Убрав саблю в ножны, он снова начал размахивать шляпой.

– Разворачивайте орудия! – ревел он. Его могучий голос был хорошо слышен сквозь шум битвы. – Я хочу чтобы вы повернули их на Тилли! Немедленно, слышите? Немедленно! Ну! Давай-давай-давай!

Финны приказ пропустили мимо ушей – они прекрасно знали что он отдается другим, не им лично. Вместо этого, они начали организовывать защиту от вражеской кавалерии. А тем временем спешились сотни смоландцев и ост-готов. Торопясь, ловко используя брошенные сбежавшими пушкарями католиков рычаги, они начали разворачивать огромные пушки. Другие тут же заряжали их.

Понятно, они делали это помедленнее и не так ловко, как расчеты Торстенссона. Но, в отличие от кавалерий других армий, кавалеристы Густава были обучены к действим и в качестве артиллеристов, не говоря уже про пехоту. Как и в других странах, в шведской кавалерии преобладали дворяне, но в отличии от тех, у шведской аристократии было мало надменности, свойственной их континентальным собратьям – а ту, что все-таки была, быстро повыбивал из них король путем изнурительных тренировок и строгой дисциплины.

Так что вскоре пушки были наведены. Густав не ждал единой готовности, дабы палить слитным залпом, как это делали артиллеристы Торстенссона. Каждое орудие стреляло, как только было готово.

Стрельба была хаотичной, небыстрой и неточной. Но это было уже и не так важно. Армия Тилли к тому времени уже была основательно потрепана и почти сломлена до неузнаваемости тяжелым боем. Четкие ряды терций распались, зажатые между неподдающейся обороной Горна и обстрелом артиллерии Торстенссона. А теперь свою лепту внёс и огонь их собственных тяжелых орудий. Огромная масса католических солдат – теперь уже не сильно отличавшаяся от беспорядочной толпы – была той целью, в которую было сложно промахнуться даже непрофессиональным пушкарям – кавалеристам вставшим у захваченных орудий. Кроме того, размер ядер компенсировал недостаток точности. В отличие от опытных и хорошо подготовленных артиллеристов Торстенссона, у кавалеристов, чаще всего, не выходило стрелять на рикошетах. Но среди тех тысяч людей, скучившихся так плотно, что они с трудом могли даже пошевелиться, двенадцати- и двадцатичетырёхфунтовые ядра легко сеяли семена смерти.

Похоже, это был один из тех немногих случаев в жизни, когда даже Густав-Адольф не испытывал искушения предпринять ещё одну атаку.

Ну… Почти не испытывал.

– А может… – услышал Юнссон его бормотание. – Может…

Король сверлил взглядом далёкого врага, встав в стременах. Его огромная фигура напоминала поднявшегося медведя, смотрящего на раненного лося.

Тогда телохранитель быстро сказал:

– Ваше Величество, тут дело решённое, – он указал на имперцев саблей. – Мы прикончили их. Точно.

Король вздохнул.

– И чего они еще не сдаются. Их кавалерия бежала. Шансов на контратаку нет. Они в западне.

Юнссон промолчал – шансов на капитуляцию этого противника не было. Только не под командованием Тилли.

– Бедняга Тилли, – размышлял вслух Густав. – Паппенхайм сгубил его дважды. Сначала сделал его магдебургским мясником… А теперь – и вовсе навсегда.

Осматривая местность своим близоруким взглядом, он, по сути, не видел ничего кроме расплывчатых очертаний. Но зрелище нравилось ему тем не менее.

– И сейчас, и навсегда – Брейтенфельд.

– Чертов Паппенхайм, – прошептал Тилли. Лицо старого генерала заострилось, когда адъютант затянул повязку туже, но он терпел. Только ещё одно тихое проклятье.

– Чертов Паппенхайм.

Тилли лежал на земле почти в центре своего войска. Сегодня он был ранен уже дважды. Первая рана была пустячной – всего лишь крупный синяк, оставленный отскочившей от кирасы мушкетной пулей. А вот рана в бедро, которой сейчас и занимался адъютант, была гораздо серьёзнее. Подброшенная ядром одной из этих дьявольских шведских пушек пика проделала в нём изрядную дыру. Вся его нога была в крови.

Вслух Тилли ругал Паппенхайма, а вот молча – самого себя.

"Надо было прислушаться к Валленштейну. Так ловко! Так ловко! Никогда не видел, чтоб армия так быстро передвигалась и перестраивалась. Как шведский ублюдок делает все это?"

Старый полководец испытывал искушение закрыть глаза, от страшного унижения и боли. Но тут же поборол этот порыв. Даже когда увидел, как менее чем в сорока ярдах от него ещё дюжину его людей очередное ядро превратило в кроваво-костяную кашу. Ни один человек не скажет, что Тилли – Иоганн Церклас, граф фон Тилли! – не смог встретить разгром так же невозмутимо, как обычно встречал триумф.

В этот к нему подошли и встали рядом с ним на колени двое его офицеров с осунувшимися лицами.

– Надо сдаваться, генерал, – выдавил один из них.

– Путей для отхода нет, – добавил второй. – Ничего нельзя сделать без кавалерии, которая могла бы нас прикрыть. Шведы и финны просто изрубят нас.

Ослабевший от потери крови, всё ещё лёжа на спине, Тилли покачал головой. Несмотря на всю усталость и кровопотерю, жест был твёрдым и ясным.

– Нет.

И прошептал: – Чертов Паппенхайм и его любимые Чёрные кирасиры!

Он на миг закрыл глаза. И повторил.

– Нет. Я не сдамся.

Адъютанты попытались возразить, но Тилли, стиснув кулак, заставил их замолчать. Он снова открыл глаза и посмотрел в небо.

– Когда зайдёт солнце? – спросил он.

Один из офицеров глянул вверх.

– Час или два.

– Держитесь, – прорычал Тилли. – Продержитесь до ночи. Тогда люди смогут отступить. Это будет бегство, но темнота не позволит шведам организовать преследование. Только так мы можем спасти большую часть армии.

– Вернее, то что от неё останется – пробормотал адъютант.

Тилли посмотрел на него, на других, потом на ещё трёх идущих к нему офицеров.

– У, бездари – рыкнул он, – такие же, как и Паппенхайм. Любители славы и никакой отваги.

Он повернулся к адъютанту и приказал.

– Подними меня. На коня.

Адъютант и не подумал возразить. Усадить старого генерала на коня оказалось делом нескольких минут.

Тилли глумливо посмотрел на них из седла.

– Сдаваться, говорите? Да к черту вас всех! Мои парни останутся со мной.

Все так и произошло. До самой ночи, Тилли находился почти на самом переднем краю имперского строя, удерживая людей личным примером и силой воли.

– Дева Мария! – кричали они, умирая. – Папаша Тилли!

На самом закате, Тилли был ранен снова. Никто не понял, что именно нанесло рану: может, пуля из мушкета, а может – судя по ужасной дыре в плече – это был ещё какой-нибудь обломок, поднятый в воздух этими ужасными шведскими пушками.

Его спасли адъютант и несколько солдат. Соорудив импровизированные носилки, они оттащили его в тыл. Прежде чем через пару минут потерять сознание, Тилли обзывал их трусами. Когда носилки проносили через потрепанные терции, его солдаты создавали защитный коридор, пропуская своего командира в безопасное место.

Для остальных последнее ранение Тилли послужило сигналом к бегству. Ветераны-католики больше не могли сносить такую бойню. Меньше чем за пять минут, упорно державшийся долгими часами строй обратился в паническое бегство. Бросая оружие и снаряжение, войска бросились искать убежища в наступавшей тьме и далёких лесах.

Большинство из них все-таки спаслось. Густав отдал приказ не преследовать их. Отчаянная отвага Тилли, сдержавшего шведов до наступления ночи, сделала полное уничтожение его армии невозможным.

Встав после битвы на колени, чтобы помолиться, король Швеции вовсе не чувствовал себя в чем-то проведенным и не проклинал полководца врага. Он хорошо понимал, с какой целью Тилли организовал это кажущееся бессмысленным сопротивление, и даже восхищался им.

По правде, он даже испытывал определённое удовлетворение. Пал последний из великих, но пал подобно огромному дубу, а не сгнил как пень. Что-то в короле, набожном лютеранине, усмотрело руку Господа в бурном, но величавом крахе его врага-католика. Пути Господни неисповедимы, но Густав-Адольф полагал, что уловил нечто от божественного провидения, в том, как был разбит Тилли.

Собственно, все это было уже не так важно. Пускай Густав-Адольф и не смог полностью уничтожить врага, но он выиграл величайшую битву за последние десятилетия, а может быть, и века. И если Тилли и удалось предотвратить полный крах, катастрофа всё равно была невообразимо огромной. Гордая, еще недавно, имперская армия, побеждавшая всех противников, с какими только сталкивалась со времён Белы Горы, была обращена в прах.

При Брейтенфельде, потери шведских войск составили примерно две тысячи человек. А сколько потерял их противник?

Семь тысяч убитых.

Шесть тысяч раненных и пленных.

Артиллерия полностью захвачена.

Имперский обоз полностью захвачен.

Захвачено также девяносто боевых знамён.

Дорога в центральную Европу была теперь открыта. Вена, Прага, Мюнхен, Майнц – всюду, куда бы король ни пожелал направиться. И открыл ее Брейтенфельд.

Лев Севера больше не был заперт у побережья Балтики. Теперь был заперт император Фердинанд. Он и вся его инквизициторская когорта.

– Пошлите за Валленштейном, – сказал, услышав новости, Фердинанд. Придворные начали было возражать, но Фердинанд осадил их гневно нахмурившись.

– Я не доверяю этому человеку и презираю его также, как и вы, – прорычал он. – Но есть ли у меня теперь выбор?

Ответом ему была тишина. Действительно, выбора не было

Кардинал Ришелье, узнав о Брейтенфельде, не стал вздыхать и охать. Охи и вздохи были не в его манере. Он вообще не сказал ни слова, его сухощавое, умное лицо осталось полностью бесстрастным. Ни единого намёка на свои чувства и мысли.

Но он тут же отпустил своих помошников. И затем, сидя в одиночестве своего кабинета, начал писать письмо.

Дорогой мой Валленштейн.

Приветствую, и да прибудет с тобой Господне благословение. Читая эти строки, известия о Брейтенфельде уже, конечно, достигли тебя. Я уверен, ты помнишь разговор, который у нас когда-то был. Я искренне сожалею, что не прислушался к твоим советам и предупреждениям. Мне казалось в то время, что действуя в том направлении, что ты предлагал тогда, не достигнуть взаимной пользы. Я уверен, ты легко поймешь что я имею в виду, без дальнейших подробностей. Если ты до сих пор думаешь, как и прежде, дай мне знать об этом.

Ришелье.

Пока его враги – тайные и явные – сговаривались против него за его спиной, король Швеции продолжал усиливать свои позиции в центральной Германии. Он предоставил разбираться с Лейпцигом оконфузившимся саксонцам, а сам поспешил за отступающей армией Тилли. Два дня спустя он захватил ещё три тысячи пленных в небольшом сражении при Мерзебурге. 21 сентября, через четыре дня после Брейтенфельда, он взял внезапным штурмом Галле, и решил позволить теперь своим людям отдохнуть и восстановить силы.

И хотел пока поразмыслить, что предпринять дальше. Разномастные союзники и советники уже начали склонять его действовать во множестве разных направлений.

Это было существенно важно. Какой бы путь он бы ни выбрал, Густав-Адольф был уверен в одном. Под Брейтенфельдом мир изменился навсегда.

Брейтенфельд. Брейтенфельд – навсегда!