1968 (май 2008)

II.

Для начала расковыряем все, что можно расковырять. Дьявол живет, как обычно, в малогабаритных щелях между словами и в трещинах понятий. Поэтому, если мы хотим мыслить ясно и отчетливо (а я, например, хочу), придется потратить время на ковыряние в словах. Извините, если кому нудно.

Что такое бунт?

Отвлечемся от романтики, как позитивной (громовые речи ораторов, камни Бастилии, гром выстрелов, окровавленная косынка на штыке и т. д.), так и негативной (горящие дворцы, изнасилованные солдатней прекрасные принцессы, нечистоты на алтарях и т. п.) Вся такая шняга имеет место быть во время любого сколько-нибудь значительного беспорядка, это вопрос не стиля, а масштаба - например, во время войны.

Возьмем бунт в его самом что ни на есть зародыше. Что мы имеем в виду, когда говорим, что тот или иной человек «взбунтовался»?

Да, в общем, ничего особенного. «Взбунтовался» - это значит всего лишь «перестал выполнять приказы». В этом смысле бунт может быть очень тихим и абсолютно неромантичным. Заключенный садится в угол, обхватывает голову руками, на распоряжения не реагирует. Это бунт, да. «За такое бьют».

То же самое касается и бунтов коллективных. Если большое количество людей перестали слушаться, то есть выполнять распоряжения - это бунт.

Заметим, речь идет именно о распоряжениях, приказах, прямых и недвусмысленных «тебе говорю». Неисполнение законов, игнорирование правил, в том числе и демонстративное - это не бунт. Это может быть чем угодно - начиная от «просто жизни, которая не укладывается в рамки», до сознательного саботажа. Но бунт начинается там, где начинается неподчинение именно приказам. Кстати, один из самых распространенных поводов для бунта - это ситуация, когда чьи-то приказы противоречат законам, обычаям, принятым нормам и так далее. «Да какое право ты имеешь мне это приказывать!» - с этих слов начиналось множество бунтов, в том числе выливающихся в полномасштабные революции.

Совсем отдельная тема - восстание. Опять-таки: это слово имеет точное значение. Восстание - это нападение на тех, кто отдает приказы или пытается заставить их выполнять. Как правило, на служителей порядка. Необязательно это полиция. Пышное и грозное выражение «сын на отца восстал» обычно означает, что сынуля дал папаше по морде (за что-то, может, даже и за дело). Здесь папаша понимается как «источник порядка», потому как «все-таки отец». Но вообще-то восстание - это когда бьют полицейских. Если бьют просто прохожих (а также негров, детей, велосипедистов, и так далее), это не восстание, а так называемые беспорядки. Которые довольно часто перерастают в восстание, но все-таки это разные вещи. Кстати, восстания часто начинались с того, что служители порядка нападают на мирных людей - скажем, на демонстрацию или митинг. После чего «начинается».

Если посмотреть на события шестьдесят восьмого года, то это был бунт, переросший в восстание. Причем если вторая часть была вполне понятной - полицейские, что называется, нарвались, - то с первой все было очень неясно.

Потому что неясно главное - против чего, собственно, бунтовали. От чего их, собственно, так повело? «Тошнота» - ну так чем тошнило-то, какой дурной травы они съели?

Самое интересное, что это было, в общем-то, не вполне ясно и самим бунтовщикам. Лозунги недовольных студентов были откровенно дурацкими. Книжки, которые они читали и на которые ссылались, были написаны, может быть, неглупыми людьми (тот же Маркузе был совсем даже не дураком), но ничего особенно крамольного в себе не содержали. «Левизна» и «марксизм», доходящий до одурения (сейчас стыдно читать, что тогда несли некоторые товарищи, ныне почтенные члены всяких истеблишментов), были, откровенно говоря, фуфлыжничеством чистой воды. Никто из скороспелых поклонников Мао и Троцкого не эмигрировал в Китай, в Советский Союз или хотя бы на романтическую Кубу. Нет, даже мысли такой не возникало. Все предпочитали бунтовать в приличных бытовых условиях (о, как мы их понимаем, правда? - я вот очень понимаю).

Таким же фуфлом и подставой были «борьба с расизмом», «радикальный феминизм», «экологическая озабоченность», «восстание против корпораций» и прочие скучные, в общем-то, темы, которые выдвигали явно от балды, «чтобы иметь повод». Люди, пережившие перестройку, очень хорошо помнят, как тот же прием использовали «народные фронты» в советских республиках, где людей сначала выводили на улицу под предлогом борьбы с атомной станцией или со строительством метро, а потом уж начиналось «настоящее». В шестьдесят восьмом до «настоящего» не дошло (почему - увидим позже), но туфтовость всей социальной тематики была очевидна еще тогда. Мякина - она и есть мякина.

Несколько больше правды было в темах «сексуальной революции» и свободы нравов. Бомбу и красную звезду на стенах университетов рисовали, в общем-то, исключительно ради того, чтобы подразнить обывателей, а вот член - это было серьезнее, жизненнее. Молодым всегда хочется трахаться, чего уж там. Но опять же: именно в это славное время происходил отнюдь не зажим яиц, а, наоборот, либерализация морали. Взрослой, добавим, морали. Именно в это время пошло массовое распространение контрацептивов разного свойства, основные венерические болезни были успешно загнаны в социальное гетто, а СПИД еще не завезли. Взрослые тети и дяди открывали для себя возможности неограниченного промискуитета и тонкие радости девиаций и отнюдь не препятствовали молодежи, - ну разве что ждали от нее соблюдения какого-то минимума чисто внешних приличий, да и то не особо на этом настаивали. Разумеется, идеологи (если их можно так назвать) молодежных выступлений всячески подчеркивали, что воюют с репрессивной моралью - но, как уже было сказано выше, и это было тоже враньем.

Возникает искушение предположить, что все это был такой эксперимент. Умные дяди, социальные технологи, с благословения тайных каких-нибудь элит, собрались и решили проверить… ну, скажем, жизнеспособность охранительных систем общества. Собрали оболтусов, дали им книжки, науськали на полицию, и, запасшись коньяком и попкорном, сели читать сводки. По итогам написали тайные же доклады, в которых пришли к каким-то выводам. Больше такого не делали.

Я, честно говоря, одно время сам так думал. Сейчас же я не то чтобы пересмотрел свой взгляд на эти вещи, но, как бы это сказать, скорректировал.

То есть я думаю, что социальный эксперимент был - и прошел весьма успешно. Но случившееся в шестьдесят восьмом году не было его частью.

А как бы даже и наоборот.