23 тайны: то, что вам не расскажут про капитализм

ЧТО ВАМ РАССКАЗЫВАЮТ

До 1970-х годов для экономики врагом номер один была инфляция. Катастрофическую по силе гиперинфляцию пережили многие страны. Даже не доходя до масштабов гиперинфляции, экономическая нестабильность, наступающая в результате высокой и переменной инфляции, не способствовала инвестициям, а значит, и развитию. К счастью, дракон инфляции был повержен в 1990-х годах, благодаря жесткому подходу к дефициту государственного бюджета и появлению все большего числа политически независимых центробанков, которые целенаправленно занимались контролем над инфляцией. Поскольку для долгосрочных капиталовложений и, следовательно, развития в целом необходима экономическая стабильность, приручение зверя по имени инфляция заложило основу для бурного и долгого процветания.

ЧТО ОТ ВАС СКРЫВАЮТ

Возможно, инфляцию и приручили, но мировая экономика стала существенно менее устойчивой. Наши восторженные заявления последних трех десятилетий об успешном обуздании колебания цен умалчивали о крайней нестабильности, демонстрируемой в то время экономиками всего мира. Многочисленные финансовые кризисы, включая глобальный финансовый кризис 2008 года, многим разрушили жизнь долгами, банкротством и безработицей. Чрезмерное внимание к инфляции отвлекло нас от проблем занятости и экономического роста. Во имя «гибкости рынка труда» занятость приобрела неустойчивый характер, что, в свою очередь, дестабилизировало жизнь многих людей. Вопреки утверждению, что стабильность цен — предпосылка экономического роста, с 1990-х годов, когда инфляция считалась окончательно побежденной, меры, направленные на снижение инфляции, вызвали лишь вялый экономический подъем.

ТАМ ЛЕЖАТ ДЕНЬГИ — ИЛИ НЕ ТАМ?

В январе 1923 года французские и бельгийские войска оккупировали Рурскую область Германии, славящуюся углем и сталью. Причиной послужило то, что за 1922 год немцы серьезно запаздывали с выплатой репараций по Версальскому договору, завершившему Первую мировую войну.

Но если бы французы и бельгийцы желали денег, им бы следовало оккупировать банки (ведь «там лежат деньги», как сказал, по легенде, знаменитый американский грабитель Вилли Саттон, когда его спросили, почему он грабит банки), а не захватывать угольные шахты и сталелитейные заводы. Почему же они так не сделали? Потому, что их беспокоила германская инфляция.

Начиная с лета 1922 года, инфляция в Германии стала выходить из-под контроля. За шесть месяцев второго полугодия 1922 года индекс прожиточного минимума возрос в 16 раз. Конечно, гиперинфляция была, по крайней мере отчасти, вызвана обременительными репарационными требованиями французов и бельгийцев, но как только она началась, Франции и Бельгии резонно было оккупировать Рур, чтобы обеспечить себе получение репараций товарами, такими как уголь и сталь, а не бесполезной бумагой, чья ценность стремительно уменьшалась.

Решение не было случайным. После оккупации Рура инфляция в Германии стала совершенно неуправляемой — цены поднялись еще в 10 миллиардов раз (да, миллиардов, не тысяч и даже не миллионов), пока в ноябре 1923 года не была введена новая валюта, рентная марка.

Германская гиперинфляция оставила на развитии германской, да и мировой истории глубокие и долго не заживавшие следы. Есть мнение, и не безосновательное, что гиперинфляция заложила основы для подъема нацизма, дискредитировав либеральные институты Веймарской республики. Те, кто придерживаются этой точки зрения, в сущности утверждают, что германская гиперинфляция 1920-х годов стала одной из основных причин Второй мировой войны. Шок, который перенесла Германии от гиперинфляции, был столь велик, что Бундесбанк, центральный банк Западной Германии после Второй мировой войны, прославился своей чрезмерной неприязнью к мягкой кредитно-денежной политике. Даже после рождения единой европейской валюты, евро, и последующего упразднения национальных центробанков в странах еврозоны, под давлением Германии Европейский Центробанк (ЕЦБ) избрал жесткий курс в своей кредитно-денежной политике, даже несмотря на упорно не снижающуюся безработицу, пока в 2008 году всемирный финансовый кризис не заставил его, вместе с другими центробанками мира, пойти на беспрецедентное ослабление валютной политики. Таким образом, говоря о последствиях германской гиперинфляции, мы ведем речь об ударной волне, продолжавшейся почти столетие после самого события и оказавшей воздействие не только на Германию, но и на европейскую, и на мировую историю.

НАСКОЛЬКО ПЛОХА ИНФЛЯЦИЯ?

Германия — не единственная страна, испытавшая гиперинфляцию. В наше время для финансовой прессы синонимом гиперинфляции стала Аргентина, но самый высокий уровень инфляции, который она пережила, составлял «всего лишь» около 20000%. Хуже германской были венгерская инфляция после Второй мировой войны и инфляция в Зимбабве в 2008 году, в последние дни диктатуры президента Роберта Мугабе (сейчас он делит власть с бывшей оппозицией).

Гиперинфляция подрывает саму основу капитализма, превращая рыночные цены в пустой звук. В разгар венгерской инфляции 1946 года цены вырастали вдвое каждые 15 часов, а в худшие дни германской гиперинфляции 1923 года цены удваивались каждые четыре часа. Нельзя руководствоваться одними лишь ценовыми показателями, что я не устаю утверждать на каждой странице своей книги, но когда цены растут такими темпами, невозможно развивать нормальную экономику. Кроме того, гиперинфляция часто является результатом или причиной политических катастроф, таких как приход к власти Адольфа Гитлера или Роберта Мугабе. Вполне понятно, почему люди отчаянно стремятся избежать гиперинфляции.

Но не всякая инфляция — гиперинфляция. Да, есть те, кто боится, что любая инфляция, если предоставить ее самой себе, разовьется в гиперинфляцию. Например, хорошо известно, как в начале 2000-х годов Масару Хайями, управляющий центральным банком Японии, отказался обесценить денежную массу на том основании, что опасается возможной гиперинфляции — несмотря на то, что его страна переживала в то время дефляцию (падение цен). Но свидетельств тому, что инфляция неизбежно превратится — или хотя бы может превратиться — в гиперинфляцию, нет. Никто не возьмется говорить о желательности или хотя бы приемлемости гиперинфляции, но весьма спорен вопрос о том, любая ли инфляция плоха, вне зависимости от ее темпа.

С 1980-х годов экономисты-рыночники убеждают — и сумели убедить — весь остальной мир, что к экономической стабильности, которую они определяют как очень низкую (в идеале, нулевую) инфляцию, нужно стремиться любой ценой, поскольку инфляция вредна для экономики. Приемлемый уровень инфляции, которого они рекомендуют достичь, составляет около 1–3% — такие цифры были предложены Стэнли Фишером, бывшим профессором экономики Массачусетского технологического института и главным экономистом МВФ с 1994 по 2001 годы^{15}.

Но на самом деле нет никаких подтверждений тому, что инфляция (на низком уровне) вредна для экономики. Например, даже в исследованиях, проведенных экономистами-рыночниками, которые работали с такими организациями, как Университет Чикаго или МВФ, высказывается предположение, что инфляция ниже 8–10% не оказывает никакого влияния на уровень экономического роста в стране[1]. В ряде других исследований порог ставится еще выше — 20%, а то и 40%^{16}.

Опыт некоторых стран подсказывает, что довольно высокая инфляция совместима даже со стремительным экономическим ростом. В 1960–1970-х годах Бразилия имела средний показатель инфляции в 42%, но была одной из самых быстроразвивающихся стран мира, и ее доход на душу населения вырастал на 4,5% в год. В тот же период доход на душу населения в Южной Корее увеличивался на 7% в год, несмотря на среднегодовой уровень инфляции почти на 20%, что выше, чем во многих странах Латинской Америки на тот момент[2].

Более того, имеются данные, что излишне активные антиинфляционные меры могут нанести экономике вред. С 1996 года, когда Бразилия — пройдя болезненную фазу быстрой инфляции, не достигшей, впрочем, гиперинфляционных масштабов, — начала инфляцию сдерживать, подняв реальную процентную ставку (номинальная процентная ставка минус темп инфляции) до одной из самых высоких в мире (10–12% в год), ее инфляция упала до 7,1% в год, но пострадал и ее экономический рост: увеличение дохода на душу населения составило всего 1,3% в год. Южная Африка начала испытывать подобное с 1994 года, когда сдерживанию инфляции было придано первостепенное значение и процентную ставку взвинтили до уровня вышеупомянутой бразильской.

Почему так происходит? Потому что меры, направленные на сокращение инфляции, если их слишком форсировать, сокращают инвестиции и тем самым — экономический рост. Экономисты-рыночники нередко пытаются оправдать свое воинственное отношение к инфляции заявлениями, что экономическая стабильность стимулирует накопления и инвестиции, которые, в свою очередь, способствуют экономическому росту. Поэтому, пытаясь доказать, что макроэкономическая стабильность, выраженная в низкой инфляции, была ключевым фактором в стремительном экономическом росте стран Восточной Азии (утверждение, которое, на самом деле, не применимо к Южной Корее, как видно из вышесказанного), Всемирный банк в докладе от 1993 года заявляет: «Макроэкономическая стабильность стимулирует долгосрочное планирование и частные инвестиции и, влияя на реальную процентную ставку и реальную стоимость финансовых активов, помогла увеличить финансовые накопления». Но суть в том, что меры, необходимые для того, чтобы свести инфляцию к очень низкому — выражающемуся малым однозначным числом — уровню, отпугивают инвесторов.

Если реальные процентные ставки установлены на уровне 8,10 или 12%, это означает, что потенциальные инвесторы не сочтут нефинансовые капиталовложения привлекательными, поскольку мало какие из таких инвестиций приносят доходы выше 7%[3]. В этом случае, единственный вариант прибыльного инвестирования — вложение в высокорискованные, высокоприбыльные финансовые активы. Но, несмотря на то, что финансовые инвестиции могут на время подстегнуть экономический рост, такой рост не может продолжаться долго, поскольку эти инвестиции рано или поздно должны быть подкреплены стимулирующими эффективную деятельность долгосрочными вложениями в сфере материального производства, как наглядно показал финансовый кризис 2008 года (см. Тайну 22).

Экономисты-рыночники намеренно воспользовались оправданными страхами людей перед гиперинфляцией, чтобы протолкнуть избыточные антиинфляционные меры, которые приносят больше вреда, чем пользы. Это уже достаточно плохо, но на самом деле все еще хуже. Антиинфляционные меры не только нанесли вред инвестированию и экономическому росту, но и не достигли намеченной цели — а именно, укрепления экономической стабильности.

ЛОЖНАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ

С 1980-х, а особенно с 1990-х годов контроль над инфляцией во многих странах стоял среди важнейших задач на повестке дня. Странам настойчиво рекомендовалось ограничивать государственные расходы, чтобы дефицит бюджета не активизировал инфляцию. Также предлагали предоставить Центробанку политическую независимость, с тем, чтобы он мог достаточно высоко поднять процентные ставки — если необходимо, даже вопреки протестам общественности, чему политики сопротивляться не могли.

Борьба потребовала времени, но в последние годы в большинстве стран зверь по имени инфляция был укрощен. По данным ВМФ, с 1990 по 2008 г. средний уровень инфляции упал в 97 из 162 стран, по сравнению с показателями 1970-х и 1980-х. Особенно успешно битва с инфляцией шла в богатых странах. Во всех них инфляция упала. Средняя инфляция для стран Организации экономического сотрудничества и развития (большинство из которых богаты, хотя не все богатые страны принадлежат к ОЭСР) между 1970–1980-ми и 1990–2000 гг. упала с 7,9% до 2,6%. Мир, особенно если вы живете в богатой стране, стал более стабильным — но так ли это?

Суть в том, что мир стал стабильнее, только если рассматривать низкую инфляцию как единственный показатель экономической стабильности, но не стабильнее в том смысле, в каком стабильность понимают большинство из нас.

За последние три десятилетия господства свободного рынка и мощной антиинфляционной политики мир стал нестабильнее — в частности, увеличилась частота и масштабы экономических кризисов. Согласно исследованию Кеннета Рогоффа, бывшего главного экономиста ВМФ, а ныне профессора Гарвардского университета, и Кармен Райнхарт, профессора университета Мэриленда, с конца Второй мировой войны и до середины 1970-х гг., когда мир, если судить по инфляции, был намного нестабильнее, чем сегодня, фактически ни одна страна не переживала банковский кризис. С середины 1970-х до конца 1980-х годов, когда во многих странах инфляция стала набирать темп, доля стран, испытывающих банковский кризис, возросла до 5–10%, если считать их долю мирового дохода, что, на первый взгляд, подтверждает истинность картины мира, ставящей инфляцию во главу угла. Однако в середине 1990-х годов, когда мы, казалось бы, окончательно приручили зверя по имени инфляция и достигли постоянно ускользающей от нас цели — экономической стабильности, доля стран-жертв банковского кризиса взлетела до 20%. Затем, в середине 2000-х годов, их число на несколько лет упало до нуля, но снова поднялось до 35%, вслед за глобальным финансовым кризисом 2008 года (и, вероятно, к моменту завершения работы над книгой, то есть к началу 2010 года, поднимется еще выше)^{17}.

Еще один критерий, демонстрирующий, что мир за последние три десятилетия стал нестабильнее, — то, что для многих людей в этот период возросла гарантия занятости. Гарантированность рабочего места в развивающихся странах всегда была низка, но количество негарантированных мест в так называемом «неофициальном секторе» (совокупности незарегистрированных фирм, которые не платят налоги и не соблюдают законов, включая те, что обеспечивают гарантию занятости) за этот период во многих развивающихся странах увеличилось, по причине преждевременной либерализации торговли, уничтожившей множество гарантированных «официальных» рабочих мест в соответствующих отраслях. В богатых странах ненадежность рабочих мест за 1980-е годы также повысилась, по причине возрастающей (по сравнению с 1950–1970-ми годами) безработицы, которая во многом явилась результатом сдерживающих макроэкономических мер, которые сдерживание инфляции ставили превыше всего. С 1990-х уровень безработицы упал, но негарантированность рабочих мест, по сравнению с периодом до начала 1980-х, выросла еще больше.

Тому есть немало причин. Во-первых, доля краткосрочной занятости в большинстве богатых стран возросла, хотя не настолько радикально, как считают некоторые. Во-вторых, хотя те, кто сохраняют за собой рабочее место, порой продолжают работать на прежней работе почти так же долго, как их коллеги до начала 1980-х гг., стало больше случаев принудительного расторжения трудового договора, по крайней мере в ряде стран, особенно в США. В-третьих, и в особенности это касается Великобритании и США, должности, которые вплоть до начала 1980-х годов считались преимущественно надежными — административные, церковные и требующие высокой квалификации, — с 1990-х годов стали ненадежными. В-четвертых, даже если рабочее место осталось надежным, характер и интенсивность работы стали подвержены более частым и существенным изменениям — и зачастую к худшему. Например, согласно проведенному в 1999 году исследованию Фонда Джозефа Раунтри, британского благотворительного фонда социальных реформ, названного в честь известного бизнесмена, мецената и квакера, почти две трети британских рабочих ответили, что за предыдущие пять лет испытывали увеличение темпа или интенсивности работы. И последнее, по списку, но не по значимости: во многих (хотя и не во всех) богатых странах с 1980-х гг. отказались от модели «государства всеобщего благоденствия», поэтому люди чувствуют себя более незащищенными, хотя объективно вероятность потери работы осталась прежней.

Суть в том, что стабильность цены — лишь один из показателей экономической стабильности. Для большинства людей это даже не самый главный показатель. Наиболее дестабилизирующие события в жизни большинства людей связаны с потерей работы (или необходимостью радикально ее изменить) или дома из-за финансового кризиса, а не с неповышением цен, если только они не достигли гиперинфляционного размаха (положа руку на сердце, действительно ли вы в состоянии заметить разницу между инфляцией в 4% и в 2%?). Поэтому обуздание инфляции большинству людей не принесло полного ощущения стабильности, как обещали сторонники антиинфляционных мер.

Ценовая стабильность (то есть, низкая инфляция) и одновременный рост неценовых проявлений экономической нестабильности, таких как участившиеся банковские кризисы и увеличение негарантированности рабочих мест, — это не случайное совпадение. Все это результаты одного и того же комплекса рыночных мер.

В указанном выше исследовании Рогофф и Райнхарт отмечают, что число стран, подверженных банковским кризисам, тесно связано со степенью международной мобильности капитала. Рост международной мобильности — главная цель экономистов-рыночников, которые полагают, что достижение большей свободы движения капитала через границы увеличит эффективность его использования (см. Тайну 22). Поэтому они ратуют за распространение рынка капиталов на весь мир, хотя еще недавно они смягчали свою позицию в отношении развивающихся стран.

Аналогично, увеличившаяся негарантированность занятости — прямое следствие рыночной политики. Ненадежность занятости, проявившаяся в 1980-х гг. в богатых странах в виде высокой безработицы, была результатом жестких антиинфляционных макроэкономических мер. В период между 1990-ми годами и разразившимся в 2008 году кризисом, несмотря на упавший уровень безработицы, возросли шансы работника на принудительное увольнение, увеличилось количество краткосрочных контрактов, должностные инструкции переписывались чаще, и на многих позициях интенсивность работы стала выше — все это происходило в результате изменений в законодательстве о рынке труда, направленных на увеличение его гибкости и, тем самым, экономической эффективности.

Пакет рыночных реформ, часто называемый неолиберальным пакетом, особо обращает внимание на низкую инфляцию, большую мобильность капитала и большую незащищенность рабочих мест (скромно именуемую «повышением гибкости рынка труда»), главным образом потому, что этот пакет предложений защищает в основном интересы держателей финансовых активов. Важность сдерживания инфляции подчеркивается потому, что многие финансовые активы номинально имеют фиксированные ставки дохода, поэтому инфляция сокращает их фактическую доходность. Большая мобильность капитала пропагандируется потому, что для держателей финансовых активов основной источник получения более высокого дохода, по сравнению с держателями других (физических и человеческих) активов, — это возможность быстрее перемещать свои активы (см. Тайну 19). Большая гибкость рынка труда требуется потому, что, с точки зрения финансовых инвесторов, если облегчить прием на работу и увольнение сотрудников, то компании можно реструктурировать быстрее, демонстрируя более привлекательные цифры в краткосрочных балансовых отчетах, а значит, их легче продавать и покупать, получая более высокие доходы (см. Тайну 2).

Даже несмотря на то, что реформы, нацеленные на рост ценовой стабильности, увеличили финансовую нестабильность и ненадежность занятости, они могли быть отчасти оправданы, если бы увеличили инвестиции и, тем самым, экономический рост, как предсказывали ярые защитники жесткого курса по отношению к инфляции. Но за период низкой инфляции после 1980-х годов мировая экономика развивалась намного медленнее, чем в период высокой инфляции 1960–1970-х, не в последнюю очередь потому, что в большинстве стран упал объем инвестиций (см. Тайну 13). Даже в богатых странах, где инфляцию полностью обуздали, с 1990-х годов доход на душу населения упал с 3,2% в 1960–1970-х до 1,4% в 1990–2009 годах.

В целом, инфляция, на уровне от невысокого до умеренного, не так опасна, как ее подают экономисты-рыночники. Попытки снизить инфляцию до предельно низкого уровня уменьшили инвестиции и экономический рост, вопреки утверждению, что большая экономическая стабильность, которую приносит с собой низкая инфляция, будет стимулировать инвестиции и тем самым экономический рост. Более того, низкая инфляция большинству из нас не принесла и подлинной экономической стабильности. Либерализация капитала и рынков труда, составляющая неотъемлемую часть рыночного пакета мер, в котором контроль над инфляцией — ключевой элемент, увеличили финансовую нестабильность и неустойчивость занятости, отчего мир для большинства из нас стал более нестабильным. В качестве обидного довершения нерадостной картины, — ожидавшийся благотворный результат введения контроля над инфляцией так и не проявился.

С нашим нездоровым интересом к инфляции необходимо покончить. Инфляция стала жупелом, который используется для оправдания реформ, играющих на руку, главным образом, держателям финансовых активов, в ущерб прочной стабильности, экономическому росту и счастью людей.