40 австралийских новелл

ГОВОРЯЩИЙ ЗАБОЙ (Перевод М. Михелевич)

Все недоразумения между Биллом Лоутоном и Джимом Спэрроу пошли с тех пор, как Билл узнал слабое место своего напарника. Год проработали они бок о бок дробильщиками на руднике, прежде чем Билл сделал открытие, так круто изменившее их отношения. Но, как говорится, чему быть, того не миновать… Началось это в тот памятный вечер, когда сменный десятник снял их с семисотого горизонта и поставил в большой забой на горизонте в тысячу двести футов.

Билл хорошо знал шахту. Ему уже случалось работать на этом горизонте, так что его такая перестановка не смущала. Зная выработки вдоль и поперек, он шел впереди, даже не вглядываясь в освещаемое лампой пространство. Проходя мимо ската, он крикнул напарнику, чтобы тот поостерегся. А когда в четверти мили от ствола послышалось обычное на этом горизонте рокотанье, Билл и ухом не повел. При переходе из туннеля в огромную темную камеру он, не оборачиваясь, заметил:

— Местечко вполне приличное, Джим. Воздуху тут вдоволь, а я, знаешь, люблю, когда воздуху много.

Тут он оглянулся: Джима как не бывало.

В первую минуту Билл испугался, но затем шорох скатывающейся гальки и мелькнувший вблизи огонек успокоили его.

Джим вынырнул из темноты и поставил лампу на каменную глыбу позади себя так, что свет падал ему на спину, оставляя лицо в тени.

— Что там у тебя стряслось? — спросил Билл. — Нагнал ты на меня страху.

— Ничего, — отозвался Джим. — Просто место незнакомое.

Билл, не дожидаясь ответа, двинулся было дальше, но тут, уловив в голосе напарника какую‑то странную дрожь, остановился. Он приподнял лампу, и теперь свет бил Джиму прямо в лицо. Тот даже не зажмурился. В его неподвижных, широко раскрытых глазах застыли напряжение и тревога; бледное лицо было перекошено от страха.

— Вот те на! — воскликнул Билл. — Ты, брат, сейчас прямо на привидение смахиваешь. Да что с тобой?

— Ничего, — повторил Джим. — Просто забой этот… какой‑то чересчур разговорчивый, а?

Билл от души рассмеялся, и отголоски его смеха, прокатившись под сводами, слились с отдаленным глухим рокотом, напоминавшим о том неприметном движении, которое непрестанно совершается в недрах земли. Для отуманенного страхом сознания Джима этот смех был отзвуком угрозы, которая чудилась ему во всем. Он был совершенно бессилен перед чувством страха, сковывавшим его. Билла это, признаться, даже позабавило. И в самом деле, разве не забавно, когда бывалый горняк, не первый год работающий под землей, воспринимает всерьез вздорные угрозы укрощенной земли! Билл, например, давным — давно перестал обращать на такие пустяки внимание.

И впервые в жизни Билл ощутил сладость от сознания своего превосходства над товарищем, за которым прежде не замечал слабостей — разве что те, какие у мужчин обычно в чести.

— Да брось ты, — сказал он. — Этот забой лет двадцать уже «разговаривает» и еще лет двадцать проговорит. Ну и шут с ним! Разговор— разговором, а на поверку это самое безопасное место по всей округе. Тебе бы, друг, следовало это знать.

Знать‑то Джим знал, и все же не от облегчения, а от досады прихлынула сейчас кровь к его щекам. Не проронив ни слова в ответ, он поднял лампу, и вскоре оба напарника принялись за дело, внося толику своего труда в общий труд, что ведется в земных глубинах.

Между тем из бескрайней черной мглы забоя все вырывался протестующий голос земли. Рокот теперь звучал каким‑то глухим стоном. Иной раз даже небольшой камешек, сорвавшись с толщи породы и с зловещим шуршаньем упав на отбитую руду, поднимал оглушительный грохот, стремительно скатываясь вниз, на самое дно шахты. Всякий раз при этом мышцы Джима напрягались до боли, на лбу вы ступала испарина, и только справившись усилием воли со своими расходившимися нервами, он мог вновь приняться за работу.

Не будь Билла, Джим уволился бы в первую же неделю. Именно так, неожиданно, он ушел с последнего своего места, прежде чем кто‑либо догадался о причине. А место было хорошее, условия выгодные. Но и там порода тоже день и ночь «разговаривала», грозила, перемещалась вопреки своей обманчивой неподвижности. Она неумолчно скрипела, скрежетала, стонала, так что под конец это удивительное явление природы стало представляться Джиму неким. приговором судьбы. Какие‑то почти внятные голоса предвещали неминуемую катастрофу. Долгое время порода со всех сторон наступала на Джима, душила, пугала, прежде чем он наконец не поклялся, что больше в эту шахту — ни ногой. У него уже вошло в привычку подолгу, не отрываясь, всматриваться в неподвижную толщу породы; точно завороженный, глядел он до тех пор, пока — мерещилось ему — она не начинала оползать, распадаться бесформенным и, кружащимися темными пластами, которые в каком‑то бешеном вихре неслись прямо на него.

После всего этого семисотый горизонт, где порода была устойчива и безмолвна и вокруг слышались только людские голоса да возня суетливых и дружелюбных мышей, показался ему сущим раем.

Но вот он очутился на горизонте в тысячу двести футов, в огромном забое, где всегда роились неясные напоминания о неодолимых силах, о готовых обрушиться сводах и кознях дьявола, подстерегающего здесь свою жертву.

Когда Билл наконец понял, что странное состояние напарника — дело не шуточное, то со свойственным ему тяжеловесным юмором, не лишенным оттенка покровительственности, попытался рассеять его страхи. Зарывшись каблуками в мелкую гальку на дне забоя, он старался образумить стоявшего напротив него мертвенно — бледного человека, сознанию которого здравый смысл уже давно был недоступен, когда дело касалось его навязчивой идеи.

— Господи боже, — мирным, дружелюбным тоном говорил Билл, не придавая ни малейшего значения тому, что земля вокруг, казалось, перешептывалась с самим дьяволом. — Страшна вовсе не та порода, которая вечно «разговаривает». Вот когда вдруг загрохочет, тогда, конечно, беги, Не оглядывайся. А если шуршит так, как здесь — из года в год, — это ерунда. Обрушиться, ясное дело, может, но точно так же, как и в любом другом месте. Тебе‑то пора знать, что от этого дурацкого шума опасность обвала ничуть не больше. Бьюсь об заклад, что это не первая твоя шахта, где порода любит поворчать.

Джим, стоявший на несколько футов ниже его, только огрызнулся в ответ.

Он никогда не признавался Биллу в своих страхах. И никогда не признается. Просто будет ждать того, что неминуемо. Он, пожалуй, готов встретить свой конец — хотя бы ради удовольствия увидеть, как Билл Лоутон первым отправится к праотцам с идиотской гримасой на тупой, уродливой физиономии.

— Пошел ты к черту! — сказал Джим. — Я и без тебя все знаю, так что не учи меня, понятно? Не учи! Ты вроде этого забоя: чересчур разговорчивый. Впрочем, чихать я хотел на вас обоих.

После этого им уже не о чем было говорить друг с другом. Правда, Билл, считая себя несправедливо обиженным, иногда высказывал обиду вслух, довольно ехидно подкалывая напарника. Он взял себе за правило пристально, с насмешливым любопытством разглядывать Джима, словно какое‑то диковинное насекомое.

— Знаешь, Джим, — сказал он однажды, — мне пришла в голову одна мысль. С какой стати породе болтать в одиночку? Ты бы, парень, попробовал ей отвечать. Пошли ее разок — другой ко всем чертям, а там, глядишь, тебя и переведут куда‑нибудь, где она не сможет больше к тебе приставать.

А когда громыханье породы бывало особенно сильным, он восклицал:

— Нет, ты только послушай! Это она уже просто измывается над тобой. Я бы на твоем месте задал этой потаскухе хорошую трепку.

Джима всего так и передергивало; он с радостью прикончил бы Билла на месте, будь у него уверенность, что тот со всеми позволял себе разговаривать подобным образом. Но Билл в общем был славный парень…

Вне шахты дружба у них, разумеется, пошла врозь. Они старались держаться друг от друга подальше. Каждая восьмичасовая смена на горизонте в тысяча двести футов была для Джима вечностью страданий и унижений. На поверхности, при свете солнца, он сознавал, что это смешно. Да и в шахте он ничуть не боялся, например, что бур перфоратора вдруг наткнется на невзорвавшийся заряд и взрывом расплющит о стену всех вокруг. Он не боялся ни обвалов, ни шаткой, готовой ежеминутно сорваться клети, которая взлетала и падала в узком стволе шахты. Его выводили из себя, лишали душевного равновесия только голоса в толще породы, тайный, зловещий говор земных недр. Судорожно сведенное лицо его стало походить на маску. Он худел, он сон потерял от ненависти к Биллу Лоутону.

Но однажды, когда Джиму досталась работа, которая ему, человеку явно нездоровому, была не под силу, Билл неожиданно сделал шаг к примирению.

Он стоял на верхнем уступе забоя. Лампа освещала насупленные глыбы камня за его спиной и над головой. На этот раз тон у Билла был не такой самоуверенный, как обычно.

— Погоди чуток! — крикнул он. — Сейчас спущусь, подсоблю.

Потом, выпрямившись, добавил:

— Ей — богу, Джим, ну и дурака мы с тобой валяли!

Джим снизу взглянул на него, но промолчал.

— Знаешь, ты прямо комок нервов, — продолжал Билл. — Честно говоря, я, конечно, в своих шуточках малость пересаливал. Но давай плюнем на это, а? На недельку — другую выкинь ты из головы свои страхи, а уж я постараюсь, чтобы нас перевели обратно на семисотый горизонт.

Как раз в это мгновение ропот разгневанной земли стал гораздо слышней, но Билл был так увлечен своими доводами и уговорами, что даже не заметил этого. А Джим — тот больше вслушивался в гул породы, чем в слова напарника, хотя и не сводил с него глаз. Где‑то в неразличимой дали к зловещей мешанине звуков присоединился треск, похожий скорее на скрип деревянных крепей, чем на скрежет камня. Билл, однако, продолжал говорить:

— Конечно, иной раз жутковато. Я в последнее время, может, и сам стал больше обращать на это внимание. А все из‑за того, что ты вечно трясешься, как в лихорадке. Когда работаешь в этакой проклятущей дыре, хочется, чтобы рядом был товарищ: перекинулся словечком — глядишь, и забыл, какое тут паршивое место. На кой черт, спрашивается, самим отравлять себе жизнь!

Но теперь Джим уж и вовсе перестал его слушать. Скрип громадных, в милю длиной, пластов породы отдавался в его ушах прерывистым дыханием бьющегося в путах подземного великана. Мелкие чешуйки породы посыпались позади Билла и неслышно упали на отбитую руду. А наверху, над самой его головой, точно челюсть гигантского голодного хищника, медленно отваливалась огромная, с острыми краями глыба. И тут Джиму показалось, что тело его словно отделилось и ушло куда‑то в сторону, тогда как сам он стоит и смотрит… Исчезла напряженность. Даже страх — и тот пропал.

— Ну как, будем считать, что поладили? — предложил Билл.

И в ту же секунду из трещины над его головой густым дождем посыпались мелкие куски породы. Один из них угодил Биллу между лопатками и какими‑то фантастическими упругими прыжками и кульбитами устремился вниз по скату, увлекая за собой вихрь мелкой руды. Лампа у Билла погасла, но Джим посветил своей и увидел, что тот лежит недвижим.

От потолка с душераздирающим скрежетом отвалилась глыба в несколько тонн весом и ухнула на мелкую гальку. Поток обрушившейся породы завалил туловище Билла до половины, но камешки, барабанившие по голове, привели его в чувство. На лице его было именно то озадаченное, изумленное выражение, какое часто рисовалось воображению Джима.

— Джим! — крикнул Билл. — Ради бога…

Но вовсе не этот зов заставил Джима встрепенуться. Откуда‑то сверху ринулся новый поток руды. Голос земли клокотал злобой. В его отдаленных раскатах слышалась ярость сдвигающихся пластов. Это был уже не шепот, а дерзкий вызов. И в ответ на это Джим зарычал, охваченный внезапной решимостью вырвать у породы ее добычу, опередить, взять верх! Он кинулся к своему напарнику, и они вместе, бок о бок, повели борьбу против громоздившихся глыб камня.