40 австралийских новелл

ЧУДО МАТУШКИ ШУЛЬЦ (Перевод Н. Седугиной)

У Хильды Клемм полное нежное лицо. В ее голубых глазах тревога, в голосе слышатся заискивающие нотки, но все это не производит ни малейшего впечатления на коварную рябую курицу, которая сошла с гнезда за неделю до того, как должны были вылупиться цыплята. Вместе с такими же бессовестными наседками рябая курица только и делает, что ходит целыми днями за петухом. Идет 1904 год, инкубаторов на риверайнской ферме нет и в помине, поэтому Хильда полностью зависит от настроения рябой курицы.

Хильда смотрит на яйца и думает о пушистых маленьких птенцах: ведь им скоро пора выйти на свет, а сейчас у них пытаются отнять жизнь. И снова Хильда следит за курицей — до чего же она беззаботна и ветрена. В голубых озабоченных глазах Хильды слезы. Ее печалит не только то, что она может потерять десять цыплят, которые со временем приносили бы доход. Нет, но курица нарушила священный и непреложный закон, гласящий, что жизнь должна породить жизнь. «Плодитесь и размножайтесь», — так проповедует пастор. Это правило Хильда никогда не подвергала сомнению и уже начала претворять его в жизнь, хотя она замужем всего шесть месяцев.

Бережно касаясь пальцами тонкой скорлупы, Хильда осторожно складывает в передник все десять яиц. Дома Хильда устраивает для них гнездо в коробке из‑под ботинок, а коробку ставит поближе к печке. Потом она рассказывает обо всем своей матери.

Старая матушка Шульц, как ее все называют — и не оттого, что она такая уж старая, а из сочувствия к ее тяжелому недугу, — прикована к постели параличом. Видно, сказались годы непосильного труда в ранней молодости. Но похоже, вернись к матушке Шульц ее здоровье и молодость, она вновь взвалила бы на себя всю работу.

Однако и матушка Шульц не может успокоить Хильду, — Уж если курица начинает ходить за петухом, то от нее не жди проку, — вынесла она строгий приговор, который, казалось, распространялся не только на куриц, но и на всех особей женского рода. — Остается подложить яйца другой клуше, — посоветовала матушка Шульц на всякий случай, так как знала, что Хильда уже наверняка думала об этом.

Держать яйца около печки было совершенно бесполезно. Не раз пыталась матушка Шульц вывести цыплят таким образом. Для этого приходилось вставать ночью, чтобы поддерживать огонь в печи, но все было напрасно — яйца засыхали изнутри.

Хильда по — прежнему сидит около огня и, заботливо укрыв корзинку, измеряет в ней температуру. Несколько раз Хильда забегает в курятник, после чего она уже не возлагает никаких надежд на курицу. Со слезами на глазах Хильда помогает матери перевернуться и оправляет ей постель. Эту работу она проделывает трижды на день. Вдруг у Хильды вспыхивают глаза и последние слезинки повисают на ресницах.

— Мамочка, — нежно говорит Хильда матери, и в ее голосе звучат надежда и волнение, — мамочка, ты можешь сама высидеть цыплят.

Матушка Шульц изумленно смотрит на Хильду. Но Хильда, запинаясь от волнения, продолжает:

— Ты их не раздавишь. Ведь ты совсем не двигаешься без моей помощи. Я заверну весь десяток в теплую тряпочку и положу тебе под коленки. Ты и не заметишь, что они там лежат.

Глаза матушки Шульц сияют восторгом. «Спасти цыплят — вот это будет победа!» — думает она.

— И ты думаешь, цыплята вылупятся? — спрашивает она.

— Уверена, — говорит Хильда. — У тебя под коленкой тепло, как в гнезде. Я поднимала тебя и почувствовала, а то бы мне и не додуматься до этого.

Но снова во взгляде Хильды сквозит беспокойство.

— Как бы чего с цыплятами не случилось, когда они будут вылупляться.

— Что ты, — говорит матушка Шульц. Теперь она уже вся горит от нетерпения. — Я чутко сплю, услышу, даже если это случится ночью. Сразу кликну тебя.

У Хильды все еще озабоченный вид, но в глазах светится надежда.

— Им не повредит, если я их и потревожу, когда буду тебя поворачивать. Я видела, как курица переворачивала яйца в гнезде.

Они вместе обдумывают все мелочи, и Хильда бежит за своими будущими питомцами. Но когда они начинают укладывать яички в постель к матушке Шульц, им обеим становится ужасно смешно. Матушка Шульц впервые с тех пор, как слегла, смеется так весело.

— Только не говори Хайни, — просит она, застеснявшись вдруг, как девочка.

— Он назовет тебя, пожалуй, старой клушкой, — и Хильда опять смеется.

— Он, конечно, не поверит, что из этого что‑нибудь получится, — говорит несколько надменно матушка Шульц, уже уверенная в успехе.

— Ничего, мы ему покажем! — успокаивает ее Хильда.

Когда возвращается муж Хильды, он сразу замечает, что в доме что‑то происходит. У обеих женщин такой таинственный вид, что Хайни начинает волноваться — уж не вынесут ли ему сейчас завернутого в платок новорожденного.

Наконец Хайни удается выпытать все, и до чего же ему становится смешно! Как и ожидали матушка Шульц с Хильдой, Хайни отнесся к их затее скептически и даже начал их поддразнивать. За чаем он вдруг выскочил из‑за стола, принес котелок пшена и стал подзывать матушку Шульц: «Цып — цып — цып!»

На следующий день матушку Шульц навещают соседи; она очень смущается — а вдруг гости узнают, что спрятако» у нее в постели. Во время визита матушка Шульц так оживлена, что соседи поздравляют ее с явным улучшением здоровья. Затем приходит Хайни и открывает гостям сокровенную тайну матушки Шульц, несмотря на все ее просьбы и смущение. Гости недоверчиво восклицают:

— Не может быть! Удивительно! Вместо наседки?

— Посмотрите, посмотрите только! — говорит Хайни, заядлый шутник, а матушка Шульц слабо вскрикивает от смущения, хотя ее тоже одолевает смех. Хайни делает вид, что собирается скинуть одеяло с матушки Шульц, но на самом деле только слегка отгибает его. Увидав такое необычное гнездо, гости все равно отказываются верить. И только попробовав на ощупь теплые яйца, они соглашаются, что все должно кончиться хорошо. Но у них уйма вопросов. «Почему именно матушка Шульц решила вывести цыплят? Кто это все придумал?» Все смотрят на Хильду с чувством смешанного удивления и восхищения, а она тихонько смеется и отворачивается от гостей.

— Хильда у вас умница, — говорит Шварц. — Обошлась и без милости старой клуши.

Теперь все с любовью смотрят на матушку Шульц.

— Немногие взялись бы за такое дело, — говорит Шварц, и глаза его светятся нежностью. — Нашли себе полезную работу, хоть и не встаете с постели.

Матушка Шульц очень довольна, но все же ей немного грустно. Потом в комнату приходит Хайни, и гости хохочут над его шутками:

— Я даже думаю, что будут наполовину цыплятки, наполовину ребятки.

Супруги Шварц долго сидят у матушки Шульц, хотя и зашли к ней по пути из города. Все вспоминают забавные случаи выведения цыплят, но ничто не идет в сравнение с выдумкой Хильды Клемм, которая уговорила матушку Шульц высиживать цыплят.

Весть об этом быстро разнеслась по всей округе. К Шульцам часто стали заходить гости, и Хайни разыгрывает перед ними целую комическую сценку; зрители хватаются за бока и неудержимо хохочут. С каждым днем матушку Шульц навещает все больше и больше народу. Вскоре в поселке не остается ни одного человека, который не побывал бы у матушки Шульц, не ощупал весь десяток куриных яиц и не подивился смелости и находчивости Хильды.

«Вот увидите, будут цыплята!» — твердят одни. «Вот посмотрите, ничего не получится!» — убеждены другие. В поселке нет уже ни одного равнодушного жителя. Каждый примкнул к той или другой группе спорящих.

В воскресенье историю матушки Шульц со всеми подробностями узнают прихожане из самых дальних окрестностей. В церкви идет столько веселых разговоров, что пастор спрашивает, что случилось. Но люди вдруг замолкают. Их охватывает сомнение. А что если все это грех? Может, в Ветхом Завете сказано что‑нибудь против этого? Миряне и не подозревают, сколько существует всяческих запретов. Пастор подозрительно смотрит на смущенно притихших прихожан. Он обращается к наиболее кроткому и богобоязненному, и тот рассказывает ему всю историю в чрез вычайно смягченных и благопристойных выражениях. Но что можно утаить, когда речь идет о прикованной к постели старушке, которая пытается высидеть цыплят?

Пастор ошеломлен. Он уже думает, что прихожане набрались дерзости и подшутили над ним. Пощипывая бородку, пастор с серьезным видом обдумывает все услышанное. И вдруг он начинает смеяться. Тут прихожане, перебивая друг друга, выкладывают ему все шутки, которые они придумали, и пастор хохочет вместе с ними.

Но неожиданно пастор умолкает, и все прихожане мгновенно напускают на себя серьезность. Пастор строго обращается к Хайни и говорит своим всегдашним поучающим тоном:

— Надеюсь, когда появятся цыплята, вы не будете просить меня крестить их!

Так хорошо еще никто не сострил! Правда, шутка привела в смущение наиболее степенных прихожан, но даже они смеются — ведь это пошутил сам пастор. Прихожане передают друг другу: «Слыхали, пастор сказал: не ждите, что я буду крестить ваших цыплят». Все трясутся от смеха, подталкивают друг друга в бок, подмигивают и, поглядывая в сторону пастора, говорят: «Ну и молодец! Вот сказал так сказал!»

Проходит еще одна неделя. Близятся решающие минуты. Про Хайни все забыли, и он вполне счастлив, если ему удается пообедать хотя бы с опозданием. Соседи заходят к матушке Шульц, смотрят яйца на свет, подносят их к уху, чтобы удостовериться, живы ли цыплята. Похоже, что все идет прекрасно. И те, кто придерживался мнения, что «цыплята будут», с каждым днем ликуют все больше, дожидаясь минуты, когда смогут сказать: «Ну, что я говорил?!»

Наконец после долгих ожиданий и тревог в полночной тишине раздается взволнованный голос матушки Шульц. В комнату в одной ночной рубашке вбегает Хильда и откидывает одеяло.

— Я услышала писк! — повторяет матушка Шульц высоким тонким голосом.

И сразу же на весь дом Хильда кричит:

— Хайни, Хайни, скорей! Цыпленок!

Спотыкаясь, в длинной фланелевой ночной рубахе, недоверчиво щурясь, входит Хайни, и, хотя глаза его слипаются со сна, он, как всегда, начинает подшучивать.

Но сомневаться не приходится — перед ними живой цыпленок. Хильда сажает цыпленка в коробку из‑под ботинок, заранее устланную мягкими лоскутками.

— Теперь вам придется созывать цыплят так: «кудах-так — так, кудах — так — так», — говорит Хайни матушке Шульц.

Но женщинам не до смеха. Они слишком взволнованы. На Хайни никто не обращает внимания. Он зевает и отправляется спать.

Всю ночь Хильда не отходит от кровати и принимает еще девять птенцов. Это настоящая победа.

Матушка Шульц держит их всю ночь в тепле, а на утро около ее кровати на полу раскладывают несколько мешков. Вокруг делают загородку, и матушка Шульц может наблюдать за цыплятами. А когда матушку Шульц переворачивают на другой бок, она слышит, как тоненько пищат цыплята: «пи — пи — пи». Вдруг раздался пронзительный крик, но Хильды нет в комнате, она не слышит ни писка цыпленка, ни крика матушки Шульц.

Войдя в комнату, Хильда остолбенела: матушка Шульц сама перевернулась в кровати и достала рукой цыпленка, запутавшегося головкой в проволочной сетке.

С каждым днем матушка Шульц делает все больше движений. Она неусыпно следит за цыплятами в их маленьком загончике. А когда птенцов вынесли на солнце, то и матушку Шульц посадили в качалку и вынесли на воздух.

В воскресенье матушка Шульц уже идет сама в церковь. Ее только слегка поддерживают. Матушка Шульц торжествует: еще бы — она сумела высидеть цыплят и может вновь ходить. Она очень взволнована и счастлива. Ей поистине трудно сказать, чем она больше гордится. Все прихожане толпятся вокруг нее, а пастор начинает свою службу молитвой всевышнему в честь выздоровления матушки Шульц.

Но после службы, когда все беседуют о случившемся, матушка Шульц, вдруг осмелев, признается своим близким друзьям:

— А я думаю, что все это из‑за цыплят. Как услыхала я их писк, так и почувствовала, что в мои ноги жизнь возвращается.