5 лет среди евреев и мидовцев

ИЮЛЬ-94

Арафат въезжает в Газу — Послы: Хаим Бар-Лев и Ализа Шенкар

Мой отпуск продолжался до 19 июля. Но события захлестывали его.

1 июля состоялось торжественное появление Арафата в Газе. По плану церемониала Арафат должен был какую-то часть пути к своей резиденции пройти пешком. Но напирающая ликующая толпа смела все планы. И чтобы она на радостях не смела своего вождя, его срочно усадили в лимузин. Начиналась новая глава истории Газы.

Слово «Газа» используется в двух смыслах. Им обозначают «сектор Газы», то есть узкую, небольшую (362 кв. км.) прибрежную полосу земли на юге Израиля, граничащую с Египтом. Им обозначают и город Газа, так сказать столицу сектора. Так что следите за контекстом.

У Газы бурная история. Земля эта лежала на перекрестке важных торговых артерий. Через нее перекатывались войны и завоеватели. Упомяну только три имени: Александр Македонский, Помпей, Наполеон. Здесь во времена господства филистимлян (отсюда — Палестина) разворачивалась драма Самсона и Далилы. Еврейские общины как бы пунктиром проходят через всю историю Газы. Но владел ею только царь Давид. Потом — египтяне, а с VII века — мусульмане в разных политических одеждах.

После Войны за независимость полоса Газы отошла к Египту. 2 ноября 1956 года в ходе Синайской кампании ее захватили израильтяне. Но в марте 1957 года в Газе расположились войска ООН. После Шестидневной войны Газа осталась за Израилем.

Вся экономика Газы завязана на Израиль. Ежедневно десятки тысяч арабов отправляются в Израиль на заработки. Свое производство — в основном цитрусовые. Плюс — ремесла. В городе Газа — огромная скученность населения, бедность, безработица. Около 400 тысяч человек (из общего населения сектора — свыше 700 тысяч) живут в лагерях для беженцев. Очень сильны антиизраильские настроения. В Газе началась интифада. В Газе зародилось экстремистское движение Хамас. Здесь «выращивают» террористов. Не случайно израильтяне именуют Газу «землей, изрыгающей смерть». Евреи создали несколько поселений, которые чувствуют себя как осажденные крепости.

Многие израильтяне ощущали Газу как гирю на ногах, как обузу, от которой хорошо бы избавиться. «Я желаю, если бы это было возможно, — заявил, например, Рабин 2 сентября 1992 года, — чтобы Газа погрузилась в море». По мнению одного из молодых лидеров Аводы Хаима Рамона, у Израиля «нет в Газе никаких интересов». В ответ на упреки в том, что он испугался террора, уступает арабскому нажиму, Рамон ответил: «Представьте себе, что вы взвалили на себя тонну железа и кто-то все время нашептывает: не бросай груз, а то люди скажут, что ты слаб. Такое мышление — просто глупость…»

Возникает вопрос: почему же не «бросили», почему не ушли? Наверное, потому, что еще не созрело общественное мнение в Израиле. И, видимо, потому, что проблему Газы можно было решать только в рамках общего урегулирования. Иначе рядом с Израилем появился бы опасный и неконтролируемый очаг терроризма. Соглашение с Арафатом и должно было избавить Израиль от этой опасности.

Таков был общий фон, на котором Арафат появился в Газе. От нашего посольства его встречали советник-посланник Носенко, советник Смирнов и 1-й секретарь Маслов, арабист Божьей милостью, блестящий знаток арабского языка. Вручили Арафату послание из Москвы. Не так уж частый случай, когда московское яичко поспевало к красному дню.

Моя первая встреча с Арафатом состоялась почти через месяц, 22 июля. Возникла маленькая закавыка. Арафат привык целоваться с «русскими друзьями». Вынужден был остановить его порыв, сообщив свою стандартную, хотя и несколько грубоватую формулу: я целуюсь «только с бабами». Алеша Маслов клялся, что он так и перевел. Больше поцелуйная проблема не возникала.

Арафат жаловался на скудную финансовую базу. При всей несопоставимости масштабов, — сказал он, — есть некая аналогия между нами и Россией: на словах все обещают помочь, а на деле — помощь минимальна.

По мнению Арафата, израильтяне «тянут» с выполнением каирского соглашения, задерживают передачу административных функций палестинцам. Провокационно ведут себя израильтяне и в вопросе об Иерусалиме. Пригласили туда молиться короля Хусейна. Король — «мой друг и брат», но израильтяне не имеют права приглашать его в Иерусалим. «В Иерусалим могу приглашать только я», — поставил точку Арафат.

По инициативе нашего МИДа был затронут вопрос об организации российского «бюро по связям» при палестинской администрации. Арафат согласился, но сказал, что Газа — временное его пристанище; когда будет проще с транзитом, руководство переместится в Иерихон.

В этой связи присутствовавший на беседе старший советник Департамента Ближнего Востока и Северной Африки МИД РФ Ш.А.Эфендиев поднял тему о российской собственности, которая есть в Иерихоне и которая может быть использована для размещения «бюро по связям». Арафат тут же дал «команду» начальнику своей канцелярии Рамзи Хури заняться этим делом.

Докладывая в Москву о разговоре с Арафатом, я писал, что «раис» выглядел очень усталым. Говорил тихо, медленно (позже нам сказали, что он работает по 18 часов в сутки). Видимо, действует разительный контраст между тем, что окружало Арафата в Тунисе, и Газой — огромном (по здешним меркам) мегаполисе, неустроенном, нищем, грязном, заваленном мусором и нечистотами. Плюс — эскапады хамасовцев, наступающих на самые больные мозоли. Плюс — отсутствие надежной, квалифицированной команды, готовой к решению социально-экономических вопросов. Все это делает груз, оказавшийся на плечах Арафата, невыносимо тяжелым. И адаптация к нему, к появившейся ответственности не может не быть, мучительной.

В широком историческом плане, полагал я, Арафат отыграл свою роль. Его политическая биография близка к завершению. Но пока она не завершилась, он остается одной из ключевых фигур ближневосточного урегулирования. И в нынешней конкретной обстановке — при очевидной необходимости попытаться вычислить тех (или — того), кто придет на смену — было бы целесообразно поддержать его, продлить его пребывание в данном качестве. Чтобы быть уверенным, что «точка возврата» пройдена. Как минимум нужно делать то, что обещали. А обещали колесную бронетехнику для палестинской полиции.

После этого мне много раз приходилось встречаться с Арафатом. Я не испытывал к нему симпатии. Чем-то он внутренне был чужд мне. Но дело есть дело, и я старался делать его хорошо.

Весь июль прошел в круговерти слухов по поводу назначения нового посла в Москву. Чтобы в них разобраться, надо вспомнить историю.

Профессионального дипломата Арье Левина, который возглавил посольство Израиля после восстановления дипломатических отношений, в сентябре 1992 года сменил Хаим Бар-Лев (родился в 1924 году в Вене, в Палестину приехал вместе с семьей из Югославии в 1939 году).

Бар-Лев — человек, в Израиле известный. Известный как генерал. Воевал во всех войнах. Хрестоматийной стала его фраза, брошенная накануне Шестидневной войны: «Мы им врежем крепко, быстро и элегантно». Сменил Рабина на посту начальника Генерального штаба (1968–1972). Был министром торговли и промышленности и министром полиции. Его хотели направить послом в Индию. Отказался. Но предложение поехать в Москву принял с удовольствием.

Это удовольствие разделяли далеко не все. Значительная часть «элиты» считала, что в столь сложный период Израиль в России должен представлять профессионал. Однако Рабин и Перес приняли другое решение. Не могу судить, как работал Бар-Лев. Знаю, много болел. Это было заметно во время визита Рабина. Сразу после визита посол вернулся в Израиль. Скончался он 7 мая.

Начались пассы вокруг вакантного места.

Постепенно разговоры, слухи и сплетни стали концентрироваться вокруг ректора университета в Хайфе Ализы Шенкар. Она родилась в Израиле. Родители — из Польши. Служила во флоте. Успешно сделала академическую карьеру. Признанный авторитет в области еврейского фольклора. Автор 10 книг по этой проблематике и трех поэтических сборников. Доросла до ректора крупного университета. Или — пробилась к этой академической вершине. «…Не быть бы ей первой женщиной-ректором израильского университета, — утверждал один из ее интервьюеров, — если бы не макиавеллиевская хитрость и не жесткие локти, необходимые, чтобы выплыть в бурном море университетской политики».

Почему Перес выбрал ее? Говорят, что министр хотел видеть в Москве человека, не скованного мидовской рутиной, способного раздвинуть границы посольских контактов.

Я встретился с Ализой Шенкар в ее кабинете на 28 этаже здания Хайфского университета. Она была элегантна, подтянута, доброжелательна. Произносила русские слова и даже фразы (4–5 часов занятий каждый день). Мило побеседовали.

В чисто человеческом плане г-жа Шенкар произвела на меня самое благоприятное впечатление. Умна. Энергична. Общительна. С чувством юмора. Но дальше следовали многочисленные «но», которые сводились к тому, что она никогда не занималась ни Россией, ни политикой. Кстати, сама Шенкар это прекрасно понимала. Не боги, сказала, горшки обжигают. Она готова принять «вызов судьбы» и достойно ответить на него.

Я понимал, что Шенкар — личный выбор Переса. Он имеет так называемую личную политическую квоту — 11 послов и генеральных консулов. И тут никто не властен над ним.

Прямо из Хайфского университета я отправился к Рабину. Не по поводу кандидатуры посла, разумеется. Однако в конце беседы я заметил, что только что имел удовольствие познакомиться с будущим послом Израиля в России. Рабин засмеялся, замахал руками и сказал: «Ради Бога, это не моя проблема…»

На беседе присутствовал заместитель генерального директора МИДа Израиля И.Шер. Когда мы вышли, он заметил, что последнюю реплику премьера нужно рассматривать в контексте его сложных отношений с Пересом. Независимо от того, как он относится к тому или иному «выбору», если этот выбор сделан в пределах квоты, Рабин демонстративно подчеркивает свое «невмешательство».

Я запросил Москву, не стоит ли в деликатной форме довести до сведения израильского руководства «некоторое недоумение…» МИД не рекомендовал. И, наверное, правильно.

В последний день июля пришло указание от Иванова: объявлена война многословию. Предлагалось шифрограммы для начальства ограничивать полутора страницами. В МИД — не более трех страниц. Предлагалось чаще пользоваться факсами.