90-е: Шоу должно продолжаться 8

Глава 17

— Здравствуйте, Семен, — сказал я, и мы пожали друг другу руки. Вошедшего нового гостя я узнал сразу же. Те же дурацкие синие брюкоджинсы, залысины, нос такой… крупный. Тот самый ангел, в существование которого не верили мои «ангелочки».

— О, Володя! — обрадовался он. — Вот так встреча! А я тебя не сразу признал даже, богатым будешь. Так ты, получается, сын Виктора?

— Получается, что так, — хмыкнул я.

Супруга ангела-Семена оказалась миниатюрной дамочкой с пышной химической завивкой и пронзительным высоким голосом, иногда переходящим в ультразвук. Во всех остальных отношениях она оказалась очень милой, улыбчивой и доброжелательной.

Домашнее застолье неспешно набирало обороты. Мои родственники и гости перебрасывались дежурными шуточками, вспоминали прошлое, смеялись, наливали и закусывали. В ходе беседы выяснилось, что Семен Палыч — это не просто какой-то там Семен-разнорабочий, каковым он выглядел. Так-то он заместитель директора «Кинева-спирта» и, по совместительству, ведущий эксперт-химик. И, как несложно было понять, человек ну очень обеспеченный. Чего совершенно не скажешь по его виду. Одевался он, мягко говоря, непрезентабельно. Курил исключительно беломор. И водил уазик. Вот только с момента падения железного занавеса он с супругой уже успели побывать аж в трех заграничных поездках. И квартира у него была в том же самом «сливочнике», что и у родителей Макса. Занимательная личность.

Обсуждали, конечно же, и новообразованный бизнес с этой их жидкостью для химической завивки. Все трое, и мой отец, и Грохотов, и Семен, были полны энтузиазма и настроены на по меньшей мере захват всего мира, а в перспективе — еще и части солнечной системы. Потому что, мол, их этот состав в разы превосходит пресловутый «Локон», Семен долго объяснял про стойкость завитка и что под воздействием его химии волосы не сжигаются, а наоборот — становятся крепче.

— Ты понимаешь, мы эксперимент даже проводили, — рассказывал он. — Сначала взяли обычный волос и повесили на него грузик. Так вот, просто волос выдержал гирьку в восемьдесят грамм. А потом, понимаешь, мы сделали завивку, взяли волос с той же головы и… Как ты думаешь, сколько он выдержал?

— Даже не представляю, — усмехнулся я. — Сколько?

— Сто тридцать! — с гордостью заявил Семен. — Ты представляешь, насколько прочность волоса выросла? Представляешь же?

— Больше, чем в полтора раза! — раздулся от гордости Грохотов. — Почти в два!

— Можно подумать, мне надо на волосах гантели носить! — засмеялась мама. — Мне нужно, чтобы красиво было!

— Так и красиво тоже! — горячо заверил. — Кучерявость повышенная, как по заказу!

Поговорить с ним с глазу на глаз мне удалось только когда мама подала на стол горячее — неизменное и традиционное мясо по-французски. Картошка с мясом, луком и майонезом, под толстым слоем сыра.

— Семен, у меня, кстати, есть вопрос, — сказал я, когда мы с ним оказались вдвоем на кухне.

— Да, что такое? — оживился Семен. — Хочешь тоже завивку сделать? У тебя шевелюра вон какая богатая…

— Нет-нет, я по другому вопросу, — засмеялся я. — Насчет кассеты.

— Какой кассеты? — не понял Семен.

— Той кассеты, которую я вам записал в тот раз, — объяснил я. — Песня вам понравилась, помните?

— А, да-да! Помню, конечно! — Семен похлопал меня по плечу. — Отличная песня, я до дыр ее заслушал уже. Ритка моя даже ворчать начала, хотя ей тоже понравилось. Она даже, ты понимаешь, сюрприз мне решила устроить. У меня день рождения недавно был, а она на радио работает. Ну и подгадала так, что концерт по заявкам аккурат во время празднования играл. И, значит, устроила так, будто кто-то позвонил и попросил для меня, Семена Палыча, значит, поставить песню. Как вы, молодежь, в таких случаях говорите? Отпад?

Я слушал Семена, и внутри моей головы дрались, можно сказать, два волка. Один кричал: «Это просто глупое стечение обстоятельств, слепая удача, нечем гордиться!» А второй: «Закономерная удача! Если бы я пинками не погнал всех записываться прямо в ночи, если бы до этого не вцепился в выступление толкиенистов в центральном парке и не разрулил там все в нужном направлении, если бы не сделал до этого массу телодвижений, чтобы все сложилось именно так, то Семен мог бы сколько угодно курсировать тем же курсом, только мне было бы нечего ему записать…»

— Похоже, песня не только вам понравилась, — усмехнулся я.

— Так и неудивительно! — всплеснул руками Семен. — За душу ведь берет и наизнанку выворачивает! Все про нашу жизнь ведь!

Я открыл рот, чтобы сказать, что теперь нашу песню крутят на радио довольно часто, поблагодарить за такой царский подгон, но тут на кухню ворвался Грохотов, мужики тут же про меня забыли и утопали обратно за стол.

«Ну вот все и выяснилось», — подумал я. Супруга Семена Маргарита решила сделать мужу сюрприз и принесла на работу его с какого-то перепуга любимую песню, ее прокрутили в какой-нибудь «Рабочий полдень», редактору тоже зашло. Или, что даже более вероятно, на радио несколько раз позвонили случайные слушатели из молодежи, редактор обратила на это все дело внимание, потом вспомнила, что им сверху несколько раз уже тыкали, что пора бы поворачиваться к молодежи человеческим лицом, и все заверте…

«Вот тебе и ангел», — немного грустно усмехнулся я. Даже не знаю, почему грустно. Как будто мне на самом деле хотелось, чтобы эта загадка не нашла такого простого решения. Чтобы насевший на отца и дядю Макс получил однозначный ответ, что никакого Семена в синей «риле» в «Киневе-спирте» не работает. И что кассеты никакой не существовало в реальности никогда. Чтобы с каждой попыткой расследовать этот наш неожиданный поворот, все только запутывалось и становилось все больше похожим на натуральное такое чудо.

«А чудес не бывает, да…» — я уперся лбом в оконное стекло. И вместо своего отражения увидел сумрачную улицу. Фонарь, выхватывающий из сгущающегося мартовского мрака конус масляно-желтого света. Кудлатую бродячую собаку, бредущую по своим собачьим делам. Компашку недорослей, тусящих у подъезда дома напротив. Курят, стервецы. Мелькают в пальцах светящиеся искорки, как они не пытаются прикрывать их ладошками. Мамы наверняка запрещают. «Это пацаны курили, а я рядом стоял…»

Тут я поймал за шкирку свою внезапно нахлынувшую меланхолию. «Чудес, говоришь, не бывает⁈ — голосом разъяренного сержанта заорал мой внутренний голос. — Если бы чудес не было, ты бы так и остался валяться кучей мяса, когда на гранату упал».

Блин, даже стыдно стало перед… Гм. Мирозданием? Пространственно-временным континуумом? Кем-то или чем-то, по чьей воле я оказался после смерти заброшен в тело отличного парня Вовы-Велиала. И чью жизнь я теперь живу, вместо того, чтобы лежать тихонько в своей могиле. Чудес у него не бывает, ага…

— Не переживай, Вова-Велиал, я не подведу, — прошептал я себе под нос. Отлип от стекла и пошел обратно в гостиную. Чудес, может, и не бывает. Но мне-то самому чудить никто не запрещает?

Когда я вернулся, в гостиной уже обсуждали переезд Грохотовых, их новую квартиру, с которой им страшно повезло. Грохотов рассказывал в своей манере, было нифига непонятно, какие-такие тайные ниточки он подергал, чтобы заполучить роскошную профессорскую трешку прямо на площади Советов, напротив фонтана. То есть, будущего фонтана. Который построят в начале двухтысячных. А сейчас, в начале девяностых, фонтана там никакого еще не было. Были деревья, остатки популярного места культурного досуга дореволюционного Новокиневска Дунькиной рощи, газовая колонка, какая-то щитовая, гора строительного мусора. Зато был здоровенный щит с обещанием, что когда-нибудь здесь будет Киневский бульвар, который продлится до самой набережной, и будет он из сплошных фонтанов, скамеек и городской магии.

Полностью проект так и не реализуют, конечно. Но на помойку эта часть площади Советов точно перестанет быть похожей.

Впрочем, дом, в который переезжали Грохотовы, и впрямь был отличным. Сталинка, с башней, аркой входа в квадратный закрытый двор, элитно-культурные соседи. Сплошь деятели искусств и науки. И медицины еще. Так что, что бы Грохотов-старший там такое не сделал, результат и правда был хорош.

Когда спор за столом свернул в сторону Ельцина, роста цен и прочих остросоциальных тем, мы с Евой и Лариской, не сговариваясь, сбежали в ее комнату.

— А где Лена? — спросил я, когда осмотрелся и понял, что Лариска снова обитает в комнате одна. Никаких следов присутствия кого-то еще. И за столом я ее не видел тоже. — Ты ее в окно выбросила?

— Ой, я хотела! — Лариска закатила глаза. — Она меня так достала, что я ее задушить была готова! Мы вроде как помирились, когда вы в Питер ездили… Без меня!

— Я бы тебя с собой взял, ты знаешь, — я пожал плечами. — Но мама была против, а я маму слушаюсь.

— Да ты вообще стал маменькиным сынком! — шутливо скривилась Лариска. — Мне тебя теперь все время в пример ставят. Володя то, Володя се…

— А с Леной-то что случилось? — вмешалась в разговор Ева.

— А, да! — встрепенулась Лариска. — В общем, она взялась как будто подлизываться, стала даже как будто нормальной. Подарки мне дарила… всякие. Но я на такую фигню не ведусь, ей же явно было от меня что-то надо! В жизни бы не поверила, что она правда изменилась! А потом она сбежала.

— В смысле — сбежала? — удивилась Ева. — Она была под домашним арестом?

— Ой, я не знаю! — Лариска дернула плечом. — На нее тетя Марина все время орала, стыдила. Так что она оставила как-то письмо, собрала вещи и уехала. А в письме просила, чтобы я не говорила родакам, что она вещи собрала. Ну, чтобы у нее время было подальше уехать. Только я не знаю, зачем это… Потому что уехала она в Закорск. Не знаю, как дотуда можно три дня добираться. Пешком она что ли шла?

— И что она делает в Закорске? — усмехнулся я. Мне нравилось слушать, как Лариска рассказывает. Активно помогая себе руками, перескакивая с пятого на десятое. Надо чаще с ней общаться, у меня мировая сеструха.

— Замуж вышла она! — Лариска всплеснула руками, потом уперла их в бока.

— Свадьба была что ли? — спросил я.

— Ну, не совсем, — помотала головой Лариска. — В общем, я письмо прочитала, потом сожгла его, как она просила. И честно три дня делала вид, что ничего не знаю. Пока тетя Марина не зашла в мою комнату и не обнаружила, что вещей нет. Она начала на меня орать, я в слезы. Мол, а я с чего должна следить за вашей Леночкой, она вообще-то старшая, а мне так вообще до фонаря вы все, хоть прямо сейчас выметайтесь. Мама прибежала, все успокоились, стали разбираться. Потом помчались почему-то сразу в Закорск, будто точно знали, куда она может поехать. А она там. Поселилась у какого-то мужика, я его не знаю. Называет его своим мужем и говорит, что не вернется. Не знаю, была у них свадьба, или они просто так… Потом вечером Грохотовы снова поскандалили, теперь уже между собой. Ну и закончилось все тем, что Лена сюда не вернулась, а они про нее больше не разговаривают. Ну, то есть, разговаривают, но когда это делают, то или шипят друг на друга, или орут. И еще у них вроде как ребенок будет, вот.

Лариса выжидательно уставилась на нас. Ожидая реакции, по всей видимости.

— Ну значит пожелаем молодоженам большого человеческого счастья, — усмехнулся я. Пожалуй, немного я этой Лене все равно сочувствовал. Жалко мне ее не было, скорее на уровне: «Бедная, как же ты живешь без мозгов-то?» Но сейчас, когда Лариска рассказала эту историю, я даже покивал одобрительно. Если задуматься, не самый худший вариант развития событий в такой ситуации. Если она залетела в тот самый раз, когда стала звездой вечеринки, то… Я понял, что высчитывать срок мне лень, уровень моего сопереживания к этой барышне не был настолько глубоким, чтобы запоминать какие-то связанные с ней даты. Вообще пофиг, когда она залетела — в тот раз или раньше. Но раз нашла парня, с которым теперь все серьезно настолько, что она от родителей сбежала, значит я был к ней несправедлив, и мозги у нее все-таки есть.

Лариска продолжала трещать, рассказывала про дела своих школьных подружек, жаловалась на загордившуюся Надю, осторожно закидывала удочки на предмет, а можно ли ей тоже как-нибудь на сцену пролезть. Потому что надо же как-то подруге нос утереть. «Вова, ну ты же все время в рок-клубе вращаешься, я же хорошо поюууу…» Ну да, Бельфегор пару раз говорил о том, что Лариска ему об этом тоже ныла.

Но это нормально. В принципе, чисто технически устроить, чтобы сеструха попала на сцену можно, конечно. Но какое-то внутреннее чутье мне подсказывало, что это будет так себе идея. Лариска отличная. Порву за нее кого угодно, буду на ее стороне, что бы там ни происходило, но на сцену… Это ведь явно ненастоящее желание. Просто сейчас это так же модно, как когда-то хотеть быть космонавтом. У Нади-Пантеры есть этот душевный надлом, настойчиво требующий публики. Сцена для нее не была наградой или призом. Она была необходимостью, если бы ее не взяли «ангелочки», она бы стопудово не отступилась. И Астарот, пожалуй, такой же. Если для меня публика — это что-то вроде баловства или легкого наркотика. Вышел, покривлялся, получил порцию аплодисментов, порадовался. То для Нади и Астарота, такое впечатление, что выступать — это как поесть.

Хотя метафоры и сравнения — это такое себе, конечно. В такие дебри можно залезть, что хрен выпутаешься потом.

— Пойдем домой, ладно? — шепотом спросила Ева, когда Лариска выскочила из комнаты, чтобы стянуть со стола каких-нибудь сладостей.

— Тебе не нравится моя родня? — спросил я.

— Они отличные, — заверила Ева. — Просто я устаю от любых семейных праздников.

— Нет проблем, милая, — я подмигнул. — Сейчас изобретем какую-нибудь уважительную причину и сбежим. Мне одного твоего желания достаточно, но социальные ритуалы велят нам прикрываться непреодолимыми обстоятельствами.

Я снял трубку с телефона, который Лариска очень удачно приволокла в свою комнату, и деловито открыл записную книжку. Взглядом наткнулся на запись «Позвонить Яну».

Крутнул одну цифру на диске, чтобы длинный гудок меня не выдал.

— Конечно, о чем разговор! — сказал я подчеркнуто громко, когда услышал приближающиеся шаги Лариски. — Нет-нет, тут дело серьезное, так что сейчас приедем. Да, вместе с Евой. Все, заметано. Скоро будем, жди.

Я опустил трубку на аппарат и посмотрел на Лариску. У той в руках была коробка конфет «Родные просторы».

— Надо бежать нам, сеструха, вот что, — сказал я, поднимаясь. — Срочные дела внезапно образовались.

— Эй, как так⁈ — возмутилась Лариска.

— Тсс, не ной! — я по-братски обнял сестру. — Хочешь я тебя на выходные отпрошу куда-нибудь? Можно даже просто к себе в гости, если у нас движа какого-нибудь не случится?

— Хочу, — Лариска надула губы и шмыгнула носом.

— Значит, заметано, — я подмигнул. — А если забуду, то разрешаю тебе дать мне три пенделя.

— Пять! — капризно скривила губы Лариска.

— Не наглей, — я погрозил пальцем. — Даже три уже многовато. В общем, не скучай тут, трескай конфеты, а мы побежали, нам правда надо идти.

— У меня есть одна примета, — сказала Ева, когда мы уже попрощались моими родственниками и гостями, оделись и вышли из подъезда. — Если я соврала, что заболела… Ну, например, чтобы в школу не ходить или, там, на физру, то я обязательно заболею.

— Ага, такая же фигня, — усмехнулся я. — Так что я изобретаю какие угодно отмазки, вплоть до похищения инопланетянами, но только не болезнь. Ни свою, ни чужую. Хотя, блин! Я ни разу не отмазывался инопланетянами! А зря… Прикинь, если с ними работает, как с болезнью — ты наврал, что тебя похитили, зашел за угол, а там летающая тарелочка и гуманоиды тебя поджидают…

— Я недавно подруге чуть по шее не надавала, когда она сказала, что у нее мама в реанимации, — Ева остановилась и посмотрела мне в лицо. — Ей нужно было просто с пары отпроситься без пропуска, а она… вот так. Фу, ужас.

— Надо было стукнуть, ага, — сказал я. В голове снова всплыла запись в записнухе. — Слушай, Ева, ты случайно не знаешь, кто такой Егор?

— Это очень пространный вопрос, — хмыкнула Ева. — Ну, Егор — это мужское имя, значит речь идет о человеческой особи мужского пола. Хотя, конечно, нельзя сбрасывать со счетов эксцентричность некоторых родителей, которые могли назвать Егором дочь. Кроме того… Хм, Егор, конечно, не самое подходящее имя для домашнего питомца, но…

— Ладно-ладно, давай чуть сузим область поиска, — засмеялся я. — Егор, который рядом с Яном.

— Ах этот Егор, — протянула Ева и перестала улыбаться.