90-е: весело и страшно

Глава 6

Майор подкатил почти к самым воротам поместья подпольного советского дона Карлеоне, остановил свой драндулет, наблюдая через окно, как к машине выдвинулся один из вооруженных охранников:

— Что дальше, Вадимыч? Опять этих горилл будешь заставлять шмалять друг в друга?

— Не! Нафиг это баловство! — лениво процедил я, тоже с интересом разглядывая недовольную физиономию приближающегося к нам бодигарда Митрофанушки. Взглянув на майора, я заметил, как тот ощутимо напрягся, заиграв желваками. Да, не любит Степан Филиппович бандитскую братию, если не сказать больше — просто ненавидит. И в этом чувстве мы с ним сходимся. Вот только я безо всяких раздумий утилизирую любого приблатненного придурка, покусившегося на моих родных и друзей. А вот с майором все еще не так просто…

Правильным ментом быть вообще непросто! Вот только не было еще за его плечами бандитских девяностых, когда его сослуживцев влегкую обували в белые тапки преступники всех мастей. После таких потрясений люди обычно смотрят на мир другими глазами, выбросив нахрен розовые очки, искажающие существующую реальность. Филиппыч тоже изменится, как пить дать, пересмотрит моральные ценности. Да он и сейчас уже практически готов. Окуклился, после всего того дерьма, случившегося с его женой. Ему просто нужно время, чтобы дозреть… Преодолеть мягкую личиночную стадию, прорвать закрывающую «обзор» оболочку куколки и превратиться в настоящее жесткое имаго.

Бандит тем временем добрался до «Волги» Зябликова и, наклонившись, постучал в закрытую форточку. Майор опустил стекло и, натужно улыбнувшись, взглянул на охранника.

— Заблудились, бедолаги? — сиплым пропитым голосом поинтересовался охранник, положив разукрашенную тюремными татуировками кисть руки на остаток торчащего из двери стекла.

— Похоже на то, уважаемый. — Я нацепил на лицо дежурную улыбку.

Рецидивист, если судить по наколотым перстням о количестве ходок, повел носом, видимо уловив в воздухе благоухание элитного алкоголя, и непроизвольно облизнул потрескавшиеся губы:

— Бухие что ли, фраерки?

— Приняли немного, и что с того? — Я качнул бутылкой, где на донышке еще плескались остатки выдержанного вискаря. — Можем и тебя угостить, если не побрезгуешь.

Выпить охраннику очень хотелось, это было видно по его заблестевшим глазенкам. Он воровато оглянулся, но его напарник, стоявший у шлагбаума, не обращал на нас никакого внимания. Да, не подошли еще те времена, когда такие вот доны начнут рвать друг друга на куски, не гнушаясь оставлять на местах преступлений горы трупов. И эти вот непуганые идиоты-охранники относились бы к своим обязанностям не абы как, спустя рукава, а смотрели в оба глаза.

— А, не откажусь, пацанчик! — Урка просунул руку в салон «Волги» и я вложил в нее бутылку.

Еще раз оглядевшись, охранник приложился к пузырю и зараз выхлебал остатки спиртного. Даже кадык ни разу не дернулся!

— Силен ты бухать, бродяга! — «Уважительно» произнес я, когда он вернул мне пустую тару.

— Учись, пацанчик, пока я жив! — пренебрежительно сплюнув на землю, произнес зэка. Его настроние стремительно пошло вверх. — А зачетная у тебя ряженка[1].

— Ну, так дерьма не держим, — усмехнулся я.

— Так какого хрена вы тут нарисовались, фраерки? — вновь повторил свой вопрос охранник, но уже более благодушно.

— Так заплутали слегка, — я вновь выдал свою версию. — Вот на дачу к приятелю, — я указал пустой бутылкой на Зябликова, — ехали, да, видать, не туда свернули. А у вас тут чего, охраняемая зона, что ли?

— Ага, типа того, — заржал урка, сверкнув металлической фиксой, — зона! А я, типа, вертухай! Никогда бы не подумал, что так вот замажусь… — Он неожиданно «загрустил». — В цветухи прошпилился[2], а долг вот таким макаром отдавать приходится. Так что валите отсюда, доходяги, пока при памяти!

— Филиппыч, сдай назад, — попросил я Зябликова. — А ты бывай, охрана!

— И те не кашлять, пацанчик! — Кивнул урка, отходя от «Волги» в сторонку. — От души за опохмел!

Пока Зябликов разворачивал аппарат, я материализовал у себя на руке боевой «Патек Филипп» с разбитым стеклышком.

— Тормози, Зябликов! — распорядился я, толкнув майора локтем в бок. Тот послушно остановился и вопросительно посмотрел на меня. — Бери меня за плечо и не отпускай, пока не скажу. — Майор послушно сжал пальцами мое плечо, а я, уже привычно, придавил стрелки к циферблату. Время остановило свой бег: исчезли все звуки, урка-охранник замер в неестественной позе, в небе зависли птицы… — Все, можешь отпускать, — произнес я. — Мы в полном стазисе.

— Хорошо, что в полном стазисе, а не в полной жопе, — оторвавшись от моего плеча, философски заметил майор.

— Молодец! — похвалил я Зябликова. — Здоровый сарказм — хорошее средство от депресухи! Так держать!

Мы выбрались из автомобиля и неспешно потрусили мимо окаменевших охранников в сторону особняка Митрофанушки. Я продолжал отхлебывать вискарь из заново откупоренной бутыли, не забывая «подлечивать» из нее и майора, чтобы у того совсем фляга не прохудилась. Знаю по собственному опыту — на затуманенные бухлом мозги любые чудеса воспринимается намного легче, чем на сухую!

— Слушай, Вадимыч, — пораженно вертел головой из стороны в сторону Зябликов, — а как это у тебя так получается? Ведь, по сути, ты наплевал на все законы физики!

— И на какие же законы физики, по-твоему, я прибор положил? — хитро прищурившись, спросил я своего напарника.

— Да как же… Хотя бы вот — все вокруг замерло, а мы двигаемся… — Он начал сумбурно пояснять, судорожно шевеля отчего-то пальцами. Наверное, думалось ему, так намного доходчивей. — Наша скорость, относительно молекул воздуха, просто запредельная! Да на нас одежда от трения уже вспыхнуть должна, да и мы сами обгореть…

— Слышь, физик, а чего ты с такими знаниями в ментовку работать пошел? — подколол я майора. — Какого непризнанного гения наша социалистическая наука потеряла…

— Слушай, Вадимыч, ну тебя! — Зябликов забрал у меня бутылку и сделал несколько быстрых глотков. — Это ж элементарные сведения! Любой маломальски соображающий человек тебе об этом же скажет! Ну, так как оно все устроено?

— А если я тебе скажу, что все это магия-шмагия и все делается просто по щелчку пальцев, поверишь?

— Тебе поверю, — кивнул майор, потому что то, что делаешь, не укладывается в мою материалистическую картину мира. Без магии-шмагии, как ты говоришь, тут явно не обошлось. А эти часики у тебя на руке, они время останавливают? Не зря же ты стрелки пальцами держишь?

— Ты прямо догада, Филиппыч! — Я улыбнулся во все тридцать два зуба. — Вот, пришлось как-то создать этот агрегат… Думаю, что смогу и без него время останавливать, но напрягаться неохота. Великая, сука, сила привычки, не дает развиваться! Но мне как-то пох! Только стрелки постоянно держать неудобно!

— А ты воткни туда чего-нибудь, — подсказал Зябликов. — Все равно стекло разбито…

— И как я до этого сразу не додумался? — спросил я майора.

— Да ты же постоянно бухой! — схохмил мент.

— Ну да — вечно молодой, вечно пьяный…

— Давай помогу, — Зябликов поднял с земли мелкий камешек. — Сейчас мы стрелки заклиним… — Он затолкал камень под разбитое стекло, перекрыв свободное для движения стрелок пространство. — Отпускай!

— Прикоснись ко мне! — предупредил я Зябликова. После того, как он положил ладонь мне на плечо, я одернул пальцы и секундная стрелка на мгновение дернулась. А вместе со стрелкой в движение пришел и весь мир. Но только на мгновение. Едва она уперлась в камень, окружающая нас реальность вновь замерла.

— Во, мля! — выругался майор, вздрогнув вместе с застывшим миром. — Охренеть!

За разговором, мы и не заметили, как подошли к хоромам доморощенного мафиози приморского разлива.

— Ищем для начала бабку-божий одуванчик, что меня в прошлый раз так лихо выкупила, — предупредил я его. — А уже после Митрофанушкой займемся.

— Ясно, — понятливо кивнул Зябликов.

— Ты направо, я налево. — Из холла в разные стороны вели два коридора. — Если первым бабку сыщешь, зови.

Я первым наткнулся на старушку-лекарку, комната которой оказалась расположенной в самом конце особняка. Довольствовалась бабка небольшой каморкой, в которую едва вмещалась кованая кровать с панцирной сеткой, да большой старинный сундук, накрытый разноцветным лоскутным одеялом. Вот и весь нехитрый скарб. Интересно, это её Митрофанушка в черном теле держит, или она сама? Вот сейчас и узнаем. Я уселся на сундук и прикоснулся рукой к острому плечу старухи, лежащей на кровати с закрытыми глазами.

— Бабуль, подъем! Есть серьезный разговор! — Бабка вздрогнула и открыла глаза. — Рассказывай, старая, как дошла до жизни такой?

— Госпидя! — Старуха резко прикрыла глаза руками. — Слепит… слепит как Сила Великая!

Я с интересом посмотрел на старуху — в прошлый раз она тоже несло что-то подобное.

— Ладно тебе, уважаемая, успокойся, — постарался произнести я как можно ласковее. А то еще двинет бабка кони… Хотя, какая мне разница, крутану стрелки назад и постараюсь помягче…

— Ты пришел, — произнесла старуха, — точь-в-точь, каким я тебя во сне видела. — В сиянии Божественной Силы! А та морда собачачья, что ты на себя нацепил…

— Так-так, бабушка, — я прервал старуху, догадавшись, что она имеет ввиду, — когда ты меня с такой мордой видела?

— Так вот пару месяцев назад во сне и видела! Как пришел ты, Митрофанушку этой мордой пугать стал… А ить ты не Темный! Не Ирод Кровавый, каким рядиться перед ним хотел…

— Белый и пушистый, значит? — Я усмехнулся. — Раскусила ты меня, бабка! И не сон то был вовсе…

— А я так и поняла, — закивала старуха, обнажив в улыбке ровные и крепкие не по возрасту зубы, — Митрофанушка тоже не верил, а я, знать на своем стояла: приходил уже Светлый Дух, что Верку может излечить…

— Ты вот мне, бабушка, чего скажи, — я заглянул старухе в её бездонные выцветшие от старости глаза, — зачем ты супостату своему, Митрофанушке, помогаешь? Или не ведаешь, что у него руки уже чуть не по локоть в крови? Ты, ведь, и будущее предвидеть можешь?

— Все ж таки наказывать меня пришел? — Бабка тяжело вздохнула, завозившись на кровати. Затем скинула на пол сухие ноги в теплых вязанных носках, несмотря на жаркую погоду, и уселась на краю кровати напротив меня. — И правильно — нет мне прощения, о Великий! Я уже давно готова к Геене Огненной… Но и по другому поступить не могла…

— Ты, бабка, погоди петь «со святыми упокой»! Я разобраться хочу! Такой Дар, как у тебя, на дороге не валяется, и абы кому не дается! А взвешивать твою вину, меру, степень, глубину — совсем не я буду! Для этого другие… хм… Силы существуют. Давно ты в себе этот Дар осознала? — Я приложился к бутылке, которую продолжал таскать с собой — в присутствии старухи алкогольное отравление стремительно развеивалось.

— Тако в моей семье это издревле, — призналась старуха, — по женской линии всегда Дар передавался. Вот и меня не обошел. Только своих детей мне Господь не дал… Видать, предвидел мои прегрешения… Своих не дал, продолжила она, — а вот Верку — мать Митрофанушки, я в военные годы спасла и выходила. Она мне как дочь родная… Да и Митрофанушку я как внука любимого баловала…

— Добаловала, видать, что таким отморозком вырос! Но мать свою любит — этого у него не отнять…

— Любую кару готова принять… — Старушка виновато склонила передо мной свою седую голову. — Любила их обоих без памяти… Не смогла… И когда Верка заболела, вылечить её не хватило моих сил…

— А ты о других подумала, старая? Ведь внучок твой, любимый, к людям, хуже, чем к скотам… — Я резко сжал кулаки, вспомнив, как гребаный ушлепок обещал Зябликову присылать его супругу по частям. Почтой. Стирать таких с лица земли надо… Но я Филиппычу обещал! Пусть, сука, живет! Но… помнит, что расплата может нагрянуть в любой день и час…

Старуха еще ниже склонила голову, ничего не отвечая на мои обвинения. Она медленно сползала с кровати, видимо намереваясь встать передо мной на колени.

— Казни! — наконец прошептала она. — Нет больше моченьки моей терпеть…

— А ну-ка прекрати, старая! — прикрикнул я на нее, хватая под локоть и затаскивая обратно на кровать. — А с тобою вот как поступим: устроишься завтра же на работу! В какую-нибудь больницу. В отделение интенсивной терапии…

— Куда, Великий? — Не поняла или не расслышала старуха.

— В реанимацию! — повысил я голос.

— Так кто же меня туды возмет? — Бабка растерянно развела руками. — У меня же образования четыре класса…

— А никто тебя на место врача и не прочит. Устроишься туда уборщицей или нянечкой-санитаркой. И будешь свой Дар использовать по совместительству! Бог даст, сумеешь отработать свой грех! Чем больше людей выходишь и с того света вытащишь — там, — я многозначительно ткнул пальцем в потолок, — зачтется! И чтобы не отлынивала там…

— А как же Верка? — Вскинулась старуха. — Она же без меня умрет!

— А вот за это можешь не беспокоиться. — Я прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Степень моего опьянения балансировала на грани того, чтобы вновь бросить меня в пучину беспамятства. Но если я сейчас глотну из заветной бутылочки, сосредоточиться, как следует уже не смогу. Да за что же мне-то такое наказание? Видимо, тоже, за грехи мои тяжкие. Что же я такого натворил-то? Хоть убейте — не помню!

Бабкину приемную дочку я «нашел» мысленным взором достаточно быстро, да она и лежала в соседней с бабкой комнате. Я просо не дошел до нее. Степень её болезни была в финальной стадии. Да она давно уже должна была умереть, и только Дар старухи-матери удерживал её на этом свете. Вылечить её, как призналась сама старуха, она не смогла, но вот поддерживать её силы… Сколько же она так протянула? Судя по ауре — довольно долго.

— Сколько времени ты её вот так держишь? — спросил я старуху.

— Почитай пятый годок, — ответила бабка. — Пытаюсь… и так… и этак… Но ничего у меня не выходит! — горестно призналась она. — Пожирает её немочь черная…

— Так она давно уже умереть должна была, — еще раз подивившись силе бабкиного Дара, произнес я и прищелкнул пальцами.

— А-а-а! — неожиданно закричала старуха, падая на кровати и закрывая ладонями глаза.

— Ты чего, старая! — Я тоже вздрогнул от неожиданности и присосался к бутылке, чувствуя, что мое сознание начинает затухать. Свежая струя вискаря, разорвавшаяся в темечке с мощностью ядерной бомбы, мгновенно вернула меня в строй. — Так и заикой остаться недолго…

— Свет… Свет Всеблагой от тебя изошел… Едва очи мои грешные не выжег… Недостойная я такое видеть…

— Слышь, бабка, кончай моросить и заканчивай этот балаган! — недовольно буркнул я. — Не выжжет тебе ничего, не придумывай! А вот Верка твоя отныне здорова!

— Свят-свят-свят! — перекрестилась старуха, едва успев осознать проделанную мною «работу». — Все отмолю, благодетель! Все отслужу…

Я не успел её подхватить, она каким-то живчиком соскочила с кровати и все-таки упала передо мной на колени, пытаясь-таки поцеловать мои кроссовки. Вот, блин, неугомонная старуха! Но и её тоже понять можно: неизлечимая болезнь её приемной, но этого не менее любимой дочери, наконец-то побеждена. Не её, правда, стараниями, а «божественным вмешательством». Моим, то есть.

Я опять подхватил бабку под руку и легко, такое ощущение, что весу в ней всего ничего — совсем высохла, и усадил её на краешек кровати.

— Надеюсь, что мы поняли друг друга? — проникновенно произнес я, не мигая и глядя в её блеклые глаза.

Бабка судорожно кивнула, а по её морщинистому лицу заструились слезы.

— Все сделаю… Великий Дух… Все, что в моих силах! — всхлипывая, произнесла она.

— Вот и отлично! — Я по-доброму улыбнулся. — И еще за внучком своим хорошо приглядывай теперь, — добавил я. — Я ведь знаю, что ты многое можешь… Я с ним еще потолкую… по душам! Но помни, что я могу вернуться в любой момент, а тогда уже спрошу по-полной! Без всяких скидок! Прощай, бабка! — Я слегка прикоснулся к камню, на секунду высвобождая стрелку из плена, а потом вновь её остановил. Бабка замерла на кровати соляным истуканом, а слезы, льющиеся из её глаз, словно бы превратились в две ледяные дорожки.

Я вышел из комнаты: где ты, Митрофанушка? Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать!

[1] Ряженка — водка, спиртное, выпивка (воровской жаргон).

[2] В цветухи прошпилился — в карты проиграл (воровской жаргон).