Абхазская повесть

23

Тяжелый автобус, волоча за собой облако пыли, подошел к уже знакомой Строгову белокаменной станции Союзтранса. Николай Павлович, отряхиваясь и сплевывая набившийся в рот песок, вылез из машины и сразу же пошел к пристани, надеясь встретить старого рыбака. Но обжигающие лучи солнца разогнали все живое, и берег казался вымершим. Горячий воздух был неподвижен, тяжел. Дышать трудно было. Плотный слой известковой пыли лежал на дороге, домах, деревьях. Хотелось спрятаться от палящего солнца, забраться в холодный, влажный подвал, пить леденящую родниковую воду, от которой стынут зубы.

Постояв на берегу. Строгов вернулся на площадь. Автобус уже ушел в Гудауты, и оживленная несколько минут назад станция была пуста. «Видимо, до вечера здесь никто не появиться», — подумал он и решил зайти к гостеприимному отцу Мелитону. Пройдя по запомнившейся ему дороге, Строгов подошел к винному подвалу и постучал. За дверью послышалось шарканье, дверь отворилась, и Николай Павлович увидел сухонькую фигурку винодела. Прищуривая близорукие глаза и, видимо, не узнавая, он вопросительно смотрел на Строгова.

— Не узнаете, отец Мелитон? — улыбнулся Николай Павлович. Старик, всмотревшись, закивал головой и пропустил Строгова. Пройдя несколько шагов, Николай Павлович остановился, ожидая семенившего за ним монаха.

— Где найти мне Алексея Ивановича, отец? — нарочно назвав Нифонта его мирским именем, спросил Строгов.

— Полюбился он вам? — улыбаясь, спросил монах. — Сейчас пошлю отрока, приведет его сюда.

Он повел Строгова в свою комнату, которая служила ему винодельческой лабораторией, жильем и молельней, и попросил обождать. Но посылать за рыбаком не пришлось. В дверь постучали, и открыв ее, старик увидел Нифонта.

— Легок ты на помине, — сказал Мелитон. — Давешний гость тебя ищет.

Нифонт с озабоченным лицом вошел и поздоровался.

— Нужен ты мне, Николай Павлович, — негромко сказал он Строгову, когда Мелитон отправился за вином, чтобы угостить их.

Строгов выжидательно смотрел на рыбака.

— Выйдем отсюда, поговорим, — продолжал Нифонт и потянул Строгова за рукав к выходу. В дверях он приостановился и обернулся к Мелитону, который уже возвращался с кувшином вина и стаканами.

— Погоди, отец, мы скоро придем.

Выйдя из винницы и пройдя небольшую площадку, они приблизились к широкой каменной лестнице. Окруженная ровными рядами старых кипарисов, она круто уходила от приморского шоссе вверх, к монастырскому собору.

Присев на камне, старик вполголоса сказал:

— Садись, милый, поговорить надо.

Оглянувшись еще раз, он повернулся к Николаю Павловичу и, глядя на него в упор, понизив голос до шепота, спросил:

— Ты большевик, прямо скажи?

В его взгляде были и вопрос, и ожидание, и, как будто, надежда.

Николай Павлович колебался только секунду.

— Да!

— Я так и думал, — с облегчением сказал рыбак. — Ну, так послушай. Вот прошлый раз сказывал я тебе про настоятеля. Что приезжают к нему, яко тати. Вот и ноне приехали двое. Живут там, — старик мотнул головой на блестевшую на солнце шапку собора, — таятся. Днем не выходят. Настоятель третьеводни ночью у них гостевал. А вчерась от него ходок пошел на Псху.

— Ты подожди, Алексей Иванович, давай по порядку, — остановил его Строгов. Он почувствовал, что приезд этих двух неизвестных всколыхнул монастырь, привел в движение какие-то силы, и необходимо выяснить обстановку более подробно.

— Когда они приехали?

— Да в ночь, как мы с тобой расстались!

— Откуда приехали, не слышал?

— Сказывали — из города.

— А примет их не знаешь? — и, заметив, что старик его не понял, он пояснил: — Ну, какие они?

— Один толстый да важный такой. Все себя по лысине гладил. С портфелем. В обращении, видать, строгий. Другой попроще. Веселый такой. А вечор приехал милицейский начальник из Гудаут. Ну, в духане-то они и встретились. Как будто невзначай. Пили, ели, да говорили.

— Как выглядит этот, из Гудаут? — спросил Строгов.

— Да главный там, старый уже, с седой бородой, Гумба по фамилии. Я и подумал: не должен он хлеб-соль есть с такими, как эти, что потайно с настоятелем видаются.

— А о чем говорили, не слыхал?

— Не. Вначале все тихо говорили, а как выпили, все тосты начали подымать, а Гумба все хвалился да грозился.

— Он один приезжал?

— Двое с ним. Тоже такие, как он, милицейские, только молодые.

— И долго были в духане?

— Да часа два, а потом поручкались и обратно.

— Ты сам видел?

— А как же! Главный сильно хмельной был, все сесть в седло не мог.

— Узнаешь, если увидеть придется? — спросил Строгов.

— А как же!

— А откуда ты его фамилию знаешь? — поинтересовался Строгов.

— Как уехали, я у людей спрашивал, они и сказали. Он не впервой сюда заезжал, только ранее в гражданском все больше ходил. Ты шукни в городе, кому следовает. У них дружба-то неспроста, как я считаю.

— Пили где? В ресторане внизу, что ли?

— Эге, там! Где станция автомобильная. Сам заведующий им все подавал. То из кабинету не выходит и с людьми не разговаривает, а тут заместо лакея прислуживал. А ишо говорили, что партийный! — он сокрушенно покачал головой.

— А на Псху кто пошел? — Из монастырских кто-нибудь? — продолжал допытываться Строгов.

— Нет. Тут ден пять тому приехал какой-то отдыхающий. Не здешний, из России. Ходил, хозяйство совхозное смотрел, все удивлялся и хвалил, как тут-де монахи работали. А как стемнело, пошел в домик к настоятелю и заночевал там. А утром ушел на Псху. Настоятель провожатого ему дал.

— Кто с ним пошел?

— Да один из схимников. Там в пещерах их много.

— Ну? А кормит их кто?

— Что нужно схимнику-то? Вода да фрухта. Этого там много. А сухарей верующие принесут.

— Разве они там есть?

Нифонт посмотрел на Строгова с удивлением.

— А то как же. На их век хватит!

— Ну, а ты сам на Псху был? — спросил Николай Павлович.

— Бывал. Еще когда монастырь был, хаживал. А в прошлом годе — я уж в мир ушел — позвали меня. Настоятель просил помочь. Груз какой-то переносили. Не знаю, что там было, все тяжелое. В брезентовых мешках уложено плотно, зашито наглухо и плечевые ремни приторочены. Шло нас к перевалу восемь человек, все крепкие да сильные. Дорога туда хоть не дальняя, а трудная. Всю ночь шли. Раньше ходили через хребет, до селения, а в тот раз дошли только до вершины, оставили те мешки на перевале и назад воротились.

— А с грузом кто остался?

Старик пожал плечами.

— Да никто. Мешки в кустах положили, рядом с тропою, ветками прикрыли, посидели, отдохнули, да и назад.

— Да что в них было-то? Неужели не поинтересовался? — с досадой допытывался Строгов.

— Нет. Мне ни к чему, — сказал Нифонт.

— Ну ладно! А теперь скажи, почему ты мне все стал рассказывать про настоятеля и прочее? — полюбопытствовал Строгов.

Старик насупился.

— Почему да почему? Люди они не наши, неладное что-то у них там затеяно. Нам все видно.

— А почему же ты догадался, что я большевик? — продолжал допрашивать Николай Павлович.

Нифонт в ответ хитро улыбнулся.

— Ты думаешь, наш брат ничего не понимает? Давеча, как ты меня спрашивал про то, про другое, я заприметил — неспроста это. Даром, что ли я столько годов на свете живу? Молод ты еще, Николай Павлович, меня, старика, провести.

Строгов рассмеялся.

— Ну вот хорошо, Алексей Иванович. Тогда не будем таиться. Ты вспомни, кто с тобой ходил. И расскажи все, что про Псху знаешь. — Он наклонился к рыбаку: — Может быть, нам с тобой сходить туда придется! Только про наши разговоры и про меня — молчок.

— Что ж я, не понимаю, что ли? — обиделся старик.

Отец Мелитон несколько раз выходил из винницы. Поглядывая на сидевших у парапета и потоптавшись в дверях, он пакачивал головой и, сутулясь, уходил обратно.

Солнце быстро приближалось к горизонту, готовое коснуться потемневшей воды, зажечь ее и после короткой вспышки потухнуть, а Строгов и старик все сидели на камнях и говорили, говорили.

Беседа была интересной. Николай Павлович все время что-то записывал в свой блокнот.