Агнес

16

Когда я на следующее утро проснулся, Агнес уже не спала. Она сказала, что ей нехорошо, и попросила принести воды. После того как она попила, настроение ее улучшилось. Зевая, она потягивалась в своем спальном мешке, а я сидел перед ней на корточках и смотрел на нее. Только теперь я увидел, что лицо ее из-за вчерашнего падения было поцарапано.

— Ты выглядишь как дикарка, — сказал я, а она обхватила меня обеими руками и привлекла к себе.

— Залезь-ка в мой мешок и подлечи меня, — предложила она.

В палатке было холодно, изо рта у нас шел пар, но нам не было холодно. Мы расстегнули мешки, один положили вниз, другим накрылись.

— Ты уверен, что никого поблизости нет? — спросила Агнес.

А потом палатку осветило солнце, в ней стало совсем светло, и Агнес быстро согрелась. Когда мы наконец выползли наружу, было так тепло, что она разделась и стала мыться в холодной озерной воде. А потом мы снова предались любви, прямо на песчаном берегу, и она снова плескалась, мне тоже пришлось вымыться, потому что я был весь в песке.

— Под открытым небом нагота неотразима, — сказал я.

— Пожить бы так, — произнесла Агнес, — нагими и среди природы.

— И ты не боишься раствориться в природе? Исчезнуть?

— Нет, — ответила она и брызнула на меня водой, — сегодня нет.

Мы оставили озеро и двинулись дальше через лес. Мы попали в длинную долину, где наткнулись на старые, ржавые рельсы. Идти по бывшей железнодорожной колее было легко. Долина стала шире, по сторонам от колеи стояли полуразвалившиеся деревянные дома. Мы стали ходить между ними.

— Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы от них не осталось никаких следов? — спросила Агнес.

— Не знаю. Все зарастает, но внизу всегда что-нибудь остается. Осколки посуды, проволока.

Двери домов были заколочены досками, на которых еще виднелись надписи, запрещавшие заходить внутрь. Когда мы вошли в небольшой сарай, одна из стен которого обвалилась, мимо нас с громким криком пролетела большая птица. Мы испугались. На земле разлагались трухлявые доски развалившейся стены. Внутри, там где сарай примыкал к дому, лежала куча сухих листьев. Рядом был круг закопченных камней, маленький очаг. Повсюду на земле валялись пустые ржавые консервные банки и несколько разбитых бутылок.

— Ты думаешь, здесь кто-нибудь еще живет? — спросила Агнес.

— Банки выглядят довольно старыми. Но им не полвека. Может быть, это были путешественники, вроде нас…

— Может быть, в этих местах еще живут люди, о которых ничего не известно. Должно быть, сложно все это контролировать.

— Но был бы виден дым, зимой. Его можно заметить с самолета.

— Я бы не хотела здесь ночевать, — сказала Агнес, — я бы чувствовала себя, как в чужом доме. От нашего поколения останется только грязь.

На краю брошенного поселка мы обнаружили развалившуюся церковь. За ней находилось маленькое кладбище. Здесь деревья стояли уже почти так же густо, как и в лесу, поднимавшемся сразу за кладбищем в гору. Большинство надгробий повалилось и в беспорядке валялось на лесной земле. Мы смогли разобрать несколько имен и дат.

— Мертвые не знают, что деревни больше нет, — произнесла Агнес.

— Не хочешь снять это? — спросил я.

— Нет, — ответила она, — на кладбище не снимают.

Она прислонилась к дереву.

— Представь себе, через несколько недель здесь ляжет снег, и несколько месяцев здесь не будет никого, кругом будет тихо и пустынно. Говорят, замерзнуть — красивая смерть.

Мы пошли дальше, прошагали целый день и следующий день тоже провели в пути. Небо покрылось тучами, и мы были рады, что утром третьего дня наконец вышли назад к стоянке. По дороге домой Агнес спала. За Индианаполисом полил дождь, дождь продолжался, когда мы въехали в Чикаго.