Агнес

25

Агнес открыла в халате. Она была очень бледной. Она пригласила меня войти, и я пошел за ней в комнату. Она снова легла. Какое-то время я молча сидел рядом, потом спросил:

— Ты больна?

— Я потеряла ребенка, — тихо ответила она.

Мне как-то совсем не приходило в голову, что такое может произойти. Я испытал облегчение и стыдился этого.

Агнес улыбнулась и сказала:

— Тебе бы надо радоваться. — Но цинизм ей не давался. — Никто не виноват, — продолжала она, — врач сказал, что на каждые успешные роды приходится один выкидыш.

— Ты сможешь рожать? — спросил я.

— Да, — ответила она, — но мне придется принимать гормоны, если я снова забеременею.

— Мне очень жаль, — произнес я.

Она села и обняла меня.

— Мне тебя не хватало, — сказала она. И начала плакать. — Он был шесть сантиметров в длину, сказал врач.

— Когда это случилось?

— Я была три дня в клинике, — ответила Агнес. — Они сделали чистку. Зародышевый материал, сказал доктор. Чтобы не было инфекции. Он был нежизнеспособен. Зародышевый материал.

Я остался на ночь с Агнес, лежал одетым рядом с ней на матрасе и не мог заснуть. Я хотел почитать, но не смог найти ничего, кроме поэтической антологии Нортона и нескольких проспектов. Купоны, позволявшие купить арахисового масла или упаковку хлопьев на десять центов дешевле, были аккуратно вырезаны. Я налил себе стакан апельсинового сока. Кухня была такой чистой, словно ей никогда не пользовались. Холодильник был почти пустым. Я заглянул в шкафы. Среди моющих средств я наше пару резиновых перчаток, на которых фломастером было написано: «Кухня». Из любопытства я пошел в ванную и обнаружил там в шкафчике такую же пару перчаток с надписью: «Ванная». Рядом была стопка пестрых махровых салфеток. Самая верхняя — старая и застиранная, на ней вышито: «Агнес». Я вернулся в комнату. Из ниши, в которой лежал матрас, доносилось бормотание, Агнес ворочалась во сне. Я присел к ее письменному столу, открыл наугад один из ящиков. В старой коробке лежали письма и открытки, рассортированные по отправителям. На каталожных карточках было написано: «родители», «бабушка и дедушка», «дядя и тетки», «Синди». «Герберт».

Была и карточка с моим именем, но за ней было пусто. Я только однажды послал Агнес ничего не говорящую открытку из Нью-Йорка, и ее я видел на кухне, прилепленной на холодильник.

Я вынул из коробки стопку писем Герберта. Сверху лежало несколько открыток, потом шли письма, потом снова открытки, а в конце были два новых письма, последнее очень толстое и, судя по чикагскому штемпелю, пришедшее несколько дней назад. Я заглянул в конверт, не вынимая письма, и прочел: «Дорогая Агнес»… Я сложил письма обратно в коробку и уселся на стуле у окна. В какой-то момент я заснул.

Утром Агнес стало немного лучше, и она встала, чтобы позавтракать.

— Боюсь, ты меня тогда неправильно поняла, — сказал я. — Потом я долго думал об этом. Пытался тебя разыскать.

— Дело не в том, что ты сказал. А в том, что ты оставил меня одну. Что ты просто сбежал.

— Если ты хочешь ребенка…

— Ты не хочешь его по-настоящему. Но теперь это уже роли не играет.

— Может быть, потом, — предположил я.

— Да, — согласилась Агнес, — быть может, потом.