Все случилось очень быстро. Мы целовались в коридоре, потом в комнате. Агнес сказала, что еще никогда не спала с мужчиной, но, когда мы вошли в спальню, она была очень спокойна, разделась и осталась так передо мной. Она вела себя непринужденно и наблюдала меня с серьезным интересом. Она была удивлена моей бледностью.
Мы не выключали свет, и он продолжал гореть, когда мы заснули, уже глубокой ночью. Я открыл глаза, когда уже светало. На фоне матового четырехугольника окна я увидел силуэт обнаженной Агнес. Я встал и подошел к ней. Она приоткрыла маленькую боковую створку и просунула руку в узкую щель. Мы вместе смотрели на руку, двигавшуюся снаружи, будто она была сама по себе.
— Я не могла открыть окно.
— В квартире кондиционер…
Мы молчали. Агнес медленно вращала руку.
— Я почти гожусь тебе в отцы, почти, — произнес я.
— Но ты мне не отец.
Агнес втянула руку обратно и повернулась ко мне:
— Ты веришь в жизнь после смерти?
— Нет, — ответил я, — все было бы как-то… бессмысленно. Если бы это продолжалось и потом.
— Когда я была маленькой, мои родители каждое воскресенье брали меня с собой в церковь, — сказала Агнес, — но я с самого начала не могла поверить. Хотя мне этого иногда хотелось. У нас в воскресной школе была учительница, маленькая, уродливая, что-то у нее было не в порядке. Она волочила ногу, если не ошибаюсь. Однажды она рассказала нам, что ребенком она как-то потеряла ключ. Родители были на работе, и она не могла попасть домой. И тогда она помолилась, и Бог показал ей, где ключ. Она потеряла его, пока шла из школы домой. Я тогда тоже иногда молилась, но каждый раз начинала словами: «Боже милостивый, если ты есть на самом деле». Гораздо чаще я сама себе давала задания и загадывала: если смогу простоять четверть часа на одной ноге или пройду сто шагов с закрытыми глазами, тогда то, что я загадала, сбудется. Я и сегодня иногда ставлю свечку, заходя в церковь. За умерших. Хоть и не верю в это. Ребенком я все думала, почему же учительница волочит ногу, если Бог ее любит. Это же несправедливо.
— Быть может, есть что-то вроде вечной жизни, — проговорил я, закрывая створку окна. Тихие ночные звуки замолкли, и узость окружавшего нас пространства стала осязаемой. — В какой-то форме мы все живем после смерти. В памяти других людей, наших детей. И в том, что мы создали.
— Ты поэтому пишешь книги? Потому что у тебя нет детей?
— Я не хочу жить вечно. Совсем наоборот. Я бы хотел не оставлять следов.
— Неправда, — возразила Агнес.
— Пойдем ляжем, — сказал я, — еще слишком рано.