— Ты написал концовку? — спросила Агнес на следующее утро. Ей было несколько лучше, но она охрипла и жаловалась, что ей больно глотать.
— Я еще не закончил, — ответил я.
Агнес встала к завтраку, но сразу же после этого легла снова. Позвонила ее мать. Я снял трубку. Я еще ни разу не говорил с родителями Агнес, никогда о них и не думал. Похоже, все общение Агнес с ними сводилось к редким телефонным разговорам.
Я принес телефон ей в спальню. А когда вернулся в гостиную, то услышал, как она говорила:
— Друг, пришел меня навестить. Я немного простудилась.
Когда она положила трубку, я пошел к ней.
— Твои родители ничего не знают обо мне? — спросил я.
— Ты подслушивал?
— Просто я услышал, как ты сказала, что тебя навестил друг.
— Я не слишком много рассказываю им о себе. Не думаю, что это их интересует. Для них любые новости — только повод для беспокойства.
— Из-за меня?
— Из-за всего. Они почти ничего не знают обо мне.
— Это потому, что они живут во Флориде?
— Мать хотела остаться со мной, но отец… Я сказала, что не буду приезжать к ним туда. И не ездила.
— Ты сурова.
— По отношению ко мне они тоже поступили сурово, когда уехали. Теперь они мне больше не нужны, а им я не нужна. Они еще появятся…
— Откуда у них мой номер?
— Звонки ко мне автоматически переводятся сюда.
До сих пор никто не звонил Агнес. Я пошел в кабинет. Я решил забыть о том, что написал вчера и придумать новый финал. Но я не стал стирать старый текст, а сохранил его в компьютере под названием «Финал-2». Как только начал писать, я почувствовал облегчение и полагал, что смогу исправить то, что натворил вчера. Я писал более осознанно, чем обычно, и быстрее, я знал, к чему стремлюсь, и выбирал кратчайший путь.
Я описал праздничные дни ровно так, как они прошли, только без отчуждения между Агнес и мной, без ее рыданий и без подарка Луизы. Я писал о замечательной неделе между Рождеством и Новым годом. Мы вместе готовили, гуляли, тепло одетые, по заснеженному парку Гранта, зашли в планетарий Адлера, где Агнес объясняла мне расположение звезд, в библиотеку, где искали старые рождественские истории.
* * *
Агнес снова была со мной. Теперь мы знали, что созданы друг для друга, и это знание, похоже, помогало ей смириться с потерей ребенка. Ребенок разлучил нас, а его утрата вновь соединила нас. Боль связала нас теснее, чем это делало счастье.
Новый год мы отметит дома. Мы не пошли на крышу, потому что Агнес немного простудилась. Мы сидели у окна и смотрели на вьюгу.
* * *
Я слышал, как Агнес играла в спальне на виолончели. Обычно, когда я пишу, мне мешает любой звук, но теперь я был рад. Я писал почти не раздумывая, но не достигая того опьянения и одновременно сосредоточения, в котором работал еще вчера.
* * *
Мы включили телевизор, чтобы посмотреть прямую передачу новогодних торжеств на Таймс-сквер в Нью-Йорке. Тысячи людей собрались на площади и неотрывно смотрели на огромное яблоко, опускавшееся к ним. Ровно в полночь оно под радостные крики толпы достигло земли. Люди кричали и обнимались. Где-то начали петь, песня вырастала из гама, который постепенно стихал, пока не стало слышно одну только старую песню:
Should auld acquaintance be forgot
And never brought to mind?note 8
В Чикаго было еще только одиннадцать, но и мы с Агнес встали. Мы обнялись и чокнулись за наше будущее, пока люди в Нью-Йорке продолжали петь:
For auld lang syne, my jo,
For auld lang syne,
We'lltakeakissо'kindnessyetForauldlangsynenote 9.
Агнес прекратила играть и вошла в кабинет.
— Мне не хочется, чтобы ты дописывал историю до конца, — сказала она.
— Почему?
— Это что-то нехорошее. Она нам не нужна.
— Но я закончил.
— Правда? — Она была в нерешительности. — У нее хороший конец?
— Да, конечно. Ведь в Америке все истории кончаются хорошо.
Агнес улыбнулась.
— Ты мне прочитаешь? — спросила она.
— Тебе надо лежать, — ответил я.