Агрессия и катастрофа

Это заставило Иодля приняться за изучение вопроса, что и где можно еще взять на других фронтах и бросить в Россию. В докладе по этому поводу он заявил: не может быть и речи о переброске войск из Финляндии, ибо тогда 20-я армия не удержит свой фронт. "Потеря Финляндии означала бы утрату необходимого для войны никеля и предоставление возможности русскому флоту свободного плавания по Балтийскому морю".

Что касается Норвегии, то еще 2 сентября Гитлер отклонил предложение Маннергейма насчет эвакуации германских войск "из-за руды"{1148}. Оттуда нельзя было получить ни одной дивизии. Когда из Норвегии недавно бросили на Восточный фронт 25-ю танковую дивизию, у Фалькенхорста осталась в резерве лишь одна-единственная пехотная дивизия. Если союзники произведут высадку в Норвегии, то, как заявил Иодль, "это будет означать вступление в войну Швеции на стороне англичан и тем самым прорыв всего северного фронта".

Затем Иодль поставил вопрос так: может быть, следует что-либо взять еще из Франции? Но на Западе Европы необходимо иметь в резерве по меньшей мере 7 - 8 подвижных полностью боеспособных дивизий и 4-6 пехотных дивизий, которые сейчас только готовятся. Вывод был столь же плачевным: "Следовательно, сейчас Запад не может передать никаких войск".

Последняя надежда - итальянский фронт. Здесь имелись значительные силы: 17 1/2 дивизий. Но в любую минуту Италия может перейти на сторону Англии и США, и эти дивизии понадобятся для борьбы на Апеннинском полуострове. Наконец, в Юго-Восточной Европе "едва хватает сил, чтобы справиться с партизанами, а при данных обстоятельствах придется еще заниматься разоружением и заменой итальянцев".

Где же выход? Иодль считал, что в будущем создание резервов для Восточного фронта станет возможным только за счет "оставления выдвинутых вперед позиций" - некоторого отвода войск в тыл на других участках "Крепости Европа". Но этого нельзя делать ни в Норвегии, ни во Франции, ни на Балканах. "Только в Южной Италии можно сэкономить силы", - пришел он к выводу. Каким же путем? Поскольку итальянский союзник вот-вот выйдет из войны, Иодль предлагал "разрубить по своей инициативе узел в Италии": немедленно предъявить ей ультиматум о продолжении военных действий. Если она его отклонит, - отвести германские войска из Южной Италии и создать более короткий фронт на Апеннинах. Тогда удастся высвободить 3-4 дивизии. Но их следует перебросить на Балканы. Усиливать Восточный фронт придется за счет Норвегии и путем обмена дивизий, разбитых в России, на полнокровные соединения из Франции{1149}.

Кейтель согласился с мнением Иодля. Но его планы вызвали бурный протест во Франции. Начальник штаба группы армий "Запад" Блюментритт заявил Иодлю:

- Нами с октября 1942 года переданы на Восточный фронт 22 пехотные дивизии, 6 танковых и моторизованных дивизий и на другие фронты еще 19 дивизий. Теперь у нас сил меньше, чем в прошлом году, а обстановка гораздо более угрожающая. Враг это знает. До середины октября, пока по условиям погоды существует угроза вторжения союзников, не может быть и речи об уменьшении сил на Западе{1150}.

Выхода никто найти не мог.

А тем временем советское командование развернуло широкое общее наступление. В середине сентября Манштейн был уже не в состоянии сдерживать натиск. Советские войска выбили группу армий "Юг" с Левобережной Украины и из Донбасса. Красная Армия выходила на 700-километровом фронте к Днепру и Молочной, завершая освобождение Донбасса и почти всей Левобережной Украины.

Опасность полного прорыва фронта заставила наконец германское верховное командование отдать приказ об отходе за Днепр и об отступлении 17-й армии с кубанского плацдарма в Крым, "чтобы высвободить соединения для других задач"{1151}. Стремительно преследуя отходящие гитлеровские армии, советские войска с ходу форсировали на ряде участков Днепр, захватили множество плацдармов и тем разрушили надежды на создание целостной обороны "восточного вала".

Весь южный участок немецко-фашистского фронта снова рушился. Выбора не оставалось. Генеральный штаб вслед за Гитлером в начале октября отложил в сторону тонкие и противоречивые сентябрьские расчеты и пошел на крайние меры. "Принимая во внимание напряженную обстановку на Востоке, - записано в журнале военных действий ОКВ 4 октября, - и в связи с уже длительное время выдвигаемыми соображениями штаб верховного командования 15 сентября в докладе указал, что Восточный фронт должен получить помощь и для этого следует пойти на риск на других театрах военных действий"{1152}. Было окончательно решено очистить Южную Италию и отступить к северу, в Апеннины, на более короткие подготовленные позиции "Бернгард" и "Монте Кассино". Высвобожденные таким образом войска предполагалось срочно направить на Восточный фронт. Танковые дивизии на итальянском фронте заменялись пехотными, а на место свежих дивизий из Италии Цейтцлеру предстояло направить в Апеннины разбитые войска с Днепра.

Так Красная Армия облегчила вступление англо-американских войск в Италию и продвижение до ее центральных районов. К середине ноября союзники достигли нового рубежа немецкой обороны по реке Сангро.

5 октября Кейтель пришел к выводу: угроза вторжения союзников во Францию в этом году миновала, и поэтому необходимо послать с Запада на Восток еще до наступления распутицы четыре дивизии{1153}. В итоге с октября и до конца года Восточный фронт получил из Италии и Франции семь танковых и пять пехотных дивизий{1154}.

Наконец гитлеровское верховное командование разобралось, что вряд ли угрожает высадка англо-американских соединений на Балканах. 27 ноября Гитлер объявил:

- У меня сложилось впечатление, что западные державы следующий удар нанесут не из Италии, а из Англии. Действий против Балкан вряд ли можно ожидать до весны, если англо-американцы вообще их еще планируют.

Сразу же на Восточный фронт двинулся из Греции эсэсовский танковый корпус{1155}.

Рассеялись в прах новые иллюзии, пришлось одним ударом покончить со всякими попытками сохранить какую-то видимость равновесия сил на бастионах "Крепости Европа", которую ОКВ старалось поддерживать в течение всего 1943 г. Кризис стратегии приобретал все большую остроту.

Новые войска, прибывающие на Восточный фронт из Италии и Франции, должны были вернуть обратно Донбасс и другие промышленные и сырьевые центры Левобережной Украины. "Я перебросил дивизии с Юга и Запада на Восток, - писал Гитлер в приказе от 29 октября, - чтобы разбить силы противника, прорвавшиеся через Днепр по обе стороны Кременчуга, массированным контрнаступлением, которое, по возможности, должно начаться 10 ноября. Это наступление приведет к решающему изменению обстановки на всем южном участке фронта"{1156}. Кривой Рог, Никополь, Запорожье - здесь прежде всего следовало добиться успеха, и здесь гитлеровцы оказывали той глубокой осенью особенно упорное сопротивление советским войскам.

Интересы экономики продиктовали стратегии даже место ввода новых резервов и районы главного сопротивления. Но "решающего изменения обстановки" не произошло. Яростные немецкие контрудары в конце октября отразили войска 2-го Украинского фронта под командованием генерала Р. Я. Малиновского. Надежды вернуть Донбасс и среднее течение Днепра в ноябре окончательно развеялись.

Одновременно тревожные взоры генерального штаба обращались к Крыму, потеря которого означала бы утрату черноморских позиций. В "Вольфшанце" все понимали: судьба Крыма меньше всего зависит от стянутой туда pазбитой 3-й румынской армии - все должно решиться в Северной Таврии и низовьях Днепра, где новоиспеченная 6-я немецкая армия с большим трудом удерживает свои позиции под натиском войск 4-го Украинского фронта генерала Ф. И. Толбухина.

В Бухаресте по этому поводу не питали никаких иллюзий. Когда германский представитель при румынском командовании генерал Ганзен поздно вечером 26 октября прибыл к Антонеску, он стал свидетелем доклада начальника румынского генерального штаба о положении в Крыму. Только что из Симферополя прибыло донесение командующего 3-й армией Думитреску: "Положение немецкой 6-й армии следует рассматривать как очень неблагоприятное". Эта немецкая армия прикрывала Крым с севера. Складывался план оставления Крыма.

Антонеску, выслушав своего начальника штаба, сказал: - Если Крым будет отрезан, то оборонять и снабжать его морем станет невозможно. Там совсем нет резервов, оборона растянута. Я понимаю значение Крыма, но второго такого удара, как под Сталинградом, не могу допустить{1157}.

Ганзен, вернувшись к себе, немедленно отправил телеграмму в "Вольфшанце". Рано утром 30-го особый курьер на специальном самолете доставил письмо Гитлера Антонеску. "Значение Крыма как важнейшего опорного пункта для, авиации против румынских нефтяных районов и как исходного плацдарма против румынско-болгарского побережья является чрезвычайным и оправдывает решение оборонять полуостров так долго, как это только будет возможно". Поэтому Крым необходимо удерживать "при всех обстоятельствах и всеми средствами". 6-й армии будут даны силы, и положение будет снова восстановлено. 6-я армия должна в любом случае устоять, чтобы обеспечить подходы к Крыму{1158}. Фюрер обещал усилить сухопутную, морскую и воздушную оборону полуострова и призвал Антонеску обратиться к войскам с требованием "до конца выполнить долг".

Румынский диктатор согласился, он не уйдет из Крыма.

Но войска генерала Ф. И. Толбухина прорвались к Мелитополю, вышли к низовьям Днепра. Самые мрачные прогнозы Антонеску очень скоро подтвердились. Судьба отрезанной в Крыму группировки теперь не вызывала сомнений.

Новое сражение - в районе Киева - закончилось победой войск 1-го Украинского фронта под командованием генерала Н. Ф. Ватутина и освобождением столицы Украины. В контрнаступление Манштейн бросил шесть танковых и моторизованных дивизий и до 25 ноября несколько ослабил кризис. Вырвать инициативу он не смог, тем более вернуть Киев. Лишь в конце декабря здесь ему удалось в тяжелых боях прикрыть брешь.

Так, в конце 1943 г. вновь обнаружилась иллюзорность многих планов гитлеровского верховного командования. Оно не только не смогло ослабить Советский Союз или вырвать у Красной Армии стратегическую инициативу, но потеряло важнейшие области Украины, не оправдав надежд промышленных вождей третьего рейха. Оно терпело решающее поражение от Красной Армии и поэтому не смогло удержать юг Италии. Оно везде разбросало силы и нигде не имело их в достаточном количестве, чтобы удержать "Крепость Европу", потрясаемую мощными ударами советского наступления, нарастающими волнами сопротивления европейских народов и давлением англо-американских армий.

Союзникам Гитлер уже совершенно не верил. Начиная с сентября 1943 г. под личиной дружественных отношений германский генеральный штаб энергично готовит военную оккупацию Румынии и Венгрии.

По всеобщему признанию, на Восточном фронте отныне исключались серьезные наступательные операции. "Враг диктовал мероприятия"{1159}, - кратко, но выразительно констатирует В. Хубач. "Но в упорной эластичной обороне, продолжает он, - разумеется, ценой дальнейшей потери пространства все-таки оказалось возможным сохранить сплошной фронт"{1160}. На отдельных участках контрудары замедляли развитие наступления Красной Армии. В центре германскому командованию удалось после потери орловского плацдарма и отступления армий группы "Центр" под ударами Калининского и Западного фронтов ценой крайних усилий приостановить натиск советских войск.

Везде зияли бреши, но военное руководство считало, что еще не все потеряно. 8 ноября в Мюнхене Гитлер потребовал: дать фронту дополнительно по меньшей мере миллион человек. Прочесать весь тыл. Мобилизовать всех, кого возможно.

V

Приближался час решения судьбы главного, самого давнего и, казалось, верного союзника третьего рейха - Италии. В гитлеровской ставке давно с тревогой и злобой следили за быстрым развитием антинемецких тенденций в Риме.

Еще в первых числах июля Кейтель потребовал полного подчинения военных сил Италии германскому командованию: единому руководству англосаксов нужно противопоставить, уверял он, "твердое и единое руководство держав оси в районе Средиземного моря"{1161}. Генштабисты старались "мыслить политически": необходимо провести в Италии "вторую фашистскую революцию" - чистку генералитета, отставку "Командо Супремо", арест всех антифашистских элементов - "и тогда германо-итальянская коалиция укрепится". Немецкий генерал Роммель должен стать единоличным командующим в районе Средиземного моря. Муссолини целиком поддерживал политиканов из "Вольфшанце" и предлагал для борьбы с нарастающим антифашистским движением ввести в Италию крупные германские силы. Какой же бесполезной была солдафонская "политика" гитлеровского генерального штаба! В ее арсенале не имелось никаких других средств и понятий, кроме: усиление террора или прямая оккупация. Но вариант "усиление террора" уже не подходил для Италии в качестве средства разрешения многих сложных социальных и военных проблем в период глубокого кризиса фашистской системы и всего блока агрессоров.

Народное движение в Италии стало мощной преградой на пути гитлеровской диктатуры. Германское командование не смогло направить в Италию достаточного количества войск - все, что высвобождалось в Европе, поглощал Восточный фронт. ОКВ до поры до времени не рискнуло формально установить германский военный режим в Италии и создать "единое командование" в Средиземноморском бассейне. Ожидаемое, как предлагали нацистские стратеги, "дружественное подчинение готовых к борьбе итальянцев руководству Роммеля" не состоялось.

Генеральный штаб сухопутных сил предвидел следующие последствия вероятного выхода Италии из войны: "Борьба с 30-35 крупными соединениями англосаксов, обеспечение линий снабжения протяженностью 900 км в условиях возможного воздействия на них итальянцев, принятие на себя обеспечения транспортной сети, охраны побережья от Марселя до Родоса (3500 км) и покорение Западных и Южных Балкан. Для этого потребуется намного больше сил, чем выставлено сейчас".

Смещение 25 июля Муссолини, а затем его арест, несмотря на успокаивающие заявления нового главы правительства Бадольо о продолжении войны на стороне Германии, означали, что до распада союза осталось пять минут. Это привело германское военное руководство к отчаянному решению: еще одной авантюрой попытаться спасти разваливающуюся коалицию.

Гитлеровской разведке удалось 29 июля в 1 час ночи подслушать переговоры по радио между Рузвельтом и Черчиллем о предстоящем выходе Италии из войны{1162}. Рузвельт взял на себя обязанность обратиться к Виктору-Эммануилу. "Тем самым, - делала вывод разведка, - было получено несомненное доказательство, что в настоящее время ведутся тайные переговоры англичан и американцев с Италией"{1163}. Когда 6 августа представители правительства Бадольо попросили Риббентропа и Кейтеля освободить Италию от союзнических обязательств, все стало предельно ясным.

Заранее осведомленное такими путями гитлеровское командование начало быстро и решительно действовать против своего недавнего союзника номер один (союзы никогда не мешали гитлеровскому руководству иметь тайные планы войны с любым своим "другом"). В действие вступал ранее составленный генеральным штабом оперативный план "Аларих" - план переброски в Италию соединений из Франции. 2 августа Кейтель отдал так называемую директиву "Ось" - расчет предварительных мероприятий по захвату ключевых позиций Италии{1164}. Под разными предлогами немецким войскам удалось проникнуть через германо-итальянскую и франко-итальянскую границы в Северную и Центральную Италию и установить параллельно с итальянцами охрану перевалов и железнодорожных сооружений.

Еще 31 июля на Бреннерский перевал двинулись немецкие войска, возглавляемые отрядом танков "тигр". Марш через перевал продолжался несколько суток, и вскоре ключевые позиции Северной Италии оказались под немецким контролем{1165}.

Мощное выступление антифашистских сил страны, начавшееся после свержения Муссолини, заставило правительство Бадольо убыстрить контакты с союзниками. В первой половине августа итальянский представитель вел переговоры в Лиссабоне, затем в Сиракузах, где заявил представителям западных держав о готовности нового итальянского правительства принять условия капитуляции и о боязни, что немцы немедленно применят силу. Все переговоры происходили под пристальным взглядом германской разведки.

3 сентября в Сиракузах, в присутствии генералов Эйзенхауэра и Александера генерал Беддел Смит и представители итальянского правительства Кастеллано и Монтенари подписали итало-англо-американское перемирие. В тот же день германские агенты сообщили генеральному штабу, что в 17 часов 4 сентября "Командо Супремо" передало штабу итальянских военно-воздушных сил открытым текстом телефонограмму: "Итальянские мирные просьбы англичанами в общем и целом приняты". Агентура генштаба находилась в курсе всех контактов итальянцев. Она дала сведения о предложении американцев высадить в Риме воздушнодесантную дивизию, чтобы помочь итальянским частям в борьбе с двумя подтянутыми к столице немецкими дивизиями. Из ставки Гитлера немедленно последовал приказ, и оба римских аэродрома оказались в немецких руках.

В германской ставке знали также о тайном прибытии в Рим из Сицилии на итальянском корвете американской военной миссии: генерала Тэйлора и полковника Гардинера и об их встрече с Бадольо. В "Вольфшанце" знали, что американские представители тайно прожили сутки в городе, ездили по его улицам в сопровождении итальянского офицера, помогавшего им пробираться через посты. Чтобы их не приняли за шпионов, они не снимали формы - их выдавали за пленных американских летчиков. В ставке Гитлера знали также, что Бадольо заявил Тэйлору: "Мы - друзья союзников, и только ждем благоприятного момента, чтобы протянуть им руку"{1166}.

Эта осведомленность о всех действиях своего бывшего союзника и о сроках капитуляции позволила гитлеровскому командованию заблаговременно подвести войска к важным районам и вечером 8 сентября начать быстро и повсеместно разоружение итальянских частей таким образом, чтобы англо-американские войска не смогли им помочь. Выход Италии из войны был объявлен "предательством". Разделенная на две части страна стала теперь ареной ожесточенной борьбы.

Когда 13 октября правительство Бадольо объявило войну Германии и когда в тот же день союзные державы признали Италию воюющей стороной, коалиционные проблемы германского генерального штаба еще больше упростились: итало-германский союз, несмотря на образование новой итальянской фашистской республики, фактически, на деле прекратил существование и вместе с ним своеобразным путем исчезли так и не решенные генеральным штабом проблемы коалиционной стратегии двух самых давних партнеров фашистского блока.

Теперь германское военное руководство стояло перед необходимостью организации борьбы с англо-американскими экспедиционными силами и со своим недавним союзником.

Правда, и сейчас на очень мрачном фоне появлялись свои маленькие радости. Так, генеральный штаб сухопутных сил с особым удовлетворением отмечал, что "благодаря принятым мерам" на севере удалось разоружить итальянские войска за 24 часа, встретив лишь незначительное сопротивление. 82 генерала, 13 тыс. офицеров, 402 тыс. унтер-офицеров и солдат сложили оружие{1167}. К концу месяца 183 тыс. бывших союзников отправились в рейх, но теперь уже в качестве военнопленных.

В то же самое время США и Англия решили использовать перспективу "вывода Италии из войны без особого кровопролития"{1168}. Они вновь отложили срок вторжения в Западную Европу. Квебекская конференция двух западных союзников (середина августа 1943 г.) перенесла открытие второго фронта лишь на 1 мая 1944 г. Ближайшие усилия сосредоточивались в Италии. Другими словами, как стало ясно, "союзнический долг, призывавший к созданию подлинного второго фронта во имя скорейшего разгрома фашистской Германии и сокращения сроков войны, был и на этот раз забыт ради собственных интересов правящих кругов"{1169}. Нацисты еще раз получили неоценимый для них выигрыш: целых 9 месяцев для укрепления обороны на Западе. И это в условиях, когда они сами признавали неспособность отразить вторжение союзников.

19 октября начальник отдела иностранных армий Запада генерального штаба сухопутных сил письменно сообщил Варлимонту свое мнение о соотношении сил на Западе: англо-американские войска располагают 43 крупными, сильными дивизиями, предназначенными для высадки во Францию, в том числе 14 танковыми. Им противостоят 26 немецких соединений. Противник будет иметь превосходство в воздухе и снабжении. И если первоначально немцы еще смогут держаться, опираясь на прибрежные укрепления, то, "когда американцы подведут новые дивизии, картина изменится для нас к худшему"{1170}.

Тот факт, что вопреки взятым обязательствам США и Англия не произвели высадку во Франции и в 1943 г., вновь позволил германскому генеральному штабу улучшить к концу года положение на советско-германском фронте.

4 октября 1943 г. штаб оперативного руководства выразил мнение, что, поскольку "в этом году уже нельзя ожидать большого наступления на Западе", можно "сделать еще многое для стабилизации положения на Востоке"{1171}. Он предложил взамен целого ряда разгромленных Красной Армией на Восточном фронте дивизий послать из Франции свежие соединения. Сразу же на Восток двинулись четыре дивизии. А 18 октября Иодль потребовал "высвободить дополнительные силы для Восточного фронта, ибо даже при отводе группы армий "Север" Восточный фронт имеющимися там в настоящее время силами невозможно стабилизировать"{1172}. И вот через два дня последовал приказ Гитлера немедленно перебросить с Запада на Восток ряд отборных дивизий, в том числе 25-ю танковую, "Лейбштандарт Адольф Гитлер"{1173} и 1-ю танковую дивизию с Балкан{1174}.

Таким образом, поняв, что им не грозит второй фронт, гитлеровцы осенью 1943 г. бросают лучшие силы из Франции против Красной Армии. Политика США и Англии в 1943 г. объективно вела к затягиванию войны

После Сталинграда и Курска, когда сокрушительные поражения в России коренным образом повернули ход войны, когда в Северной Африке, Италии события пошли совсем не так, как предсказывалось, когда немецкие города оказались под ударами авиации союзников, все здравомыслящие немцы стали понимать: впереди поражение.

"Самое позднее в конце 1943 г., - писал впоследствии Гальдер, - стало вполне ясно, что война в военном отношении проиграна"{1175}. Для многих это стало ясным раньше.

"Труднейшая задача руководства в настоящее время заключается в том, говорил Иодль в ноябре 1943 г., выступая перед гаулейтерами в Нюрнберге, чтобы сделать такое распределение сил на всех театрах войны, при котором мы были бы достаточно сильными там, где противник начнет дальнейшее наступление". Но именно такая проблема, как убедительно показал 1943 г., оказалась неразрешимой.

Чем же могли компенсировать нацистские стратеги экономические, моральные и военные провалы? "Как когда-нибудь окончится эта война, - говорил далее Иодль, - этого наперед не может сказать ни один человек". Но Германия победит, "потому что мы должны победить, ибо в противном случае это означало бы, что мировая история потеряла разум"{1176}. Виновата история!

Геббельс в конце 1943 г. начал ломать голову над проблемой выхода Германии из войны. 10 сентября 1943 г. его срочно вызвали в ставку Гитлера по весьма печальному поводу: пришло сообщение о капитуляции Италии. В этот день, видимо, под впечатлением невеселых бесед в ставке, Геббельс записал в своем дневнике о возможных мирных переговорах. "Теперь, конечно, постепенно выплывает вопрос, куда мы должны сначала повернуться, в сторону Москвы или в сторону англо-американцев. Наконец мы должны понять, что очень тяжело справиться с обоими противниками"{1177}.

В Растенбурге он понял: над Гитлером висит кошмар поражения на Востоке. Кроме того, фюрер обеспокоен угрозой высадки союзников на Западе.

"Прежде всего дело состоит в том, что нет никакого представления, какие Сталин еще имеет резервы. Я очень сомневаюсь, можем ли мы при этих обстоятельствах высвободить дивизии с Востока для других европейских театров военных действий"{1178}.

Гитлер в беседе тем же вечером, согласно записи Геббельса, заявил: "Англичане, без сомнения, ни при каких условиях не хотят большевистской Европы... Если они поймут... что имеют перед собой выбор только между большевизмом или сговорчивостью национал-социализма, они без сомнения выберут второе. ...Черчилль сам старый антикоммунист, и его сотрудничество с Москвой покоится сегодня только на соображениях целесообразности".

Считая возможными какие-то переговоры, несмотря на все безмерные злодеяния, совершенные ими, Гитлер и Геббельс всерьез рассуждали с кого же начать, ибо "рано или поздно перед нами возникнет вопрос примкнуть к одной или другой стороне. Германия еще никогда не добивалась успеха в войне на два фронта; и теперь ей также не хватит надолго сил".

23 сентября Геббельс снова появился в ставке Гитлера. После беседы на утренней прогулке он заключил, что фюрер пессимистически оценивает возможность мирных переговоров как с одной, так и с другой стороной. "Фюрер не думает, что в настоящее время можно чего-либо достигнуть на пути переговоров"{1179}.

Вечером Геббельс был единственным гостем фюрера на чаепитии. Оба размечтались. Они стали чувствительно говорить о мире и его благах. "Как было бы прекрасно, - поверил их общие думы страницам дневника Геббельс, - снова суметь вернуться в круг актеров, опять как-нибудь вечером пойти в театр и в общество германских художников"{1180}. Да, совершив безмерные преступления, они вздыхали о тихих радостях. Но до конца оставалось не так уж много.

Грандиозные сражения 1943 г. стали важнейшим этапом на пути к победе антигитлеровской коалиции над фашистским блоком. Советский Союз в 1942-1943 гг. добился перелома в ходе борьбы. Стратегическая инициатива, захваченная Красной Армией в битве под Сталинградом, оставалась в ее руках вплоть до полного разгрома фашистской Германии. В связи с провалом наступления под Курском, в ходе которого 30 гитлеровских дивизий потеряли от 50 до 75% личного состава, немецко-фашистская армия вынуждена была перейти к обороне на всем советско-германском фронте.

Летне-осеннее наступление Красной Армии, продолжавшееся пять месяцев, привело к изгнанию захватчиков с Левобережной Украины, освобождению Донбасса, части Российской Федерации, Белоруссии. Безвозвратные потери сухопутных сил вермахта превысили 1400 тыс. человек.

Наступал завершающий период войны.

... Третий рейх подводил итоги 1943 г. Что могли сказать нацистские заправилы немецкому народу о ходе войны и перспективах? Только ложь. И обманывая ежедневно, беспрестанно, они требовали от немцев новой крови, новых крайних усилий. В рождественскую ночь Геббельс разглагольствовал по радио, заклиная "верить в предстоящую победу нашего оружия". Предновогодние военные обзоры пропаганда использовала для фальшивых оценок только что проигранных битв, надеясь вселить дух оптимизма в сознание обреченных на фронте и бедствующих в тылу. "Случай со Сталинградом, - заявила 30 декабря "Фёлькишер беобахтер", - не был признаком даже начинающегося германского ослабления, но важным толчком к тому, чтобы немецкий народ определил свое решение бескомпромиссно вести "тотальную войну"". В последний день уходящего года нацисты бросили призыв ко всей. Германии: "непоколебимо - с боевой решимостью - к несомненной победе". А когда утром 1 января 1944 г. миллионы немцев открыли газеты, то увидели на первых полосах огромными буквами: "Лозунг фюрера на 1944 год: борьбой и жертвами быть достойными победы!" Ставка Гитлера сообщила народу: "национал-социалистское руководство полно решимости вести эту борьбу с крайним фанатизмом и до последней возможности".

И третий рейх еще полтора года продолжал борьбу с безумным ожесточением, стараясь ценой новых миллионов жертв продлить ненавистное народам господство нацистского режима.

Но набат возмездия звучал все более грозно.

В новогоднюю ночь 1944 года Красная Армия уже наступала на землях Правобережной Украины, нацеливая удары все дальше к Западу.

Глава седьмая. Под сокрушительными ударами

Неумолимо - к катастрофе

I

Война вступила в пятый год. Гигантские сражения сотрясали мир. Все напряглось до предела, и все плоды рук человеческих без остатка бросались в пламя войны. Казалось, горело все: суша, вода, воздух и человеческие сердца. Бушующий вихрь продолжал испепелять в своем смертельном круговороте миллионы жизней, тысячи городов, непреходящие ценности культуры. Но если свободолюбивые народы приносили жертвы во имя победы над чудовищным злом и спасения будущего, то фашизм будущего не имел. Колоссальные потери Германии были жертвами напрасными, не нужными никому, кроме преступного режима, как будто задумавшего превратить последний акт разыгранной им трагедии в кровавое пиршество, на котором гибель третьей империи сопровождалась бы всеобщей гибелью.

История сжалась. Дни наполнялись событиями месяцев, а месяцы - лет. На Германию обрушивались могучие удары. Они развеяли в прах все расчеты завоеваний, во имя которых безжалостно лил чужую и свою кровь третий рейх. Но фашизм оставался смертельно опасным. Его военная мощь давала возможности упорной борьбы. Он назвал удерживаемую им часть Европы своей крепостью: у ее стен должны пасть штурмующие ее армии и народы. Всей своей дьявольской хваткой, всем натренированным аппаратом насилия и пропаганды нацистский режим заставлял немецкий народ по-прежнему отдавать разум, труд, опыт и жизнь за обреченное дело, безысходность которого становилась все более очевидной даже главным его вдохновителям. Гестаповско-пропагандистская машина все еще добивалась своего. Третий рейх продолжал вести борьбу с неослабевающей яростью. Его армии цепко держали позиции, его флоты атаковали превосходящие силы союзников, а заводы готовили все более совершенное оружие, которое, по расчетам нацистских главарей, завтра поможет повернуть ход борьбы.

Кризис нацистской системы заключался прежде всего в том, что после ряда поражений на советско-германском фронте, особенно после сталинградской катастрофы, противоречия между целями и возможностями германского империализма обострились до последнего и крайнего предела. Они не просто влияли на политику и деятельность военного руководства третьего рейха, они пронизывали все ткани фашистского государства. Но для разрешения этих противоречий третий рейх объективно не имел ни возможностей, ни средств.

Однако нацизм не был бы самим собой, если бы до самого конца не прилагал геркулесовы усилия, чтобы преодолеть всеохватывающий кризис.

Объявлением "тотальной войны" фашистские лидеры пытались ликвидировать увеличивающееся несоответствие между ресурсами страны и требованиями фронта.

Другое непримиримое и постоянно растущее противоречие - между жизненными интересами немецкого народа и целями, которые ставил перед собой господствующий блок монополий и фашистско-милитаристского аппарата, - нацисты стремились ликвидировать усилением и без того жесточайшего террора, дальнейшей активизацией органов принуждения.

Германский фашизм глубоко запутался в лабиринте антагонизмов. Он делал все, чтобы выбраться из него, любой ценой избежать надвигающегося поражения. Но укрепление его господства внутри страны путем государственно-монополистических мероприятий нацистского руководства становилось все более относительным. А поражение на фронтах, политическая изоляция Германии, расширение антифашистского движения Сопротивления и весь комплекс внутренних противоречий - были величинами абсолютными, неумолимой реальностью, которая приближала день полного краха.

Боевая сила вермахта, несмотря на рост военного производства, падала из-за колоссальных потерь на советско-германском фронте. Под мощными ударами Красной Армии буквально сгорали дивизии вермахта и все те массы военной техники, которые нацизм гнал на Восток из Европы, превращенной в гигантский военный концерн. Авиационные удары союзников наносили все более ощутимый морально-психологический ущерб населению Германии, причиняли растущий урон ряду ее промышленных центров. Тотальная мобилизация всех ресурсов страны, укрепившая на время власть военных монополий и приведшая к полному их слиянию с фашистским государственным аппаратом, возвела эксплуатацию трудящихся в высшую степень, вызывая дальнейший рост недовольства, постепенно суживая социальную базу фашизма. Усиление гнета в оккупированных странах расширяло фронт национально-освободительной борьбы народов Европы, активизировало движение Сопротивления, сплочение всех антифашистских сил. Поражения нанесли колоссальный военный, экономический, моральный ущерб фашистскому блоку. Но они еще не сломили военной мощи Германии. Ее ресурсы далеко не исчерпались, а фанатизм главарей не иссяк. Призраки поражения уже маячили на кровавых горизонтах нацистской империи. В страхе перед этим кошмарным видением фашистская правящая клика была исполнена решимости продолжать борьбу любой ценой, любым, самым крайним напряжением сил до полного конца. Вермахт по-прежнему держал на Востоке от Баренцева моря до Крыма свой главный фронт, над которым, как и раньше, ночами висели бледно-мерцающие ракеты. А позади этого гигантского фронта не только ежедневно, ежечасно продолжались чудовищные преступления, но и делалось все, чтобы не допустить катастрофы режима, творящего их.

II

Антифашистская коалиция полностью развернула свой потенциал. Теперь срок окончательной победы зависел от координированных усилий союзных держав, их политики, военной стратегии и военной активности, от целеустремленности в распределении усилий и ресурсов, последовательности и энергии нанесения сокрушительных ударов на завершающем этапе борьбы.

Советский Союз делал в этом отношении все возможное и зависящее от него. Советское Верховное Главнокомандование, владея стратегической инициативой, намечало развернуть в 1944 г. наступление на огромном фронте - от Балтийского до Черного моря. В начале года главные усилия концентрировались на юго-западном направлении. Красная Армия готовилась провести ряд стратегических операций на важнейших участках фронта. План советского командования отличался целеустремленностью и ясностью: разбить фашизм, достигнуть скорейшей победы, освободить территорию Советского Союза, совместно с партнерами по коалиции изгнать нацистов из оккупированных ими стран. Патриотизм советских людей, мощная военная экономика, развернутая самоотверженными усилиями советского народа под руководством коммунистической партии, героическая борьба Красной Армии - все направлялось к общей цели. Здесь не оставалось места ни колебаниям, ни компромиссам.

Несколько по-иному развивались действия других государств антигитлеровской коалиции.

В США и Англии различные группировки господствующих классов поддерживали планы открытия второго фронта еще в 1943 г. "Тревога, овладевшая правящими кругами США и Англии, обусловливалась... их стремлением не опоздать к моменту окончательного крушения гитлеровской Германии"{1181}. Им противостояли сильные и влиятельные круги крупной буржуазии, которые бойкотировали второй фронт или стремились всячески затянуть его открытие. Эта разница во взглядах проистекала, во-первых, из различия военных целей отдельных групп американского и британского монополистического капитала; во-вторых, - из соперничества между решающими монополистическими группировками внутри США и Великобритании; в-третьих, из несоответствия взглядов на методы ведения политики в отношении Советского Союза в Европе и во всем мире во время и особенно после войны.

Основу сотрудничества между господствующими кругами США и Великобритании составляла общая угроза со стороны германского фашизма. Главная цель их военных усилий заключалась в том, чтобы разбить нацизм, используя усилия СССР. Вместе с тем английские и американские империалистические круги были едины в намерениях предотвратить рост влияния Советского Союза на мировую политику, ослабить СССР, свести к нулю возможности победы социализма в других странах. Общая позиция антикоммунизма в англо-американских отношениях, несмотря на частные разногласия, обеспечивала союз в главном.

Возникавшие противоречия внутри англо-американского блока касались непосредственных военных задач обеих стран, определяемых различием их положения в капиталистическом мире. На военную стратегию Великобритании влияло ее экономическое ослабление в ходе войны. Военные расходы расшатывали британскую экономику. Ограниченные собственные источники сырья, трудности снабжения им в условиях, когда морские коммуникации то и дело разрывались, как тонкая нитка, под ударами вражеского флота, рост национального долга, тяжелые потери торгового флота - все это подрывало экономическую мощь Великобритании и ставило ее во все большую зависимость от американского союзника. Поскольку Великобритания оказалась не в состоянии продолжать войну только своими собственными финансово-экономическими средствами, США и страны Британской империи брали на себя возрастающую долю производства и поставок техники для британских вооруженных сил. Если в 1939 - 1940 гг. Великобритания покрывала из собственных ресурсов 90,7% потребностей в военных материалах, то в 1944 г. лишь 61,2%, американская же доля возросла на 27,2%{1182}.

Все это вместе взятое вызывало в британской политике следующие тенденции: во-первых, сохранить империю, чтобы гарантировать место Англии в послевоенном мире как первостепенной державы и ее конкурентоспособность в отношении политических позиций США. Другая тенденция состояла в том, чтобы по возможности дать приоритет европейской политике над "имперской", попытаться восстановить в Европе равновесие сил, реставрировать старые социальные взаимоотношения. Но в Лондоне хорошо понимали колоссальные трудности "европейского" курса и плохо верили в его осуществимость: после окончания войны и сокрушения Германии ни Великобритания, ни ослабленная Франция, не смогут составить надежного противовеса Советскому Союзу. Англия окажется не в состоянии одна выполнить роль "барьера против коммунизма".

Поэтому возникала третья, главная, тенденция политики: сохранить положение "великой державы", делая основную ставку не на Западную Европу{1183}. Средиземное море представляло собой традиционную жизненную артерию британского империализма. Оно связывало Англию с Индией и Ближним Востоком. Великобритания не могла полностью господствовать на Средиземном море. Но она еще была в состоянии создать такую ситуацию, при которой, как и прежде, ни одна великая держава не утвердилась бы на его берегах, особенно в восточной части. Следовательно, господство в районе Средиземного моря могло стать основой политического преобладания британского империализма. Ближний и Средний Восток составили бы фундамент сохранения позиций Великобритании как великой державы{1184}.

Континентально-европейский аспект этой проблемы сводился для Англии к укреплению позиций в Юго-Восточной Европе, прежде всего на Балканах. Рассматривая их как центральный пункт своих коммуникаций с Азией и Африкой, британский империализм традиционно поощрял любые противоречия между великими державами и государствами этого региона.

Политические прогнозы в отношении Балкан казались Лондону не менее сложными, чем относительно Западной Европы. И здесь, на Юго-Востоке, английские политики предвидели "коммунистическую угрозу" после ликвидации германского противовеса Советскому Союзу. Кто же как не Великобритания "заполнит вакуум"? Так складывались планы организации и обеспечения экономического и политического преобладания британского империализма на Балканах путем высадки экспедиционных сил и, в случае необходимости, организации "Дунайской федерации" под эгидой Лондона{1185}. Военно-стратегическим выражением этих планов были упорно отстаиваемые британскими лидерами при выработке межсоюзнической стратегии, варианты "открытия второго фронта на Балканах".

Другая политическая линия, существовавшая в Англии, состояла в том, чтобы создать политический и военно-экономический союз Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии и Португалии, который при английском господстве противостоял бы растущему влиянию США в Европе и обеспечил бы экономический подъем Англии{1186}. Такой союз предполагался и как противовес растущей мощи СССР, и как центр борьбы с демократическим и социалистическим движением в Европе.

Наконец, еще одна тенденция британской политики, носителями которой оказались круги британского монополистического капитала, тесно связанные с американским капиталом, заключалась в обеспечении послевоенного тесного сотрудничества с США.

Столкновение точек зрения о необходимости высадки экспедиционных сил на Балканах или в Западной Европе определялось борьбой между этими политическими тенденциями.

По-иному складывались к завершающему этапу войны политические и военно-стратегические расчеты в США.

Не в пример большинству европейских государств, экономический потенциал США в результате войны не ослабел. Расширение объема выпуска продукции и достигнутая во время войны полная занятость повысили удельный вес американской продукции в общем балансе мирового хозяйства. Участие в экспорте возросло с 13,45% в 1938 г. до 40,08% в 1945 г.{1187} Для монополий война стала необычайно прибыльным бизнесом. Поэтому военно-политические и стратегические цели американского империализма отличались от целей британского. Если для последнего речь шла о сохранении или восстановлении прежних мировых позиций империи, то планы американской монополистической буржуазии носили глобальный характер. Главная цель США состояла не в том, чтобы сохранить свой довоенный статус, но расширить его до размеров мирового господства американского империализма.

Мнения господствующих кругов США по вопросу о направлениях главных линий экспансии разделялись в зависимости от позиций различных группировок финансового капитала.

Что касается официальной военно-политической стратегии правительства США, то оно старалось выработать такую линию, которая, в той или иной мере соответствуя внешнеполитическим тенденциям основных влиятельных групп монополистической буржуазии, вместе с тем позволила бы: во-первых, одержать победу над главными империалистическими конкурентами - Германией и Японией, ослабить их как фактор экономического и политического соперничества, заменить фашистский режим в Германии на менее экстремистский; во-вторых, не допустить в итоге войны усиления позиций социализма в сравнении с капитализмом и ослабить Советский Союз руками Германии; в-третьих, обеспечить после войны решающее преобладание США как в глобальных, так и в регионально-европейских масштабах.

На отдельных этапах войны каждой из соперничающих могущественных групп американского капитала удавалось оказывать преобладающее влияние на военную политику США. Однако в течение 1943 г. все отчетливее становилась европейская ориентация внешнеполитического и стратегического курса правительства. Эта стратегия исходила из расчета, что военно-политическое преобладание в Европе может стать главной опорой установления господства во всем мире и что прочные европейские позиции американского империализма будут гарантией против распространения социализма в обстановке, когда ослабленные Германия, Франция и Англия не смогут составить ему надежного "барьера". По мнению американских стратегов, передовые военные плацдармы США должны будут проходить теперь именно в Европе. США необходимо иметь сильных европейских союзников - главным из них в перспективе может стать лишь Англия. В военно-политическом курсе США и в их военной стратегии в конечном итоге возобладали тенденции к открытию второго фронта в Западной Европе{1188}.

Антисоветские тенденции политики и военной стратегии западных держав постоянно затрудняли и замедляли выработку единой координированной стратегии антигитлеровской коалиции, вели к затягиванию открытия второго фронта, рассредоточивали усилия, затрудняли ведение войны антигитлеровской коалицией в целом. Вселяя заправилам фашистской Германии надежды на успешную политическую игру между Советским Союзом и его западными партнерами, эти тенденции объективно составляли политический и военно-стратегический резерв Германии. По мере обострения антисоветского курса Англии и США нацисты укреплялись в мнении, что при каком-то благоприятном стечении политических обстоятельств в будущем еще удастся поправить дела. Так создавались дополнительные стимулы для упорного сопротивления, которое в свою очередь оборачивалось на полях сражений лишней кровью, новыми тысячами жертв.

Для господствующего блока германских монополистов, юнкеров, милитаризма угроза поражения представляла собой прежде всего классовую угрозу. С точки зрения борьбы против США и Англии проигрыш Германией войны означал бы крах планов захвата гегемонии в мировой конкурентной империалистической борьбе. Но поражение на Западе не грозило ликвидацией классовых позиций германской буржуазии, монополий, юнкерства. Капитуляция же в борьбе против Советского Союза означала бы прежде всего классовую катастрофу, ибо грозила полным уничтожением всех экономических и политических позиций монополий, юнкерства, милитаризма и фашизма; она влекла бы за собой полное свержение господствующего военно-промышленного блока, суровое наказание фашистских преступников, развязывание народной инициативы и в конечном счете победу в Германии сил демократии и прогресса.

Все это гитлеровские заправилы достаточно понимали. Перед лицом такой угрозы реакционные силы Германии, главным образом монополии и фашистский государственный и военный аппарат, делали все, чтобы самыми крайними мерами мобилизовать ресурсы страны для продолжения борьбы прежде всего против Советского Союза. По мере нарастания угрозы поражения они смирялись с неизбежностью утраты надежд на господствующее, а потом хотя бы на равноправное положение германского монополистического капитала в империалистическом мире; вынуждены были признать провал своих попыток на завоевание первенства в мировой империалистической конкурентной борьбе. Но они хотели выжить как господствующий класс, поэтому предпринимали шаги для того, чтобы всемерно использовать антисоветские тенденции в политике США и Англии, чтобы играть на противоречиях между отдельными группами американского и английского монополистического капитала, попытаться найти классовый компромисс с Западом.

Но правящие силы рейха знали, что невозможен никакой компромисс с главным противником во второй мировой войне. Если насчет Запада и могли существовать какие-то иллюзии, то здесь - никаких. И поэтому по единой воле монополий, юнкеров, фашистского государства и милитаристов борьба и на завершающем этапе войны неизменно ориентировалась прежде всего на Восток, против Советского Союза. Такой направленности главных военных усилий третьего рейха в 1944-1945 гг. не смогли помешать ни открытие Англией и США второго фронта в Европе, которого так опасались военные лидеры фашистского рейха, ни продвижение союзных армий в центральные районы Германии. Полное прекращение сопротивления на Западном фронте для переброски всех сил на Восточный фронт в конце войны также объяснялось в первую очередь классово-политическими мотивами.

В этих обстоятельствах и коренится главная причина того, что гитлеровская Германия в завершающем периоде войны мобилизовала все свои возможности, все силы до последних и крайних пределов для ведения ожесточенной борьбы прежде, всего и особенно против Советского Союза.

Следовательно, ответ на вопрос, почему третий рейх яростно сражался "до конца" на Восточном фронте, лежит не в плоскости "боязни большевиков" или личных качеств "демонической натуры Гитлера", как гласят распространенные легенды буржуазной историографии второй мировой войны, а прежде всего в сфере классовых интересов германской реакции.

III

Колоссальные доходы, получаемые монополиями в ходе войны за счет грабежа оккупированных стран и военных заказов, ответственность за преступления, беспрерывно совершаемые вместе с нацистским государственным и военным аппаратом в течение военных лет, шовинистический угар накрепко связали промышленников с фашизмом и милитаризмом. В результате монополии продолжали и в 1944 г. с максимальным напряжением работать на войну, используя производительные силы почти всех стран Европы, их рабочую силу, военные предприятия, запасы продукции, сырья, транспорт и т. д.

Однако противоречия капиталистической экономики фашистской Германии сказывались на характере и возможностях военного производства. Монополии продолжали вести и на завершающей стадии войны ожесточенную конкурентную борьбу за государственные заказы, за дележ захваченного в оккупированных странах, за влияние на государственный и военный аппарат. Развитие промышленности в условиях системы капиталистического производства носило неравномерный и противоречивый характер. Если военное производство росло вплоть до 1944 г. быстро, то темпы развития промышленности в целом все больше замедлялись, обострялась диспропорция и однобокость развития германского хозяйства. Монополистический капитал, занявший в ходе войны главенствующие позиции в фашистском государстве, грабил, разорял народы Европы. Но по мере роста успехов Красной Армии, развития антифашистского движения Сопротивления, потери оккупированных территорий возможности использования производительных сил в захваченных странах неуклонно падали и в конце 1944 г. вовсе исчезли.

В первой половине 1944 г. усилия монополий и государственного аппарата к преодолению тяжелого кризиса военной экономики еще давали значительные результаты. Монополистический капитал разнообразными мерами по мобилизации потенциала стран оккупированной Европы стремился расширить выпуск военной продукции. Под руководством Шпеера, объединявшего в сфере военной экономики интересы монополий и нацистской партии, проводился курс "тотального использования всех ресурсов государства", чтобы "высвободить для фронта и военного производства все еще имеющиеся резервы"{1189}. Перестройка хозяйственной системы плюс жесточайшая эксплуатация миллионов немецких и иностранных рабочих позволили третьему рейху в начале 1944 г. увеличить производство оружия и военных материалов по сравнению с 1941 г. в три-четыре раза.

Количество занятых в производстве немцев-мужчин постоянно сокращалось из-за массовых призывов в армию и огромных военных потерь. В 1944 г. иностранные рабочие составляли 21% всего количества рабочей силы. Но колоссальные масштабы использования иностранных рабочих рук имели оборотную сторону: сопротивление иностранцев снижало экономическую эффективность принудительного труда и не обеспечивало устойчивого повышения уровня выпуска военной продукции.

Шпеер, выступая в июне 1944 г. в Эссене, требовал осуществлять хозяйственное руководство "диктаторски". Фюреры экономики, промышленники, или, по выражению Шпеера, "круг реальных и трезвых специалистов", действовали беспощадно, прикрываясь фашистской социальной демагогией. Они с пафосом говорили, что "выполняют долг", что "готовы отдать силы и жизнь" во имя "борьбы за судьбу немецкого народа". На деле же теперь, как и в течение всей войны, они преследовали прежде всего цели сохранения режима, увеличения прибылей и власти.

Государственно-монополистическая система смогла эффективно работать на уровне предельного напряжения сил в области военной экономики лишь до середины 1944 г. Вторая половина года ознаменовалась развитием движения по нисходящей. Произошел спад в добыче угля из-за уменьшения транспортных возможностей и потери ряда угольных областей. В то время как в 1942 г. добыча угля составила 268 млн. тонн, в 1943 г. - повысилась до 278 млн., а в 1944 г. предполагалось получить 300 млн. тонн, в действительности удалось за этот последний год выдать 249 млн. тонн. Снижение, как и по другим показателям, падало на последний квартал 1944 г., когда среднемесячная добыча упала на 28% ниже общей среднемесячной.

Добыча бурого угля в январе 1942 г. достигла 275 млн. тонн, в 1943 г. выросла до 287 млн.; имелось в виду в 1944 г. достигнуть 307 млн. тонн. Но в действительности было получено лишь 261 млн. тонн.

К концу года снизилось и производство стали. Уменьшилась выработка электроэнергии.

Выплавка стали, достигшая в Германии и оккупированных областях в 1942 г. 32,1 млн. тонн, в 1943 г. - 34,7 млн., намечалась в 1944 г. на уровне 37,2 млн. тонн. Однако в среднем за год удалось достигнуть только 28,5 млн. тонн. Потеря оккупированных областей, авиационное наступление на рейнско-вестфальский индустриальный район, анемия части транспортной сети, сокращение выработки электроэнергии, сопротивление иностранных рабочих решительно ослабили общее промышленное положение рейха в последнем квартале 1944 г., сделав безнадежной и военную ситуацию.

Общая картина выпуска военной продукции в 1944 г. выглядела так. Если индекс германского производства всего вооружения в январе - феврале 1942 г. мы берем за 100, то в январе 1944 г. он достиг 241, в июле - 322, затем стал постепенно снижаться, упав в январе 1945г. до 227{1190}. В 1944 г. военная промышленность Германии выпустила более 2,5 млн. карабинов, 787,1 тыс. автоматов, почти 41 тыс. орудий калибра свыше 75 мм, 12,1 тыс. средних и 5,2 тыс. тяжелых танков, 37,9 тыс. военных самолетов (включая учебные), 3350 тыс. тонн боеприпасов, 234 подводные лодки{1191}. Эти данные показывают, что государственно-монополистический капитализм в завершающем периоде войны еще в течение значительного времени поставлял вооруженным силам военную технику в массовых масштабах.

К началу 1944 г. вермахт насчитывал 10 324 985 человек. В том числе сухопутные силы (включая войска резерва) имели 7 245 715 человек, военно-воздушные силы - 1 919 581, военно-морской флот - 725 946, войска СС 433 743 человека{1192}. В действующих войсках сухопутных сил состояло 4 340 063 человека. Следовательно, путем тотальной мобилизации гитлеровский режим все же сумел, несмотря на огромные потери, к началу 1944 г. обеспечить большую численность армии. Но подготовка личного состава продолжала ухудшаться. В сухопутных силах находились 32 возрастные группы.

Вермахт к началу 1944 г. имел 315 дивизий и 10 бригад. 63% сил находилось на советско-германском фронте, в том числе три танковые армии из четырех, четыре воздушных флота из семи, 25 танковых и моторизованных дивизий. По-прежнему рассматривая советско-германский фронт как главный фронт, гитлеровское командование держало здесь наиболее боеспособные и укомплектованные соединения, а также свыше 706 тыс. солдат и офицеров армий союзников Германии. Танковые дивизии получали все больше новых танков T-V, T-VI и усовершенствованных штурмовых орудий. Для повышения боеспособности армии немецко-фашистское руководство проводило серьезную реорганизацию войск. Словом, вермахт мог упорно воевать. С ним предстояла трудная и кровопролитная борьба.

Нацистский режим все глубже увязал в трясине внутренних противоречий. Росло недовольство широких кругов мелкой буржуазии и крестьянства - главной опоры фашизма. Глубокое разочарование постигло среднее сословие: мелкие и средние предприятия поглощались концернами или закрывались. В деревне нацисты поощряли наступление крупного землевладения: страдало мелкое и среднее крестьянство, его доходы падали. Обострялись противоречия между крупными капиталистами и той частью буржуазии, которая была занята в сферах торговли, производства средств потребления и вообще не имела отношения к военной промышленности. Первая группа, состоявшая из наиболее агрессивных и реакционных представителей крупной буржуазии, захватила решающие государственные и хозяйственно-политические позиции. Она использовала свою власть, чтобы переложить растущие тяготы на плечи всех других слоев общества, в том числе и на ту часть буржуазии, которая оказалась вне круга избранных{1193}.

В самой тяжелой ситуации оказался, конечно, рабочий класс. Условия труда и жизни катастрофически падали. Направили на заводы всех, кто мог еще стоять и двигаться, проверили и прочистили все деревни, закоулки. Геббельс, назначенный в июле 1944 г. уполномоченным по вопросам "тотальной войны", издавал драконовские распоряжения, закручивал до предела все гайки огромной машины принуждения и репрессий. Но чем больше отчаяние, страх, безысходность, апатия, злоба, неверие овладевали людьми, тем меньше результатов приносили и репрессии, и заклинания нацистских главарей, и всякие "закручивания гаек".

Население бедствовало. Грабеж оккупированных стран уже не мог возместить потребности в продовольствии, в различных средствах потребления. Объем сельскохозяйственных поставок из Венгрии и Румынии уменьшался. Собственная экономика работала только на войну. Цены безудержно росли. В стране процветали коррупция, взяточничество, спекуляция.

С каждой новой сводкой верховного командования, между "бодрящими" строками которой просматривались неудачи и поражения, с каждым слухом, проникавшим в империю, росли настроения тревоги и кошмара. Никто не понимал, как можно теперь выиграть войну и что же имеют в виду фюрер и Геббельс, когда говорят о "безусловной победе". Многие задавали себе вопрос: "Как долго все это протянется и как все-таки может выглядеть конец всему этому?"

О господствующих настроениях среди бюргерства, мещанской части населения в начале 1944 г. красноречиво свидетельствовали следующие подслушанные агентами гестапо и зафиксированные в секретных донесениях мнения:

"Такого положения, как сейчас, в ходе войны еще не было никогда".

"Где и когда мы сможем задержать этот поток войны? Только чудо может привести нас к победе".

"Положение на Востоке становится все более трудным, войну мы выиграть не сможем".

"Что произойдет еще, если так будет и дальше? Русские скоро будут во Львове. Кто знает, как пойдут дела на Востоке?" "Мы еще предполагаем выиграть войну? Я думаю, что мы ее выиграем только в болтовне и сплетнях, а дураки будут еще верить этому, даже когда русские вступят в Берлин. Но надо помалкивать, враг подслушивает!"{1194} и т. п.

Служба безопасности СС в сентябре 1943 г. обобщала: "Развитие событий за последние недели показывает, что только незначительная часть населения непоколебимо верит в победоносное завершение войны"{1195}.

Среди немецкого народа росло стремление к скорейшему окончанию всего этого кошмара. Появились надежды на внезапный конец, как в Италии, когда фашистская власть буквально исчезла за одну ночь. Служба безопасности установила: многие порой не боялись даже вслух обсуждать вопрос о том, не ликвидируется ли гитлеровский режим подобно режиму Муссолини? И хотя такие настроения не имели никаких практических результатов и не связывались ни с какой политической альтернативой, тем не менее они свидетельствовали о глубоком моральном потрясении всего строя германского фашизма.

Чтобы "поднять дух" в стране и армии, нацисты прибегали к двум своим испытанным методам: усилению пропаганды и террору.

Однако действенность пропаганды быстро падала, ибо геббельсовская продукция лишалась всякого подобия реальной основы. В 30-е годы успех пропагандистской системы третьего рейха определялся широкой спекуляцией на материальных и политических трудностях послеверсальского периода, на бедствиях, созданных другими - войной и предшественниками нацизма.

В те времена гитлеровская пропаганда успешно использовала бедствия, вызванные поражением, безработицей, инфляцией, играла на резком классовом неравенстве общества, на острой тяге рабочих к социализму, на уязвленном поражениями и условиями Версаля национальном чувстве, на шовинизме мещанства, мелкой и средней буржуазии и на многом другом, что накопилось за годы войны. Внешнеполитические успехи конца 30-х годов и особенно Мюнхен стали наилучшей помощью, которую дали третьему рейху западные державы для укрепления действенности фашистской пропаганды, а ошеломляющие победы 1939 - 1940 гг. подкрепили в глазах значительной части населения действенность гитлеровских лозунгов.

Совершенно иными стали возможности и эффект нацистской пропаганды в 1944-1945 гг. Ее "моральные" и "материальные" предпосылки исчерпались, все ее ресурсы и резервы иссякли. Они были в корне подорваны колоссальными бедствиями, вызванными преступной войной, многомиллионными жертвами, катастрофическими поражениями на фронтах, провалом всех торжественных обещаний, осознаваемой несправедливостью войны.

Наступал крах иллюзий. Многочисленные обещания "полной победы" и "лучшей жизни" оказались ложью, как и полной фикцией представал весь "тысячелетний рейх". А реальностью стали бедствия, гибель миллионов немцев, разруха, ненависть человечества, изоляция, противники у границ рейха, бомбардировки городов, кошмар возмездия за преступления. Многие немцы уже знали: их главарей будут после войны судить, что их вероятнее всего казнят, что противники уже разрабатывают планы послевоенной Европы, в которой судьба Германии будет решаться только победителями.

В таких условиях образовалась еще большая, чем когда-либо раньше, пропасть между реальностью, осознаваемой населением, и фашистской пропагандой. Пожалуй единственный ее тезис: гротескное изображение "расправ", которые якобы учинят победители, - еще активно влиял на умы людей. Но она доходила до полнейшего абсурда, когда за несколько минут до полного поражения упорно твердили о "безусловной победе".

Падение действенности фашистской пропаганды возмещалось террором, нагнетанием страха.

В Германии 1944-1945 гг. постепенно складывалась своего рода "психология поражения", своеобразный психологический феномен, который в конечном счете оборачивался яростным, упорным сопротивлением в борьбе. На первом месте стоял страх. Рядовой солдат боялся соседа по окопу, который мог донести о его трусости или неосторожной фразе, что война будет проиграна, после чего его могли немедленно повесить на ближайшем дереве, фонарном столбе или на чем угодно или же расстрелять здесь же на передовой, без суда, согласно приказу номер такой-то, а семью бросить в концлагерь. Офицер боялся товарища, старшего командира, отступления на своем участке, а позже боялся оказаться по чьему-либо доносу в длиннейших списках "участников заговора 20 июля" и быть повешенным на фортепьянной струне, подобно фельдмаршалу Витцлебену и другим участникам покушения на фюрера, что ему показывали в полевом кино.

Высшие чины вермахта боялись друг друга, в каждом видели врага, а пуще всего боялись гнева фюрера.

И, наконец, все вместе до безумия боялись расплаты за преступления нацизма, особенно на Востоке. Здесь тоже имелись оттенки. Одни смертельно трепетали перед расплатой за совершенное своими руками. Другие - за то, что помогали первым или знали про их дела. Третьи - потому, что верили пропаганде, твердившей о "зверствах" и "расправах" противников, четвертые - потому, что вообще ни от кого и ни от чего уже не ждали хорошего.

По мере того как становилось все более очевидным приближение военного, политического и политико-морального поражения германского империализма, внутри страны изменялось соотношение между антиимпериалистическими и империалистическими силами. Создавались условия к тому, чтобы все более широкие круги трудящихся постепенно начинали переходить из империалистического лагеря в антиимпериалистический и расширяли фронт антифашистского движения.

В среде рабочего класса зарождалось все больше импульсов к тому, чтобы изменить положение в стране. Часть рабочего класса, крестьянства, мелкой буржуазии, некоторая часть патриотически настроенных средних буржуа и офицерства не только сознавали, что Германия проигрывает войну, но и искали выхода из грозящей национальной катастрофы. Они думали по-своему, как разрешить противоречие между жизненными интересами народа и преступной антинациональной политикой гитлеровского правительства. Представители этих классов и групп объединялись единым интересом: быстрее закончить войну и добиться мира.

Для их деятельности создавались благоприятные условия в том смысле, что новая тактика Коммунистической партии Германии, выработанная на ее Брюссельской конференции, ориентировала на единство действий рабочего класса и на создание широкого антифашистского народного фронта во имя установления антифашистско-демократического порядка в Германии. Под руководством компартии, национальный комитет "Свободная Германия", который становился политическим и организационным центром германского движения Сопротивления, сформулировал цель: окончание войны, свержение нацистского режима, создание свободной и независимой Германии.

В рейхе приобретали все большее значение силы, которые давали народу реальную альтернативу войне, фашизму и гнету монополий.

В кругах власть имущих усиливалась дифференциация. Она захватывала различные слои представителей монополистического капитала, военщины, нацистского аппарата. Все больше те, кто составлял опору режима, конечно в разной степени, начинали сознавать: война не может быть выиграна{1196}. Поэтому зрела мысль - затянуть время, найти возможность спасти свою власть над Германией после войны.

Появившееся среди правящей верхушки различие мнений о путях будущего сводилось лишь к поискам ответа на вопрос: на какой основе германский империализм мог бы удержать свое господство.

Руководящие круги нацистской партии, высшая бюрократия, гаулейтеры, связанные с этой господствующей прослойкой монополисты и генералы требовали безусловно, невзирая ни на что, продолжать борьбу во главе с фюрером. Они верили: германский империализм еще располагает достаточными силами, чтобы много лет подряд вести оборонительную войну и время от времени предпринимать ограниченное наступление. Они надеялись в какой-то отдаленной перспективе добиться мира с западными союзниками на классовой основе, развязать Германии руки на востоке и юго-востоке Европы. Тогда рейх сможет сосредоточить все силы против Советского Союза и заставить его заключить мир с Германией.

Другая группировка из среды высших господствующих кругов, состоявшая из представителей нацистской партии, бюрократии, военщины и монополий, уже не верила в возможность длительной войны. Хотя она предполагала, что вермахт способен добиться отдельных успехов, но не видела никаких шансов на поворот в борьбе против Советского Союза. Единственный выход лидеры этой группы, которым сочувствовали даже некоторые из нацистских лидеров, усматривали в переговорах с политиками Запада, чтобы вместе с ними создать антисоветскую коалицию. Они были готовы пожертвовать Гитлером и захватить власть в свои руки, сохранив режим.

Третья группа, также включавшая некоторых представителей господствующих кругов из числа монополистов, генералов, чиновников фашистского аппарата, считала войну проигранной только в военном смысле, но не в политическом. Она делала ставку на широкое взаимопонимание с Западом, чтобы ценой уступки определенной доли интересов германского империализма и ликвидации фашистского режима получить от западных держав гарантию сохранения в Германии империализма как системы. Руководители этой группы (Бек, Герделер) намеревались после свержения Гитлера занять ключевые посты в будущем правительстве и в контакте с Гиммлером и другими представителями элиты найти выход из войны без участия народа, в соглашении с западными державами, путем создания союза, направленного против СССР.

Внутри этой группы имелся небольшой круг наиболее радикально настроенных офицеров, стремившихся убить Гитлера и создать в Германии условия для демократизации режима в буржуазных рамках. Генерал Остер и полковник Штауффенберг были наиболее последовательными сторонниками этого направления.

Конечно, нельзя вести речь о каких-то ясно очерченных группировках и программах. Все течения, расплывчатые, изолированные друг от друга и, что главное, оторванные от народа и от армии, боялись расширить круг действий, опасались предательства со всех сторон, действовали келейно и с максимальной осторожностью.

Но наличие подобных тенденций и воззрений говорило о глубине кризиса политической системы фашизма.

IV

Как же вся эта обстановка преломлялась в конкретных военно-стратегических расчетах и планах военного руководства третьего рейха? Как предполагало оно дальше вести войну?

Подобно тому как руководители империи утратили единство в оценке политического будущего, они не имели общих ясных перспектив и в области военно-стратегической.

Реальная альтернатива бессмысленному продолжению войны - полная капитуляция - исключалась полностью. Следовательно, речь могла идти лишь о бесперспективном - о продолжении войны или против заведомо превосходящих сил антифашистской коалиции или только против СССР в условиях потери инициативы, непрерывных мощных ударов Советского Союза и возможного открытия второго фронта на Западе.

Нереальные военно-политические цели порождали нереальную же стратегию, основанную на ложных оценках.

Антигитлеровская коалиция рассматривалась как внутренне нестабильная. Считалось возможным противопоставить друг другу ее участников, расколоть коалицию и получить крупный стратегической выигрыш, который, не исключено, приведет даже к победе.

Уровень военной мощи Красной Армии, по мнению Гитлера, в результате летне-осенней кампании 1943 г. значительно понизился. На Восточном фронте предстоит длительная пауза, которая позволит временно снять оттуда часть войск, решительно отразить с их помощью вторжение на континент англо-американцев, которое ожидалось в начале 1944 г., а затем двинуть все имеющиеся силы опять против Советского Союза, не опасаясь больше за "европейский тыл".

Насколько бесперспективной была стратегия, конструируемая на таких оценках нетрудно увидеть, если сопоставить их с действительностью.

Попытки расколоть антигитлеровскую коалицию, вбить клин между Западом и Советским Союзом отнюдь не составляли какого-то нового аспекта нацистской военно-политической стратегии.

С 30-х годов, особенно после Мюнхена, нацистские лидеры никогда серьезно не верили в возможность военно-политического союза между западными державами и СССР. Они не сомневались, что, опираясь на антикоммунизм как на незыблемый фундамент взаимопонимания с капиталистическим миром, Германия всегда сможет найти общий язык с теми, кто в 30-е годы был готов заплатить очень дорогую цену в нечестивой сделке, лишь бы направить экспансию рейха на Восток. По мнению гитлеровских заправил, волшебный жезл антикоммунизма обеспечивал им позиции главного двигателя мировой политики. Они верили, что добьются от западных держав любого политического компромисса, смогут повернуть их политической курс в нужную для себя сторону, если оплатят счет выполнением "исторической миссии" борьбы с Советским Союзом. Этот козырь фашизм всегда держал про запас даже в периоды крайнего обострения противоречий с Западом.

До войны спекуляцией на антикоммунизме Лондона и Парижа Гитлеру удалось расколоть Европу и затем поглощать ее кусками. Во время войны, после создания антифашистской коалиции, нацисты направляли свои внешнеполитические атаки на ее раскол. Однако до поры до времени, в годы успехов, попытки осуществления этого курса почти не выходили из сферы пропаганды. Запад не торопился помогать Советскому Союзу и создавать Гитлеру чрезмерные помехи в его движении на Восток до возможных, с англосаксонской точки зрения, пределов. Поворотным пунктом, безусловно, был Сталинград.

Что же в этом смысле произошло после Сталинграда?

Союзники поняли, что СССР может не только без их помощи победить Германию, но и решающим образом изменить соотношение двух общественно-политических систем в послевоенном мире. Фашизм начинал осознавать: Советский Союз не позволит ему одержать победу в войне. После Сталинграда происходит сдвиг военно-политических оценок и расчетов как в странах Запада, так и в Германии. В политике США и Англии еще больше акцентируется стремление, с одной стороны, всемерно использовать в своих интересах успешное ведение войны против Германии Советским Союзом, а с другой - политическими и военными средствами не допустить такой его победы, которая привела бы к усилению европейского и мирового влияния социалистической системы.

После поражения под Курском нацистские руководители достаточно хорошо осознали провал той стратегической концепции, которая выработалась у них весной - летом 1943 г. и которая состояла в том, чтобы, ведя стратегическую оборону, наносить на отдельных участках фронта мощные удары и таким образом ослабить Красную Армию. Подобная концепция оказалась бесплодной, во-первых, из-за того, что она базировалась на все той же ограниченной установке, будто крупные военно-политические задачи современной войны можно разрешить каким-нибудь успешным наступлением на ограниченном участке фронта, тактической удачей; во-вторых, потому, что она исходила, подобно всем предшествующим расчетам нацистской стратегии, из недооценки Советского Союза, его полностью развернувшихся военных возможностей, его резервов. Теперь, в начале 1944 г., военно-политическая концепция фашизма вновь уточняется.

Если в той обстановке нацистская верхушка могла придумать что-то внушающее ей самой надежду на существование в течение какого-то времени, то, по логике империалистического агрессора, это, как мы уже отмечали, могла быть только попытки расколоть антигитлеровскую коалицию на классовой основе. Гитлер именно теперь готовился бросить на стол тот козырь, который держал про запас в годы успехов. Никогда не считая антигитлеровскую коалицию прочной, он не мог не понять элементов усиливающейся двойственности в "послесталинградской" военно-политической стратегии западных держав. И теперь, когда рейх оказался в глухой обороне, с особой силой возрождается старая, давшая такие богатые плоды в довоенные годы спекуляция на антикоммунизме Запада. Третий рейх - "бастион против коммунизма", "защитник Европы от большевистского нашествия" и т. п. об этом теперь стала кричать нацистская пропаганда ежедневно и по каждому поводу с еще большим старанием.

В таком аспекте активизация среди некоторых весьма влиятельных кругов Англии и США антисоветских тенденций, различные недружелюбные акты в отношении Советского Союза, будь то затягивание второго фронта или несговорчивость западных лидеров о послевоенном устройстве Европы, или сепаратные действия на конференциях - все это объективно поддерживало гитлеровскую политику и военную стратегию, питало ее надежды. Подобные действия толковались лидерами нацизма как движение западных держав навстречу новым вехам германской военно-политической ориентации. И на такой основе фашизм формировал теперь свои стратегические планы.

Однако среди многих глубоких просчетов, которые сделало германское руководство, главный исходил из того, что нацизм не мог понять политического, классового, военного смысла мощного демократического антифашистского движения во всем мире, особенно в странах антигитлеровской коалиции. Нацизм оказался банкротом в понимании того обстоятельства, что главной целью всех участников коалиции оставался разгром гитлеровского фашизма, хотя социально-политический смысл будущей победы и ее последствий рассматривался Советским Союзом и западными державами по-разному. Гитлеровские заправилы, в частности, не поняли, не учли, что в расчетах британского и американского империализма под влиянием этого мощного движения они скоро будут списаны со счетов, что калькуляция ведется без них и что по крайней мере официальным кругам Запада не представляется возможным вступать с ними в далеко идущие контакты.

В этом заключался первый комплекс просчетов фашистской политики и военной стратегии на завершающем этапе войны.

Второй, который вполне может быть назван органическим, традиционным пороком, если говорить о нем подробнее в связи с оценками, которые давала нацистская верхушка военным возможностям Советского Союза в конце 1943 г. и в начале 1944 г. заключался в следующем.

V

Гитлер и его прямое окружение в годы войны всегда в колоссальной мере недооценивали Советский Союз, его морально-политический, экономический и военный потенциалы, возможности Красной Армии и ее руководителей. Так было не только в период успехов, но даже и после того, как рейх получил удары, загнавшие его к своим границам.

Осенью 1943 г. Гитлера стала обуревать навязчивая идея: операцией "Цитадель" он будто бы так ослабил Красную Армию, что она надолго перейдет к обороне. Германия сможет часть сил перебросить с Востока на Запад, где вот-вот ожидалось вторжение союзников. Этот расчет, как мы дальше увидим, был столь же нереален, как и план операции "Цитадель", как и многие другие расчеты нацистского военного руководства.

Видимо перед нами определенный комплекс неполноценности, присущий агрессору. Он сплошь и рядом подчиняет свои действия выдуманным им же самим стереотипам. Он постоянно считает свои стереотипы правильнее реальной действительности и строит решения в соответствии с ними. Так было и на этот раз.

Осенью 1943 г. в штабе оперативного руководства дошли на какое-то время до вывода, что, возможно, следует "отдать предпочтение Западу". В директиве Гитлера No 51 от 3 ноября 1943 г. говорилось: "На Востоке размеры территории допускают в крайнем случае потерю некоторой ее части без того, чтобы это смертельно поразило германский жизненный нерв. По-другому на Западе! Если врагу удастся здесь прорыв нашей обороны на широком фронте, то последствия в короткий срок окажутся необозримыми. Все признаки говорят о том, что противник самое позднее весной, а может быть и раньше, перейдет в наступление против Западной Европы"{1197}.

Но подобные директивы ничего не стоили, ибо совершенно не отвечали реальному течению событий. Они лишь еще и еще раз обнаруживали неразрешимость проблем фашистской стратегии и те противоречия в деятельности высших штабов, о которых мы ранее говорили. Они не соответствовали данным собственной разведки, какими бы ограниченными они ни были.

Разведка генерального штаба сухопутных сил, в частности генерал Гелен, который готовил доклады Гитлеру о положении на Востоке, несмотря на отсутствие многих сведений, особенно о возможностях по развертыванию военного потенциала СССР, о силах и намерениях Красной Армии, теперь стала гораздо более трезво оценивать ее мощь.

- Мой фюрер, - докладывал Гелен 15 января 1944 г., - все изученные мною факты позволяют дать следующую оценку общего положения противника. Он вероятно сможет, при истощении сил, как и до сих пор... Гелен сделал особое ударение ни словах истощении сил".

...При истощении сил, - повторил он, - все же сохранить на продолжительный срок имеющийся в настоящее время численный уровень Красной Армии и, увеличив ее состав, обеспечить полную готовность к наступлению достаточным количеством соединений.

Гитлер не понял как можно увязать одно с другим и попросил доложить яснее. Тогда Гелен заявил:

- В основном, мой фюрер, имеются все предпосылки для продолжения наступления Красной Армии.

Он заговорил о потерях Красной Армии, о ее "чувствительности к флангам" и обо всем другом, что, по его мнению, могло бы смягчить только что сказанное. Но все получалось выдуманно, ибо, перейдя затем к оценке "предполагаемых намерений противника на отдельных участках Восточного фронта", Гелен теперь уже просто не мог умолчать о многих слишком реальных вещах. Например о том, что на Украине советское командование сосредоточило большое количество танковых и механизированных корпусов и, вероятнее всего, "будет продолжать свои наступательные операции, чтобы оттеснить немецкие силы к Черному морю и румынской границе"; что между Ковелем и Дубно надо ждать ввода крупных сил "для охвата северного крыла группы армий Юг"; что в последующем необходимо считаться с возможностью сильнейшего удара на Минск, на Ригу и так далее.

- Поэтому действия противника в настоящее время, - заканчивал доклад Гелен, - позволяют предположить, что он собирается вести планомерно широко задуманные операции с наименьшим для себя риском.

Генерал посоветовал "сохранить немецкую восточную армию минимум в современном ее составе", т. е. не только не снимать войска для переброски во Францию, но и создать на Восточном фронте новые резервы.

- В противном случае следует ожидать обострения общего положения и наступления дальнейших более серьезных кризисов.

Этот доклад, из которого следовало, что Красная Армия не только не ослабела, но может наступать крупными силами по всему фронту, целиком противоречил главным основам и предпосылкам гитлеровской стратегии. Он давал понять, что отданная 3 ноября 1943 г. директива No 51 о повороте главных сил с Востока на Запад немыслима, ибо она, эта директива, как раз исходила из недооценки Красной Армии, из мысли о возможности ослабления немецкого Восточного фронта.

Вопреки ожиданиям бури не последовало. Гитлер колебался.

Он не знал верить разведчику или нет. Он и сам начинал сознавать неизбежность новых кризисов на Востоке.

Возникала тяжелая проблема: как удержаться на Востоке и вместе с тем выстоять на Западе, где нарастала угроза вторжения?

Из агентурных сообщений о Тегеранской конференции германская военная верхушка сделала вывод, что высадка англо-американских войск в Западной Европе, вероятно, неминуема. Гитлеровская разведка знала, что на обратном пути из Тегерана Черчилль встретился в Марокко с де Голлем, а по возвращении в Лондон - с Эйзенхауэром, который затем отправился в Вашингтон, где вскоре получил пост главнокомандующего объединенными силами союзников.

Немцы старались разузнать о целях и месте высадки. В начале января 1944 г. абвер сосредоточил внимание на районах Средиземного моря и Южной Италии. Он хотел установить переброску союзных войск и судов из этих мест в Англию и выяснить не готовится ли десант в Южную Францию.

Уже к 10 января 1944 г. штаб главнокомандующего группой армий "Запад" Рундштедта был достаточно информирован о ходе подготовки союзников к вторжению. Он считал высадку возможной в ближайшее время - погода позволяла произвести крупный десант. Главный удар ожидался между Шельдой и Нормандией. Не исключалось распространение англо-американских усилий на часть Голландии и Бретань{1198}. Германская разведка считала опасным участок Атлантического побережья почти в 600 км и не имела в конечном счете ясных представлений, где же все-таки произойдет высадка.

В феврале штаб Рундштедта считал вполне вероятными десанты также на юге Франции и на побережье Бискайского залива. Они будут предшествовать вторжению во Францию. Тревога насчет юга несколько улеглась лишь после получения информации о переброске из районов Средиземного моря в Англию трех союзных дивизий, в том числе одной танковой.

В первых числах января Кейтель указал Рундштедту: необходимо усилить береговую артиллерию, но о получении пополнений и техники "и не думать". Западный фронт обещали усилить подразделением разведки. Лишь во второй половине месяца Рундштедт стал получать некоторые подкрепления.

Штаб оперативного руководства ОКВ, который отвечал за "все театры военных действий" кроме главного - советско-германского, находившегося "в ведении" ОКХ, планируя и распределяя силы между подчиненными ему театрами на 1944 г., считал главной задачей "удерживать и оборонять "Крепость Европу" в том ее виде, в котором она находилась во время военных действий предыдущего года", т. е. по-прежнему владеть всей оккупированной Европой{1199}.

Наиболее полное обоснование такому решению дает документ под названием "Стратегический обзор и распределение сил германской армии" от 7 апреля 1944 г. Его содержание устно сообщалось всем командным и штабным инстанциям до командиров дивизий включительно.

Штаб оперативного руководства приходил к выводу, что в начале 1944 г. складывается "новое положение", требующее не оставлять перед угрозой вторжения оккупированную Европу. Он исходил из следующих четырех главных предпосылок.

Во-первых, из интересов военно-воздушных сил. Для них первостепенное значение представляют все выступы и выдвинутые вперед острова европейского континента, "чтобы иметь возможность заблаговременно перехватывать вражеские авиационные соединения" и, кроме того, чтобы иметь удобные базы для своих боевых соединений и разведчиков. "Оставление отдельных выдвинутых позиций европейской оборонительной системы неизбежно должно привести по меньшей мере к укреплению вражеских военно-воздушных сил и тем самым к решающему увеличению радиуса их действия. Если бы противнику удалось приблизить воздушные базы, то его большое наступление в воздухе, вероятно, приняло бы решающие в военном отношении размеры".

Во-вторых, удержание "Крепости Европа" необходимо для военно-морского флота, ибо задачи ведения войны (особенно подводной) требуют иметь в германских руках "все европейское побережье от Норвегии до испанской границы". При этом "чем дальше друг от друга находятся отдельные базы подводных лодок, тем эффективнее использование подводного оружия... Отдача отдельных островов и участков побережья противнику при его господстве на море в решающей степени затруднит ведение нами войны на море и разорвет коммуникации".

Третьими стояли проблемы "германского военного хозяйства". Сырьевые месторождения Европы должны оставаться под германским контролем. Но поскольку отдельные наиболее важные районы (никель Петсамо, румынская нефть, норвежская руда и т. д.) "лежат на европейской территории", они должны вместе с их коммуникациями охраняться в военном отношении. "Кроме того, продовольственное хозяйство после потери областей на Востоке не может отказаться ни от какой европейской сельскохозяйственной зоны".

И, наконец, важной мотивировкой плана упорной обороны европейского континента штаб оперативного руководства считал задачи борьбы с национально-освободительным движением. "Предотвращение беспорядков, говорится в документе, - которые возникли главным образом после начала похода против Советского Союза (курс. наш. - Д. П.) во многих негерманских областях требует по возможности соразмерной и плотной оккупации.

Следовательно, удержание "Крепости Европа" означает, кроме всего прочего, также решение оккупационных задач самого широкого масштаба... Возникновение "пустых" позиций неоднократно имело следствием немедленное формирование партизанских групп". Некоторые из них, по мнению штаба оперативного руководства, имели только местное значение. Но "в целом образование крупных повстанческих областей... означает большую опасность для всеобщего руководства войной, и поэтому должно быть при всех обстоятельствах предотвращено"{1200}.

Таким, по мнению германского главнокомандования, стало "новое положение" уже в начале 1944 г. "Этому новому положению, - говорилось далее в обзоре, должно удовлетворять распределение сил на театрах военных действий, подчиненных ОКВ". Они требовали дивизий, в том числе и с Восточного фронта.

Но эти военно-стратегические цели, которые преследовал фашизм в Европе, не находились ни в каком реальном соотношении с положением и силами Германии вообще, с обстановкой на советско-германском фронте в особенности. Штаб оперативного руководства ОКВ выдвигал свои требования - удерживать всю Европу, продолжать расправы с национально-освободительным движением, иначе Германии станет трудно воевать, особенно ее флоту, авиации, туго придется военной экономике. Все это, быть может, нацисты и могли бы сделать - удержать "всю Европу" даже в условиях англо-американского вторжения, не будь одного, а именно - Восточного фронта. Он, правда, находился "в ведении" ОКХ. Но именно этот "подчиненный ОКХ" Восточный фронт диктовал все и вся, в том числе и степень возможности удержать "всю Европу".

По существу двойное руководство, обращенное одной стороной к Западу, а другой - к Востоку без эффективно действующего центра не могло обеспечить ни правильную оценку роли и соотношения Восточного и будущего Западного театров военных действий, ни четкой координации усилий между театрами - существующими и предполагаемыми.

Главные силы вермахта постоянно находились на Востоке, и поэтому в конце 1943 г. - начале 1944 г. все выводы ОКВ, что угроза вторжения союзников во Францию может потребовать каких-то сил с Восточного фронта, оставались пустым звуком на фоне развивающегося наступления Красной Армии и непрерывных требований ОКХ усилить Восток.

Фашистские военные руководители, все высшие штабы составляли новые планы, сочиняли директивы, делали различные прогнозы в надежде найти какой-то выход из сложившейся ситуации. Но неразрешимые проблемы, в лабиринте которых все глубже запутывалась гитлеровская стратегия, не давали ни малейшего шанса на поворот событий в желаемую для Кейтеля, Иодля, Цейтцлера и других сторону. Противоречия германской стратегии, которые сейчас стали очевидными в наибольшей, чем когда-либо прежде, степени, усиливали в свою очередь несогласованность деятельности высших штабов вермахта. Любая попытка одних штабных инстанций принять какие-то меры моментально входила в противоречие с интересами других инстанций, потому что эти меры требовали новых сил, а их становилось недостаточно, чтобы удовлетворить пожелания всех "инстанций" и решить все многочисленные задачи - реальные и кажущиеся.

Берлин и стратеги из "Вольфшанце", думая о "Крепости Европа", вместе с тем ломали головы и строили прогнозы насчет возможного развития событий на Восточном фронте. Безысходность ситуации привела даже к мысли попытаться заключить мир с Советским Союзом! В начале 1944 г. Геббельс сочинил и направил фюреру в ставку записку на 40 страницах, в которой советовал начать "мирные переговоры со Сталиным". Записка до Гитлера не дошла и застряла у Бормана. Тогда Геббельс поехал в главную квартиру, но беседа с Гитлером не дала результата{1201}.

Настроения обреченности появлялись и в армии, и даже в среде руководства. Согласно показаниям Шпеера на Нюрнбергском процессе, все знакомые министру экономики военные командиры в начале 1944 г. говорили ему: "Война должна окончиться в октябре или ноябре". Сам он исходил из этого при решении вопроса о горючем{1202}.

История обладает тем свойством, что она не торопится завершать свои циклы, и поэтому никогда не надо спешить с выводом, что данное явление уже себя исчерпало и можно открыть следующую страницу. Историю нельзя перехитрить, а это так хотели сделать нацисты! Когда в ОКВ отдали 3 ноября 1943 г. директиву No 51, то всерьез полагали, что Советский Союз ослабел и что можно снять силы для переброски на Запад, чтобы отразить вторжение союзников.

Но когда генералы в "Волчьем логове" думали, будто можно по своей воле смотреть в любую сторону и как бы заставлять магическим взором останавливаться армии одних противников, чтобы разбить других, то они не предполагали, что на Восточном фронте, на Украине, очень скоро - который уже раз - потерпят провал их очередные стратегические иллюзии.

Поражение на Украине

I

Советское Верховное Главнокомандование, прочно владея стратегической инициативой, решило продолжать зимой 1944 г. наступление на всем южном участке советско-германского фронта. Цели наступления: разгром крупнейшей стратегической группировки врага, освобождение миллионов советских людей, возвращение металлургии Криворожья и Керчи, марганцевых рудников Никополя, плодороднейших сельскохозяйственных районов, черноморских портов, словом, полное освобождение юга страны, - имели чрезвычайно большое военно-политическое и экономическое значение. Замысел Советского Верховного Главнокомандования состоял теперь в том, чтобы мощными ударами на широком фронте от Овруча до Каховки расчленить оборону германских армий, окружить их и уничтожить по частям. В наступлении принимали участие четыре Украинских фронта, Отдельная Приморская армия, Черноморский флот - всего 168 стрелковых, 9 кавалерийских дивизий, 28 800 орудий и минометов, свыше 2 тыс. танков и САУ, 2360 самолетов{1203}.

Подготовка Красной Армии к новому удару велась именно в те дни, когда в бункерах "Вольфшанце" разрабатывались планы "перенесения стратегических усилий с Востока на Запад". Иллюзии начали рассеиваться довольно быстро. Уже 16 ноября Геббельс записал в дневнике: "Доставляет серьезную заботу положение на Восточном фронте. Куда это приведет в дальнейшем? Советы располагают резервами, о которых мы не имеем никакого представления"{1204}. 20 декабря 1943 г. Гитлер все еще развивал свои планы: если союзники вторгнутся на Западе, их наступление будет отбито, после чего войска опять смогут вернуться на Восток.

Но все произошло как раз наоборот. Союзники на Западе вторгаться не торопились, а в конце 1943 г. - начале 1944 г. грянуло мощное наступление на Правобережной Украине. Все четыре Украинских фронта двинулись вперед. Первыми нанесли удар 24 декабря войска 1-го Украинского фронта под командованием генерала Н. Ф. Ватутина. 5 января перешел в наступление 2-й Украинский фронт генерала И. С. Конева, 10-11 января - 3-й и 4-й Украинские фронты генералов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина. Шесть советских танковых армий в распутицу, в начавшиеся морозы и метели сокрушили германский фронт на юге. К началу 1944 г. войска генерала Ватутина продвинулись до Новоград-Волынска и Бердичева, а соединения генералов Малиновского и Толбухина громили немецкие дивизии на нижнем течении Днепра, изолируя Крым.

Все спуталось и перемешалось в гитлеровской ставке. Опять один за другим удары, и снова с прежней неослабевающей силой. Осенью, как и летом, зимой, как осенью. Значит русские обладают такими резервами, о которых ни фюрер, ни его советники снова не имели никакого представления. Русские опять скрыли свои резервы, а потом внезапно, как гром небесный, ввели их в дело. Что же останется от директивы No 51?

Утром 27 декабря Гитлер вызвал Цейтцлера для обсуждения событий на Восточном фронте.

- Мой фюрер, - глубокомысленно сказал начальник генерального штаба, - я думаю, что здесь идет зимнее наступление.

- Это совершенно правильно, - ответил Гитлер. - Однако все-таки, какими он (СССР. - Д. П.) располагает здесь полными новыми армиями?

- Он восстановил девять танковых корпусов.

- Наступают трудные часы, - многозначительно произнес Гитлер и положил ладонь на карту в том месте, где изображен Крым, - здесь обрисовался большой кризис. Он немедленно окажет дальнейшее влияние на Турцию. Мы не можем ничего спасти, последствия катастрофические, особенно для Румынии...

Вероятно, у Гитлера еще теплилась какая-то надежда: силы Красной Армии в конце концов истощатся, тогда все повернется к лучшему. "Нельзя все-таки предполагать, - сказал он после некоторой паузы Цейтцлеру, - что это (Красная Армия. - Д. П.) античный великан, который всякий раз, когда падает на землю, становится сильнее".

Последовал ответ:

- Они это делают уже много месяцев подряд.

Как же поступить с Крымом? Гитлер и Цейтцлер теперь стали называть положение в Крыму "вторым Сталинградом": "Мы обязаны, - твердо заявил фюрер, если только возможно, оборонять этот второй Сталинград..."{1205}

Возникла мысль: для ликвидации блокады Крыма перебросить на юг три дивизии из-под Ленинграда. Но начальника генерального штаба мучали сомнения. Пусть в настоящий момент переброска сил с севера к югу и возможна, но в перспективе она, вероятно, приведет к осложнению под Ленинградом.

- У Петербурга, - проговорил Цейтцлер, - как я предчувствую, станет плохо.

- Не так уже плохо, - возразил фюрер. - Если я оттуда возьму пару дивизий, будет все же не так плохо, как здесь. - Он снова показал на Крым. - Потому что здесь дела хуже.

- Но как будет реагировать Финляндия?

- Да, - продолжает Гитлер, - это будет неприятно из-за финнов, но все-таки не так плохо, как здесь, на юге. Я считаю потерю Крыма наихудшей возможностью. Она окажет самое плохое влияние на Турцию. Финны не могут выйти из союза, они должны будут обороняться до конца.

Разговор окончился безрезультатно, никаких решений не последовало. Через несколько часов Гитлер получил телеграмму Манштейна: он вынужден под натиском Красной Армии начать на Украине широкое отступление.

Удары сыпались один за другим. Без малейшей передышки. Только что фюрера поразило, что русские смогли вновь перейти в наступление. А тут совершенно непостижимое известие: придется терять Украину, предмет столь давних, алчных вожделений. Гитлер срочно вызвал Иодля.

- Прочитайте вот это, здесь, Иодль, - мрачно, срывающимся голосом сказал фюрер, протягивая телеграмму Манштейна,

Не ожидая, пока начальник штаба оперативного руководства вникнет в смысл, Гитлер взял лист из его рук и с бешенством заговорил, накаленный мыслями о новой неудаче.

- Таким образом Никополь и Кривой Рог будут потеряны! - восклицал он.

Потом начался долгий разговор с бесконечными отступлениями, один из тех, которые заканчивались лишь глубокой ночью. Постепенно в бункер пришли Кейтель, Цейтцлер, Шмундт. Они молча слушали, как бледный, с отекшими глазами фюрер доказывал, возмущался, клеймил окончательно впавшего в немилость командующего группой армий "Юг".

- Он получил свежую 1-ю танковую дивизию с Балкан! - кричал Гитлер. - 14-ю с запада, 25-ю с запада, 24-ю из Италии, а также эсэсовскую, следовательно, пять танковых дивизий и, кроме того, три пехотные и одну парашютнодесантную. Он получил больше, чем требовал! Но он действует так, будто он ничего не получал! Соотношение сил у него сейчас, как и прежде, лучше, чем где-либо на всем фронте.

Гитлер начал считать, сколько танков прибыло к Манштейну с новыми дивизиями. Фюрер любил демонстрировать перед генералами свою память.

- Он получил одновременно больше 1500 танков.

Бесконечный разговор шел сумбурно и нервно. Перед рассветом в комнате остались лишь Гитлер и Цейтцлер. Наконец решение определилось.

- Без крупного усиления дело поправить нельзя, - заключил Гитлер. - На севере в худшем случае дополнительную нагрузку получат финны. Но здесь, на юге, мы можем потерять Крым, железорудный район Кривого Рога, потеряем Никополь. Вот что произойдет, если мы не справимся здесь с этой историей! Кроме того, эта потеря и в продовольственном, и в хозяйственном отношениях для нас бесконечно тяжелее, чем потеря там, на севере. Таким образом, я решил перебросить необходимые силы. С запада я не могу перебрасывать войска в массовых масштабах. Мы можем получить необходимые силы только с севера. Я думаю, что необходимо высвободить из группы армий "Север" 12 дивизий.

- Конечно, - ответил долго молчавший Цейтцлер. - Это очень хорошо, что завтра прибудет Кюхлер. Тогда я смогу сегодня все подсчитать и начать готовить.

Оба тут же наметили дивизии, которые следовало двинуть к югу.

Гитлер не мог успокоиться. Он искал обвинений против Манштейна.

- Но скажите мне только одно, - обратился он снова к начальнику штаба, желая вернуться к прежней теме. - Сколько мы дали танков группе армий "Юг", включая танки пяти дивизий, которые мы подвели сюда? По моей оценке, она получила вместе со штурмовыми орудиями намного больше тысячи.

- Она получила все, чем можно было снабдить, - дипломатично ответил Цейтцлер. - В прошлом месяце я дал 100, в этом снова 80.

- Он ведет себя так, - вновь, драматически повысив голос, сказал Гитлер, будто он пасынок. В действительности только один он что-либо и получал.

Цейтцлер немедленно поддакнул:

- Он пожирает все в огромных размерах. Группе армий "Центр" первый раз мы дали танки 14 дней назад. С группой армий "Центр" мы обращаемся плохо.

- Итак, мой фюрер, - закончил Цейтцлер, - я должен сейчас начинать. Сегодня вечером первая дивизия сможет уже отправиться{1206}.

Но направить дивизии с севера не удалось.

В то время, когда нацисты стали снимать войска на севере, Красная Армия начала в январе 1944 г. наступление под Ленинградом и Новгородом, приведшее к серьезному поражению группы армий "Север". Переброска всего лишь двух дивизий на Украину, конечно, не спасла положения. Красная Армия неудержимо двигалась на Запад. Гитлеровское командование оказалось перед альтернативой: или уже сейчас, немедленно, отступить с Украины и оказаться перед угрозой вступления Красной Армии в Румынию и Венгрию, или решительно отказаться от "новой стратегии" ("усиление Запада за счет Востока") и срочно двигать дивизии на советско-германский фронт из Западной Европы.

Сила обстоятельств заставила нацистских военных лидеров остановиться на втором решении. Журнал военных действий ОКВ отмечает: "Западный фронт имел таким образом преимущество лишь номинальное; в действительности же это было не так, потому что стратегия, которой придерживался Гитлер на Востоке, оставалась неосуществленной"{1207}. Другими словами, фронт против Советского Союза стабилизировать не удалось, как и мифическими оказались рассуждения насчет возможности усилить оборону Западной Европы за счет Востока.

II

В последних числах января силы 1-го и 2-го Украинских фронтов на среднем течении Днепра, южнее Киева, наступая навстречу друг другу, утром 28 января приближались с востока и запада к Звенигородке. Они должны были замкнуть у Корсунь-Шевченковского кольцо окружения вокруг десяти немецких дивизий.

В тот же день после полудня в ставке Гитлера началось очередное совещание.

Вплоть до 28 января никто не брал на себя смелости сообщить фюреру все до конца об итогах наступления Красной Армии на Украине в последние дни и о том, что стряслось под Корсунь-Шевченковским. Сказать правду, значило возразить "предначертаниям", опровергнуть тезис: Советский Союз истощен. Фюрер уже давно терпеть не мог правды. И поэтому Цейтцлер, имевший сведения о новом кризисе, провел все утро 28-го в мучительных сомнениях. Он знал, что советские танки прорвались к Звенигородке и угроза окружения корсунь-шевченковской группировки весьма реальна. Но как сказать обо всем этом фюреру? Проблема, возникшая перед Цейтцлером, мучила его, вероятно, не меньше, чем положение на фронте.

Цейтцлер, конечно, понимал, что десяток дивизий, попавших в "котел" не скрыть и не спрятать. Он решил, как всегда, в ходе доклада сначала рассказать по возможности о делах благоприятных, ободрить фюрера хорошими сведениями, а плохие приберечь до конца совещания, когда "фон" будет создан.

После того как все собрались, Гитлер приказал Цейтцлеру начать доклад о положении на Востоке. Коренастый начальник штаба подошел к разложенной на столе большой карте. Он стал водить по ней пальцем и, рассказывая ситуацию, останавливать палец в самых "благоприятных" местах.

- Здесь наступление не такое сильное, как накануне, - говорил он показывая на окрашенное в зеленый цвет место, изображавшее леса между Коростенем и Ровно.

- На этом фронте ничего особенного, - продолжал он. - А здесь (палец перемахнул сразу далеко на юг) результаты для нас вполне удовлетворительные.

Фюрер любил, когда ему рассказывали как хорошо воюют его гренадеры, и Цейтцлер стал говорить о "подбитых советских танках", тщательно умалчивая насчет своих.

Наконец палец уперся в то место карты, где был изображен выступ немецкого фронта у Корсунь-Шевченковского. Больше на карте не оставалось "благоприятных" мест. Речь оборвалась. Цейтцлер старательно подыскивал слова.

- А здесь, мой фюрер, они внутри, - выпалил он, потеряв весь свой запас дипломатии.

Гитлер знал, кто такие "они".

- То есть как они внутри? - в изумлении, сверля глазами Цейтцлера, воскликнул он.

Цейтцлер надолго замолчал. Стало тихо. Присутствующие старались не смотреть на перевернутую физиономию Гитлера. Все с преувеличенным вниманием изучали карту.

- Да, мой фюрер, - ответил наконец деревянным голосом начальник штаба. Здесь танки прорвались до Звенигородки.

Взрыв против обыкновения не последовал. Гитлер сразу почувствовал себя смертельно уставшим. Опять все то же. На Восточном фронте никакой передышки...

И фюрер лишь невнятно пробормотал:

- Какая неприятная история.

Затем опять пошел длинный разговор о том, откуда взять дивизии, танки, чтобы выправить положение. Оказывается, везде все связано, сковано. "Если бы здесь иметь подразделение штурмовых орудий!" - восклицал фюрер. "Если снимать это подразделение, то вот отсюда, сверху, - отвечал Цейтцлер. - Но Манштейн хочет держать его у Ровно, хоть оно нужнее на юге".

Гитлер, Цейтцлер, Хойзингер стали снова, в который раз, ломать головы: как разрешить неразрешимое. Они долго занимались одним-единственным подразделением штурмовых орудий; откуда его брать, куда бросить? Фюрер стал склоняться к мысли, что, быть может, Манштейн прав и надо держать подразделение у Ровно, "если там что-либо произойдет". Но Цейтцлер убеждал: опасностей больше на юге, у Звенигородки. Фюрер согласился, и в конце концов решили сюда перебрасывать это самое подразделение штурмовых орудий и еще одну дивизию.

Цейтцлер, конечно, понимал, что предотвратить крах на Украине и полное окружение под Корсунь-Шевченковским батальоном штурмовых орудий не удастся. И когда после заседания он вернулся в штаб, сообщение не заставило себя долго ждать. Около пяти вечера штаб группы армий "Юг" донес: наступающие танковые клинья русских соединились.

Начальник штаба немедленно позвонил фюреру.

- Мой фюрер, - начал он быстро, - я хочу доложить о положении на юге следующее. Прорвавшиеся танки на участке 8-й армии и в 1-й танковой армии соединились в Звенигородке. 1-я танковая армия немедленно двинула в направлении Звенигородки 17-ю танковую дивизию, чтобы навести порядок. Другие части также будут в кратчайший срок брошены, чтобы разбить прорвавшегося врага. 8-я армия предлагает: выступ между Каневом и Черкассами можно было бы отвести, чтобы благодаря этому получить свободу действий и массированно наступать к югу.

- Да, сколько же там оказалось танков? - закричал в трубку Гитлер.

- Этого нельзя сказать точно, - прикидывая в уме, ответил Цейтцлер. - Со стороны Шполы прорвалось определенно не слишком много. Но, конечно, нужно по меньшей мере еще день-полтора, прежде чем 17-я танковая дивизия сможет наступать...

- Итак, из всего этого следует, - прервал его Гитлер, - что вся операция проиграна. Это какое-то бедствие. Нельзя ли перебросить сюда 13-ю и 14-ю дивизии?

- В настоящий момент еще нет, мой фюрер, потому что они беспокоятся, что тогда брешь станет еще большей... Увеличатся заботы на западном участке, где прорыв, конечно, шире.

Дальше они стали опять и опять подробно обсуждать ту же самую проклятую проблему, что и откуда вытащить и бросить к месту прорыва, чтобы как-то исправить положение. Но снова оказывалось, что вытаскивать нечего, везде слабины, трещины. И на все требуется время, а его тоже нет. Кроме того, пехота, оказывается, не совсем надежна.

- Пехота вполне хороша, - отпарировал Цейтцлера Гитлер, - но она не держится, если позади нее не стоят танки. Это теперь установлено повсюду. Если позади стоят штурмовые орудия, все идет хорошо. Но если их нет, она не держится.

Цейтцлер предложил попытаться отвести войска из корсунь-шевченковского выступа на северном его участке. Гитлер категорически возразил:

- Не будем обманывать себя! Вы тогда только сделаете для противника еще одну брешь, в которую он сможет немедленно вползти.

- Тогда я откажусь от этого и сегодня вечером еще раз доложу вам обо всем происходящем.

III

Цейтцлер не смог вечером доложить Гитлеру обо всем происходящем ничего хорошего. Кольцо советских войск сжималось.

Все попытки прорвать окружение оказались тщетными. Гитлер рвал и метал. Когда по его приказу была предпринята отчаянная попытка февральской вьюжной ночью прорваться под Шендеровкой, ничего не вышло. Сведения о новых ужасающих потерях повергли "Вольфшанце" в состояние депрессии. 18 февраля все было кончено. 55 тыс. убитых и раненых, 18 тыс. пленных, поле боя, усеянное разбитой техникой, стали итогом Корсунь-Шевченковского сражения. В линии немецкого фронта на Украине зияли широкие пустоты.

Январь и февраль 1944 г. ознаменовались кроме того поражениями группы армий "Юг" под Житомиром, Бердичевом, Никополем, Кривым Рогом.

Тем временем Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии разрабатывала план дальнейшего наступления.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков вспоминает: "После уточнения обстановки и задач, утвержденных Ставкой, фронты начали ускоренную подготовку новых наступательных операций и их материально-технического обеспечения. В связи с полной весенней распутицей на Украине это было связано с величайшими трудностями... Немецкое командование считало, что советские войска не смогут в таких условиях наступать, и оно будет иметь достаточно времени, чтобы перегруппировать силы и укрепить оборону. На этом необоснованном расчете мы и решили поймать врага, нанеся ему ряд сокрушительных ударов.

Короче говоря, мы вновь решили использовать оперативную внезапность, которая теперь была прочно освоена советским оперативно-стратегическим искусством"{1208}.

Советское командование приняло решение, которое учитывало новые ошибочные немецкие представления о возможностях и силе Красной Армии: несмотря на приближающуюся весну с ее широким разливом рек, бездорожьем и непогодой продолжать широкое наступление по всей Правобережной Украине. Для операций привлекались все действующие на южном участке фронта силы. Укрепив их резервами, в первых числах марта 1944 г. советские войска вновь двинулись вперед. На широком фронте от Луцка до устья Днепра развернулось наступление.

1-й Украинский фронт под командованием маршала Жукова прорвал немецкую оборону между Шумское и Любар. Введенные в сражение две танковые армии нанесли глубокий удар на Каменец-Подольск. Войска фронта охватили с запада главные силы отступающей группы армий "Юг". Из-под Звенигородки на Умань двинулись войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Конева. Три танковые армии рассекли немецкий фронт восточнее Умани. Отразив ожесточенные контрудары, советские войска стали выдвигаться к Южному Бугу.