Акт бунта

ГЛАВА 48

ПРЕС

«Путь наименьшего сопротивления не всегда означает выбор самого простого варианта. Иногда это означает, что твоя душа находит свой путь домой, к чему-то, что она любит, после того как ты сдерживался слишком чертовски долго».

Эти слова звенят у меня в ушах, пока мы спускаемся с горы. Папа по-прежнему решительно молчит на водительском сиденье рядом со мной. Это неидеально, что он слышал речь Пакса перед преподавателями академии и родителями наших одноклассников, но… честно говоря, я слишком устала, чтобы заботиться о том, что папа думает о Паксе. Прошедшая неделя была ужасной. Полицейский отчет за полицейским отчетом. Бесконечные вопросы с самых разных сторон. Мама, рыдающая по телефону, терзаемая чувством вины из-за того, что понятия не имела, через что мне пришлось пройти. Тишина между всем этим пронзила мои барабанные перепонки, слишком громкая, слишком очевидная, заставляющая меня хотеть кричать. Отец спотыкается по жизни, как зомби, ничего не говорит, слишком потрясен, чтобы отреагировать на новость о том, что его сын годами подвергал сексуальному насилию его дочь. Я была поражена этим утром, когда он объявил, что я должна собраться и пойти на выпускной. Он сказал, что это обряд посвящения, о котором в будущем я буду сожалеть, если упущу его, и нам самое время попытаться вернуться в нужное русло.

Папе потребуется много времени, чтобы «вернуться в нужное русло» после этого. Намного дольше, чем это заняло у меня. Однако я уже много лет боролась с этим безумием. Для него это открытая рана, которая не затянется за одну ночь. Он думает, что я не слышу, как он мчится в ванную, чтобы его вырвало три или четыре раза в день. Но я слышу.

«Путь наименьшего сопротивления не всегда означает выбор самого простого варианта. Иногда это означает, что твоя душа находит свой путь домой, к чему-то, что она любит, после того как ты сдерживался слишком чертовски долго».

Пакс неслучайно употребил эту фразу. Уверена в этом. То, что он сказал в микрофон прямо перед тем, как сбежать со сцены, заставило волосы у меня на затылке встать дыбом. Эти слова были предназначены для меня.

— Значит, ты влюблена в этого болтливого негодяя? — бормочет папа, направляя машину вниз по дороге.

Я чуть не выпрыгиваю из своей кожи. Потому что была так погружена в свои мысли, а папа в последнее время вообще такой тихий, что, когда я слышу, как он говорит, меня это до чертиков удивляет.

— Что?

— Пакс, — осторожно произносит он его имя.

На самом деле мы мало говорили о нем, но папа знает, что между нами что-то есть. Пакс был со мной в полицейском участке в Нью-Йорке. Папа знает из множества заявлений, которые мне пришлось дать, что Пакс спас меня. Не только в Нью-Йорке, но и в ту ночь за пределами больницы. Никто не подумал упомянуть моему отцу, что меня выбросили из движущегося транспортного средства или что я была так близка к смерти, из меня лилась кровь, когда мальчик, курящий сигарету, пришел мне на помощь и спас меня от смерти.

Папа старательно смотрит прямо перед собой, в лобовое стекло, но повторяет свой вопрос во второй раз.

— Ты влюблена в него?

Это не тот вопрос, который я когда-либо предвидела, что мой отец задаст мне. К моему удивлению, я не испытываю неловкости, отвечая ему.

— Да. Уже некоторое время.

Он кивает, а через секунду говорит:

— Тогда ладно.

Прежде чем я успеваю спросить его, что это значит, он жмет на тормоза, сбавляя скорость, а затем начинает выполнять крутой разворот на крутой дороге.

— Вау! Папа! Какого черта ты делаешь?

— Я провел свое исследование. И знаю, где он и его друзья живут. Все трое доставляют неприятности, но…если ты любишь его…

У него едва хватает места, чтобы развернуть машину; ограждение пугающе близко.

— Папа!

— Да ладно, милая. — Он закатывает глаза. — Я долгое время служил в армии. И знаю, как вести машину в крутом повороте.

Не прошло и тридцати секунд, как он сворачивает на дорогу, ведущую к Бунт-Хаусу.

Я понятия не имею, что происходит. И слишком ошеломлена, чтобы понять, что он делает. Все еще пытаюсь понять это, когда папа останавливается перед домом из стекла, окруженного деревьями, и кивает в сторону здания.

— Давай, иди. Я знаю, ты хочешь его увидеть. Только будь дома к полуночи. И скажи ему, чтобы завтра он пришел к нам домой. Я хочу встретиться с ним. Официально.

Он это серьезно? Выражение его лица говорит о том, что так оно и есть, но тот наверняка шутит.

— Иди, Пресли Мария. Пока я не передумал. Он грубоват, но, по крайней мере, я знаю, что парень позаботится о тебе.

Я улыбаюсь впервые за неделю. Быстро целую его в щеку, затем крепко прижимаю к себе. Знаю, как это тяжело для него; он скорее закутал бы меня в вату, чем позволил тусоваться с парнем в этот самый момент, но думаю, он знает, что это то, что мне нужно, чтобы сохранить свою душу живой.

— Спасибо, пап. Я люблю тебя.

***

Никого нет дома.

К счастью, входная дверь не заперта. Мальчики, должно быть, забыли запереть дом по дороге на выпускной сегодня утром. Вхожу внутрь, немного напуганная тем, насколько тихо здесь, и направляюсь прямо наверх, в комнату Пакса. В отличие от других раз, когда я была здесь, в его спальне все аккуратно убрано. На полу нет никакой одежды. Кровать застелена. Поверхности безупречно чистые. Все аккуратно и чисто.

Я должна написать ему и узнать, где он — парень мог бы пойти куда-нибудь с Дэшем и Рэном, чтобы отпраздновать выпускной, — но даже не знаю, что написать ему в текстовом сообщении. Я бы предпочла подождать и поговорить с ним лицом к лицу. Поэтому ложусь на его кровать и жду.

Проходит час, и к этому моменту я уже борюсь с тем, чтобы не заснуть. Странный, низкий гул системы фильтрации воздуха поначалу раздражал, но вскоре я обнаружила, что он успокаивает меня и усыпляет. Когда просыпаюсь позже, уже сумерки, и мягкий, неровный фиолетовый свет отбрасывает тени на стены.

Пакс сидит в кожаном кресле у окна, в паре метров от кровати, и наблюдает за мной. Его лицо все еще немного в синяках после стычки с Джоной. На нем черная рубашка на пуговицах с закатанными до локтей рукавами. Его джинсы, как всегда черные. Ноги босые. Окутанный тенью. Его голова покоится на спинке кресла, выражение его лица такое серьезное, что Пакс выглядит как… он выглядит совершенно, как всегда.

Парень ничего не говорит, хотя я, очевидно, уже проснулась. Он рисует круг на подлокотнике кожаного кресла кончиками пальцев, наблюдая, как я наблюдаю за ним.

— Прости. Я должна была бодрствовать и быть начеку, когда ты вернешься. Я просто…

— Я не возражаю, — тихо говорит он. Едва заметная улыбка играет в уголках его рта. — Я думал, что попал в сказку Братьев Гримм, когда вошел в эту дверь. В моей постели мирно спал прекрасный огненноволосый ангел.

Мои щеки горят. Я вдруг становлюсь очень застенчивой.

— Тебе что-нибудь нужно? — шепчет Пакс. — Воды или?..

Я качаю головой.

— Нет. Если только у тебя случайно не найдется шоколадный молочный коктейль в холодильнике внизу.

Он очень тихо смеется себе под нос, доставая телефон из кармана. Экран загорается, когда парень коротко нажимает на него, затем кладет его обратно в карман.

— Один шоколадный молочный коктейль. Сейчас будет. — Из динамиков не доносится дэт-метал. Никаких жестоких видеоигр, бушующих по телевизору. В его комнате царит тишина, а Пакс продолжает просто… смотреть на меня.

— Ты сегодня чуть не довел Харкорт до аневризмы, — говорю я.

Вдыхая, он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.

— Я не хочу об этом говорить.

— Тогда о чем ты хочешь поговорить?

— Мне жаль, что я действовал за твоей спиной. Мне не следовало вмешиваться в твои дела с Джоной.

— Ну. Что ж. — Я грустно улыбаюсь ему, глядя на свои руки. — Тебе придется дать мне минутку. Мне трудно переварить тот факт, что великий Пакс Дэвис за что-то извиняется.

Я подумала, что он был бы признателен, если бы я сгладила ситуацию, немного ослабив напряжение, которое только что затопило комнату, но парень не улыбается.

— Я серьезно, — говорит он. — Мне так чертовски жаль. Если бы я не сунул свой нос в это дело, его бы никогда даже близко не было в Нью-Йорке.

Я медленно качаю головой.

— Все в порядке…

— Но я также чертовски зол на тебя, Чейз.

Вот так. Это больше похоже на правду. Я вздыхаю, зная, что сейчас будет.

— Ты должна была сказать мне, что сделал этот псих. Должна была сказать кому-нибудь…

— Знаю. И мой отец, и Элоди, и Кэрри, и три разных психотерапевта, и копы, все они говорили мне это, поверь мне, я знаю. Однако не могу объяснять, как сильно он залез мне под кожу. Он всегда мог. И я знала, насколько тот неуравновешен. Он бы убил меня.

— Если бы ты сказала мне…

— Зачем мне было это делать, Пакс? Ты не был моим парнем. Ты был просто парнем, с которым я спала. Могу добавить, очень злой, агрессивный парень, с которым я спала. У меня не было причин говорить что-либо…

— Посмотри на меня, — шепчет он. — Я справился со всем этим действительно чертовски плохо. Я облажался. С самого начала. Я не… — Он раздраженно фыркает. — У меня нет никакого опыта в этом дерьме. Я ни разу в жизни не был мил ни с одной девушкой. Не знаю, как это делается. Но я, блядь, ненавижу себя за то, что не дал тебе в тот день в твоей спальне чертовски ясно понять, что я хотел тебя. Не для того чтобы просто трахнуть. Не продолжать какое-то глупое, бессмысленное соглашение, в котором не было никакого смысла. Я должен был сказать тебе, что хочу тебя. Если бы я тогда это сделал, ты, вероятно, рассказала бы мне все.

— Я бы не стала, — говорю я. — Даже если бы ты сказал мне все это, мне все равно было бы слишком стыдно.

— Стыдно?

Я опускаю голову, прячась от выражения шока на его лице.

— Я чувствовала… Я чувствую себя грязной, Пакс. То, что он сделал со мной…

— Это не твоя вина!

— Я знаю. Но это не останавливает это отвратительное чувство, ползущее у меня под кожей. И я не могу просто стереть это сейчас, когда он за решеткой.

Я чувствую, как Пакс переживает из-за этого, его гнев растет и растет.

— Мне так чертовски жаль, Чейз.

— Остановись. Не извиняйся больше. Все это не твоих рук дело. Чего мы добьемся, пытаясь снять вину друг с друга? Никто из нас не виноват. Давай оба просто… — Я вздыхаю, качая головой.

— Забудем об этом? — Глаза Пакс ярко сияют. — Будем двигаться дальше? Вернемся к ненависти друг к другу? Будем трахать друг друга? Драться, царапаться и рвать друг друга на части?

В моем горле образуется твердый комок.

— Ты этого хочешь?

Пакс изучает свои руки, сгибая и разгибая пальцы, сгибая, разгибая, сгибая, разгибая. Он моргает, и я вижу каждую мельчайшую деталь его ресниц, запечатленную силуэтом на фоне света, льющегося из окна позади него. Парень молча встает на ноги и пересекает комнату, подходит и садится на край кровати рядом со мной. Боже, сама его близость заставляет мое сердце биться быстрее.

— Нет, — говорит он. — Я хочу не этого.

Пакс непреклонен. Его голос не дрогнул. Мое сердце падает в груди, учитывая решимость в его тоне. Он не хочет продолжать наши напряженные, агрессивные неотношения. Это имеет смысл, теперь, когда выпускной не за горами. Он устал от всего этого, и я не могу сказать, что виню его. На его месте я бы, наверное, приняла такое же решение. Кому нужен такой хаос, ежедневно разрушающий их жизнь? Только сумасшедший предпочел бы продолжать идти по этому пути. Но это причиняет боль — осознание того, что эта короткая, странная связь между нами не может продолжаться.

Пакс склоняет голову, и я ничего не могу с собой поделать: я протягиваю руку и нежно провожу пальцами по свежевымытым, колючим волосам на его затылке, наслаждаясь их ощущением в последний раз. Веки Пакса, дрожа, закрываются.

— Я хочу… — говорит он, пугая меня. — Хочу… чтобы все было проще. Менее запутанно. Я хочу… большего. Я просто… — Мускул на его челюсти напрягся, отмечая его дискомфорт. Делая вдох, парень поворачивается, чтобы посмотреть на меня, двигаясь быстро, как будто срывает какой-то пластырь. — Как я и сказал. Я просто не знаю, как это сделать.

Слова, слетающие с губ Пакса — это не те слова, которые я когда-либо думала, что услышу от него. В чем он вообще здесь признается? Я качаю головой, прерывая поток вопросов.

— Подожди. Ты хочешь сказать, что хочешь большего… от меня? Со мной?

За все время, что мы целовались, трахались и дрались, как кошка с собакой, он никогда не смотрел на меня так, как сейчас. Как будто он позволяет мне увидеть его в первый раз. Показывает мне себя. Открывает трещину в непроницаемой стене — ровно настолько, чтобы я могла заглянуть за нее на человека по другую сторону.

— Да, — говорит он. — И то, и другое. Я хочу спорить с тобой и злиться на тебя. Хочу закончить нашу гребаную книгу вместе, и хочу ссориться с тобой из-за этого. А потом хочу мириться. И обнимать тебя. Защищать тебя. Я хочу чувствовать твою голову на своей груди каждую ночь, когда мы засыпаем. И из-за этого разрываюсь изнутри. Я не должен хотеть ничего из этого. Я, блядь, не знаю, как справиться с этими желаниями. Но… хочешь ли ты чего-нибудь из этого? Если сложу свое оружие, как думаешь, ты сможешь сложить свое? — Он вскидывает руки в воздух. — Черт, Чейз. Я понятия не имею, что говорю. Мне следует опуститься на одно колено или что-то в этом роде? Написать официальное письмо-приглашение? Какой-то документ с отрывной частью внизу… — Он вскакивает на ноги. — Это очень выматывает. Почему, черт возьми, все всегда так стремятся заниматься этим дерьмом? Это чертов кошмар.

Сцепив руки за головой, он обхватывает затылок и начинает расхаживать взад-вперед у изножья кровати. Бедняга выглядит так, словно у него вот-вот случится нервный срыв.

— Ну? Ты ничего не собираешься сказать? — Парень быстро смотрит на меня краем глаза, затем снова быстро отводит взгляд, как будто поддерживать зрительный контакт — это слишком.

Стена снова воздвигнута; одному Господу известно, когда он снова расколет ее для меня. Мне, вероятно, понадобится крюк, чтобы взобраться на эту чертову штуку, если я не воспользуюсь этой возможностью и быстро. Я тянусь к нему, хватая его за запястье в следующий раз, когда он проходит мимо меня. Пакс останавливается, челюсть напряжена, глаза сверкают, грудь поднимается и опускается.

— Мне действительно хочется всего этого. И я вооружилась в первую очередь только потому, что ты такой чертов… ты.

— Что это должно значить?

Я издаю задыхающийся смех.

— Злой. Ужасающий. Недоступный. Взрывоопасный. Агрессивный. Язвительный…

Он морщится.

— Хорошо. Понял. Это был глупый вопрос.

— Я могу и перестану бороться с тобой. Но нет ничего хорошего в том, что я просто сдамся тебе. Тебе нужно перестать все время бороться за контроль.

— Мне не нужно ничего контролировать.

— Пакс, ты все время все контролируешь. Всю твою жизнь в Вульф-Холле. Учителей. Административный персонал. Твоих друзей. Меня. Ты бы контролировал восход и закат солнца, если бы мог.

Он ничего не говорит. Просто стоит там, ведя какую-то внутреннюю борьбу, которая, как я вижу, причиняет ему большой дискомфорт. Наконец, парень потирает рукой подбородок и кивает.

— Достаточно справедливо. Я остановлюсь.

Вот так. Он говорит это так легко, как будто это будет так же просто, как щелкнуть выключателем и в мгновение ока стать совершенно другим человеком. Пакс понятия не имеет, как трудно изменить базовые убеждения, которые определяют нас как людей. Подобная трансформация — это работа всей жизни, и ей не будет конца. А он просто пожал плечами и принял задание, как будто это было какое-то маленькое начинание, которое не будет мучить его вечно.

— Ты упрямая и строптивая, — говорит он. — Ты так часто заставляешь меня сомневаться в своем здравомыслии, что я смирился с тем фактом, что ты сведешь меня с ума. Но знаешь что? — Он двигается плавно, по-львиному, забираясь на кровать так, что становится передо мной на колени.

У меня перехватывает дыхание.

— Что?

Пакс падает вперед, мышцы на его руках напрягаются, когда он нависает надо мной, одна рука лежит среди смятых простыней по обе стороны от моих ног. Красивый. Он так чертовски красив, что я не могу этого вынести. Его глаза сияют, когда парень смотрит на меня из-под нависших темных бровей.

— Я приветствую тот день, когда сойду с ума, Чейз. По крайней мере, тогда, когда действительно потеряю все это, я не буду обращать внимания на этот факт. Я просто сойду с ума. Ничто в мире больше не будет иметь значения. Я хочу, чтобы ты была моей. Я… я чертовски влюблен в тебя, Чейз. И хочу научиться показывать тебе это. Хочу заставить тебя поверить в это, черт возьми.

Я чертовски влюблен в тебя.

Я действительно только что услышала, как Пакс это сказал, или я вернулась к фантазиям об этом человеке?

Я чертовски влюблен в тебя.

Внезапно я смаргиваю слезы.

Он не мог этого сказать.

Я, блядь, сплю.

Пакс обхватывает мою щеку, прерывисто выдыхая.

— Ты можешь справиться с этим, Чейз? Как думаешь, ты сможешь справиться с тем, что я тебя люблю? Потому что не думаю, что я смогу жить без тебя.

— Да! Да, о боже мой, да!

Он выглядит таким прекрасным в облегчении, когда закрывает глаза, молча кивая самому себе. Парень возвышается надо мной, терпеливо ожидая. Между нашими телами вообще нет точек соприкосновения. И я хочу контакта. Не только на бедрах, руках и рту. Я хочу почувствовать, как он всей тяжестью давит на меня. Хочу, чтобы наши ноги переплелись, и его тазовые кости упирались во внутреннюю часть моих бедер, и впадина его живота наполнялась и опустошалась напротив моего, когда его дыхание учащалось. Я хочу ощутить его твердость, прижимающуюся к моему входу, кончик его члена, скользкий от предэякулята, проникающий в меня миллиметр за миллиметром, нарастающую волну удовольствия, лишающую меня всех мыслей. Я хочу, чтобы его зубы были на моей коже, его пальцы в моих волосах, и его язык в углублении моего горла

Я уступаю ему, совершенно ничего не боясь, потому что слова, которые парень только что сказал мне, требовали мужества. Потому что всегда знала, что его взрывные вспышки и резкие слова были механизмом преодоления. Он защищал себя. Лучшей формой защиты для Пакса всегда было нападение. Вот почему он сейчас со мной так нежен и осторожен, честен и открыт… Черт, это что-то значит. Это значит все.

Он доверяет мне.

И, к лучшему это или к худшему, я тоже ему доверяю.

— Я тоже тебя люблю. Я твоя, — шепчу я. — И была твоей с той секунды, как очнулась на тротуаре перед больницей и увидела, что ты смотришь на меня сверху вниз. С того момента ты держишь все мое существование в своих руках.

Пакс рычит, собственнически, как дикая собака, его губы приоткрываются так, что обнажаются зубы. Когда он целует меня, это как прикосновение солнца. Его губы, полные и щедрые, сначала слегка касаются моих, и в моей груди разгорается раскаленное добела ядро тепла. Оно растет по мере углубления поцелуя, жар распространяется, обволакивая кости моей грудной клетки, жидкий свет лижет мои внутренности, когда парень уговаривает меня открыть рот и скользит языком по моим зубам.

Наши поцелуи всегда были конфронтацией. Вызовом. Дерзостью. Упреком. Этот поцелуй не похож ни на что, что мы когда-либо делили раньше. На этот раз никакого гнева. Пакс далек от нежности — он захватывает мою нижнюю губу своими передними зубами, оттягивая ее, как делал это в прошлом, но никакой борьбы за власть нет. Холодный, жесткий блеск в его глазах? Вызывающая, молчаливая насмешка, когда он ждет, что я сдамся и отступлю, потому что боль слишком велика? Все это отсутствует.

Сжатие его зубов ослабевает, прежде чем превращается в настоящую боль, и вместо этого парень посасывает мою распухшую губу. Приподнявшись на локтях, он обхватывает мой подбородок ладонями и обнимает мое лицо, одновременно твердо и нежно, усиливая поцелуй. Его язык исследует и пробует мой рот, переплетаясь с моим собственным, пока мы оба не начинаем задыхаться, разделяя дыхание, наши движения становятся отчаянными.

Я не могу справиться с растущей внутри меня потребностью. Мне нужно больше контакта. Мне нужен он. Выгибаю спину над кроватью, моя грудь встречается с грудью Пакса, наши животы и бедра внезапно оказываются на одном уровне, и он замирает, прерывисто втягивая воздух, когда самые твердые части его тела встречаются с самыми мягкими, самыми влажными частями меня. Мы все еще полностью одеты, что на какое-то время скроет, насколько я возбуждена, но возбуждение Пакса скрыть невозможно. У него массивная эрекция, натягивающая перед джинсов. Когда его член, твердый, как сталь, прижимается к моему клитору, мое тело дико реагирует, молния проносится по моим венам. Я задыхаюсь, обнимаю парня за плечи, обхватываю ногами за талию, прижимаюсь к нему, притягиваю его к себе, пытаясь приблизиться любым возможным способом.

— Черт, Чейз. — Пакс становится жестким, как доска. Я думаю, он пытается сопротивляться желанию раствориться во мне, может быть, немного замедлить то, что должно произойти между нами, но я не в настроении ждать. Сцепив лодыжки у него за спиной, я прижимаюсь сильнее, не оставляя ему выбора, кроме как перенести свой вес между моих ног, и на одно сладкое, райское мгновение я становлюсь чистым светом. Чистым удовольствием. Головокружительное ощущение, которое возникает у меня между ног, мгновенное и парализующее.

— Святое… дерьмо, — выдыхаю я. — Это… о боже, это так приятно.

Все еще храбро сражаясь, чтобы удержать вес верхней части тела надо мной, Пакс издает рычание.

— Если не хочешь, чтобы я кончил в штаны, не двигайся, блядь.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, всхлипывая. Он всегда твердо держит себя в руках в школе и со своими друзьями. В спальне парень тоже всегда контролировал ситуацию. Слышать, как это на него влияет, чувствовать, насколько тот возбужден, и знать, что малейшее движение с моей стороны может заставить его перелететь через край и кончить в нижнее белье… господи помилуй, но это чертовски сексуально. Однако я не хочу, чтобы это заканчивалось прямо сейчас, поэтому подчиняюсь его рычащей команде и замираю совершенно неподвижно.

Пакс сосредоточенно хмурится, закрыв глаза. Два глубоких вдоха. Три. Четыре. Пять. Он делает свой десятый очень глубокий вдох, когда напряжение в его руках, ногах и спине спадает. Тяжело вздыхая через нос, он открывает глаза, и его проницательный, острый взгляд пронзает меня насквозь, до глубины души.

— Я хочу, чтобы твои соки были на моем языке, прежде чем ты снова выкинешь это дерьмо, — говорит он. — Хочу эту сладкую киску на моем гребаном лице.

Моя кровь приливает к щекам от такого смелого, сексуального заявления. Когда-то я бы предположила, что всплеск жара и румянца был вызван стыдом, но теперь я знаю лучше. Это было вызвано отчаянием. Я бы никогда не смогла дать ему то, о чем он просил всего три месяца назад. Я была бы слишком подавлена словами, которые он использовал, слишком напугана уязвимостью, которую они потребовали бы. Однако время, которое мы провели, облизывая, посасывая и трахая друг друга в последнее время, избавило нас от всякого чувства смущения. Черт возьми, этот парень засунул свой язык мне в задницу. Больше нечего стыдиться.

— Прочь, — выдыхаю я. — Сними это. — Я сжимаю в кулаке низ его рубашки, призывая его начать с нее, но имея в виду всю его одежду. Штаны. Боксеры. Все. Я хочу, чтобы он был голым и внутри меня прямо сейчас, блядь. Если мне придется ждать еще секунду, то я сойду с ума.

Пакс смеется, положив руку поверх моих, останавливая мои неистовые рывки.

— Спокойно. Мне нравится эта рубашка. Ты сейчас оторвешь пуговицы.

— Слишком много слов. Мало обнаженки.

Пакс снова смеется, веселый, чудесный звук освещает меня, как сигнальная ракета, одновременно быстро расстегивая свои драгоценные пуговицы.

— Черт, — шепчу я. У меня голова идет кругом при виде него — набитые глыбы мышц, отмеченные кружащимися, замысловатыми полосами чернил. Сложные узоры, покрывающие его грудные мышцы и пресс, текут, как красивая река все ниже и ниже, изгибаясь над бедрами, спускаясь прямо к вырезу v-образной формы, опускаясь ниже пояса джинсов.

Пресвятая богородица.

Низкий животный рык поднимается из горла Пакса; я снова смотрю на него, и его глаза потемнели до цвета расплавленной стали.

— Ты должна быть осторожна, глядя на меня вот так. У меня не будет другого выбора, кроме как наказать тебя за твою дерзость… и не думаю, что ты сможешь выдержать такой уровень внимания.

— Ты удивишься, — бормочу я. — Я приму все, что ты сможешь дать.

Его губы изгибаются, убийственно многозначительная улыбка расползается, как грех, по его красивому лицу. Следующее, что я помню, его руки скользят подо мной, поднимая меня с кровати, и парень садится, усаживая меня к себе на колени. Мои ноги все еще обвиты вокруг его талии, его член все еще упирается в меня — теперь еще тверже, твердый, как армированная сталь, и это ощущается так…

Руки Пакс сжимаются на моих бедрах, удерживая меня на месте.

— Не-а, непослушная девчонка. Оставайся на месте. Ты не можешь тереться об меня, пока я не скажу. — Блеск в его глазах становится только более злым, когда я издаю разочарованный стон. — Все в порядке. — Он убирает мои волосы с лица. — Если будешь хорошо себя вести, я дам тебе то, что тебе нужно. Открой рот.

Я повинуюсь ему, предвкушение скручивается у меня внутри. Когда он просовывает свой большой палец мне в рот, я без лишних слов обхватываю его губами, обводя языком, нежно задевая зубами подушечку.

Пакс шипит, одаривая меня широкой улыбкой с открытым ртом.

— Ты хочешь, чтобы мой член был у тебя во рту, Файер? — Я киваю, посасывая достаточно сильно, чтобы показать ему, как это будет приятно, если он позволит этому случиться. — Господи. Ах, черт. — Он вытаскивает большой палец из моего рта с хлопком, а затем проводит подушечкой по моим губам, смачивая их.

Не совсем удовлетворенный, он проводит по моей верхней губе самым кончиком языка, смачивая ее сильнее. Тем временем его руки тянутся к подолу черного вечернего платья, которое я надела на выпускной. Пакс срывает эту штуку на одном дыхании, мурлыкая, когда мои сиськи высвобождаются, но замолкает, становясь очень неподвижным, когда смотрит вниз на мое тело.

В отличие от него, у меня нет черных татуировок, покрывающих большую часть верхней части тела. Ущерб, который Джона нанес мне, когда затащил на ту подземную парковку, все еще очень заметен.

— О, Господи. — Он смотрит на мои ребра. Развязная, дерзкая ухмылка, которая была на нем, давно исчезла. — Я убью этого ублюдка.

Я стараюсь не смотреть на черно-синие отпечатки пальцев на своих ребрах. Не хочу их видеть. Ненавижу тот факт, что позволила этому монстру пометить мое тело; со временем синяки исчезнут, но они есть прямо сейчас. Мне придется наблюдать, как они становятся зелеными и желтыми, пока не исчезнут, как синяки, которые уже исчезают на лице Пакса. Я не хочу думать об этом прямо сейчас.

Я хочу чувствовать себя хорошо, а не бояться. Хочу заняться сексом с Паксом, потому что безумно влюблена в него, и мне нужно, чтобы он был внутри меня. Чего я не хочу, так это чувствовать себя жертвой.

— Нет. — Я сгибаю указательный палец, используя его, чтобы приподнять голову Пакса. Даже подняв голову, он не смотрит мне в глаза. А свирепо пялится на повреждения моих ребер, ненависть открыто вспыхивает в его глазах, как бушующий лесной пожар. Я пригибаюсь, попадая в поле его зрения, так что у него нет выбора, кроме как смотреть на меня. Требуется секунда, чтобы его зрачки сфокусировались; я жду, пока не понимаю, что он действительно видит меня, а затем говорю: — Не надо. Пожалуйста, Пакс. Не сейчас. Здесь только мы с тобой.

Парень открывает рот, на кончике его языка, вероятно, вертится тысяча яростных ругательств, но он, должно быть, видит умоляющий взгляд на моем лице, потому что снова закрывает рот, стискивая челюсти. Ему это не нравится, но он не пойдет дальше по этому пути.

Сделав глубокий вдох, я делаю то, что он запретил мне делать, и двигаю бедрами против его эрекции, потираясь о него. Напоминая о том, что мы начали. О том, как хорошо было до того, как он снял с меня платье и увидел мои раны. Парень закрывает глаза, дергает плечами, снимая напряжение в своем теле.

— Это был грязный гребаный трюк, — грубо говорит он.

— Я буду использовать его столько раз, сколько потребуется, если это вернет тебя с края пропасти. — Я ухмыляюсь ему. Чтобы подчеркнуть свою точку зрения, и снова двигаю бедрами, на этот раз усиливая движение, растягивая и углубляя контакт.

Шесть миллиметров ткани: толщина ткани его боксеров, джинсов и моих трусиков. Это все, что стоит между обтянутой шелком сталью его члена и влажным, блестящим жаром моей киски. Я возмущаюсь этими шестью миллиметрами ткани так, как никогда и ничем в жизни. Впиваясь пальцами в его задницу, дрожу рядом с ним, когда на мгновение парень позволяет всему своему весу опуститься на меня сверху, прямо там, где наши бедра соприкасаются.

— Клянусь Богом, я уничтожу все до последнего клочка одежды на твоем теле, если ты, блядь, не разденешься прямо сейчас, — тяжело выдыхаю я.

Он хмыкает, ухмыляясь, как дьявол, покрывая мой рот, подбородок и шею грубыми, обжигающими поцелуями.

— Пожалуйста. Пожалуйста. Боже… пожалуйста. — Я повторяю мольбу, как молитву, извиваясь под ним, и его зубы агрессивно впиваются в чувствительную кожу моей шеи.

— Я бы нашел способ сорвать чертову луну с неба, если бы ты попросила меня об этом, — грохочет он, и я так сильно сжимаю пальцы, что у меня болят ступни. Сжимая одной рукой мое горло, он отступает на несколько сантиметров, пока его глаза не встречаются с моими, и ужасные события прошлой недели исчезают. Больше ничего нет. Есть только Пакс и свирепый взгляд собственника в его глазах.

— Я думал, что смогу уйти от тебя. Боже, какой гребаный идиот. — Он качает головой, на его красивом лице мелькает удивление. — Я понял это, когда ты открыла глаза на земле возле больницы и впервые посмотрела на меня. В тот момент мне показалось, что часть меня сломалась. Я думал, что ты что-то сломала во мне. И ненавидел тебя за это. А потом понял, что ты ничего не сломала. Ты… наоборот все исправила.

— И ты возненавидел меня еще больше за это? — шепчу я.

Медленно, сжав челюсти, он кивает.

— Измениться трудно, Чейз. — Он сжимает пальцы вокруг моего горла, напоминая мне о том, как тот держит меня там. Как будто я когда-нибудь смогу забыть. Пакс улыбается немного печально. — И быть жалким куском дерьма, который причиняет людям боль и не заботится о последствиях, намного, блядь, проще, чем пытаться быть хорошим. Вообще-то, это чертов отстой. Потому что теперь мне приходится сталкиваться со всем тем дерьмом, которое я натворил в прошлом. Мне придется загладить свою вину и извиниться перед всеми людьми, на которых нагадил, прежде чем я когда-либо буду достоин тебя. — Мышцы его горла работают, как будто у него внезапно возникли проблемы с глотанием. Парень на мгновение опускает глаза, его взгляд останавливается на собственной руке, и острая, враждебная энергия, которая всегда исходила от него, спадает. Совсем чуть-чуть. Зная Пакса, эта «вырубающая» энергия никогда не исчезнет навсегда. Но то, что я вижу его таким сейчас, дает надежду, что она достаточно ослабнет, чтобы парень позволил мне любить его.

— Тебе не нужно ничего делать, чтобы быть достойным меня. Я приму тебя таким, какой ты есть, Пакс Дэвис. Всегда была готова принять тебя такого. Едкие замечания, заостренные зубы, когти и все такое. Я знаю, какой ты. Вижу тебя. И принимаю тебя.

Холодный, злой огонь пляшет в глазах Пакса. Он втягивает нижнюю губу между зубами, резко выдыхая через нос, а затем отпускает себя. Как туго сжатая пружина, готовая к пуску слишком долго, он падает на меня, его горячий рот находит мой, и парень поглощает меня. Рукой скользит по моему горлу сбоку, так что баюкает мою голову сбоку, пальцы в моих волосах, большим пальцем гладит мою щеку. Его вторая рука копирует первую, обнимая другую сторону моего лица, и Пакс углубляет поцелуй.

Я тону.

Плыву по воздуху.

У меня кружится голова.

Мир горит, огонь, который Пакс разжег в моей груди, вырывается из меня и заливает комнату, опаляя ковры, пожирая занавески, растекаясь по потолку, как жидкий напалм. Ад сожжет нас заживо, и я ничего не сделаю, чтобы остановить это.

Я позволю ему овладеть мной.

Позволю ему забрать меня сейчас, на моих условиях, и приму боль этой блаженной смерти с радостным сердцем. Я чувствую все сразу, и симфония эмоций и ощущений разрушает меня.

Пакс быстро снимает с себя остальную одежду, и затем наступает моя очередь. Я уже пытаюсь выбраться из трусиков, но терпение покидает парня. Он срывает их с моего тела, проделывая при этом дыры в кружевах.

Затем он оказывается на мне, тепло его кожи обжигает мою.

Его руки на моей груди, пощипывая и перекатывая мои соски.

Его колено раздвигает мои ноги…

Его твердость проникает в меня толчком.

— Боже! Черт, боже мой!

Он очень, очень спокоен. Наши взгляды встречаются, и что-то устанавливается между нами. Какое-то глубокое спокойствие, которого нам обоим очень долго не хватало.

— Черт, — шепчет Пакс. Он прижимается своим лбом к моему, не моргая, как будто слишком напуган, чтобы моргнуть, опасаясь, что я могу исчезнуть или что-то в этом роде. — Ты такая чертовски красивая, Пресли.

Пресли.

Я никогда раньше не слышала, чтобы он называл меня по имени. Голосом, пропитанным нежностью. Я уже пристрастилась к этому звуку.

Когда Пакс снова начинает двигаться, то не врезается в меня, как делал раньше. Он тверд и решителен, но теперь в нем есть и что-то более взвешенное. Трение между нашими телами — это одна-единственная волна удовольствия, которая продолжает накатывать и накатывать, увеличиваясь в размерах, пока ни один из нас не может больше этого выносить.

Она обрушивается на нас одновременно.

Мы собираемся…

Черт!

Мы кончаем вместе, я стону его имя, он рычит мое. Я окутана Паксом. Он прижимает меня к себе, крепко обнимая, мышцы его спины напрягаются под моими руками, когда он изливается в меня. Ослепительный фейерверк, появляющийся перед моим взором, постепенно начинает исчезать, и вместе с ним напряжение покидает тело Пакса. В конце концов, он обмякает, позволяя всему своему весу навалиться на меня, тяжело дыша, и это кажется таким правильным и таким совершенным, что я утыкаюсь лицом в его плечо и пытаюсь запечатлеть этот момент в своем воображении как можно лучше. Я хочу сохранить его навсегда. И не хочу, чтобы это заканчивалось.

Мы долго лежим, прижавшись друг к другу, мокрые от пота и тяжело дышащие, пока наша кожа не остывает и дыхание не становится немного легче. В конце концов, Пакс слезает с меня и откатывается в сторону. Однако парень не отпускает меня; его хватка остается сомкнутой вокруг меня, так что мне приходится перекатываться вместе с ним, и в итоге я оказываюсь на нем, в его объятиях, моя голова покоится на его груди.

— Хорошо, — говорит он, нежно убирая мои волосы, чтобы они больше не прилипали ко лбу.

— Хорошо, — шепчу я в ответ.

И это все, что мы оба говорим в тишине комнаты, потому что это все, что нужно сказать.