Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

Цели и ценности Доклад, прочитанный на заседании клуба «Постперестройка»[38]14 ноября 1991 г. День. 1991. 24 ноября

Сам термин «общечеловеческие ценности» приобрел в нашей стране право на существование в связи с провозглашаемой перестройкой. Он — визитная карточка этой эпохи. Он символизирует ее идеальное измерение, ее стремление найти выход из духовного тупика. Им в очередной раз обозначены мессианские устремления, идущие в мир с Евразийского материка духовности. И мы считаем такие намерения в принципе правильными. В них — замах, масштабность, планетарный замысел.

Но в них же и трагедия поверхностности, маниловщины, неспособности додумывать до конца — свойство интеллектуалов 60-х годов, причем отнюдь не только советских интеллектуалов. В советском варианте указанное свойство приобрело дополнительные дефекты.

Возникшая как антитеза идеям «классовой морали», «классовых интересов», новая идея немедленно превратилась в идеологему, отвечающую всем стандартам советского бюрократического сознания, а именно:

— псевдоэлитности;

— размытости (или, как говорил когда-то Л. Толстой о русском сознании, «неопределенности»);

— эклектичности;

— директивности;

— уплощенности и одномерности;

— отрыву от реальности;

— и т. д. и т. п.

В итоге оценка «общечеловеческих интересов» (впрочем, как и так называемых «классовых») вновь оказалась в руках ничтожного меньшинства, превратилась в «окончательное суждение», в норму, обязательную для всех и как бы выражающую интересы всех, в принцип следования тем требованиям, которые от имени общества ставит его руководящая верхушка. Общество, в котором этот вельможный принцип стал новым культурным стереотипом, все больше теряло понятия добра и зла вместо того, чтобы их приобрести.

Экспликация общечеловеческих ценностей в рамках советского бюрократического сознания создала фантом, по своим свойствам тождественный экспликации в этом же типе сознания понятий о «классовой морали» и «коммунизме».

Само по себе вышеописанное не снимает вопроса об общечеловеческих ценностях как таковых. Мы просто обращаем внимание на то, что не следует путать изначальные формы идей с их бюрократическими трансформами — ни тогда, когда речь идет о коммунизме и классовых интересах, ни тогда, когда речь идет об общечеловеческих ценностях.

Главная наша цель — рассмотреть вопрос об общечеловеческих ценностях, предъявленных в рамках перестроечного проекта, вне его советско-бюрократических искажений (за них мы уже заплатили и еще заплатим особо). Говоря ранее о ценностях для постперестройки, мы не считали себя вправе ограничиваться критикой паллиативов. Мы и сегодня считаем тупиковым тот путь, которым пошли основные творцы данного проекта, совершив, с нашей точки зрения, целый ряд гносеологических ошибок. В том числе абсолютизировав понятие прогресс и положив в основу своей концепции пресловутый метафизический оптимизм — представление о том, что так называемая антропологическая катастрофа порождена не сущностью человека, но порчей этой сущности. Этот инфантильный гуманизм, по нашему мнению, чреват опасностью не только для СССР, но и для всего мирового сообщества. Он не имеет права на интеллектуальную гегемонию сейчас, в свете того, что происходит в центре Европы, и мы считаем своей задачей подвести черту под этой «утопией устроительства».

Идея общечеловеческих ценностей исходит из отрицания трансцендентной борьбы за Душу человека как высшую ценность.

Предполагая, что общечеловеческие ценности открываются нам в историческом процессе, встраиваясь при этом в культуру, авторы Общечеловеческого Ценностного Проекта оказываются на перепутье между сциентистской методологией, философским рационализмом и интуитивистской аксиоматикой.

В итоге мы вновь приходим к идее духовных источников, постигаемых интуитивно и не всегда выразимых рационально.

Стоило ли делать изначальную заявку на новый Проект для того, чтобы выйти на кантовские императивы и «нравственный закон внутри нас»? Ведь известно, что суть подобного императива передается лишь с помощью так называемой «непрямой коммуникации», что он не дает выхода в реальность, постулируя лишь наличие у каждого человека изначальной способности совершать личные поступки, основанные на свободе выбора.

И как уже не раз в истории, мы задаемся вопросом об объеме, глубине и подлинном содержании понятия «общечеловеческие ценности», о том, «що це таке и с чем его йисты?» Вопрос, казалось бы, должен быть задан самим себе творцами Проекта, но они почему-то не торопятся отвечать.

Предлагая нам тотальный рационализм и требуя от нас «целерационального действия», они, коль скоро к ним пытаются применить те же мерки, вдруг становятся интуитивистами чистой воды.

Отказываясь от прямого ответа на вопрос о том, что есть «общечеловеческие ценности», они ссылаются на их неизречимость, на то, что попытка что-либо здесь объяснить поневоле окажется лишь экспликацией этих ценностей в рамках той конкретной культуры, в которую погружен их творец, и на поверку они будут всего лишь исповеданием его веры, значимой лишь для тех, кто это исповедание разделяет. В конечном счете, подобная трактовка неизбежно приведет к отказу от столь высоко ценимой ими позиции исследователя, свободно парящего в астральной сциенте и наблюдающего культурные миры со своего «высока», и переходу на позиции (всего лишь навсего!) Проповедника…

Какого же Бога? Того, с чьей помощью общечеловеческие ценности единственный раз в истории были явлены во плоти?

Но принятие этого утверждения всеми без исключения людьми, в том числе и теми, кто трактует данный закон по-другому и от лица иной трансценденции, не может происходить иначе, чем путем насилия (явного или скрытого) «Ad maiorem Dei gloriam».

Слова же о том, что нравственный закон один, как едина истина и един Бог, но что есть много путей выражения истины и проявления Бога, ничего не добавляют к беспомощности исследователя при разрешении вопроса о сути Бога и истины.

Ибо, кроме постоянства всех этих понятий, якобы всего лишь различными извилистыми путями ведущих к одной Магистрали, у человечества есть и нечто еще более постоянное, чем все эти постоянства. А именно — трудности (конечно же временные, какие же еще!), связанные с вопросом о том, что есть подлинное Добро, а что есть видимость, творимая Имитатором, что есть Бог, а что Дьявол, выдающий себя за Бога.

Высшая истина религий — напряженная борьба между Богом и Дьяволом, трагический и великий удел человека, который есть субъект и поле этой великой войны.

А значит, высший грех — смирение, ожирение, самодовольство, успокоение. То, которое осуществляет дедукцию общечеловеческих ценностей и вещает от их лица, более того — тщится измерять своими рукотворными мерками, сколь адекватно те или иные общечеловеческие ценности воплощены в тех или иных культурах.

Самодовольство, готовое уже чуть ли не строить шкалу (!) общечеловеческих ценностей, надменно говорит любым, кто сомневается в их наличии: «Это столь же непреложно, как результат умножения два на два». Оно при этом само не понимает, насколько разоблачающе близко подошло в этом утверждении к истине о себе и своих ценностях.

Ценности — это высшие принципы, на основе которых обеспечивается пресловутый консенсус, то бишь согласие, между людьми, народами, нациями и государствами, и, разумеется, общечеловеческое согласие, достижение которого и вправду составляет главную задачу человечества в XXI столетии.

Ценности творятся в недрах религий, которые оплодотворяют ими человеческую культуру. Религия есть, таким образом, Отец, а культура — Мать ценностей, и, если мы хотим проникнуть за оболочку словосочетания «общечеловеческие ценности» и понять, что внутри, мы должны отталкиваться от наличия общечеловеческих праценностных субстанций, тех субстанций, которые эти ценности порождают. Иначе говоря, мы должны признать наличие общечеловеческой религии и творимой ею общечеловеческой культуры.

Но ни то, ни другое в исторической практике в чистом виде не существует. А извлечение тех или иных экстрактов — занятие, как мы знаем, не слишком почтенное.

Тогда где же та субстанция, которая позволяет вести разговор об общечеловеческих ценностях? И есть ли вообще какая-то субстанция, за которой можно закрепить статус общечеловеческой, универсальной?

Она, безусловно, есть. Таковой субстанцией, растущей и крепнущей на протяжении двух последних веков, являются наука и техника — сложнейшие создания человечества, в неизмеримо большей степени, нежели культура и религия, носящие всемирный характер.

Таким образом, соблазн сотворения планетарных ценностей в том и состоит, чтобы абсолютизировать науку и технику в виде универсума, способного породить глобальный консенсус.

Техника при этом стремится заменить или подменить собой культуру, создавая взамен нее индустрию элитарных или массовых развлечений, а наука — религию, выдвигая на ее место психоанализ и порождаемый им комплекс психотехнологий, берущих на себя заботу о воздействии на Я и сверх-Я и об интеграции человека в социуме.

Культура и религия, таким образом, оказываются в роли отвергаемых, пародируемых Предков. По сути, мы наблюдаем глобальную мистерию поругания. Ту, которую психоанализ описывает, выдавая за объективность, и которая на деле является не чем иным, как описанием его — психоанализа — действий, целей и помыслов. Ибо убийство Отца (религии) и надругательство над Матерью (культурой) суть сублимация действий Пришедшего.

То, что рождается в результате, есть, по сути, гомункулы религии и культуры, ничего не способные создавать.

Оторванные от продуктивного диалога с религией и культурой, наука и техника обращаются в новых богов, на службу которым и ставится человечество.

Не техника и наука для человека и человечества, а человек и человечество для поклонения и служения технике и науке — вот та перевернутая реальность, которая порождена тотальным господством науки и техники в XX (да и не только в XX!) веке. Но и это еще не все.

Будучи оторванной от культуры и религии, как генерирующих творческую энергию субстанций, наука и техника становятся на путь экстенсивного развития, на котором количество инноваций подменяет собой их качество, а компилятивный, компьютерный интеллект все в большей степени подменяет собой интеллект креативный, немыслимый вне связи с культурой и религией.

В итоге наука и техника на наших глазах превращаются в замкнутую самодостаточную систему, работающую уже и на саморазрушение, и, уж конечно, на разрушение и уничтожение ее «жалких рабов» — человека и человечества. Такова планетарная антиутопия, становление которой происходит на наших глазах. Мы живем в абсурдном мире и творим его под заклинания об общечеловеческих ценностях — псевдоценностях технотронной цивилизации, раздавливающей в своих тисках религию и культуру. Те субстанции, которые только и способны порождать ценности, необходимые для всяческого согласия.

Налицо очередной акт интеллектуальной шизофрении, конфликт между провозглашаемыми целями и действиями, творимыми якобы во имя осуществления этих целей, а на деле приводящими к их убийству.

Пытаясь спасти себя и своего бога — Науку, ученые требуют построения Храма общечеловеческих ценностей, но готовый строить его получает от них проект новой Вавилонской башни.

Так Илья Муромец, пытаясь спасти Святогора из гроба, бьет по гробу мечом, и каждый удар опоясывает гроб очередным железным обручем, губя того, кого герой тщетно пытается спасти.

Беда не в том, что предпринята попытка создать общечеловеческие ценности, а в том, что это — попытка с негодными средствами. Для того чтобы данные ценности могли быть построены, необходимо чтобы их творец оказался вне замкнутой системы ценностей, предопределенных его собственным бытием в культуре, религии, его собственной «почвой». И изначальным пороком методологии тех, кто пытается выступать сейчас от лица общечеловеческих ценностей, является то, что пространством, в которое они считают необходимым выйти, для того чтобы осуществить нечеловечески трудный синтез, является пространство сциенты, техниконаучный континуум, распадающийся на наших глазах — больная материальность, требующая своего собственного «врача-диагноста».

Возможно, что, критикуя данный Проект, мы не обладаем полнотой информации по поводу его метацелей, но это объясняется не нашей неинформированностью, а упорным нежеланием авторов Проекта предъявить свои метацели обществу. В любом случае мы имеем право утверждать, что этот Проект либо эзотеричен (и тогда не может быть подвергнут анализу), либо строится на изначально противоречащих друг другу предпосылках. Являясь, повторим, по сути своей, попыткой с негодными средствами.

Преобразовать человечество на основе подобных ценностей невозможно. Антропологический кризис будет лишь усилен и доведен с их помощью до своего логического завершения. В итоге возможна либо риторика, либо очередной проект, основанный на насилии. Что не приведет даже к тому, весьма ущербному, на наш взгляд, результату, который мнится авторам нынешнего Проекта.

Все остальное — за чертой обсуждения, за чертой научной дискуссии.

С советской стороны в вопросе о ценностях мы наблюдаем в основном бессильную риторику, воспроизводящую в плане методологии имитационную схему, характерную для советской бюрократической элиты на протяжении многих десятилетий. О том, с чем связана особая приверженность этой схеме, мы будем подробно говорить во второй части доклада. Здесь же необходимо констатировать, что со стороны Запада мы наблюдаем очевидное намерение под видом общечеловеческих ценностей (создать которые в позитивном плане Запад, как мы показали, практически не способен) развернуть план, никакого отношения к решению коренных проблем человечества не имеющий. План, при котором одна из систем ценностей (противоречивая и неспособная к саморазвитию) окажется навязанной человечеству под видом очередной спасительной панацеи.

Причем речь пойдет, по всей видимости, отнюдь не об абстрактных философских понятиях.

Вот что пишет по этому поводу Френсис Фукуяма в своей всемирно известной статье под названием «Конец истории?»:

«…В двадцатом веке… либерализму пришлось бороться сначала с остатками абсолютизма, затем с большевизмом и фашизмом и, наконец, с новейшим марксизмом, грозившим втянуть нас в апокалипсис ядерной войны. Но этот век, вначале столь уверенный в триумфе западной либеральной демократии, возвращается теперь, под конец, к тому, с чего начал: не к предсказывавшемуся еще недавно „концу идеологии“ или конвергенции капитализма и социализма, а к неоспоримой победе экономического и политического либерализма.

Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные реформы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать в широком распространении западной потребительской культуры, в самых разнообразных ее видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры — в нынешнем Китае вездесущие; открытые в прошлом году в Москве кооперативные рестораны и магазины одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лавках; рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне и Тегеране.

То, чему мы, вероятно, свидетели, — не просто конец „холодной войны“ или очередного периода послевоенной истории, но конец истории, как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров „Форин Афферс“ по международным отношениям будут пустовать, — ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный».

Указанная цитата представляет собой систему сознательных подтасовок. Мы намерены привести их в той последовательности, в которой они осуществлены Фукуямой.

Первое. Либерализм сам по себе не боролся с остатками абсолютизма, а использовал противоречия между носителями абсолютизма, с тем чтобы они могли в борьбе друг с другом уничтожить себя и расчистить поле для либерализма. Если это было объективно предопределено конфликтами между носителями абсолютизма (Россией, с одной стороны, Австро-Венгрией и Германией, с другой), то речь шла о стихийном историческом катаклизме — Первой мировой войне, разрядившей (смертельным для этих стран образом) существовавшие противоречия. Но если на этом этапе происходила сознательная борьба либерализма с абсолютизмом (при том, что Россия была членом либеральной Антанты), то речь шла о преднамеренном виртуозном стравливании двух сверхдержав как о предпосылке победы либерализма над абсолютизмом. Иначе говоря — об исторической ответственности либерализма за развязывание Первой мировой войны и за все ее последствия.

Второе. К этим последствиям относятся победы большевизма в России и фашизма в Германии. Если либерализм развязал войну, то он ответствен и за возникновение этих двух «политических монстров», с которыми якобы вынужден был бороться. И если в России красный террор непосредственно перешел в тоталитарный режим, то в Германии фашизм стимулировался всеми средствами.

Так боролся либерализм — или порождал своих противников, стравливая затем их друг с другом?

Третье. Один из этих противников — немецкий фашизм — раздавил либеральные режимы Европы с легкостью, после которой как-то неприлично воспевать успехи либерализма в XX веке. Спасение пришло от большевиков. Это подтверждено всеми политиками Запада, уже видевшими себя вздернутыми на дыбу солдатами бесноватого фюрера и неспособными сразу после такого шока отрицать достоинства своих спасителей.

Четвертое. Что такое новейший марксизм, с которым боролись либералы? И чьими руками они с ним боролись? Если руками Суслова и его приспешников, уничтожавших прежде всего то новое и продуктивное, что рождалось в пределах марксизма, то либералы должны признаться, что давно находились в союзе с советскими псевдоортодоксами. Если же речь идет о том, что официальная доктрина 70-80-х годов была новейшим марксизмом, то это — грубая ложь.

Иначе говоря, что есть травля и уничтожение марксистов в СССР на протяжении 70-80-х годов? Либо это акции самих ортодоксов (и тогда никто из либералов просто не мог столкнуться с новейшим марксизмом, удушенным в зародыше), либо это акции «пятой колонны» либералов в СССР. Но тогда борьба с марксизмом в СССР велась с помощью сомнительных методов.

Пятое. Достаточно ли цветных телевизоров в Китае, коммерческих лавок в голодной Москве, перекладывания на японский лад Бетховена и любви к рок-музыке от Праги до Тегерана для того, чтобы говорить о торжестве либеральных ценностей? Не происходит ли при этом грубой подмены понятий, прежде всего таких, как «цивилизация» и «культура»?

Этот, еще Шпенглером рассмотренный, вопрос сегодня как никогда остро стоит перед человечеством.

Прежде всего, если с самых общих позиций, с позиций инопланетянина, подходить к термину «человеческая цивилизация», то речь идет о псевдопонятии, об эклектике, о смешении понятий «цивилизация» и «общий интерес». Группа экзистенционально важных интересов оформлена. Осознан факт, что выживание человечества зависит от его способности решить глобальные проблемы — созданные, кстати сказать, меньшинством человечества, которое теперь и решать бы их хотело за счет остальных.

Но общий страх, даже если тебя запугивают с использованием всего арсенала западных средств, еще не есть единство. Нет и не может быть единства, построенного на страхе, единства пугающих и запугиваемых народов.

Далее. Цивилизация и раньше была всеобщей. Культура же вырастала и вырастает из уникальности. Опыт последнего пятилетия с особой убедительностью показал, что даже в отсутствие разного рода «железных занавесов», невзирая на экономические связи, вопреки информационному сближению отдельных частей планеты (и вопреки безусловной притягательности для огромных масс населения американского и западноевропейского образов жизни) — идет борьба за свою идентичность, за свои специфические черты. Это, прежде всего, борьба между Востоком и Западом. Не только Россия и Украина, но даже страны, наиболее близкие к Центральной Европе, ведут борьбу за право быть самими собой.

И не надо упрощений, не надо подмены понятий. Западные джинсы и рестораны «Макдональдс» способны найти потребителя во всех регионах мира. Но это не меняет самобытности уклада, культурно-исторического своеобразия стран и народов. Этого не меняют и более глубокие заимствования. Даже способность русских дворян говорить по-французски, как на родном языке. Разве это что-то изменило? А процессы в Восточной Германии? И не надо уповать на то, что новые условия жизни «все интегрируют». Почему же тогда не интегрированы Юг и Север Италии? Англия и Ирландия? Предстоит еще многое осмыслить, прежде чем ликовать по поводу либеральной победы.

Шестое. Самое трагикомичное — это читать об этой победе сегодня, когда в центре Европы, раздираемой межэтническими войнами, носят ожерелья из отрубленных пальцев младенцев, отсекают головы, выкалывают глаза, отрезают уши, производят обряды, адресующие к доисторической древности.

Крах коммунизма уже обернулся очевидным ренессансом фашистской идеологии и практики. И это только начало. Два года назад мы предсказывали такой разворот событий во всем мире, не только в СССР. Мы констатировали крах строительства Европы по модели Тэтчер, то есть крах идеальной идеи англосаксонского либерализма. Но даже мы не предполагали тогда, что все произойдет так быстро. И кто теперь смеет говорить о «торговле страхом», после всего, что произошло?

Седьмое. Очевиден политический смысл разговора о ценностях, и этот смысл впервые оговорен в работе Френсиса Фукуямы, которая интересна прежде всего своей амбивалентностью и многоуровневым характером сделанных в ней заявлений: Фукуяма вводит, вслед за общечеловеческими ценностями, понятие «общечеловеческое государство», ссылаясь при этом на своего учителя Кожева. Сама эта ссылка (кстати, абсолютно необязательная с прагматической точки зрения) крайне важна для понимания сути вбрасываемой Фукуямой концепции. Фукуяма приводит прямой перевод кожевского термина «universal homogenous state» — универсальное гомогенетическое государство, — указывающий на непосредственный переход от идеи общечеловеческих ценностей к «новому мировому порядку» (весьма, заметим, определенного типа). И тогда, наконец, окончательно вырисовывается логика построения этого нового порядка.

Вначале ход сверху вниз, от ценностей к государству.

Затем образование триады:

— общечеловеческие ценности (технотронные!);

— общечеловеческое государство (технотронное!);

— и, наконец… общечеловеческий человек (технотронный?).

Вопрос об общечеловеческом человеке — самый трудный. И пока всерьез не предъявленный обществу. Есть основания предполагать, что речь может пойти о человеке-роботе. Того или иного типа. И — об элите, способной чинить роботов и управлять ими. Идея весьма далекая от демократии…

В итоге можно констатировать, что историческая ошибка в очередной раз сделана там, где технотронные химеры стали выдавать за общечеловеческие ценности, там, где забыли, что Бога нет без Дьявола, а Дьявола нет без Бога. Там, где в очередной раз поддались очередным иллюзиям о прогрессе и благостной природе трагически разорванного человеческого существа.

На самом деле либерализму пора готовиться к новой страшной войне. И искать союзников. Действительных союзников в честной игре. Шулерством сегодня уже никого не удивить. Эту западную «ценность» мир освоил и превзошел.

Союзников следует искать и в Советском Союзе. Но не по сходству слов, а по сути. Поскольку либерализм в СССР, советский либерализм, уже потерпел тотальное поражение. И нам сейчас необходимо предпринимать чрезвычайные усилия для того, чтобы его место не занял новый фашизм.

Процесс, «запущенный» в СССР советскими либералами, не имеет ничего общего с торжеством либеральной идеи. Это ясно сегодня любому здравомыслящему человеку. Мы неоднократно предупреждали, что эклектика, положенная в основу советской либеральной доктрины, породит социальный регресс.

Теперь этот регресс уже очевиден. На территории шестой части земного шара колесо истории оказалось повернутым вспять.

Мы наблюдаем смертельную борьбу мощных кланов и корпоративных систем, слагающих бывший СССР, и полное бессилие власти на всех ее уровнях.

СССР как государство отсутствует, СССР как система живет бурной жизнью, суть которой — война всех против всех. Управлять этим процессом, зная характер течений и ветров, используя могучую стихию так, чтобы достичь желаемой гавани и сохранить в целости свой хрупкий корабль, невозможно. Этот либеральный идеал управления исчерпан.

В очередной раз нужно либо заклясть стихию, как это делал Просперо в шекспировской «Буре», либо подчиниться ей, пойти в услужение Калибану.

Вот реальная альтернатива, стоящая перед страной. Но от того, каков окажется выбор, зависит будущее планеты. Советский либерализм — это шулер, выдающий себя за мага. Заклятий он не знал, а если и знал когда-то, то давно позабыл. Признаем это как свершившийся факт и ответим себе на вопрос, что же делать?

На наш взгляд, выбор прост — либо консерватизм в его наиболее разумных, современных, нравственно приемлемых и экономически эффективных модификациях, либо новый тоталитарный режим, новая диктатура. Продление либеральной агонии, сохранение движения в направлении, заданном либеральной доктриной, означает либо развал страны и действительный конец (отнюдь не только российской) истории, либо построение плацдармов для новых диктаторских режимов.

Болезнь советского либерализма, рожденного в недрах брежневского псевдокоммунистического режима, состоит в том, что каждый противник либерализма с коммунистической категоричностью объявляется сторонником тоталитаризма. Проблемы исторической и политической ответственности либералов за развал страны или за новую диктатуру перекладываются ими с больной головы на здоровую с помощью такого, скажем прямо, не вполне доброкачественного приема. Всмотримся в происходящее.

Уже сейчас началось отгораживание от политической реальности с использованием инфантильной формулы «чур не я».

Вдумаемся: сколько «либеральных бонз» последуют примеру либерала Коротича[39], коль скоро ситуация в СССР и дальше будет стремительно ухудшаться? Но кто и как будет расхлебывать заваренную здесь «кашу» в тот момент, когда они станут писать мемуары?

Тем, кому это небезразлично, необходимо уже сегодня начать борьбу за осознание обществом реальной расстановки сил и позиций в вопросах философии, социальной теории, экономики и, главное, в реальной политике.

Кто сказал, что перестройка, начатая либералами, завершилась после августовского путча? Все как прежде: те же слова, те же идеи, тот же либеральный «туман». Мы вступаем в период агонии либеральных идей, проектов. Но сколь долго продлится эта агония, сколь мучительной она будет? Какой вред принесет нарождающемуся новому обществу?

Все это зависит от нашей способности противостоять буре и натиску наших идейно мертвых, но политически процветающих оппонентов. Никаких уверток и демагогии! Нам предстоит сражаться с открытым забралом. Уже сегодня пора перестать отказываться от своей принадлежности к лагерю консерваторов. Пора начать отстаивать консерватизм как ценность, как позитивный фактор в новой политической реальности.

Социально активное меньшинство постепенно начинает осознавать, что провозглашенное либералами «Иного не дано» означает по сути своей ЗАПРЕТ НА МЫШЛЕНИЕ. В сознании сотен тысяч людей формируется новая идейная установка, возникает стихийный консерватизм. Наш долг — помочь ему осознать самое себя.

В чем здесь основное препятствие? Почему сознание советских людей не воспринимает разницу между тоталитаризмом и консерватизмом?

Беда, на наш взгляд, состоит в том, что это сознание зашорено сегодня еще больше, нежели до 1985 года. Коммунисты от номенклатуры подменили политологию, изучение расстановки политических сил своими заунывными мантрами. Перекрасившись, они продолжают все ту же работу. И если раньше они клеймили позором «творцов буржуазных лжетеорий», то теперь они же безудержно восхваляют их… как «демократов», не понимая, что для тех, кого они клеймили вчера и восхваляют сегодня, такая путаница в высшей степени неприемлема. Их действительное кредо — неоконсерватизм.

В знаменитой песне Высоцкого герой, перед тем как сделаться антисемитом, все-таки решил узнать, «кто такие семиты».

В интеллектуальном плане этот герой неизмеримо выше многих наших сегодняшних демократов, которые проклинают консерватизм, не имея о нем ни малейшего понятия и не зная, кто такие консерваторы. Отдают ли они себе отчет в том, что Рональд Рейган и его команда, осуществлявшая «перестройку» в США, — это неоконсерваторы, что те, кто делал «перестройку» в Японии, в новых индустриальных странах, Китае, — тоже неоконсерваторы? Естественно, исходившие из культурно-исторического своеобразия своих стран.

В этом — стержень неоконсервативной методологии. Может быть, именно поэтому она и не устраивает наших советских либералов и демократов, привыкших слепо копировать чужие рецепты. Проклиная консерватизм, читали ли они де Местра и Бональда, Шатобриана и Бенджамена Констана, Тэна, Ренана, Токвиля и Гобино?

Если читали, то должны понять, что эти люди не укладываются в альтернативу «либо-либо», что они не коммунисты, но и не «демократы», не либералы, а значит… А значит, с точки зрения наших демократов, они-то и есть зловещая «третья сила». По крайней мере, предтеча ее… Вместе с Бердяевым? Вместе с Булгаковым и Соловьевым? Вместе с Константином Леонтьевым?

Отношение всех этих мыслителей к демократии общеизвестно. Но еще более общеизвестно их неприятие тоталитаризма и «красного радикализма». Соблазнительно, конечно, после этого обвинить их в фашизме, забавным образом соединяя эти обвинения с поощрением эсэсовских структур в Прибалтике.

Но сегодня — все жиже аплодисменты в ответ на подобные обвинения и все чаще задается вопрос: «Кто такой Бисмарк — предтеча фашизма или же человек, сделавший все возможное, чтобы фашизм не состоялся в Германии?» Может быть, у фашизма в Германии совсем иные предтечи? Политические клоуны Веймарской республики, например? И кто такие проклинаемые демократами, ошельмованные ими государственные деятели царской России: Столыпин, Витте, Лорис-Меликов? Неужто и они тоже предтечи большевиков? А может быть, у большевиков совсем другие предтечи? Болтливые и бессильные либералы Временного правительства?

Думается, что пора бы все же нашим оппонентам ПЕРЕСТАТЬ ВАЛЯТЬ ДУРАКА. И встать хотя бы на один уровень с бессмертным героем Высоцкого…

Для консерватизма информационная свобода, свобода предпринимательства, свобода совести, личная свобода — императивны. Как императивно для консерватизма и то, что все эти свободы могут реализоваться лишь в условиях сильного государства, государства, способного отстаивать права граждан, а не нарушать их.

В крайнем варианте — подчеркиваем, именно в крайнем, — консерваторы говорят о национальном спасении, о спасении страны и народа при помощи сильного государства. А вовсе не о терроре, не о геноциде против своего же народа ради торжества чего-то такого, по отношению к чему «иного якобы не дано».

Лишь там, где свобода личности, совести, предпринимательства отсутствует, лишь там, где господствует информационный террор, лишь там, где сила права подменяется правом сильного, лишь там, где место культуры, укорененной в традициях народа и страны, занимает агитационно-репрессивная истерика масс, лишь там, где эмоции побеждают разум, а рациональность приравнена к контрреволюционности, — ЛИШЬ ТАМ ПРИХОДИТ К ВЛАСТИ ФАШИЗМ.

И разве приведенные нами условия уже не созданы в рамках так называемого демократического режима? Проверьте, все они налицо. Так не пора ли остановиться?

Сегодня еще не поздно осуществить политику нового курса в рамках советского постперестроечного неоконсерватизма. Завтра это уже не поможет. Завтра придут те, кому одинаково чужды и либералы, и консерваторы. Придут и будут действовать, воспроизводя историческое несчастье России. Круг замкнется: сначала — бессильный либерализм, потом — оголтелая диктатура.

Вводя это понятие в политическую практику нашей страны в качестве позитивного, мы не имеем в виду слепое копирование того типа партий и коалиций, которые под этим названием осуществляли и осуществляют реформы в западных странах. И мы отвергаем всякий знак равенства между неоконсерватизмом и неосталинизмом, неототалитаризмом, неофашизмом. Так что же мы имеем в виду?

Как уже говорилось в предшествующем докладе, мы имеем в виду политику, основанную на трех составных частях:

— построение независимой от государства экономики (либеральной!);

— ускоренная модернизация, в ее возможном варианте;

— традиционные ценности, с учетом ценностей последних 70 лет и с опорой на культурно-историческое своеобразие страны, ярко проявляемое ею уже не одно столетие.

Мы говорим и о трех возможных источниках, способных реализовать такой проект в нашей стране:

— государственный демократизм;

— младопатриотизм;

— «белый коммунизм».

Получаемая в итоге политическая матрица «3×3» и представляет собой неоконсервативный проект. То, насколько он реализуем, зависит от ответа на вопрос, что мы имеем в виду под ценностями, тем более традиционными, и уж тем более с учетом советского опыта. Ответы на все остальные вопросы напрямую зависят от того, способны ли мы ответить на вопрос о «ценностях для постперестройки».

Мы осознаем, что ответ на этот вопрос придется искать в рамках существующей реальности, исходя из нее и воздействуя на нее. Из той реальности,

— которая с каждого угла кричит нам о размере катастрофы, переживаемой обществом и страной;

— в которой на повестку дня уже встал вопрос о принятии всем обществом ценностей криминального мира;

— в которой именно худшие черты предшествующего периода воспроизводят себя свободно и безнаказанно;

— в которой ненависть уже проникла в культуру, а гуманизм терпит одно поражение за другим;

— в которой полным ходом идет дискредитация всех так называемых «старых религий», не знающих, в отличие от коммунизма, новых путей разрешения противоречий между природой и человеком;

— в которой Запад, куда обращены наши взоры, на деле мстит нам за то, что мы проиграли.

Но проиграли ли мы?

Вот вопрос, без ответа на который нельзя идти дальше.

Признаемся в том, что он мучает нас всех, вне зависимости от того, каковы наши политические убеждения, вне зависимости от того, сколь хорошо удалось нам приспособиться к новой реальности. Ибо если мы проиграли, то это реальность нового Ада и все мы — его «аргонавты».

Неоконсерватизм, прежде всего, отказывается признавать поражение. В этой деформированной до предела реальности он ищет сильные ее стороны. Он говорит: «Все нормально: поражение — это иллюзия, мы в начале пути, и мы победим».

Поражение коммунистической идеи есть тот исходный пункт, та фундаментальная предпосылка, вне которой нет конца истории, нет победы либеральной модели и ее универсализации, нет, как результата этой победы, торжества «общечеловеческих ценностей» и «общечеловеческого государства». Поэтому вопрос о «поражении коммунизма» требует самого серьезного рассмотрения. До сих пор такого рассмотрения не было вообще.

Номенклатурщики, возвестившие о капитуляции, перекрасившиеся коммунисты, оставшиеся марксистами самого элементарного типа, стремились выводить все из экономики, из уровня потребления, из недостатков сверхцентрализованной советской системы. Такой «экономизм» и привел к тем результатам, которые мы имеем. В научном плане он — за чертой обсуждения. Мы просто отказываемся обсуждать подобный примитив и адресуемся к тем, кому надоела трескотня о рынке и административно-командной системе и кто понимает, что пора говорить всерьез о серьезном.

Мы согласны с профессором Фукуямой в том, что победой можно считать именно победу идеи. И — что именно идеальный мир определит в конечном счете мир материальный. И — что, в конце концов, сфера сознания неизбежно воплощается в материальном мире и даже творит этот мир. Мы отрицаем убогое перевертывание гегелевского идеализма в любой форме, вне зависимости от того, осуществляется ли оно так называемыми «марксистами» или школой материалистического детерминизма журнала «Уолл стрит джорнэл».

В конечном счете мы признаем, вслед за Френсисом Фукуямой, и то, что китайская реформа, равно как и так называемая реформа, якобы проводимая в последнее время в СССР, не есть закономерное следствие победы материального над идеальным, не есть признание того, что идеологические стимулы не смогли заменить материальных, вследствие чего и пришлось апеллировать к низшим формам личной выгоды. И пора, наконец-то, и нашим лидерам, вслед за Фукуямой, признать, что СССР накануне реформ не находился в таком уж материальном кризисе, чтобы возможно было предсказать столь стремительный развал экономики и государства, проводимый под видом реформ.

Наконец, мы согласны и с тем, что ответ по поводу произошедшего в СССР следует искать не в сфере экономики и даже не в социальной сфере, а прежде всего и по преимуществу — в сознании советской элиты и ее лидеров.

Но именно этот процесс мы трактуем отнюдь не в пользу «конца истории».