Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

В этом докладе я постараюсь описать модель деструкции в предельно отстраненной, математической форме. Такие математические модели с процессами, участниками, действиями, результатами и рисками известны в западной, да и в отечественной, политологии. Но здесь, возможно, впервые, будет предложена модель описания политических взрывных процессов на основе теории циклов и гиперциклов. Такие модели применительно к другим процессам успешно использовались естественниками и гуманитариями. Однако лично мне неизвестно о существовании таких моделей в политологии. «Но стоит ли в столь горячее время заниматься поиском новых методов количественного описания динамики политического процесса?» — могут спросить меня те, кто занимается политической практикой. Убежден, что это необходимо. Дальнейшая же дискуссия лишь на общегуманитарном уровне не соответствует новым послеоктябрьским требованиям к тому, что именуется аналитикой. Хотим мы или нет, но гуманитарный тип политологии призван в значительной степени описывать, а не изменять мир. Практическая борьба за победу в новых реалиях требует использования наряду с качествами еще и количеств, что вовсе не обесценивает высокую гуманитарную мысль, а лишь дополняет ее математической экспертизой. Кроме того, даже самая лучшая гуманитарная модель, предъявленная обществу, может быть обвинена во вкусовщине, в соотнесении описываемых реалий с некоторыми идеологическими пристрастиями. А поскольку я и впрямь являюсь человеком пристрастным, не скрывающим, в отличие от многих, своих приверженностей, то мне хотелось бы вынести это в другие доклады, а здесь говорить только на языке строгих понятий и цифр.

Математическая модель циклического процесса предполагает совокупность операторов, преобразующих некий начальный политический ресурс в серию промежуточных продуктов (полуфабрикатов, готовых изделий, блоков из готовых изделий, механизмов, собранных из этих блоков и т. д.), и, наконец, расширенное воспроизводство с помощью этих механизмов исходного ресурса. В зависимости от того, по какой кривой идет наращивание ресурса, можно говорить о взрыве, нарастающем давлении невзрывного характера, стационарном воспроизводстве и, наконец, о затухании процесса с переходом в стадию стабильности.

С чем мы имеем дело в настоящий момент?

Прежде всего, о политическом ресурсе. Рассмотрим в качестве ресурса народное недовольство (НН). Этот ресурс может сработать только при определенном типе его накапливания в различных стадиях сложного политического процесса. Сам по себе он и все, и ничто. Он — перефразируя Шекспира — «менее победы, но и более». Он условие, но не результат. Энергия масс, которой грезил Ленин и которой пренебрегают его нынешние наследники, требует преобразующих политических операторов.

1. Оператор первый — собирание энергии (СЭ). Этот оператор преобразует народное недовольство в силовое давление на власть (СД). Говоря о силовом давлении, мы имеем в виду некий интегральный показатель, определяемый совокупностью средневзвешенных факторов, в числе которых уровень митинговой активности, стачечная активность, массовые сборы подписей, напряженность критики в средствах массовой информации, сопрягаемая с ростом силового давления (активность антиправительственной агитации, радикальность антиправительственных призывов), интенсивность листовочной войны, масштаб силовых акций (стычек, столкновений, конфликтов, открытых действий по силовому захвату власти, выраженных в штурме объектов, актов террора и т. п.). Первую стадию процесса можно описать так:

То есть речь идет именно о преобразовании (скалярном или же матричном) народного недовольства (НН) в силовое давление на власть (СД), осуществляемом за счет использования линейных или нелинейных операторов «собирания энергии» (СЭ). Итак, СЭ — это первый из вводимых мною операторов цикла.

2. Второй оператор — сохранение властных позиций в ответ на силовое давление (СВП) — требует того или иного силового ответа на действие оппозиции. СВП — это оператор, преобразующий за счет той или иной совокупности действий силовое давление оппозиции (СД) в стратегию силового ответа власти (ССО). Говоря об ССО, мы вновь имеем в виду интегральную характеристику, средневзвешенную по целому ряду элементов. Примеры элементов-«действий»: разгон демонстраций, арест лидеров, огонь на поражение по толпе, штурм объектов, выпуск указов, ущемляющих политические интересы лидирующих групп населения, ликвидация властных структур, закрытие политических организаций и т. п. Сюда же входит серия действий по осуществлению наряду с политикой «кнута» еще и политики «пряника»: льготы армии и другим силовым структурам, поощрение поддержавших групп населения, новые идеологические и политические жесты, показательные мероприятия, демонстрирующие смену образа в желательном для групп силовой поддержки направлении, и т. д. Вторая стадия цикла может быть описана так:

Еще раз подчеркну, что стратегия силового ответа может быть представлена, как и другие переменные, не только в интегрально-скалярном, но и в векторном виде. Тогда связь между векторами осуществляется с помощью преобразующей матрицы СВП — тензора политических напряжений. Помнится, один из авторов газеты «День» упрекал одного из ключевых экспертов Корпорации «ЭТЦ» в неумении учитывать тензоры и строить системы тензорных уравнений. Однако впоследствии в родственной упрекавшему аналитику газете «Аль-Кодс» была описана схема политических действий оппозиции и ответных реакций власти, в которой не то что тензоров, но и скаляров не присутствовало. А была наивность, адресующая к райкомовским разнарядкам и худшим традициям политического соцарта. Статья столь показательна, что заслуживает дословного воспроизведения.

Борис Полынцев Первые три часа после Ельцина Аль-Кодс. 1993. 16 августа

Ельцинское правление заканчивается бесславно и позорно, в дыму и крови. Потомки еще увидят его имя в учебниках истории в одном ряду с Гришкой Отрепьевым, гетманом Мазепой, генералом Власовым и царевичем Алексеем. Опустошительные набеги диких орд Чингисхана и Батыя, мышиное половодье мундиров многомиллионного германского вермахта и бронированный вал танков Гудериана — ни одна из этих бед не нанесла большего ущерба России, чем несколько лет царствования «демократов». И спустя много столетий после нас российские дети, расшалившиеся в кроватке, будут в испуге замирать при слове «Бурбулис», «Боннэр», «Старовойтова».

Конец эры Ельцина неотвратим. Поэтому главная задача, стоящая перед всеми здоровыми силами России, — обеспечить мирный и бескровный процесс передачи президентских полномочий от Ельцина к вице-президенту Руцкому.

От степени успеха или неуспеха этого впрямую зависят все последующие события. В соответствии с действующей Конституцией РФ это становится возможным в трех случаях:

— смерти Президента;

— невозможности исполнения Президентом своих обязанностей из-за состояния здоровья;

— импичмента.

Реально возможно наступление всех трех событий. При этом в случае смерти Ельцина процесс передачи полномочий будет наиболее безболезненным. Сам факт смерти Президента утаить практически невозможно, т. к. о ней будет знать большое число людей из охраны и обеспечивающих служб.

Скрыть тяжелую болезнь Президента, повлекшую утрату управляющих и контрольных функций головного мозга, тоже вряд ли удастся. Если данные о продолжительности и периодичности запоев Ельцина становятся достоянием российской и зарубежной прессы, то сведения о наступлении необратимых изменений в его здоровье станут тем более известными.

Самый сложный вопрос — что будет в случае импичмента. В свое время, когда весной этого года вопрос об импичменте Ельцина был вынесен на Съезд народных депутатов, то Президент в окружении силовых министров выступил перед толпой своих сторонников с заявлением о том, что он не подчинится Конституции и решениям высшего органа государственной власти, т. е. пойдет на прямую конфронтацию. Есть все основания полагать, что свою точку зрения он вряд ли поменял. Учитывая, что вероятность вынесения импичмента Ельцину продолжает оставаться весьма велика (опять созывают т. н. «конституционное совещание» и призывают к проведению досрочных парламентских выборов вопреки Конституции), целью настоящей публикации будет рассмотрение тех первоочередных мер, которые, вероятнее всего, предпримут Президент, вице-президент и Съезд народных депутатов соответственно.

Само собой разумеется, что логика поведения и поступков конкретных должностных лиц и политиков в известной степени носит прогностический характер. Тем не менее предлагаемая версия событий построена с учетом всестороннего анализа как их личностных качеств, так и всей предыдущей деятельности.

После объявления результатов голосования об импичменте (решение принято), Ельцин остается в Кремле с целью сосредоточения в своих руках всех нитей государственного и военного управления. Он покидает свой рабочий кабинет и укрывается в кремлевском подземном бункере, чтобы избежать последствий возможной (по его мнению) бомбардировки верной Верховному Совету РФ авиации ВВС МВО. Начальником Главного управления Кремля генерал-лейтенантом М. Барсуковым принимаются меры по усилению безопасности: блокируются въездные ворота со стороны Красной площади и Александровского сада, а также подземные транспортные коммуникации; осуществляется ввод в Кремль бронетехники президентского полка; выставляются дополнительные караулы с пулеметами по периметру стен Кремля. На крышах правительственных зданий размещаются расчеты ПВО с ПЗКР и снайперы.

Для проведения срочных консультаций по выходу из создавшегося положения в Кремль вызываются сторонники бывшего Президента Ельцина: мэр Москвы Ю. Лужков, министр обороны П. Грачев, министр внутренних дел В. Ерин, начальник управления МБ РФ по Москве и Московской области Е. Савостьянов, генерал армии К. Кобец, М. Полторанин, С. Юшенков, А. Котенков, Г. Бурбулис, члены президентского совета и правительства, руководители телевидения, радио и пропрезидентских средств массовой информации, лидеры «демократических» партий и движений.

Директор СВР Е. Примаков от приглашения прибыть в Кремль отказался, сказавшись больным.

Объявляется о переходе подразделений администрации экс-президента на круглосуточный режим работы. В бункере открывается совещание сторонников Ельцина.

В целях предотвращения интернирования Р. Хасбулатова, А. Руцкого, руководителей Верховного Совета РФ и народных депутатов работа Съезда переносится в здание на Краснопресненской набережной («Белый дом»).

На Краснопресненской набережной Съезд народных депутатов продолжает свою работу. Александр Руцкой издает указ о вступлении в должность Президента России и принятии на себя функций Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами РФ.

Обеспечивается прямая теле- и радиотрансляция из зала заседания. Содержание решений Съезда и указов и.о. президента доводится до областных и республиканских органов власти.

От занимаемых должностей указом Руцкого и с согласия Верховного Совета РФ освобождаются генералы Грачев и Ерин, министр иностранных дел Козырев. На вакантные должности назначаются: министром обороны — генерал-полковник А. Ачалов, министром внутренних дел — генерал-майор А. Гуров; министром безопасности — генерал армии В. Баранников; министром иностранных дел — И. Андронов.

В соответствии с указаниями и.о. Президента Генеральным штабом производится отключение от центров коммутации абонентских комплектов Ельцина и Грачева по управлению стратегическими ядерными силами.

Вновь назначенные силовые министры в сопровождении охраны убывают во вверенные им министерства.

Руцкой вызывает к себе директора ФАПСИ.

В Кремле сторонники экс-президента продолжают обмен мнениями. Сработавшая автоматика «ядерных чемоданчиков» сигнализирует о пропадании связи. Ельцин вне себя, с перекошенным лицом, велит Грачеву узнать, в чем дело.

Поднятые по команде Лужкова водители городских автокомбинатов начинают вывод тяжелых грузовиков на улицы Москвы. Их движение, маршруты и конечные места стоянок координируются службами мэрии. Активисты демдвижения организуют несанкционированный митинг на Красной площади. Туда прибывают отряды боевиков под командованием Боксера, сотрудники частных охранных и детективных структур. Подъезжают грузовики с горячей пищей и спиртным. В толпе шныряют хасиды. По Москве производится мобилизация банд уголовников и рэкетиров «авторитетами» уголовного мира. Толпа брокеров перекрывает движение автотранспорта по Мясницкой улице и с огромным трехцветным флагом начинает шествие к Лубянской площади, выкрикивая антиконституционные лозунги. Кто-то из прохожих швыряет булыжник в окно Российской товарно-сырьевой биржи, внутри возникает паника: думали, что это бомба.

На волне радиостанции «Эхо Москвы» звучит призыв к москвичам «выступить на защиту всенародно избранного президента Ельцина» и против «номенклатурно-коммунистического Съезда».

А.Н. Яковлев звонит на коммутатор посольства США и, соединившись с послом, обращается с просьбой о предоставлении политического убежища. Число таких звонков лавинообразно растет. В ворота американского посольства въезжает «Вольво» с четой Горбачевых. Через несколько минут — машина Бакатина. Милиционеры из охраны провожают их злорадными взглядами, но не задерживают.

Сотни тысяч москвичей не отрываются от экранов ТВ. Люди поздравляют друг друга: «Сегодня наш день, сегодня наш праздник!» У касс Аэрофлота столпотворение желающих вылететь ближайшим рейсом из России. Кассирам суют пачки долларов, лишь бы скорее взять билет на загранрейс.

Ельцин обращается по радио к гражданам России выступить против «попытки коммунистического реванша» и отдает распоряжение командующему войсками Московского военного округа привести в полную боевую готовность 2-ю мотострелковую и 4-ю танковую дивизии, 27-ю отдельную мотострелковую бригаду и ждать команды на их ввод в Москву. Аналогичная задача ставится командующему внутренними войсками МВД РФ в отношении отдельной мотострелковой дивизии особого назначения ВВ им. Дзержинского.

Генерал Барсуков назначается комендантом Москвы. Он объявляет о введении в городе комендантского часа с 23.00.

И.о. Президента А. Руцкой издает указ о назначении командующего МВО генерал-полковника Л. Кузнецова первым заместителем министра обороны РФ и запрещает ему выполнять любые указания Ельцина и Грачева.

Съезд народных депутатов принимает обращение к личному составу Вооруженных Сил, сотрудникам органов безопасности и внутренних дел с призывом сохранять спокойствие и верность Конституции.

В. Ачалов прибывает в рабочий кабинет министра обороны и дает команду о срочном сборе руководящего состава Вооруженных Сил для проведения расширенной коллегии МО РФ. Аналогичные действия предпринимаются генералами Баранниковым и Гуровым. Управление контрразведки и служба собственной безопасности МБ РФ докладывают Баранникову все оперативные материалы по лицам, в отношении которых есть основания считать их агентами иностранных спецслужб. Документы передаются Генеральному прокурору РФ В. Степанкову. Становится известно, что выведенные из Прибалтики в Подмосковье части воздушно-десантных войск объявили о своей полной поддержке Руцкого и Ачалова.

От занимаемой должности освобожден Савостьянов.

Конституционный суд собирается на заседание с целью рассмотрения ситуации, сложившейся в стране. Судья Аметистов допускает оскорбительные высказывания в адрес В. Зорькина с целью сорвать заседание, однако терпит неудачу — никто из членов КС его не поддержал.

На Краснопресненской набережной по призыву ФНС, КП РФ, «Трудовой Москвы», «Трудовой России» собирается свыше 300 000 человек, возводятся баррикады для защиты «Белого дома».

Комендант охраны Генштаба отказывается допустить в здание Министерства обороны прибывшего из Кремля Грачева. Водитель автомобиля спецсвязи и находящиеся в ней офицеры получают команду генерал-полковника М. Колесникова о прекращении дальнейшего сопротивления Грачева.

По каналам ИТАР-ТАСС передается заявление Николая Рябова о его безоговорочной поддержке Руцкого и Хасбулатова.

В Москве уголовными бандами начинаются погромы коммерческих и частных магазинов. Продавцы покинули коммерческие киоски, опасаясь за свою жизнь.

В борьбу с погромщиками вступают работники милиции. Московский ОМОН принимает заявление, что его функции в нынешней ситуации ограничиваются исключительно рамками борьбы с организованной преступностью и против народа бойцы действовать не будут.

В мэрии Шахновский и Донцов начинают жечь документы.

Тяжелые грузовики кольцом окружают Кремль. У водителей растерянные лица, многие потихоньку отъезжают от греха подальше. На Красной площади проходит митинг стотысячной толпы. Оглушенная спиртным, толпа ревет. С вертолета разбрасываются листовки в поддержку Ельцина.

По команде С. Филатова в 235-м авиаотряде в пятнадцатиминутной готовности находятся два самолета «Ил-62М».

Начинается заседание коллегии Министерства обороны. Военачальники единодушно высказываются за верность Конституции и и.о. Президента А. Руцкому. Коллегии МБ РФ и МВД заканчиваются с таким же результатом. Информация об этом попадает в ближайшие выпуски радио и телевидения.

Обнародуется решение Конституционного суда, признавшего законным все решения Съезда. Судья Аметистов на этот раз особого мнения заявлять не стал.

В Кремль возвращается Грачев. Накричав на него, Ельцин приказывает Грачеву отправляться в штаб МВО и попытаться переломить ситуацию.

Результат — отрицательный. Командир дивизии внутренних войск отвечает отказом на отчаянные призывы Лужкова «поддержать Президента».

Генеральный директор ФАПСИ отключает Кремль от всех видов правительственной связи. В рядах сторонников экс-президента замешательство и паника.

Пост пограничного контроля в Шереметьево-2 запрашивает указаний у вышестоящего командования о возможности выезда из России гражданина Г.Х. Попова, прибывшего в аэропорт для отлета за границу. Узнав об отрицательном решении, «Мерседес» с Г.Х. Поповым разворачивается и на огромной скорости направляется в Москву, где его следы теряются. Министр безопасности РФ по представлению генерал-полковника А. Николаева утверждает список лиц, выезд которых за пределы России временно ограничен до выяснения их роли в нанесенном государству ущербе.

Становится известно, что командиры частей московского гарнизона присягают Руцкому. К Краснопресненской набережной в сопровождении автомобилей ГАИ подходят колонны слушателей Военной академии им. Фрунзе. Собравшиеся у «Белого дома» люди приветствуют их громкими криками «ура». Поступает информация о поддержке решений Съезда и указов и.о. президента с мест. Министр обороны генерал Ачалов докладывает Съезду, что командующие войсками военных округов заявили о своей поддержке Съезда и Конституции. По сообщениям министров внутренних дел и безопасности территориальные органы обоих министерств также заявили о своей верности Конституции.

Передано информационное сообщение, что премьер-министр В. Черномырдин отмежевался от тех членов правительства, которые продолжают оставаться в Кремле.

Сторонники Ельцина начинают понимать, что никаких шансов на перелом ситуации у них не остается. На огромном столе собравшиеся рассматривают крупномасштабную карту Москвы. Внезапно в бункере гаснет свет — Кремль обесточен. Когда через пару минут загорается аварийное освещение, некоторые из присутствующих, криво улыбаясь, вылезают из-под стола. Упавшего в обморок Лужкова выносят на носилках.

Сергей Филатов предлагает вылететь на правительственных самолетах 235-го авиаотряда на Урал, чтобы там, создав альтернативный центр власти, продолжить борьбу с Руцким. Некоторые предлагают сразу лететь за границу. Полторанин впадает в прострацию. Охрана выводит его под руки вслед за бывшим Президентом. Кортеж бронированных лимузинов через Боровицкие ворота на огромной скорости направляется во Внуково. Митингующие на Красной площади «демократы» понимают, что их обманули. Толпа в ярости кидается к ГУМу, где начинается грабеж, сопровождаемый битьем витрин. Для пресечения беспорядков решением министра внутренних дел в центр города вводится подразделение «краповых беретов».

Органы управления воздушным движением в московской зоне не дают разрешение на взлет президентского авиалайнера. На борт самолета по аварийному УКВ радиоканалу сообщается, что в случае несанкционированного взлета и направления в сторону государственной границы российскими войсками ПВО будут предприняты меры по пресечению полета.

Первый вице-премьер Олег Лобов, обращаясь к Ельцину, говорит: «Надо подчиниться обстоятельствам. Мы не можем пойти наперекор Конституции, общественному мнению и здравому смыслу. Я готов вступить в официальные переговоры с Руцким для выработки разумного и достойного компромисса». После нескольких минут тяжелого раздумья экс-президент произносит: «Да, я согласен. Амбиции политика не могут идти вразрез с желаниями народа».

В углу салона самолета рыдает Козырев.

Ну, а что дальше? — спросите вы. А дальше — через три месяца в соответствии с Конституцией проводятся новые президентские выборы. Кандидатов будет много.

Выборы окончательно перевернут черную страницу в отечественной истории, начало которой положил злополучный 1985 год.

Все те радикал-демократы, которые толкают Ельцина в пучину антиконституционных действий, должны крепко подумать, чем это для них закончится. Не надо замахиваться на Конституцию и Верховный Совет РФ — финал будет печальным.

Вот что моделировали «системщики ФНС».

Кстати, некоторые литераторы в «Литературной России» упрекают «неких парадоксалистов» в неверных прогнозах по поводу октябрьских событий. А одновременно есть опасность, что возобладает логика «Аль-Кодс» с ее борьбой стальных героев оппозиции с трусливыми выродками, стоящими у власти — в духе арабско-индийского кинематографа, ориентированного на упрощенное восприятие реальности (прошу не принимать это как интегральную оценку всего арабского и индийского кино, и уж тем более всей, почитаемой мною, арабской и индийской культуры). Поэтому я вынужден обратить внимание политических штабов оппозиции на действительные реалии политической борьбы в те сентябрьско-октябрьские дни.

Прежде всего, было ясно, что с той стороны — достаточно сильные и активные лидеры. Это необходимо было учитывать. Ни Шумейко, ни Лужков, ни Гайдар, ни Бурбулис не являются теми презренными ничтожествами, которыми их представляют журналисты «Аль-Кодс». И менее всего таким ничтожеством (спившимся, трясущимся, ничего не соображающим) является Ельцин. Недооценка противника — а она сквозит в каждой строке этого псевдосценария — есть одна из худших черт оппозиционного движения. Итак, недоучтен психологический ресурс противника. Что дальше? Дальше речь идет о поразительной переоценке своих ресурсов, переоценке, граничащей с фанфаронством и подаваемой в качестве неких «объективных данных» высшему руководству представительной власти. А поскольку царит дух неверия, шпиономания, свойственная номенклатурному фанфаронству и скрывающая беспомощность, то оценки предлагается рассматривать в виде необсуждаемой объективной данности.

Далее, психологический ресурс самих оппозиционных бонз. Их поведение в критической ситуации заслуживает отдельного описания, равно как и неумение вести позиционную политическую войну. Потом — предъявленный властью (по результатам странных действий оппозиции) на 15-ый день (!) ресурс в десять единиц бронетехники. И — нулевой (я это подчеркиваю) потенциал, предъявленный в ответ оппозицией, чья беспомощность — вынужден покаяться — была лично мною недооценена при всем моем предельном негативизме. И даже в этой ситуации — без безобразных ляпов со стороны руководства (для снятия противодействия этим «ляпам» и был выведен из Белого дома 30 сентября автор данного доклада, с изыманием удостоверения, т. е. возможности вернуться назад, и под дулами автоматов) — оппозиция не могла бы проиграть. Признаюсь вновь, что мера контроля власти за оппозицией именно изнутри, мера двусмысленности «борьбы» власти и оппозиции была тогда мною недооценена, и коррективы я вношу лишь сейчас. Так что речь идет не о моем отказе признать ошибки, отнюдь. Я их признаю и делаю выводы. В том числе и в данном докладе. Но поражает (другого слова не нахожу) та колониальность политического поведения и ее главный компонент — воинствующий антиинтеллектуализм, — которые свойственны нынешнему оппозиционному движению и не избываются им с упорством, заслуживающим лучшего применения. И в этом смысле — просьба одна. Не говорить хотя бы о тензорах.

3. Вектор стратегии силового ответа (ССО) — это и есть тот желанный ресурс, который в состоянии усваивать «вторая», не таранная, либеральная, правозащитная, коммутирующая с Западом оппозиция. Мы уже говорили об ее альянсе с первой и здесь утверждаем, что именно этот альянс и есть ключевое условие раскручивания деструкции, приводящей к гибели режима, но не только его. Опишем конкретно, как это происходит. Стратегия силового ответа за счет информационно-интерпретационного оператора (ИИО), находящегося в руках у «второй» оппозиции, преобразуется в систему функций ОНЗ — образов, неприемлемых для Запада. И вновь мы можем говорить либо о многомерном векторном представлении, либо о свертке функций с представлением некоего средневзвешенного значения. Последнее просто удобнее для изложения на бумаге в материале, не претендующем на чрезмерную математизацию. Итак, опишем третью стадию:

4. Система образов, неприемлемых для Запада, может включать чрезмерную великодержавность, шовинистичность (как необходимые силовым структурам идеологические «пряники»), сюда же может включаться централизм (борьба с региональным давлением актуализирует это свойство вчерашних демократизаторов, что начинает раздражать, к примеру, господина Бжезинского, ставшего теперь чуть ли не союзником наших вчерашних патриотов-государственников в борьбе с пресловутыми «ельциноидами», — это ли не безумие?). Здесь же — зажим гласности (вспомним помощь г-на Кристофера газете «Правда», проявлявшей в преддверии октябрьских событий явную неадекватность в части антиамериканизма, такого, который уместен лишь в устах победившей власти, намеренной в течение считанных месяцев развязать термоядерную войну против «американского империализма»). Здесь же — и некие лимиты на силовые действия против конституционных органов, которые не столь эластичны, как это представляется Ельцину. Ибо западное мнение содержит массу элементов, которые, в отличие от российского президента, президент США, к примеру, должен учитывать. В их числе — так называемые «промежуточные выборы в США», мнение референтных групп США, оценки экспертов США, значимые для этих групп, просто традиции и стереотипы американского восприятия, действия внутренней оппозиции правительству Клинтона, которая не столь подконтрольна Клинтону, как наша оппозиция — ельцинскому режиму, и т. д. В результате, рано или поздно, появляется преобразователь образа (образов), неприемлемого для Запада, в давление западных групп на политиков Запада (ДПЗ). Оператор, преобразующий ОНЗ в ДПЗ, назовем оператором сдвига баланса (СБ). Четвертая стадия выглядит так:

5. Западные политики обладают собственным ресурсом прочности и способны принимать решения, не слишком считаясь в ряде случаев с общественным мнением Запада. Иногда они игнорируют и мнения своих экспертов. Вспомним приход к Клинтону Голдмана, Бжезинского и самого Киссинджера. Президент указал им на дверь и реализовал свою (альтернативную!) стратегию поведения в российском вопросе. Помнится, Г. Киссинджер отреагировал на это в духе «жираф большой, ему виднее». Но при этом было зафиксировано расхождение с экспертами и обозначен риск персональной ответственности Клинтона за решение вопроса без учета мнения авторитетных экспертов (оператор РПО в нашей системе формул определяет именно этот риск и алгоритм его накопления). При определенном риске (определенных значениях РПО) западный политик уступает давлению и принимает политические решения в русле оказываемого давления. Это происходит на пятой стадии, на которой давление на политиков Запада (ДПЗ) преобразуется оператором РПО в принятие решения западными политиками (ПЗПР). Стадия пятая:

6. Автономность определенных экономических кругов от политических решений западной власти не так велика, как это представляется исходя из марксистской теории, предполагающей абсолютное господство западных капиталистов над политиками. Базис, конечно, определяет надстройку, но в определенных рамках и с определенными ограничениями. В этом смысле речь, безусловно, должна идти как о внесении коррекций, связанных не только с влиянием транснационального капитала (ТНК) на государство, но и с влиянием государства на ТНК, так и об учете феномена сверхимпериализма, связанного с особым типом огосударствления самих ТНК и стоящих над ними структур. Определенные выгоды могут продиктовать ТНК автономную от государства стратегию на какой-то период времени, что даст временное (!) расхождение между политикой и экономикой. Но здесь имеются свои ограничители, свои лимиты экономико-политического риска. В результате принятие западных политических решений неизбежно приведет к изменению экономической стратегии Запада (ИЭСЗ). Оператором будет являться в данном случае преобразователь ПЗПР в ИЭСЗ за счет взвешивания системы политико-экономических рисков (СЭР). Он включает довольно сложный расчет баланса приобретений и издержек, а также учет ряда прямых команд, подаваемых политиками тем или иным субъектам экономической деятельности, что на Западе тоже не редкость. Шестая стадия:

7. Изменения экономической стратегии Запада для нашей открытой экономики достаточно значимы. «Закрыть» же экономику Борис Ельцин не может, не потеряв поддержку самой мощной группы общества, решающей судьбу его режима, т. е. криминалитета, бесконечно заинтересованного в вывозе сырья, безопасности своих накоплений в западных банках, возможности продолжать ограбление страны и других условиях, крайне прочно, так сказать, «намертво» связанных с понятием экономической открытости. А это значит, что изменение (в нежелательном направлении) экономической стратегии Запада с помощью оператора ОЭ («открытая экономика») преобразуется в ухудшение экономической ситуации (УЭС). Стадия седьмая:

8. Ухудшение экономической ситуации через оператор социально-экономического дискомфорта (СЭД) увеличит стартовый ресурс — недовольство населения (НН). Здесь тоже необходимо оговорить одно, крайне существенное, обстоятельство. Само по себе ухудшение экономической ситуации вызывает недовольство населения не автоматически, как это представлено иными номенклатурными лидерами старой оппозиции. Здесь есть масса зазоров, которая и описывается оператором социально-экономического дискомфорта. Ибо в какой-то ситуации население будет терпеть весьма существенный дискомфорт, а в какой-то не согласится терпеть сравнительно малых ущемлений своего социального статуса. Кроме того, имеет место эффект накопления дискомфорта, делающий оператор существенно нелинейным. Одним словом, надо уметь считать и прогнозировать дискомфорт, а не действовать наобум. Итак, стадия восьмая:

Круг замкнулся. Замкнутый цикл из восьми стадий определяет динамику социального взрыва, который неизбежно сметет режим, но одновременно с этим — грозит весьма пагубными последствиями для нашего общества и государства. Перед всеми политическими силами страны встает дилемма: политическая борьба за счет деструкции или нечто другое? Но что может быть тем другим? Где здесь имеются варианты? Или, как говорят математики, где точки бифуркации процесса? Но вначале запишем подряд стадии цикла.

НН → [СЭ] → СД (1)

СД → [СВП] → ССО (2)

ССО → [ИИО] → ОНЗ (3)

ОНЗ → [СБ] → ДПЗ (4)

ДПЗ → [РПО] → ПЗПР (5)

ПЗПР → [СЭР] → ИЭСЗ (6)

ИЭСЗ → [ОЭ] → УЭС (7)

УЭС → [СЭД] → НН* (8)

Весь процесс можно описать так:

Поскольку НН* больше НН, наблюдается именно развертывание процесса. Такое развертывание графически можно изобразить в виде спирали, где на каждой из осей, разделяющих восемь секторов круга (оси 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8), отложены в виде отрезков значения измеряемых восьми политических переменных (рис. 15).

Получающаяся кривая — это спираль с определенным периодом раскрутки. Раньше или позже раскручивающаяся спираль пересечет такое значение одной из двух фундаментальных переменных — НН и СД, за которым начнется или неуправляемый социальный взрыв (если вначале достигнуто критическое значение показателя НН), или смена политического режима (если вначале достигнуто критическое значение показателя СД). В свою очередь, новый режим столкнется со своими тензорами, циклами и спиралями, зависящими от его потенциалов, его возможностей. Где и как взорвется процесс? Вот основной вопрос системной аналитики. После ответа на него можно ставить вопросы и о методах купирования, гашения взрывных процессов.

Приведенный пример носит частный характер. Он иллюстрирует новую политическую ситуацию, сложившуюся после 4 октября 1993 года в одном, но во многом решающем аспекте — аспекте сращивания двух оппозиций, — и возникающее за счет этого поле деструктивных возможностей. Анализ этого поля, сопоставление вариантов использования открывающихся возможностей и жесткое предъявление ограничений (граничных условий, как говорят математики), которые должны ставить перед собой политики, действующие ответственно, с сознанием подлинного смысла собственных действий, необходимы не только с прагматической, но и с моральной точки зрения. Пусть никто потом не говорит, что он не ведал, что творил, и не занимается политическим и историческим мифотворчеством.

В самом деле, что значит столь часто употребляемое мною понятие дефектности оппозиционных структур? На языке математики это означает в том числе и неумение записать систему политических формул, вывести из них кривую динамики процесса (как мы видим в данном случае, спиралеобразного типа!), предугадать точки катастрофы и тип (!) катастрофы. И вместо того, чтобы изображать из себя пресловутого «Буревестника», — ввести граничные условия.

Население вправе выражать свое недовольство, выявлять себя по преимуществу энергетически. Но запишем еще раз, что происходит с энергией.

(1) Ее собирают и преобразуют в силовое политическое действие.

(2) Борясь за сохранение властных позиций и действуя неадекватно, власть начинает применять при определенных напряжениях процесса стратегию силового ответа, что и произошло в ходе издания 1400-го указа и штурма Белого дома.

(3) В сущности только этого и ждала «вторая» оппозиция, и ради этого заваривалась, образно говоря, вся «каша с парламентом».

Это — серьезное политическое заявление. Я делаю его со всей ответственностью и в силу этого обязан предложить собравшимся свою версию всех тех событий, которые развернулись у нас в стране между августом 1991 и октябрем 1993 года.

Кому-то нужна сегодня лживая версия: «все мы жили в раю, пришли беловежцы — и устроили ад». Так ли это? Вспомним прошлое, время после августовских событий 1991 года, вызванных неконституционным новоогаревским процессом, шедшим при попустительстве союзного парламента. Заметим, что союзный парламент уже к тому времени совершил достаточное количество политических преступлений перед страной (включая принятие яковлевской модели пересмотра итогов Второй мировой войны, проведенной союзным парламентом через «всего лишь» осуждение «пакта Молотов-Риббентроп», а также поддержку лживой версии Собчака по поводу «тбилисских злодеяний советских военных» и т. д.). Горбачев и лидеры союзных республик, опять же неконституционно, с грубейшими нарушениями, разогнали высший представительный орган страны. С согласия самого парламента, при его постыдной, позорной трусости, проявленной хоть и не всеми — мы тогда видели это в прямом телеэфире, — но, скажем прямо, подавляющим большинством союзных избранников. В стране после августа установился странный порядок, шла подготовка к каким-то странным реформам, шел странный уголовный процесс над высшим руководством СССР на непонятных юридических основаниях. Все это было ДО Беловежского сговора. Он усугубил ситуацию, но вовсе не он ее создал. И будем честными перед собой: события могли разворачиваться и по более разрушительному сценарию, с глубоким гниением на уровне каждого отдельного территориального и этнического элемента всей нашей страны, включая и ядро российских территорий — РФ, Российскую Федерацию. Страшной ценой тогда была куплена весьма относительная стабильность ядра территории Большой России. Этой ценой стало пресловутое Беловежье. Сейчас эту ситуацию пытаются в очередной раз переинтерпретировать, представив дело так, словно до декабря (или августа) 1991 года все обстояло законно и благочинно, а потом всем известные политические хулиганы что-то там «смастерили на троих». Такая интерпретация производится при попустительстве многих оппозиционных сил. Я считаю ее преступно дезинформационной и предлагаю постоянно фиксировать это в политических документах оппозиции с тем, чтобы кое-кому неповадно было «по чужому билету» пытаться проскочить в некий «политический рай». А желающих у нас предостаточно.

Далее — после декабря началась реформа Гайдара. Речь шла на деле не о реформе, а об установлении баланса потребления и производства за счет наихудшего из возможных вариантов — за счет ущемления жизненно важных интересов, и именно большинства населения. Уже тогда НН, то есть народное недовольство, готово было вылиться в серию политических действий. Что помешало этому? Неадекватное собирание энергии, предъявление власти именно неадекватных силовых действий. Это — первое. И второе. Переход на сторону власти либеральных держателей информационно-интерпретационного оператора, с помощью которых (реже при попустительстве, а чаще при прямом участии) для широких народных масс был создан образ «красно-коричневых». Образ, неприемлемый и для Запада (ОНЗ), и для собственного населения в значительной его части. На создание такого образа были брошены, я подчеркиваю, огромные силы. Конечно, в его создании активно участвовали и представители пятой колонны внутри оппозиции, своими якобы всего лишь «неадекватными» действиями создавшие материал, необходимый для интерпретационно-информационных фото-кино-телемоделей. Но это не снимает ответственности с самих творцов образа «красно-коричневого врага».

Кстати, все попытки исправить дефекты оппозиции, выступить против действительно фашистских явлений внутри нее вызывали агрессивные нападки ультралиберальный прессы. В чем дело? Да в том, что фашизация оппозиции делалась именно теми, кто потом лил крокодиловы слезы по поводу крови 4 октября и превращался в союзников оппозиции. Где были эти союзники раньше и какова мера их ответственности за кровь? Мы обязаны поставить этот вопрос, а не проявлять поразительную всеядность. Только при такой «привередливости», кому-то представляющейся тактически проигрышной, можно решить главную стратегическую задачу — построить недефектную оппозицию, во-первых, способную к более активному собиранию энергии и, во-вторых, обладающую неким механизмом самозащиты от враждебных информационно-интерпретационных акций.

Установив это, я вновь подчеркиваю и нечто столь же важное, а именно: принцип политической и моральной ответственности за прошлое. Кто участвовал тогда в информационной войне против своего народа? Кто привел тем самым к трупам 3 и 4 октября? Не тот ли, кто оплакивает эти трупы сегодня? Да, это именно те же самые люди, те же самые структуры, те же самые печатные органы, те же самые телевизионные передачи. Разумеется, люди меняются. Меняется их мировоззрение. И это должно приветствовать. Но идет ли речь об этом или о недовольстве по поводу того, что еще не распалась РФ? Иначе чем объяснить, что те люди, которые изначально молились на буржуазную диктатуру и шли к ней, вдруг начинают причитать по поводу крови?

На мой взгляд, бонапартисты предпочтительнее (в качестве открытых противников) тем силам и лицам, которые, подведя ранее идейную базу под курс на такую диктатуру или развал страны, льют теперь крокодиловы слезы. То ли в раздражении, что не им выпало палить по своим ненавистным противникам (которых теперь удушают в объятиях), то ли в бешенстве оттого, что недостаточно быстро разваливается страна, что сохраняются какие-то потенциалы, что соблюдается хоть какая-то, пусть предельно неэффективная, но все же логика исторического движения. Если команда Бурбулиса в открытую заявляет о буржуазной прозападной диктатуре как своей цели и применяет адекватные этой цели политические технологии, то чего хотят негодующие на них отцы и учителя бурбулисов, юшенковых, костиковых и полтораниных? В чем их цели? В чем их модели развития? Интересы каких классов и групп они отражают и на кого опираются?

Сами боссы молчат об этом и включают лишь информационно-интерпретационный оператор (ИИО), создавая систему неприемлемых образов, то есть паразитируя на пролитой крови, вампиризируя политический процесс. Но что об этом думает оппозиция? Какова ее роль? В каком направлении работает неизмеримо меньший, но все-таки существующий механизм интерпретаций, находящийся в руках самой оппозиции?

Внимательный анализ показывает, что он работает в том же направлении, что и его «большой брат». Что он просто подключен к этому «брату» и стал не более чем его подголоском. Политическая борьба не замыкается в нулевом цикле — между народным недовольством, собиранием энергии, политическим действием и интерпретацией этого действия в интересах управления процессом. Энергия рассеивается, энергетические ловушки носят деструктивный или провокационный характер, политические действия двусмысленны и смещены по отношению к целям, которые в свою очередь не выявляются. Все это черты колониальной политики. У нас формируется оппозиция колониального типа, и главная ее характеристическая черта — это резко преувеличенная роль интерпретационных схем, ориентированных на Запад. Впечатление такое, что идет борьба не за право идти своим курсом, а за право быть надсмотрщиком по отношению к своему населению.

Отсюда — следующий процесс. Стратегия силового ответа радостно («наконец-то Борис подставился!») вносится в информационно-интерпретационный оператор, частично по системе обратной связи передается населению, увеличивая народное недовольство НН в пока не проявленных, скрытых («латентных») формах, но, главным образом (я настаиваю на этом!), она транслируется по различным каналам и в различные адреса для Запада и на Запад, создавая систему ОНЗ, — неприемлемых для Запада образов чудовищного кошмара, творящегося на данной территории под руководством Ельцина.

Здесь я хочу быть правильно понят. Бойня в Белом доме — преступление, так же как и указ 1400, и виновные должны понести наказание. Но судьи-то кто? Побежавшие на выборы депутаты будущей Думы? Извините! Они лишились этого права своим политическим поведением. Они признали законность новых выборов фактом своего участия в них. Либералы-правозащитники? Красная Шапочка фонда Горбачева, напуганная серым волком зловещего ельцинизма? А кто это все творил? Кто лепил этого серого волка, кто его на своем самолете вез срочно в Петрозаводск, чтобы он мог быть выбран на XIX партийную конференцию? Что, уже забыли, как это было? Что, не знали, как выбирали на партийные форумы? Не понимали, что это не могло происходить иначе, как по велению Генсека партии? Что, не знали, в конце концов, и того, в чем был политический смысл октябрьского (1987 года) спектакля с участием Ельцина? А смысл был в том, чтобы создать себе радикальное второе «Я» в виде Бориса, затем напустить это «Я» на Егора и балансировать в центре, управляя тем и другим. Кстати, вопрос о Борисе Николаевиче Ельцине как креатуре Егора Кузьмича, недавно поднятый гениальным политическим актером XX века, тоже ведь далеко не случаен. И никто почему-то не отреагировал на эту «своевременную подачу». Мы обязаны со всей определенностью заявить: «Вы этого хотели, вы это делали, и вы же хотите теперь выступать в роли судей? Не выйдет! И если старая оппозиция на это согласна, то новая в нашем лице заявляет о том, что не примет такой игры».

Отрицая идею коллективной вины, не стремясь к мести (хотя бы потому, что месть — это удел политиков, не имеющих образа будущего), мы вместе с тем отрицаем идею умолчания, идею сговора за кулисами, идею циничных альянсов на непонятной основе. Да, 4 октября — это именно начало серии «подстав», серии подталкиваний к неадекватным силовым ответам (ССО) и прокручиваний этих ССО через систему интерпретационных операторов для создания системы неприемлемых образов. Это знакомое нам всем развертывание информационной войны против государственных лидеров в государственных средствах массовой информации, прежде всего электронных. Скажем прямо, хорошо известная технология. Эта узнаваемость не может не настораживать любого мыслящего оппозиционного политика, умеющего отличать антиправительственность от антигосударственности. Увы, о необходимости такого отличия забыли иные из наших оппозиционных лидеров.

И еще больше должна была бы настораживать государственников-оппозиционеров адресованность системы образов только Западу, то есть попытка использовать Запад как инструмент борьбы за власть. Именно эта идея должна быть отвергнута оппозицией, изначально и стопроцентно. Пусть этим занимаются буковские и синявские, они прошли хорошую школу политического разврата, они умеют и любят звать иноземцев в свою страну, призывать к интервенции. Это их код, это их стратегия информационной войны. Пусть этим занимается истлевшая и переродившаяся номенклатура. Но не смеет соучаствовать в этом движение, предъявляющее себя в качестве патриотического. Это подло и это недальновидно.

Я не призываю и никогда не призывал к закрытости, к огораживанию, к отсутствию контактов за рубежом. Вопрос не в том, нужно ли контактировать, в какой мере и с кем. Контактировать нужно, предельно интенсивно и со всеми, но как и ради чего? В интересах государства и не теряя лица. В противном случае это уже не контакт, а поза зависимости. А такая поза зависимости неприемлема для тех, кто воюет за достойное будущее своей страны (чем в этом случае они отличаются от Козырева, кинувшегося подбирать платок, уроненный Бейкером, на одном из официальных приемов?). Она такая же, даже хуже, ибо претендует на схватывание и преобразование народных энергий.

Возвращаясь к оценке событий, происходивших между августом 1991 и октябрем 1993 года, я продолжаю настаивать на двусмысленности произошедшего. Реформа Гайдара (на которой я останавливался в своем анализе) должна была взорвать страну к марту-апрелю 1992 года. Цель ее была в этом, и только в этом. Этому помешал Верховный Совет и его лидер Хасбулатов, который тем самым спасал и себя (не надо лишней героизации), и Ельцина (на чем я настаиваю), и идею определенного типа реформ, в которую он верил всерьез, и общество, которое в тех условиях было обречено на мощный и многолетний процесс взаимных кровопусканий. Именно за это набросились тогда на Хасбулатова и парламент, и средства массовой информации. Именно тогда вожди демократии (Хасбулатов и Руцкой) были превращены в исчадия ада. Именно тогда была впервые применена нацистская терминология («проклятый чеченец») и официализована хулиганская лексика по отношению к высшим должностным лицам страны.

Допустивший это президент, президент-марионетка, президент-кукла (если исходить из самого факта подобного допущения и судить хотя бы только по этому факту) обрекал себя на применение против него самого — в дальнейшем — сходных приемов. А в условиях системного кризиса ни одно государство, ни один режим не может выдержать давление такого информационно-интерпретационного оператора, с такими краевыми условиями или, точнее говоря, с отсутствием оных. Зачем все это было нужно? Цель была одна — не допустить стабилизации под эгидой парламента, не допустить легитимного, респектабельного диалога элит с различной ориентацией, что позволяла сделать только парламентская «площадка».

Такой диалог допускал в дальнейшем мирное развитие событий. Хасбулатову и Руцкому не простили, я в этом уверен, невыполнения ряда директивных команд по взрыванию ситуации, им не простили попытки выйти из режима марионеточности и стать самостоятельными субъектами политического процесса. Об этом говорит, например, весьма любопытная фраза из статьи Юрия Сенкевича, советника Хасбулатова. «Хасбулатов, — пишет он, отмываясь от мятежного спикера и своего давнего знакомого, — кажется, всерьез вообразил себя вторым человеком в государстве». А кем он, собственно, был, должны спросить мы господина Сенкевича? Кем был председатель Верховного Совета, глава представительной власти страны, глава съезда, высшего органа власти, согласно действующей конституции? Он не был, оказывается, если судить по проговорке автора, даже вторым лицом. Но тогда он был куклой, возомнившей о себе черт знает что и подвергнутой за это, именно за это (и только за это), надрывной истерической травле такого накала и с такими информационноинтерпретационными операторами, которые применяются только по отношению к своим, побывавшим в Канаде и принявшим присягу там, а потом (здесь можно использовать только уголовный жаргон) «вертухнувшимся», «закосившим».

А как иначе понять интонацию средств массовой информации летом 1992 года? Вчерашний кумир демократов — ни более ни менее, как «верный Хас, которому сказали фас», «пес Руслан», «пес коммунистического режима», «ползущий на берег злой чечен», «наркобандит». И все это на определенной эмоциональной волне, в определенных информационных системах, с определенными связками и — с упаковкой в определенные «знаково-семантические ряды».

Теперь мы переходим к ключевому этапу в развитии событий. Предотвращение мартовско-апрельской эскалации и затяжные баталии в летне-осенний период привели к тому, что развал страны и ее весьма специфическая реинтеграция не состоялись. В ноябре 1992 года возник качественно новый геополитический расклад сил, который потребовал внесения серьезных корректив в изначальные планы. И только к марту 1993 года сформировалась новая стратегия подрыва единства двух ветвей власти, которая закончилась убийственным для них обеих референдумом.

Но и здесь задачу не удалось решить до конца, и были применены новые технологии. Резкое смещение вправо депутатской массы, определенный тип информационно-интерпретационных стратегий, применяемых оппозицией, ряд неадекватных действий, спровоцированных почти открыто теми, кто сегодня стремится изобразить парение над схваткой и изумление по поводу неожиданно пролитой крови, — все это вместе с двух сторон подрывало единство властного центра, ориентированного на поиск каких-то путей целостного движения усеченного, но все еще существующего государства. Поиск — в некоем поле собственных, пусть превратно понимаемых, но все же исторических смыслов. Политический клинч конца сентября 1993 года, Совет Федерации, стремящийся узурпировать функции обеих ветвей власти и столь же незаконный, как и указ 1400… Восстание Соколова на «съезде при свечах»[74], неудачная попытка определенных сил развязать узел за счет взрыва представительной власти и замены непокорного Хасбулатова более ведомой при всей кажущейся консервативности фигурой… Все это не получилось. Одноходовая комбинация с распадом России (взятой в тиски политического противостояния) за счет вклинивания «третьей силы» — не удалась. Времени было мало, и тогда… тогда расстрел, снятие легитимного центра, замарывание режима в крови и новая порция ИИО — теперь уже с травлей Ельцина, то есть, как я писал сразу после событий, с нелинейным снятием его имиджа.

Теперь слепому видно, что я был прав и что моя модель цепных процессов, изложенная в данной статье, не есть пустая химера. Информационно-интерпретационные операторы вчерашних союзников Ельцина, надо признать, удачно схватившие его неадекватную стратегию силового ответа, с раскладыванием колючей проволоки и пальбой по Белому дому, с адресованными силовым структурам заявлениями по нацлимиту для президента России (подхваченными вчерашним другом и братом Рязановым с иезуитской провокационностью), с позированием в полковничьих «эполетах», — сумели транслировать на Запад систему неприемлемых образов. Можно учитывать это, вводить это в расчеты, коль скоро речь идет о реальной политике, но ликовать по этому поводу (понимая, что и зачем творится) и подыгрывать этому, теряя лицо, не смеет ни один человек и политик, именующий себя государственником и представителем патриотической оппозиции. Но продолжим.

Кто выступал вчера против Ельцина из авторитетных печатных западных органов? Две-три малозначимых газеты, не более. Кто выступает теперь? Все подряд — начиная с «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» и кончая «Таймс», «Уолл-стрит джорнэл» и другими ключевыми изданиями. Все авторитеты советологии — Киссинджер, Голдман, Бжезинский, Стив Коэн, — звезды, влияющие на общественное мнение, типа Сьюзен Эйзенхауэр… Одним словом, ресурс ошибок и неадекватных шагов удалось подключить к информационно-интерпретационным операторам. Были подхвачены политические провалы, сделанные с определенной подачи и в определенном контексте, создана многоадресная серия неприемлемых образов. Через их внедрение с помощью оператора сдвига баланса общественного мнения, чувствительного к своим референтным структурам и фигурам, создана новая ситуация, в ходе которой давление западных групп на политиков, определяющих курс по отношению к России, — это уже реальность. Что дальше?

Риск политической ответственности, довлеющей над Клинтоном и его окружением, крайне велик. Давление будет преобразовано в политические решения. Может быть, это произойдет уже сразу после парламентских выборов. А может быть — в конце зимы. Тут нужно считать ресурсы прочности, скорость накапливания давящих «грузов общественного мнения», «весомость» тех или иных групп и тех или иных экспертных суждений. Это сложный процесс со многими переменными, заданными с определенным, как говорят математики, «доверительным интервалом». Мы не все здесь знаем, хотя и понимаем значение НАФТА, смысл тихоокеанских совещаний, смысл дискуссии о широте натовского блока (не расширять НАТО — интерес США, расширять — интерес объединенной Германии), смысл заявлений о НАФТА-2, простирающейся от Арктики до Антарктики, смысл американо-китайских переговоров, смысл и содержание новых режимов в Юго-Восточной Азии (Хокосава и его южнокорейский двойник). Мы понимаем соотношение рязановских «подстав» с рядом предложений, сделанных в ходе визита вице-президента США Гора, в том числе и относительно злосчастной библиотеки Шнеерсона. Мы понимаем, наконец, и то, почему визит Клинтона в Россию, возможно, произойдет с, так сказать, «перетеканием» в его же визит в КНР.

Здесь многое следует разобрать подробнее, но, увы, большинство оппозиционных политиков вообще не интересуется в геополитике ничем, кроме пресловутой конспирологии и сакральной географии. Это, кстати, тоже колониальный тип геополитических любопытств, в особенности при полном отрыве от прагматических реалий. Как говорится, «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы»… проваливало одно направление реальной политики за другим. А то, что провал следует за провалом, достаточно очевидно.

Что касается демократов, то для них все просто: сказано Гором — сделано Козыревым. И никаких мыслей о будущем. Патриотизм и космополитизм Козырева всецело определяются указаниями из Вашингтона. Что тоже укладывается полностью в понятие колониальной внешней политики. Но где альтернативная политика оппозиции? Борьба проамериканской и прогерманской колониальных элит как содержание политического процесса? Наверное, выражу общее мнение, если скажу, адресуя к нашему прошлому (наполненному в том числе и спортивными достижениями): «Такой политический хоккей нам не нужен».

Будут ли иметь политические решения экономические последствия? Да, безусловно! Конечно, это произойдет не автоматически и не сразу. Слишком лакомый кусок, слишком велика прибыль. Но ведь и совокупный стратегический экономический интерес Запада тоже есть кому контролировать. И есть кому поставить на место зарвавшихся индивидуалов, даже если это индивидуалы уровня Аньелли или ключевые фигуры тройки германских банков («гросс-банков»). Делается это либо через политику, либо через управляемое банкротство, либо через «зловредную мафию».

Пример: через политику Морихоро Хокосава ухитрился нанести удар не только по ЛДП[75], но и по поддерживавшим ее бизнесменам из стройкомплекса, как у нас принято говорить. Они сидят в тюрьме, эти блюстители внутренних целей и интересов. И будут сидеть. А кому хочется? Другие, разумеется, поразмыслят. Еще пример: борьба с коррупцией в Италии. Слепому видно, что не с коррупцией борются, а демонстрируют роль оператора, преобразующего политические решения через систему экономических рисков (оператор СЭР), в изменение экономической стратегии.

Так что речь идет — подчеркну еще раз — не о схоластических формулах, высосанных из пальца, а о количественных реалиях большой политики. Здесь я не могу еще раз не обратить внимания на застарелый и непродуктивный интерес наших «старых элит» к проникновению с помощью экспорта капитала в производительные силы Европы. Наша олигархия была зациклена на этом многие годы. Она соучаствовала в разрушении СССР ради такого проникновения. В этом был смысл операции, именуемой перестройка. Пора признать, что она провалилась, и внести серьезные коррективы, ибо я подчеркиваю еще раз: «РАЗБОРКА» ВНУТРЕННИХ ЭЛИТ В РОССИИ НЕПРОСТИТЕЛЬНО И НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНО ЗАТЯНУЛАСЬ.

Кто не верит, пусть вчитается внимательно в заявление фон Амеронгена, отвечающего за приоритеты немецкой торговли. Там все написано прямым текстом. Не сегодня-завтра в Германии появится свой Хокосава. И тогда отвечать за провал стратегически крупного проекта кое-кому придется в буквальном смысле этого слова по самому высшему счету и отнюдь не в потустороннем мире, а здесь, на нашей грешной земле.

Мы имеем дело с оператором открытой экономики. В этом стратегия наших элит, лишь отражаемая пресловутой гайдарономикой. Пока этот вектор не будет изменен — разумеется, без перехода к изоляционизму, но с точным пониманием необходимых пропорций и объемов государственного экономического ресурса, направляемого в стратегические программы развития на конкурентной основе (а этот ресурс как минимум в сто пятьдесят миллиардов долларов, которые необходимы уже сейчас, и вовсе не для их проедания), — ничего не изменится. Кто бы ни пришел к власти. Экономические решения Запада оператор открытой экономики преобразует и будет преобразовывать в ухудшение экономической ситуации. Отсюда один шаг до замыкания цикла.

Здесь крайне важно не забывать о природе оператора социально-экономического дискомфорта (СЭД). Я уже говорил вначале о том, что население в определенных условиях готово терпеть значительные лишения. Но нынешний курс лишает такое терпение осмысленности. Режим не сможет ответить, ради чего терпеть. А элитные группы не захотят разделить издержки со своим населением. Грабеж будет продолжаться. Ухудшение будет нарастать на фоне наглой роскоши меньшинства. Именно это преобразует ухудшение экономической ситуации через оператор социально-экономического дискомфорта во все большее народное недовольство.

Завершая аналитический обзор, я перехожу к самому главному. Народное недовольство само по себе способно только запрограммировать ситуацию в направлении всеобщей смуты и гибели. Здесь все зависит от операторов собирания энергии и преобразователей собранной энергии в продуктивное действие. На дне катастрофы в час народного возмущения что мы будем иметь? Смуту и гибель при опережении недовольством действия? К этому нас и подталкивают с разных сторон. Или — смену политической парадигмы при опережении действием недовольства? Но без излишнего забегания вперед! От этого зависит все. Человек, сказавший в 1917 году «есть такая партия», хоть как-то сдержал слово. Сейчас об этом кричат все, но сдержит ли слово хоть кто-то? И в чем она, эта новая политическая парадигма, та, которая сменит оголтелый неоколониализм, выдающий себя за модернизацию?

Два доклада, посвященные этой теме, готовились мною после октябрьских событий в очень разных политических ситуациях. Первый доклад «Антиамериканизм или новая парадигма» был прочитан на конференции в Афинах, куда меня пригласили якобы от лица Европарламента. Вместе со своими коллегами весьма умеренной ориентации (Румянцев, Липицкий, Полосин и другие) я неожиданно для себя оказался в очень радикально настроенном зале Афинского университета, на конференции левых сил, посвященной борьбе с «новым мировым порядком». Странным образом в число левых сил вошли исламские фундаменталисты и представители режима Саддама Хусейна. Впрочем, парадоксальные альянсы весьма типичны для конференций, на которых современные троцкистские круги (как на уровне своих патриархов, так и на уровне молодой генерации) ставят комплексные социокультурные эксперименты. Очень впечатлило меня и участие в этом эксперименте одного из бывших лидеров КПСС Е.К. Лигачева, пользующегося, как я убедился, невероятно высоким авторитетом в кругах «четвертого интернационала». Конференция была крайне интересной при всем ее эксцентризме, и я очень благодарен пригласившим меня представителям левого движения. Вместе с тем, приехав в Афины 7 ноября и будучи еще под глубоким впечатлением октябрьских событий, я сделал для себя ряд открытий, которыми должен поделиться с читателями. Вкратце дело в том, что пресловутый ФНС (Фронт национального спасения), строившийся по принципу «анти-» и собравший политические силы с весьма разной и зачастую противоположной ориентацией, — это этап в системе глобального социокультурного моделирования с вывариванием в его недрах некоей странной идеологии, которая в дальнейшем превращает всякое осмысленное сопротивление в двусмысленный и бесперспективный бунт против «государств-гигантов» (США) или «транснационального сговора». Борьба, таким образом, ведется с суперсилами, против которых и бороться в общем-то нельзя, а можно лишь именно бунтовать, зная заранее, что этот бунт обречен. Одновременно — бунт является обоснованием для того самого «нового мирового порядка», против какового бунтуют, ибо бунтующие, вывариваясь в общем котле, предъявляют затем такую идеологему, которая тотчас требует общемирового спасителя от сторонников столь «угрожающего (партизанские ядерные войны, террор, священная оккультная война и т. д.) набора идей». И вот возникает вопрос: не является ли вываривание «всех до кучи» под одной крышкой в этом «антикотле» (российского или мирового масштаба) акцией глобального управления, того самого, против которого борются зачастую очень чистые, но не всегда до конца понимающие логику собственных действий лица и структуры? Возникает и такой вопрос: кто «вываривает»? А также вопрос о поведении мирового сообщества, допускающего и стимулирующего «вываривание с непредсказуемым результатом». Не ведет ли оно себя столь же самонадеянно и опрометчиво, как и российские имперские силы, когда они стимулировали революционный процесс и надеялись «оседлать» его? Если подобное стимулирование произойдет в глобальном масштабе, то результаты по своему качеству могут быть вполне сравнимы с победой Гитлера во Второй мировой войне, а с учетом ядерного оружия могут представлять даже и несравнимо большую опасность для человечества. Эти мысли побудили меня воспользоваться предложением хозяев конференции выступить с докладом. С текстом этого доклада я ознакомлю сейчас широкого читателя. Думаю, что он имеет значение для выявления тех разногласий, которые есть у нас, представителей новой оппозиции, считающих себя носителями альтернативной парадигмы мирового развития, с представителями оппозиции старой, упорствующей в эклектизме и содействующей созданию идеологии бунта. Обозначить эти разногласия крайне важно для будущего оппозиционного патриотического движения.

Антиамериканизм или новая парадигма Доклад, прочитанный на прошедшей 7 ноября 1993 года в Афинах Международной конференции, посвященной проблеме «нового мирового порядка»

Уважаемые коллеги!

Моя профессия — политический анализ процессов в России и мире. Поэтому, понимая значение и роль эмоций, призывов, деклараций как неотъемлемого компонента политики, я тем не менее позволю себе обратить ваше внимание на ряд содержательных моментов, не нашедших, увы, пока понимания на этой конференции. Для краткости я буду говорить тезисно.

Здесь говорилось, что речь идет о становлении новой парадигмы Север-Юг и формировании адекватного этой парадигме дискриминационного «мирового порядка». Но это ли есть действительное содержание мирового процесса? Позволю себе заметить, что в этом случае все было бы не так плохо. Мир всегда делился и, по-видимому, будет делиться на лидеров и аутсайдеров.

Вопрос взаимоотношений между ними решается путем перераспределения части продуктов в пользу аутсайдера, который в противном случае тормозит движение всего человечества и, уж тем более, его лидирующей части. Проблема степени перераспределения всегда и при всех обстоятельствах является крайне острой, предполагает различные формы политической борьбы за недискриминационное, а точнее — минимально дискриминационное перераспределение. Такого рода борьба составляет, я бы сказал, политический код, некое политфилософское содержание понятия социал-демократизм — в его самом общем, теоретическом понимании.

В основе — признание реального расклада сил, факта лидерства и типа исторического движения. Подобно тому, как социал-демократизм прошлого принимал капиталистическую парадигму (то есть цели, смыслы, формы построения капиталистического общества), требуя при этом перераспределения произведенного продукта в более справедливых пропорциях (без всякого, я повторяю, оспаривания за капиталистами права на лидерство и, уж тем более, без постановки своих целей, без деклараций своей парадигмы), — нынешний социал-демократизм требует перераспределения продукта на глобальном уровне в пользу стран-аутсайдеров. И вновь не ставится проблема самого содержания исторического процесса, и вновь отсутствует оспаривание права на лидерство, и вновь не выдвигается альтернативная парадигма, и вновь не перестраивается некий порядок вещей.

Разумно ли это? Безусловно, до тех пор, пока речь идет о нормальном процессе движения стран и народов в нетурбулентном (!) потоке Истории. И здесь умеренная позиция, десятилетиями отрабатываемая тактика компромиссов и диалогов всегда, как мне думается, будет более эффективной, нежели экстремизм, радикализм, с его патетикой, лозунгами и декларациями. Но содержание мирового процесса круто изменилось, и без констатации нового содержания, состоящего в стремительном наращивании именно турбулентности исторического процесса, всем бескомпромиссным силам лучше было бы умолкнуть и раствориться в том, что именует себя «новым мышлением», то есть в идеологии и философии компромисса, паритета, конца истории.

Так что же, идет речь о теоретическом и идеологическом развертывании понятия исторической турбулентности, т. е. о констатации парадигмальных мутаций мирового процесса, или же «глобальная оппозиция» и дальше будет предаваться самонаркотизации, тоске по «делам давно минувших дней», как сказал великий русский поэт? Неужели и на глобальном уровне речь пойдет о коловращении, о ностальгии левых шестидесятников, «вспоминающих минувшие дни» и заявляющих «о порохе в пороховницах», не очень веря себе и своим заявлениям?

Мне не удалось здесь понять, о чем идет речь. Не скрою, что многое вызвало самые серьезные недоумения. Но об этом позже. А сейчас позвольте заявить о своей и моих товарищей по политической организации Клуб «Постперестройка» оценке общемирового процесса в его именно новом качестве, то есть расшифровать наше понимание турбулентности потока всемирной истории как принципиально новой характеристики общемирового процесса.

Мы считаем, что речь идет не о делении на Юг и Север, что, с нашей точки зрения, повторяю, было бы вполне нормальным явлением. Но речь идет, по нашему мнению, о переходе от стадии увеличивающегося отрыва Юга от Севера (в условиях ускоряющегося потока истории) к стадии именно разрыва мира на две качественно отличающиеся части некогда единого человечества, т. е. о бытии в условиях исторической турбулентности. Речь идет о попытке под видом «нового мирового порядка» реализовать фундаментальный фашистский проект, отвергнув в ходе его реализации не только демократическую риторику, но и (внимание!) сами ценности двухтысячелетней христианской культуры (!) того же Запада. Речь идет о попытке грандиозного сброса наработок двух последних тысячелетий. Сама техника сброса отрабатывается в России в ходе пресловутой борьбы с «коммунизмом и тоталитаризмом». Сброс как духовно-политическое измерение процесса глобальной фашизации! Уверяю вас, что без вскрытия содержания этого понятия в его взаимосвязи с понятием исторической турбулентности бессмысленно говорить о какой бы то ни было борьбе, ибо непонятно, с кем, против кого и за что бороться.

Крайне важно далее установить, что сброс идет на фоне ряда общемировых процессов и параллельно этим процессам, которые требуют адекватного понимания. Я имею в виду обострение многих (связанных с этим сбросом!) проблем, энергетический и экологический кризисы, а также весь комплекс проблем, возникших при второй волне технологической революции, с переходом стран-лидеров (а в перспективе и всего человечества!) в новую постиндустриальную парадигму, предполагающую необходимость реальной планетарной интеграции, которая не выдумана какими-то зловещими силами, а продиктована реальным состоянием реального человечества.

Какие ответы на эти вопросы дают теоретики, концептуалисты, идеологи Юга? О чем идет речь? О теории мировой деревни и мирового города или о чем-то более адекватном современным реалиям? Я пока не понял этого из сказанного на конференции, где, увы, эмоциональные шумы преобладают над, так сказать, полезным сигналом.

В чем содержание и смысл этих противоречий?

Для стран Юга крайне важно сохранить в этих условиях адекватное видение именно конкретных реальных геополитических процессов и с учетом ответственности момента не допустить мифологизации и, я бы сказал, крайней примитивизации реальных противоречий.

Анализ процессов разрушения СССР, основанный на наблюдении изнутри, мог бы оказать помощь в этом непростом деле. Перестройка, осуществлявшаяся в СССР и продолжающаяся в России, уже привела к духовной катастрофе (сбросу), к геополитической катастрофе (срыву в турбулентный тип исторического движения), к катастрофе геостратегической (фактическому слому этно-конфессионального баланса в Евразии). Поэтому мы справедливо можем именовать ее технологией глобальной дестабилизации. Есть ли это результат успешных действий США, являвшихся геополитическим противником СССР? В определенной мере — да. Но я не стал бы преувеличивать значение этого фактора и вообще рискнул бы заявить, что он имел второстепенное значение. Понимая ответственность подобного заявления, я позволю себе краткую расшифровку данного тезиса.

Еще в начале перестройки мы стали замечать, что совершенно разные по политической ориентации внутренние (я подчеркиваю, именно внутренние!) элиты СССР и России, именно согласованно, отбросив, казалось бы, непреодолимые противоречия между собой, шли на сознательное ускорение процесса восточноевропейской деструкции и весьма специфической реинтеграции в духе, я бы сказал, пресловутой срединной Европы.

За это боролись наши политические лидеры с диаметрально противоположными (!) идеологическими ориентациями. Право же, здесь есть о чем поразмыслить! Уже тогда, в 1987-88 годах, а впрочем и ранее, стало ясно, что бросающийся в глаза всем конфликт США-СССР имеет и иное, почти невидимое, но крайне значимое геополитическое содержание и является не чем иным, как инструментом решения проблем так называемой «третьей силы», той силы, для которой США и СССР — это два ялтинских хищника. Много говорится о победе США над СССР. Но я не вижу этой победы. Мало того, я вижу совсем другое.

Господин Кристофер приезжает в СНГ и пытается решить всего лишь вопрос о ядерном оружии Украины и Казахстана. Что он получает? Фактически — решительный и однозначный отказ с весьма двусмысленным предложением привезти в республики, то бишь в суверенные государства, самого президента Клинтона. Мне известно, что приезд г-на Гора, а впоследствии и самого президента США в Россию тоже будет иметь несколько целей, связанных с демонтажем ядерных вооружений уже на нашей территории вкупе с вопросом о демонтаже нашего разведывательно-контрразведывательного сообщества и вопросом о скупке сырьесодержащих объектов в пределах нашей страны.

Ни один из этих вопросов решен не будет! Давайте примем во внимание далее и то обстоятельство, что после отъезда г-на Кристофера из стран СНГ лидер Китая Ден Сяо Пин объявляет о возобновлении термоядерных испытаний. Следом за этим возобновляются испытания в Неваде, а это значит, что наносится мощный удар по всей политике Клинтона и тем более г-на Гора. Что, здесь тоже имеет место победа американского курса? Так зачем же мистифицировать себя и других криками о великих достижениях американского империализма? Где эти достижения? В чем они?

С другой стороны, мы видим процессы в Югославии. Мы знаем, что эти процессы вполне укладываются в понятие срединной Европы, мы помним, что аналогичные процессы уже имели место в истории и сопровождались призывами к «расширению жизненного пространства», к «выходу к теплым морям», к «консервативной революции» и т. п.

Если США и американские аналитики видят в этом свою победу, то это более чем недальновидная позиция.

На эмблеме вашей конференции изображена петля с американским флагом, которая удерживает Земной шар, и глядящая на эту петлю масса людей, стоящая под Земным шаром. Развивая метафору и критикуя ее, могу сказать, что в петле шар удержать нельзя, что он обязательно выскользнет из петли, упав на человечество, стоящее внизу, и что в этой петле кого-то, видимо, хотят удавить, возможно, что и хозяина флага. Что же, такое не раз бывало в истории.

Крах Потсдама и Ялты в Европе — это первый шаг к глобальной дестабилизации, сделанный еще во времена Горбачева. Подобный же крах на Дальнем Востоке — это второй шаг к данной дестабилизации. Он стал реальным после поездки Ельцина в Токио. В совокупности эти шаги суть последовательное движение по направлению к такому обострению противоречий, которое может быть разрешено только в ходе глобального силового конфликта нового типа, т. е. третьей мировой войны.

Оценивая текущую ситуацию, я и мои коллеги настаиваем на том, что угроза третьей мировой войны не уменьшилась с крахом СССР, как убеждают многие, а многократно увеличилась.

Это фундаментального значения явление 90-х годов XX века, слабо понимаемое Западом и абсолютно не входящее в поле зрения сил, представленных на данной конференции.

Еще в конце 80-х годов мы, представители определенной политической и аналитической школы в СССР, выдвинули идею геополитических волн. Вкратце речь идет о том, что дестабилизация в определенной точке пространства может иметь своей целью иной процесс, в иной точке. Речь идет о геополитических моделях, описывающих мировые процессы иначе, нежели модели г-на Бжезинского. С этой точки зрения дестабилизация в СССР имеет целью перестройку Европы по всем параметрам, и в векторе срединной Европы.

Для Греции, в которой мы сейчас находимся, это означает реализацию концепции «концентрической Европы» Делора, а значит, оттеснение «колыбели европейской цивилизации» на периферию европейского дома. Симптомом этого является дуга Болгария-Македония-Албания, которая и призвана обеспечить санитарный кордон на юге — подобно тому, как на западе роль такого кордона берет на себя пресловутая Балтийско-Черноморская федерация. Но и это есть лишь первая фаза процесса. Ибо, имея в ядре Европы Германию, а в качестве региональной сверхдержавы Юга (я цитирую определение ведущих политиков США) — многократно усилившуюся Турцию, Греция получит сразу двух противников, стремящихся раздавить ее хотя бы для того, чтобы прорваться друг к другу. Ничто не ново под луной. И мы имеем сейчас дело с установлением все той же оси Берлин-Багдад, которая когда-то привела к глобальным конфликтам. Сегодня эти конфликты будут только острее.

Что касается Балтийско-Черноморской федерации, то чем более плотно станут завязываться отношения между США и Россией, тем плотнее будет альянс Германия-Украина, а также альянс Казахстан-Китай и Центрально-Азиатский Союз (ЦАРС) — Турция. В обоих случаях Россия окажется между двух огней. А геополитическая стабильность Евразии будет подорвана отнюдь не в пользу пресловутого «американского империализма». Увы, все намного трагичнее и сложнее.

Этот вопрос требует не «перераспределительной», а «альтернативной» парадигмы для своего решения. Такой парадигмой были и остаются, как я считаю, коммунизм и социализм. Но эта парадигма требует не просто модернизации, а качественного изменения новых мировых реалий. В самом деле, какой класс возьмет на себя сейчас роль гуманистического лидера? Какой идеал будет противопоставлен западному, потребительскому? Какая стратегия должна быть избрана теми силами, которые не приемлют новых, именно неофашистских, тенденций, резко усилившихся после крушения СССР? Позволю себе ряд соображений по этому поводу.

Во-первых, компасом этих сил по-прежнему и при любых обстоятельствах должна быть борьба с фашизмом. Антифашизм и еще раз антифашизм! Всегда и при любых обстоятельствах. Это далеко не праздный вопрос, ибо там, где антиамериканизм подменяет собой антифашизм, там левое движение становится игрушкой в руках правых, а зачастую и ультраправых политических сил, что мы отчасти наблюдали в России в ходе октябрьских трагических событий.

Во-вторых, даже антифашизм — это еще не идея, это только лишь «анти-», а для нас никакое «анти-» не может и не должно являться политической парадигмой. Нам необходимо новое понимание красной идеи, отвечающее новым условиям развития человечества, новым мировым процессам. Да, мы должны признать интеграцию рабочего класса Запада, да и всего мира, в то, что можно назвать капиталистическими ценностями. Мы должны признать наличие нового типа отчуждения, делающего рабочего придатком уже не к машине, а к товару. Должны признать новые формы эксплуатации, с которыми эксплуатируемые примиряются с неизмеримо большей легкостью, нежели столетием ранее. Мы должны признать господство псевдокультурных моделей масс-медиа, разрушающих культурную идентичность. Мы должны признать феномен разрыва между играющей элитой Запада («хомо люденс») и потребляюще-производящим большинством граждан того же Запада, низведенных до роли жвачного быдла (так сказать, «хомо фабер»). Все это есть. Но за всеми этими явлениями надо видеть и уязвимые точки наших противников. Капитализм удовлетворяет почти все человеческие потребности, кроме одной, собственно человеческой, — потребности в бессмертии.

Именно эта потребность, будучи неудовлетворенной, взорвет так называемый западный образ жизни. Но лишь при фундаментальных коррективах, осуществляемых левым движением. В чем содержание таких корректив?

Следует признать, что социализм не есть иной принцип распределения продуктов, а значит — отказаться от борьбы в рамках распределительной парадигмы, как не отвечающей новым фундаментальным мировым реалиям. Социализм — это иной принцип сочленения культуры и технологии.

Не культура подчиняется технологии, а технология — культуре. Вот в чем содержание подлинно социалистической новации. Отсюда вопрос о сращивании духовно-культурных сущностей с технологической парадигмой новой эпохи. То есть вопрос об альтернативной парадигме исторического движения. И я позволю себе отождествить этот альтернативный гуманистический проект с новым социализмом и новым коммунизмом. Без раскрытия этого нового качества красной идеи Юг окажется лишь в роли аутсайдера, требующего хотя бы крох от господского пирога Севера. А Юг может и должен претендовать в новых условиях на неизмеримо большее, на целеполагание, на субъектность. Настало время, когда воистину — или все, или ничего. Когда воистину — или модернизация вкупе с капитуляцией, или новая альтернативная модель общечеловеческого развития. Новый этап всеобщего кризиса исключает другие подходы, оказывающиеся абсолютно неэффективными.

В связи с этим целый ряд шумовых явлений беспокоит меня, ибо именно внутренние шумы процесса наиболее опасны для будущего движения.

Антикоммунизм ислама — это огромная опасность, выявившая себя в полной мере в Таджикистане. Но там же родился и альтернативный ислам народного типа как новое слово в конфессиональной политике. Как будет проходить его становление и не будет ли он удушен в зародыше руками все того же ислама, но в интересах, так сказать, «третьей силы»?

Эклектичность движения — это еще одна болезнь его, ибо без четких ориентиров варево различных движений, зачастую более далеких друг от друга по содержанию, нежели от того, с чем они борются, и объединенных лишь общей ненавистью, легко может стать черным, что, в свою очередь, будет использовано в чужих интересах. Это не резонерство, поверьте, это выстраданный опыт, ибо именно в таком вареве у нас в стране рождалось дефектное оппозиционное движение.

Мой главный вывод: философская, геополитическая, образовательная, научно-культурная субъектность Юга — вот главный вопрос текущего момента и ближайшего пятилетия. И только после решения этого вопроса можно будет говорить не о бунте, а о борьбе, не о сопротивлении, а о победе.

Следующий материал, предлагаемый для прочтения в этом же блоке, был адресован совершенно другой аудитории. Приняв предложение Н.Н. Моисеева об участии в дискуссии по глобальным проблемам на семинаре в Фонде Горбачева, я столкнулся с очевидным расколом позиций между участниками семинара, часть которых продолжает упорно исповедовать неизбежность капитализма эпохи первоначального накопления в России конца XX века, а часть корректирует позицию, стремясь к новому пониманию смысла советского периода нашей истории. Фанатическое капитализаторство, скрывающее стратегию капитуляции за набором наукообразных терминов, — в прошлом. И странно, может быть, лишь то, что молодые люди, достаточно осведомленные по части новых идей, в том числе и постиндустриальных, упорствуют в своем желании отстаивать заведомо проигрышную позицию. Что касается более зрелых участников, то не испытывая, в отличие от многих представителей патриотической оппозиции, мистического ужаса при произнесении названия «Фонд Горбачева», я, тем не менее, достаточно сдержанно отношусь к тому, что составляет смысловое ядро деятельности этой организации, безусловно, стремящейся завершить дело ее основателя по нашему вхождению в «мировую цивилизацию». Однако я сознаю и то, что данная организация на своих семинарах предлагает выступать людям с разной ориентацией и ведет, в отличие от патриотической оппозиции, напряженную мыследеятельностную работу, проводя мозговые штурмы, семинары и конференции на достаточно высоком интеллектуальном уровне.

Позиции многих участников данного семинара вызвали мое уважение, а доклад К.М. Кантора был, с моей точки зрения, одним из лучших теоретических концептов, излагавшихся за последние годы у нас в стране. Столь же интересно было и выступление В.М. Межуева. Этот уровень дискуссии поставил ребром вопрос о том, что может предложить оппозиция в ответ на модельные разработки, осуществляемые ее оппонентами.

Оппозиция сначала отмалчивалась, проклиная зловещий «Фонд», а теперь готова к непродуктивному альянсу с ним на его почве и при полном растворении в его идеологическом кредо.

Что касается меня и тех политических сил, которые группируются вокруг клуба «Постперестройка», то мы, не исповедуя ранее сакрального ужаса перед зловещим «Фондом», ныне не стремимся раствориться в его наработках. Но есть ли у патриотической оппозиции свое глобальное постиндустриальное кредо? И в чем оно? В предыдущем докладе были намечены позиции по этому вопросу. Но, выступая перед глобалистами, я был вынужден сказать больше, нежели перед прежней аудиторией. Это тоже не все. И вряд ли наступило время для представления всего пакета наработок в вопросе о постиндустриальных перспективах российской цивилизации. Тем не менее вехи должны быть обозначены уже сегодня, поскольку в противном случае может быть предъявлено справедливое обвинение в том, что российское патриотическое движение видит себя лишь в парадигме отгораживания от мирового процесса. Это обвинение — по адресу старой оппозиции. Пусть она и отвечает на него утвердительно или же предлагает нам Дугина в качестве борца с мондиализмом в духе внутрироссийского или международного бунтарского ФНС. Что касается новой оппозиции, то ей есть что сказать. Возможно, ее взгляды нуждаются в доработке. Но в качестве старта для дискуссии о глобальной альтернативной парадигме российского оппозиционного движения достаточен, как мне думается, предлагаемый читателям доклад, который тоже дается без искажений и добавлений. Здесь также, думаю, важно все — и мысль, и, так сказать, единство места, времени и обстоятельств.

Геоглобалистика и коммунизм Выступление на семинаре Н.Н. Моисеева «Россия и XXI век»

Здесь высказана очень ценная мысль о том, что возникает единый планетарный интеллект. Но не упрощается ли модель его становления? Ведь интеллекты построены достаточно сложно. И их синтез — это задача «существенно нелинейная». Я поясню. Когнитивные системы содержат в себе собственно рецепторные операторы, то есть средства восприятия информации, потом — операторы первичной переработки этой информации, потом — буферные фильтры, своего рода «сепараторы» и отстойники, и, наконец, то, что называется долговременным (и сверхдолговременным) хранилищем информации (ДВХ, СДВХ). То есть пространство формирования и хранения языковых и метаязыковых кодов, символов и «семантологем».

И что же мы понимаем под интеграцией планетарного интеллекта? Проще всего соединить рецепторные слои. Это фактически уже произошло! Ну еще чуть-чуть электроники, оптики, сверхбыстрых средств связи, еще немного усилий по совершенстованию систем приема и передачи информации, и мы соединимся, так сказать, на «нулевом уровне».

Дальше возникает проблема «первого уровня». Здесь встает вопрос о носителях, о системах первичной фиксации и обработки информации. Такие системы состыковываются с гораздо большим трудом, они существенно рассинхронизованы в разных культурно-цивилизационных типах.

Еще сильнее отличаются структуры «второго уровня», структуры буферные — координирующие, оценивающие, транслирующие, накапливающие и фильтрующие операторы. Быстро их ни за что не унифицируешь. Кстати, все системы «накопителей» и «фильтров» (равно как и системы «трансляторов» и т. п.) различны не только для отдельных наций или цивилизаций, а иногда и для гораздо менее мощных групп. Известны эксперименты, когда несколько групп, обладающих одними и теми же средствами сбора и обработки первичной информации, принципиально по-разному (качественно иначе!) воспринимают и интерпретируют информацию в связи с различием в системе «фильтров» и «накопителей».

И наконец, операторы «третьего уровня», формирующие и регулирующие процессы в «интеллоядрах», в долговременных хранилищах (ДВХ, СДВХ и т. д.). Унификация этих структур на «межцивилизационном» уровне почти невозможна. Или, по крайней мере, требует иного количества времени и иных «технологий».

Я предвижу, что при формировании планетарного интеллекта может начаться «вертикально прогрессирующая рассинхронизация». То есть верхние рецепторные слои легко состыкуются. Но уже на малых глубинах, уже при состыковке «носителей» будет иметь место пока что как бы слабая квазилинейная десинхронизация, а дальше… Дальше на больших, так сказать, глубинах начнется нелинейная десинхронизация, граничащая с принципиальной несовместимостью и рассогласованностью ментальных матриц и символических кодов, хранимых в ДВХ и СДВХ. Смыкание рецепторов на поверхности — при разрыве их на глубине — может привести к когнитивному коллапсу, то есть к процессу, прямо обратному тому, на который рассчитывают «интеграторы». Надо помнить, что Богом быть — действительно страшно трудно.

Я обращаю здесь внимание на то, что если мы не найдем способов построения переходников между ДВХ, то есть того, что я называю многомодальным человечеством, цивилизация погибнет. Потому что универсальное и унифицированное человечество невозможно, возможно лишь многомерное и многомодальное, но при этом единое. Конечно же, оно должно быть единым.

Ключевой вопрос: возможно ли создание многомодального человечества? И что в этом вопросе должно осуществляться путем конструирования (поскольку у нас мало времени), а что может быть включено из органики? Главное — не воспринимать человеческий интеллект как кубик, который можно составить с другим кубиком. Все гораздо сложнее. Еще раз повторяю: если интеллекты начнут «сращиваться» неравномерно, то это неизмеримо хуже, чем неверное сращивание при костном переломе. Ибо это грозит асимметричной мутацией.

И здесь встает вопрос об истинной природе глобального кризиса. Мы констатируем, что есть пределы роста, но не говорим главного — что речь идет о пределах экстенсивного роста, о пределах линейного (!) наращивания технологий при «почти блокировании» подлинных инноваций. Тот тип сциентической науки, или науки аристотелевского типа, который ответствен за этот кризис, исчерпал себя. Ибо этот тип знания связан только с линейным и экстенсивным наращиванием. В нем заложена линейность когнитивных операторов, линейные принципы гибридизаций и отборов и… И еще много чего! Исчерпал себя и тот способ переработки информации, и тот способ собирания знаний, и тот способ мышления. Пока не произойдут интеллектуальная и духовная революции — вместе и согласованно, — ничего не изменится.

В связи с этим я хочу сказать и о социализме, и о коммунизме, которые сегодня всем надоели, но скоро опять станут притягательными. Для людей моей школы (читавших Богданова очень внимательно) социализм, как я уже говорил, — это способ такой «состыковки» культуры и технологии, при котором культура доминирует над технологией, а не технология над культурой. В этом смысле упрекать социализм в его немобильности по меньшей мере наивно.

Ибо вопрос шел о самом типе движения, а не о скорости. Да и чем измеряется скорость? Это ведь далеко не ньютоновская система, это гораздо более сложный процесс.

Если культура доминирует над технологией, то, конечно, технология начинает развиваться медленнее — в «экстенсивных» метриках (!). Но что мы будем иметь на стыках фаз в этом случае, так сказать, между этапами? Ведь это принципиально важный вопрос! Отвечаю: мы будем иметь иную гладкость процесса. И ведь мы-то видим, что при социализме какие-то знания развивались гораздо медленнее (в том числе знания экстенсивные, связанные с темповыми линейными интеллонакопителями), а какие-то знания (интенсивные!) развивались стремительно. И система не мешала их развитию. Я имею в виду фундаментальную науку и… В общем, многое. Вот докладчик говорил в самом начале, что мы все-таки представляли одно из самых образованных обществ мира. Как это увязать с кажущимся окостенением и столь же кажущимся снятием разнообразия?

А вот в том-то весь вопрос и был, что попытка выстроить доминирование культуры над технологией, конечно, связана с ущербом для экстенсивных технологий, технологий, так сказать, «группы Э». Но никто не сказал, что опыт этого замедления «Э-технологий» не будет еще и через 20–30 лет бесценным для всего человечества. Ибо, скорее всего, придется их тормозить где-то с 2050 по 2090 годы. И тут решаться все будет исходя из потенциала интенсивных технологий иного типа — назовем их «И-технология-ми».

Знаю, что ломаю стереотипы, говоря об «интенсивности» социализма, тогда как все кричат именно о его экстенсивности. Но я-то под интенсивностью понимаю, так сказать, «производство тонких вещей», или ноосферное производство, а не производство товаров. Товар всегда экстенсивен.

И наконец, последнее. После 2090 года — что делать? Ведь нельзя же просто затягивать агонию. Дальше что? В этом смысле социализм — это «всегда неустойчивая система». И социализм будет терпеть ускоряющиеся циклические кризисы, даже возникая вновь (а в том, что он будет возникать, я уверен). До какого момента будет сохраняться такая квазиустойчивость (или квазинеустойчивость — не знаю, как это лучше назвать)? До того момента, пока не изменится сам тип научности, потому что нельзя по горизонтали устойчиво связать культуру и технологию с доминированием культуры. Можно только создать вертикальный вектор в обеих связываемых «системах» и дождаться какого-то их сращивания на другом вертикальном уровне.

Иными словами, вновь возникает вопрос, могут ли войти ценности в науку и на каких основаниях? Возможен ли новый тип научности, связанный с этими ценностями? Возникнут ли на этой основе сверхтехнологии (S-технологии)? Возможно ли преодоление экологического кризиса иначе как через S-технологии? Вот где (и вот как) вновь высвечивается проблема коммунизма! Коммунизма как прорыва в новое интеллосоциальное качество. Коммунизма как попытки создания S-технологий. Поппер это прекрасно уловил! Задача состоит именно в создании нового типа научности, связанного с включением в науку ценностей. Но я, в отличие от Поппера, говорю о наличии этой проблемы не со знаком минус, а со знаком плюс. Ибо интенсивное развитие человечества невозможно без S-технологий, а их построение, в свою очередь, возможно только на фундаменте нового типа научности. Вопрос не в том, как регулировать потребление, а в том, как прорываться в новое качество. Где действительно возможен прорыв? Вот в чем вопрос! Где мы должны погасить скорость научно-технического развития (и — как?), а где — развить высокую скорость, но уже совсем в другом направлении? По крайней мере, коммунизм задавался этими вопросами. А никаких иных поисков, адекватных масштабу проблемы, я не вижу. Место коммунизма ничем не занято. Налицо дефицит макромоделей и, главное, макроидей. Поэтому сейчас (и особенно в той ситуации, в которой мы живем!) для людей интеллекта существует особое основание к тому, чтобы не сбрасывать со счетов все, связанное с коммунизмом. В противном случае мы постоянно будем отбрасывать единственно возможный путь решения нашей суперпроблемы и заниматься поиском чего-то очень-очень пристойного и респектабельного, но столь же бесплодного.

Когда мне тычут в нос тем, что Запад развивался и интенсивно, и быстро, я просто развожу руками. Как объяснить идеологам потребления, что интенсивное техноразвитие в парадигме комфорта — это и есть рафинированная экстенсивность, основанная на инфляции издержек? Плата за техноразвитие культурой, скорость, достигнутая за счет приспособления культурного ядра к технологическим необходимостям, — это гиперинфляция, концентрированное выражение философии и идеологии «Э-технологий» и «Э-технологов».

Гонка вооружений и гонка комфорта одинаково «Э-технологичны». «Не на уровне!», «отстаем!», «проигрываем гонку!» Но не содержит ли в себе эта нескоростность шанс на другой тип движения, более удовлетворяющий граничным условиям новой эпохи?

Какой мерой измеряется скорость движения, то есть то, что определяет, проигрываем мы или не проигрываем, насколько проигрываем, отстаем или не отстаем, насколько отстаем и т. д.? Этот вопрос о мере совсем не так прост, как кажется. В математике существует понятие «метрики» — способа определения расстояния между двумя точками в пространстве с большим, а иногда и бесконечным количеством переменных.

Предположим, что мы имеем дело с пространством R₃, то есть пространством, где метрика задается так, как в нашем обычном пространстве. Есть точка с одними координатами, есть точка с другими. Квадрат расстояния между точками — это сумма разностей между соответствующими координатами, возведенными в квадрат. Именно так мы определяем расстояние между двумя точками в пространстве из двух или трех переменных. Но так же можно определять метрику (то есть расстояние между точками или функциями) в пространстве любой размерности, вплоть до бесконечного. Итак, пусть метрика называется L₂. И пусть расстояние между эффектом (функция Э) и издержками (функция И) определяется по принципу L₂. В математике это расстояние (или разница между рассматриваемыми функциями) записывается так:

|| Э — И || L₂

Как обычно определяется оптимальность? Ищется, где именно разница между Э и И достигает максимума и говорится: «Вот это и есть оптимум!»

Чаще всего это так, но это не всегда так. Иногда увеличение эффекта не окупается соответствующим увеличением издержек. Иногда цена С_Э (весовой коэффициент эффекта) одна, а цена С_И (весовой коэффициент издержек) — другая. Итак, возможна и такая формула оптимальности:

max || С_Э × Э — С_И × И || L₂ → opt

А возможны и другие варианты. Когда достижение определенного уровня издержек, например, уровня И_КР, не окупается никакими эффектами. Тогда формула оптимальности — это максимум разницы между эффектом и издержками, вплоть до достижения издержками уровня И_КР:

{max || Э — И || L₂ → opt

{И < И_КР

Мало ли еще вариантов? У вас работоспособность повышается с ростом температуры тела (пример, конечно, условный), но при повышении температуры тела выше 41 градуса наступает смерть. Или — у вас работоспособность повышается с ростом температуры тела, но с ростом температуры тела нелинейно нарастает риск тех или иных опасных заболеваний.

Приведу еще один пример, говорящий о разнице интенсивного и экстенсивного. Что лучше: одна крупная инновация с эффектом 100Э или 100 мелких инноваций, каждая из которых имеет эффект Э? Тут все зависит от многих обстоятельств. Например, от того, как ведут себя издержки. Если издержки — это культурная травма, связанная с инновацией как таковой и не зависящая от ее эффективности, то 100 мелких инноваций, дающие тот же эффект, что и одна крупная, дадут в 100 раз больше издержек. А если мелкие инновации не травмируют, а крупная травмирует, то 100 мелких инноваций не дадут рассматриваемых издержек вообще, а одна крупная даст.

Я лишь «размял» некую неочевидную проблематику для того, чтобы обычное, кажущееся очевидным, понимание оптимальности (а также скорости, отставания и всего прочего) было лишено ложно приписываемого ему статуса абсолютного и самоочевидного. Статуса оптимальности, не зависящей ни от чего на свете — ни от метрики, ни от критериев. Нет такой абсолютной и самоочевидной оптимальности для ученого. Для обывателя она есть, а для ученого ее нет. Оговорив это общее обстоятельство, я могу, с оглядкой на оное, обсуждать интересующую нас перестройку.

Перестройка, я согласен с этим, началась где-то… ну, по-настоящему в 1947 году. Она началась точным осознанием того, что, конечно, можно дойти до Бискайского залива, и даже очень просто, но вот «проклятые» ученые навыдумывали всяких «ядерных гадостей», и теперь надо уживаться вдвоем под одной крышей. С этого момента началась отработка новых технологий строительства мировой власти. В общем, думали, думали… К 1956 году в целом «додумались»… потом «уточнилось кое-что» примерно к концу семидесятых годов. И выяснилось, что уж если проводить перестройку, то, конечно, путем резкого повышения нестабильности на геополитическом уровне (!). И после этого — радикальное преобразование всех Систем.

Поэтому, в сущности, я думаю, что аппарат был не так глуп, не так прост, как говорил Никита Николаевич, что он не потерял управления процессами и сегодня имеет гораздо более масштабные цели в этом процессе, чем это может представляться на первый взгляд. Но это моя гипотеза.

На недавнем аукционе «Сотби» с молотка продан иностранцам скафандр Гагарина. Политические партии, ведущие ожесточенную борьбу за место в парламенте, предназначенном к роли мальчика для битья, реагируют на это индифферентно. Такова же реакция и президента. Так же реагируют и «киты» бизнеса. Есть ли будущее у России? Это далеко не праздный вопрос. Особенно, если речь идет о неколониальном, нерабском будущем. Ответ не так прост, как это кажется, ибо уже сегодня ясно, что если будущее имеется, то оно не может быть связано с субъектами политического процесса, которые столь безразличны к тому, что составляет «идеальный ресурс» этого будущего, — к постиндустриальному потенциалу внутри российской, и прежде всего российско-советской, истории. Те силы, которые небезразличны к этому, находятся в процессе своего становления. Они и присутствуют, и отсутствуют, ибо они еще только становятся.

Тот слой, который готов поддержать этот вектор, сегодня еще достаточно тонок. Но, с моей точки зрения, действительная история вообще оперирует малыми величинами. Почти невидимые сегодня, эти силы, если у них хватит мужества для постоянной работы в условиях ежедневно усиливающегося отчаяния и неверия большинства, могут стать фактором политического процесса. Ключевой вопрос, опять же, в единстве места, времени и обстоятельств. «Уплотнение» места и времени вкупе с октябрьским кризисом требуют предъявления нового качества в понимании возможных путей выхода из тупика. Шлифовка деталей, весьма значимая в такого рода проектах, напротив, требует определенной неспешности. Противоречивость требований не может быть снята. И игнорировать подобную противоречивость тоже нельзя. Что остается?

Как всегда в таких случаях — только одно. А именно: взять да и предъявить эту противоречивость обществу, не снимая и не скрывая ее. В парадигме классического текста такое предъявление недопустимо. Но постиндустриализм немыслим без элемента постмодернизма. А тут уже другие законы. Следуя им, я помещаю в У-м блоке «Уроков октября» еще не прочитанный доклад наравне с уже прочитанными. Скорее всего, доклад все же состоится. А если нет, то есть определенный смысл в представлении его в письменном виде перед некой аудиторией, которая реально существует даже в своем отсутствии. Как существует, например, наряду с электроном, и дырка в качестве физической реальности. Ощущение отсутствия — это уже присутствие. И в наличии этого ощущения, ощущения того, что в политике именуется «кризисом политического меню», — боль и надежда страны, ее итог и ее перспектива.

Итоги и перспективы Доклад, прочитанный на заседании клуба «Постперестройка» 20 декабря 1993 г.

Кому-то, может быть, покажется странным, что после столь бурных политических событий, закончившихся созданием нового органа представительной власти, я не стану подробно останавливаться на всем, что касается перспектив его дальнейшего участия в политической жизни страны. Но, как это следует из целого ряда моих публичных выступлений, я с самого начала не был склонен абсолютизировать значение новых органов политической власти в тех процессах, которые я прогнозирую на конец 1993 года и первую половину 1994 года как высоковероятные. Кажется, события последних дней и недель свидетельствуют о справедливости данной мною оценки роли новых органов представительной власти. Во многом ситуация будет развиваться в определенном направлении, независимо от того, как именно будет вести себя Дума и Совет Федерации. Иные факторы определяют стратегические характеристики политического процесса, и, говоря об этих факторах, а не о Думе и Совете Федерации, я тем самым выражаю свое отношение к тому, что происходит на поверхности политического процесса. Кому-то это может показаться снобизмом, но, уверен, будущее подтвердит правильность тех приоритетов, которые я выдвигаю в данном докладе.

Три эти понятия, образуя единое целое, представляют собой ту триаду, в рамках которой будет решаться вопрос о власти в его стратегическом измерении. Для того, чтобы не быть голословным, мне придется совершить некий исторический экскурс.

Вначале — о делах давно минувших дней, имеющих для нас сегодня самое насущное значение. В зале много молодежи, которая воспринимает сталинский период в кодах «перестроечной публицистики». Но этот язык уже мертв, и молодежи придется учиться новому, более жесткому и прагматичному отношению к прошлому, что вовсе не исключает чувств негодования, сострадания и любви. И, однако, все более весомыми с каждым годом будут понятия сугубо профессиональные. Новой оппозиции придется учиться профессионализму, если она не хочет повторить судьбу своей предшественницы.

С учетом этого далеко не праздным оказывается вопрос о политической формуле сталинского общества. Термины «диктатура», «тоталитаризм», «сталинщина», «административно-командная система» — это термины-монстры из эпохи перестройки, столь же далекой от нас, как и эпоха, связанная с именем Сталина.

Они сыграли свою роль в оболванивании общества и подготовили вкупе со всей демократической фразеологией кровавые события 3–4 октября 1993 года.

Вместе с этими событиями они ушли из нашей жизни, как, впрочем, и хлесткие риторические обороты оппозиционеров из ФНС, резво побежавших на выборы и упокоившихся в высоких креслах народных избранников.

Все это, увы, не надолго, все это, увы, химерично. Беда уже стучится в наши двери, и предотвратить ее с помощью заклинаний вряд ли удастся. Парламентская риторика столь же эффективна в этом вопросе, как и якобы грозный рык исполнительной власти. Целей нет ни у тех, ни у других, структура власти не определяется ни теми, ни другими, реальность понимается чересчур однопланово и линейно, политические технологии, если можно так выразиться, одинаково убоги, и на всем, увы, лежит отпечаток перестроечного публицистизма.

На профессиональном языке базовая политическая формула сталинского общества — это блок коммунистов и беспартийных.

Такой блок реально существовал, он не был фикцией, как это кажется людям, не знакомым с реалиями той далекой эпохи. На самом деле движение вверх по социальной лестнице не определялось в те годы только принадлежностью к правящей партии. Беспартийными были многие ключевые фигуры того общества. Большая часть ученых не имела отношения к ВКП(б), а в ряде отраслей науки парткомы были просто запрещены и членство в партии считалось для крупного ученого чуть ли не недостатком. Беспартийными были в те годы все отцы атомного проекта: Курчатов, Харитон, Зельдович и Сахаров, что не мешало им быть трижды Героями Советского Союза и руководить в абсолютно единоличной манере огромными коллективами, распределяя по своей воле колоссальные инвестиции.

Какой ЦК мог вмешаться в их деятельность? Гениальность сталинских наркомов Ванникова и Славского состояла в том, что они тоже ни во что не вмешивались и лишь спрашивали, «чем можно помочь». Собственно, и сам руководитель атомного проекта с вызывающей тяжелое чувство фамилией Берия вел себя с учеными не как страшный начальник, а как один из соучастников в общем деле, находящийся, так сказать, на подхвате.

Все решали интересы дела. Все решала компетентность. И в этих условиях удалось достичь очень многого. В целом Сталин относился к партии достаточно специфическим образом и, зная в лицо и по именам всех ключевых наркомов и даже руководителей главков, относился гораздо более сдержанно к кадрам из партии.

Да, конечно, и тогда идеологический монополизм, идеологическая зашоренность, со временем перешедшая в идеологическую ущербность, приносили немалый вред стране и общему делу. В своей первой статье о механизме соскальзывания, датированной 1989 годом, а написанной еще двумя годами ранее и кочевавшей из газеты в газету с неоднократным рассыпанием набора, я цитировал зловещую фразу Зиновьева, произнесенную им в апреле 1923 года на XII съезде РКП(б) и адресованную одному из моих любимых героев революции Леониду Красину. Фраза звучала так: «…Мы попросим некоторых наших товарищей, которые слишком часто суются к нам со словом „не компетентны“, чтобы они забыли это слово». Я писал далее: «И — они забыли. История не должна повториться».

Увы, история повторилась, и, не поняв, почему это так произошло и что же все-таки произошло, мы не сможем двигаться дальше.

Критерии компетентности были сохранены и пронесены через сталинский период с невероятным трудом и с нередкими искажениями, и все же многого удалось добиться благодаря тому, что в каком-то пространстве значение компетентности удалось сохранить вопреки зиновьевским заклинаниям.

Войну выиграли профессионалы. И не партийная рьяность определяла их место в военной иерархии. Ректор МГУ Петровский не принадлежал к правящей партии, но играл важнейшую роль в построении нашей образовательной системы. Космос и авиация, фундаментальная и прикладная наука, ключевые области оборонного и технического строительства были затронуты порчей некомпетентности не столь сильно, сколь это можно было бы представить себе по описаниям наших перестроечных публицистов. Даже гонения в сфере кибернетики и генетики, хоть и являются образцом зиновьевщины, погубившей очень и очень многое, не так повлияли на торможение научного прогресса в этих областях, как пресловутая 6-я статья Конституции, выдуманная окружением Брежнева и приведшая к непродуктивной тотальной псевдопартизации общества. Кстати, давно бы следовало внести ясность в вопрос о том, кто же именно являлся творцом этой новой, закрепленной в 6-й статье, формулы о всеобъемлющей и руководящей роли КПСС.

Мы должны говорить правду, невзирая на имена, а эти имена не только и не столько из обоймы так называемого махрового брежневизма. Нет, и молодые «прогрессивные» кадры той эпохи, призванные позднее под знамена либеральной реформы М.С. Горбачева и сделавшие идеологию диссидентства последней действительной идеологией умерщвляемой КПСС, приложили в брежневские годы свою руку к тотальному «окапээсэсиванию» нашего общества.

Здесь нельзя обойти стороной имена Арбатова и Шахназарова, Бурлацкого и… и даже Юрия Карякина. Время расставит точки над «i», и страна узнает, что кроется под термином «завидовцы» или «завидовская команда Леонида Ильича Брежнева».

Здесь важно не сводить счеты, а, сказав правду, понять, где и когда осуществился тотальный поворот нашего общества в сторону конституционно зафиксированного всевластия некой разлагающейся доктрины и загнивающей оргструктуры.

Тотальный поворот в эту сторону, безоглядная идеологизация, сведение партбилета к форме обязательного пропуска на всякую руководящую должность в любой сфере жизнедеятельности нашего общества произошли именно в эпоху брежневизма, на зрелой стадии оного и не без помощи либеральных экспертов, чья роль уже в ту эпоху была, мягко говоря, «многосмысленна».

Приход Горбачева после серии геронтократов был воспринят с ликованием очень и очень многими. Лично я, достаточно хорошо понимая всю сложность расклада сил в высшем эшелоне партийной номенклатуры, тем не менее весьма долго считал за благо приход молодого партийного лидера. Общество не могло дальше жить от одного старца до другого. Оно не могло и далее слышать задыхающееся предсмертное «Хорошо-о». Оно не могло и впредь находиться в тисках омертвелой и вызывающей отторжение идеологии. Оно не могло питаться рецептами тридцатилетней давности в сфере управления наукой и производством. Все мы понимали неоднозначность происходящего. Но понимали и то, что технологический паритет нашей страной теряется, что вслед за этим будет утерян и военный паритет, что вызревает новая, крайне опасная социальная структура криминалитета, предъявляющего претензии на реальную власть. В этом смысле и доклад Горбачева XXVII-му съезду партии, и уж тем более выступления Ельцина как на этом же съезде, так и на ныне уже забытой, но столь важной тогда научно-практической конференции (где лично я впервые столкнулся с новой политической фигурой, обладавшей, как тогда казалось, ясным пониманием остроты ситуации и близости края бездны) были огромными событиями для всех, кто ждал перемен.

Да, надежды были обмануты, мы соскользнули в бездну и продолжаем катиться в нее все с большей скоростью, но не будем перенимать стиль оценок наших противников из якобы демократического лагеря и говорить, что перестройка есть тотальное зло и наихудший вариант развития событий.

Я утверждал ранее и подчеркиваю в очередной раз, что наихудшим вариантом мог бы быть очередной беспомощный старец плюс завинчивание гаек, зажимание общества в жесткий политический панцирь устаревшей моноидеологии с постепенным выеданием из-под этого панциря живой социальной ткани, с удушением всего подлинного и живого, с умерщвлением всякого сколь угодно нужного знания, не укладывающегося в мертвые догмы, с подавлением строптивой компетентности и возвеличиванием посредственности, которая притворяется верноподданной и копит исподтишка злобу не только на идеологию и даже не только на государство, но и на общество, на его историю.

Такое омертвелое общество в течение долгого времени могло бы управляться с помощью определенных технологий извне. Мы были бы сырьевым источником, консолидирующим Запад и весь мир военным жупелом, объектом для спецмероприятий западных спецслужб под видом «борьбы с коммунизмом и тоталитаризмом».

В чем порочна идея заговора ЦРУ как главной причины разрушения СССР?

Во-первых, все разведки ведут заговоры против противника — это не объясняет причины его поражения. Образно говоря, можно обвинять дождь в том, что ты промок. Но остается открытым вопрос, где был зонтик.

Во-вторых, это означает, по сути, сокрытие или преуменьшение роли многих внутренних игроков.

В-третьих, в этом есть синдром поражения.

В-четвертых, если даже всепроницающие спецслужбы СССР оказались беспомощными, то что же делать теперь? Создавать еще более мощные службы в ослабленной стране? Огораживаться до такой степени, чтобы окончательно задохнуться? Что-то тут не то!

В-пятых, слишком много сам Запад говорит о своих агентах. Поскольку такое говорение входит в правила проведения спецмероприятий, стоит ли слушать все, принимая за чистую монету?

В-шестых, так ли уж «мудро и мощно» ЦРУ, чтобы разрушить великую державу?

В-седьмых, если оно так мудро и так мощно, то на кого, извините, оно работает? На Америку ли? На ее ли «гос. интересы»?

В самом деле, как западные интеллектуалы из спецслужб, столь сильные, что могли разрушить великую страну с бдительными спецслужбами, имея столь ценную агентуру, а значит, и контролируя столь важный властный ресурс, как генсек КПСС, могли заняться разрушением системы и подрубанием того сука, на который им удалось столь удачно залезть, — вместо того чтобы программировать нужные эффекты с сохранением видимости омертвелого тоталитаризма и постепенным расширением своей агентуры в высшем всевластном органе страны-конкурента, аппарате ЦК КПСС?

Один мой знакомый номенклатурщик, далеко не глупый и очень порядочный человек, недавно честно признался мне, что если бы в 1986 году их выстроили в холодный зимний день на мосту через Неву и заставили прыгать вниз головой, то, даже видя толстый слой льда на Неве, они все равно бы дружно нырнули.

Не могу взять в толк, с чего бы вдруг, имея столь совершенный инструмент, как КПСС, и контролируя столь ключевые фигуры, как большая часть высшего руководства, Запад решил пожертвовать инструментом и поломать его.

Нет, наверное, нам надо уходить от слишком простых объяснений. Кроме того, мы не имеем права признать «черной дырой» не только семьдесят лет российской истории, но и семилетие.

Будем помнить, что застигнутым этим семилетием мальчишкам десяти-двенадцати лет сегодня уже девятнадцать и вот-вот они войдут в активную политическую деятельность. Что мы им скажем? Что они воспитывались и жили в антисистеме? Что они не «совки», как оскорбительно именовали своих соотечественников перестройщики, а «пестки» — дети перестроечного безумия? А сами-то мы тогда кто после этого? Люди, перенимающие технологии, которые подсовывают им их враги, — технологии выпадения из истории, демонизации исторических периодов, разрыва цепи времен?

Открыто заявляю, что народ, принявший перестройку, не был глупо наивен. Он сделал это сознательно, осмысленно и не должен стыдиться своего выбора. Энергия масс, приветствовавших перестройку, не была черной. Другое дело, что эту энергию отлили в черные формы. Но исходный импульс был благим. И всякая попытка отрицать это, призывая к реставрации и реакции, — преступна и разрушительна.

Но что же произошло? И почему мы пришли к тому, к чему пришли? На это я попытаюсь ответить во второй части своего доклада.

Россия должна была взять постиндустриальный барьер. Без этого она была обречена на гибель. И сейчас в неимоверно более плохой ситуации перед ней стоит та же задача, и Россия должна будет решить ее или же погибнуть.

Но что значит взять постиндустриальный барьер? Я уже многажды говорил, что общество, построенное коммунистами к 1956 году, было реальным индустриальным социализмом в той его разновидности, которая могла быть осуществлена в России за исторически короткий срок и вслед за периодом катастрофического развития с 1915 по 1927 год.

Россия построила даже нечто большее. Ценой огромных жертв ей удалось взять индустриальный барьер без разрушения традиционного общества. Будем помнить, что разрушение «почвы», ломка традиционалистской структуры, обходилась всем странам, шедшим на такое разрушение, неимоверно дорого. Будем помнить и то, что подобная ломка, подрыв «почвы», в пока еще неопределенной, но, видимо, очень большой степени блокирует движение в постиндустриальный период. Ибо постиндустриализм в каком-то смысле является отрицанием индустриального отрицания доиндустриальных отношений, то есть превращенным возвратом к доиндустриальному бытию — новым «возвращением домой» в новом качестве.

Если некуда возвращаться, если дом, в который теперь необходимо войти, сожжен и даже фундамент его уничтожен, то есть ли основание для радости по поводу индустриальных успехов? Ведь двигаться-то надо к принципиально новому качеству! Большевики — кто вольно, а кто и невольно — совершили великое историческое деяние, и построенное ими общество при всех значительных дефектах давало возможности для ускоренного движения в эволюционном режиме, при весьма серьезных, разумеется, коррективах, но без всякого революционаризма.

Эволюционный постиндустриальный вектор движения был возможен. Он требовал смены парадигмы в пределах того же социализма. Он требовал перехода от идеологического приоритета к приоритету компетентности, он требовал иного принципа расстановки социальных акцентов. Инженерный корпус страны, ее подлинно элитные научные кадры, ее высококвалифицированный пролетариат города и труженики деревни должны были получить новый заряд для социального движения. Общество должно было быть вырвано из уравниловки.

Управление производством и оплата труда должны были быть в корне изменены. Качество труда должно было быть оплачиваемо на порядок выше, чем его количество. Но и здесь не было ничего нового. Советское общество при том же Сталине уже знало, что такое действительная разница в оплате по труду, пусть это, повторяю, касалось не всех областей, пусть сочеталось с полурабским трудом в деревне, пусть во многом базировалось на принуждении и терроре. Все это худшее совсем необязательно было копировать в момент, когда началась перестройка. Следовало, напротив, выделить разумные начинания, вспомнить забытый опыт блестящих советских экономистов, учесть высокий авторитет андроповских реформ при их, казалось бы, незначительности, неброскости, недолговременности и отсутствии четкого их осознания в обществе. Но народ-то ведь запомнил и воспринял ту андроповскую волю к очищению авгиевых конюшен загнивающего общества, которой, он, возможно, сам и наделил шефа КГБ СССР, фигуру в целом неоднозначную. Я утверждаю, что начальный импульс и всей партии, и большинства ее руководства в 1985 году предполагал именно переход в постиндустриальную социалистическую парадигму развития советского общества с обязательным в этих условиях преодолением барьера моноидеологизма, с обязательным обеспечением информационной свободы, с обязательным изменением как социальных, так и политических приоритетов.

Когда же был совершен неожиданный поворот в другую сторону и сломана становившаяся постиндустриальная социалистическая парадигма эволюционного развития?

Это произошло в тот момент, когда началось кооперативное движение, когда ставка была сделана на новые отношения собственности. Именно эта ставка сломала хребет обществу и заставила его начать передел собственности и неизбежную при этом борьбу за передел власти между корпоративными кланами, группами, группировками, ищущими прикрытия для свои алчных вожделений в тех или иных псевдоидеологиях — псевдонационализме, псевдодемократизме, псевдопатриотизме и т. п. Идеологиях, которые не более чем ширмы для первоначального накопления капитала, для неслыханного перераспределения национального богатства, исчисляемого в буквальном смысле слова триллионами долларов. Почему же партия не захотела взять на вооружение постиндустриализм и возглавить постиндустриальный прорыв? Ответов здесь может быть несколько.

Ответ 1. Деформированная ментальность партийных кадров не позволяла даже воспринять новую парадигму социалистического развития, партия была архаичной и не могла измениться в нужном направлении. В какой-то мере это действительно так, но сводить все к этому вряд ли целесообразно. Лично я помню, какое воздействие оказала на определенные круги партии книга «Постперестройка», как были восприняты начинания МГК КПСС при Юрии Прокофьеве и программы реформирования партии и общества в постиндустриальном духе. Там не было отторжения, хотя, возможно, не было и полного понимания того, на что именно замахивается группа партреформаторов 1989–1990 годов, включавшая в себя столь разных людей, как Олег Шенин, Юрий Прокофьев, Людмила Вартазарова и ваш покорный слуга.

И тем не менее союз городов-героев, созданный по инициативе московской партийной организации в 1991 году, принял новые ориентиры. Расчеты показывали, что эти ориентиры принял бы и XXIX-й съезд партии. Все сорвал путч. И трудно определить сегодня, в какой мере этот срыв был скрытой целью августовского путча, не осознаваемой и сегодня, кажется, многими из его участников.

Итак, далеко не все партийные силы отторгали идею постиндустриального прорыва, изложенную в книге «Постперестройка», даже тогда, когда эта идея уже была подвергнута травле и справа, со стороны ортодоксов, соблюдавших чистоту марксизма-ленинизма, и слева, со стороны либеральной партийной элиты горбачевско-яковлевского толка. Тогда в чем же дело?

Ответ 2. Мысля в категориях власти и имея скрытый замысел перестройки, ядро партийной элиты понимало, что отказ от идеологии — это отказ от власти. Оно не желало терять власть в ходе постиндустриального прорыва, возглавить который оно не могло. Оно предпочитало идти путем кооперативного движения, считая, что его-то оно оседлает и что в условиях, скажем прямо, номенклатурного капитализма ему удастся сохранить всю власть, якобы передав ее т. н. демократам, чтобы на деле свалить на них всю вину за народные бедствия и при этом лишь укрепить свои властные возможности благодаря изменениям отношений собственности.

Такое объяснение выглядит более правдоподобным, но и здесь есть изъян. Предполагается некая недостаточность компетентности в определенных кругах правящей элиты.

Возможно, что это справедливо по отношению к внешнему каркасу власти доперестроечного периода и начального периода перестройки. Но внутренние элитарные группы, сосредоточившие в своих руках действительную власть, особенно элиты спецведомств, обладали достаточной компетентностью для того, чтобы возглавить процесс и направить его в постиндустриальное русло. Конечно, это требовало жестких мер внутри самой партии и ее руководящих эшелонов. Но подобные меры легко могли быть проведены молодым генсеком. Пожалуй, жесткость этих мер была бы поддержана обществом в не меньшей степени, чем критика без берегов. Лично я помню свои собственные слова, сказанные в 1986 году, что я готов возглавить несколько батальонов спецвойск для целенаправленного силового очищения засоренной и отчасти перерожденной антиэлиты — номенклатурной элиты КПСС. Я считал и тогда, что без хирургии в этом вопросе не обойтись, что в хирургии нуждается не все общество, а обитатели нескольких сотен зданий, заполненных разжиревшим чиновничеством. Я был удивлен мягкотелостью Горбачева в вопросе о необходимом нам всем «чжэнфэне» и еще больше был впечатлен неадекватностью в этом вопросе первого секретаря МГК КПСС Б.Н. Ельцина. Что касается президента Б.Н. Ельцина, то он, при предельной антикоммунистической резкости слов, по сути восстановил сейчас все реалии брежневского режима, что беспокоит меня гораздо больше, нежели якобы авторитарные замашки этого лидера. Кстати, считаю нужным здесь ясно высказаться и об авторитаризме. Авторитаризм, как и любая другая политическая технология, не определяет собою главного — пространства целей.

Авторитаризм может быть инструментом деградации общества. В этом случае речь идет о лидере вроде того же Брежнева, который на длительном позднем своем этапе выполнял именно роль деградатора. Может быть также и модернизационный авторитаризм. Именно на него замахивается Ельцин. Но это всего лишь замах. Легко изобразить Петра Великого на эмблеме «Выбора России». Еще легче выбрать державный герб и сделать ряд ни к чему не обязывающих жестов. Но очень трудно быть Петром на деле.

Скажу больше: в постиндустриальных условиях, с учетом конкретной ситуации, и этот образ уже не является адекватным, пригодным для современности. Нам нужна теперь уже не модернизация, время которой в прошлом. Теперь же — либо все большая деградация, либо альтернативная парадигма развития с учетом культурно-исторической специфики и ориентацией на постиндустриальную перспективу. Такое возможно лишь в рамках качественно нового социализма — без радикализма и национального экстремизма, на что сейчас провоцируют, но социализма национально обусловленного, учитывающего культурно-историческую традицию, притом с конфессиональной окраской. В очередной раз изучая тезисы высшего лица католической церкви и, как мне кажется, верно понимая логику его политических и интеллектуальных шагов, я вновь позавидовал католикам, чьи лидеры способны к достаточно быстрому анализу изменений в геополитике и адекватным шагам идеологического и политического характера. Итак, сегодня речь может идти об альтернативной (то есть не модернизационной) парадигме развития России в постиндустриальном векторе с учетом ее культурно-исторического своеобразия и с опорой на весь ее духовный и идейный потенциал.

Если общество воспримет эту идею в еще более катастрофических условиях, чем сегодняшние, то политической технологией осуществления такой модели развития будет уже не просто авторитаризм, а весьма жесткая диктатура. Буду ли я противником такой диктатуры? Никогда и ни при каких обстоятельствах. Я не был им и пять лет назад и совершенно не понимаю, почему должен отказываться от своих мыслей и принципов ради следования общим местам и общим рассуждениям по поводу скомпрометировавших себя реалий. Другое дело, что модель необходимого стабилизационного и развивающегося процесса должна содержать в себе некие гарантии от перерождения в неэффективную, губительную для общества тиранию. Эта модель должна содержать в себе и механизмы постепенного смягчения типа политического управления обществом в сторону реального народовластия, возможно, даже более глубокого и продуктивного, нежели те его формы, которые рекомендует Запад всему миру как максимально реалистические и предельно эффективные.

Так давайте об этом и говорить. А не прикрывать фиговым листком демократии борьбу с непродуктивным режимом, ведущим общество к катастрофе. Одно дело — сохранение ресурса легальности и ведение борьбы политическими, а не силовыми методами постольку, поскольку это возможно на данном этапе. Здесь я был и остаюсь сторонником легальных методов с конструированием полноценных политических субъектов, отвечающих эпохе интеллектуальных войн, информационных противоборств, состязаний на уровне постиндустриальных требований. Здесь решает труд, труд каждодневный и самоотверженный, а не конвульсии. Здесь решает дисциплина, способность к практическим действиям, а не риторика. Все это вовсе не означает, что противостояние не может быть достаточно острым. Однако острота противостояния есть нечто, прямо противоположное провокаторству, с которым мы столкнулись отчасти и в ходе октябрьских событий. Я говорю «отчасти», потому что в Белом доме погибло много людей, относящихся, в полном смысле этого слова, к цвету нации. Но мы должны помнить о провокациях и извлекать опыт из случившегося. Только тогда мы вправе будем считать, что кровь пролита не зря. Мы должны избыть сентиментальность и не увлекаться мгновенной героизацией проигравших, ибо это свойство дряблых нисходящих элит, дряблых, вчерашних классов и групп. А постиндустриализм апеллирует к силам будущего.

Заканчивая описание вариантов ответа на вопрос, почему процесс развернулся не в сторону постиндустриализма, я должен поделиться своим пониманием поведения достаточно компетентных элит, которые участвовали в перестройке.

Итак, моя версия.

Ответ 3. Эти элиты понимали необходимость постиндустриального прорыва и не боялись за свое место в процессе. Но они понимали и другое. Призвав новые силы именно как силы, они должны будут делиться с ними властью. Без этого процесс был невозможен. А делиться властью с чужими эти элиты не хотели и не хотят. Здесь наступает почти бессознательный эффект отторжения. Да, власти будет больше, если поделиться и двинуть процесс в нужную сторону. Да, без этого можно потерять все. И все же не хотим делиться — и точка! Как говорят в народе, «ну хоть ты тресни». По-видимому, необходима глубокая катастрофа, задевающая не только народные массы, но и элитные ядра, чтобы осознание неизбежности перемен по существу, а не по декоруму дошло до элитного сознания наших отечественных игроков. Так что будем лечить элиты.

Одновременно — строя себя.