Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

Ограбление века Статья подготовлена по заказу редакции газеты «Правда» в декабре 1988 года, но не опубликована в ней (набор был рассыпан)

1. Одна из ключевых проблем в Закавказском конфликте — это беженцы[1]. Люди, согнанные с мест, где они жили, работали, рожали детей, хоронили отцов и матерей. Люди, лишенные родины. Как ни горько об этом говорить сегодня, но проблема — двусторонняя. С каждой из сторон согнано более ста тысяч (вдумайтесь в эту цифру!) ни в чем не повинных людей. Говорить об этом больно и стыдно. Но и молчать нельзя, поскольку проблема требует общественного внимания. И дело здесь даже не в межнациональном бесконечно запутанном и больном конфликте. Экономическая подоплека, будучи только приоткрытой, сразу же денационализирует вопрос. И за счет этого делает его особенно важным, ведь такое может повториться завтра в Удмуртии, послезавтра на Украине. Или — в Люберцах, или — в Ленинграде, или — в Москве. Подлинный виновник в своих целях готов использовать любую, отнюдь не только национальную подоплеку.

2. Беженцы — это в массе своей измученные, растерянные крестьяне, оскорбленные, униженные, справедливо возмущенные люди, пытающиеся понять, что же с ними произошло. Иногда — полуголые, закутанные в одеяла, с маленькими детьми на руках. Еще раз подчеркиваю: попытка выставить в этом вопросе какую-либо из сторон в виде правой «не проходит». Возбужденной публике, разгоряченному общественному мнению можно подбросить ту или иную патетическую декларацию. Но страсти, даже очень умело подогреваемые, рано или поздно остынут. Подноготная неизбежно выйдет наружу. Сегодня справедливо возмущенных людей еще удается обмануть, пустить по ложному следу. Кто ограбил? Подлый армянин. Кто убил? Дикий азербайджанец. Можно — наоборот. Расчет гнусен и точен одновременно. Но стоит только задать несколько элементарных вопросов: «Сколько взяли у тебя за бесценок скота? Движимого и недвижимого имущества? Кормов? Земли? Сколько ты потерял?» Крестьянин знает. Он называет точные цифры. Сколько людей согнано с земель? Более двухсот тысяч. Сколько в среднем теряет каждый? Более двадцати тысяч. Множим в столбик на бумаге и видим, как национальный гнев здесь же, прямо на глазах, замещается гневом труженика, презрением к банде. Четыре миллиарда рублей! Кто-то процедил: «Мафия». Другой добавил: «Наверняка поделили». (Вот вам и непреодолимая национальная распря!) Третий, кажется, сельский учитель, сказал: «Ограбление века». Что-что, а как грабят, как сговариваются для того, чтобы ограбить, как вымогают, что такое интернационал воров — это, увы, закавказский труженик знает, может быть, лучше, чем любой другой. Подлые технологи власти, те, чья профессия — манипулировать чувствами людей, знают: мифы действуют безотказно лишь на эмоционально перевозбужденную психику. Они боятся анализа как черт ладана. Особенно — если анализ достигает сознания народа. Во все времена для власть имущих это было страшнее всего.

Когда после разговора я возвращался в гостиницу, за мной следом долго молча шел человек. Около гостиницы я остановился, подождал. Ко мне подошел один из тех бесконечно трудолюбивых, бесконечно любящих свою семью и свой дом и, увы, бесконечно (по крайней мере, пока не задеты семья и дом) терпеливых кавказских крестьян, при виде которых у меня всегда подкатывает комок к горлу. В этих людях есть что-то удивительно чистое и удивительно детское. Подошедший сказал мне: «Сынок, ты попробуй, сделай так, чтобы все поняли! Пора кончать, понимаешь». Сказавший эти слова был азербайджанец. Но он мог быть армянином. Я обещал ему, что попробую. Не знаю, помнит ли он меня, но, если помнит, пусть знает, что я выполняю данное ему слово.

В далеком грузинском селе у меня живут родственники-армяне. Один из них очень похож на этого азербайджанца. Он талантливый каменщик. У него своими руками построенный каменный дом, сад. Я не хочу, чтобы однажды, ссылаясь (может быть, и очень обоснованно) на царя Давида или царя Арташеса, его изгнали из дома. Присвоив трудом нескольких поколений созданные ценности. Не бывать этому.

3. Когда мы говорим сегодня о новом мышлении, то почему-то имеем в виду лишь глобальные, геополитические проблемы — ну, например, советско-американские отношения и пути их развития.

Однако ничуть не меньше нуждаются в подходах, основанных на новом мышлении, и проблемы региональные.

На первый взгляд не столь уж значителен конфликт между двумя закавказскими республиками, чье население вместе едва ли составит десятую долю процента всего населения Земли, но и он вне нового мышления разрешен быть не может.

«Снижая планку», мы обрекаем себя на десятилетия тяжб и взаимных обид, которые обратят в ад жизнь всех живущих на прекрасной земле Кавказа.

Новое мышление не знает различия между большим и малым. Для него, что азербайджанско-армянские отношения, что американо-советские — все равны, ибо речь идет «не о блуждающей почке, а о жизни и смерти».

Мы до тех пор не устроимся на этой, уже сегодня тесноватой для нас, планете достойно и с миром, пока каждая капля невинной крови, каждый безвинно обиженный человек не станут для нас столь же глобальны, сколь глобальна мировая политика.

Завтрашний день, общечеловеческое братство, без которого гибель цивилизации неминуема, требуют распространения и возвышения этого принципа. Во-первых, «вширь»: на все народы. Каждый азербайджанец, армянин, русский, татарин, украинец, курд имеют право на защиту своих интересов со стороны государства. То же — для всех стран мира.

Во-вторых, этот принцип должен развиваться вглубь. Это значит, что если я безвинно пострадавший человек, то я в своем страдании соразмерен всему человечеству. И я не только вправе, но и обязан привлечь к себе его внимание. Ибо покуда есть люди, страдающие без вины, человеческое счастье устроено быть не может. И — более того: не должно быть устроено. Этому учили нас все великие гуманисты — от Христа и Магомета до Достоевского и Комитаса. Это сегодня становится тем политическим принципом, без которого немыслимо развитие человечества. Наша страна вышла с этим принципом на международную арену. И нам — показывать пример остальным. Прежде всего — в том, что происходит у нас дома.

Новое мышление — демократично. Научить ему нельзя, научиться — можно. И нужно. Учиться ему должны и Рейган, и Горбачев, но не только. Учиться ему должны и крестьяне маленьких азербайджанских и армянских сел. Учиться придется самим. И не обязательно только крестьянину у Горбачева. Возможно, и Горбачеву у крестьянина. Всем миром, как говорилось у нас испокон. Новое мышление отрицает всезнающих учителей. Нравственность — его ключевая и, пожалуй, единственная аксиома. В этом сила нового мышления. В этом же и его слабость, великая слабость добра, беззащитность простых и ясных истин перед хитросплетениями технологов власти, незащищенность распинаемого Христа, великого сердцем Отелло.

Новое мышление важно еще и потому, что никто из нас, исповедующих идеи гуманизма, не вправе смириться со страданиями двух малых по территории, но великих по духу народов, с перспективой братоубийственной войны, гибельной не только для них.

Новое мышление при решении любого вопроса предлагает искать в качестве исходного пункт, бесспорный для обеих сторон, и, лишь обретя в нем согласие, идти дальше.

Есть ли такой пункт, такая точка в Закавказском конфликте? Что в череде бесконечных споров является бесспорным для обеих сторон?

Мудрость стариков и трезвый анализ ученых, здоровый инстинкт женщин, обеспокоенных будущим своих детей, и интуиция всякого труженика, десятилетиями ощущавшего себя эксплуатируемым в стране, провозгласившей отсутствие эксплуатации и собравшей под этим лозунгом народы в единую семью, говорят, что бесспорное есть. Оно — в праве любого человека, не совершавшего зла, иметь гарантии неприкосновенности. Право на жилище. На землю, в которой похоронены его отцы и деды. На жизнь, наконец. На безопасность его семьи.

Я, азербайджанец из армянского села, жил, не делая никому зла. Я не занимался политикой. Не участвовал в Сумгаитском погроме[2]. Я просто жил, пахал землю. Растил детей, хоронил в этой земле близких, делил свой хлеб с соседями-армянами из этого же села. Я никому не делал зла. А раз так, то и мне никто зла делать не должен. Возможно, где-то рядом совершались страшные злодеяния. Но я за них ответственности не несу. И вот ко мне приходят и сгоняют с земли, заставляют за бесценок продать имущество… Я должен бежать с земли предков. Почему? Говорят, что где-то рядом люди моей национальности сотворили зло армянам. Но, даже если это было страшное зло, я лично в нем не участвовал. Наказаны жестоко и беспощадно должны быть те, кто совершил это зло. Мою неприкосновенность должно защитить государство. Это его святейшее право и долг — встать на защиту невинного человека.

Я, армянин, живущий в Азербайджане, работающий честно, вдруг по решению парткома выгнан с работы только за то, что я армянин. Возможно, что где-то рядом другие армяне чинили зло по отношению к азербайджанцам. Но я в этом зле не участвовал. А раз так, то я имею право на личную неприкосновенность.

Подчеркиваю: и в том, и в другом случае речь идет о личной неприкосновенности, личной вине и ответственности за нее. Никакая принадлежность, национальная, классовая, расовая или любая другая, не может быть основанием для ущемления моих прав.

Как мы мечтали о времени, когда эта идея восторжествует. И что же? Не успели начать говорить о правовом государстве, как сотни тысяч людей оказались лишенными крова, имущества, земли предков. Какая разница, какое значение имеет при этом, кто начал, кто виноват, чьи претензии справедливы? Можно бесконечно спорить по этим вопросам. И на каждый аргумент будет контраргумент. На каждую частную правду — такая же частная, неполная контрправда. Истина же в том, что не должен пострадать ни один невинный; не армянин, не азербайджанец, а просто — ни один невинный. Ни один мирно живший и не творивший зла гражданин.

Разве это не бесспорно? Разве найдется хоть один человек, чью бы сторону в этом конфликте он ни занимал, который не согласится с тем, что это должно быть только так? И разве не бесспорно то, что это право грубо нарушено обеими сторонами? Более двухсот тысяч беженцев, армян и азербайджанцев, насильно лишены крова, и это документально подтверждено. Люди, согнанные с земель, — не идеологи «Карабаха» или «Вятена», не активные участники национальной распри. Это просто крестьяне с расплющенными от работы руками, жившие у своих очагов, которых втягивают в политическую мясорубку.

Убежден, что, если наше общество, наше государство не сумеют отстоять их личные права и интересы, в каждом отдельном случае, по каждому отдельному акту несправедливости, тогда — конец. Конец перестройке, конец всему, с чем связывают такие надежды вся страна и все человечество. Как сможем мы учить другие народы новому мышлению, не сумев отстоять его в своем родном доме? И что такое государство, неспособное постоять за права каждого отдельного человека? Те самые права человека, о которых так много кричала наша интеллигенция, и вопрос о которых вдруг оказался постыдно размыт в ходе путаных споров об исторических правах участвующих в конфликте наций.

Что же получается в очередной раз? Абстрактное подавляет конкретное? А тезис о национальных правах затаптывает даже воспоминание о правах личности? В чем же тогда перестройка?

За последнее время обе стороны, апеллируя к истории, очень часто используют понятие тоталитаризм, но они не сумели воспрепятствовать тому, чтобы этот тоталитаризм сегодня снова возымел место у них дома. Потому что нарушение прав личности в угоду какому-либо принципу или догме — это вот и есть самый настоящий тоталитаризм, его единственная суть.

Люди моего поколения, помните «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера? Там на вопрос, когда это началось, судья ответил: «Это началось тогда, когда вы сознательно подписали смертный приговор ни в чем не повинному человеку».

Интеллигенция Армении и Азербайджана, сегодня, действуя от лица народов, мафиозный тоталитаризм подписывает такой приговор в ваших республиках. И как бы вы ни были убеждены в «правоте своей нации», как бы ни было оскорблено ваше национальное достоинство, ваш первейший долг сегодня — отстоять право личности, право каждого ни в чем не повинного беженца, забыв на это время о распрях.

Честь каждой нации требует, чтобы она сама сумела смыть этот позор. Потом можно будет требовать восстановления исторической справедливости, потом можно будет требовать кары преступникам с обеих сторон.

Сегодня двести с лишним тысяч человек требуют, чтобы о них вспомнили. Необходимо самое полное расследование дела о беженцах и немедленное восстановление их прав.

И вот когда это свершится, то вдруг, ко всеобщему удивлению, обнаружится, что за спиной Отелло, с каждой из двух сторон стоит свой Яго. И что подлинной подоплекой этого массового нарушения прав является подлая криминальная экономика.

Акция по сгону с земель дала мафии четыре миллиарда. Это — один процент национального бюджета. Точное расследование покажет, насколько верен этот расчет. Масштабы акции таковы, что есть все основания для сравнения организовавших ее сил с колумбийской наркомафией. Но то, что речь идет о фантастических прибылях, бесспорно. Вопрос: в чьи карманы попали эти миллиарды? В каком соотношении поделил между собой прибыль криминальный интернационал, с удовольствием обогащающийся под лозунгом защиты национальных интересов?

Маркс писал когда-то, что за триста процентов капитал продаст родного отца. За тысячу процентов можно пойти на любые преступления. Залить кровью родную землю, утопить в слезах родной народ.

Смотрите же, кто пришел. Пришел хищник, ничуть не менее жестокий, чем его предок эпохи первоначального накопления.

Рабочие и крестьяне Азербайджана и Армении, опомнитесь. Подумайте, так ли уж велики ваши национальные разногласия? И не больше ли разногласия групповые или классовые, сколь старомодным ни казалось бы сегодня это слово. Что если под аккомпанемент призывов к национальному очищению, в дымке романтических лозунгов и воззваний вами ловко манипулируют, чтобы под шумок обделать очень грязное и очень подлое дельце? Вспомните, сколько раз это уже бывало в истории!