Алая чалма

СЕДОЙ ВОЛК

Весь месяц нудно лили проливные дожди. Деревья спешно сбросили обветшалую осеннюю одежду. И не успела еще зима их окутать в белые мягкие шубы, ударили морозы. Вершины виднеющихся вдали гор стали иссиня-белыми — их покрыл снег. Люди, закончив все полевые работы, теперь редко выходили на улицу. Стало необычайно тихо в Ертешаре… Только продрогшие кишлачные псы время от времени задирали головы и зычно гавкали, глядя в низко нависшее серое небо. Кизячный горький запах дыма расстилался низко над почерневшей мокрой землей и щекотал их чуткие ноздри… Псы чихали и, царапнув лапой по морде, снова принимались тревожно нюхать воздух, настораживая уши, — ждали снега…

Саттар-ота словно бы знает день и час, когда выпадет снег и подомнет под себя последнюю жухлую траву: заблаговременно пригнал колхозные отары в кишлак. Спустились с гор овцы в сопровождении нескольких огромных, с теленка, волкодавов.

Впереди стада, положив обе руки на перекинутый через плечи посох, степенно вышагивал Раджаб. На голове у него красовалась цвета алой зари чалма, обмотанная вокруг тюбетейки. Видно, совсем недавно он получил ее. Поэтому держался так горделиво, и улыбка не сходила с его лица. И как-то важно у него получалось, когда он кивал встречным, приветствующим его словами:

— Салам, Раджаб! Поздравляем!..

Анвар тоже помахал ему рукой. И подумал, дивясь: «До чего же его тюбетейка похожа на мою, вышитую Гульнаркой. Ну прямо как две капли воды!..» Ему и на ум не могло прийти, что Раджабу подарила тюбетейку его сестра — в тот день, когда ему пожаловали алую чалму. Сейчас Анвару более всего хотелось пойти с чабанами, помочь гнать овец, но он с опаской покосился на собак и попятился к калитке.

Саттару-ота и Раджабу немало пришлось потрудиться, пока удалось загнать привыкших к простору животных в тесные кошары — зимние стойбища, где припасен корм. Псы тоже знали свои новые обязанности — одни легли у ворот, другие расхаживали вокруг кошары, не смея отлучаться далеко. Всякому известно, что в зимнюю пору волки особенно жадны и нахальны.

Чабанские собаки еще никого в кишлаке не тронули. Даже не испугали. Но люди, едва овцы спускались с гор, побаивались ходить мимо кошар, обходили их стороной. А Анвар отныне все делает наоборот — по пути в школу он непременно сворачивает к кошарам. Уходя из дому, запихивает в карманы куски лепешек, кости, оставшиеся от еды, и угощает Сулло́на, Пальму, Маллу́, с которыми дружит.

А подружился он с ними случайно.

Собрался как-то в школу раньше времени. По пути решил наведаться к деду. Издали увидел лежащих у ворот кошары трех псов. Они дремали, положив головы на лапы. Анвар остановился в раздумье: «Не вернуться ли?..» Дед говорил, что среди псов верховодит Суллон. Если он не набросится, и остальные не тронут. Но стоит Суллону только зарычать — считай, пропал.

Если честно признаться, Анвар сдрейфил не на шутку. Решил вернуться. Но в это время один из псов поднял голову и настороженно поглядел в его сторону. Анвар обмер. Пес встал и медленно направился к нему. Первое, что пришло Анвару на ум — бежать! Но ему вовремя вспомнились слова деда: от собак ни в коем случае нельзя убегать. У собаки тоже есть свое суждение: «Коль убегают, значит, совесть нечиста — надо хватать!..»

Пес приближался. По тому, как он виляет коротким обрубком хвоста, не трудно было догадаться о его мирных намерениях. Однако Анвар этого не заметил. Он приготовился закричать — позвать на помощь деда или Раджаба. Но пес сел в нескольких шагах от него, выказывая этим свое доброе расположение к незнакомому мальчишке. Лишь когда Анвар успокоился, он медленно подошел к нему и стал обнюхивать его кожаные варежки. Узнал их! Вот почему пес сразу же признал Анвара за своего. Эти варежки Анвар получил в подарок от деда. Саттар-ота собственноручно смастерил их для себя из козьей кожи. Длинный мех, что был внутри варежек, согревал руки в любую стужу. Потом дед справил себе другие, а эти подарил внуку. Неизвестно, как нынче дело бы обернулось, если бы не эти варежки.

Анвар вынул из портфеля кусок лепешки с вложенной в нее брынзой; отщипнув ломтик, угостил пса. Заметив это, подбежали и остальные собаки. Анвар угостил их тоже, разделив все поровну, стараясь никого не обидеть. В благодарность псы позволили себя погладить. Потом Анвар спросил у каждого́ из них, как их зовут, и они ответили.

Анвар громко произнес:

— Суллон!

И рослый темно-серый пес с черной спиной, который первым заметил Анвара, тотчас замер, внимательно глядя на него и насторожив наполовину обрубленные уши.

— Понятно, ты и есть Суллон. Пальма! — позвал. Анвар.

Невысокая пегая собака на коротких, но сильных ногах, чем-то напоминавшая барсука, приблизилась и внимательно уставилась ему прямо в лицо.

— Ну, а ты, конечно же, Малла, да? — засмеялся Анвар, обращаясь к третьей собаке.

Неподвижно сидевший поодаль пес приветливо завилял обрубком хвоста.

В Средней Азии принято обрубать собакам хвосты и уши. Без хвоста они не могут укрыться, чтобы погрузиться в сладкую дрему. А постоянно открытые уши псов улавливают малейший шорох.

Попрощавшись со своими новыми друзьями, Анвар свернул в боковую улочку. Но чабанские псы не пожелали так быстро с ним расстаться и проводили его до самой школы. Анвар, небрежно раскачивая портфель и беспечно насвистывая, шел вдоль улицы, а за ним степенно вышагивали три огромных волкодава. Люди торопились скрыться в своих дворах и поспешно захлопывали калитки. Мальчишки глядели в щели, высовывались из-за дувалов… Вот уж завидовали ему потом кишлачные ребята! Вот уж разговоров-то было!

С той поры Анвар каждое утро, уходя в школу, запасался гостинцами для Суллона, Пальмы и Маллы. Собаки, издали заприметив его, спешили навстречу.

А сегодня воскресенье. Анвар весь день просидел дома и не повидал своих четвероногих друзей. В такую стужу не хочется и носа высовывать за дверь. Мороз украсил оконные стекла. Деревья, замерев, стоят в инее. Как там бедные собаки?

— Мама, можно, я отнесу Суллону поесть? — спросил Анвар.

— Сейчас не время расхаживать по кишлаку, — отозвалась мать, подбрасывая в печку сухой кизяк. — Дедушка говорит, что по следам отар волки с гор спустились… Прямо по кишлаку рыскают, — продолжала мать, оборачиваясь и растирая тыльной стороной руки глаза, заслезившиеся от дыма.

— Это малышей пугают так… — сказал Анвар, недовольный тем, что она не хочет его отпускать.

— Дедушка следы видел.

— Собачьи следы видел и говорит…

— Дедушка-то?.. Кто-кто, а он-то отличает волчьи следы от собачьих, будь уверен. Стал бы иначе он так беспокоиться об овцах… Наверно, и сегодня заночует в овчарне. Надо снести ему ужин, а боязно…

— Я отнесу, мама. Сейчас оденусь только.

— Пойдем вместе, уж так и быть…

Мать налила в касу шурпы погуще, накрыла ее мягкой лепешкой и стала неторопливо оборачивать холстяной скатеркой — дастарханом, чтобы не остудить по дороге.

Тихо скрипнув, отворилась дверь. В комнату грузно, пригибая в дверях голову, ввалился дед, одетый в косматый бараний тулуп, подвязанный у пояса вместо кушака веревкой, скрученной из бараньей шерсти. Комната сразу же наполнилась морозным паром и овечьим запахом.

— О-хо-хо… Ну и холод! — сказал дед, стягивая с рук меховые варежки. Подул на покрасневшие пальцы, ударил сапогом о сапог, сбивая примерзший снег.

— А я собралась было ужин вам отнести, — сказала мать, подходя к нему и берясь руками за обшлаг затвердевшего от мороза тулупа.

— Потому-то и пришел, чтобы ты не ходила. Раджаб опять волка видел…

Мать посмотрела на Анвара — слышал, мол? — и, повесив дедов тулуп на крючок, принялась на сандале[7] разворачивать только что завернутый дастархан. Дед стряхнул с лохматой рыжей шапки, сшитой из шакальего меха, снег и, повесив ее, подтянул к себе матрац, присел и, покряхтывая, стал стаскивать сапоги.

— При овцах Раджаба оставил. Пойду, говорю, поем и скоро вернусь… Потом нальешь горячего, ему отнесу.

— Давайте я сейчас отнесу, — вызвалась Гульнара.

— Сиди уж! — резко сказала мать, строго взглянув на дочь. — Налей лучше в таз теплой воды, пусть дедушка умоется.

— Хе-хе, — усмехнулся дед, потеребив бороду, — когда ты видела, чтобы дед теплой водой мылся?..

Голова у деда седая, будто на его волосы лег иней. Но это вовсе не значит, что он старый. Руки дедовы еще хранят былую силу. Когда он едет на мельницу молоть зерно, то носит там на плечах мешки четырехпудовые. «Это, — говорит он, — воздух горных пастбищ ему силы придает».

Мать поставила на дастархан касы и пригласила:

— Присаживайтесь, все готово.

Со двора кто-то заскребся в дверь передней и тихо заскулил.

— Суллон, проказник, прибежал за мной! — пояснил дед матери, заметив, как все вздрогнули и с тревогой посмотрели на дверь. — Ни на шаг не отстает… До чего пес умный! Вынеси-ка ему поесть, дочка, — обратился он к Гульнаре.

Гульнара наложила в миску еды и направилась к двери.

— Постой… — остановил ее дед. — Подай-ка миску, я ему мясца выложу. Мне мать положила лишнего…

Дед подошел к дастархану и, опустившись коленями на матрац, выбрал из своей касы жирный кусок мяса.

— Пусть полакомится.

— Ели бы сами лучше, — заметила мать.

— И псу надо есть. Работы у него сейчас больше, чем у любого чабана, — проворчал дед и, недовольный замечанием, сдвинул над переносицей брови. — Собака — самый близкий друг у чабана. Чабан с ней всегда делиться должен, так-то вот…

Дед приподнял край опаленного жаром одеяла, чтобы просунуть под сандал ноги… Откуда-то издалека, еле слышно, докатился выстрел. Дед замер. Склонив слегка голову набок, прислушался. На минуту все затаили дыхание. Снова донесся глухой удар, будто кто-то стукнул в бубен. Дед, не говоря ни слова, поднялся на ноги, надел сапоги и торопливо снял с крюка тулуп. Анвар тоже проворно вскочил с места и кинулся к телогрейке. Но мать вырвала ее у него из рук.

— Не вздумай никуда бежать, слышишь?.. — произнесла она тихо, но так строго, что ему ничего не оставалось сделать, кроме как расплакаться от досады.

Но он сдержал себя. Молча сел на место и принялся хлебать шурпу. Когда дед уходил, Анвар и глазом не повел в его сторону: обиделся.

Всю ночь Анвар не спал, ворочался с боку на бок. Как только стали бледнеть разукрашенные морозом окна, он поднялся с постели и стал потихоньку одеваться. Мать спала в другой комнате и ничего не слышала.

Он отворил дверь, слегка приподнимая ее за ручку, чтобы не скрипела, и вышел на улицу. От холода захватило дух. Он приостановился, чтобы отдышаться. Вдруг совсем рядом с домом он отчетливо увидел отпечатавшиеся на рыхлом снегу следы огромных лап. Местами около них розовели пятна, расплывчатые, большие. Он насторожился и только теперь обратил внимание на то, как заливаются хриплым лаем кишлачные псы. Они, видно, не умолкали с самого вечера после таинственных выстрелов.

Овцы находились на самом краю кишлака в кошаре. Анвар кинулся бежать. Добежав до кошары, он изо всей силы навалился на ворота плечом и, едва не застряв между створками, пролез во двор. Овцы стояли, сбившись в кучу, и дрожали не то от холода, не то от страха. Дед и Раджаб, с трудом расталкивая их, пересчитывали, то и дело сбиваясь со счета. Заметив Анвара, Раджаб помахал ему рукой и пошел навстречу. Дед, не обращая на него внимания, продолжал считать сам.

— Смотрю, что-то темное через дувал — гоп-ля!.. — начал рассказывать Раджаб. — Я за ружье. А овцы как шарахнутся ко мне, чуть с ног не сбили… Смотрю, еще один на дувале… Ну, я по нему в упор ка-ак шарахну!.. Убежал, черт… Но далеко не уйдет. Я ему вмазал… точно видел.

— А первый как же? — нетерпеливо спросил Анвар.

Раджаб сощурил хитрые глаза, усмехнулся.

— Тот сидит… — сказал самодовольно. — В яму попал и сидит. Там у дувала колодец старый, без воды… Видно, волочил барашка, ворюга. Пятился задом и угодил туда… вместе с овцой.

— Поглядим пойдем, Раджаб-ака!

— Там сейчас темно. Пусть немного посветлеет.

— Увидим, Раджаб-ака, пойдемте…

Раджаб прислонил двустволку к заснеженному дувалу, и они вдвоем направились к старому колодцу. Яма действительно была доверху наполнена мраком. Анвар наклонился, напряженно всматриваясь в темное дно. Снизу стрельнули две колкие зеленые точки. Анвар отпрянул, словно они могли обжечь.

— Во-он он, — протянул Раджаб, направляя в яму луч карманного фонарика. — Ну, как тебе нравится твой зиндан[8], голубчик?..

Волк, по всему видать, матерый. Задрав кверху скуластую морду, он часто-часто глотал воздух, судорожно дергал запавшими боками. Когда ему в глаза ударял свет, зрачки его вспыхивали, и он скалил крупные желтые зубы. Было похоже, что он смеется, и Анвару сделалось не по себе, по спине поползли мурашки.

На полуобвалившихся стенах колодца чернели глубокие борозды — следы могучих когтей.

— С самого вечера не отдыхал, бедняга, думал, выпрыгнет, — заметил Раджаб.

Овца лежала подле волка. Она приподняла голову, бессмысленно тараща обезумевшие от страха глаза, и снова уронила ее на задние лапы хищника. Волк не шевельнулся, даже не обратил на нее внимания. Зачем она ему, когда он потерял свободу… Он не отрывая глаз наблюдал за людьми.

— Ишь как смотрит. Думает шкуру спасти… Нет уж, голубчик, не выйдет, — проворчал Раджаб.

Плененный хищник как будто понял значение его слов. Он приподнялся, присел на задние лапы, напружинился и неожиданно совершил невероятный прыжок. Его передние лапы зацепились за край колодца, и он, выпустив огромные когти, глубоко погрузил их в мерзлую землю. Задние лапы, цепляясь за стенки колодца, соскальзывали, с шумом осыпали землю.

— Назад!.. Назад!.. Пошел!.. — закричал Раджаб, швыряя в оскаленную морду зверя землю. Пятясь назад, он зацепился за что-то и упал на спину. Выругавшись, вскочил и опрометью кинулся за ружьем. — Беги!.. — заорал он срывающимся голосом Анвару. — Разорвет!..

Волк выкарабкался наружу. Он был покрыт инеем, казался седым. Свалявшаяся на его боках шерсть слиплась от запекшейся крови. Передернув брюхом, он стряхнул с себя землю и медленно повернул голову в сторону Анвара. Шерсть на его спине вздыбилась.

— Беги! — крикнул Анвару дед, расталкивая овец, чтобы выбраться из середины отары и прийти внуку на помощь.

Волк, не сводя с Анвара настороженных цепких глаз, сделал шаг в его сторону.

В этот момент откуда-то прибежал Суллон. С разбегу ударил грудью ощерившегося хищника. И они оба покатились, сцепившись в один клубок, хрипя, вздымая снежную пыль. Вдруг волк поднялся, отряхнулся, а Суллона не было. Суллон исчез. Будто волк проглотил его живьем. Лишь через несколько секунд откуда-то из-под земли донесся заливистый лай Суллона. Он провалился в яму.

Волк мог теперь без особых усилий перемахнуть через дувал, а там его — только и видели. Но он не собирался удирать. Он видел перед собой врагов и приготовился с ними биться насмерть. Анвару стало жутко. С трудом оторвав от земли будто приросшие ноги, он кинулся наутек… Раскатисто прогремел выстрел…

Оглянувшись, Анвар увидел Раджаба, опускающего ружье. Из ствола выходил сизый дымок. Волк лежал, уткнувшись пастью в снег. В двух шагах от Анвара. Значит, он бросился за ним, и Раджаб выстрелил вовремя.

— Ух, черт! Ну и напугал же меня, — проговорил Раджаб и взмахнул прикладом, намереваясь ударить хищника по голове. Дед схватил его за руку и укоризненно покачал головой.

— Не надо, — сказал он. — Ни к чему это… Хоть это и хищник, но умер с достоинством. Такая смерть заслуживает почтения… Закопать бы его надо… — проворчал дед после некоторого молчания и пошел вон, сделав Анвару знак рукой, чтобы он следовал за ним.

Дед шел неторопливо. Кишлак еще не проснулся, и было тихо. Мерзлый снег хрустел под ногами.

— Дедушка, а разве можно жалеть волков? — спросил Анвар, приноравливаясь к его шагу.

— Жалеть?.. Жалеть нельзя, сынок, — сказал дед. Задумавшись, минуту шагал молча. — А ты видел, как он смотрел на нас? — спросил дед неожиданно. — Он нас не боялся… И ружья тоже не испугался. А мог ведь драпануть…

Где-то вставало солнце. Зарозовели вершины гор. Начинался новый день. Дед положил руку на плечо внука и до самого дома не произнес ни слова.