Алая чалма

ДОБРОЕ ДЕЛО

Мамадали-ата наотрез отказался дать ребятам арбу. Не забыл, как прошлой осенью Анвар и Энвер чуть не опрокинули арбу в канал, теперь не доверял им.

— Мамадали-ата, мы Анорхо́н-буви́ гузапаи привезем. Гульнара говорила, что старушке даже лепешек испечь не на чем… — старался втолковать конюху Анвар.

Но упрямый старик и слушать не хотел.

— Мы будем осторожны, ну, пожалуйста, дайте нам арбу, — вторил другу Энвер. — Мы ведь не для себя, а для жены Борон-бобо. Вот скоро приедет Борон-бобо из Ташкента и спросит у жены: «Почему в доме холодно?» А она ответит: «Твой друг Мамадали-ата, с которым вы в детстве хлеб-соль делили, которого ты всегда самыми сладкими дынями угощал, не дал арбу гузапаи привезти…»

Старик насупился, крякнул, прикрыв рот рукой. Потом тихо, извиняющимся тоном сказал:

— Только что сердешным клевера дал. Стало быть, обеденный перерыв у них. Лошади тоже должны хоть иногда отдыхать, как вы думаете?.. Приходите после обеда. Так и быть уж, впрягу вам лошадей посмирнее… Только не забудьте разрешение получить у бригадира.

Ребята направились к дому бригадира. Молчали. Видимо, оба думали об одном и том же. Бозор-ака вряд ли позволит им взять арбу. Мамадали-ата знает это, потому, наверно, и направил их к бригадиру.

…Возвращаясь из школы, Анвар догнал друга:

— Ты сейчас свободен? Надо сделать одно доброе дело. Поможешь?

За чем же дело стало! Энвер всегда готов помочь.

— Конечно, — ответил он.

— Анорхон-буви надо привезти со склада дров.

— Со склада? Склад в девятой бригаде! Это очень далеко!

— Будь он близко, старушка бы сама по полену перетаскала.

Анвар был прав. Энвер возражать не стал. Но оказывается, и доброе дело не так-то просто выполнить…

Ребята позвонили на склад. Кто-то хриплым сонным голосом ответил, что на складе нет никаких дров. Пришлось дознаться в правлении. Оказалось, что на складе дрова имеются. Главный бухгалтер сказал, что для Анорхон-буви давно выписаны несколько кубометров саксаула, а она почему-то их не забирает. Наверно, не нужны, вот и не спешит. «Если сегодня или завтра не приедет за ними, их отдадут кому-нибудь другому…» — сказал бухгалтер.

…Остановились перед калиткой бригадира, переглянулись, постояли в нерешительности. Потом Энвер набрался смелости и постучал по медному кольцу, ввинченному вместо ручки, — оно блестело, как золотая серьга. Бригадир очень не любил, когда его тревожили по пустякам в то время, когда он отдыхал. Кто знает, как он отнесется к затее ребят…

Через несколько минут из дома в накинутом на плечи полосатом стеганом халате и галошах на босу ногу вышел бригадир. Отворил калитку — на его лице отразилось удивление, потом досада. Он зевнул: видно, поднялся с постели.

— Что за нелегкая принесла вас ко мне? — спросил он хмуро.

Анвар объяснил, с чем пожаловали.

Бригадир насупился.

— Все арбы заняты, — сказал он. — Их мне не хватает, чтобы удобрение к сроку вывезти на поле. Со дня на день к нам должна комиссия из района нагрянуть. Будут проверять, подготовлены ли поля к пахоте. А что я им скажу, если мы еще и половины удобрений не вывезли?.. Вот закончим дело, тогда и до дровишек дело дойдет. Тогда сам, самолично привезу «профессорше» топлива.

— Тогда уже тепло станет. Да и Борон-бобо приедет, сам побеспокоится, — возразил Энвер.

— Отправляйтесь-ка лучше домой учить уроки. А в дела взрослых не вмешивайтесь! — возмутился бригадир. — Я-то думал, комиссия приехала, а это они, бездельники, барабанят в калитку в обеденный перерыв!..

Ворча еще что-то себе под нос, он закрыл калитку и набросил цепочку.

Все эти дни ребята думали, как помочь старушке. Можно ли играть в снежки, кататься на санках или ходить в кино, если поблизости кому-то плохо, а ты хочешь помочь и не можешь…

Анорхон-буви сидела задумчивая, засунув ноги под выстывший сандал, обложившись стеганым одеялом, зябко поеживаясь. В комнате было холодно и сыро. Зима в этом году выдалась суровая. Всего за несколько недель истопила Анорхон-буви все дрова, которые Борон-бобо заготовил, уезжая в Ташкент. А весна еще в силу не вошла — никак не обогреет землю… Анорхон-буви озябшими руками развернула почтовый конверт, вынула из него сложенный вчетверо листок. По нескольку раз в день вынимает она из-под скатерки письмо, полученное от мужа, и сосредоточенно водит взглядом по крупно и размашисто написанным строчкам, чуть заметно шевелит губами. И ей кажется, что она читает. В самом же деле она вовсе не умеет читать. А просто помнит каждое письмо наизусть. Пусть аллах пошлет Борон-бобо здоровья, не забывает он жену — пишет. Как только от него приходит новое письмо, Анорхон-буви спешит к Гульнаре, дочери своей подруги. Гульнара славная девушка, никогда не отказывает, читает. А Анорхон-буви запоминает слово в слово. «Эх, скорее бы уж вернулся… — подумала Анорхон-буви про мужа и вздохнула. — Надо же, на старости лет профессором решил стать, чудак человек…»

Как-то в начале зимы почтальон принес Борон-бобо большой конверт с жирно отпечатанным обратным адресом и тремя сургучными печатями. Растерялся старик, руки задрожали. Вертел конверт и так и сяк. Наконец вскрыл. А в письме-то ничего страшного и не оказалось. Наоборот, очень даже приятное было письмо. В нем сообщалось старому бахчеводу о том, что слава о нем, о его уменье выращивать самые крупные, сладкие и душистые дыни, арбузы разошлась по всей республике. Достигла она и почтенного учебного заведения, в котором видные профессора, академики молодежь на агрономов учат. И проректор этого института просил Борона-бобо приехать в Ташкент месяца на три-четыре и поведать студентам о тонкостях своего ремесла, рассказать, как он достиг успеха в своем деле, если, конечно, он из этого не делает секрета…

Принялась было Анорхон-буви отговаривать своего старика от поездки. «Там такие умные люди, семи пядей во лбу! Небось и книги сами пишут, куда тебе до них», — говорила она. А муж сказал: «Коль такие люди зовут, значит, им своей головы мало, еще и моя нужна. Голова хорошо, а две лучше. Если не поеду, люди подумают, будто я хочу скрыть от них, как выращиваю бахчевые. А зачем мне этот «секрет» с собой в могилу уносить? Для меня огромная радость передать его другим. Поеду, расскажу молодежи. Умру, а меня помнить будут… Как Саттар-мираба помнят». И Анорхон-буви уступила. Через несколько дней проводила она мужа в путь-дорогу. На станции призналась, чем обеспокоена: «Теперь ты станешь большим учителем, тебя профессором величать станут, а я читать-то не умею… не забыл бы ты меня…» Борон-бобо засмеялся. «Когда вернусь, тебя сельчане «профессоршей» называть станут», — отшутился он и, ласково погладив жену по голове, вошел в вагон.

Вспомнила все это Анорхон-буви, улыбнулась.

Вдруг ей показалось, что ее кто-то окликнул. Прислушалась, отложив письмо в сторону. Потом, опершись руками о колени, поднялась. Подошла к’ окну. Поправила скошенную ветром картонку, вставленную вместо стекла. Солнце уже упало за крышу, и маленький, словно чулан, дворик, заваленный снегом, который, как свалявшийся войлок, лежал поверх дувала, был еще залит теплым оранжевым светом заката. По ту сторону дувала Анорхон-буви увидела всадника. Вернее, она увидела его голову и плечи да черные треугольнички ушей лошади. И Анорхон-буви сразу же признала почтальона. Лошадь, цокая копытами по талому снегу, остановилась у калитки. Почтальон нагнулся и постучал о косяк черенком камчи.

— О-о-о, тетушка Анорхон! Вы дома? — послышался снова его голос.

Анорхон-буви торопливо набросила на голову плюшевое пальто, вышла во двор. Шаркая остроносыми галошами по нерасчищенной дорожке, приблизилась к калитке и отбросила щеколду:

— Здравствуй, сынок. Давно ты не подъезжал к моему дому…

— Как давно? На той неделе привозил письмо!..

— А мне кажется, будто год прошел…

Почтальон засмеялся.

— Сегодня, тетушка, вам сразу письмо и денежный перевод! — Он стал копаться в клеенчатой сумке, притороченной к седлу. — Вот он! На двадцать пять рублей!..

— Спасибо. Пусть и к тебе в дом каждый день приходит радость, сынок.

— О получении денег распишитесь на этой квитанции. — Почтальон положил маленький бумажный прямоугольник поверх сумки и подал старушке ручку.

Анорхон-буви долго выводила на квитанции крупные печатные буквы. Наконец перевела дыхание и возвратила владельцу ручку.

— Баракалла! Молодец, тетушка! Без ошибок написала свое имя! — похвалил почтальон. — Кто научил?

— Научилась, сынок, с помощью добрых людей… А как же? Муж мой теперь профессор, а я разве хуже?..

— Счастливо оставаться, — засмеялся почтальон, поддал в бока лошади каблуками и заторопил ее к следующему дому.

Анорхон-буви вернулась в комнату. Повязала на голову теплый платок, что Борон-бобо прислал месяц назад из Ташкента. Надела пальто. Затем достала из сундука лепешку, несколько горстей кишмиша, смешанного с дольками колотого грецкого ореха. Завернула гостинцы в дастархан и, взяв сверток под мышку, вышла из дому.

Анорхон-буви направилась в гости к подруге. Давно не навещала ее. Здорова ли? А заодно Гульнара прочитает письмо…

Анорхон-буви тихонечко открыла калитку и вошла во двор.

В дверях дома появилась мать Гульнары и приветливо заулыбалась, увидев подругу.

— Легка на помине, только что тебя вспоминала. Давненько не приходила к нам…

Они поздоровались, обнимаясь, и засыпали друг друга вопросами о житье-бытье и здоровье.

— Пришла вот на чай, — сказала Анорхон-буви.

— Добрый гость всегда приходит вовремя: самовар только что вскипел, — сказала Мехри́-хола́, приглашая старушку в дом.

Хозяйка щелкнула выключателем, и комната озарилась ярким светом. Потом Мехри-хола расстелила на сандальном столике поверх одеяла скатерку. Гостья присела к сандалу и поглубже засунула ноги под одеяло. Горячие угли, насыпанные в неглубокую ямку под столиком, приятно грели ноги. Хозяйка разломала на ломти душистую горячую лепешку, поставила конфеты в вазе. Принесла из летней кухни большой фарфоровый чайник, держа его полотенцем. Сели чаевничать. Неторопливо прихлебывали из маленьких пиалушек и тихо беседовали. Потом гостья спросила:

— А где дети-то твои?

— Старшего в район вызвали. Там у них какое-то совещание мирабов. А за Анваром только что дружок прибегал, Энвер. Пошли вместе уроки учить…

— А Гульнара? Я к Гульнаре все с той же просьбой…

— Она в клуб пошла. Там молодежь выступление готовит к Восьмому марта. Кто песню разучивает, кто танец… А как профессор твой поживает? Это он письмо-то прислал?

— Он. Сегодня получила письмо и деньги.

— Скоро ли приедет?

— Что ты, подруга! Как ему скоро приехать? Он теперь не мы с тобой. Государственный человек! Когда отпустят, тогда и вернется.

— Тебя не зовет в Ташкент-то?

— Зовет. Еще как зовет! Приезжай, говорит, погляди, какой красивый город! Да разве я поеду… Отец мой и мать из родного кишлака ни шагу никуда не ступили. И мои корни, видать, в эту землю накрепко вросли, не могу из родных мест даже на денечек куда-нибудь уехать…

Мехри-хола хотела подлить гостье еще чаю, та отказалась. Пожелала, чтобы дастархан в этом доме всегда был полон яств, и заторопилась идти.

— Пойду-ка в клуб, найду Гульнару. Хочется поскорее узнать, что Борон-бобо пишет мне.

— Посидела бы. Она скоро и сама придет.

— Спасибо, подруга. Насиделась.

Хозяйка проводила Анорхон-буви до калитки. Уж ночь на дворе — темным-темно. Хорошо, хоть кое-где на столбах горят лампочки. Снег на дороге, размолотый колесами арб и машин, снова подмерз, хрустит под ногами словно сахар. Где-то на окраине заливаются сиплым лаем собаки — отпугивают недобрых людей. А с той стороны, где колхозный клуб, доносятся звуки бубна и рубаба.

Около клуба тетушка повстречала Бозора-ака, бригадира.

— Извините, тетушка, не узнал вас, — смутился бригадир и растянул толстые губы в приветливой улыбке. — Знаю, знаю, о чем опять просить станете. Так и быть, завтра привезу вам целую арбу гузапаи.

— Уже месяц кормишь меня завтраками, сынок. А у меня сандал выстыл. Чаю не на чем вскипятить. Ветер в очаге гуляет… Был бы Борон-бобо дома, не просила бы тебя. А он же теперь на государственной работе, и государство должно о его доме заботиться…

— Завтра привезу, — сказал бригадир, отводя взгляд. — К севу начали готовиться. Хлопот столько, что обо всем и не упомнишь. Извините, тетушка… Как Борон-бобо поживает? Скоро приедет?..

Разговаривая с бригадиром, старушка не заметила, что музыка в клубе смолкла. Из раскрытых настежь дверей выходила молодежь. С шутками, весело смеясь, расходилась по домам.

Анорхон-буви, распрощавшись с бригадиром, стала в сторонке. Напрягая подслеповатые глаза, оглядывала людей. Гульнару среди них не заметила. Наверно, проглядела. Потопталась еще с минуту на месте, все не решаясь уйти, надеясь, что увидит еще Гульнару. Но в клубе погасили свет. Потом вышел завклубом и повесил на дверь большущий замок.

Анорхон-буви тихонечко пошла домой. Боясь в темноте поскользнуться, придерживалась за дувал. Из-за туч выглянула круглая белая луна, и Анорхон-буви увидела впереди два силуэта. Парень и девушка медленно шли, взявшись за руки и вполголоса переговариваясь. Вот они громко рассмеялись, и старушка узнала Гульнару. А с ней, кажется, Раджаб. Ну конечно, он! Ускорила шаги, чтобы догнать их. Но вскоре приостановилась. Неловко сделалось, что может помешать им. А Гульнара вдруг оглянулась, узнала ее. Удивилась:

— Анорхон-буви? Так поздно гулять вышли?

Старушка приблизилась, посмеиваясь, заметила:

— В былые времена родители сердились, если дети поздно возвращались домой, а нынче дети дивятся, встретив вечером на улице старого человека.

— Гульнара была на репетиции. Я случайно встретил ее и решил проводить, — сказал смущенно Раджаб. — А вы тоже по делу куда-то ходили?

Старушка зашуршала в кармане письмом, зажатым в ладони, но не вынула его — раздумала и сказала, вздохнув:

— Ходила к бригадиру. Просила дров привезти. Ни поленца не осталось. В холоде сижу. А он, когда ни увижу, все завтра да завтра, только завтраками и кормит. Опять обещал завтра привезти. Да только его словам я теперь не верю…

Несколько минут шли молча. Раджаб нарушил тишину:

— Знаете, тетушка, я бы сам вам привез дров, да у нас пора сейчас такая… Окот начался. От овец и на час нельзя отлучиться. С Саттаром-ота днюем и ночуем в овчарне.

— Спасибо, сынок, — сказала Анорхон-буви, останавливаясь возле своей калитки. — Пусть бог поможет тебе добиться в жизни всего, чего захочешь. Пусть пошлет тебе красивую и добрую невесту. Счастливой дороги вам, дети.

— Бабушка, наш Анварчик собирался привезти вам дров. До сих пор не привез, значит? Вот я ему задам… — сказала Гульнара.

По воскресеньям ертешарские ребятишки почти весь день проводят на канале. Вернее, это был теперь не канал, а самый настоящий каток. Высокие берега канала задерживают ветер. Пусть он сколько хочет злится вверху, гнет, ломает деревья, что густо растут вдоль берега, — внизу, в самом русле канала, спокойно и тихо. Анвар с Энвером сами смастерили себе деревянные коньки, которые скользят по шершавому льду нисколько не хуже фабричных. Можно кататься далеко-далеко, как по широкой прямой улице.

Анвар разбежался и помчался по катку. Только концы шарфа развевались позади, словно крылья. Энвер несся вторым, а за ними и все остальные ребята.

Вдруг Анвар резко остановился, из-под его коньков, искрясь, разлетелась снежная пыль. Энвер с разгону налетел на него, и оба шлепнулись на лед. Через секунду на этом месте выросла куча мала. Визг и смех!..

Когда все разбежались, Энвер подал приятелю руку, помог подняться.

— Что же ты? — упрекнул его, отряхивая с себя снег.

— Вспомнил! — сказал Анвар, отплевываясь. Подобрал шапку, шлепнув ею о колено, напялил на голову. — Вспомнил и хотел тебе сказать. А у тебя тормозов нет?.. Коленку из-за тебя расшиб.

— Что ты вспомнил?

— Помнишь, Бозор-ака сказал, что должна прибыть комиссия?

— Ну и что же?

— Идем со мной!

Анвар уже отвязал коньки и стал карабкаться по откосу. Быстро зашагал к тропинке. Энвер еле поспевал за ним.

— Куда ты меня ведешь? — недоумевал он.

— В колхозный радиоузел! — бросил Анвар через плечо. — Там сейчас Шариф. Он каждый день, как только выпадет свободный час, бежит туда…

— Зачем он тебе?

— Пусть послужит доброму делу! Мы же кличку ему не приклеили…

— Он тогда нас здорово выручил, — напомнил Энвер.

— Дедушка говорит: «Если ты сломал деревце, посади два; если совершил дурной поступок, дважды сделай доброе дело». Так что Шариф еще у нас в долгу. Сейчас посмотрим, можно с ним дружить или нет.

— Ничего не понимаю! — всплеснул руками Энвер.

— Сейчас поймешь.

Шариф и в самом деле оказался в радиоузле. Один. Сидя у небольшого столика, приставленного к окну, копался в небольшом ящике, внутри которого поблескивали какие-то склянки и торчали во все стороны концы разноцветных проводов. Он был так увлечен своим занятием, что не слышал, как отворилась дверь.

— Здорово! — приветствовал его Анвар, хотя они и виделись сегодня в школе.

Шариф вздрогнул, уставился на ребят широко раскрытыми от удивления глазами.

— Что ты делаешь? — спросил Энвер, кивнув на стол, загроможденный инструментами, мотками проволоки, какими-то лампочками разных форм и размеров.

— Да так… Пустяк… Телевизор мастерю… — ответил Шариф.

— Са-ам?.. — удивился Анвар и, приблизившись к столу, заглянул внутрь ящика.

— Он еще не закончен, — пояснил Шариф. — Когда будет готов, я выпилю из фанеры орнамент и наклею на футляр, а потом отполирую. Будет очень красиво… Наш радист мне дает детали…

— И говорить будет? — с сомнением спросил Анвар.

— А как же!

— И свет будет видно? Как в настоящем?

— А это и будет настоящий. Может быть, даже чуть-чуть получше, — сказал Шариф. Потом, в упор поглядев на Анвара, перевел взгляд на Энвера и быстро спросил: — Зачем пришли?

В последнее время Шариф почти не показывался на улице. Только в школе его и видели. На каток и то не ходит. Да и в кино редко бывает… Оказывается, вот чем он занят.

— А зачем ты это делаешь? — поинтересовался Энвер.

— Хочу и делаю, вам-то что?

— Не ссориться же мы к тебе пришли. Что ты нервный такой! — сказал Анвар.

— Сами вы нервные! Не желаете со мной водиться — и не надо, обойдусь!

— Что ж, дело твое, — пожав плечами, сказал Анвар и повернулся к двери, чтобы уйти. — А мы к тебе было по делу…

— По какому делу? — быстро спросил Шариф. Было видно, что он совсем не хочет, чтобы ребята ушли.

Анвар возвратился к столу и начал что-то торопливо писать на клочке бумажки. Закончив, внимательно прочитал, зачеркнул строчку, что-то исправил. И протянул Шарифу:

— Надо передать по радио это объявление.

Прочитав записку, Шариф усмехнулся, отрицательно покачал головой.

— Липа, — сказал он, возвращая Анвару листок.

— Липа?! А в липовых передовиках в страду тебе приятно было ходить? — вспыхнул Анвар, вплотную подступая к Шарифу.

Энвер встал между ними, растолкал их в разные стороны.

Шариф потупился и покраснел, как помидор. Вдруг встряхнул головой и резко сказал:

— Сами же срамили меня, а теперь… Хотите, чтобы я опять?..

— «Сами, сами»! — передразнил его Анвар. — А ты знаешь, для чего это нужно? Для доброго дела!

И он рассказал о том, что старушка Анорхон-буви уже неделю сидит без топлива, а это объявление, по его мнению, окажет им хорошую услугу.

Шариф выслушал Анвара и еле приметно улыбнулся:

— Гм, надо же… странное совпадение… Очень странное́… Я тоже свой телевизор собирался подарить Борону-бобо и Анорхон-буви… Летом, когда я был у них на бахче, они жаловались, что рядом с ними нет ни детей, ни внучат и что им скучно жить одним на белом свете… Когда закончу, — Шариф кивнул на замысловатый ящик, — они будут смотреть мой телевизор и им не будет скучно… Ладно, давайте записку. Попробую успеть до прихода радиста…

Анвар и Энвер шли по улице и гадали: сдержит Шариф свое слово или нет.

Вдруг в репродукторе, висящем на столбе, запищало, захрипело. Послышалось даже — или, может, почудилось? — как где-то кто-то откашливается. Затем зазвучал низкий и торжественный голос Шарифа:

«Внимание, внимание! Говорит колхозный радиоузел! Слушайте экстренное сообщение. Сегодня утром в наш колхоз прибыла комиссия из областного центра. Она уже побывала в ряде бригад. Комиссия проверила ход подготовки участков к весеннему севу и… интересовалась бытом колхозников. Оказалось, что в некоторых бригадах неблагополучно обстоит дело с завозом в местные магазины керосина, мыла, хлеба, сахара и других товаров. Колхозники вынуждены затрачивать массу времени, отправляясь за этими покупками в райцентр. А семьи некоторых колхозников не обеспечены даже топливом… — Шариф кашлянул, шмыгнул носом. Видать, не легко ему было справиться с таким делом. — Бригадирам названных участков на заседании правления колхоза будет объявлен строгий выговор, и будет рассматриваться вопрос о целесообразности пребывания их на этой должности…»

— Я не могу уразуметь, откуда возьмется тепло в доме Анорхон-буви после нашей проделки? — задумчиво проговорил Энвер.

— А вот увидишь… — хитро прищурился Анвар. — Лишь бы Бозор-ака поверил сообщению. — Он слепил снежок и бросил в стайку воробьев, копошащихся в мусоре посреди дороги.

«Повторяю!.. Внимание, внимание!.. Говорит колхозный радиоузел…» — неслось из репродуктора.

Впереди за приземистой и длинной кирпичной постройкой, где помещались колхозные мастерские и кузница, послышался рокот и почихивание грузовика. Анвар схватил Энвера за руку и повлек к арыку. Они спрыгнули на дно канавы и пригнулись.

Стремительно выскочив из-за мастерских, полуторка круто свернула на дорогу, ведущую на центральный участок. Из-под колес машины с истошным кудахтаньем разлетелись чьи-то куры. Машина пронеслась, подпрыгивая на колдобинах и обдав ребят желтой кашицей талого снега. За баранкой сидел Абдулла-юлдузча. Сменил он наконец свою арбу на полуторку. Хоть и ветхая, но все же машина! Абдулла-юлдузча любит ее, словно живую. Не меньше, чем свою лошадь любит. Каждый день моет, подкручивает гайки. А еще мальчишек любит катать, за это мальчишки тоже в нем души не чают.

Справа от водителя сидел Бозор-ока.

— Все-таки нашлось время поехать за дровами, — усмехнулся Энвер и запустил вслед полуторке снежок.

Вернувшись из школы, Анвар настороженно поглядывал на мать, гадая, знает ли она об их вчерашней проделке. Пока она разогревала шурпу, он нарубил дров и почистил стойло коровы. Он накладывал сор и навоз в плетеную одноколесную тачку и вывозил на огород, вываливал прямо на снег. Словом, сделал все, чтобы мать, узнав обо всем, не была с ним слишком строга.

Мать позвала Анвара обедать. Когда он вымыл руки, она подала ему чистое полотенце и ласково сказала:

— Молодец, сынок, с каждым днем ты взрослеешь, становишься хозяином в доме.

Она и себе налила шурпы и села напротив. Помешивая в касе деревянной ложкой, сказала:

— Ты слыхал, что Шариф натворил вчера?

Анвар чуть не поперхнулся, отложил ложку.

— Всех одурачил, — продолжала мать. — Люди поверили, что комиссия едет — улицы подмели, дома побелили. Удобрение, которое месяц бы возили на поле, за один день вывезли. Намучились, не знаю как. А оказалось, все — обман. Ну и попало же сегодня от отца Шарифу вашему. «Как ты посмел такое отчебучить?» — спрашивает у него отец. А он: «Захотелось по радио выступить. Радист мне никак не разрешал, все сам да сам. А тут остался один, не выдержал…» Ишь, диктор нашелся!..

Мать поела и ушла на работу. В маленькой кастрюле понесла обед Гульнаре. Гульнара уже второй день не уходит с фермы — дежурит около своей любимицы Пеструшки, которая вот-вот должна отелиться.

Анвар сел делать уроки.

Во дворе скрипнула калитка. Послышались неторопливые шаркающие шаги. В дверь постучали, и в комнату вошла Анорхон-буви.

— Проходите, бабушка, — пригласил Анвар радушно. — Мамы дома нет, но она скоро придет.

— Я Гульнару повидать хотела, — сказала Анорхон-буви, снимая с головы платок. — Хотела попросить, чтобы она письмецо черкнула моему старику…

— Давайте я напишу, бабушка, — предложил Анвар. — Пока чай закипит, я напишу…

Анвар выбежал в летнюю кухню, развел в очаге огонь, поставил чайдуш[9] и вернулся. Старушка сидела за сандалом и, полузакрыв глаза, еле заметно шевелила губами. Видно, сочиняла письмо. Анвар, стараясь не шуметь, осторожно сел напротив нее и, положив на столик лист бумаги, взял ручку. Старушка ласково улыбнулась, будто представила себе того, кому адресовала письмо.

— «Здравствуй, мой дорогой Борон…» — произнесла она тихо.

Анвар заскрипел пером.

— «Обо мне не беспокойся. Береги себя. Я живу хорошо. Вчера бригадир Бозор-ака, спасибо ему, привез мне целую машину саксаула. Горит, как уголь. Виновата я перед ним, ругала понапрасну. Все дрова сам перетаскал с машины и сложил. Упарился, бедняга… Теперь у меня в комнате тепло…»

Голос тетушки Анорхон звучит тихо, таинственно — будто теплый ветер шуршит по крыше. Теплый и ласковый, потому что в кишлак пожаловала весна. Сегодня Анвар сам видел, как она своим теплым дыханием отогревает землю. С берега арыка, где сошел, снег, поднимался пар. И прямо на глазах из-под земли пробивались тоненькие стрелки травы. Это по полям, будто в зеленых кавушах, бесшумно ступала весна.