Алиса в Заиголье

Глава III. «И в-девятых…»

Сиамские коты-близняшки давно уже превратились в точки на горизонте, но Алиса, не унывая, гналась за ними по песчаному взморью, теперь уже отнюдь не пустынному — оно вдруг наполнилось животными и птицами всевозможных видов. Такого разнообразия существ Алиса в жизни не видела, разве только в книжках с картинками да в зоопарке, «но в книжках, — рассуждала она на бегу, — на каждого зверя — по одной картинке, а в зоопарке — все сидят по клеткам». Единственное, что беспокоило Алису, — как бы её ненароком не раздавили в этакой толчее, а вспомнив стишок Пинг-Понга, она решила держаться подальше — в особенности от бегемотов.

Рядом с ней бежали чистик, сипуха, верблюд и дромадер. Разумеется, первых двух она друг от друга отличить не могла; что же до двух последних, Алиса сомневалась, кто из них кто.

— У верблюда, насколько я помню, два горба… Или это у дромадера? Какая путаница, — вздохнула она и попыталась вспомнить, чему ее учили в школе: — «Верблюд — корабль пустыни, у него две трубы». Нет, нет, я хотела сказать… Господи, ну почему у меня всё не так? Вроде бы и знаю, но всегда неточно, но вот что я точно знаю, — заключила она, — тот, который из них верблюд, прибыл сюда тем же путём, что и я. Где-то я читала, что верблюд, если очень постарается, может пролезть сквозь игольный глазок… Или там говорилось про ушко?

Она всё бежала и бежала. Над головой жужжала туча жуков: однако птицы почему-то не летели, а мчались по песку на своих двоих, и Алиса — уже не впервой — сделала вывод, что крылатые существа почему-то ужасно любят передвигаться пешком.

— Будь у меня крылья, — сказала она себе, — я бы только летала, я бы летала даже на самые короткие расстояния. «Прошу меня извинить, я должна отлучиться, — говорила бы я, — мне нужно слетать к галантерейщику на примерку!»

Так, грезя наяву, Алиса мчалась вперед, надеясь, что вместе с толпой животных в конце концов доберётся до выборов.

Всё вокруг было таким необычным, что она не слишком удивилась, краем глаза заметив среди песков поросший травой бугорок, а на нём — слона, вставшего на дыбы. Сначала она подумала, что слон танцует — он весь, от кончика хобота до кончика хвоста, ходил ходуном, но тут же сообразила, что он просто дрожит от страха. С того места, где Алиса стояла (а она, сами понимаете, остановилась, и передышка оказалась ей очень кстати), никак не удавалось разглядеть, чего слон так испугался. Тогда Алиса подошла поближе и увидела — Деревенского Мыша. Он возлежал на самодельном соломенном ложе и ухмылялся, явно довольный впечатлением, которое произвёл на беднягу слона. Алиса никогда бы не смогла безучастно пройти мимо испуганного дрожащего существа (даже если оно куда больше её самой), вот и сейчас она едва не закричала во весь голос, чтобы прогнать прочь наглого Деревенского Мыша, однако, вспомнив свою первую встречу с ним, решила, что повышать голос не стоит.

— Фи! — прошептала она чуть слышно.

Этого было более чем достаточно: её шёпот подействовал на Мыша сильнее трубного гласа целого стада слонов — он с испугу подпрыгнул, перевернулся в воздухе, заверещал:

— Спаси и памилуй!!! Апятъ эта камета! Щас рванет! — и пропал в облачке пыли.

Слон тем временем достал из хобота носовой платочек («точно как я — из рукава», — подумала Алиса) и старательно вытер со лба пот. Платок у него был красивый, шелковый, с изящно вышитым в уголке именем: С. ЕЛИФАНТ. Слона все ещё била легкая дрожь, но убедившись, что Деревенский Мыш исчез, он фыркнул ему вслед:

— Козявка, а туда же — солидных зверей задирает! Хулиган!

Алиса не знала, отчитать ей великана или утешить. Решила отчитать, но поласковей:

— Как тебе не стыдно? Такой большой, а испугался мышки!

Слон Елифант потупился.

— Неужели вы совсем не боитесь насекомых, а? — только и сказал он.

— Насекомых? — удивленно переспросила Алиса. — Если честно, то насекомых я не очень-то люблю. Но ведь мыши не насекомые.

— Это смотря какого вы сами размера, — заметил Елифант и трубно продул хобот в носовой платок (проще говоря, высморкался, только гораздо, гораздо громче, чем это делаем мы).

В тот же миг мимолетная буквашка прожужжала у самого Алисиного уха, и она в ужасе отшатнулась.

— Ну вот, видите! — сказал Слон, постепенно смелея.

Алиса успела уже выслушать столько всякой чепухи и несуразицы, что почти привыкла не удивляться, но всё-таки удивилась, услышав свой собственный поучающий голос:

— Даже если мышь для тебя так же мала, как для меня — жук, все равно мышь от жука отлична…

— …сказано! — протрубил Елифант, демонстративно засовывая платок обратно в хобот. — Отлично сказано! И давай не будем больше тратить на это время. В особенности потому…

Его прервал отдалённый вопль:

— Выборы! Выборы! Начинаем!

— Так-так! — воскликнул слон, качнув бивнями. (Алисе же послышалось угрожающее: Тык! Тык!) — Мы можем опоздать на прения. Поехали!

И не успела Алиса опомниться, как он, обхватив её хоботом, поднял с земли и усадил себе на спину. Ощущение было такое, будто её усадили на велосипед — не детский о трёх колесах, а двухколесный, да ещё и взрослый. «И не просто взрослый, а цирковой для взрослых слонов», — подумала Алиса и, чтобы не упасть, ухватилась обеими руками за огромные слоновьи уши, как за руль.

И Слон помчался.

Он мчался с такой скоростью, что ветер, бивший в лицо, не давал Алисе даже вдохнуть, и всё же она сумела выдохнуть:

— Куда мы едем?

— В Ай-да-Парк, — ответил Слон и пояснил: — Говорят, будто в городе Лондоне есть парк с похожим названием, а назван он так потому, что люди, собираясь его посетить, говорят: «Айда в Парк», а возвращаясь оттуда, качают головами и вздыхают: «Ай да Парк!» Официально же он именуется: «Детский Сад Политических Игр».

— И во что в этом Ай-да-Парке играют?

— В казаков-разбойников, разумеется, или в прятки, — проревел Слон и перешёл на галоп, так что им стало не до разговоров.

Теперь они мчались с такой скоростью, что гляди не гляди вокруг — всё равно ничего не поймёшь: земля смазалась, и по сторонам пролетали какие-то смутные пятна. Когда же Слон наконец остановился (а затормозил он так резко, что, не держись Алиса за уши, она бы кубарем скатилась по хоботу наземь), оказалось (и нечему тут удивляться), что песчаного взморья как не бывало. Вокруг простирался зелёный парк со сверкающими фонтанами и тенистыми дорожками, с удивительно прохладным на вид ручейком, который извивался среди лужаек, скользя в траве серебристой змейкой.

— Значит, это и есть Ай-да-Парк, — сказала себе Алиса. — Неужели и вправду придется играть в прятки? Ведь слону здесь вовсе негде спрятаться нее на виду.

Алиса очень надеялась, что не придется — она не любила играть в прятки.

— Потому что, когда я вожу, — объясняла она, — мне всё время кажется, будто я потеряла что-то и никак не могу найти — в этом нет ничего забавного, а когда я прячусь — ещё хуже, потому что мне не хочется, чтобы меня нашли, но не хочется и чтобы меня потеряли навсегда, так что в конце концов я сама начинаю теряться… потому что не знаю, чего же мне хочется. В дочки-матери играть куда приятней.

Но ни прятки, ни казаки-разбойники ей, похоже, не грозили, потому что Слон направился в дальний угол парка, где уже собрались почти все звери и птицы, расположившиеся полукругом. Но прежде чем прибывшие заняли свои места, было много топанья и шлепанья с места на место, много крику и хлопанья крыльями. Слон Елифант из-за своих габаритов вынужден был остаться в задних рядах, Алиса же со всей учтивостью, на какую была способна (главное, не наступить на кого-нибудь очень уж мелкого), пробилась сквозь толпу, чтобы посмотреть, ради чего собралась сюда вся эта почтенная публика.

На ящике из-под мыла, поджав одну лапу и обратившись клювом к собравшимся, стояла желтоперая тучная птица. В когтях она сжимала свернутый пергаментный свиток и нетерпеливо постукивала им по краю ящика. Алиса самым внимательным образом оглядела эту птицу, занимавшую место председателя, — таких она ещё не видела и очень хотела выяснить, как эта птица называется. Оглядела ещё разок — да вдруг и узнала.

— Ах, как видно, это — Эму!

(Посмотрите на картинку, и сами поймёте, как Алиса об этом узнала.)

— Очень, очень видный, очевидный Эму — писаный красавец, — проговорил за спиной у Алисы тоненький голосок, который на слове писаный как будто чуть-чуть утолщился.

Говоривший говорил курсивом — это Алиса сразу поняла, хотя, как это ей удалось, объяснить она не смогла бы, — просто всё прозвучало с каким-то странным иностранным акцентом, с каким-то изящным наклоном, без обычной прямолинейности и прямостоячести (очень надеюсь, что вы понятливей меня, потому что сам я ничего из сказанного не понял). В гуле толпы Алиса различила два выделявшихся голоса и какое-то странное пощелкивание; она обернулась.

Прямо у неё за спиной стояло пожилое китообразное в чёрной, пропитавшейся пылью профессорской мантии и академической шапочке с кисточкой; под одним плавником у него была зажата трость, под другим — толстая тетрадь в красном сафьяновом переплёте. А кисточку на профессорской шапочке подстригала некая личность, которую Алиса сразу же прозвала Цирюльником, и родом он был, конечно же, из Италии. («Я об этом сразу догадалась, — впоследствии объясняла Алиса своей сестре, — потому что курсив называют ещё италикой, разве я не права? Да и выглядел он как самый настоящий италиец».) Цирюльник был ростом вдвое меньше своего клиента, лицо имел белое-белое от пудры, волосы чёрные-чёрные и вьющиеся, а усы закрученные штопором и напомаженные. Что Алису удивило, так это ножницы, которыми Цирюльник подстригал профессорскую кисточку — вместо ножниц клацал челюстями маленький чешуйчатый Крокодильчик; вместо гребёнки была тысяченожка, а с плеча у Цирюльника небрежно свисал какой-то длинный и узкий Глубоководный Гад — «наверное, этот червь служит ремнем для правки опасной бритвы», — подумала Алиса, забыв удивиться нелепости всего зрелища в целом.

— Прошу прощения, — вежливо обратилась она к Цирюльнику. — Кажется, вы что-то сказали?

Ответил ей профессор.

— Не трудись понапрасну, — проговорил он, осторожно отстраняя Крокодильчика, — всё равно он не поймет, он изъясняется только на курсиве. Я бы мог ему перевести, но для этого надо изменить курс, поменять наклонение, избежав при этом падежа, произвести округление и пр., и пр., и на все потребуется немало времени.

— Никогда в жизни, — разинула рот Алиса, — я не встречала китов, тем более в профессорской мантии.

— Положение обязывает, — последовал ответ. — Я занимаю должность заместителя директора Высшей Китовой Школы. Да, я, кажется, забыл представиться: меня зовут Дэльфин (ударение, пожалуйста, на первый слог) Косаткинд. Потому что на самом деле я дельфин косатка, кровожаднейший из людоедов…

И хотя при этих словах лицо профессора озарилось самой милой, самой добродушной улыбкой, Алиса в ужасе отшатнулась.

— Дитя моё, я ведь сказал: «людоед»! «Детоед» или «девочкоед», согласись, звучит как-то не очень красиво, и я скорее умру с голоду, чем съем маленькую девочку. В этом отношении все косатки чрезвычайно щепетильны, а Косаткинды особенно. Не говоря уж о том, что я желаю, чтобы ты своими ушами услышала некий запрос, который я собираюсь вчинить председателю! А для этого ты должна быть жива, здорова и в отличной форме. Кстати, вопрос мой облачен в форму стихотворения, а стихотворная форма весьма отлична от прозаической, а уж профессорская или даже военная форма ей в подмётки не годится! Впрочем, не будем отвлекаться. Стихотворение называется: «Не было гвоздочка». Да ты, должно быть, его знаешь?

— Конечно, — с радостью подтвердила Алиса. — Я читала этот стишок, и не один раз. Поэтому вам вовсе не обязательно…

Но Дэльфина уже нельзя было остановить. Он стал в позу и продекламировал:

— «Не было гвоздочка… — трам-пам-пам… трампам-пам… — и король убит».

Гордо выпятив грудь, он застыл на некоторое время, как Памятник Поэту, после чего обратился к Алисе:

— Ну как, милочка, что ты об этом думаешь? Конечно, в этом опусе я кое-что опустил. («Да уж, хорошенькое опусщение», — подумала Алиса.) Зато осталась самая суть. Уверен, что Эму такой вопросик не по зубам.

Алиса была того же мнения, хотя и по иной причине: она точно знала, что птиц с зубами не бывает, но спорить не стала, лишь спросила:

— Скажите, пожалуйста, а что будут выбирать?

— Боже мой, понятия не имею, — ответил Дэльфин с легкой улыбкой.

Между тем Эму торжественно раскатал свиток (все сразу примолкли) и водрузил на свой костяной нос огромное пенсне (а стёкла у пенсне были такого размера, что через каждое из них приходилось смотреть в оба глаза — по очереди).

— Хм! — громко кашлянул председатель, призывая к тишине.

— Слушайте, слушайте! — тут же раздался голос из публики. К удивлению Алисы, оказалось, что голос принадлежит Крокодильчику.

Сердито глянув на нарушителя сначала через одно очко своего пенсне, потом через другое, оратор проорал:

— Друзья мо…

— Слушайте, слушайте! — снова крикнул Крокодильчик.

— Если он станет все время прерывать, — шепнула Алиса Дэльфину, — то и слушать будет нечего.

— Ничего не поделаешь, — ответил профессор, нежно глядя на крикуна, — после стрижки кисточек его любимейшее занятие — внимать разумным речам.

Эму попытался продолжить:

— Если мне будет позволено…

— Слушайте, слушайте! — прервал его Крокодильчик.

На этот раз чаша терпения Эму (интересно, видел ли кто-нибудь когда-нибудь эту самую чашу?) переполнилась, и, обернувшись к Цирюльнику, он очень строго произнес:

— Если ваш Крокодил хоть разок ещё крикнет, я ему так крякну, что от него не останется и клочка крокодиловой кожи на портмоне! Понятно?

— К сожалению, — заговорил Дэльфин, — Ваше э… э… Ваше Эмство, видите ли, Цирюльник, он — иностранец и понимает только курсив. Тем не менее я почту за честь перевести ему ваше любезное замечание, потому что сам я, видите ли, немножко в курсе и могу совершить краткий экскурс в историю курсива и рассмотреть его в разных ракурсах, однако боюсь, что при переводе может пострадать ваше э… э… эмущество — я имею в виду ваши словесные украшения. Тем не менее…

— Да перестаньте вы тем-не-мнить! — вскричал Эму.

Дэльфин явно собирался рассыпаться в еще более изящных извинениях в ответ на последнее замечание председателя, но передумал и приступил к переводу устного послания председателя Цирюльнику. После перевода, как вы понимаете, оно выглядело так:

— Если ваш Крокодил хоть разок ещё крикнет, я ему так крякну, что от него не останется и клочка крокодиловой кожи на портмоне! Понятно?

Поскольку напудренное лицо Цирюльника было и так бело — белее некуда, ему пришлось покраснеть не хуже красной девицы. Отвешивая смущённые поклоны в сторону Эму, он сдернул с плеча Глубоководного Гада, натуго обмотал им Крокодильчиковы челюсти и завязал морским узлом с изящным бантиком наверху.

«Так вот для чего существуют Гады, — подумала Алиса, — вовсе не для того, чтобы править на них опасные бритвы. Никогда бы не догадалась!»

Эму наконец приступил к своей речи. И только одна Алиса жалела о горькой участи Крокодильчика: разумеется, преступленье имело место, однако наказание казалось ей чрезмерным.

«Но хуже всех несчастному Гаду, — вздыхала про себя Алиса. — Уж он-то совсем ни в чём не виноват, а его взяли и завязали узлом — кому это может понравиться? Я бы с удовольствием его утешила, да только узел такой хитрый, такой путаный, что и не понять, где у бедняги начало, а где конец. Вот этот кончик наверняка начало, — продолжала она, потянувши за один из свободных хвостиков и разглядывая его. — Но головы тут что-то не видно, во всяком случае, ни глаз, ни рта. Значит, начало — на другом конце. Что же мне делать? Ведь его скрутили и спутали так, что мне век не распутать. И внутри у бедняги, наверное, тоже всё перепуталось!»

Алиса безуспешно пыталась хоть как-то ослабить узел, которым была стянута Крокодильчикова пасть, а из крокодильих очей выкатилась одна-единственная слезинка (может быть, слезинок было две — по одной на каждое око). Затем, убедившись, что опасные зубастые челюсти крепко обхвачены гадскими узами, Алиса принялась поглаживать узника, ласково приговаривая:

— Ну, хватит, хватит…

Однако Эму так грозно глянул на неё сквозь одно из своих очков, словно сказал: «Погоди, уж как хватит, так хватит — руку отхватит!», и Алисина рука сама отдёрнулась прочь.

— Он не стоит твоей жалости, — прошептал Дэльфин, — потому что у крокодила, как известно, и слёзы крокодиловы.

Эти слова показались Алисе не совсем лишёнными смысла, и она решила больше не отвлекаться от речи Эму.

«Наверное, у этой речи слишком быстрое течение», — подумала Алиса, потому что, как только прислушалась, сразу услышала:

— И в-девятых…

— Интересно, а что же было между «во-первых» и «в-восьмых»?

Однако, как она ни старалась, угнаться за председательской мыслью ей не удавалось. Мелькали Дефиниции, Аксиомы и Постулаты, а за ними какие-то Ротации и Фрустрации; несколько раз упоминались Капусталяция и Морковенция, вызывавшие в стане кроликов сильное волнение. Единственная соломинка, за которую она временами ухватывалась в этом потоке, были слова: «Друзья мои!» Услышав их, половина публики вскакивала и настораживала уши, зато другая половина почему-то принималась болтать или забивать козла. Однако стоило Эму, заломив шею, вскричать «Несчастные!», как всё менялось местами, и «друзья» переставали его слушать.

«Из чего следует, — сделала вывод Алиса, — что дружба с Эму — гарантия счастья».

Она всё ещё пыталась разобраться в «в-десятых», когда оратор закончил свою речь словами:

— …вот почему я рекомендую вам всем проголосовать за меня! — И проорал это так громко, что перья у птиц в первом ряду стали дыбом, как от порыва ветра, и те, что клевали носом, разом проснулись, а Пятнистая Поганка, хлопая крыльями, яростно набросилась на Алису:

— Не смей обвинять меня в том, что я спала! Я ни разу даже глаз не сомкнула! — хотя бедная Алиса ничего такого и не говорила.

Тем временем Эму скатал пергаментный свиток, после чего спросил, нет ли у кого вопросов. И сразу над собранием повисла могильная тишина, а некоторые из птиц даже спрятали голову под крыло. Вспомнив о том, что профессор Дэль-фин Косаткинд собирался кое-что, как он выразился, вчинить председателю, Алиса сперва со значением взглянула на Дэльфина, но это не подействовало, и тогда она тихонечко толкнула его в бок.

— Э-э-х! — довольно громко произнес профессор, и Алиса заподозрила, что он тоже малость соснул.

Однако, обнаружив, что на него обращены взоры всего собрания, профессор тут же вновь закрыл глаза, прижал один плавник ко лбу и застыл в позе мыслителя; наконец он произнес:

— Когда была битва при Гастингсе? А ну-ка, попробуйте ответить!

Это был вовсе не тот, стихотворный, вопрос, которого Алиса ждала. Однако он понравился ей даже больше.

— Гастингс — это, кажется, где-то в Англии? — спросил Эму, возмущенно топорща жёлтые перья. — Очень странный, очень подозрительный вопрос.

Алиса возликовала: Эму не ответит, и тогда она сможет блеснуть своими познаниями (совсем недавно ей попалась книжка про эту самую битву, книжка была мальчишечья, скучная — сплошные драки, но вот ведь — пригодилась).

Однако Эму ответил:

— Если уж господину профессору так необходимо знать, когда это было, пусть запишет в своей тетради, а я продиктую. Пишите: «десять»… Записали? Дальше: «шестьдесят шесть». Вот вам и ответ!

Раздались жидкие аплодисменты.

Алиса немножко огорчилась — ответ был правильный: 1066 год.

— Ничего подобного! — улыбнулся профессор. — Ответ неправильный: нет такого времени — «десять шестьдесят шесть».

— Ну, ладно, — вздохнул Эму, — если вам так угодно, то случилось это в одиннадцать часов и шесть минут. На самом деле битва должна была начаться ровно в одиннадцать, но король Гарольд, по прозвищу Недотёпа, ну, скажем так, малость к ней опоздал. Ещё вопросы есть?

Алиса довольно смутно представляла себе процедуру выборов, но вопрос Дэльфина явно не имел прямого отношения к делу, и она решила сама задать вопрос в лоб.

— Что вы нам пообещаете? — выкрикнула она, вспомнив, как взрослые, возмущаясь, говорят о каких-то предвыборных обещаниях.

Эму бросил на неё испепеляющий взгляд, такой, что любая другая девочка на её месте сгорела бы со стыда и от неё осталась бы лишь горстка пепла.

— Хм! Что я пообещаю? Ну, я пообещаю… я пообещаю… я пообещаю никогда не нарушать своих обещаний — вот что я пообещаю! Следующий вопрос!

Ответ Алису не вполне устроил — она просто его не поняла и поэтому продолжила:

— В таком случае за кого вы стоите?

— Я стою за Ы, — ответил Эму с вызовом, так, словно была задета его честь.

— У-у-у! — удивленно протянула Алиса, вытянув губы дудочкой; это заявление показалось ей самым любопытным из всего услышанного.

— А за У стоит Гну! — отчеканил Эму.

Алиса покрутила его слова в голове и пришла к выводу, что в них есть смысл.

«В конце концов, — размышляла она, — Ы — не хуже других. Немного туповата, это правда — попробуйте-ка пропеть слово „бы-ы-к“, — но что поделать, такой уж она уродилась. Бедная Ы… — Тут Алиса запнулась и поправилась: — Бедный Ы! Пожалеть его надо — ан нет: все его оттесняют, всегда держат на вторых ролях — ставят только в конец да в середку. Где это видано — заглавное Ы? А он… нет, оно…»

— Я с вами полностью согласен, — заявил Эму, словно прочёл её мысли. — Ы достойно лучшей участи. На этот случай у меня есть стихи.

И он прочитал:

— Благодарю вас, — вежливо сказала Алиса. — Необыкновенно интересные стихи!

— Надеюсь, вы нашли в них ответы на все вопросы, — самодовольно улыбнулся Эму.

— Да, почти, — вздохнула Алиса. — Смысл у этих стихов очень глубокий, но я до него почти докопалась. А если бы ещё отдать их в печать и потом почитать глазами, я почти уверена, всё стало бы на свои места.

— Сударыня! Поэзию следует почитать в любом виде! — припечатал Эму. — А что касается печати, то на этих стихах лежит печать гения, и никакой другой не надобно!

— Наверное, — смутилась Алиса, — этот гений — неизвестный.

— Неизвестный?! — вскричал Эму, привстав на цыпочки и выпятив грудь. — Да все эти Неизвестные, Бездомные, Бедные и Горемычные когтя ломаного не стоят! Потому что гениальный и всем известный автор сих стихов, сударыня, это — я!!!

Заявление председателя вызвало бурю негодования со стороны Деревенского Мыша, который заявил, что автор этого стихотворения именно он, Мыш. Потому что оно подписано «Неизвестным», а Неизвестный, как всем известно, это — Аноним. Между тем, продолжал Мыш, Аноним есть уменьшительное от Анонимыша, потому что первое, как минимум, на две буквы меньше второго. А то, что Анонимыш и есть он, Мыш, — это и Ежу понятно. (При этих словах Еж свернулся клубком и стал похож на утыканный иголками шар для игры в кегли, каковым на самом деле и был — правда, не здесь, а в Стране Чудес.)

— Тем более что никто, — продолжал Деревенский Мыш, — никто, кроме мыши, не смог бы написать столь вдохновенную оду мышам, как эта, впрочем, как и все другие, подписанные Анонимом. И пусть, кто может, докажет обратное!

Однако, поскольку Мыш заявил также, что он — автор «Полного собрания сочинений Шекспира», никто не принял его притязаний всерьёз.

После дебатов началось голосование и подсчёт голосов. Кандидат был один, и Алиса решила, что процедура много времени не займёт. Эму поднял маленький молоточек и прокричал:

— Кто больше?

Первой ответила Малая Поганка, следом за ней ёж, потом Аист, и так, один за другим, собравшиеся выкрикивали цифры, поднимая их всё выше и выше.

— Это похоже вовсе не на выборы, — сказала Алиса Дэльфину, — а скорее — на торги.

— Между тем и тем, дитя моё, разница небольшая, — рассмеялся профессор, пожав плечами, точнее, тем местом, где у него были бы плечи, если бы они у него были.

В конце концов, единственной «воздержавшейся» оказалась Алиса, и под строгим взглядом Эму она торопливо проголосовала так же, как остальные. Эму поднял молоточек и провозгласил:

— Продано — раз… Продано — два… Про… — тут он спохватился, смутился, поперхнулся и поправился: — Подано — раз!.. Подано — два!.. Единогласно!

Раздался стук молоточка, и в тот же миг все присутствующие, к изумлению Алисы, исчезли. Она одна осталась в Ай-да-Парке.