Алмазная королева

6

— Доброе утро, Татьяна Николаевна… Девять тридцать, как вы приказывали…

Угодливый голос горничной Кати, водворившейся в особняке Кропотиных одновременно с новой супругой бизнесмена, ворвался в сонное сознание Татьяны, прервав ночной кошмар.

Собственно, в прямом смысле слова кошмарным навязчивый сон, снившийся ей едва ли не через ночь, не был. Но осадок от него оставался пренеприятнейший! Да и кому понравится часами красться по нескончаемым, путаным, полутемным коридорам с колотящимся от страха сердцем, в полной уверенности, что где-то в этом лабиринте ее, Татьяну Монахову, поджидает неведомая опасность?

Женщина с трудом разлепила веки, и ее еще не отделавшийся от ночного видения взгляд выхватил круглое лицо горничной, стоявшей с самым покорным видом рядом с широченной супружеской кроватью. В руках Катя держала поднос с традиционным утренним кофе, к которому полагались слегка подсушенные, безвкусные хлебцы — числом две штуки. Весь последний год Татьяна вынуждена была соблюдать строжайшую диету: для сохранения фигуры одного фитнеса оказалось мало… Коварная штука — гены… Конечно, детей она, как ее мамаша, не рожала, 9днако унаследованная склонность к полноте, приметная лишь для нее самой, пусть робко, но в конце концов о себе заявила…

Сделав усилие, Татьяна заставила себя разомкнуть полностью густые темные ресницы и, хмуро глянув на горничную неожиданно темными для платиновой блондинки глазами, села среди подушек — с удовлетворением отметив, что в постели она одна: старый хрыч, как обычно, поднялся на рассвете и теперь, вероятно, умотал на свою фирму. Делать вид, что он там хозяин.

Мысль об этом невольно тронула ехидной улыбкой пухлые, все еще яркие и четко очерченные губы женщины, и она уже вполне благосклонно, приняв из Катиных рук поднос, отпустила горничную. Остатки сна улетучились как предрассветный туман под порывами ветра, и, потягивая кофе, Татьяна Николаевна Монахова, в супружестве Кропотина, слегка хмурясь время от времени, мысленно прикидывала планы на грядущий день.

День предстоял весьма плотный, можно сказать, до отказа забитый. Увы, единственным приятным событием в течение него обещало быть свидание с Юрием. Да и то омрачаемое в последний месяц мыслью, что на самом деле Старик, как с незапамятных времен называла она про себя генерала, давно догадался, какие отношения связывают его давнюю любовницу и его же собственного сына… Был вариант и похуже, который Татьяна старалась до поры до времени не принимать в расчет: что, если ее роман с Юрой запланирован самим Березиным, так же как был запланирован в свое время роман и брак со слюнтяем Кропотиным?..

Эта мысль изредка все же мелькала в ее голове и, тут же изгнанная, оставляла после себя мерзкий, противный холодок в душе, памятный Татьяне по тем годам, о которых она постаралась забыть. И которые периодически все же всплывали в ее цепкой, отточенной за годы общения с Валерием Андреевичем Березиным памяти — как это случилось и нынешним утром. Наверное, и мысль о напомнившей о себе наследственной полноте, а значит, о ее, Татьянином, возрасте, каким-то хитрым «подкожным» образом была связана как раз с проклятой памятью о прошлом.

Поставив поднос на половину кровати, принадлежавшую ее мужу, женщина выскользнула из-под одеяла и шагнула к огромному зеркальному шкафу-купе, занимавшему целиком одну из стен спальни. В который раз подумав о том, что шкаф этот следует выбросить, соединив вместо него спальню с соседней комнатой, превратив ту в гардеробную. Что вообще все здесь, в этом богатом, но безвкусном и неудобном особняке следует переделать, перекроить, перестроить… После того как их план осуществится полностью. Самое время его осуществить до конца, а Березин-старший между тем отчего-то тянет и тянет, не считаясь с тем, что терпению Татьяны тоже может наступить конец…

Женщина тряхнула пышными белокурыми волосами и замерла перед зеркалом, придирчиво вглядываясь в свое обнаженное тело. Спать обнаженной ее когда-то приучил Старик… Неужели… Неужели это было так давно?!

Истинного возраста Татьяны Николаевны Монаховой не знал никто, кроме Березина-старшего и ее самой, но в последние годы ей, перевалившей за третий десяток, все сложнее было поддерживать этот имидж вечно молодой, почти юной, хрупкой и нежной женщины-девочки.

Она родилась и выросла на берегу Камы — в городке, воспоминания о котором и по сей день заставляли Татьяну внутренне содрогаться. И было от чего. Даже в советские времена деревянный, разваливающийся городок, принадлежавший административно русской окраине Удмуртии, поражал своей убогостью на фоне сотен таких же районных и заштатных. Их домишко от соседних развалюх не отличался ничем: те же бревенчатые стены, оклеенные давно потерявшими первоначальный цвет, отстающими по углам обоями, ободранная, едва ли не образца пятидесятых, мебелишка, за окнами — палисадник с хилыми мальвами, сквозь которые просматривалась лишенная асфальта улица с расшатанными, дощатыми тротуарами и огромной, не просыхающей даже в жару лужей посередине.

Семья Монаховых тоже ничем не отличалась от обитающих по соседству: пьющий папаша, работающий в перерывах между запоями не пойми кем на маленькой местной пристани. Рано постаревшая в тяжких трудах по воспитанию троих дочерей мать. Татьяна была младшей, родившейся, как говаривала мамаша, «под завязку», когда старшая из сестер собиралась замуж, а средняя успела «заневеститься» — так это называлось в городке. К тому моменту, как Татьяна начала более-менее осознанно воспринимать окружающее, у старшей уже было двое сопливых ребятишек, чьи имена Монахова успешно позабыла за прошедшие годы, а вторая из сестер, так и не нашедшая себе жениха, превратилась в настоящую грымзу, постоянно ссорящуюся с матерью и однажды на глазах Татьяны избившую до «красной юшки» вусмерть пьяного папашу.

И городок, и дом, в котором она выросла, и родителей, и сестер она ненавидела всегда. Так ей, во всяком случае, казалось, что всегда. И всегда мечтала только об одном — сбежать отсюда, чтобы вся эта убогая жизнь с глаз долой на веки вечные… И чем старше, а заодно и красивее становилась девушка, тем сильнее крепла в ней эта ненависть. И решимость добиться для себя другой — красивой, богатой жизни. Ради которой она была готова на все. В самом деле — на все!

Но для начала следовало учиться не просто хорошо, а лучше всех, чтобы закончить школу с золотой медалью, а следовательно, по существующим в те годы правилам, поступить в институт, преодолев всего один экзамен — по будущей специальности… Вне всяких сомнений поступать она будет в Москве. Безусловно — в МГУ. Нет никаких сомнений — на романо-германский факультет. Еще в подростковом возрасте Татьяна пришла к убеждению, что по-настоящему красивая и благополучная жизнь возможна только в Москве и нигде больше. А владение английским — одно из обязательных условий успеха. Бог весть откуда взялось это убеждение у четырнадцатилетней девчонки, но оно было, оно и определило ее главную цель. А добиваться своего Татьяна умела — это выяснилось очень скоро.

«Англичанка» в их школе была столь же убога, как и остальные учителя, и навряд ли знала язык лучше, чем ее выпускники. Конечно, репетиторы в городке имелись, но оплачивать их Татьянина мать, во-первых, ни за что не стала бы, во-вторых, ей, уборщице местного ресторанчика, даже решись она на подобное «баловство», оплачивать дополнительные уроки было нечем: отец пил уже почти беспробудно, нигде не работал, поскольку с пристани его давно выгнали. Значит, позаботиться о себе предстояло самой. И Татьяна позаботилась.

Внимательно изучив объявления в местной газетенке, она отчеркнула два из имеющихся пяти: те, где репетиторство предлагалось мужчинами. И отправилась по адресам — якобы для консультации. Подходящим оказался второй из них, в котором указывался помимо адреса еще и телефон, что для их дыры считалось роскошью.

Дом, где жил преподаватель, производил впечатление, выражаясь местным наречием, «справного»: не такой кособокий, как соседние, с чисто вымытыми стеклами, высоким забором, выкрашенным голубой краской, с кнопкой звонка на воротах. Подивившись такому невиданному доселе удобству, Татьяна, не колеблясь, нажала кнопку — в полном соответствии с табличкой «Звонить» под ней. Спустя минуту за воротами раздались шаги, врезанная в них небольшая дверь распахнулась — и на девушку уставились слегка прищуренные светлые глаза мужчины с немного насмешливым лицом — вполне подходящего для ее затеи возраста «за тридцать». Одет он был в аккуратный новенький спортивный костюм.

— Здравствуйте, — Татьяна слегка покраснела и подняла на мужчину яркие глаза, так и светившиеся невинностью, — я по объявлению… Если вы Николай Григорьевич…

— Прошу… — Мужчина отстранился, впуская девушку с несколько ироничной галантностью. И она вошла.

Конечно, ей удалось договориться о том, что за уроки она будет платить не вперед, а в конце месяца. И то ли Татьяна действительно рассчитала все верно, то ли ей просто повезло наткнуться на своего Коленьку, заядлого холостяка, проживавшего в «справном доме» с матерью и младшим братом, только как раз месяц-то ей и понадобился, чтобы соблазнить Николая Григорьевича Рубцова, в итоге влюбившегося в нее слепо и неистово… Своего первого в жизни мужчину Татьяна забыла в тот миг, когда поезд, на который он же ее и посадил, довезя до задымленного, неуютного Ижевска на собственной раздолбанной тачке, отошел от перрона в сторону Москвы. Даже чувства благодарности за бесплатные занятия (какие же они бесплатные, если успел всласть попользоваться юным телом?!), за то, что билет до столицы купил на свои деньги, да и с собой деньжат на первое время дал, — в общем, никакого даже намека на благодарность в душе Татьяны к Коленьке не осталось.

Вместе с ним вычеркнула она раз и навсегда и свое убогое детство, и не менее убогое отрочество, и, конечно, проклятый городишко на вечно хмурой Каме, родителей и сестер. Впереди была совсем иная жизнь! И как ни странно — наверное, у Коленьки оказалась легкая рука, — эту самую иную жизнь ей удалось себе создать! Хотя был момент, когда казалось, что все летит в тартарары…

В заветный МГУ Татьяна поступила фактически вне конкурса, который в тот год был огромен. Во-первых, как девушка из далекой Удмуртии, она попадала в тот самый процент «нацменьшинств», который считался обязательным для каждого потока — это тогда строго контролировалось: дружба народов и прочее в том же духе. Во-вторых, золотая медаль. Ну и конечно, в-третьих: язык она действительно знала, кроме того из всех абитуриентов у Татьяны было едва ли не самое лучшее произношение — спасибо Коленькиным зарубежным пластинкам, которые по его настоянию слушала часами, затем проговаривая чистейшие английские тексты, звучавшие на них. В первые же дни, когда начались занятия, Татьяна присмотрела себе подружку. На фоне даже столичной части однокурсников Элла выделялась не только внешностью (в основном за счет дорогих и явно не наших тряпок), но и манерами, которым — Татьяна это поняла моментально — стоило поучиться. Ради достижения своей цели девушка способна была и поунижаться для начала перед этой «штучкой», поскольку не сомневалась: ни одна девица на свете, даже такая заносчивая, как Элла, не в состоянии устоять перед грубой лестью и «искренним» восторгом. Их Татьяна продемонстрировала ей в первые же дни знакомства. Элла и не устояла, хотя откровенной дурой не была, к тому же повидала на своем веку предостаточно, пожив за границей с отцом, сотрудником советского посольства в Штатах, целых десять лет из своих семнадцати. Но кому, как не провинциальной девчонке, можно продемонстрировать все то, чем старых подружек, закончивших с ней престижную спецшколу, не удивишь? Роскошную квартиру в центре, невиданного в Союзе красного цвета холодильник и прочие чудо-приборы, вывезенные из-за бугра? Не говоря уж о шикарных тряпках, классных записях, звучавших на полную мощь из музыкального центра (еще одно чудо техники!), отцовской машине редкостной иностранной марки и прочего, и прочего, и прочего…

И Татьяна не обманула ожиданий своей «повелительницы», исправно и даже искренне ахая, охая, восторгаясь… Всей душой она ненавидела эту стервозу, которая и мизинчиком не шевельнула, чтобы обрести все это богатство, — всего лишь родилась в нужное время в нужном месте. Ну ничего, ее время еще придет, и тогда она уж постарается — растопчет эту избалованную дрянь так, что и мокрого места от «людоедки Эллочки» не останется!..

Ее время наступило спустя два года, в самом конце второго курса, когда подружка наконец смилостивилась и пригласила Татьяну на свой день рождения вместе со «взрослыми» гостями. К тому моменту Монахова держалась из последних сил в ожидании звездного часа. Стипендии хватало, как ни экономь, от силы на неделю — ведь надо было еще хоть как-то одеваться, не все же время ходить в Элкиных обносках, которые та милостиво презентовала подружке время от времени. Приходилось подрабатывать по вечерам в том же универе уборщицей, что вовсе не добавляло Татьяне красоты и радости.

Да, она могла к тому моменту обзавестись если и не богатым, то хотя бы состоятельным по советским меркам любовником: мужчины ее замечали, не то что сопляки студенты, даже преподаватели пытались ухаживать за красивой, стройной, но абсолютно неприступной девушкой. Однако Татьяна умела принимать решения, а главное — выполнять их. Она и раньше отлично знала, что только мужчины могут помочь ей в осуществлении заветной мечты о роскошной жизни — такой, которой Элкина жизнь и в подметки не годится. Но, познакомившись с Элкой, войдя в качестве доверенной подружки в ее дом, Татьяна быстро поняла, что расплывчатые мечтания отрочества — пустяк, ерунда по сравнению с тем, чего следует хотеть на самом деле… Да, ей нужен был мужчина, муж! Но какой? Уж никак не из тех, что окружали девушку в университете! Пусть старый, пусть даже страшный (в любовь и прочие «сопли-вопли» она не верила категорически), но избранник должен быть куда выше всех, кого она знала. И Татьяна готова была полы мыть у Элки, чтобы та наконец ввела ее в свою, еще школьную, компанию, сплошь состоявшую из «сыночков» и «дочек». Не вводила, гадюка! Словно предчувствуя, что лишится таким образом своей покорной поклонницы.

Знала бы она, что именно этим-то и рискует, пригласив «дурочку Монахову» на свой день рождения! Ведь и пригласила-то исключительно для того, чтобы окончательно не сдохнуть с тоски среди папашиных гостей и их спутниц — маменькиных приятельниц! И посадила ее возле себя, чтобы была возможность шепоточком посплетничать с Танькой, слушавшей ее всегда с разинутым ртом… Хоть так поразвлечься! Ну а то, что по другую сторону от Монаховой сидел старинный отцовский приятель, кажется, какой-то мент, — на это Элла и вовсе не обратила внимания. Как выяснилось очень скоро — совершенно напрасно!

В пробку Татьяна попала неожиданно для себя, поскольку час пик к тому моменту по любым прикидкам должен был миновать. Однако что-то стряслось на Киевской, отчего при въезде на вокзальную площадь собралось непробиваемое количество машин. Татьяна, задумавшаяся о своем, заметила, что происходит, поздновато, только-только проскочив Второй Брянский. И теперь единственное, что оставалось, — смириться с неизбежным опозданием на встречу со Стариком, важную не столько для него, сколько для нее: Монахова решила наконец поставить перед ним вопрос о не выполненных пока что генералом обещаниях…

Старик в последние годы стал не в меру хамоват, — зарвался, скотина… Вряд ли даже выслушает причины опоздания. Значит, разговор сорвется!..

Татьяна в бессильной досаде ударила по рулю сжатым кулачком: ну почему, почему она вовремя не свернула хотя бы в правый ряд?! Тогда можно было бы заглушить движок, оставить машину где стоит, добраться пешком до метро. Она бы уложилась — ну разве что опоздание свелось бы к каким-то несущественным минутам! А теперь… Татьяна невольно глянула направо и слегка вздрогнула.

Рядом с ней, крыло в крыло, стоял в точности такой же серебристый «лексус», как и ее собственный. Водительское стекло было опущено, из машины слышалась негромкая приятная музыка, — кажется, одна из старых записей Стинга. За рулем вальяжно развалился молодой мужик приметной внешности: худощавое лицо с выдающимся «клювистым» носом, пышная рыжая шевелюра, сонный взгляд человека, который, в отличие от нее, никуда не спешит.

Татьяна колебалась недолго. Опустив стекло пассажирской дверцы своего «лексуса», она, недолго думая, окликнула товарища по несчастью:

— Эй, коллега… Привет! — И улыбнулась слегка вздрогнувшему от неожиданности соседу одной из самых безотказных своих улыбок, демонстрирующих в полном великолепии ее безупречные зубки.

Сонный взгляд «коллеги» переместился из того «никуда», в которое до этого был устремлен, на Татьяну. И та с удовлетворением отметила моментально вспыхнувшую в прозрачно-серых глазах владельца близнеца-«лексуса» искорку восхищенного интереса: так, и только так, должен был реагировать на нее любой нормальный мужчина! Сосед по пробке, к счастью, оказался нормальным. Сейчас ведь напороться на какого-нибудь «голубого» — как нечего делать! Значит, повезло.

— Послушайте, — Татьяна ловко переместилась на пассажирское сиденье — поближе к своему собеседнику, — вы не могли бы меня выручить?.. У меня важнейшая встреча, потом еще одна, тоже очень важная, и я уже опаздываю…

— Весь к вашим услугам, — лицо рыжего осветила обаятельная улыбка, — но… чем же я могу вам помочь? Как видите, я и сам в том же положении…

— Немного не в том, — мягко возразила Татьяна. — Вы же в крайнем ряду, в отличие от меня! И если куда-то спешите…

— Не сказал бы, что я куда-то спешу, — вставил собеседник, — еду домой из-за города — всего-то…

— Очень хорошо, значит, вы согласны?

— Согласен — на что? — Брови рыжего приподнялись от удивления.

«Вот тупица!» — раздраженно подумала Татьяна, улыбнувшись при этом еще ласковее, хотя этот обмен улыбочками успел ей надоесть.

— Я понимаю, звучит дико, но у меня и правда пожарная ситуация… Дело в том, что я хотела вас попросить… Не могу же я, устремившись в метро, оставить машину в этом ряду? Ну вы понимаете, непременно найдется персонаж, который вызовет эвакуатор…

— Вы что же, — сообразил наконец ее собеседник, — хотите, чтобы я пересел в вашу машину?!

— Ну сами подумайте, — нервно хихикнула Татьяна, — ваше авто я видела, номера, надеюсь, у вас нефальшивые… Конечно, хорошо бы при этом глянуть и на ваши документы… — Голос Монаховой стал жалобно-просительным. — Правда, я и так вижу, что вы вполне приличный господин, но…

«Приличный господин» тряхнул рыжей шевелюрой и заразительно расхохотался:

— Ну и ну! И до чего ж вы, женщины, изобретательны! Лично мне в жизни бы не пришло в голову ничего похожего!

Он посмотрел на Татьяну с уважением и, снова расхохотавшись, полез во внутренний карман пиджака:

— Мое водительское удостоверение… Документы на Машину тоже могу показать… Устроит?

— Удостоверения достаточно! — просияла Татьяна. — Номер вашего «лексуса» и так запомню, у меня хорошая память, не сомневайтесь. И спасибо вам огромное… господин… господин Грязнов! — Она бросила на водительские права, протянутые ей, короткий, но внимательный взгляд.

— Вы удивительная женщина! — воскликнул Денис. — Но так мне почему-то и не представились… Кому я, по-вашему, должен докладывать, где именно припаркована машина?

— Ох, простите! — Монахова повернулась к Денису. — Это все оттого, что я действительно спешу… Татьяна Кропотина, я переводчица, и, к слову сказать, неплохая… А вы?.. Вот, кстати, моя визитка, вечно я их куда-то деваю.

— У меня небольшой бизнес, — вполне искренне ответил Денис. — Удачи вам!

Он аккуратно положил в карман визитку и наблюдал за стройной фигуркой Монаховой, пока женщина не скрылась окончательно в толпе пешеходов.

Сев за руль, столь бездумно предоставленный ему Монаховой, Денис поднял тонированные стекла машины, не забыв при этом включить кондиционер.

Еще через три минуты, когда его ряд наконец медленно тронулся навстречу светофору, Грязнов, ловко маневрируя среди авто, припарковал вверенный ему «лексус», подивившись еще раз про себя Татьяниной безалаберности: оставить такую машину на чужого дядьку, случайного знакомого… Может, эта дамочка сумасшедшая?.. Или впрямь от встречи, на которую так спешит и куда ее, увы, так и не удалось «проводить» Денису, зависит нечто столь важное, что дорогая иномарка по сравнению с этим — сущий пустяк?..

Вернувшись за свой родной руль, Денис извлек из бардачка мобильный и набрал номер Турецкого:

— Дядь Сань? Это я! Тут вот какая история…

Его доклад Турецкому занял не более пяти минут, завершившись комментарием все на ту же тему:

— Либо она ненормальная, дядь Сань, либо встреча суперважная… Черт бы побрал эти пробки!

— Надеюсь, «жучок» ты ей навесил? — Эмоции Дениса Александр Борисович проигнорировал.

— А то! — обиженно ответил Грязнов-младший. — И «маячок» на всякий случай тоже… Все равно полный идиотизм… Так глупо засветиться, да еще не по своей вине!

— Уймись, — посоветовал Турецкий. — Приставишь к мадам Филю. А данная ситуация нам еще пригодится, и не раз… Кстати, тебе не кажется, что дамочка двигала в сторону Смоленской?

— Черт… Вы хотите сказать, у нее свидание с нашим генералом, да еще непосредственно на месте его работы?

— Скорее — где-то рядом с его управлением, там же кафешек хренова туча… Звони Филе, или кто там у тебя поближе… Глядишь, повезет!

В трубке послышался щелчок, означающий конец связи.

— Как же я сам не сообразил? — пробормотал Денис, хмуро глядя на телефон. Однако предаваться самобичеванию времени не было, и он тут же начал набирать телефон «Глории», моля Бога, чтобы предположение Турецкого оказалось верным. А если нет… Что ж, рано или поздно Татьяна Монахова здесь объявится, рядом со своим «лексусом», припаркованным там, где они и договорились. Телефон он у нее выпросил, а на всякий случай, для правдоподобности, обменял его на собственную визитку — с телефонными номерами, дозвониться по которым пока что не удавалось никому.