Амазонка пустыни

I

Иван Павлович Токарев, начальник Кольджатского поста, только что окончил вечерние занятия с казаками, обошел конюшни и помещения, осмотрел, чисто ли подметен двор, сделал дневальному замечание за валяющую-ся солому и конский помет — он требовал на своем ма-леньком посту идеальную чистоту, «как на военном ко-рабле», — и прошел на веранду домика, обращенную на восток. Сибирский казак, его денщик, принес ему на стол большой чайник с кипятком, маленький чайник с чаем, громадную чашку с аляповатой надписью золотом по си-нему полю «Пей другую» и бутылку рома, и Иван Павло-вич принялся за свое любимое вечернее занятое — беско-нечное чаепитие со специальными сибирскими сухарями, которые ему готовил его же денщик — Запевалов.

Он любил эти часы умирания дня в дикой и нелюди-мой природе Центральной Азии. Любил звенящую тиши-ну гор, где каждый звук слышен издалека и кажется таким отчетливым. Любил часами созерцать бесконечную доли-ну реки Текеса, поросшую камышами и кустарниками и кажущуюся с этих высот широкой темно-зеленой лен-той, уходящую к другим, менее высоким горам, позла-щенным лучами вечернего солнца. Он любил эти дикие пики гор, причудливые скалы, имеющие вид то каких-то великанов, то развалин старинных замков с башнями и зубчатыми стенами, любил крутые скаты Алатауского хребта, по которым шумно неслась холодная ледяная Кольджатка, рассыпаясь в пену и пыль, любил ее моно-тонный шум в жаркие летние дни, когда ледник сильнее таял и тысячами капель и ручьев пополнял непокорную Кольджатку… Любил Иван Павлович и своих угрюмых и молчаливых сибирских казаков, положительных и серь-езных, и их маленьких мохнатых лошадок. Но больше всего любил свое одиночество, самостоятельность и неза-висимость ни от кого.

Здесь, у подножия величайшей горы в мире Хан-Тен-гри, называемой киргизами Божьим троном, на высоте двух с половиной верст от уровня моря, Иван Павлович чувствовал себя как-то лучше, возвышеннее, чувствовал себя особенным, не земным человеком.

Служба была не тяжелая, но томительно-скучная. Стерегли китайскую границу, к которой спускалась кру-тая, заброшенная каменьями, труднопроходимая тропа. По ту сторону границы стояла белая, квадратная в осно-вании, высокая глинобитная башня с зубцами — сторо-жевой китайский пост, в котором должно было поме-щаться двадцать человек китайских солдат, но китайцы караула не держали, и жил там только хромой на одну ногу старый китаец, сторож поста.

Ивану Павловичу было лет под тридцать. Был он высок ростом, статен и строен, как настоящий горный охотник. У него были густые русые, слегка вьющиеся во-лосы, загорелое лицо с тонким прямым носом, с русыми небольшими усами, не скрадывавшими красиво очерчен-ных губ. Бороду он брил, и энергичный подбородок кра-сиво выделялся от тонкой, юношеской, темной от загара шеи.

Были какие-то причины, по которым он не любил и избегал женщин. Когда весной по Кольджатской дороге проходили киргизы на «летовку», на обширные плоскогорья Терскей-Алатау, он не любовался хорошенькими, раз-ряженными в синие, желтые и красные цвета, в ярко горя-щих монисто молоденькими киргизками, не посылал им комплиментов на киргизском языке и не ездил потом в да-лекие кочевья, чтобы слушать их унылые песни и чувство-вать подле себя женщину, полную первобытной прелести. Его не видали также никогда спускающимся в дунганский поселок, где темные дунганки в длинных белых одеждах носили на плечах глиняные кувшины, поддерживая их классическим изгибом руки.

Он занимался охотой, искал в неизведанных горах зо-лото и драгоценные камни и жил, обожая природу и тща-тельно охраняя свое одиночество.

Его домик начальника поста был казенной глинобит-ной постройкой, устроенной инженерным ведомством со всеми претензиями и неудобствами казенной постройки.

Вдоль всего дома шла веранда с решеткой. Если бы эту веранду можно было обвить виноградом, плющом или хмелем, то она доставила бы много радости, но так как на каменьях Кольджата ничего не росло, она стояла голая, доступная всем ветрам, и зимой сплошь забивалась снегом. Посередине были двери, ведшие в сквозной кори-дорчик. Этим коридором дом разделялся на две самосто-ятельные квартиры, каждая из двух комнат, так как пред-полагалось, что на посту будет два офицера. Теперь вто-рая половина была скудно омеблирована на полковые средства на случай приезда «начальства».

Иван Павлович жил в левой половине домика. Здесь у него был уютный кабинет, устланный пестрыми ковра-ми из Аксу, со стенами, покрытыми коврами и киргизски-ми вышивками. На них в красивом порядке висели: отде-ланная в мореный кавказский орех трехлинейная русская винтовка, трехстволка Зауера, нижний ствол нарезной под пулю, и легкая 20-го калибра двустволка без курков отличной английской работы. Между ружьями висели патронташи, кинжалы, ножи, принадлежности конского убора.

У этой стены стоял диван, сделанный из низких ящи-ков, на которые был положен набитый шерстью мешок, и все это было покрыто тяжелым ковром. Подушки и му-таки дополняли устройство. Большой письменный стол был более завален принадлежностями охоты, нежели пись-ма. Тут были весы, мерки для пороха и дроби, приборы для делания патронов и коробочки с капсюлями. На про-тивоположной от дивана стене был большой книжный шкаф с книгами по зоологии, минералогии, описаниями путешествий и т. п. Беллетристика почти отсутствовала.

Соседняя, меньшая по размерам комната служила спальней. Вместо ковров в ней были постланы бараньи, медвежьи и козьи шкуры. У походной койки лежала гро-мадная тигровая шкура, трофей самого Ивана Павлови-ча, ездившего для этого на две недели к озеру Балхаш в поросшие густым камышом плавни реки Или. Простой умывальник и аккуратно развешанные по стене платья да офицерский сундук с бельем, на котором лежало седло, дополняли обстановку.

На веранде, по случаю весеннего времени, стоял обе-денный стол, два венских стула и плетеный соломенный лонгшез, оставленный здесь приезжавшими на охоту не-сколько месяцев тому назад англичанами.

В правой половине домика, в большой комнате, бы-ла устроена спальная для приезжающих. Здесь стояла хо-рошая железная койка с пружинным матрацем, у окна большой стол с пришпиленным к нему кнопками клякс-папиром, накрытый от пыли старыми пожелтевшими га-зетами, и в углу простой, крашенный черной краской шкаф для платьев. На полу вместо ковров были протяну-ты поверх прибитых для тепла барданок дунганские тканые циновки. Соседняя маленькая комната была пуста и служила для Ивана Павловича кладовой для патронов, консервов, запасов рома, сухарей и печенья.

Всюду была образцовая чистота. Стекла окон были вымыты, пыль обметена, а постель с подушками и сло-женным пуховым одеялом была накрыта чехлом из холста.

Кухня, помещение для денщика, сараи, конюшня, баня и другие хозяйственные помещения находились в от-дельных, не инженерного ведомства, а самодельных постройках, тяжелых, неуклюжих, нелепо свалянных из зем-ли с соломой, кривых и косых, не включенных в общую ограду. Они лепились одни выше, другие ниже главного домика на небольшом горном плато, обрывавшемся от-весными скалами к реке Кольджатке, а за ней к долине Текеса.

Веранда домика одним краем подходила к обрыву, и с нее-то и открывался тот чудный вид на необъятный простор таинственной, малоисследованной Центральной Азии, которым так любил любоваться и вечером, и утром Иван Павлович…

Большая чашка с надписью «Пей другую» допита маленькими глотками… Влитый в нее ром оставил прият-ное вкусовое ощущение во рту и разбудил неясные мысли и мечты, проносившиеся под маленьким шумом легкого хмеля.

Иван Павлович уютно протянулся на лонгшезе и ус-тремил взгляд в Текесскую долину. Глазами мечты он видел то, чего не было, он бродил в густом кустарнике и камышах реки, он вспугивал стайки золотистых фаза-нов, сгонял уток и диких гусей. Мысль его устремлялась в пестрое Аксу, таинственный подземный Турфан, где люди, чтобы спастись от жары, устроили город под зем-лей, ему чудилось, что он видит за снеговой полосой Ала-тауских гор еще более высокую, сверкающую ледниками цепь Гималаев и Индию…

Внизу дунгане прогнали стадо баранов и коз, и блея-ние овец, крики дунган и лай собак, отчетливо слышные наверху, стихли и замерли, и вечерняя торжественная ти-шина вместе с надвигающимся холодом от морозного ды-хания ледников начала охватывать Кольджатский пост.

Вдруг чуткое, охотничье ухо Ивана Павловича уло-вило по ту сторону веранды на Джаркентской дороге по-громыхивание военной двуколки и топот конских ног. Было слышно, как маленькие камушки обрывались и ка-тились вниз с узкой дороги, как скрипели они под подко-вами и шелестели под ободом колеса.

Никто не должен был приехать теперь на Кольджат-ский пост. Командир бригады был на нем всего неделю тому назад и проехал в Джаркент, где теперь разгар весен-них смотров и скачек. Командир полка устраивал лагерь на Тышкане. Никакой смены или пополнения казакам быть не должно, продукты для довольствия людей до-ставлены подрядчиком-таранчинцем всего вчера, почта ходит без двуколки, на вьюке, раз в две недели, и раньше конца будущей недели ей незачем прийти. Охотникам теперь не время приезжать, да и путь идет прямо к Хан-Тенгри, минуя никому не нужный Кольджат.

Но слух не обманывал. И двуколка грохотала колеса-ми, и топотали мерной ходою подымавшиеся в гору лошади.

Иван Павлович взял бинокль и перешел на западную сторону веранды.

Красное солнце спускалось за отроги Алатауских гор. Изъеденные временем и волнами потопа, покрывав-шими когда-то всю эту долину, скалы торчали здесь, вылепленные из мягкого мергеля, наслоившегося пластами темно-красного и серого цвета, то мягкими очертаниями холмов, то причудливыми пиками. Края их были точно окованы пылающей на солнце красной медью, тогда как сами горы тонули в фиолетовой мгле долины и казались изваянными из прозрачного аметиста.

Ближе виден был бесконечный скат Алатауских гор, покрытый каменными глыбами, Бог весть когда свалив-шимися с гор или принесенными сюда могучими ледника-ми и казавшимися отсюда, с этой высоты, маленькими черными камушками. Между ними от реки Или вилась дорога, которую можно было определить по поднявшей-ся, да так и застывшей в неподвижном вечернем воздухе золотой пыли, которая стояла змеей по всему длинному скату, насколько хватал глаз.

К самому посту, то, скрываясь за скалами или в глу-бокой расселине горного ущелья, то, появляясь на малень-ком хребтике или горном плато, приближались три всад-ника и за ними тяжело нагруженная двуколка, запряжен-ная парой лошадей. Простым глазом было видно, что два всадника — казаки, а третий был одет в бледно-серый ка-закин или черкеску и серую папаху…

Иван Павлович приставил к глазам бинокль и чуть не уронил его от удивления и от… негодования, потому что к Кольджату, несомненно, подъезжала женщина, и при-том женщина европейского происхождения.

А значит… Значит, на некоторое время, Бог даст, ко-нечно, недолгое, ему придется возиться, угощать, устраи-вать, заботиться именно о том существе, которое он мень-ше всего хотел бы видеть у себя на одинокой квартире.

Он снова поднес бинокль к глазам. Да, это была жен-щина. Хотя какая-то странная женщина, похожая на маль-чика, на юношу в своем длинном сером армячке, с вин-товкой за плечами, патронташем на поясе, большим но-жом и в высоких, желтой кожи, сапогах.

Он не тронулся с места, не кликнул Запевалова, что-бы приказать ему согреть воду для чая и приготовить ужин. Слишком велико было его негодование и огорче-ние, и он так и остался стоять на веранде, пока к ней не приблизились вплотную приезжие и молодая женщина легким движением не сошла с лошади.