Амазонка пустыни

IX

По приказанию командира бригады между Кольджа-том, Джаркентом и Тышканским лагерем установили ге-лиограф.

Маленькая, нестерпимо яркая звездочка начала вре-менами светиться в тумане далекой долины, где темным пятном мутно рисовались сады Джаркента. Она вспыхи-вала частыми и яркими всплесками солнечного света, давая позывные Тышкану, пока кто-либо из дремавших у треноги с зеркалом казаков не обращал на нее внима-ния, не становился у аппарата, а другой брал тетрадку и под диктовку — то по букве, то по слову — записывал медленно идущую гелиограмму. Гелиограммы были ред-кие и больше хозяйственного содержания. Справлялись о ценах на клевер и ячмень на Кольджате, сообщали, что хлеб, белье и консервы посланы, узнавали, сколько имеет-ся на людях патронов и сколько патронов в запасе. Пол-ковой врач справлялся у постового фельдшера, сколько больных на посту.

И в этом далеком мигании солнечной звездочки, за пятьдесят верст пускаемого «зайчика», было что-то таин-ственное. В хорошие дни, когда солнце особенно ярко светило, зоркий глаз казака-гелиографиста улавливал всплески света на противоположном горном хребте Кунгей-Алатау в Тышканском лагере и принимал сообщения непосредственно, без промежуточной станции.

Однажды под вечер, когда уже труднее стало улавли-вать косые лучи солнца, пошла «важная» гелиограмма. Начиналась она словами: «Секретно, весьма спешно!» Это сейчас же сообщили Ивану Павловичу, и он сам вы-шел к аппарату.

— «Начальнику Кольджатского поста. 19**. 11 июня. 6 часов 27 минут вечера. Получены сведения, что Зариф снова появился в Пржевальском уезде. Начальник области приказал послать отряды для его поимки. По прика-занию командира бригады Аничков с 30 казаками сегод-ня пошел на Зайцевское, выступите немедленно пустыней на Каркару, соединитесь с Аничковым. Действуйте по обстоятельствам. 0139. Первухин…»

Гелиограмма была от командира полка, и содержа-ние ее было ясно для Ивана Павловича. Зариф был таран-чинец, знаменитый вождь шайки разбойников, набран-ной из отчаянных головорезов-каракиргизов, отлично вооруженных ножами, винтовками и револьверами. Он был грозой киргизов во время их летовок, а иногда осме-ливался нападать и на русских переселенцев. Осенью про-шлого года казаки гонялись за ним, но безуспешно. Он почти на их глазах вырезал небольшой молодой поселок и ушел за границу, в Китай. Китайское правительство обещало его поймать и выдать, но все отлично понимали, что оно бессильно это сделать.

Он снова появился в пределах России и крутился, по своему обыкновению, в горах, угоняя стада, уводя жен-щин, беспощадно грабя киргизские кочевья. За поимку его была обещана награда. Уничтожение этого опасного разбойника, издевавшегося над русскими войсками, было вопросом самолюбия для казаков. В случае его успехов к нему могли примкнуть каракиргизы, и Центральная Азия могла стать на долгое время ареной кровавой поли-тической борьбы.

Про Зарифа рассказывали легенды. Он обладал, по словам таранчинцев и дунган, способностью проходить в день более трехсот верст. Или у него были двойники, или он мог одновременно появляться в разных местах. Его видели в Верном в образе продавца фруктов, разгова-ривающего с губернатором, и в тот же день он ограбил в Копальском уезде караван с чаем. Он проваливался сквозь землю, когда его окружали войска. Ездил он на особенном, пегом, белом с черными пежинами коне, едва ли не крылатом, и настичь его на обыкновенной лошади было невозможно. Он, наверно, знался с шайтаном, если только это не был сам шайтан, принявший на себя чело-веческое обличье.

Собраться сибирскому казаку в поход, в пустыню, хотя бы на месяц, — полчаса, не больше. Едва только Иван Павлович объявил на посту содержание гелиограммы и отделил сорок казаков на лучших лошадях, которые должны были идти с ним в набег, как уже казаки повели поить ло-шадей в Кольджатке, стали набирать ячмень в саквы и выносить всегда уложенные по-походному вьюки.

Фанни увидала эту суматоху и подошла к Ивану Павловичу, укладывавшему во вьюки консервы, чай, са-хар, сухари и разную мелочь.

— Вы куда-нибудь уезжаете, дядя Ваня?

— Да.

— Куда?

— Принужден ответить вам грубостью. Какое вам до этого дело?

— Вы правы. Мне до этого нет никакого дела. Но так как я могу быть вам полезной, то я и спрашиваю вас об этом.

— Вы мне полезной в моей поездке быть не можете, а мешать будете.

Фанни надула губы.

— Кажется, я вам не мешала до сих пор.

Иван Павлович не ответил. «Действительно, — поду-мал он, — мешала она мне или нет? Стала с ее приездом моя жизнь лучше и уютнее или хуже? То стеснение, кото-рое она делала, не окупалось ли оно ее хозяйственными способностями, а главное, ее милым, веселым характе-ром?» Было бы жестокой несправедливостью сказать, что она ему мешала.

— Нет, не мешали. И я вам скажу: мы едем в военную экспедицию, в набег, в котором для женщины нет места.

— Почему?.. Нет, дядя Ваня, вы возьмете меня с со-бой.

И она бросилась переодеваться и приказала Царан-ке седлать и вьючить лошадь.

Она явилась на дворе, где уже строились казаки во всеоружии: в кабардинской шапке, лихо заломленной набок, с винтовкой за плечами, с ножом и патронташами на поясе.

— Фанни, — строго сказал ей Иван Павлович. — Вы не поедете с нами. Я вам это запрещаю.

— Я умоляю вас взять меня. Помилуйте. Военная эк-спедиция. Такой редкий случай. Дядя Ваня!

— Ни за что. И думать не смейте. Я не хочу риско-вать вами… Да и своей служебной карьерой тоже.

— Дядя Ваня, я не стесню вас.

— И думать не смейте. Ни за что!

— Я сама поеду.

— Вы заставите меня употребить насилие. Я окружу вас казаками и со скандалом верну вас на пост. Она заплакала.

— Дядя Ваня, это жестоко! За что вы со мною так поступаете?

Он молчал.

— Дядя Ваня, я все для вас сделаю, что вы ни, по-просите, только возьмите меня с собою.

— Я уже сказал вам, что не возьму. Потрудитесь ид-ти в дом, переодеться в свое платье, расседлать ваших ло-шадей и терпеливо ожидать нас на посту, не смея никуда без меня отлучаться, так как неизвестно, куда бросятся разбойники, когда мы их нажмем.

— Вы гонитесь за разбойниками. И не берете ме-ня, — простонала в отчаянии Фанни.

— Не беру-с!.. Потрудитесь идти в дом и переодеться… Фанни знала характер Ивана Павловича и поняла, что дальнейшие разговоры бесполезны. Она замолчала.

Но она не пошла в дом и не переоделась, а решила ожи-дать во всеоружии на посту возвращения «счастливого» дяди Вани.

— Вахмистр, готовы люди? — крикнул Иван Павлович.

— Готовы, ваше благородие, — отвечал молодой, черноусый урядник Порох, бывший на посту за вахмистра.

— Носилки забраны?

— Забраны.

— Фельдшера и кузнец есть?

— Однако, есть.

— Господи, благослови! Айда, ребята, с Богом. Иван Павлович сел на Красавчика и тронул его от поста. За ним стали вытягиваться казаки. Остающиеся де-сять казаков с пожеланиями счастливого пути проводили их до ворот с трепыхавшимся над ними вылинявшим рус-ским флагом. Проводила вместе с ними и Фанни. Печаль-ная, до глубины души оскорбленная, задетая за живое, она стояла у ворот и полными слез глазами смотрела, как спускался по красноватой песчаной дороге отряд всадни-ков на маленьких пестрых лошадях. Тонкая пыль, озарен-ная последними лучами заходящего за горы солнца, ви-лась над ними и казалась золотой. Туманная даль, лило-вые горы манили, суля неизведанные волнения, обещая новые переживания, обещая «приключения», которых так жаждало пылкое сердце Фанни.

Темная тихая ночь без луны незаметно надвинулась над пустыней. Загорелись яркие звезды и стали перешеп-тываться между собой лучами, плетя бесконечную сказку мира. Фанни уселась у ворот на камни, поставила винтов-ку подле себя и стала внимать ночным шорохам земли: неумолчному шуму Кольджатки, тихому шепоту веками скользящих ледников и неуловимо тихому шелесту песков пустыни.

И волшебная темная ночь у подножия Божьего тро-на заколдовала ее.

Иван Павлович шел на соединение с Аничковым «ла-вой». Этот чисто восточный способ передвижения заклю-чался в том, что шли, не останавливаясь, шагом, рысью и наметом до тех пор, пока хватало сил у лошадей. Потом отыскивали в степи табун, отбирали в нем лучших лоша-дей, переседлывали, своих, усталых, пускали в табун, а на свежих гнали дальше.

Переседлавши в предрассветном сумраке, Иван Пав-лович за ночь сделал восемьдесят верст, спустился в пус-тыню и около восьми часов в ярком блеске солнца и пес-ков увидал глинобитные стены и низкие длинные по-стройки с плоскими соломенными, облепленными землей, крышами маленького полуразрушенного кишлака у стан-ции Менде-Кара, где, по его расчету, должен был ожи-дать Аничков.

И действительно, под навесами стояли оседланные лошади, а между ними крепким дневным сном спали ка-заки. Ружья лежали подле них.

Маленький приземистый казак с винтовкой на плече вытянулся перед Иваном Павловичем.

— Хорунжий Аничков здесь? — спросил у него Иван Павлович.

— У хате, — коротко ответил казак.

— Давно приехали?

— Да часа два как тут, ваше благородие.

— Ну, ребята, — сказал Иван Павлович уже слезшим казакам, — живо чаю, вари себе плов, отдохни мало-ма-ло, после полудня и дальше.

— Понимаем, ваше благородие.

Не прошло и получаса, как на дворе горели костры из саксаула, в нанизанных на прутья котелках кипела вода и варился рис под наблюдением «очередных», лоша-ди жевали сено, а казаки, разметавшись в самых невероятных позах, храпели на все лады «в солкынчике» длин-ного пустого навеса.

Аничков сидел в хате на соломенной циновке подле низкого, в пол-аршина, квадратного желтого полирован-ного стола, на котором были дунганские лепешки из полусырого теста, круглые низкие фарфоровые чашки без ручек и без блюдечек и два котелка: один — с кипятком, другой — с заваренным чаем.

Против Аничкова, поджав ноги, сидел худой желтый дунганин в грязно-серой длинной рубахе, маленькими ко-сыми глазками поблескивал на офицера и отвечал короткими гортанными звуками. Говорили по-киргизски.

— Ну вот и ты, слава Богу, — сказал Аничков, вста-вая навстречу Ивану Павловичу.

— Ну как? Что разведали?

— Дело дрянь. Вот, видишь ли, — Аничков достал из полевой сумки испещренную густыми и черными гори-зонталями карту и разложил ее на столе.

Иван Павлович подсел к столу. Дунганин дул на чашку с чаем, с суеверным страхом косился на карту, но все посматривал на нее и прислушивался к тому, что го-ворили между собою по-русски офицеры.

— Вот, видишь ли… Дунгане и переселенцы в Зай-цевском уверяют, что Зариф уже в Пржевальске или его окрестностях. Если нам идти, как приказано, на Каркару и через почтовый перевал на Пржевальск, все будет кон-чено. Пехоте… а какая там пехота и сколько — сам зна-ешь… Местная команда… Разве она за ним угонится!! Значит, и Иссык-Кульский монастырь, и Сазановка в его власти. И мы… опять в дураках.

Аничков поднял свое худощавое лицо без бороды и усов, темное от загара, и остро карими глазами посмот-рел на Ивана Павловича.

— Так как же? Другого пути нет.

— Да, нет. А поэтому мало-мало надо считать двес-ти верст.

— Да хоть и лавой идти — меньше двух суток не обернешься.

— А устанут люди как! А ведь настигли — и прямо бой. Зариф-то в Пржевальске лошадей сменит, а мы где!.. У Зарифа глаза везде — ему про нас скажут, а нам никогда.

Иван Павлович поник головой. Выходило, опять впустую. Опять в свиной след попадут, опять победа За-рифа и срам для сибирских казаков.

— Эх, нехорошо, — с досадой проговорил Иван Пав-лович.

— Что говорить… Плохо. Но смотри, что я надумал. Вот урочище Менде-Кара, где мы, а вот Пржевальск, где Зариф. Ведь сорок верст всего! Каких-нибудь двадцать дюймов по карте, — растопыривая по плану темные паль-цы, сказал Аничков.

— Но горы?

— Видишь, ущелье отсюда и ущелье оттуда, а меж-ду — ледник. Почти сходятся. Я спрашивал дунгана, го-ворит, что киргизы летом здесь скот перегоняют в Прже-вальск. Я послал за проводником. Как ни труден путь — за двенадцать часов сделаем его, а главное, насядем на Зарифа оттуда, откуда он нас никак не ждет.

— Ну что же, — раздумчиво сказал Иван Павло-вич, — попробуем.

— Да не попробуем, а сделаем. Если Зариф сегодня У Пржевальска, он сразу не нападет — побоится. Нападет завтра. А завтра мы его окружим. Проводник — мой та-мыр — человек надежный… Согласен.

— Ладно. А пока поспим. Я всю ночь в седле.

— Да и я тоже, — зевая, сказал Аничков.

Они допили чай, завернулись в бурки и улеглись на земляном полу в тенистой прохладе сумрачной дунган-ской фанзы.

Дунганин, тихо ступая босыми ногами между спящих, прибрал посуду и вышел за дверь дома. И в доме, и на дворе была томительная предполуденная тишина. Под навесом лошади лениво обмахивались хвостами и уже пе-рестали жевать. Жара томила.

Солнце с безоблачного темно-синего неба лило жгучие лучи на желтый песок пустыни, на черные камни скал, на серую колючую траву, жесткими пучками торчавшую кое-где между камней, и на редкие, сухие, безобразные, точно се-рые змеи, ползущие по камням, мертвые стволы саксаула. Недвижный воздух был пропитан зноем. Большой орел за-стыл в небе, распластав в небесной синеве громадные кры-лья, черные с белым, и неподвижность пустыни нарушали только ящерицы с задранными кверху хвостами, озабочен-но перебегавшие по раскаленному, как печь, песку.

Дунганин оглянулся на дневального казака — но и тот, казалось, стоя спал.

Дунганин сделал два шага и вышел за ворота. Здесь зной казался еще сильнее. Далекие горы резко блестели в безоблачном небе белыми пятнами ледников, казавших-ся маленькими пушинками, насевшими на лиловых наве-сах и пиках вершин.

Дунганин быстрой и легкой походкой пошел по рас-каленному желтому песку. И долго было видно, как мель-кали его коричневые икры по поднимавшейся к горам пустыне и то поднималась, то опускалась черная голова.