Амазонка пустыни

XXXIV

— Это было два года тому назад. Я охотился поздней осенью на фазанов на восточных склонах Кольджатско-го хребта. Охота была неудачная. Взлетывали всё курицы, петухов не было. Куриц я никогда не бью, даже и в этой стране, где фазанов хоть отбавляй, и я подвигался по густой заросли сухих трав между громадных метелок старо-го камыша, закрытый ими с головой. Передо мной был тесный переплет тонких стволов, сухих шелестящих лис-тьев, внизу была цепкая трава, опутывавшая мои ноги, и над головой кое-где проблескивало небо.

Вдруг яркий белый предмет сверкнул между травами в самой гуще. Я невольно посмотрел на него. Это был че-ловеческий череп. Явление обыкновенное в пустыне, где люди часто гибнут в борьбе друг с другом, с хищным зве-рем или с природой. Судя по тому, что череп был весь выбелен солнцем и дождями и лежал, как гипсовый, — это был очень старый череп, пролежавший здесь не один десяток лет. Я подошел ближе и увидал, что в траве поко-ились останки и всего человека. Правда, звери и время расхитили часть костей, но кости бедра, голени, часть ребер и несколько позвонков валялись тут же. Печальное зрелище того, что было когда-то человеком, навело меня на грустные размышления, и я остановился над ним. У че-репа была благородная форма, и я, хотя и плохой физио-лог и френолог, понял, что это череп европейца, а не ази-ата. Я поднял его и посмотрел. Все зубы были целы, и по ним можно было догадаться, что это был человек, пол-ный силы, крепкий, молодой, обладавший, должно быть, хорошим аппетитом. Я положил его опять на землю. По-том что-то кольнуло меня, и я решил похоронить его и оставшиеся кости в земле. Ножом и руками я стал выкапы-вать в песке для этого яму. Когда я окончил свою работу и в молитвенном и грустном раздумье о бренности человеческой жизни сидел на корточках в траве, небольшой темный предмет, лежавший неподалеку, привлек мое вни-мание. Если череп был до некоторой степени предметом обычным для пустыни, то предмет, замеченный мною, был необычен.

Это была небольшая кожаная сумочка. Кожа истле-ла почти совершенно, порыжела и стала мохнатой. Она не застегивалась замком, но была завязана ременными пе-тельками, как завязывают казаки свои сумы. Я поднял ее. Она оказалась тяжелой. Когда я раскрыл ее, из нее выпа-ло несколько медных монет российской чеканки времен Петра I и небольшой слиток золота, золотников пять ве-сом. Там же лежала небольшая, вся исписанная книжеч-ка с плотной бумагой.

Я забрал эти вещи и принес их домой. Дома я попы-тался разобрать написанное и по нему узнать, кто же та-инственный пришелец в пустыню, печальные останки ко-торого я похоронил сегодня среди трав.

Задача оказалась нелегкой. Буквы истлели вместе с бумагой, частью были смыты. Писаны они были китай-ской тушью, выцветшей, смытой сыростью и временем, едва заметные. Писана церковнославянскими буквами под титлами. Она представляла из себя ребус, и я занял-ся скучными зимними вечерами разгадкой этого ребуса. Вот эта книжечка.

Иван Павлович вынул из бумаг небольшую кожаную книжку в старом тяжелом переплете, и Фанни увидела листки, исписанные крупными буквами, похожими на китайские иероглифы.

— Я никогда бы не разгадала того, что здесь написа-но, — сказала Фанни.

— Вероятно, не угадал бы и я, если бы книжечка не начиналась знакомыми мне молитвами. Угадавши одно слово, я знал продолжение. Сличая написание букв, уга-дывал и дальнейшие слова и таким образом вот, что я по-лучил.

Иван Павлович достал листок бумаги и начал чи-тать:

— «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Благослови венец благости Твоей, Господи. И благосло-ви раба Твоего, воина… — тут пропуск. Счастие великое державе Российской и благочестивому царю царств Петру Алексеевичу и воеводе, и начальнику генералу кня-зю, — здесь я более догадался, чем прочел, — Бековичу-Черкасскому. А мне, недостойному рабу, богатство и по-чет. Господи помилуй…»

Тут недостает большого куска и дальше следует:

«Возьми от горы, реченной Божий трон, на север цепь гор и стань у нее там, где большая река тихо течет в желтых песках. День святыя Феодосии. Заходящу сол-нцу се тень великия горы падет в последний час умирания на древо высокое и вельми богатое ветвями, одиноко сто-ящее. И от того древа сто саженей на Божий трон, и ту буде река сухая. И по той реке иди вниз двести тридцать одну сажень и ту видевши стрелу…»

Тут опять пропуск, время смыло три страницы, и ос-тались только слова: «Галдарея камени белаго яко мар-мор»… «бей молотом»… «и Святого Духа. Аминь».

Итак, передо мной были останки славянина, русско-го, вероятно, офицера или солдата, посланного от отря-да Бековича-Черкасского двести лет тому назад. Какие драгоценные указания давала эта книжечка, что мне гово-рил голос из могилы, я не задумывался. Я не Шерлок Холмс и не отгадчик тайн пустыни в стиле Эдгарда По, и я спрятал и книжечку, и перевод до поры до времени к себе в стол.

— И даже мне ничего не сказали, — вырвалось у Фанни.

— Представьте, забыл. Хотя вы же мне об этом и на-помнили. Когда я узнал ваше имя, мне вспомнилось — «день св. Феодосии», и я посмотрел в календарь, когда это будет. Оказалось — 29 мая. Вы его не праздновали, и я решил им воспользоваться. Я вынул свою бумажку и стал размышлять.

Цепь — от Божьего трона на север — да ведь это бу-дет наш Терскей-Алатау. Большая река тут одна-един-ственная — река Или. Великая гора здесь только наша Кольджатская. Местонахождение останков автора этой записки указывало на то, что иначе и быть не может. Итак, я стоял перед разгадкой всей этой тайны.

Вы помните, вы тогда говорили о золоте в этих го-рах. Я давно знал легенду о золоте, оставленном китайца-ми и охраняемом драконами, но не верил в нее. Присут-ствие в сумочке самородка заставило меня приняться за розыски.

— И вы мне ничего не сказали, и вы не сделали меня участницей этих поисков! — с упреком воскликнула Фанни.

— А вы помните, какой я тогда был бука?

— Ну, продолжайте, пожалуйста. На самом интерес-ном месте остановились.

— Итак, 29 мая надо было искать дерево, на котором остановится тень Кольджатской горы, бросаемая заходя-щим солнцем. Я выехал днем, один, и перед вечером оста-новился в тени гор. И вот она скрылась. Стало темно. Я отметил место. Никакого дерева не было поблизости. Ни большого, ни малого. Это меня не удивило. За двести лет так естественно было, что дерево погибло, но ведь хотя бы пень должен был от него остаться. Но тут не было ничего. Я не силен в космографии и астрономии, и я не мог точно сказать, упадает ли тень из года в год в одно и то же число на одно и то же место. Что могло произой-ти за 200 лет? Могла, и легко могла измениться фигура горы. Землетрясения, горные обвалы, мало ли что, — сдвиг ледников могли сократить или увеличить тень. Но вряд ли значительно. Дерево или останки его должны быть здесь. А здесь кругом было пустое место. Песок, камни, жалкая травка.

Стало совершенно темно, и я решил заночевать в пу-стыне. И вот ночью, глядя на звезды, я размышлял: зем-ля вращается вокруг своей оси, и от этого происходит смена дня и ночи. И это в одно и то же число разных лет будет неизменно. Земля ходит вокруг солнца, и от этого смены зимы и лета, но отношение ее к солнцу неизменно в одни и те же числа. Наконец, вся солнечная система стремится куда-то, и вот в этом движении, не может ли быть каких-либо колебаний в долготе тени? И я ответил сам себе: да, могли, и я могу, и я должен найти это дерево.

И я нашел его. Оно было спилено много лет тому назад почти вровень с землей. Большой черный пень гро-мадного, должно быть, карагача был наполовину занесен песком. Я смотрел на него с умилением. Так вот оно, то «древо высокое и вельми богатое ветвями», которое при-нял неизвестный исследователь за базисную точку своих определений. Дальше все пошло уже гладко. Я взял на-правление на ослепительно горевшую в лучах восходяще-го солнца вершину Хан-Тенгри и отсчитал триста шагов. За стеной камыша, ивняка и сухой травы передо мною была в глубоком русле та самая река, по которой мы шли вчера. Я прошел по ней шестьсот девяносто три шага и стал искать то, что обозначил в своем описании неизве-стный «стрелой». Вот далее пришлось немного порабо-тать и головой, и ногами, разыскивая «галдарею камени белаго, яко мармор»… Но это уже были пустяки.

Так вот, милая Фанни, — закончил свой рассказ Иван Павлович, — я обязан неизвестному покойнику, чьи останки я так случайно нашел во время охоты, и вам открытием золотой жилы…

— А я-то тут при чем? — спросила Фанни.

— Если бы не ваше имя, натолкнувшее меня снова взяться за таинственную книжечку, если бы не ваши меч-ты о золоте, я бы, вероятно, и совсем позабыл о том, что у меня в столе хранится столь необычайный и драгоцен-ный документ.

— Но почему, дядя Ваня, вы так долго молчали об этом? Почему тогда же, в мае, в июне, вы не начали это-го дела?

— Вы мне мешали.

— Удивительный вы человек, дядя Ваня, и совершен-но непоследовательный. То вы мне обязаны, то я вам ме-шала.

— И то, и другое правда, Фанни. Вспомните, пожа-луйста. Вы принесли сюда, на пост, жажду приключе-ний, и за вами побежали и приключения. Я только что начал производить разведки, как это приключение с За-рифом. Не успел я отделаться от него, сдать все доне-сения, акты и расписки, является Васенька, поездка в Турфан, и пошло, и пошло. А дело деликатное. Надо, чтобы никто не пронюхал этого места. Особенно китайцы или, Боже сохрани, такие люди, как Гараська. Не то что продадут секрет, а просто разболтают в пьяном виде.

— Вы могли поручить разведку мне, — сказала Фанни.

— Не хотел, — просто ответил Иван Павлович, сме-ло и прямо глядя ей в глаза.

— Вы мне не доверяли?

— Нет. А просто тогда не хотел делать вас своим компаньоном.

— А теперь?

— Очень хочу.

— Что же произошло?

— Много воды утекло с тех пор, и мы с вами пуд соли съели, Фанни. И я… полюбил вас…

— Ну вот. Я так и знала… Бросьте это из своей голо-вы, милый дядя Ваня, — вставая из-за стола, сказала Фан-ни. — Не к лицу это вам.

Но в голосе звучала не злоба, а какая-то ласковая пе-чаль, и глаза не метали молний, а смотрели с тихой гру-стью на кабардинскую шапку и на винтовку, висевшую на стене, будто прощался с ними шалун-мальчишка, уступа-ющий дорогу женщине…

— Глупости все это, — резко сказала Фанни. — До-говорились!.. Я ваш компаньон, и больше ничего… Спать пора… Смотрите, четвертый час уже.

И широкими шагами, как всегда, когда она была чем-либо недовольна, Фанни прошла в свою комнату и заперлась в ней.