Американец

Глава восьмая

— Расскажите мне о своей сестре, — внезапно начал Ньюмен.

Беллегард повернулся и быстро взглянул на него.

— Мне только что пришло в голову, что вы ни разу не задали мне о ней ни одного вопроса.

— Знаю.

— Если это вызвано тем, что вы мне не доверяете, вы совершенно правы, — сказал Беллегард. — Я не могу рассуждать о ней разумно, я слишком ею восхищаюсь.

— Говорите, как можете, — настаивал Ньюмен. — Начинайте.

— Ну что ж, мы с ней большие друзья; таких брата и сестры не было со времен Ореста и Электры.[70] Вы ее видели, знаете, какая она: высокая, стройная, легкая, нежная, всем внушает уважение — словом, grand dame[71] и ангел в одном лице; в ней уживаются гордость и смирение, орлица и голубка. Она — будто статуя, которая не смогла жить в камне, отвергла холодную твердь и обратилась в плоть и кровь, а теперь расхаживает в белых плащах и платьях с длинными шлейфами. Могу сказать одно — она действительно обладает всеми достоинствами, которые обещают ее глаза, улыбка, голос, выражение лица, а обещают они многое. Обычно, если женщина так очаровательна, я говорю себе: «Берегись!» Но при всем очаровании Клэр — ее бояться нечего, вы можете спокойно сложить руки и плыть по течению — вы в полной безопасности. А как она добра! Я не встречал женщины, столь цельной, женщины, обладающей хотя бы половиной ее совершенств. В ней воплотилось все — больше мне нечего добавить. Ну вот, — засмеялся Беллегард, — я предупреждал, что не удержусь от панегирика.

Ньюмен молчал, будто обдумывая слова гостя.

— Значит, она очень добра? — переспросил он затем.

— Божественно добра!

— Добра, милосердна, нежна, щедра?

— Щедрость высшей пробы и доброта чистой воды.

— И умна?

— Самая умная женщина из всех, кого знаю. Проверьте при случае мои слова, заговорите о чем-нибудь заковыристом — и убедитесь.

— Она любит, когда ею восхищаются?

— Черт возьми! А какая женщина не любит?

— Да, но когда женщины слишком это любят, они ради поклонения готовы на всяческие глупости.

— Я не сказал, что она слишком любит внимание! — воскликнул Беллегард. — Упаси Бог! Такой нелепицы я сказать не мог. Слово «слишком» к ней вообще неприменимо. Даже будь я вынужден сказать, что она уродлива, я не мог бы назвать ее слишком уродливой. Да, она любит нравиться и, если нравится, благодарна. А если не нравится, относится к этому спокойно и не будет думать хуже ни о вас, ни о себе. По-моему, она считает, что святые на небесах довольны ею — ведь она никогда не станет искать расположения такими средствами, которые они не одобрили бы.

— А нравом ваша сестра серьезная или веселая?

— И то и другое. У нее нрав ровный, сквозь ее веселость проглядывает серьезность, сквозь серьезность — веселость. Только особых причин веселиться у нее нет.

— Она несчастлива?

— Я бы так не сказал, ведь счастлив человек или нет, зависит от того, как смотреть на жизнь, а на этот счет Клэр следует велениям свыше, ей было видение Святой Девы. Быть несчастливой — значит пенять Всевышнему, а для Клэр это невозможно. И она ко всему относится так, чтобы чувствовать себя счастливой.

— Вы хотите сказать, что она философ! — заключил Ньюмен.

— Нет, просто прелестная женщина.

— Но жизнь у нее складывалась неблагоприятно?

Беллегард минуту помедлил, что случалось с ним крайне редко.

— Дорогой мой, если я стану углубляться в историю моей семьи, я выложу куда больше того, о чем мы договаривались.

— И прекрасно, чем больше, тем лучше, — сказал Ньюмен.

— Тогда назначим отдельную встречу и начнем беседовать пораньше. А пока удовольствуйтесь тем, что путь Клэр не был усыпан розами. В восемнадцать она вступила в брак, который обещал быть блестящим, но уподобился неисправной лампе: лампа погасла, остался лишь дым и чад. Месье де Сентре, премерзкому, должен вам сказать, господину, было шестьдесят — ни много ни мало. Прожил он, правда, недолго, а когда умер, его семья забрала все деньги, возбудила против вдовы судебный процесс и не шла ни на какие уступки. Закон был на их стороне, потому что, как выяснилось, месье де Сентре, являвшийся для части своих родственников доверенным лицом, был повинен в весьма неблаговидном поведении. В ходе процесса обнаружились кое-какие стороны его частной жизни, которые сестра сочла отвратительными и прекратила дело, лишив себя состояния. На это нужна была немалая смелость: она оказалась между двух огней — ей противостояла и семья мужа, и собственная семья, старавшаяся на нее повлиять. Мать и брат не хотели, чтобы она выпустила из рук то, что принадлежало ей по праву. Но она решительно воспротивилась и в конце концов купила себе свободу — получила согласие нашей матушки на прекращение дела, но в обмен на некое обещание.

— Что же она обещала?

— В следующие десять лет соглашаться на все, чего мать от нее ни попросит, — на все, кроме замужества.

— Ее муж был ей очень неприятен?

— Даже представить себе невозможно, до какой степени!

— Брак был, конечно, состряпан по вашим возмутительным французским обычаям? — продолжал Ньюмен. — Сговорились две семьи, а ее даже не спросили?

— Да, это уж глава для романа. Сестра увидела месье де Сентре за месяц до свадьбы, когда все уже было решено — до мельчайших подробностей. Взглянув на него, она побелела и так бледной как смерть оставалась до самого венчания. Вечером накануне свадьбы она упала в обморок, а придя в себя, прорыдала всю ночь. Матушка, сидя возле ее постели, держала ее за руки, а брат шагал взад-вперед по комнате. Я заявил, что это бесчеловечно, и при всех сказал сестре: если она откажется выходить замуж, я встану на ее сторону! Но мне предложили заниматься своими делами, а она стала графиней де Сентре.

— Ваш брат, — задумчиво произнес Ньюмен, — наверное, очень приятный молодой человек.

— Очень приятный, хотя и не молодой. Ему пятый десяток — на пятнадцать лет старше меня. Нам с сестрой он заменил отца. Он человек необыкновенный. У него лучшие во Франции манеры. Очень умен и прекрасно образован. Пишет «Историю французских принцесс, не вступивших в брак», — это название Беллегард произнес с крайней серьезностью, глядя прямо на Ньюмена, и в его глазах не было заметно — или почти не было заметно — никакой задней мысли. Но Ньюмен, по-видимому, кое-что все же разглядел, потому что вдруг спросил:

— Вы не любите вашего брата?

— Простите, — церемонно ответил Беллегард, — воспитанные люди всегда любят своих братьев.

— Ну а мне он что-то совсем не люб.

— Подождите, сначала познакомьтесь с ним, — остановил его Беллегард, на этот раз улыбнувшись.

— Ваша мать тоже необыкновенная женщина? — помолчав, спросил Ньюмен.

— Что касается моей матушки, — на этот раз с глубокой серьезностью сказал Беллегард, — она меня только восхищает. Она совершенно необыкновенная женщина. Это бросается в глаза с первого взгляда.

— Я слышал, она дочь английского аристократа?

— Да, дочь графа Сент-Данстенского.

— А это очень древний род?

— Более или менее. Данстены восходят к шестнадцатому веку. А линия моего отца уходит вглубь прошлого гораздо дальше. Даже у историков дух захватывает! Они останавливаются, запыхавшись и отирая пот со лба, где-то в девятом веке на Карле Великом. Оттуда мы и происходим.

— И это точно? — спросил Ньюмен.

— Надеюсь, да. Разве что нас обсчитывают на несколько столетий.

— И вы всегда сочетались браком лишь с представительницами древних родов?

— Как правило. Правда, за столь длительный период не обошлось и без кое-каких исключений. Трое или четверо Беллегардов в семнадцатом и восемнадцатом веках взяли в жены буржуазок — женились на дочерях законников.

— Подумать только! А что, дочь законника — это никуда не годится? — спросил Ньюмен.

— Никуда! В Средние века нашелся Беллегард, который поступил еще краше — взял да и женился на нищенке, как король Кофетуа.[72] Это и впрямь наилучший вариант — все равно, что взять в жены птичку или мартышку, — ведь тут вообще не нужно думать о происхождении супруги. А вот женщины в нашем роду всегда вели себя достойно. Никто из них не опустился даже до petite noblesse.[73] По-моему, среди женщин нашей семьи не было ни одного случая мезальянса.

Минуту-другую Ньюмен молчал, обдумывая услышанное.

— Когда вы в первый раз пришли ко мне, — начал он наконец, — вы обещали помочь мне во всем, в чем сможете. А я ответил: настанет время, и я скажу вам, что вы можете для меня сделать. Помните?

— Помню ли? Да я отсчитываю часы!

— Прекрасно, так вот — час настал. Постарайтесь, насколько это в ваших силах, чтобы я понравился вашей сестре.

Беллегард с улыбкой посмотрел на него.

— Да я уверен, что вы ей и так нравитесь.

— Вы имеете в виду впечатление, сложившееся у нее после того, как она видела меня раза три-четыре? Этого мне мало. Я хочу большего. Я много об этом думал и наконец решился вам сказать. Дело в том, что я мечтаю жениться на мадам де Сентре.

До этой минуты Беллегард смотрел на Ньюмена выжидательно и нетерпеливо, встретив улыбкой напоминание о предполагаемой услуге. Выслушав последние слова Ньюмена, он не отвел глаза от собеседника, но с улыбкой его произошли удивительные превращения. Сперва она было сделалась еще шире, но тут же словно спохватилась и, как бы посовещавшись сама с собой, решила ретироваться. Она медленно растаяла, оставив на лице выражение суровости, смягчаемой боязнью показаться грубым. Во взгляде графа Валентина читалось крайнее изумление, однако он сообразил, что лучше его скрыть, иначе, чего доброго, он обидит Ньюмена. Но что, черт возьми, он мог поделать со своим изумлением? В смятении он встал и остановился у камина, продолжая смотреть на Ньюмена, и гораздо дольше, чем ему было свойственно, придумывал, что ответить.

— Если вы не можете оказать мне услугу, о которой я прошу, — проговорил Ньюмен, — скажите сразу.

— Повторите, пожалуйста, свою просьбу, я должен услышать еще раз. Вопрос, знаете ли, очень важный. Вы хотите, чтобы я замолвил за вас словечко моей сестре, потому что собираетесь… собираетесь на ней жениться. Я правильно понял?

— Ну, не совсем так. Я постараюсь объясниться с ней сам. Но помяните меня добром, когда выдастся удобный момент. Пусть она знает, что вы ко мне расположены.

При этих словах Беллегард рассмеялся.

— А главное, я хочу открыть вам, как собираюсь действовать, — продолжал Ньюмен. — Ведь вы именно этого и ждете, верно? Я намерен поступить так, как того требуют здешние обычаи. Если нужно сделать что-то особенное, скажите мне, и я это сделаю. Я ни в коем случае не хочу обращаться к мадам де Сентре не по форме. Если нужно поговорить с вашей матушкой, что ж, я пойду и поговорю. Я и с братом вашим готов поговорить. И вообще со всеми, с кем скажете. А поскольку я никого здесь не знаю, то и начал с вас. Но разговор с вами для меня не только светская обязанность, а еще и удовольствие.

— Да-да, понимаю, — ответил Беллегард, поглаживая подбородок. — Вы рассуждаете совершенно правильно, но я рад, что вы начали с меня. — Он помолчал, не зная, что сказать дальше, повернулся и медленно зашагал по комнате.

Ньюмен встал и прислонился к каминной полке; засунув руки в карманы, он следил за прогуливающимся Беллегардом. Наконец молодой француз вернулся к камину и остановился прямо против Ньюмена.

— Сдаюсь! — сказал он. — Не стану притворяться — вы меня поразили! Я потрясен! Уф! Ну вот, теперь можно вздохнуть с облегчением.

— Подобные признания всегда поражают, — ответил Ньюмен. — Как себя ни веди, никто к ним не готов. Вы, конечно, удивлены, но надеюсь, что и рады?

— Послушайте, — сказал Беллегард. — Позволю себе быть до неприличия откровенным — я сам не знаю, рад я или в ужасе.

— Если вы радуетесь, то и я рад, — ответил Ньюмен. — Это меня подбадривает. Если вы в ужасе, мне очень жаль, но меня это не остановит. Вы должны с этим примириться.

— Вы совершенно правы. Это единственно возможная для вас линия поведения. Но вы и впрямь говорите серьезно?

— Разве я француз, чтобы шутить? — парировал Ньюмен. — А кстати, почему мое намерение могло привести вас в ужас?

Беллегард поднял руку и быстро взъерошил волосы на затылке, высунув при этом кончик языка.

— Ну, например, потому, что вы не из благородных.

— То есть как это не из благородных, черт возьми? — возмутился Ньюмен.

— Ах, а я и не знал, что у вас есть титул, — уже более серьезно заметил Беллегард.

— Титул? При чем тут титул? — удивился Ньюмен. — То есть что я не граф, герцог или маркиз? Я в этом не разбираюсь и понятия не имею, у кого есть титул, а у кого нет. Однако утверждаю: я — из благородных. Я не очень точно знаю, какой смысл вы вкладываете в это понятие, но слово хорошее, понятие тоже, и я претендую на это звание.

— Но какие у вас доказательства, дорогой? Что вы можете предъявить?

— Что угодно! Но почему вы требуете, чтобы я доказывал свое благородство? Попробуйте доказать обратное, это уж ваше дело.

— Ну, это легче легкого. Не вы ли занимались изготовлением ванн?

С минуту Ньюмен изумленно смотрел на него.

— И значит, я неблагородный? Не понимаю почему. Скажите лучше, чего я не сделал, чего я не могу сделать.

— Раз уж вы спрашиваете… прежде всего вы не можете жениться на такой женщине, как мадам де Сентре.

— Вы, кажется, хотите сказать, — медленно проговорил Ньюмен, — что я недостаточно хорош?

— Грубо говоря, да!

Перед тем как ответить, Беллегард некоторое время колебался, и внимательный взгляд Ньюмена становился все нетерпеливее. Услышав такие слова, Ньюмен сначала не нашелся что сказать. Он только слегка покраснел. Потом поднял глаза к потолку и стал разглядывать изображенного там розового херувима.

— Разумеется, — начал он наконец, — я не стал бы сразу, ни с того ни с сего просить руки мадам де Сентре. Я собираюсь сначала добиться ее расположения. Прежде всего я должен ей понравиться. Но то, что я недостаточно хорош и мне даже пытаться нечего, — это для меня некоторый сюрприз.

Лицо Беллегарда выражало целую гамму чувств — замешательство, сочувствие, восторг.

— Значит, вы, не задумываясь, сделали бы предложение даже герцогине?

— Хоть завтра, если посчитал бы, что она меня устроит. Но я очень привередлив, она может и не подойти мне.

Выражение восторга на лице Беллегарда вытеснило прочие чувства.

— И вас удивит, если она вам откажет?

Ньюмен немного подумал.

— Было бы самоуверенно сказать «да», но тем не менее думаю, меня бы это удивило. Потому что я предложил бы ей завидные условия.

— То есть?

— Я дал бы ей все, что ей угодно. Ничего не пожалею для женщины, которую я выберу себе в жены. Я долго искал и знаю: таких женщин очень мало. Спору нет, трудно сочетать все нужные мне качества, но той, которая ими обладает, полагается награда. Моей жене уготовано хорошее положение в обществе, и я не побоюсь сказать, что буду ей хорошим мужем.

— А качества, которые вам требуются, в чем, позвольте узнать, они состоят?

— Доброта, красота, ум, хорошее образование, изящество, — словом, все, что делает женщину прекрасной.

— И очевидно, благородное происхождение, — добавил Беллегард.

— Пожалуйста, включите и это качество, если вам так хочется. Чем больше хорошего, тем лучше.

— И моя сестра, вы решили, обладает всеми этими достоинствами?

— Она как раз то, что я искал. Она — воплощение моей мечты.

— И вы будете ей хорошим мужем?

— Именно это я и хочу, чтобы вы ей сказали.

Беллегард дотронулся до руки своего собеседника, склонив голову, оглядел его с головы до ног, громко засмеялся и, махнув рукой, отвернулся. Он снова зашагал по комнате, потом вернулся и остановился перед Ньюменом.

— Все это необычайно интересно, очень любопытно. Все, что я вам только что излагал, я говорил не от себя, я говорил исходя из моих традиций, моих предрассудков. Что касается меня, ваше предложение меня интригует. Сначала оно меня ошарашило, но чем больше я о нем думаю, тем более интересным оно мне кажется. Нет смысла пытаться что-то объяснять. Вы все равно меня не поймете. Да если угодно, я и не вижу, зачем вам мои объяснения, обойдетесь без них, не такая уж это большая потеря.

— Ну, если можно еще что-то объяснить, сделайте милость. Я хочу действовать с открытыми глазами. И постараюсь понять.

— Нет, — ответил Беллегард, — мне это неприятно. Я отступаюсь. Вы понравились мне с первой минуты, как я вас увидел, и я не изменю своего отношения. Мне было бы противно говорить с вами так, словно я отношусь к вам свысока. Я уже сказал, что завидую вам, vous m’imposez,[74] как у нас говорят. А за последние пять минут я узнал вас еще лучше. Так что пусть все идет своим чередом. Случись нам поменяться местами, вы ничего не стали бы мне говорить, вот и я ничего вам не скажу.

Не знаю, считал ли Беллегард, намекая на эту странную возможность, что он поступает чрезвычайно великодушно. Если и считал, то благодарности не получил; его великодушие не было оценено. Ньюмен не в состоянии был понять, чем этот аристократ может ранить его чувства, а посему не испытывал ощущения, что легко отделался и избежал тяжелого разговора. Он не удостоил своего собеседника даже благодарного взгляда.

— Во всяком случае, — сказал он, — вы открыли мне глаза, дав понять, что ваша семья и ваши друзья будут воротить от меня нос. Я никогда не задумывался, по каким причинам люди позволяют себе воротить нос, посему сразу мне этот вопрос не решить. Пока я не могу сказать, что дает им такое право. А я, если угодно, просто полагаю, что я ничем не хуже самых лучших. Кто эти лучшие, я не берусь сказать. Об этом я тоже никогда не задумывался. По правде говоря, я всегда был о себе довольно высокого мнения, что для человека преуспевшего вполне естественно. Допускаю — мною руководило тщеславие. Но с чем я решительно не соглашусь, так это с тем, что я недостаточно хорош — чем-то хуже других. Я бы не стал рассуждать на эту тему, но не забывайте — вы первый начали. Мне и в голову не могло прийти, что я должен перед кем-то оправдываться или защищаться. Однако, если ваши родные этого потребуют, я готов и в обиду себя не дам.

— Вы же только что сказали, что готовы отнестись к моим родным со всем почтением.

— Да, черт возьми! — воскликнул Ньюмен. — Я буду вежлив!

— И прекрасно! — обрадовался Беллегард. — Значит, разговор состоится и обещает быть крайне интересным! Простите, что я говорю об этом с таким хладнокровием, но по некоторым причинам я выступлю в роли зрителя — зрителя на захватывающем спектакле! При всем том я на вашей стороне и, насколько мне удастся, постараюсь быть не только зрителем, но и действующим лицом. Я в вас верю. Вы замечательный человек. Я — за вас. Доказательством служит тот факт, что вы оценили мою сестру, большего мне и не требуется. В конце концов, все мужчины равны, особенно обладающие хорошим вкусом.

— Как вы думаете, — спросил через некоторое время Ньюмен, — мадам де Сентре тверда в своем решении не выходить замуж?

— Мне так кажется. Но вас это не должно останавливать — ваше дело заставить ее изменить решение.

— Боюсь, это будет трудно, — серьезно проговорил Ньюмен.

— Да, едва ли легко. Вообще говоря, я не знаю, зачем вдове снова выходить замуж. Она уже обладает всеми преимуществами, которые дает женщине брак, — свободой и уважением — и избавлена от всех его отрицательных сторон. Зачем ей снова совать голову в петлю? Обычно побудительным мотивом для повторного брака служит тщеславие. Если мужчина может предложить вдове высокое положение, сделать ее княгиней или женой посла, — возможно, она сочтет это достаточной компенсацией.

— И в этом смысле мадам де Сентре тщеславна?

— Кто знает? — выразительно пожал плечами Беллегард. — Не могу взять на себя смелость ничего утверждать. Думается, она не осталась бы равнодушной к перспективе сделаться женой великого человека. Однако, как бы она ни поступила, она, полагаю, прежде всего поступит improbable.[75] Не будьте слишком уверены в себе, но и не сомневайтесь чрезмерно. Залог вашего успеха — оказаться в ее глазах человеком неординарным, непохожим на других, необычным. Не старайтесь прикидываться не тем, кто вы есть, главное — будьте самим собой. Что-то из этого да получится. Безумно интересно что.

— Очень обязан вам за совет, — сказал Ньюмен. — И рад, — добавил он с улыбкой, — что доставлю вам такое удовольствие.

— Мало сказать, просто удовольствие, — ответил Беллегард, — захватывающее, воодушевляющее! Я смотрю на это со своей точки зрения, а вы — со своей. Да здравствуют перемены! Еще вчера я зевал от скуки, так что чуть не свернул челюсть, и заявлял, что ничто не ново под луной! Но то, что вы явитесь в качестве претендента на руку моей сестры, — новость из новостей! Пусть кто-нибудь мне возразит! Давайте так и решим, друг мой! Неважно, хорошо это или плохо, это что-то новое! — и сраженный столь неожиданными новостями, Валентин де Беллегард рухнул в глубокое кресло перед камином и, не переставая улыбаться, устремил взор в пылающий огонь, словно читал там будущее. Через некоторое время он поднял глаза.

— Вперед, дорогой мой! Желаю вам удачи! — сказал он. — Какая жалость, что вы не способны понять меня и вряд ли отдаете себе отчет в том, на что я сейчас иду.

— Ах, — засмеялся Ньюмен, — смотрите только не идите ни на что опрометчивое. Лучше предоставьте меня самому себе или откажитесь от меня раз и навсегда. Не хочу возлагать груз на вашу совесть.

Беллегард поднялся; он явно был взволнован, глаза его, и без того всегда блестящие, загорелись еще ярче.

— Вам никогда не понять этого — даже не осознать! — сказал он. — А если вы победите, и победите с моей помощью, разве станете испытывать ко мне ту благодарность, какую я заслужил? Нет, вы превосходнейший человек, но благодарности чувствовать не будете. Впрочем, какое это имеет значение! Свое удовольствие я все равно получу, — и он разразился неудержимым смехом. — Ну что вы так на меня смотрите? Вид у вас чуть ли не испуганный.

— Жаль, — ответил Ньюмен, — но я и впрямь вас не понимаю. И лишаюсь удовольствия посмеяться вместе с вами.

— Помните, я говорил вам, что мы — люди очень странные? — продолжал Беллегард. — Предупреждаю еще раз. Мы очень странные! Моя мать — странная, и брат тоже, и я, честное слово, еще более странный, чем они. Вам покажется даже, что и моя сестра немножко странная. У старых деревьев искривленные ветви, в старых домах — загадочные скрипы. Не забывайте — нам уже восемнадцать веков!

— И прекрасно, — ответил Ньюмен. — Для Этого-то я и приехал в Европу. Вы входите в мою программу.

— Тогда touchez-la,[76] — протянул ему руку Беллегард. — Заключаем сделку: я с вами заодно, я вас поддерживаю и поступаю так потому, что вы мне нравитесь в высшей степени, но это — не единственная причина, — и, держа руку Ньюмена в своей, он искоса поглядел на него.

— Какая же еще?

— Я — в оппозиции. Мне кое-кто не нравится.

— Ваш брат? — спросил Ньюмен своим ровным голосом.

Приложив палец к губам, Беллегард прошептал:

— Ш-ш-ш! У старых родов свои тайны. Действуйте, действуйте! Повидайтесь с моей сестрой и не сомневайтесь в моей симпатии.

И с этим он ушел.

Ньюмен опустился в кресло перед камином и долго сидел, глядя в огонь.