Анархия. Неумолимое возвышение Ост-Индской компании

Эта модель поведения, от которой они не отступают уже несколько лет, позволила им захватить контроль над многими территориями за пределами Бенгалии, причем настолько, что вскоре они станут хозяевами Ганга от Аллахабада до океана. Они играют в игру на опережение, никогда не замечая, что делают хоть шаг вперед... Короче говоря, они усердно практикуют старую максиму, которой следовали римляне в своей политике, то есть, по словам Тацита, повсеместно сохраняют на своих местах [местных наследственных] правителей, чтобы использовать их как инструмент для обращения народа в рабство.

Английская компания стоит сегодня одна на этой огромной сцене, тайно и молча готовясь неизмеримо расширить ту главную роль, которую она здесь играет. Все их замыслы, планы, инициативы направлены на достижение этой великой цели. Одна за другой, террором, интригами, лестью, обещаниями или угрозами уменьшаются все державы Индии. Каждый день Английская компания делает еще один шаг к этой цели. Я нисколько не сомневаюсь, что уже несколько лет план вторжения в Индостан и захвата торговли всей Ост-Индии является предметом их спекуляций и расчетов, выгодной компенсацией за то, что они потеряли в Америке. Если вы также примете во внимание мощь английского флота, силу их военных учреждений на побережье Индии, то поймете, что, учитывая средства, уже имеющиеся в их руках, им нужно приложить лишь небольшие усилия, чтобы осуществить этот грандиозный и великолепный проект.

Когда наступит момент действовать, их план, каким бы обширным и сложным он ни был, будет полностью сформирован, вплоть до мельчайших деталей, а вся необходимая предварительная информация уже собрана: тогда их операции будут проведены с быстротой и успехом, которые поразят всю Европу.

Компания, по его мнению, теперь выглядела неприступной. Но он упускал из виду одну вещь. На самом деле существовала одна сила, которая все еще могла остановить Компанию на ее пути. Родная страна Модава, охваченная революцией и возглавляемая корсиканским полковником с сильным акцентом по имени Наполеон Бонапарт, только что, 1 февраля 1793 года, объявила войну Великобритании. Четыре года спустя, в декабре 1797 года, Типу отправил посольство с просьбой о помощи Наполеону против Компании. Султан Майсура не знал, что необходимая ему армия уже готовится в Тулоне. К тому времени, когда посольство Типу прибыло в Париж в апреле 1798 года, Наполеон ждал удобного случая, чтобы отплыть на своих 194 кораблях с 19 000 лучших людей из Тулона через Средиземное море в Египет. Наполеон ясно представлял себе свои планы.

В книге о турецких войнах, написанной на полях перед 1788 годом, он нацарапал слова: "Через Египет мы вторгнемся в Индию, восстановим старый путь через Суэц и заставим отказаться от маршрута через мыс Доброй Надежды". Он также не предвидел многих проблем: "Прикосновение французского меча - это все, что нужно, чтобы рухнул каркас меркантильного величия". Из Каира в 1798 году он отправил письмо Типу, в котором отвечал на мольбы последнего о помощи и излагал свою грандиозную стратегию:

Вам уже сообщили о моем прибытии на берега Красного моря с многочисленной и непобедимой армией, исполненной желания освободить вас от железного ига Англии. Я с нетерпением жду этой возможности, чтобы засвидетельствовать вам свое желание получить от вас, через Маскат и Мокко, информацию о вашем политическом положении. Я хотел бы, чтобы вы прислали в Суэц или Каир какого-нибудь умного человека, пользующегося вашим доверием, с которым я мог бы посоветоваться. Да приумножит Всевышний ваше могущество и уничтожит ваших врагов!

Ваш и т.д. и т.п.

Бонапарт

* 5 250 фунтов стерлингов сегодня.

* Современные эквиваленты этих сумм таковы: £2 млн = £210 млн; £1,3 млн = £136 млн; £2,4 млн = £252 млн.

* Современные эквиваленты этих сумм таковы: 5 миллионов фунтов стерлингов = 525 миллионов фунтов стерлингов сегодня; 28 миллионов рупий = 364 миллиона фунтов стерлингов.

** 2,5 миллиона рупий = 32,5 миллиона фунтов стерлингов сегодня.

* £3 млн = £315 млн; Rs300 = £3,900; Rs192 = £2,496; Rs48 = £624; Rs80 = £1,040.

* £195,500 сегодня.

* 390 миллионов фунтов стерлингов сегодня.

* Современные эквиваленты этих сумм таковы: 25 миллионов рупий = 325 миллионов фунтов стерлингов; 1,2 миллиона рупий = 15,6 миллиона фунтов стерлингов.

Труп Индии

17 мая 1798 года, за два дня до того, как наполеоновский флот вышел из Тулона и стремительно поплыл по Средиземному морю в сторону Александрии, один-единственный высокомачтовый корабль, на этот раз гладкий ост-индийский, после семи месяцев в море причалил к реке Хугхли. На его борту находился человек, который изменит историю Индии так же, как Наполеон изменил историю Франции; действительно, хотя сегодня его имя в значительной степени забыто, в течение следующих семи лет он завоюет в Индии больше территории и быстрее, чем Наполеон завоевал в Европе.

Когда Роберт Клайв в декабре 1756 года вошел в ту же реку, отметив в своих письмах место, где воды Бенгальского залива приобрели характерный цвет ила Ганга, единственными людьми Компании в Бенгалии остались избитые и пораженные малярией беженцы из Калькутты, которые толпами умирали среди мангровых болот Сандербана в Фулте. Сама Калькутта представляла собой руины. Теперь, всего сорок два года спустя, Калькутта была одним из крупнейших городов Азии, Компания полностью господствовала в восточной и южной Индии и успешно окружила весь полуостров. Пассажир, глядя со своего причала в круглой рубке, осознавал, что его отправили на восток специально для того, чтобы довести дело завоевания и укрепления корпорации до кульминации.

Это было его первое знакомство с Бенгалией, и он был в восторге от увиденного: "Ничто не может сравниться с великолепием моего подъезда", - написал он жене по прибытии. На протяжении почти трех миль река, которая по размерам не уступает Темзе в Лондоне, окаймлена прекрасными, хорошо построенными загородными домами с портиками и колоннадами. Город представляет собой массу великолепных дворцов в том же стиле, с самой прекрасной крепостью в мире. Зелень газонов превосходит все, что вы когда-либо видели... необыкновенный эффект в такой жаркой стране. Деревья красивее, их листва пышнее, чем в любой европейской стране... Артур встретил нас в нескольких милях от города, а по прибытии в форт меня приветствовали артиллерийским залпом".

Пассажиром был новый генерал-губернатор Ричард, маркиз Уэлсли; Артур" - это его младший брат , который также недавно был отправлен в Индию и который со временем затмит Ричарда и получит титул герцога Веллингтона. Вдвоем они изменят и Индию, и Европу.

В этом не было ничего неизбежного. Братья не были ни знатными дворянами, ни выдающимися политиками и не обладали большим состоянием. Они происходили из мелких провинциальных англо-ирландских протестантов; их главными достоинствами были непоколебимая уверенность в себе, быстрый ум и необычайная наглость. Как и Клайв до них, они были агрессивными и авторитарными прагматиками, верившими, что нападение - лучшая форма защиты; как и он, они, казалось, были лишены неуверенности в себе и могли оставаться неустрашимыми перед трудностями, которые привели бы в ужас более тревожных или чувствительных людей.

На этом этапе их жизни именно Ричард, а не Артур, был звездой семьи. В двадцать четыре года он вошел в Палату общин, вскоре стал лордом Казначейства и близко подружился с премьер-министром Уильямом Питтом. Сейчас, в возрасте тридцати семи лет, когда он сошел на берег в Калькутте, чтобы сменить лорда Корнуоллиса на посту генерал-губернатора владений Компании в Индии, Ричард Уэлсли был необычайно самодостаточным молодым человеком с высоким лбом, густыми темными бровями и выдающимся римским носом. У него были глубоко посаженные, убедительные голубые глаза и твердый подбородок, изящество которого подчеркивали бакенбарды длиной в три четверти. Маленький рот был целеустремленным, а совиный блеск в выражении лица намекал на его гениальность, а возможно, и на безжалостность. Но в то же время во всех его портретах прослеживалась настороженность и даже паранойя. Этот недостаток он все чаще маскировал маской крайнего высокомерия.

В чем Уэлсли заметно отличался от своих предшественников на посту генерал-губернатора, так это в своем отношении к Компании, которой ему предстояло служить. Ведь как Калькутта теперь сильно отличалась от маленького, потрепанного городка, знакомого Клайву, так и Компания была совсем другим зверем, чем та, которой служил Клайв. В Индии она могла бы быть неизмеримо более могущественной, с армией в двадцать раз большей, чем та, которой командовал Клайв; но в Лондоне парламент неуклонно подтачивал ее полномочия и независимость, сначала Актом о регулировании лорда Норта 1773 года, а затем Актом об Индии Питта 1784 года. Эти два законопроекта во многом способствовали тому, что контроль над политическими и военными делами Британской Индии перешел из рук директоров Компании на Лиденхолл-стрит в руки Контрольного совета - правительственного органа, созданного в 1784 году для надзора за деятельностью Компании на другом конце города, в Уайтхолле.

Уэлсли был, несомненно, человеком правительства и, в отличие от своих предшественников, не скрывал своего "полного презрения" к мнению "самого отвратительного притона Дома Индии". Хотя он и завоевал для директоров огромную империю, для этого он едва не обанкротил их компанию, и с самого начала было ясно, что он ставил перед собой гораздо более амбициозные цели , чем поддержание прибыли компании, которой он должен был служить, но чей меркантильный дух он на самом деле ненавидел.

Не зная о том, что руководители Компании, Уэлсли отправился на Восток, имея в голове две совершенно четкие цели. Он был полон решимости закрепить Индию за Британией и в равной степени был полон решимости вытеснить французов с их последних плацдармов на субконтиненте. В этом он следовал указаниям Генри Дандаса, президента Контрольного совета, чья франкофобия была передана восприимчивому Уэлсли во время серии продолжительных брифингов перед тем, как новый генерал-губернатор отправился в Индию.

В частности, Дандас поручил Уэлсли "очистить" те очаги власти индийских князей, которые были "заражены" французским влиянием - а именно дворы Типу Султана Майсурского, Низама Али Хана Хайдарабадского и сеть соперничающих вождей, управлявших великой конфедерацией Маратха - все они собрали армии сепаев, обученные французскими наемниками и ренегатами, и все они потенциально могли быть использованы против британцев и в пользу французов. В период национального кризиса, когда Британия находилась в состоянии войны не только с Францией, но и с Голландией и Испанией; когда ее последний союзник - Австрия - только что сложила оружие; когда на флоте Ла-Манша вспыхнул морской мятеж; когда Наполеон разрабатывал планы морских вторжений в Ирландию, находившуюся на грани восстания, и на южное побережье Англии, британское правительство не было готово с этим мириться.

Идеи Уэлсли о возрождении французской угрозы для Компании в Индии стали гораздо более близкими, когда на полпути своего плавания его корабль причалил к мысу для доработки. Там, в конце января 1798 года, он встретил высокопоставленного дипломата Компании, который принимал воды в минеральных ваннах на мысе, чтобы вылечить подагру и попытаться восстановить свое пошатнувшееся здоровье. Майор Уильям Киркпатрик был таким же франкофобом, как и Уэлсли, но в отличие от нового генерал-губернатора близко знал Индию, проведя там всю свою взрослую жизнь, а в последнее время служил резидентом Компании в Дели и Хайдарабаде. Там он вступил в непосредственный контакт с французскими наемниками, которых Уэлсли был полон решимости разгромить и изгнать.

Первоначально Уэлсли попросил майора Киркпатрика дать письменные ответы на ряд вопросов о французских войсках, нанятых низамом Хайдарабада, в частности, о батальоне, которым "командовал француз по имени Раймон" и в котором служили "французы самых ярых и отъявленных принципов якобинизма... вооруженная французская партия большого рвения, усердия и активности... Основа постоянной французской фракции в Индии". Полученные ответы настолько впечатлили его, что он не только переслал их Дандасу без редактирования, но и умолял Киркпатрика отказаться от планов возвращения в Англию и устроиться к нему в Калькутту в качестве военного секретаря.

В течение нескольких дней, проведенных Уэлсли в Кейпе, они оставались в секрете, пока Киркпатрик рассказывал своему новому начальнику о своих представлениях о французской угрозе и о том, какие шаги новый генерал-губернатор может предпринять для ее сдерживания. Он рассказал ему о хорошо оснащенных батальонах маратхских сепаев под французским командованием, которые были подготовлены для Сциндии блестящим савойским генералом Бенуа де Буанье. Де Буанье уже уехал в Европу и передал свои батальоны куда менее грозному командиру по имени генерал Пьер Перрон, но Киркпатрик был свидетелем мастерства созданной им армии, и особенно ее безжалостно эффективных артиллерийских дивизий. Тремя годами ранее, в марте 1795 года, он присутствовал при том, как армия низама Хайдарабада распалась под их огнем в битве при Хардле. Киркпатрик не питал иллюзий по поводу грозного характера новой армии Сциндии , которая теперь почти не отличалась от армии Компании по форме, строевой подготовке, вооружению и даже по этническому и кастовому происхождению своих сепаев.

Уэлсли был особенно встревожен, узнав о том, насколько армия султана Типу, самого непримиримого и неумолимого врага Компании, попала в руки 500 революционных французских наемников, советников, техников и офицеров. Киркпатрик рассказал ему, как в мае 1797 года французские войска Типу дошли до создания революционного якобинского клуба в Шрирангапатнаме: "Национальный флаг [Триколор] был поднят под звуки артиллерии и мушкетов в лагере", а символы дореволюционной монархии Бурбонов были сожжены. Республиканские гимны пелись во время последующей посадки "дерева Свободы" - своего рода якобинского майского столба - и пока дерево венчалось "шапкой равенства", собравшиеся "поклялись ненавидеть всех королей, кроме Типу Султана, Победоносного, союзника Французской Республики, вести войну с тиранами и любить родину, а также землю гражданина принца Типу". Наконец, они дали торжественную клятву поддерживать республиканскую конституцию, "или умереть с оружием в руках... жить свободными или умереть!".

По окончании церемонии французский корпус проследовал на парадную площадку в Шрирангапатнаме, где их ждал принц-гражданин. Когда они приблизились, Типу приказал дать салют из 2 300 пушек, 500 ракет и всех мушкетов, которые могли собрать его войска. "Вот, - объявил гражданин Типу, - мое признание штандарта вашей страны, которая дорога мне и с которой я связан; он всегда будет высоко поднят в моей стране, как и в нашей братской Республике! Идите, завершайте свой праздник!

Больше всего Уэлсли опасался, что различные отряды французских наемников могут объединиться и бросить вызов Компании, если снова начнется война с Типу. Он написал в Лондон, что

При нынешнем слабом состоянии правительства Низама Хайдарабада французский корпус на его службе открыто объединится с Типу Султаном и внезапным ударом попытается захватить территории Низама и присоединить их к владениям Франции в союзе с Типу Султаном. Интерес и склонность Сциндиа, у которого на службе находится большая армия под командованием французского офицера, заставят его вступить в союз с Типу Султаном и французами. Соединение, которое может быть достигнуто между французскими офицерами с их несколькими корпусами, находящимися на службе у Низама, Ссиндии и Типу, может установить власть Франции после разорения государств Пуны и Декана.

Сразу после прибытия в Калькутту Уэлсли начал разрабатывать планы по отправке войск на юг, чтобы противостоять этой угрозе. Но его планы значительно ускорились, когда 8 июня он прочитал в калькуттской газете о декларации, опубликованной на Маврикии французским генерал-губернатором острова, М. Малартиком. В ней говорилось о намерении Типу заключить наступательный и оборонительный союз с французами и о том, что "он только и ждет момента, когда французы придут ему на помощь, чтобы объявить войну англичанам, которых он страстно желает изгнать из Индии".

С этого момента судьба Типу была предрешена. Теперь первоочередной задачей Уэлсли стало искоренение всех следов французского влияния до прибытия французской военной экспедиции. В июне он написал генералу Харрису, главнокомандующему в Мадрасе, который был ветераном кампании Корнуоллиса против Типу, о своем решении "безотлагательно призвать наших союзников и собрать армию на побережье со всей возможной оперативностью", чтобы "нанести внезапный удар по Типу, прежде чем он сможет получить иностранную помощь".

К началу августа Уэлсли завершил разработку своего военного плана. Он передал его Дандасу в Лондон, изложив "меры... наиболее целесообразные для того, чтобы сорвать объединенные усилия султана Типпу и Франции". По его мнению, Типу теперь был испытанным врагом и хищником и должен быть немедленно уничтожен: "Доказательства обдуманной враждебности полны", - писал он. В то время как Типу Султан исповедует самые дружелюбные намерения, связанный действующими договорами о мире и дружбе, и не спровоцированный никаким оскорблением с нашей стороны, он проявил намерение полностью уничтожить нас".

Однако сначала Уэлсли решил разобраться с французскими революционными силами Раймонда в Хайдарабаде.

Хотя во многих работах Уэлсли этого периода чувствуется паранойя франкофобов, новый генерал-губернатор на самом деле был совершенно прав в отношении потенциальной угрозы, которую представлял для Компании Раймонд. Как показал недавно обнаруженный тайник с документами, Раймонд действительно состоял в переписке как с французскими офицерами из корпуса де Буанье на службе у Ссиндии, так и с теми, кто работал на Типу в Шрирангапатнаме, где Раймонд сам служил до поступления на службу к Низаму.

Амбиции Раймона раскрываются в серии страстно патриотических писем, которые он написал в начале 1790-х годов во французскую штаб-квартиру в Пондишери , обещая свою преданность Франции и Революции: "Я готов пожертвовать всем, - писал он губернатору Пондишери, - если мне посчастливится, что обстоятельства когда-нибудь дадут мне возможность доказать ревность к моей стране, которая меня вдохновляет". В письме губернатору Маврикия он еще более четко обозначил свои намерения: "Я всегда буду выполнять как свой первый долг все [приказы], которые вы пожелаете мне отдать... Если когда-нибудь я смогу быть полезен Франции, я готов еще раз пролить за нее свою кровь. Я работаю только для того, чтобы выполнить этот долг и завоевать ваше доброе мнение".

Джеймс Ахилл Киркпатрик, новый британский резидент в Хайдарабаде, на которого была возложена задача вытеснения французского корпуса, был младшим братом нового военного секретаря Уэлсли. Его задача была далеко не простой. Личные доходы Раймонда были огромны - его поместья сами по себе приносили 500 000 рупий в год.a - и в первые месяцы 1798 года Раймонд снова убедил низама увеличить численность своего корпуса, на этот раз до 14 000 человек, с собственной литейной мастерской и полным артиллерийским обозом, запряженным 5000 собственных быков. Помимо отличной артиллерии, корпус изготавливал собственные мечи, мушкеты и пистолеты; имелась даже небольшая кавалерийская группа численностью 600 человек. К тому же Раймонд был очень популярен при дворе Хайдарабада. Наследник, Сикандер Джа, был настолько очарован французом, что даже поклялся "головой Раймонда".

Затем, утром 25 марта 1798 года, Раймонда нашли мертвым, в возрасте всего сорока трех лет; ходили сплетни, что причиной смерти мог стать яд, возможно, введенный фракцией сторонников Компании в дурбаре. Какой бы ни была правда, внезапная смерть Раймонда дала Киркпатрику шанс. Помогло то, что один из министров низама, Мир Алам, недавно посетил Калькутту и был поражен размерами и масштабами казарм и оружейных заводов Компании, а другие высокопоставленные чиновники в хайдарабадском дурбаре были так же убеждены, что Компания - восходящая сила в Индии. Они утверждали, что союз был необходим для безопасности Хайдарабада, окруженного двумя гораздо более могущественными соседями - Майсуром Типу на юге и маратхами в Пуне, сразу на западе.

Шесть месяцев спустя, после нескольких недель напряженных переговоров, был подписан секретный договор, по которому Хайдарабад и Компания заключили тесный военный союз: 6000 солдат Компании должны были проживать в Хайдарабаде и обеспечивать защиту Низама. Взамен низам должен был выплачивать Компании ежегодную субсидию в размере 41 710 фунтов стерлингов,b и уволить французский корпус. Однако как именно и когда это должно было быть сделано, в договоре не уточнялось.

После подписания контракта прошел неспокойный месяц, пока новые силы Компании в составе четырех батальонов вместе с артиллерийским обозом медленно преодолевали 150 миль от побережья вблизи Гунтура. Это был ближайший город, контролируемый Компанией, где Уэлсли приказал им собраться двумя месяцами ранее, чтобы быть готовыми к походу на Хайдарабад.

Перед рассветом 22 октября войска ЕИК бесшумно окружили французские укрепления, расположив свои орудия на гребне над французскими линиями, неподалеку от места, где только что был воздвигнут классический греческий храм и обелиск в память о Раймоне. Они добились полной внезапности. Когда рассвело, французский корпус проснулся и обнаружил, что окружен. В девять часов Киркпатрик предложил мятежникам выплатить все причитающееся жалованье, если они сдадутся. У них было "четверть часа, чтобы сложить оружие и отойти к защитному флагу, который был установлен примерно в полумиле справа от лагеря". Если они не подчинятся, их немедленно атакуют".

В течение тридцати минут французский корпус оставался в нерешительности. На правом фланге французского лагеря скопилось две тысячи ротных кавалеристов, еще 500 ждали справа. В центре находились 4 000 пехотинцев Ост-Индской компании. Стояла полная тишина. Затем, сразу после 9.30 утра, к большому облегчению Киркпатрика, сепаи наконец передали, что принимают условия.

Кавалерия Компании ворвалась внутрь и быстро овладела французскими магазинами, складами, пороховыми мельницами, литейными мастерскими и пушками, а французские сепаи бежали к флагу, под которым они должны были сдаться: "одновременно славное и жалкое зрелище", - считал Киркпатрик. В течение нескольких часов крупнейший французский корпус в Индии, насчитывавший более 14 000 человек, был разоружен силами, составлявшими менее трети от его численности. Не было сделано ни одного выстрела, не было потеряно ни одной жизни.

Весь день с крыши британской резиденции Киркпатрик наблюдал за тем, как солдаты складывают оружие. Вечером, находясь в состоянии смешанного изнеможения и восторга, он написал своему брату Уильяму, что "разворот тысяч войск Раймонда, который я видел сегодня вечером с крыши моего дома в шпионские очки так же отчетливо, как если бы это происходило на месте, был самым прекрасным зрелищем, которое я когда-либо видел в своей жизни".

В постскриптуме, написанном двумя часами позже, сообщалось еще более приятное известие: слышал ли Уильям новости, только что прибывшие из Бомбея, "о славных морских действиях адмирала Нельсона"? В битве на Ниле 1 августа Нельсон потопил почти весь французский флот в Абукирском заливе, разрушив надежды Наполеона использовать Египет в качестве надежной базы для нападения на Индию. Это был удивительный поворот событий. С тех пор как пришло известие об экспедиции Наполеона в Египет, казалось вполне вероятным, что Индия будет следующей и даже может стать французской колонией. Теперь эта угроза значительно уменьшилась.

Операция была проведена с большим мастерством, и Уэлсли был в восторге. "Вам понравится, как я мягко победил армию в 14 000 человек под командованием французских офицеров на службе у низама", - писал он Дандасу в конце того же месяца. В моих депешах не упоминается любопытный факт, что штандартом этой армии был трехцветный флаг: первый флаг такого типа, установленный на континенте Индии. Этот штандарт попал в мои руки, и я отправлю его домой как лучший комментарий ко всей политике, направленной на подавление французского влияния в Индии".

Теперь, получив Хайдарабад, Уэлсли был готов выступить непосредственно против своего главного противника, Типу Султана.

4 ноября 1798 года Уэлсли написал саркастическое письмо Типу , сообщая ему о катастрофическом поражении его французских союзников в битве на Ниле: "Уверенный, что благодаря союзу и привязанности, существующим между нами, эти сведения доставят вам искреннее удовлетворение, я не мог отказать себе в удовольствии сообщить их". Типу ответил добром на добро, написав внешне дружеское, но столь же неискреннее письмо, в котором сообщал лорду Уэлсли: "Я живу дома, временами выхожу на воздух, а временами развлекаюсь охотой в месте, которое используется как место для развлечений".

Когда Уэлсли написал следующее письмо, союз Компании с Хайдарабадом был закреплен, а французский корпус собран, и генерал-губернатор теперь был гораздо более уверен в прочности своего положения. На этот раз его тон был совершенно иным: "Невозможно, чтобы вы считали меня неосведомленным о сношениях между вами и французами, которые, как вам известно, являются заядлыми врагами Компании", - писал он. Также не представляется необходимым и правильным, чтобы я впредь скрывал от вас удивление и беспокойство, с которым я воспринимаю вашу готовность вовлечь себя во все губительные последствия связи, которая грозит подорвать основы дружбы между вами и Компанией, ввести в ваше королевство принципы анархии и смуты и ... разрушить религию, которую вы почитаете". Но Типу не поддался на уговоры: "Будучи часто расположен к экскурсиям и охоте, - писал он в ответ, - я, соответственно, отправляюсь в очередную охотничью экспедицию... Всегда продолжайте радовать меня дружескими письмами, извещая о своем благополучии".

Теперь Уэлсли был занят тем, что вносил последние штрихи в свои планы вторжения. Финансы для ведения войны были теперь обеспечены, и, заручившись поддержкой банкиров-марвари Бенгалии, Уэлсли отправил в Бомбей и Мадрас огромную сумму в 10 миллионов рупий (1 миллион фунтов стерлингов, 130 миллионов фунтов стерлингов сегодня), которую ему удалось собрать на денежном рынке Калькутты. Еще больше денег поступило в виде своевременного вливания сокровищ из Европы.

Он написал резиденту в Пуне, Уильяму Палмеру, что должен любой ценой заставить маратхов разорвать отношения с Майсуром и вступить в войну против Типу, в соответствии с Тройственным союзом, подписанным Корнуоллисом. В свое время неохотный Пешва пообещал Палмеру, что маратхи выполнят свои обязательства и пришлют Компании 25 000 солдат, но после долгих проволочек в Пуне они так и не прибыли вовремя. Низаму также было отправлено сообщение с просьбой призвать свои войска на помощь новым британским союзникам, как было оговорено в договоре, который он и Киркпатрик подписали пятью месяцами ранее.

В процессе очернения, знакомом по недавним столкновениям Запада с напористыми мусульманскими лидерами, Уэлсли усилил свою пропаганду против Типу, которого он изобразил как "жестокого и неумолимого врага", "зверя джунглей", "нетерпимого фанатика" с "укоренившейся ненавистью к европейцам", у которого "на языке вечно вертятся проекты джихада". Этот тиран также считался "деспотичным и несправедливым правителем... [а]; кровавым тираном, вероломным негоциантом", и, прежде всего, "яростным фанатиком".

В то же время он написал, чтобы заверить Директорию, что не участвует в тщеславной авантюре за их счет: "Хотя я счел своим долгом вызвать ваши армии на поле боя во всех частях Индии, - писал он, - мои взгляды и ожидания направлены на сохранение мира, который в условиях нынешнего кризиса не может быть обеспечен иначе, чем путем заблаговременной подготовки к войне".

Это письмо было таким же неискренним, как и все, что он когда-либо писал Типу. Ведь на самом деле Уэлсли совершенно не собирался поддерживать мир. Вместо этого он получал огромное удовольствие от перспективы использовать частную армию директора для ведения совершенно ненужной ему войны против французских войск в Индии.

На Рождество, 25 декабря 1798 года, лорд Уэлсли отправился из Калькутты в Мадрас, чтобы иметь возможность лучше контролировать дела с южной базы. Он прибыл в последний день 1798 года, чтобы встретиться с новым губернатором Мадраса. Это был Эдвард, лорд Клайв, немного туповатый сын Роберта Клайва, чья победа при Плассее тридцатью пятью годами ранее положила начало превращению Ост-Индской компании из торговой компании в частную имперскую державу с постоянной армией и территориальными владениями, намного превышающими территорию ее родительской страны. После их первой встречи Уэлсли написал, что младший Клайв был "достойным, ревностным, послушным и джентльменским человеком отличного нрава; но ни талантов, ни знаний, ни деловых привычек, ни твердости не соответствовали его нынешнему положению. Как, черт возьми, он здесь оказался?". Отныне Уэлсли более или менее игнорировал своего хозяина и занимался деталями своего наступления на Типу без какого-либо участия Эдварда Клайва.

К этому времени тяжелый осадный обоз генерала Харриса с таранами и горными орудиями уже достиг Веллора, последнего британского форта перед границей Майсура. Там 20 000 сепаев Ост-Индской компании, 1400 элитных британских гренадеров под командованием Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона, и батальон шотландских горцев в килтах занимались учениями, пока Харрис ждал приказа наступать.

У Типу была чрезвычайно эффективная сеть шпионов, и он точно знал, что происходит за его пределами: "Недавно до меня дошли сведения, - писал он, - что, судя по разговорам заинтересованных лиц, военные приготовления уже идут полным ходом". Пока лорд Уэлсли разрабатывал свои военные планы, Типу с не меньшей энергией пытался заручиться поддержкой последних местных армий, способных противостоять Компании, предупреждая их, что какие бы разногласия ни были у них в прошлом, сейчас у них есть шанс объединиться и победить англичан.

8 января Джеймс Киркпатрик сообщил из Хайдарабада , что Типу написал низаму письмо, в котором просил прощения, если он нарушил какой-либо договор, и просил о союзе, утверждая, что англичане "намерены истребить всех мусулман и установить на их месте шляпников". Через два дня, 10 января, Уэлсли получил депешу из Пуны, в которой сообщалось, что делегация послов Типу также явилась ко двору маратхов, прося военной помощи.

Шпионы Уэлсли сообщили, что Типу Султан даже написал внуку Ахмад Шаха Дуррани, Заман Шаху, правителю Афганистана. Долг правоверных вождей - истребить неверных, объединившись вместе", - писал Типу, а затем предложил "после низложения жалкого короля [Шаха Алама], который довел веру до такого слабого состояния", разделить между ними Индию. Но было уже слишком поздно.

Теперь Уэлсли был готов, и у Типу не было времени на создание союзов, необходимых ему для защиты. Умирая, отец Типу , Хайдар Али, советовал сыну всегда действовать против Компании в союзе с другими индийскими правителями; только так он мог быть уверен в победе. Амбициозный и самоуверенный Типу проигнорировал этот совет. Теперь, когда ему больше всего нужна была помощь, он сражался в одиночку.

Типу, должно быть, знал, насколько малы шансы на успех: в его книге снов записано, что в последнюю минуту прибыл спасательный отряд "из 10 000 франков [французов]", а 20 декабря султан был разбужен кошмаром об огромной армии , состоящей из полков английских христиан с головами свиней, идущих на его столицу. Но он не собирался отступать. Как утверждается, он сказал, услышав новость о начале вторжения Уэлсли в его королевство: "Я лучше проживу день как лев, чем всю жизнь как овца... Лучше умереть как солдат, чем жить жалким иждивенцем у неверных, в их списке пенсионеров-раджей и набобов".

3 февраля 1799 года генерал Харрис получил приказ мобилизовать свои войска и "с минимальной задержкой, насколько это возможно... вступить на территорию Майсура и приступить к осаде Серингапатама". Генерал-губернатор прислал характерные для него подробные инструкции о том, как действовать, и приказал, что, при любых обстоятельствах, не должно быть никаких переговоров, пока армия не будет стоять перед стенами Шрирангапатнама.

19 февраля четыре батальона Ост-Индской компании в Хайдарабаде под командованием полковника Джеймса Далримпла, а также еще четыре батальона хайдарабадских сепаев и более 10 000 хайдарабадских кавалеристов соединились с армией компании генерала Харриса. 5 марта, имея за спиной около 30 000 овец, огромные запасы зерна и 100 000 повозочных быков, обе армии пересекли границу Майсура. За ними последовали по меньшей мере 100 000 последователей, численность которых превосходила численность сражающихся по меньшей мере в четыре раза к одному. Уэлсли считал свою армию "лучшей из всех, что когда-либо выходили на поле боя в Индии"; но это была огромная и громоздкая сила, и она двигалась к Шрирангапатнаму с мучительно медленной скоростью - пять миль в день, опустошая страну "от всех средств к существованию, которые страна может себе позволить", подобно огромной туче саранчи.

Сдав половину своего королевства в 1792 году, ресурсы Типу были гораздо более ограниченными, чем во время кампании Корнуоллиса, и он понял, что лучший шанс на успех - сосредоточить все свои войска в островной крепости-столице. Он совершил всего две короткие вылазки: одну против небольшого британского отряда из Бомбея, который проходил через горы из Курга, а другую - против основных сил Харриса под Бангалором, где Типу лично возглавил энергичную кавалерийскую атаку. Затем он удалился за великие стены Шрирангапатнама, чтобы начать укреплять оборону и готовиться к осаде.

Имея всего 37 000 солдат, он немного уступал союзникам в численности, но оставался грозным противником. Никто не забывал, что в трех предыдущих англо-майсурских войнах силы Типу часто наносили поражения Компании. Действительно, двое из самых известных командиров Компании в этой кампании, сэр Дэвид Бэрд и его двоюродный брат Джеймс Далримпл, оба были пленниками Типу, попав в плен и находясь в заключении в течение сорока четырех долгих месяцев после катастрофического поражения британцев при Поллилуре в 1780 году, "самой тяжелой катастрофы, которая еще не постигла британское оружие в Индии".

К 14 марта войска Харриса прошли Бангалор и взяли несколько ключевых фортов на окрестных холмах. Три недели спустя, 5 апреля, армия наконец-то подошла к Шрирангапатнаму. 6 апреля Артур Уэлсли возглавил неудачную ночную атаку на некоторые внешние оборонительные сооружения; отряд из тринадцати сепаев Компании был захвачен войсками Типу, а затем замучен до смерти. 7 апреля началась осада.

С присущей ему изобретательностью и упорством Типу демонстрировал все признаки сопротивления. Как писал один британский солдат, он "сражался с нами из пушки в пушку... [и ночные стычки] проходили с отчаянным напряжением... Вскоре сцены стали невероятно грандиозными; снаряды и ракеты необычайной тяжести непрерывно сыпались на нас со стороны SW, а четырнадцатифунтовые пушки и виноград с северной стороны форта продолжали сеять хаос в траншеях; в то время как огонь наших батарей, которые часто загорались... был сигналом для Tiger sepoys [элитные войска Типу, одетые в мундиры с тигровыми полосами], чтобы продвинуться вперед и дать залп из мушкетов.' В общей сложности в плен попало около 120 французов, в том числе двадцать офицеров.

Небольшой французский корпус численностью около 450 человек, все с республиканскими кокардами и веточками лавра, также "вел себя с большим духом", выйдя 22 апреля на британские позиции на северном берегу острова: "Некоторые из них попали в окоп на наши штыки, а другие были убиты недалеко от него".

Типу устроил храбрую и искусную оборону, и в течение некоторого времени казалось, что войска Компании мало продвигаются вперед: "Неприятель продолжал в течение ночи ремонтировать свои разобранные парапеты, - писал один офицер, - а утром удивил нас установкой нескольких орудий на новом участке, охватывающем N.W кавалерии... Что-то сродни унынию начало овладевать умами; и если этот аспект дел не изменится в ближайшее время, то наши расчеты приводили к тому, что это действительно грозное место, как бы мужественно оно ни защищалось, не сменит хозяина без обильного пролития крови".

Но армия Уэлсли была оснащена беспрецедентным количеством тяжелой артиллерии: сорок 18-фунтовых орудий для прорыва стен и семь 8-дюймовых и 5,5-дюймовых гаубиц для навесного огня внутри стен форта. Кроме того, имелось пятьдесят семь 6-фунтовых орудий для огневой поддержки осаждающей армии против пехоты Типу. К концу апреля большинство орудий Типу на северной и западной части острова были выведены из строя. К 3 мая артиллерия хайдарабадского контингента чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы продвинуться вперед на 350 ярдов от самого слабого угла стен, и к вечеру была проделана существенная брешь. Харрис назначил следующий день для штурма.

В то утро, осмотрев пролом и приняв ванну, Типу проконсультировался со своими астрологами-браминами. Они предупредили султана об особенно плохих предзнаменованиях. Типу дал им "трех слонов, двух буйволов, быка и козу", а также железный горшок, наполненный маслом, используемым для гадания, и попросил их "молиться за процветание империи". Теперь он считал себя обреченным.

В час дня, в самый разгар дня, большинство сепаев Типу отправились на послеобеденный отдых. В траншеях роты Дэвид Бэрд проснулся, дал своим солдатам "подбадривающий драм и бисквит и достал меч со словами: "Люди, вы готовы?". "Да", - прозвучало в ответ. "Тогда вперед, мои парни!" Затем он выскочил из траншеи и повел 4000-ный штурмовой отряд к реке Кавери и по мелководью ворвался в брешь. Две его колонны перебрались через ледник и вошли в город, качаясь вправо и влево вдоль валов, в условиях ожесточенной рукопашной схватки.

Услышав новость о том, что штурм наконец начался, Типу оставил свой обед во дворце и поскакал прямо к пролому в сопровождении гвардии из своего элитного батальона "Лев Бога". Но к моменту его прибытия войска Компании уже были в стенах. Ему ничего не оставалось делать, как взобраться на крепостные стены и сражаться за свою жизнь. Оставшись в меньшинстве, он храбро сражался с наступавшими на него сепаями роты, но быстро получил две штыковые раны и один мушкетный выстрел в левое плечо. Его сопровождающие призывали его сдаться, но он ответил: "Вы с ума сошли? Молчите".

Здесь, между водными воротами и внутренними валами форта, Типу сделал то, что, по признанию даже самых враждебных британских противников, было "его галантным последним выступлением". Отряд краснокожих пробился между воротами, и один гренадер, увидев золотую пряжку, сверкавшую на поясе раненого, попытался схватиться за нее, но в ответ получил от султана последний смертельный удар саблей. Несколько секунд спустя один из его спутников выстрелил в Типу в упор, через висок. После четырех войн с Компанией, продолжавшихся в течение тридцати двух лет, майсурский тигр наконец пал с мечом в руке среди куч мертвых и умирающих людей.

Через несколько часов город оказался в руках компании. Вечером, после захода солнца, Бэрд был доставлен к телу Типу одним из его придворных, раджой Ханом. Сцена была совершенно шокирующей", - писал один из очевидцев. Количество тел было так велико, а место так темно, что невозможно было отличить одного человека от другого". Им пришлось по одному скатывать тела с кучи, проверяя каждое лицо при мерцающем свете лампы. В конце концов Бэрд нашел Типу; по воле случая его тело оказалось всего в 300 ярдах от ворот тюрьмы, где Бэрд провел свой плен.

Тело султана лежало на дне кучи убитых и раненых, лишенное драгоценностей. Глаза Типу были открыты, а тело было таким теплым, что на несколько мгновений при свете лампы Бэрд засомневался, жив ли еще султан; но, пощупав пульс, он констатировал смерть: "Лицо его ничуть не исказилось, а выражало суровое спокойствие", - писал Бэрд. Его одежда состояла из куртки из тонкого белого льна, - вспоминал другой очевидец. Ниже на нем были "свободные кальсоны из цветистого шелка, вокруг талии - пунцовая ткань из шелка и хлопка; через плечо висел красивый мешочек с поясом из красного и зеленого шелка; голова его была непокрыта, тюрбан потерялся в суматохе падения; на руке был амулет, но никаких украшений". Труп положили в паланкин и доставили во дворец. Там его личность подтвердила захваченная семья Типу.

Уже тогда потери Майсура значительно превышали потери союзников: около 10 000 солдат Типу были убиты против примерно 350 сепаев Компании и Хайдарабади: "Едва ли возможно, - писал один британский наблюдатель, - описать в адекватных выражениях объекты ужаса, отвратительное зрелище, представляемое чувствам телами убитых, в любом положении и во всех направлениях, лежащих на верандах и вдоль главной улицы". Но ужасы еще только начинались.

В ту ночь город Шрирангапатнам, в котором проживало 100 000 человек, был охвачен безудержной оргией изнасилований , грабежей и убийств. Артур Уэлсли сообщил своей матери: "Вряд ли в городе остался хоть один дом, который не был бы разграблен, и я понимаю, что в лагере драгоценности величайшей ценности, слитки золота и т. д. были выставлены на продажу на армейских базарах нашими солдатами, сепаями и последователями. Я вступил в командование армией утром 5-го числа и с величайшими усилиями, путем повешения, порки и т.д. и т.п., в течение этого дня восстановил порядок...

В 4.30 того же дня похоронная процессия султана медленно и молча пробиралась сквозь толпы плачущих людей. Люди выстроились вдоль улиц, "многие из них распростерлись перед телом и выражали свою скорбь громкими причитаниями". В конце концов кортеж достиг белой, с луковичным куполом гробницы Хайдара Али в саду Лал-Баг.

Здесь Типу был похоронен рядом со своим отцом, "немедленно освященный его магометанскими последователями как шахид, или мученик веры... с полными военными почестями, причитающимися его высокому званию". Британцы, которых во время кампании кормили пропагандой Уэлсли о том, что Типу - жестокий тиран, были удивлены, узнав, как сильно его народ, как индуисты, так и мусульмане, явно любил его, так же как они были удивлены тем, насколько процветающим было его королевство - "хорошо возделанное, населенное трудолюбивыми жителями, недавно основанные города и развивающаяся торговля" - и насколько он был популярен среди своего личного персонала: "многие из его доверенных слуг-индусов, которые во время войны попали в наши руки, признали его снисходительным и покладистым хозяином".

Тем временем Комитет по призам, в чьи обязанности входило распределять добычу, начал собирать то, что осталось от владений Типу и содержимого его сокровищницы. Они были поражены тем, что нашли: "Богатство дворца, которое было достаточно ослепительным для глаз многих, кто был гораздо более привычен к виду спрятанных сокровищ, чем мы, казалось, в тот момент, в виде денег, драгоценностей, слитков и тюков дорогостоящих вещей, превосходило все оценки".

В общей сложности около 2 миллионов фунтов стерлингов.d золотых пластин, драгоценностей, паланкинов, оружия и доспехов, шелков и шалей было накоплено: "все, что могла приказать власть или купить за деньги". Самым великолепным из всех предметов был золотой трон Типу , инкрустированный драгоценными камнями и украшенный драгоценными камнями, а также украшенными тигриными головами "великолепно украшенными... [Он имел форму] хауда, поддерживаемого на спине тигра, твердые части сделаны из черного дерева и полностью покрыты листом чистого золота, толщиной примерно в гинею, скрепленного серебряными гвоздями и вытканного тигриными полосами, с диковинной насечкой, и наиболее красиво и высоко отполированного.

Не в силах решить, кому его вручить, призовые агенты разрезали его на мелкие кусочки, уничтожив таким образом одно из величайших чудес Индии XVIII века. Артур Уэлсли был первым, кто оплакивал его потерю, написав директорам, что "я бы с удовольствием отправил весь трон целиком в Англию, но неосторожное рвение призовых агентов армии разбило этот гордый памятник султанского высокомерия на осколки еще до того, как я узнал о существовании такого трофея".

Кровавое разграбление города Шрирангапатнам стало настолько известным, что впоследствии вдохновило Уилки Коллинза на создание новаторского детективного романа "Лунный камень". Действие романа происходит во время падения города, когда двоюродный брат рассказчика, Джон Хернкасл, захватывает "Желтый алмаз... знаменитый драгоценный камень в родных анналах Индии, [когда-то] вправленный в лоб четырехрукого индийского бога, олицетворяющего Луну". Для этого Хернкасл, "с факелом в одной руке и кинжалом, истекающим кровью, в другой", убивает трех хранителей Лунного камня, последний из которых говорит ему в момент смерти, что проклятие алмаза будет сопровождать Хернкасла до самой могилы: "Лунный камень еще отомстит тебе и твоим!". В течение романа алмаз приносит смерть и несчастье почти всем, кто соприкасается с ним, а затем его забирают обратно таинственные индуистские хранители камня - то, что еще не произошло с настоящей добычей из Шрирангапатнама.

Позднее все сокровища Типу были собраны невесткой Клайва Генриеттой, графиней Повис, когда она в следующем году совершила увеселительное путешествие по южной Индии. Ей наскучило общество ее мужа, Эдварда Клайва, нового губернатора Мадраса, и она оставила его на его новой работе в Губернаторском доме, пока сама объезжала бывшие земли Типу в Майсуре. Всякий раз, когда она приезжала в ротное поселение, ее окружали пехотинцы, жаждавшие обменять свою долю драгоценностей из Шрирангапатнама на наличные. Она с радостью соглашалась. Так, без особых затрат, она случайно накопила одну из самых впечатляющих европейских коллекций индо-исламского искусства. Со временем она вернулась в резиденцию Клайва в Повисе, где была выставлена рядом с добычей, собранной сорока годами ранее в муршидабадском дворце Сираджа уд-Даулы. Там он и остался.

В ходе последовавшего политического урегулирования сыновья Типу были отправлены в ссылку в форт Веллоре, а большая часть лучших земель штата Майсур была разделена между Компанией и низамом Хайдарабада. Оставшаяся часть была возвращена индуистской династии Вадьяр , чей трон узурпировали Хайдар и Типу. Пятилетний ребенок из этой династии был найден живущим "в состоянии нищеты... в подобии хлева с пристроенными к нему сараями".65 Мальчику сообщили, что он теперь раджа, и после короткой церемонии он получил в управление уменьшенное государство Майсур, за которым тщательно присматривал британский резидент. Со временем вадьяры перенесли свою столицу обратно в Майсур, и Шрирангапатнам превратился в руины. Он так и не восстановился.

Сегодня рядом с фундаментом бывшего дворца Типу стоит небольшая деревня, а на его некогда великолепных прогулочных площадках пасутся козы. Кроме величественных укреплений, построенных по французскому проекту, лучше всего в бывшей столице Типу сохранился, по иронии судьбы, древний индуистский храм Шри Ранганатха, в честь которого была названа столица Типу , и который Типу не только защищал, но и нагрузил ценными дарами, выставленными и сегодня, как и все его прекрасные изображения эпохи Виджаянагара. Ни одно из них не пострадало от резца иконоборца, несмотря на то, что стоит в центре столицы правителя, которого его британские враги осуждали как фанатичного "нетерпимого фанатика".

Сегодня большая часть столицы Типу - это пастбища, и очень мало осталось свидетельств былого великолепия королевства Тигра Майсура, единственного индийского правителя, который как никто другой противостоял натиску Компании.

"Леди и джентльмены, - сказал лорд Уэлсли , поднимая бокал, когда ему принесли весть о смерти Типу, - я пью за труп Индии".

Менее чем за два года Уэлсли удалось разоружить крупнейшие французские силы в Индии, а также разгромить и уничтожить вторые по численности. Теперь только корпус маратхов под командованием французов стоял между ним и полным господством над полуостровной Индией. Дальнейший конфликт рано или поздно был неизбежен.

Маратхи по-прежнему контролировали огромные территории западной, центральной и южной Индии - гораздо большую часть страны, чем в то время занимала Компания. Если бы им удалось сформировать единый фронт, они могли бы вновь стать ведущей державой в Индии; но сейчас их силы были безнадежно разделены, и Уэлсли с огромным удовольствием воспользовался этим.

Последний акт великой конфедерации маратхов начался со смертью 13 марта 1800 года ее ветерана - премьер-министра, блестящего Нана Пхаднависа, который контролировал дипломатию и администрацию маратхов на протяжении четверти века. Нана, "маратхский Макиавелли", одним из первых осознал угрозу существования Компании для всех независимых индийских правителей, и именно он в 1780-х годах создал первый Тройственный союз с целью изгнания Компании из Индии.

Он прилагал не меньше усилий, чтобы сохранить единство разных частей Конфедерации. К несчастью для маратхов, он был последним из того талантливого поколения, которое выдвинулось после катастрофического поражения маратхов в битве при Панипате в 1761 году, и его смерть пришлась на конец пятилетнего периода, 1795-1800 годов, в течение которого также погибли пешва и старшие члены домов Сциндиа и Холкар. "Со смертью великого министра Наны Пхаднависа, - писал британский резидент в Пуне генерал Палмер , - ушла вся мудрость и умеренность маратхского правительства". Уэлсли не нужно было делать почти ничего: он мог просто сидеть в Калькутте и наблюдать, как распадается великая Конфедерация.

В отсутствие Наны трое амбициозных, но ссорящихся и неопытных подростков, унаследовавших руководство Конфедерацией, - новый пешва Баджи Рао II, новый глава дома Сциндия Даулат Рао и новый вождь дома Холкар Джасвант Рао - теперь могли бесконтрольно плести заговоры и интриговать друг против друга. В то время как Уэлсли начинал с большой тонкостью перемещать войска все более хорошо вооруженной, хорошо финансируемой и агрессивно милитаристской Компании по субконтинентальной шахматной доске, маратхи оказались безнадежно увязшими в болоте внутреннего конфликта. Они могли надеяться на победу над Компанией, только объединившись. Однако с каждым днем это единство становилось все более и более недостижимым.

В политике Северной Индии долгое время доминировала старая наследственная вражда между династиями Сциндиа и Холкар. Теперь она переходила из поколения в поколение, становясь все более ожесточенной и жестокой. Когда Махаджи Сциндия умер в 1794 году, его преемнику Даулату Рао было всего пятнадцать лет. Мальчик унаследовал великолепную армию, которую Бенуа де Буаньи подготовил для своего предшественника, но не проявил ни дальновидности, ни таланта в ее использовании. Генерал Палмер, который был самым опытным наблюдателем компании за политикой маратхов, очень восхищался Махаджи Сциндиа; но его преемник не произвел на него впечатления. Он описал его как "распутного молодого человека... слабого [и] совершенно лишенного порядочности и принципов".

Его доходы стремительно сокращаются, в то время как его армия неоправданно увеличивается, и теперь он более чем на крор [10 миллионов рупий, 130 миллионов фунтов стерлингов сегодня] задолжал своим войскам, хотя получил пять кроров путем самого бесстыдного угнетения и грабежа с тех пор, как взошел на муснуд [трон]. Верность его европейских офицеров и их корпуса до сих пор предотвращала его низложение, но они не могут спасти его надолго... Он совершенно невежественен в своих делах и неспособен понять свои истинные интересы, не имеет ни малейшего уважения к чести или характеру, ни малейшей благожелательности ума. Его слуги пользуются всеми преимуществами этих недостатков, и его правительство - это сцена беспорядка, мошенничества и грабежа".

Не помогло и то, что новый пешва, Баджи Рао II, был столь же молод и неопытен: его характер, считал Палмер, "не лучше, чем у Ссиндии, но он хочет получить власть, чтобы творить столько же бед". Однако в личном общении он ведет себя прилично, в то время как Ссиндия совсем заброшен. Мне пришлось играть здесь [в Пуне] очень хлопотную и неприятную роль с двумя молодыми людьми, которые не понимают ни своего собственного блага, ни прав других".

Баджи Рао, маленький, робкий, неуверенный в себе юноша двадцати одного года со слабым подбородком и пушистой верхней губой, быстро показал, что он совершенно не справляется с задачей объединения различных фракций, составлявших его властную базу. Более того, и он, и Сциндя находились в непримиримо враждебных отношениях с третьим главным маратхским посредником, Джасвантом Рао Холкаром, одноглазым "бастардом из Индора".

Традиционная роль пешвы заключалась в том, чтобы выступать в роли посредника между различными маратхскими военачальниками и объединять их. Но в апреле 1802 года Баджи Рао вместо этого, совершенно без необходимости, развязал новую кровную вражду с Холкарами. Когда старший брат Джасванта Рао Витоджи неожиданно попал в плен к войскам пешвы, ликующий Баджи Рао подвесил его на цепях и приговорил к порке в 200 ударов, за которой последовала томительная смерть, привязанная к ноге слона. Таким образом, Витоджи с криками таскали по дворцу, а Баджи Рао, хихикая, наблюдал за происходящим с дворцовой террасы. Вскоре после этого Баджи Рао пригласил во дворец бывших союзников и сторонников Наны Пхаднависа, обвинил их в заговоре и арестовал.

Как следует из эпитета, Джасвант Рао был незаконнорожденным сыном Тукоджи Холкара от наложницы. После воцарения своего законного сводного брата Джасвант Рао стал беглецом и отправился в джунгли с бандой таких же отчаянных вооруженных разбойников, которые жили трудно и быстро передвигались в плохих землях вокруг Индора. После убийства Витоджи, призвав на помощь семейное божество в Джеджури и опираясь на репутацию смелого и находчивого лидера, Джасвант с помощью племени из 200 верных воинов-бхилов отправился в крепость своего брата Махешвар и короновался как его преемник.

Там 31 мая Джасвант Рао Холкар поклялся отомстить тем, кого считал виновными в убийстве своего брата. В первую очередь он обратил внимание на Сциндиа, почти сразу же отправившись в набег на территорию своего врага, грабя и сжигая его дворцы. Оба соперника провели большую часть 1801 года, сражаясь друг с другом на холмах и полях центральной Индии, их армии маршировали и контрамаршировали между Уджджайном и Бурханпуром, теряя людей в каждом безрезультатном столкновении. По словам летописца Мунны Лала, "другие военачальники Декана, которые могли видеть вещи такими, какими они были на самом деле, пытались заключить мир с Джасвантом Рао, говоря, что взаимная ненависть между нами, маратхами, - это позор: процветание возникает из единства, а раздор приведет нас к гибели. Но поскольку время было не самое благоприятное, их добрые советы не возымели действия. День ото дня пламя раздора разгоралось все сильнее".

Наконец Джасвант Рао переправился через Годавари, совершил марш на юг и направился со своей армией в Пуну. Пешва, отчаянно нуждаясь в союзниках, обратился к единственной силе, оставшейся в силе после смерти Типу. Он вызвал британского резидента и попросил о союзе.

Это был шанс Уэлсли еще больше расколоть конфедерацию маратхов и парализовать ее военную машину. Он предложил Баджи Рао те же условия, которые только что предложил Низаму: оборонительный союз и постоянный гарнизон сепаев Компании для его защиты в Пуне, в обмен на крупную ежегодную денежную выплату. Пешва принял условия, но прежде чем войска Компании смогли прибыть для его защиты, ему и Ссиндиа пришлось столкнуться с армией Холкара, которая стремительно наступала на Пуну.

В воскресенье 25 октября 1802 года, в праздник Дивали, две армии столкнулись в широкой лесистой долине у Хадаспура, в нескольких милях от столицы маратхов. Сражение началось в половине девятого утра с продолжительной артиллерийской дуэли. Оно продолжалось в нерешительности, пока вскоре после часа дня Джасвант Рао лично не возглавил массовую кавалерийскую атаку на орудия Сциндиа, "как тигр на стадо оленей". Он был тяжело ранен во время атаки, но одержал решающую победу. Задолго до того, как битва была окончательно проиграна, а 5000 его людей убиты, испуганный и обескураженный Баджи Рао бежал.

В течение месяца молодой пешва переезжал со своим телохранителем от одного городища к другому, избегая патрулей Джасванта Рао. Некоторое время он прятался в крепости Синхагарх, к югу от Пуны, а затем направился в впечатляющий и труднодоступный форт Райгад, где короновался первый великий маратх Шиваджи и откуда он бросил вызов могольским войскам Аурангзеба. Все это время Баджи Рао поддерживал тесную связь со своими новыми союзниками из Компании, которые вскоре начали спасательную операцию.

Из Райгада пешва получил указание двигаться к морскому побережью, где он укрылся в старом пиратском оплоте Суварнадург. Вскоре после этого его подобрало судно HMS Herculean, которым командовал эмиссар Уэлсли, капитан Кеннеди. Баджи Рао и его людей кормили и развлекали, а также выделили два лакха рупий.e золотом для их личного пользования. Через две недели, 16 декабря, шлюп причалил под артиллерийские залпы к Бассейну - современному Вассаю - бывшему португальскому торговому пункту немного севернее Бомбея: необыкновенный разрушающийся город, полный обветшавших иезуитских церквей и заросших доминиканских монастырей, которые постепенно начинают возвращаться в джунгли, а могучие баньяновые деревья штопором ввинчиваются в разбитые барочные фронтоны и разрушающиеся монастыри.

Здесь Баджи Рао подписал договор о союзе с Компанией, которую он теперь признавал владыкой маратхов. Большой британский гарнизон был размещен в новой казарме, откуда открывался вид на дворец пешвы в Пуне, где теперь вновь будет установлено британское оружие.

Документ, известный как Бассейнский договор, был ратифицирован в последний день года, 31 декабря 1802 года. Когда Холкар узнал подробности условий, он заявил просто: "Баджи Рао разрушил государство маратхов. Теперь англичане нанесут ему такой же удар, какой они нанесли Типу Султану".

Заключив Бассейнский договор, Уэлсли считал, что ему удалось бескровно превратить маратхов в зависимых от Компании, так же как и низама. Другие, более опытные наблюдатели, были менее уверены в этом. Как только он узнал подробности договора, резидент в Хайдарабаде Джеймс Киркпатрик написал официальную депешу из Хайдарабада, предупреждая, что ни один из маратхских военачальников - реальных сил во владениях пешвы - не будет сидеть сложа руки и позволит англичанам управлять Баджи Рао как своей марионеткой. Он предсказывал, что действия Уэлсли, вместо того чтобы принести мир, приведут к объединению маратхов там, где Баджи Рао потерпел неудачу, и что теперь армии маратхов объединятся во "враждебную конфедерацию" для борьбы с Компанией.

Уэлсли был предсказуемо взбешен тем, что он счел дерзостью Киркпатрика. Он написал резкий ответ в Хайдарабад, заявив, что любое объединенное сопротивление маратхов теперь "категорически невозможно" и что резидент виновен в "невежестве, глупости и вероломстве", предполагая обратное. Но Киркпатрик остался при своем мнении, ответив, что, по данным его разведки, "такая конфедерация весьма вероятна", что Холкар уже на пути к занятию Пуны и что другой ведущий вождь маратхов, Рагхуджи Бхосле, раджа Берара, планирует присоединиться к нему.

Киркпатрик был прав. Через несколько месяцев Компания снова вступит в войну, и на этот раз против самых крупных, хорошо вооруженных и наиболее подготовленных сил, с которыми она когда-либо сталкивалась.

Последним, кто остался в живых из старшего поколения правителей, был император Шах Алам. В свои семьдесят пять лет старый слепой король по-прежнему восседал на позолоченной копии Павлиньего трона в своем разрушенном дворце, незрячий правитель во многом иллюзорной империи.

Император пережил всех своих врагов - Надер-шаха, Имад-уль-Мулька, Клайва, Карнака, Шуджу уд-Даулу, Гулам Кадира, - но это была его единственная победа. В старости он, по крайней мере, реалистично оценивал свои неудачи, говоря своему наследнику Акбар-шаху, что с того дня, как он вернулся в Дели, он был правителем только по имени. Он был всего лишь высокопоставленным пленником, сказал он, и его сыновья не должны считать себя чем-то большим.

Махаджи Сциндия, который хотя бы периодически проявлял интерес к благополучию императора, умер в 1794 году, а его преемник, Даулат Рао, был совершенно равнодушен к своему номинальному положению могольского вакил-и-мутлака, или визиря. Он был еще менее заинтересован в сохранении двора Великих Моголов, который находился на крайнем севере его владений и который он никогда не посещал после восхождения на мушнуд. Поэтому, пока император оставался под номинальной защитой маратхов, с маратхским гарнизоном в Красном форте, императорская семья жила в бедности, пренебрегаемая своими хранителями.

Это была группа французских офицеров во главе с Луи Гийомом Франсуа Дружоном, савойским аристократом, которому была поручена особа императора и командование его телохранителями, и Луи Буркьеном, французским наемником скромного происхождения, которого один историк маратхов назвал "кондитером, пиротехником и полтруна". Общее командование возлагалось на главнокомандующего Сциндиа, генерала Пьера Перрона, сына провансальского ткача, который жил со своими войсками в ста милях к юго-востоку в большой крепости Алигарх.

Несколько томов дворцового дневника того периода, Roznamcha-i-Shah Alam , сохранились в Британской библиотеке, и они, как никакой другой источник, показывают, до какой степени жизнь при дворе Великих Моголов сократилась из-за нехватки средств. Мы слышим, как одного принца поймали за тем, что он вынимал куски мрамора и инкрустированные полудрагоценные камни из пола башни Асад Бурдж "с целью продажи". Он был вызван Его Величеством и предупрежден о недопустимости совершения подобных злонамеренных действий". Принцесса вступила в спор с королем по поводу процентов за некоторые драгоценности, которые она была вынуждена заложить. Наложницу обвинили в краже украшений наваба Мубарака Махала. Королевские дети жаловались, что им не выплачивают жалованье; более отдаленные королевские кузены пытались сбежать из Салатиновой клетки, утверждая, что не получают достаточного питания и близки к голодной смерти. Король ответил, что "из-за слабого состояния империи принцам приходится довольствоваться тем, что дают на расходы повелители Пуны [маратхи]".

В одном особенно показательном случае слепому королю пришлось отчитывать королевских слуг, когда приехавший вождь маратхов бросил на пол зала для аудиенций горсть монет, и все присутствующие, забыв о придворном этикете, бросились их хватать, а некоторые даже устроили кулачные бои в Диван-и-Ам. Тем временем просители из города жаловались на набеги гуджаров в стенах и сикхов на внешних окраинах.

Шах Алам также был встревожен сообщениями о насилии и нестабильности, порожденных гражданской войной маратхов, и обвинил в этом Даулата Рао: "Его Величество выразил глубокое сожаление по поводу этих событий, - сообщает его биограф, Мунна Лал, - сказав: "Этот злодей теперь стремится посеять раздор среди своих товарищей. Таким безобразным и неподобающим поведением он спиливает ветку, на которой сидит. Все закончится скандалом и катастрофой".

Разочарованный путями этого мира, император все больше и больше обращался к миру духа. Когда из Лахора прибывал знаменитый дервиш, императорские принцы выходили к воротам города, чтобы приветствовать его. Однажды наложница увидела во сне, что если Его Величество посетит Кадам Шариф и прикажет отпустить на волю рыжую корову, то ситуация в империи улучшится. Император приказал сделать и то, и другое.

Единственным удовольствием Шаха Алама оставалась литературная деятельность. В семидесятилетнем возрасте он проводил большую часть своего свободного времени, редактируя поэтические произведения всей своей жизни, из которых он выпустил один том своих любимых стихов, а также "Надират-и-Шахи", "Диван-и-Афтаб". Он также надиктовал то, что ученые считают первым полнометражным романом на делийском урду, - массивное и амбициозное произведение на 4000 страниц под названием "Аджайб уль-Касас". Этот дастан (рассказ) - размышление о царской власти и повествует о принце и принцессе, которых неподвластные им силы бросают туда-сюда, из Индии в Константинополь, через различные волшебные острова, царства фей и демонов. Чувство беспомощности принца в руках судьбы отражает опыт Шах-Алама, а пышные придворные декорации дастана контрастируют с обедневшей реальностью повседневной жизни Шах-Алама при пренебрежительном режиме младшего Сциндиа.

Возможно, Даулат Рао и не понимал ценности контроля над престарелым императором Великих Моголов, но лорд Уэлсли, несомненно, понимал. Он понимал, что, хотя Шах-Алам и не обладал значительной военной силой, он все еще имел значительную символическую власть, и его решения мгновенно обретали законность. "Несмотря на полное лишение Его Величества реальной власти, господства и авторитета, - писал он, - почти все государства и все слои населения Индии продолжают признавать его номинальный суверенитет. Текущая монета каждой установленной державы отчеканена именем Шаха Алама...

Поскольку к концу июня 1803 года стало ясно, что Сциндия не собирается принимать Бассейнский договор и что война теперь неизбежна, Уэлсли начал разрабатывать подробные планы вторжения в Индостан и захвата древней столицы Великих Моголов и ее императора. Добившись "уничтожения сил М. Перрона ", он, как он писал, "вторгнется во владения Сциндии и заключит союз с раджпутами". Я захвачу Агру и Дели", - сообщал он своему брату Артуру, и таким образом "возьму лицо Могола под защиту Британии... в кратчайший практический момент". Это будет момент, когда Компания окончательно, как символически, так и по существу, заменит Моголов и Маратхов в качестве главных правителей Индии.

Британцы давно использовали доверенное лицо шаха Алама, Сайида Реза Хана, в качестве незаметного канала связи с императором, и теперь Уэлсли решил отправить секретное письмо шаху Аламу, предложив ему убежище и начав переговоры о возвращении Моголов под опеку Компании впервые с тех пор, как император покинул Аллахабад тридцатью годами ранее, в 1772 году: "Ваше Величество полностью осведомлено о чувствах уважения и привязанности, которые британское правительство неизменно питает к вашей королевской особе и семье", - начал он в своем обычном стиле, смешивая лесть, сарказм и полуправду. Обиды и оскорбления, которым подвергались Ваше Величество и Ваша прославленная семья с тех пор, как Ваше Величество по несчастью передали защиту Вашей персоны во власть государства маратхов, были предметом постоянного беспокойства достопочтенной компании".

Я глубоко сожалею, что обстоятельства времени до сих пор не способствовали вмешательству британской власти с целью предоставления Вашему Величеству действенной помощи от несправедливости, жестокости и бесчеловечности. В нынешних кризисных обстоятельствах, вероятно, у Вашего Величества будет возможность снова поставить себя под защиту британского правительства, и я воспользуюсь любым случаем, который позволит мне подчиниться велениям моего искреннего уважения и привязанности к Вашему Королевскому Дому.

Главнокомандующему Уэлсли, лорду Лейку, было приказано "проявлять к Его Величеству всяческое почтение, уважение и внимание и всячески заботиться о комфорте Его Величества и королевской семьи", а также заверить его, "что для содержания Вашего Величества, Вашей семьи и домочадцев будут сделаны достаточные ассигнования ". Это звучало щедро, хотя следующий абзац намекал на действительные намерения Уэлсли , когда он предположил, что император может предпочесть покинуть Красный форт и поселиться поближе к Калькутте, в скромном провинциальном форте Монгир близ Патны. Но рыцарственный лорд Лейк, неправильно поняв смысл слов Уэлсли, вышел за рамки намерений своего начальника и перешел на тон подданного, а не дружеского защитника: "Я сердечно расположен оказать Вашему Величеству всяческое содействие в проявлении моей лояльности и привязанности, - писал он, - и считаю за честь, как и за особую привилегию, исполнять повеления Вашего Величества".

Тонкая разница в тоне не осталась незамеченной императором.

Две армии Компании, одна на севере, другая на юге, сейчас активно готовились к предстоящему конфликту. На севере Лейк занимался обучением своих людей на своем военном посту, "обширных руинах древнего города Каннаудж". Он находился недалеко от западной границы Компании с маратхами , "среди высокой травы, покрывавшей остатки великолепных зданий и гробниц принцев, скрывавшей разнообразную дичь, такую как волки, шакалы и тигры".

В возрасте всего семнадцати лет Лейк служил рядом с Фридрихом Великим и от него узнал об эффективности быстрой, легкой, запряженной лошадьми артиллерии, или, как он их называл, "галлоперных пушек". Теперь он привез эту военную новинку в Индию: "Два таких орудия, шестифунтовые, были прикреплены к каждому конному полку, - писал майор Уильям Торн, - и ничто не могло превзойти скорость и точность маневров, совершаемых с ними на полной скорости этим большим корпусом кавалерии, чьи совместные движения осуществлялись с самым совершенным порядком", что вскоре вызовет "ужас среди лошадей маратхов". Лейк усердно трудился над своими войсками, но при этом очаровывал армию своим щедрым вечерним гостеприимством. Когда начнется война, ему вскоре понадобятся все эти резервы доверия и популярности, чтобы убедить свои войска противостоять великолепной артиллерии маратхов.

На юге младший брат лорда Уэлсли, недавно получивший звание генерал-майора Артур Уэлсли, также был занят подготовкой к предстоящей войне: он собирал войска, рис и прочую провизию в старой столице Типу - Шрирангапатнаме. Здесь он ранее присоединил к своей армии часть войск Типу, артиллерию и, что самое важное, его огромную транспортную машину - 32 000 быков и 250 000 голов белого майсурского скота. Как и Лейк, он подверг своих людей суровой тренировке, практикуя переправу через быстротекущие реки на кораклах, а на холмах вокруг "маневрировал своей будущей армией и учил нас тому единообразию движений, которое впоследствии позволит ему победить врагов в двадцать раз более многочисленных".

В начале марта 1803 года Артур Уэлсли отправился в поход, чтобы вернуть пешву Баджи Рао II в Пуну и вернуть его на трон, теперь уже под британской защитой и твердым контролем Уэлсли. Этого он добился в начале апреля, не сделав ни единого выстрела, поскольку Холкар осторожно отвел свою армию на северо-восток, через Декан в Аурангабад. Баджи Рао вернулся к дворцовой жизни, теперь уже не как лидер маратхов, а как британская марионетка, но, по-видимому, "довольный своей рутиной - купаниями и молитвами, едой, питьем и весельем, не беспокоясь ни о чем постороннем... Ежедневно устраиваются роскошные обеды с богатыми украшениями на тарелках. Горячие дискуссии ведутся по поводу выбора блюд...

Легкость, с которой Артур Уэлсли добился этого успеха, впоследствии заставила его недооценить храбрость и мастерство маратхов, посмеявшись над бывшим резидентом, подполковником Джоном Ульрихом Коллинзом, который предупредил его, что "их пехота и пушки поразят вас". Это было серьезной ошибкой; прошло совсем немного времени, и армии маратхов оказались самым грозным противником, с которым когда-либо сталкивалась Компания. Один из офицеров генерал-майора, который позже вспомнил предупреждение Коллинза, написал в своих мемуарах, как "возвращаясь после этого домой, мы развлекали себя, генерала в том числе, шутками в адрес "маленького короля Коллинза". Мы мало задумывались о том, насколько правдивыми окажутся его слова".

Пока его генералы были заняты обучением и подготовкой своих войск, сам генерал-губернатор находился в Калькутте, занимаясь окончательным финансовой и дипломатической поддержки предстоящей войны.

При Уэлсли армия Компании очень быстро расширилась, и за несколько лет ее численность выросла почти наполовину - со 115 000 до 155 000 человек; в следующем десятилетии ее численность снова увеличится до 195 000 человек, что сделает ее одной из крупнейших постоянных армий европейского образца в мире и примерно вдвое больше британской армии. Кроме того, с запозданием была набрана новая впечатляющая кавалерия на сильных европейских и южноафриканских лошадях. Их задача состояла в том, чтобы защищать медлительную и громоздкую пехоту и артиллерийские колонны от фланговых атак нерегулярных индийских легких конников, как это произошло с фатальными последствиями при Талегаоне и Поллилуре. Это была форма ведения войны, в которой маратхи были особенно искусны.

В отличие от вечно испытывающего нехватку денег Уоррена Гастингса, Уэлсли не испытывал проблем с оплатой этого значительно возросшего военного учреждения. После того как сельские волнения, вызванные земельными реформами Корнуоллиса, улеглись, компания в Бенгалии обнаружила, что у нее есть значительный ежегодный излишек доходов в размере 25 миллионов рупий. В отличие от этого, Сциндия смог реализовать только 1,2 миллиона рупий.f со своего плохо орошаемого участка в Малве. Этот надежный профицит, в свою очередь, обеспечил Компании легкий доступ к кредитам на денежном рынке Бенгалии, настолько, что при Уэлсли, между 1798 и 1806 годами, долг Компании в Индии увеличился более чем в три раза.

Компания также могла эффективно перераспределять эти финансовые ресурсы по Индии. Банкиры Бенареса и дома Гопальдаса-Манохардаса с западного побережья, получившие защиту армии Компании, теперь стали посылать своих представителей в путешествия вместе с ней, снабжая наличными деньгами как самих солдат, так и их армейских казначеев. Действительно, банкиры со всей Индии начали конкурировать между собой за право снабжать армию Компании финансами. Два бенаресских банкирских дома, Манну Лал и Бенипаршад, дошли до того, что попросили гарантий, что Компания "окажет им предпочтение, разрешив поставлять наличные деньги, которые могут потребоваться для использования армией".

В конечном итоге Ост-Индская компания преуспела в войне именно потому, что нашла способ обеспечить надежную финансовую базу для своей мощной наемной армии, и ей всегда было легче, чем любому из ее соперников, убедить индийских сетов, сахукаров и шроффов быстро найти деньги, необходимые для выплаты жалованья армии и пропитания голодных солдат. В противоположность этому, как заметил молодой Артур Уэлсли, "во всей стране нет ни одного маратха, от пешвы до самого низкого всадника, у которого был бы шиллинг". Это было неудивительно, поскольку в 1801 году Артур отмечал, что после разрушений, причиненных гражданской войной маратхов, на 150 миль вокруг Пуны "не осталось ни одного дерева или колоса кукурузы".

Так же плохо обстояли дела и при дворе Великих Моголов, где посланник маратхов сообщил, что "денег нигде не видно". В результате Сциндия и Холкар , оба с огромными долгами перед своими войсками, а их сахукары часто отказывали в дальнейших займах, оказались в том же положении, что и более ранний маратхский пешва, который описывал себя как "попавшего в этот ад, когда его осаждают кредиторы... Я падаю к их ногам, пока не сотру кожу со своего лба".

Но Ричард Уэлсли был слишком хитрым и безжалостным противником, чтобы полагаться только на грубую военную силу или на мощь денег Компании. Наибольшее удовольствие он всегда получал от того, что передвигал свои фигуры на шахматной доске таким образом, чтобы расстроить или безнадежно заманить в ловушку своих врагов.

Были разосланы послания с целью соблазнить, развратить и купить часто неоплачиваемых наемников на службе у маратхов; главнокомандующий северными войсками Сциндии генерал Пьер Перрон, который уже вложил свои сбережения в размере 280 000 фунтов стерлинговg в акции Компании, был одним из первых, кто проявил интерес к заключению взаимовыгодного финансового соглашения. Озеру были даны полномочия "заключить с месье Перроном любое соглашение о безопасности его личных интересов и имущества, сопровождаемое любым разумным вознаграждением, которое побудит его передать в ваши руки все свои военные ресурсы и силы".

Старого дряхлого воина-аскета Анупгири Госсейна, ныне известного как Химмат Бахадур, также убедили примириться со своими бывшими противниками и заключить союз с Компанией его воины нага из Бунделкханда. Это произошло, несмотря на предупреждения одного из разведчиков Уэлсли о том, что "Химмат Бахадуру нельзя доверять... Один туземец, говоря о нем, сказал, что он похож на человека, который при переправе через реку держит ногу в двух лодках, готовый бросить ту, которая тонет".

Уэлсли также прилагал все усилия, чтобы не дать враждующим армиям маратхов уладить свои разногласия. В частности, следуя старой римской максиме divide et impera, разделяй и властвуй, Уэлсли сделал все возможное, чтобы Сциндия и Холкар не смогли примириться. В этом он особенно преуспел.

К концу июня 1803 года Холкар собрал всю свою армию под Аурангабадом , но все еще сомневался в том, что присоединится к коалиции с убийцами своего брата для борьбы с Компанией. Тут Уэлсли сделал мастерский ход, отправив Холкару захваченное письмо Сцинджии, в котором тот замышлял вместе с пешвой Баджи Рао свергнуть Холкара после окончания войны: "Давайте сделаем вид, что удовлетворяем его требования", - писал Даулат Рао. После окончания войны мы оба отомстим ему по полной программе".

Получив это, Холкар, который только что совершил первый двухдневный марш в сторону Сциндии, повернул назад и решительно отказался присоединиться к коалиции. Вскоре после этого он вновь пересек Нармаду и отправился обратно к своей центральной индийской базе в Махешваре. Это позволило Уэлсли сначала разделаться с Сциндиа и его союзником Рагхуджи Бхосле, раджой Берара, и только потом двинуть свои силы против Холкара. Это, возможно, как никакой другой фактор, дало Компании самое значительное преимущество в борьбе с ее все еще сильными в военном отношении, но политически раздробленными противниками - маратхами.

За всеми этими маневрами Уэлсли разрабатывал новую агрессивную концепцию Британской империи в Индии, не как корпоративного, а как государственного предприятия; и это было видение, которое было гораздо более националистическим и экспансионистским, чем все, о чем могли мечтать его предшественники из Компании. 8 июля сэр Джордж Барлоу впервые сформулировал ее в официальном меморандуме: "Абсолютно необходимо, - писал он, - чтобы в Индии не осталось ни одного туземного государства, которое не поддерживалось бы британской властью или политическое поведение которого не находилось бы под ее абсолютным контролем". Именно из этой идеи полного контроля британского правительства над всем Индийским полуостровом вырастет Британский радж, а вместе с ним и будущее, в котором Моголы, Маратхи и, наконец, даже сама Компания со временем перейдут под контроль британской короны.

Как обычно, Уэлсли не сообщил своим номинальным работодателям, директорам компании, о своих планах. На Лиденхолл-стрит уже росла нервозность по поводу грандиозного стиля правления Уэлсли. Когда путешественник лорд Валентия прибыл в Калькутту, он приветствовал имперский стиль Уэлсли, написав, что лучше "управлять Индией из дворца, чем из счетной палаты"; но именно все более расточительное и экономное использование Уэлсли средств Компании неуклонно подрывало его поддержку среди директоров и вызывало первые разговоры о его возможном отзыве. Директора уже посылали выстрелы в нос Уэлсли, ясно давая понять, что "для благополучия нашего правительства в Индии нам ни в коем случае не представляется необходимым, чтобы помпезность, великолепие и показная роскошь туземных правительств были приняты первым; расходы, к которым такая система, естественно, приведет, должны нанести большой ущерб нашим коммерческим интересам".

Лорд Уэлсли, как обычно, в духе неискренности перед своими работодателями, вплоть до 1803 года все еще обещал директорам "быстрое и поспешное завершение поздних договоренностей с Его Высочеством Пешвой и полюбовное урегулирование разногласий, существующих между вождями маратхов , при посредничестве и под влиянием британской власти". Возможно, той весной Уэлсли действительно надеялся, что Сциндиа удастся запугать и заставить признать Бассейнский договор и, подобно Низаму и пешве Баджи Рао до него, склонить к принятию защиты Компании. Но по мере того как весна сменялась летом 1803 года, подобные мечты быстро развеивались, что подтверждали все более мрачные депеши его посланника полковника Джона Коллинза. В июле Уэлсли направил Сциндиа ультиматум: отступить к северу от Нармады или столкнуться с последствиями.

В итоге Даулат Рао Сциндия не отступил, а, как и Типу, начал готовиться к военным действиям. 1 августа 1803 года он официально объявил Коллинзу войну и уволил его из своего лагеря.

Потребовалась неделя, чтобы курьеры доставили новости в Калькутту, но всего несколько часов, чтобы лорд Уэлсли отдал приказ о немедленном приведении в действие своих тщательно продуманных военных планов на четырех фронтах - с небольшими наступлениями вдоль побережья Ориссы и Гуджарата, а также двумя главными атаками, целью которых был захват всего Декана и всего Индостана.

Генерал-губернатор написал Сциндиа и Бхосле краткую записку: "Хотя у нас нет желания открывать против вас войну, вы, два вождя, ясно дали понять, что намерены напасть на нас, поскольку вы собрали большие силы на границах Низама и отказались отойти со своих позиций. Вы отвергли руку дружбы, которую я вам предложил, и я начинаю военные действия без дальнейших переговоров. Ответственность за это полностью лежит на вас".

Генерал-майор Артур Уэлсли получил известие об объявлении войны Сциндиа 4 августа. 6-го числа он разбил лагерь и с 40 000 солдат направился на север к могущественной крепости Ахмаднагар, которую захватил 11-го числа после короткой бомбардировки и выплаты большой взятки французским и арабским наемникам, державшим форт для Сциндии. Внутри было найдено большое количество пороха, часть оставшихся сокровищ Сциндии и достаточные запасы продовольствия. Артур Уэлсли разместил гарнизон форта в качестве своей базы, а сам отправил разведчиков на поиски основной армии маратхов.

Тем временем Сциндиа и Бхосле удалось объединить свои силы; они отправили свою объединенную армию на юг, чтобы разграбить территории низама вокруг Аурангабада и выманить Уэлсли из безопасных укреплений. В этом они преуспели. Оставив большой гарнизон для охраны Ахмаднагара, Уэлсли двинулся на восток, чтобы защитить территорию своих союзников и остановить продвижение маратхов. Рано утром 23 сентября, после того как войска Уэлсли за ночь прошли восемнадцать миль маршем, две армии наконец-то оказались в пределах видимости друг друга на пыльной аллювиальной равнине к северу от перевала Аджанта.

Накануне генерал-майор разделил свои силы на две части, чтобы избежать задержки, связанной с отправкой всей армии через узкое Аджантское дефиле; половину он отправил на запад под командованием своего заместителя, полковника Стивенсона. Таким образом, у него было менее 5000 человек - половина из них мадрасские сепаи, другая половина - килты горцев, - когда он узнал от своих разведчиков, что лагерь Сциндии находится всего в пяти милях и что маратхи вот-вот двинутся в путь. Его небольшая армия была измотана ночным маршем. Но, опасаясь, что его добыча может сбежать, если он будет ждать, Уэлсли сразу же принял решение идти в атаку, не давая своим войскам времени на отдых и не дожидаясь второй половины своего войска.

Достигнув гребня невысокого холма, генерал-майор увидел перед собой две армии маратхов, расположившиеся рядом с укрепленной деревней Ассайе . Их палатки и кяризы (палаточные загоны) простирались на шесть миль вдоль берегов мелководной реки Кхелна до места ее слияния с другим небольшим потоком, Джуа. По его подсчетам, там было около 10 000 пехотинцев и примерно в пять раз больше нерегулярной кавалерии. Они явно не ожидали нападения, а их артиллерийские быки паслись на берегу реки.

Оставив за спиной багаж и магазины под охраной, Уэлсли двинулся прямо вперед, как будто собираясь предпринять немедленную лобовую атаку за рекой. Но в последний момент он повернул на восток, чтобы пересечь меандрирующую Кхелну у неохраняемого брода, расположение которого он угадал по близости двух небольших деревень, расположенных прямо перед ним. Его догадка оказалась удачной: вода была высотой от колена до пояса, и Уэлсли удалось переправить все свои войска, не намочив пороха. Тем не менее, его артиллерия не смогла переправиться, и несколько орудий застряли в грязи, оставив пехоту формироваться и встречать первые залпы маратхской бомбардировки без артиллерийского прикрытия.

Артур Уэлсли надеялся, что скорость и внезапность его движения приведут маратхов в замешательство и позволят ему атаковать их незащищенный правый фланг; но, к своему удивлению, он обнаружил, что войска Сциндии успели не только привести себя в полный боевой порядок, но и умело развернуться влево, чтобы встретить его новое направление атаки, сохраняя при этом идеальный порядок. Это был сложный маневр, на который, как он предполагал, они были неспособны, но который они мгновенно выполнили с точностью парадного расчета.

Это был лишь первый из целой серии сюрпризов в сражении, которое Артур Уэлсли позже вспоминал как одно из самых тяжелых, в которых он когда-либо участвовал, и даже более тяжелое, чем его последующее противостояние с Наполеоном при Ватерлоо. "Их пехота - лучшая из всех, что я когда-либо видел в Индии, за исключением нашей собственной", - писал он потом своему другу Джону Малкольму. Уверяю вас, их огонь был настолько сильным, что я одно время сомневался, смогу ли я побудить наши войска к наступлению". Все согласны, что битва была самой ожесточенной из всех, что когда-либо происходили в Индии. Наши войска вели себя великолепно; сепаи поразили меня".

Особым потрясением стали тяжелые полевые орудия Ссиндии, которые оказались столь же смертоносными, как и предупреждал Коллинз: "Огонь вражеской артиллерии стал самым ужасным, - вспоминал майор Джон Блэкистон. На расстоянии менее мили 100 орудий, работавших умело и быстро, извергали смерть в наши слабые ряды. Не приходится удивляться тому, что наши сепаи воспользовались неровностями местности, чтобы укрыться от смертоносного ливня, или тому, что даже в некоторых случаях все усилия офицеров не смогли убедить их двигаться вперед". Майор Торн согласился с этим мнением: "Все присутствующие офицеры, видевшие мощь французской артиллерии в европейских войнах, признали, что орудия противника в битве при Ассайе были столь же хорошо пристреляны".

У самого генерал-майора подстрелили двух лошадей, а несколько человек из его ближайшего окружения погибли под тучами винограда, которые посылали в его сторону маратхские артиллеристы. Один крупный снаряд промахнулся мимо Уэлсли, когда тот переправлялся через Кхелну, но обезглавил его драгунского санитара, когда тот остановился на середине пути. Ужасающий вид всадника без головы фигурирует во многих рассказах о сражении: "Тело удерживалось на месте саквояжем, кобурами и другими приспособлениями кавалерийского седла, и прошло некоторое время, прежде чем испуганная лошадь смогла избавиться от этой ужасной ноши".

Мадрасские пехотинцы-сепои в центре и горцы на правом фланге линии фронта Уэлсли подвергались особой жестокости, поскольку маратхские артиллеристы пытались уничтожить ядро строя Уэлсли большими канистрами с противопехотной цепью и граппошотом, выпущенными с короткой дистанции и с близкого расстояния: проносясь по воздуху с ужасающим визгом, "они сбивали с ног людей, лошадей и быков, каждый выстрел".

Тем не менее пехота Уэлсли продолжала упорно продвигаться вперед сквозь дым. Они дали один залп, а затем штыками атаковали орудия маратхов, убивая артиллеристов, стоявших у дул орудий, "и никто не покидал своих позиций, пока штыки не оказывались у их груди... ничто не могло превзойти мастерство и храбрость, проявленные их голумдаузами [артиллеристами]".

Последний сюрприз ждал британцев, когда они шли вперед, чтобы вытеснить людей Сциндии с их запасной позиции. Как только британская пехота благополучно прошла мимо, многие из маратхских "мертвецов" вокруг пушек "внезапно поднялись, схватили пушки, оставленные армией, и начали снова открывать ожесточенный огонь по тылам наших войск, которые, не обращая внимания на то, что они делают, были увлечены преследованием летящего перед ними врага". Британские линии подверглись еще большему обстрелу из канистр, пока генерал-майор лично не возглавил отчаянную кавалерийскую атаку "на ожившего врага", во время которой под ним была подстрелена вторая лошадь.

Два часа спустя, после последнего сражения в деревенском форте, маратхи Сциндиа были вытеснены с поля боя и вернулись за Джуа, оставив в руках британцев девяносто восемь своих орудий; однако потери с обеих сторон были ужасающими. Маратхи потеряли около 6 000 человек. Уэлсли потерял меньше, но когда дым рассеялся, генерал-майор обнаружил, что оставил на поле боя треть своей армии мертвой: 1584 человека из 4500 его солдат были позже сожжены или похоронены на равнинах Ассайе. Действительно, его силы были настолько потрепаны, что Уэлсли объявил преследование Ссиндии и его беглецов невозможным, написав старшему брату: "Французская пехота Ссиндии была намного лучше, чем у Типу, его артиллерия превосходна, а снаряды так хороши и так хорошо оснащены, что они подходят для нашей службы. Мы так и не смогли использовать Типу. Наши потери велики, но действия, я полагаю, были самыми жестокими из всех, что когда-либо происходили в этой стране". Вскоре после этого один из старших офицеров Уэлсли написал генерал-майору: "Надеюсь, вам больше не придется покупать победы по такой высокой цене".

Из-за того, что Артур Уэлсли позже прославился после Ватерлоо, Ассайе долгое время считалась решающей победой в войне с маратхами; но в то время большинство глаз было приковано к северу, где задолго до Ассайе главнокомандующий, лорд Лейк, уже стремительно продвигался к столице Моголов, что в то время рассматривалось как последняя глава в завоевании Компанией того, что когда-то было империей Моголов.

Ричард Уэлсли недвусмысленно писал Лейку: "Поражение Перрона, безусловно, является первой целью кампании". Лейк, подчеркивал он, должен понимать, насколько "важна защита личности и номинальной власти Могола от замыслов Франции, а также повышение репутации британского имени, которое произойдет в результате предоставления почетного убежища личности и семье этого обиженного и несчастного монарха".

Лорд Лейк, который любил заявлять о своем происхождении от артурианского героя Ланселота Озерного, не был человеком, который восхищался дипломатией или любил, когда ему указывали, что делать: "Черт бы побрал твою писанину", - якобы кричал он на армейского бухгалтера. 'Mind your fighting!' Эта фраза стала его максимой. Хотя ему было шестьдесят лет, и он был ветераном Семилетней войны и, совсем недавно, Американской войны за независимость, где он сражался против Вашингтона при Йорктауне, он все еще был известен своим мальчишеским обаянием и огромной энергией, часто поднимаясь в два часа ночи, чтобы быть готовым возглавить марш, с голубыми глазами, горящими огнем.

Полный решимости перейти в наступление, Лейк покинул Канпур 7 августа, на следующий день после получения известия об объявлении войны, несмотря на то, что в разгаре был муссон и дороги были занесены грязью. Он направился на запад, к крепости Перрона в Алигархе. Намереваясь вести быстротечную кампанию, Лейк взял с собой небольшую, но хорошо обученную Великую армию в 10 000 человек, включая кавалерийскую дивизию, вооруженную его легкими галлоперскими пушками; но он намеренно взял с собой мало тяжелой артиллерии и никакого осадного оборудования.

Однако его намерение возглавить небольшое и мобильное войско было несколько затруднено индийской действительностью. К началу XIX века в армиях Ост-Индской компании скопился огромный штат сопровождающих, помощников и вспомогательного персонала. В итоге общая численность направляющихся на запад войск составила более 100 000 человек, включая махаутов и кули, косарей и коноводов, палаточных ласкаров и погонщиков быков, сборщиков зерна из Банджарры и менял, "женщин-шарлатанов, жонглеров, группы танцующих девушек и приверженцев удовольствий". В это число, конечно, не входили тысячи слонов, верблюдов, лошадей, домашней птицы и стад коз и овец, которые следовали за ними по пятам: "Марш нашей армии имел вид движущегося города или цитадели, - вспоминал майор Торн, - в форме продолговатого квадрата, стороны которого защищали валы из сверкающих мечей и штыков".

После трех недель тяжелого марша под проливным дождем, пробираясь по грязи и сильно затопленным дорогам с тщательно запечатанными ящиками с боеприпасами, которые несли на головах, 29 августа армия Лейка пересекла территорию маратхов и стремительно двинулась на могучую многоугольную крепость Алигарх с ее массивными стенами французской конструкции, укрепленными угловыми башнями и глубоким рвом.

Алигарх считался одним из самых сильных и хорошо оснащенных фортов Индостана; его осада могла занять несколько месяцев. Однако на протяжении всего похода Лейк вел переговоры с генералом Перроном о том, сколько он возьмет за сдачу крепости в руки британцев. Через посредников оба командира в конце концов пришли к соглашению, и когда армия Лейка двинулась на его штаб, Перрон послушно отступил вместе со своим телохранителем после короткой стычки с Лейком и нескольких залпов из своих галлоперских пушек.

Перрон сообщил своим людям, что отправляется за подкреплением из Агры и Дели, а своему заместителю, полковнику Педрону, "дородному пожилому человеку в зеленой куртке с золотыми галунами и эполетами", он отправил удивительно неискреннее письмо: "Помните, что вы француз, - писал он, - и пусть ни один ваш поступок не запятнает характер вашей нации. Я надеюсь через несколько дней вернуть английского генерала так же быстро, или даже быстрее, чем он пришел. Будьте совершенно спокойны по этому вопросу. Либо императорская армия, либо генерал Лейк найдут могилу в Аллигуре. Выполняйте свой долг и защищайте форт, пока один камень лежит на другом. Еще раз вспомните о своей нации. На вас устремлены взоры миллионов!

Эти смелые слова были опровергнуты последним разговором, который он вел перед бегством по делийской дороге. Один из его младших кавалерийских офицеров, смешанной шотландской и раджпутской крови, попытался поехать с ним, но его отмахнули: "Нет, нет, нет! Все кончено! крикнул Перрон через плечо, "в смятении и без шляпы", молодому Джеймсу Скиннеру. Эти ребята [кавалерия] вели себя плохо: не губите себя, переходите к англичанам; все зависит от нас!

Не доверяя французам, все англо-индийцы из войск маратхов, включая самого Скиннера, пересекли линию сражения в этом месте: "Мы отправились к генералу Лейку и были любезно приняты", - писал позднее Скиннер. Педрон и многие французские наемники Перрона были рады сдаться, если бы им гарантировали безопасный путь домой с сохранением сбережений всей их жизни. Но Лейк не учел чести раджпутских и маратхских офицеров Сциндии, которые стойко отказались от всех уговоров бросить оружие и быстро отошли за стены, чтобы начать оборону. Там они свергли и посадили в тюрьму Педрона, избрали своего командира из числа маратхов и приготовились сражаться насмерть.

В течение трех дней Лейк продолжал вести переговоры, давая людям различные экстравагантные обещания, но защитники оставались непреклонными. Я испробовал все способы, чтобы убедить этих людей сдать форт, - писал Лейк, - и предложил очень большую сумму денег, но они были полны решимости держаться, что они и делали самым упорным и, могу сказать, самым галантным образом".

Лейк был обескуражен стоящей перед ним задачей: "Сила этого места не поддается описанию", - писал он Уэлсли. Семидесятичетырехпушечный корабль может провалиться в канаву". Но Лейк, будучи гиперактивным шестидесятилетним человеком, по темпераменту был неспособен к терпеливой осаде, и в любом случае оставил свое осадное оборудование в Канпуре. Поэтому 4 сентября он выбрал единственную альтернативу: лобовую атаку на главные ворота крепости, которая долгое время считалась неприступной. Ирландский дезертир из гарнизона Ссиндии, лейтенант Люкан, предложил возглавить штурм под руководством заместителя Лейка, полковника Монсона.

За два часа до рассвета штурмующие отправились в путь, и вскоре после этого им впервые улыбнулась удача. Если бы маратхи отошли за ров и разрушили мост, Лейк мало что смог бы сделать. Но защитники разместили пикет из пятидесяти человек с 6-фунтовым орудием за леерным ограждением перед фортом, оставив мост неповрежденным, а калитку - открытой. Лукан и его штурмовой отряд подобрались в темноте и обнаружили, что люди курят на своем посту. Они бросились на них, как львы, - пишет Скиннер, - и перерезали горло всем, кто устоял на ногах. Остальные "побежали к калитке и забрались внутрь". Штурмующие попытались войти вместе с ними, но их не пустили".

Однако вместо того, чтобы отступить, эти храбрецы стояли на гунджусе [мосту] под одним из самых сильных обстрелов из мушкетов и больших пушек, которые я видел... [пытаясь преодолеть стены]. Только на рассвете они отступили примерно на сто ярдов... и, возвращаясь, унесли с собой [брошенную] пушку маратхов".

Они выстрелили из пушки дважды, затем в третий раз, но не смогли открыть сильно укрепленные ворота. В ожидании новой, более мощной пушки атакующие продолжили попытки взобраться на стены с помощью лестниц. Как и прежде, они были сбиты маратхами, находившимися на крепостных стенах, у которых были длинные пики, ожидавшие. Наконец к воротам подкатили тяжелую 12-фунтовую пушку, но перед самым выстрелом ее вес пробил минную галерею, которую защитники искусно проложили под площадкой перед калиткой, в результате чего пушка оказалась наполовину внутри, наполовину снаружи тоннеля.

Пока Монсон и Лукан пытались вытащить пушку, атакующие подверглись обстрелу из мушкетов сверху и обстрелу из двух тяжелых мортир, начиненных виноградом, которые защитники подготовили и установили как раз для этого момента. В довершение хаоса защитники начали спускаться по лестницам, которые британские войска оставили прислоненными к стенам. Один из них ранил Монсона в бедро ударом пики; четверо его офицеров также были убиты. Это несчастье значительно задержало нас, и в это время мы потеряли так много наших офицеров и людей. Никогда я не был свидетелем подобной сцены. Вылазка превратилась в настоящую бойню, и мы с величайшим трудом перетащили пушку через наших убитых и раненых".

В лагере роты Лейк уже готов был затрубить в горн, чтобы отменить атаку. Но в последнюю минуту пушка была вправлена, прижата к дереву ворот и выстрелила. Это был дульный взрыв, в котором не было дроби, но давление порохового заряда в непосредственной близости от ворот в конце концов выгнуло одну из огромных створок. Я был рядом с лордом Лейком, - писал Скиннер , - и видел и слышал все, что происходило".

Бог небес, несомненно, взирал на этих благородных парней... ибо они распахнули половину ворот и, издав три крика, ворвались внутрь. Раджпуты стояли на своем, как храбрые воины, и от первых до вторых ворот бой велся отчаянно с обеих сторон, и резня была очень велика... Тогда, пришпорив коня, Лейк галопом помчался к воротам. Когда он увидел, что его герои лежат там толстым слоем, на его глаза навернулись слезы. "Такова судьба хороших солдат!" - сказал он и, развернувшись, галопом поскакал обратно в лагерь, а форт отдал на разграбление".

В последующие часы двухтысячный гарнизон был уничтожен. Никто не просил четверти, и она не была дана. Многие враги были убиты при попытке спастись вплавь через ров после того, как мы вошли, и я заметил, как один артиллерист выстрелил из своего орудия в человека, который в это время нырнул, чтобы спастись", - писал Джон Пестер, квартирмейстер Лейка. Солдат спокойно дождался, когда тот подплывет, и выстрелил ему в голову".

Так как дело было в самом разгаре, я предложил ему предать их смерти в это время, но тот заявил, что в то утро он потерял нескольких своих старших товарищей и что он хочет отомстить, напомнив мне также, что мы получили приказ не щадить никого... Стража была расставлена по разным магазинам и у каждых ворот, как только мы овладели ими, и все враги были уничтожены; едва ли кто из них спасся, потому что те, кто переплыл ров, были изрублены солдатами на равнине, и все, кого мы нашли в этом месте, были заколоты штыками".

В полночь 1 сентября Кутб-Минар, построенный в двенадцатом веке как символ установления исламского правления в Индии, подвергся сильному землетрясению , и его верхний этаж рухнул на землю: "В Дели и по всей округе многие здания были сброшены со своих фундаментов", - писал биограф Шаха Алама, Мунна Лал. В нескольких местах земля разверзлась. Если бы это продолжалось еще мгновение, это возвестило бы о наступлении Дня воскресения". Мудрые истолковали это как дурное предзнаменование, означающее, что в эти времена будут происходить бедствия".

Шах Алам, всегда чуткий к предзнаменованиям и предчувствиям, был встревожен. В конце концов, он оказался в сложном положении. Большую часть своей взрослой жизни ему не приходилось выбирать между защитой маратхов и защитой Компании. И те, и другие использовали его в своих целях, и те, и другие в решающие моменты его жизни сильно подводили его. Но когда пришло известие, что Перрон наконец сдался лорду Лейку и получил безопасный проезд в Калькутту вместе со своей семьей, алмазами и состоянием, император решил, что теперь Компания явно на подъеме и пора возобновить переговоры.

Шах Алам посчитал, что его лучший шанс - тайно связаться с Уэлсли, но при этом делать вид, что подчиняется своим французским и маратхским хозяевам, которые все еще держали гарнизон его форта и укомплектовывали его телохранителей. Так, поставив печать на заявлениях о том, что он будет сражаться против Компании, которая "захватила всю страну и отбросила верность трону", он уполномочил Сайида Реза-хана вступить в новую переписку с Лейком, объяснив, что "открытое письмо, которое написал император, и объявление о его выходе на поле боя не являются добровольными действиями, а происходят от принуждения и прямо противоречат его собственным желаниям... Он говорит: "Я буду сопротивляться изо всех сил, но поскольку я в их власти, я беспомощен."'

Тем не менее Шах Алам не мог забыть, как Гастингс в одностороннем порядке сократил обещанную выплату дивани из доходов Бенгалии, причитающихся ему по условиям Аллахабадского договора, и попросил письменных гарантий, что его пособия будут выплачиваться должным образом, прежде чем он решит бросить свой жребий в пользу Компании: "Понимая, что когда англичане овладеют страной, они могут забыть обо мне, генералу [Лейку] необходимо уладить этот вопрос с генерал-губернатором, чтобы впредь не было недостатка в повиновении или причин для недовольства мной". В то же время император решительно отказался разрешить людям Сциндиа взять с собой в бой его наследника, Акбар-шаха .

После дезертирства Перрона военная власть в Красном форте перешла к подполковнику Луи Бурсьену, который когда-то зарабатывал на жизнь изготовлением фейерверков и тарталеток в Калькутте, "его кулинарное ремесло превосходило его военные навыки". Но какими бы ни были его истинные таланты, войска Сциндиа остались ему верны и были полны решимости отомстить за расправу над своими братьями по оружию в Алигархе.

Когда пришло известие, что Лейк стремительно продвигается от Алигарха и решил обойти Агру, чтобы как можно скорее захватить Дели и "освободить" императора, Буркьен переправил свою армию в 19 000 человек через Ямуну с пологих берегов под Красным фортом в Шахдару. Местность была равнинной и местами болотистой, но он нашел невысокий холм, с которого просматривались подступы к городу, и подготовил засаду у реки Хиндан, в том месте, где дорогу окаймляли два болотистых озера. Это означало, что любые силы, идущие к городу со стороны Алигарха, должны будут увязнуть в узком проходе между болотами. Он спрятал сто тяжелых орудий полукругом за высокими веерами слоновьей травы у подножия холма и стал ждать подхода озера.

Днем 10 сентября Лейк расположил своих людей лагерем к северу от гробницы Акбара в Сикандре. Ближе к вечеру его шпионы принесли известие о том, что армия Сциндиа переправилась через Ямуну и готовится блокировать его переправу; но они не принесли почти никакой конкретной информации о местонахождении армии. Быстро распространился слух, что последняя битва за контроль над могольским Дели состоится на следующий день: "Мы выпили лишнюю бутылку кларета, узнав об этом, - писал квартирмейстер Пестер , - и, не особо задумываясь о судьбе битвы, веселились до девяти".

Лейк разбудил своих солдат в 2 часа ночи, по своей привычке, и последний марш к столице Великих Моголов начался часом позже, в 3 часа утра. В 10 часов утра, пройдя восемнадцать миль, когда солнце уже начало падать на колонну, Лейк приказал остановиться на завтрак у болотистого озера на берегу Хиндана. Были установлены палатки, сняты сапоги, разожжены костры, и сепаи начали готовить паратхи. Генерал разослал по своим офицерам драму.

Совершенно неожиданно последовала серия ярких вспышек и громовой треск тяжелой артиллерии, "разрушивший не только спокойствие дня, но и барабанные перепонки людей, находившихся ближе всего к орудиям... За сопутствующей волной давления, создаваемой взрывными дульными разрядами, которые сплющили мешающую траву, немедленно последовали другие, неестественные и гораздо более жуткие слуховые ощущения, которые играли на оглушенных ушах. Виноградная дробь рвала и цепная дробь косила траву с режущим звуком, за которым следовал металлический лязг или приглушенный стук в зависимости от того, попадали ли снаряды в технику или в плоть людей и лошадей".

Это была кровавая бойня. Среди многочисленных жертв был и Пестер, в которого попали одни из первых залпов: "Виноградная пуля прошла сквозь корпус моих пистолетов и раздробила ложе одного из них, и я почувствовал, как моя лошадь зашаталась подо мной; другая виноградная пуля пронзила его бок и застряла под кожей; третья прошла сквозь него. Она вошла в него с ближней стороны и вышла с другой. Он зашатался и упал на меня".

Начался хаос, но маратхи остались на своей оборонительной позиции на возвышенности, не сумев продвинуться вперед и рассеять перепуганных сепаев Company. Это дало Лейку время собрать своих людей. Решив выманить Бурсьена с его сильной позиции, Лейк отдал приказ пехоте отступить, и они так и сделали, оказавшись между двумя крыльями кавалерии, скрытыми за высокой травой. Маратхи заглотили наживку и бросились вперед, но оказались зажаты в клещи. Тогда пехота роты развернулась и методично продвигалась вперед со штыками, поддерживаемая галопирующими орудиями. Мы загнали их в Ямуну, - писал сильно ушибленный Пестер, - и сотни из них были уничтожены при попытке перейти ее".

Летающая артиллерия была поднята, и река казалась кипящей от огня винограда, который велся по тем из врагов, кто вышел к реке. Некоторое время кровь лилась буквально ручьем, и представлялась такая сцена, которая в другое время заморозила бы душу человека. Когда все закончилось, мы разошлись по сторонам и вернулись на поле боя, чтобы собрать наших раненых и офицеров...

Сцена была поистине шокирующей... Около тридцати хирургов, абсолютно залитых кровью, делали операции несчастным солдатам, у которых во время боя были перебиты ноги и руки, и смерть во всех ее проявлениях, казалось, царила в этом собрании человеческих страданий. Их восклицаний было достаточно, чтобы пронзить самое жестокое сердце. Многие теряли сознание и даже умирали под действием операции; другие переносили боль так стойко, как только могли... В одном углу палатки лежала груда ног и рук, с которых еще не были сняты сапоги и одежда многих из них".

В ту ночь пять французских командиров сдались, и лорд Лейк написал письмо, чтобы сообщить Уэлсли о случившемся. Он добавил: "Ваша светлость поймет, что наши потери были очень велики... под таким сильным огнем, какого я никогда не был свидетелем... Позже он рассказал о храбрости и мастерстве, проявленных его противниками-маратхами. Их батальоны необычайно хорошо укомплектованы, - писал он, - у них самая многочисленная артиллерия, настолько хорошо обслуживаемая, насколько это вообще возможно".

Все сепаи противника вели себя очень хорошо, артиллеристы стояли у своих орудий, пока не были убиты штыком... Я никогда в жизни не был в таком тяжелом положении и молю Бога, чтобы никогда больше не оказаться в такой ситуации. Их армия устроена лучше, чем наша; на нее не жалеют средств, и у них в три раза больше людей, чем у нас, на одно орудие. Эти парни сражались как дьяволы, или, скорее, герои, и если бы мы не настроились на атаку в том стиле, в каком должны были бы действовать против самой грозной армии, которую мы могли бы противопоставить, я искренне верю, что, судя по позиции, которую они заняли, мы могли бы потерпеть поражение".