Ангелы приходят всегда

Глава пятьдесят седьмая «У НАС ВЕЧНОСТЬ ВПЕРЕДИ…»

В этом году Синильга решила встретить свой день рождения и день ангела в Джорданвилле, в монастыре. Спланировав поездку заранее, она взяла на работе отпуск на конец мая. Ей хотелось побыть одной, помолиться, приложиться к могиле митрополита Лавра (на его похороны в марте она из-за работы не смогла поехать). Было у нее и еще одно дело…

From: sinilga1@gmail.com

Subject: привет

Date: May 28, 2008 18:30:01 РМ

То: volia1969@gmail.com

Дорогой Воля, друг мой Музыкант, как ты поживаешь? Интернет совсем вытеснил человеческое общение :-) Находимся в одном городе, а переписываемся по e-mail.

Сразу хочу тебя поблагодарить за CD! Я получила сегодня. Сейчас допишу письмо и буду слушать :-) Честно сказать, немного волнуюсь и боюсь слушать, потому что ты в записке написал, что посвящаешь этот альбом нам с Лазарем и Агнии. Это очень приятно, хотя и очень грустно… Жизнь соединила нас четверых на короткий миг, а теперь развела. Загадочно это все. Но поздравляю с выходом CD, и не будем грустить! Я вытираю слезы и креплюсь, хотя, когда буду слушать, опять расплачусь.

Ладно. Какие новости? Как поживает сестра?

Я завтра уезжаю в Джорданвилль. Помяну там тебя и Агнию. Надо бы как-то особенно помолиться за Лазаря. Может, я не права, но мне кажется, что ему пришлось тяжелее, чем всем нам…

Радуюсь, что наконец побываю в Джорданвилле. Кстати, по твоему давнему совету хочу рассказать inoky нашу историю. Правда, не знаю, сможет ли он использовать ее в своих книгах, но… «ведь если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?». А ты видел, недавно кто-то опять атаковал его сайт? Захожу, а там череп на черном фоне, во весь экран. Но в этот раз, слава Богу, атаку отбили быстро. Сайт уже восстановлен.

Только не знаю, застану ли inoka в Джорданвилле, потому что ходят разговоры, что он возвращается в Россию чуть ли не навсегда.

В любом случае погреюсь благодатью, подышу монастырским воздухом, навещу митрополита Лавра. Я видела владыку не раз в Синоде и у нас на приходе. Тогда он показался мне очень (может быть, даже слишком) простым. Но когда узнала о его кончине, пережила такие чувства, как будто он был моим родственником…

Чем живу сейчас?

Я думаю, что жизнь сказочна и обычна, проста и сложна, ужасна и прекрасна. В ней есть все. А любовь – это, конечно, чудо! Только вот задумываешься, если любимого потерял, если он умер (или, как в моем случае, словно умер), то хоть все континенты пройди, ты его не найдешь на этой земле. Он уходит в тот мир, и надежда на встречу только там! А ведь нас всех (имеющих счастье любить) – это рано или поздно ждет… Или уже дождалось.

Поэтому опять возвращаешься к теме спасения и жизни вечной. Главное там быть вместе с любимым. Ведь у нас вечность впереди.

Мне представляется наш мир комнатой, в которой есть выход. Мы движемся, общаемся, встречаемся, расстаемся, опять встречаемся. Но здесь мы лишь временно. В один миг открывается дверь, и мы покидаем комнату: одни обретают свободу и вечную радость, другие – вечное страдание. И вот там, а не здесь, самое важное, чтобы быть вместе с любимым, а не порознь.

Все любящие мечтают жить долго и счастливо и умереть в один день. Но для любящих так и происходит. Даже если физически уходит только один, то второго уже нельзя назвать полноценно живущим. Остается тело, а душа уже не здесь, она будет стремиться к соединению уже там… Наверное, отсюда и пошло выражение: «душа разрывается». Это она со своим телом разрывается, стремясь за своей любовью.

Удивительно, но в загробную жизнь в основном, наверное, верят те, кто любит. Во-первых, острее чувствуют правду, а во-вторых, не представляют, что может быть иначе… Потому что не может быть, чтобы такая глубина и восторг любви, и все это – на короткий миг и заканчивается смертью. Нет!

Любовь – синоним спасения. И на земле, и на Небе. Нет любви, не будет и спасения… Как все просто и прекрасно, хотя и больно порой.

Это все я сейчас не просто продумываю, а проживаю.

Вот такие простые-непростые мысли. И очень светлые. Потому что все, что о любви, излучает свет.

Жизнь? Я теряю сердце, а Бог находит его снова и снова. Оно, как овечка с колокольчиком на шее…

твоя Иля

P.S. Целуй Агнию от меня. Она – навсегда моя сестра.

Инок Лазарь провел последние месяцы в странствиях.

Наземным транспортом он проехал почти через всю Америку, посещая православные храмы и монастыри. Особенно долго жил в процветающей греческой обители старца Ефрема в Аризоне. А последнее время инок находился в Платине, в уединенной пустыни, где некогда подвизался отец Серафим (Роуз).

К утру Лазарь вновь готовился в путь. В свое время, в Магопаке, отец Илья посоветовал ему отправиться на Аляску попаломничать по местам преподобного Германа Аляскинского, посетить тамошние монашеские общины, погостить у его знакомых старообрядцев, занимающихся рыбным промыслом. При этом священник многозначительно подчеркнул, что и российская граница там недалеко. Закончил свою речь отец Илья так: «Кто на Аляске не бывал, тот Америку не видал!» Теперь Лазарь решил исполнить совет батюшки. Он не знал, что его ждет впереди, но крепко верил, что Бог управит…

Монашеская жизнь в Платине ему понравилась. Многое здесь напоминало кавказское отшелие: и удаленность от мира, и убогость быта, и простота братии, и строгость жизни. Так и казалось, что вот-вот из чащобы выйдет любимый старец Салафиил. Только английский язык напоминал, что находишься не в горах Кавказа, а в горах Калифорнии.

Лазарь взял с полки «Молитвослов», вложил в него подаренную Синильгой открытку с ангелом, сунул в карман подрясника плеер и компакт-диск и отправился в самый дальний угол горно-лесных владений пустынножителей, чтобы побыть в одиночестве. Пройдя приличное расстояние, он вышел на лысую поляну, с которой открывался впечатляющий вид на окрестные горы.

Ему не терпелось послушать полученный сегодня по почте альбом Музыканта. Приложенная записка гласила, что альбом посвящается Синильге, ему и Агнии. Сердце Лазаря замирало от предчувствий… Имя Синильги стало для него олицетворением щемящей боли. Но не той боли, от которой лечат, а той спасительной боли, которая сама способна лечить.

Несмотря на свое желание послушать диск, инок твердо решил сначала помолиться. На большой круглый валун он положил изображение ангела и неспешно, с чувством, прочел «Канон Ангелу Хранителю»:

– «…О, святый ангеле, хранителю и покровителю мой благий! С сокрушенным сердцем и болезненною душею предстою ти, моляся: услыши мя грешнаго раба своего… не помяни моих беззаконий и неправд… явися мне милосерд, и не отлучайся мене сквернаго даже до кончины моея… Вем воистинну и усты исповедую, якоже никтоже таков друг и предстатель, защититель и поборник, якоже ты, святый ангеле: предстоя бо престолу Господню, молишися о мне непотребнем… В страшный же час смерти, неотступен буди ми, благий хранителю мой, прогоняя мрачныя демоны, имущыя устрашити притрепетную душу мою… да хранимь тобою, безбедно достигну рая ми вожделеннаго, идеже лицы святых и горних сил непрестанно восхваляют всечестное и великолепое имя в Троице славимаго Бога, Отца, и Сына, и Святаго Духа, Емуже подобает честь и поклонение, во веки веков. Аминь».

Окончив канон, Лазарь своими словами помолился о Синильге и обо всех, с кем свела его жизнь в последнее время. Перед его мысленным взором предстали испуганные и озлобленные лица обитателей странного дома в Си-Клиффе. Он не знал их имен, но старался вздохнуть в душе о каждом. Потом в памяти возникло безжизненное лицо Агнии, со струйками крови, стекавшими из глаз. Он очень хотел встретиться с ней взглядом, но ее глаза смотрели мимо него. Долго молился Лазарь и о себе. При этом он разговаривал со своим духовником, старцем Салафиилом, словно находился с ним рядом: каялся, просил, плакался, как ребенок, советовался, молчал, опять каялся. Инок верил, что старец непременно его услышит. Услышит сердцем…

Наконец дело дошло до альбома Музыканта. Инок уселся под валун и включил плеер. Недавнее прошлое воскресло в памяти с необычайной яркостью. Перед ним стояла Синильга. Она молчала и улыбалась, грустно и светло.

Музыкант пел:

Цветок надежды

Случилось совсем немногое,

ты просто её не увидишь,

и водопады плача

не смогут сказать о боли,

слова не скажут тем более.

Только, как раненый зверь,

ты можешь кричать молча,

ты можешь плакать по-волчьи,

чтоб слово крылатое «Верь»

коснулось тебя нежно

и подарило надежду,

когда больше нету сил,

когда потерял, что просил,

но мокрый от слёз песок

тебе подарил цветок.

Белой Луне

Песни рождает боль. Боль и ещё мороз,

ветер, глухой прибой, стук ледяных колёс.

Я ухожу опять… Вниз ухожу иль вверх?

Не поднимай, Луна, Вия тяжёлых век.

Я ухожу в отрыв. Нужно, чтоб я ушёл…

Дальше тебе нельзя. В горло упрётся ствол.

Там мне держать ответ, там хоронить друзей,

чьи-то дороги в Рим, ну, а мои – в Колизей.

Было светло с тобой. Звёзды твои цвели…

Если наш мир жесток, значит, в нем нет любви.

Бархатных бабочек взлёт, манговый сладкий чай…

В море ненужных слов есть слово любви: «Прощай».

Давай будем

Машина стелилась по глади асфальта,

был вечер, и солнце ложилось на запад.

Они так решили, они так хотели,

никак не иначе, никак не иначе.

Тогда он сказал ей: «Сейчас будет пропасть,

сожми мою руку, целуй меня в губы,

целуй меня в душу, возьми моё сердце.

Мы вместе, мы вместе, мы вместе, мы вместе».

И падали листья, и осень молчала,

и трасса дымилась, колеса стирались.

Она не молчала, она говорила, она отвечала:

«Мой милый, мой милый, мой милый, мой милый,

боюсь, что взлетишь ты, а я буду падать,

ты – выше, я – ниже, ты – выше, я – ниже,

и мы разлучимся навеки, навеки.

И руки мои не удержат дыханья,

и губы мои не найдут твои губы.

Давай будем вместе, давай будем живы,

давай будем мчаться по этой дороге,

давай будем в Боге, любить только в Боге

всегда».

Песня сомкнутых губ

Сотня шагов – если идти,

взмах крыла – если лететь,

ветра порыв – если им быть,

солнечный луч – если им стать.

Можно пойти, но нет пути.

Не долететь, если крыльев нет.

Светлым лучом я мог бы стать,

только об этом страшно просить.

Ты посмотри утром в окно,

ты осени дорогу крестом,

взглядом найди средь облаков

контуры слов и музыки край.

Их осветит солнечный луч,

их оживит ветра полёт –

песня моих сомкнутых губ

молча твоё сердце найдёт.

Так много осени…

В твоих глазах так много осени,

в моих слезах так много песен,

когда с тобой мы невод бросили,

то невод оказался тесен.

На берег пенный острокаменный

мы невод вытянули к ночи,

мои стихи пылали пламенем,

осенний плач струили очи.

И всё так прочно и незыблемо,

и всё так шатко быстротечно,

когда я эту песню выплакал,

в твоих глазах сияла вечность.

Соната октября

Ты отнят у меня не липкою молвою,

не серым омутом бесстыдных глаз случайных.

Ты отнят золотою синевою,

серебряным дыханьем, зовом дальним.

Вот я стою под небом октября,

среди лесов святого умиранья,

и вслед тебе смотрю, благодаря

Любви бессмертное вещанье.

А где-то у основ слоистой глубины,

куда хотелось бы взлететь осенней птице,

Пресветлых Рук подобие волны

перелистнуло наших книг страницы.

Салют любви

По реке на плоту,

по извилистой топкой реке,

чтобы выплакать боль

этих мёрзлых ноябрьских яблок,

я к тебе восхожу,

пропуская ступеньки по две,

я к тебе упаду,

застилая беду листопадом.

Очень тихо пройду,

твоей лампы мне светит фитиль.

Очень будет не больно,

я выпью за нас эту чашу.

Очень, очень люблю!

Через тысячи, тысячи миль

ночи, ночи украшу

салютом любви – листопадом.

Река

Торжественная плавность похорон –

течение реки у входа в устье,

и снежный лёт, и неотмирность грусти,

колоколов высокий звон…

Моя дорога встретилась с рекой.

Как просто уровнял их снег печальный…

Потрескавшихся губ коснусь рукой,

тебе я посылаю жест прощальный.

Седых деревьев тонкий силуэт

вослед ступает похоронной свите.

Сквозь слёзы говорю: «Я вижу свет!»

Но только Свет меня таким не видит.

Упавших трав чернеют письмена.

На пальцах кровь, но чаю Воскресенья.

Пусть не сотрутся наши имена

в День Судный со страниц спасенья.

Букет слёз

Твой голос, как мой, и он часть меня,

мой голос, как твой, и он часть тебя,

я собрал тебе букет из цветов и слёз,

скоро новый год, январь и мороз.

В городе елей и в лесу домов

я собрал тебе букет из не сказанных слов.

Что поделать, если в сердце поёт родник?

Что поделать, если я в твою боль проник?

Что поделать, если поздно что-либо делать?

Остаётся только ждать, любить и верить,

остаётся не замерзнуть на улице грёз,

остаётся пережить январь и мороз.

А когда настанет май, и поля пожелтеют

ты поймёшь, что не зря мы учились верить.

И ожившие цветы – лепестки и стебли

ты положишь у икон вместе с ветвью вербы.

Уставшая роза

Расскажи мне, уставшая роза,

что ты знаешь о горней стране.

Я тебе расскажу про торосы,

что я видел на грешной земле,

про замерзшие травы и листья,

про застывших на холоде птиц

и про то, как в долине нечистой

падал навзничь и падал я ниц,

и про то, как не помнил былое,

как смотреть научился во тьме.

Расскажи мне про что-то иное…

Говори, моя роза, во мне.

Моя роза, мой милый, далёкий,

одинокий, истерзанный друг,

путь твой – странный, опасный, высокий,

каждый миг – красота и испуг.

На альпийских лугах – твоя радость

и на снежных вершинах – покой.

Все претерпим. Немного осталось.

Навсегда я останусь с тобой.

Никогда не бывает…

Я, как всегда, буду плакать тихо,

ты будешь ждать меня в зимнем сквере.

Я подниму свой последний вихорь,

чтобы мы вместе учились верить.

Я буду первым в рядах восстанья,

ты – в древнем храме, с молитвословом.

Кровь никогда не бывает данью,

ну, а любовь – бесполезным словом.

Это не трудно – один против армий,

это не сложно – одна против смерти.

Нас не убить. Мы решили сами

вместе учиться любить и верить.

Крылья

Дай мне, пожалуйста, крылья,

крылья из белой бумаги.

Ты сделал их из отваги,

из слёзной влаги.

Твои подари мне крылья,

крылья из белой бумаги.

Дай мне, пожалуйста, крылья

на час полёта.

Через бураны пыли

прорвётся кто-то.

Твои подари мне крылья,

хотя бы на час полёта.

Лётчик

Я дарю тебе небо. Лети!

Я дарю тебе очи. Гляди.

Лётчик веры, готово ли сердце?

Не проложены к небу пути,

по дороге там негде согреться.

Нужно затемно встать, до рассвета,

и лететь до нетварного Света,

и лететь до Небесного Хлеба,

чтобы кончилась зимняя эта

разлука длинною до неба.

Лётчик веры, надежды, любви,

Я дарю тебе небо. Лети.