Антициклон

Глава восьмая

В Хлебной гавани сейнеров понабилось, как сельдей в бочке. Они стояли у причалов впритирку один к одному: херсонские, кавказские, вилковские, таманские. Суда рыбколхоза «Дружба» были тоже здесь. Кроме Платона Малыгина. Который сразу же, как только развеялся туман, прямо от причала Черноморки ушел в Тендровский залив.

— Платона не провэдешь, — говорил Сеня Кацев. — Мы тут вторые сутки толчемся в духоте и тесноте, а его бригада преспокойненько пасется на крэветках и глосике.

Но дело тут было не в креветках и не в глосике. Потому что занятие это любительское и весь улов тут же пускался на камбуз. Уйдя в Тендру, Малыгин, как говорится, сразу убивал двух зайцев — уводил своих рыбаков подальше от злачных мест и всевозможных соблазнов, а главное, появись скумбрия, его бригада оказывалась ближе других к рыбе.

В Хлебной гавани уже несколько суток подряд стоял дым коромыслом: встречи, объятия, смех, перебранка.

Диспетчер бегал по пирсам — кого-то уговаривал, другого просил, третьего грозился выставить из гавани.

Погожев с Осеевым поехали в город на переговорную, связались по телефону со своим городом. Слышимость была плохая. И связь то и дело прерывалась. Нервничали на том и другом конце провода. Они сообщили председателю о местонахождении колхозных судов, о невеселой промысловой обстановке. О случае с баркасом умолчали. Хотя знали, что слух об этом в конце концов все равно дойдет до председателя. Возможно, они сами скажут ему об этом. Но только потом, после путины. Если улов будет хорошим, им все скостят. А если плохим, то — семь бед — один ответ.

— С болгарами поддерживайте связь, — наставлял их по телефону Гордей Иванович. — Завтра возвращается из командировки Селенин, и я сразу же направлю его к вам на помощь...

— В чем помогать-то, — вешая трубку, хмыкнул Осеев и пожал плечами. — Разве что кумань доедать...

Возвращались с переговорной пешком. Чтоб поразмять ноги. Шли не спеша, глазея на витрины магазинов и театральные афиши.

— В театр бы сходить, — вздохнул Осеев мечтательно. — Сколько раз доводилось стоять в Одессе, а в театре так и не бывал. Только внешне и видишь его, когда по Одессе мотаешься. А говорят, вся прелесть внутри.

— А что, это мысль! — подхватил Погожев. — Давай сегодня же вечером и организуем поход в театр. Культурно-массовые денежки у нас до сих пор не тронуты.

— А часто мы их трогаем? — хмыкнул Осеев.

— Ну и плохо.

— Конечно, плохо, — согласился Осеев. — Только вот помотаешься с нами по путинам, сам убедишься, что использовать их по назначению — дело не простое.

— Ну, а сейчас что нам мешает?

— Вот и давай действуй, Андрюха, — сказал Осеев. — Это ведь по твоей части, как заведующего клубом. Я, например, за театр двумя руками голосую.

На причале Погожев обошел все свои сейнера, весело покрикивая:

— Ну, братцы, кто в театр? Налетай записываться, сейчас за билетами посылать буду.

Потом вручил радисту деньги и бодро скомандовал:

— Жми, Володя, прямо в кассу театра. Туда и обратно на такси. Да смотри, чтоб места были приличные.

Погожев был доволен: видишь ли, «столько раз доводилось стоять в Одессе, а в театре так и не был», — вспомнил он слова Виктора. «Ничего-о‑о, сегодня побываете. Сегодня я вас познакомлю с товарищем «Евгением Онегиным». И даже замурлыкал себе под нос: «Что день грядущий мне готовит...»

Но «грядущее» рушило все его планы с театром — Климов вернулся без билетов.

— За неделю вперед все билеты проданы, — развел руками радист. — Я даже к главному администратору пробился. Так, мол, и так, хотелось бы и нам, рыбакам, побывать у вас в театре. А он говорит: если бы один-два билета — нашел, а пятнадцать — не могу.

Приодетые, выбритые, кое-кто даже при галстуках, толпились рыбаки на палубе осеевского сейнера, не зная, что им делать дальше.

— Теперь стоим вот как дураки, такие выбритые и чистенькие, даже самим противно! — рассмеялся Осеев.

Но Погожеву было не до смеха. Взбудоражил людей, наобещал, а получился пшик. Позвонить бы вначале надо было в театр, разузнать о билетах.

— Может, в кинуху махнем? — предложил Климов, явно только чтоб выручить Погожева. — На Бессарабке идет мировой фильм. Про любовь.

— Тоже мне, организаторы, — бубнил Торбущенко. — Сейчас отдаю швартовы и двигаю в Тендру. Кино и там посмотрю, если захочется. По телевизору.

— Вижу, свадьба не состоится, — вздохнул Осеев. — Да и настроения уже нет. Особенно после такого убедительного выступления Торбущенко... Эх, обленились мы, братцы, испохабились. Пошли, Андрей Георгич, в каюту. На сон грядущий пару партий в шахматы сгоняем.

— Во, теперь во всем виноват Торбущенко, — рассерженно заклокотал Костя. — Сами завалили театр, а я виноват...

Погожев думал о другом, о брошенной Осеевым фразе. Почему «обленились»? Эти люди так вкалывают на лову, что дух захватывает. И в шторм, и в зной, и в холод. Лишь бы рыба была...

Потом, лежа в постели, они с кэпбригом допоздна говорили об этом. В иллюминатор смотрела черно-синяя морская ночь, в расплывчатых желто-грязных пятнах портовых огней. По надстройке шуршал теплый летний дождик. Свет в каюте был погашен.

— Может, и к лучшему, что не пошли в кино. А то бы на обратном пути вымокли, — сказал Погожев.

— Вот и ты нашел оправдание, — фыркнул Осеев. — Разве мы так мокнем под ледяными брызгами на тюлечной путине в Азовском море? Или на хамсовой — в Керченском проливе!..

— Сравнил. То — работа. А это — отдых. Отдых должен доставлять эстетическое наслаждение.

— Не спорю. Только дело не в этом.

— Тогда в чем же? — спросил Погожев и представил, как внизу на диване Виктор в ответ пожал плечами.

— Дома, — продолжал Погожев, — все срывы клубной работы мы списываем за счет того, что рыбаки редко бывают наедине с семьями. И в дни передышек им надо дать наверстать упущенное...

Погожев чувствовал, что его философствование начинало походить на оправдание не таких уж редких завалов клубной работы. Чувствовал, но уже не мог остановиться. Видимо, потому, что дело было не только в нем. «А в ком же еще? Или в чем?»

— Согласен, — сказал он, помолчав, — некоторые наши клубные вечера не интересны. Но не все же! Помнишь, прошлым летом, в День рыбака устраивали выезд в лес? Как все ратовали за эту поездку! А в итоге и половины записавшихся не собралось. Автобусы шли полупустыми. Было стыдно перед шоферами... А встречи со знатными людьми. Где ты еще с ними можешь встретиться?

— Как «где» — перед телевизором, — отозвался снизу Виктор. — Телевизор захватил всех, от мала до велика. Моя теща не пропускает ни одной передачи. Даже физзарядку для детей смотрит. Всех своих подружек растеряла, с которыми раньше до полуночи судачила на крылечке... Что скрывать, я и сам зачастую ужинаю перед экраном. Красота! Сижу себе, похрустываю малосольными огурчиками, а передо мной Уланова танцует. Или Людмила Зыкина поет.

Некоторое время они молчали, каждый уйдя в свои мысли. Потом Погожев спросил:

— Ты что, против телевидения?

— Как я могу быть против, если для меня даже ужин не ужин без телевизора, — ответил Виктор. — Лучше давай спать, завтра с утра двинем в Тендру. Хоть душу отведем на креветках. Ты ведь их тоже любишь...

Погожев слышал, как Виктор повернулся на другой бок, сладко зевнул и вскоре начал похрапывать.

По надстройке сейнера шуршал дождик. Где-то рядом раздавались голоса людей и надсадное рычание подъемников. Отрывисто вскрикивали теплоходы.

Погожеву не спалось. Он лежал, уперев широко открытые глаза в потолок каюты, и мысленно продолжал разговор, начатый с кэпбригом. «Возможно, я не подхожу для клубной работы, не спорю», — соглашался он, стараясь разобраться во всей кутерьме одолевавших его вопросов. Ему вспомнилось, как еще до войны, мальчишкой, он любил бывать в клубе моряков, какие там устраивались вечера, какие шли кинофильмы и как было тесно от набившихся людей в фойе и зале. Он был тогда мал и его не всегда пускали в клуб. Но когда он туда попадал, чувствовал себя на десятом небе от счастья. Сейчас даже ему самому не верилось, что так было в действительности. Сейчас удивить людей нелегко: полет в космос, высадка на Луну, спуск в океанские бездны воспринимаются в порядке вещей.

За последние четверть века техника шагнула далеко вперед. А что нового появилось в клубной работе? Что? Погожев порылся в памяти и ничего особого так и не нашел.

«Возможно, со временем клубы вообще изживут себя, — подумал Погожев. — Оно к тому и идет, с появлением телевидения. Теперь у каждого на дому свой клуб». Погожев не знал, жалеть ему об этом или радоваться — должность-то его тогда накроется.

«Тьфу, какая чертовщина лезет в голову», — Погожев мысленно обругал себя и заворочался в постели.

Он еще некоторое время лежал на койке, теперь уже думая о путине, думал о телефонном разговоре с председателем и об инженере по лову Селенине, который не сегодня-завтра заявится им на помощь. Осеев прав, в чем он им поможет, если скумбрии нет?

«Если бы не туман, можно было бы сразу от Змеиного пройти вдоль берегов Болгарии», — подумал он. И тут же поймал себя на мысли, что его тянет туда не только скумбрия, но и желание взглянуть на те места, где он когда-то чуть-чуть не сложил свою голову.

В иллюминаторе забрезжила мутноватая предрассветная серость. Дождь перестал.

Когда на сейнере Торбушенко зарокотал главный двигатель, Погожев не выдержал и сел, свесив с койки голые ноги.

— Проснулся? — спросил снизу Виктор. — Тогда вставай, будем сниматься и двигать в Тендру. Слышишь, Костя уже отходит.

Палуба встретила их бодрящей рассветной свежестью. Повсюду были видны следы ночного дождя. На небе редкие кучевые облачка. Мир только пробуждался. Первая чайка лениво махала крыльями, высматривая добычу в мутных водах бухты. На пирсе стайка грязных растрепанных воробьишек терзала кем-то оброненный и размокший под дождем кусок хлеба.

— Как спалось, Фомич? — приветствовал появившегося на палубе стармеха Осеев. — Давай заводи, старина, машину, сейчас затопим курсом на Тендру.

На голом теле кэпбрига надета давно потерявшая свой первоначальный цвет, легкая хлопчатобумажная куртка. Борта куртки распахнуты. Густая курчавая растительность на груди Виктора отливала маслянистой синевой.

Заработала машина сейнера. Ни чайка, ни увлеченные хлебной коркой воробьи на шум дизеля не обратили внимания. Впрочем, чайка уже не одна. Их было несколько, то и дело бросающихся к воде и вновь взмывающих вверх с поживой в клюве.

— Отдава-ай концы! — скомандовал с мостика кэпбриг.

Вахтенный выскочил на пирс, сбросил с кнехта швартовы, и, уже вдвоем с Погожевым, они дружным рывком втянули сходни на корму сейнера. Сейнер медленно отошел от причала. Следом за ним из скопища рыболовецких судов выбирался сейнер Сергея Сербина. Высокий, стройный, хорошо сложенный и с неизменной трубкой во рту, кэпбриг Сербин заметно выделялся на ходовом мостике.

Погожев махнул ему рукой: мол, давай догоняй — и увидел, как расплылось в улыбке лицо Сергея.

Хороший человек и рыбак толковый этот Сережа Сербин. Только вот характером не вышел. Насколько честолюбивые, колючие, как ржавые гвозди, а иногда излишне вспыльчивые остальные кэпбриги, настолько покладистым и спокойным был Сербин. Из-за своего чересчур сговорчивого характера он семь лет ходил в помощниках капитана. Все не решались поставить кэпбригом. Только в прошлом году рискнули назначить на эту должность. Настоял Осеев. Кое-кто из членов правления подначивали Виктора:

— Выдвигаешь себе в соперники кэпбрига послабее характером. Чтоб легче было обскакать в соревновании.

Дело в том, что до Сербина, как и сейчас, осеевцы соревновались с этой бригадой. Но тогда командовал ею старый и опытный рыбак дядя Леша, которого давно пора было отпустить на покой.

Осеев слушал подначки товарищей и в тон им поддакивал:

— А как же. Если хитрить, так уж хитрить... А в общем-то, зря Серегу обижаете. Вы не хуже меня знаете, какой он до сейнера и рыбы. А характер мы ему поставим. Возьмем на буксир.

Но «взял на буксир» Серегу Сербина не Осеев, а Костя Торбущенко. И привел в Одессу.

Когда Погожев вчера отчитывал его за это, Серега в ответ только тер ладонью свой высокий красивый лоб и обезоруживающе улыбался. И Погожеву невольно вспомнились слова Гордея Ивановича: «Злости бы тебе, Серега, и стойкой принципиальности». Помнится, когда Сербин вышел из кабинета, он возразил председателю насчет злости. А вчера, честное слово, возрадовался бы, если б тот обозлился. Но с уст Сереги не сходила улыбка. Он все так же виновато тер лоб и говорил:

— Но рыбы-то, Андрей Георгич, там не было. Костя связывался по рации со своим дружком Петко Стойчевым. Я сам слушал их разговор. А потом мы с Костей вышли на связь.

— И он уговорил тебя зайти в Одессу?

— Но рыбы-то там все равно не было.

— Зато была договоренность на правлении, идти всем к Змеиному.

— Конечно, не надо было заходить, — соглашался Сербин. — Но Костя...

— Что тебе Костя! — грубо оборвал он тогда Сербина. — У тебя своя голова на плечах. Ты кэпбриг, а не денщик Торбущенко. — И, пристращав его правлением, озадаченным ушел к себе на сейнер...