Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт

Шестое чувство

Петр Семенович Блинов начал воспринимать абцилохордию окружающего мира. Еще вчера, как и всякий нормальный человек, он обладал только пятью органами чувств. Сегодня же к ним прибавилось еще и шестое — абцилохордия. И все предметы, знакомые ему с детства: столы, стулья, тапочки, троллейбусы — стали обладать каким-то новым, незнакомым ему ранее качеством. Трудно сказать, что это было. Может, электромагнитные волны или какое-нибудь особое, неизвестное науке излучение, но факт остается фактом: у Петра Семеновича появилось чувство абцилохордии.

Об этой удивительной новости первой узнала жена. — Абцилохордия, — спросила она, — это что такое?

— Не знаю, — сказал Петр Семенович. — Ничего не знаю. Только чувствую все время что-то такое…

— Как же так, — сказала жена, — чувствуешь и не знаешь что?

— Нет, я-то знаю, но объяснить не могу.

— Значит, не чувствуешь.

— Да ты пойми, — сказал Петр Семенович. — Вот стул, например. Что он: мягкий, серый… Ну, что еще?

— Деревянный.

— Правильно, деревянный. А я еще чувствую, что у него большая абцилохордия. Мне даже сидеть на нем противно.

— Ну и не сиди, — сказала жена и, обидевшись, ушла на кухню.

Жена никогда не понимала Петра Семеновича, и в таких случаях он шел к своим приятелям. Так он сделал и на этот раз.

— Вот лавочка… Что она? Мокрая, грязная. Это все видят. А я вот еще чувствую, что у нее абцилохордия.

Приятели переглянулись.

— Ну да, абцилохордия. И у лавочки, и у воздуха, и у деревьев…

— И у собачки?

— Да, и у собачки.

— И у кошечки?

— И у нее. У всех есть.

— Ты бы, Петя, шел домой, — сказали приятели. — Отдохнул бы, проспался.

— Да нет же… Ну, как вы не понимаете. Абцилохордия — это… Ну, это…

— Ну, ну?

— Нет, это нельзя объяснить.

— Ну, что она, твоя абцилохордия: горячая, холодная или пахнет как?

— Нет, все не то.

— А что?

— Другое.

Приятели засмеялись.

— Ну что вы смеетесь? Я же чувствую.

— Интересное дело, — сказали приятели. — Он чувствует, а мы, стало быть, дураки.

— Нет, вы не дураки. Просто вы не чувствуете.

— Ну и не надо, — сказали приятели. — Нам и так хорошо.

Одним словом, приятели тоже ему не поверили. А Петр Семенович действительно чувствовал… Ну, как бы вам объяснить, что это за абцилохордия, которую чувствовал Петр Семенович. Абцилохордия — это… Это… Нет, это невозможно объяснить. Нельзя объяснить другому то, что он никогда не чувствовал. Это все равно, что рассказывать глухому, как поют птицы, или слепому, какого цвета закат. Вот так и все люди по отношению к Петру Семеновичу были слепыми и глухими в области абцилохордии.

Скоро это понял и сам Петр Семенович. И он перестал рассказывать людям, что он чувствует, глядя на простую пепельницу или прислушиваясь к выключенному радиоприемнику. Потому что Петр Семенович Блинов пришел к выводу, что обладает таким чувством, которое людям на данном этапе еще недоступно.

И тогда он ушел в себя. Мир, в котором он жил отныне, был не только цветным, звуковым и объемным — он стал еще и абцилохордическим. Он наслаждался абцилохордическими снами, улыбался абцилохордическим прохожим и по-детски радовался обыкновенному листу бумаги, если от него исходила хорошая абцилохордия. Правда, ему трудно было находиться в комнате с чересчур абцилохордическими стенами или выходить на улицу во время абцилохордически плохой погоды, но предложи ему кто-нибудь избавиться от этого чувства, он бы ни за что не согласился. Потому что благодаря ему жизнь Петра Семеновича стала совершенно необыкновенной и увлекательной.

Однажды Петр Семенович сидел в столовой. Теперь он редко обедал дома, потому что приготовленная женой еда, обычно вкусная и питательная, не всегда отличалась нужной абцилохордией.

Он грустно смотрел в тарелку с пельменями, не замечая окружающих, не слыша звона ножей и грохота подносов. Ему было тоскливо и холодно. Он уже выпил компот и собирался уходить, как вдруг почувствовал, как что-то приятное и радостное обволакивает его с ног до головы. Он поднял глаза. К его столику протискивался пожилой человек. В руках он держал пластмассовый поднос, на котором стояли удивительно правильно подобранные абцилохордические блюда.

— Разрешите? — спросил человек.

— Пожалуйста, — сказал Петр Семенович.

Человек сел за стол. На нем был приятный абцилохордический костюм, серый абцилохордический галстук, а из нагрудного кармана торчал слегка надушенный абцилохордический платок. Человек внимательно посмотрел на Петра Семеновича. Петр Семенович улыбнулся. Человек — тоже.

— Хорошо здесь, — сказал человек.

В душе у Петра Семеновича все запело. Потому что было здесь неуютно и тесно и кормили не бог весть как, а только была по-настоящему хорошая абцилохордия.

— Конечно, хорошо, — сказал Петр Семенович, — просто замечательно. То есть вообще-то не очень. Но уж больно приятно… с этой точки зрения.

— Вы про что? — спросил незнакомец.

— Я? Про это.

— Неужели про это?!

— Да, про это!

— Значит, вы чувствуете?

— Конечно. Еще как чувствую.

— И я чувствую, — сказал незнакомец. — Вот уже двадцать лет.

— Милый вы мой! — воскликнул Петр Семенович. — Значит, есть она. Есть абцилохордия чувств.

— Есть, дорогой! Конечно, есть!

Они заговорили наперебой. Каждый рассказывал о том, как трудно ему было, как плохо, когда тебя никто не понимает, и как это прекрасно — воспринимать абцилохордию окружающего мира.

— Нет, — сказал незнакомец, — это событие нельзя не отметить. Хоть это и банально, но я предлагаю по рюмочке.

— С удовольствием, — сказал Петр Семенович. Он побежал к буфету и принес бутылку портвейна. — Давайте, — сказал Петр Семенович, разливая вино в стаканы, — за нее!

Незнакомец удивленно посмотрел на вино.

— Как, — спросил он, — вы собираетесь пить это?

— А что? — испугался Петр Семенович.

— Но ведь у него же липотапия.

— Какая липотапия?

— Пониженная.

— Что-то я не понимаю, — сказал Петр Семенович. — О чем это вы?

— О липотапии. Вы же знаете. Ну, эта, которая…

— Абцилохордия?

— Нет, абцилохордия — это ясно. А то липотапия.

— Не понимаю я, — сказал Петр Семенович. — Что это еще за липотапия?

— Но как же… ведь вы…

— Что я?

— Ведь вы же чувствуете.

— Нет, — сказал Петр Семенович. — Вы уж меня извините. Зрение, слух, абцилохордия — это пожалуйста. А липотапия? Как говорится, не доросли.

Незнакомец растерялся.

— Но ведь она же есть.

— Не думаю, — сухо сказал Петр Семенович.

— Ноя же чувствую.

— Тогда объясните.

— Ну, это… как бы сказать… Нет, это невозможно!

— Знаете что, гражданин, — сказал Петр Семенович, — я думал, вы действительно… А вы… Я теперь сомневаюсь, что даже абцилохордию чувствуете.

— Как вам не стыдно!

— Нечего, нечего. Ишь какой нашелся. Он один чувствует, а все, значит, нет.

Незнакомец поднялся.

— Прощайте. Нам не о чем больше говорить.

— Привет, — сказал Петр Семенович. — Кланяйтесь липотапам.

Он проводил взглядом незнакомца, затем взял стакан с вином и блаженно зажмурился. Все в порядке. Абцилохордия была нормальной.

Аксиома

Учитель.

— А теперь запишите: через точку, лежащую на плоскости, можно провести прямую, параллельную данной, причем только одну. (Ученики склоняются над тетрадями.)Па-рал-лельную данной… причем… только… одну… Сидоров, а ты почему не записываешь?

— Я думаю.

— О чем ты думаешь?

— Почему только одну.

— Потому что все другие пересекутся. А две параллельные — нет!

— А почему они не пересекутся?

— Как — почему? Я же объяснил: потому что они параллельные.

— Значит, если их продолжить на километр, они тоже не пересекутся?

— Конечно.

— А если на два?

— Тоже нет.

— А если на пять тысяч километров продолжить, они пересекутся?

— Нет.

— А это кто-нибудь проверял?

— Это не надо проверять. Это и так ясно. Потому что это аксиома. Семенов, скажи нам, что такое аксиома?

— Аксиома — это истина, не требующая доказательств.

— Правильно, садись… Ну что, Сидоров, теперь понял?

— Это я знаю, только я не пойму, почему они не пересекутся.

— Потому что это и есть аксиома. Истина, которую не надо доказывать.

— Так это любую теорему можно назвать аксиомой и не доказывать.

— Любую нельзя.

— А почему эту можно?

— Фу, какой ты упрямый… Ну вот послушай, Сидоров. Тебе сколько лет?

— Одиннадцать.

— А на следующий год сколько будет?

— Двенадцать.

— А еще через год?

— Тринадцать.

— Вот видишь, с каждым годом человек становится на год старше. Это тоже аксиома.

— А если человек умрет?

— Ну и что?

— Он же тогда не станет на год старше.

— Это исключение. Ты меня на слове не лови. Я могу тебе и другой пример привести. Я мог бы тысячу примеров привести. И доказать. Только это не нужно. Потому что аксиому не надо доказывать.

— А если это не аксиома?

— А что?

— Теорема. Тогда ее надо доказывать?

— Тогда надо. Но это аксиома.

— Почему?

— Потому что это Евклид сказал.

— А если он ошибся?

— Ты что, может, думаешь, что Евклид глупей тебя?

— Нет, я так не думаю.

— Так что же ты споришь?

— Я не спорю. Я просто думаю, почему они не пересекутся.

— Потому что не пересекутся. Не могут они пересечься. На этом вся геометрия построена.

— Значит, если они пересекутся, то вся геометрия неправильная?

— Тогда да. Но ведь они не пересекаются… Вот видишь, я по доске веду… Ну что, пересекаются?

— Пока нет.

— Хорошо, смотри, вот я по стене веду… Пересекаются?

— Нет.

— Что тебе еще надо?

— А дальше, за стеной?

— Теперь я понял. Ты просто хулиган. Ты все прекрасно понимаешь. Ты назло мне не хочешь согласиться.

— Но я правда не понимаю.

— Ну, хорошо, Евклиду ты не веришь. Его ты не знаешь. Но меня ты знаешь? Так вот, это я тебе говорю, что они не пересекутся… Ну, что ты молчишь?

— Думаю.

— Ну вот что, Сидоров. Или ты сию минуту признаешь, что они пересекутся, или я тебя выгоню вон из класса. Ну?

— Не могу я этого понять.

— Вон! Собирай портфель и — за родителями!

Сидоров, всхлипывая, собирает портфель и выходит из класса.

Учитель (успокаиваясь). Ну, хорошо, продолжим урок. Запишите следующую аксиому: через две точки можно провести прямую, и притом только одну.

С авторучкой в глубь веков

Общеизвестно, что чем больший промежуток времени проходит со дня какого-нибудь события или факта, тем объективнее наше суждение о нем. Следуя этой логике, мы решили, что современные недостатки наиболее правильно смогут раскритиковать сатирики будущего. Оттуда им виднее. А мы в свою очередь должны гневно обрушиться на отрицательные моменты из жизни наших далеких предков. Тем более, что нас отделяет от них почтительное расстояние.

Переходя от слов к делу, мы решили выступить инициаторами нового сатирического движения под условным названием «С авторучкой в глубь веков».

Надеемся, что наш почин не будет подхвачен.

Гороскоп (I тысячелетие до н. э.)

Накануне похода полководец вызвал к себе звездочета.

— Готов гороскоп? — спросил он, поднимая глаза от карты.

— Готов, о храбрейший.

— Ну и?..

— Расположение звезд на небе в настоящее время не благоприятствует походу.

— Что?! — вскипел полководец. — Воинам пошиты мундиры, лошадям выдан фураж, все только и ждут сигнала, а ты… Может, ты не веришь в нашу победу?

— Но ведь гороскоп…

— Какой там еще гороскоп. Мы не можем ждать милостей от природы. Бери перо, бумагу. Сейчас мы с тобой мигом все звезды перетасуем… Значит, так, —

начал полководец, меряя комнату огромными шагами. — Пиши: звезды зовут нас в бой! Созвездие Легавых Псов…

— Гончих, о мудрейший.

— Хорошо. Созвездие Гончих Псов никогда еще не светило так ярко. О чем говорит нам его яркость? Она говорит, что выступать надо завтра на рассвете. Говорит или не говорит? Я тебя спрашиваю?

— Говорит.

— То-то. Все учить надо. Никто работать не хочет… Какая там у нас звезда дорогу на север показывает?

— Полярная.

— Видишь ее?

— Нет.

— А ты получше посмотри.

— Не вижу.

— Да, — вздохнул полководец, — стареть начал. Пора, видно, уступить дорогу тем, кто позорче.

— Вижу, — встрепенулся звездочет, — ей-богу, вижу.

— Так и быть, поверим на слово, — улыбнулся полководец. — Ну, а какое созвездие победу означает?

— Малая Медведица. Только она сейчас за горизонтом.

— Опять?

— Э-э… Была за горизонтом, а вот уже и показалась.

— Ну, пиши, раз показалась. Нашу блистательную победу предсказывает Малая… да что там Малая, пиши уж Большая Медведица. Понял?

— Понял.

— Вот и молодец. Теперь подпись, число… Что ты мне бумагу суешь? Твоя подпись. Ты же гороскоп составлял.

На следующее утро войско выступило в поход и в первом же сражении было наголову разбито. По приказу полководца звездочета казнили, как не справившегося с порученной работой.

Дневник гречанки (III–II века дон. э.)

…Вчера, наконец, приезжий скифский вождь сделал мне предложение. У него масса достоинств. Он

знатен, богат и, главное, стар. Думаю, ждать недолго.

… Покидаю милую Грецию. У причала стоял Гектор, а в глазах его стояли слезы. Милый мальчик, будь он хоть чуточку богаче…

…Третьи сутки в море. Старичок выглядит уставшим. Жалуется на боли в сердце. Это уже что-то.

.. Вот мы и дома. С мужем я не ошиблась. Даже едим на золоте.

…Вчера ездили собирать дань. Муж, кажется, слегка простудился.

…Все обошлось. Он по-прежнему здоров. Спрашивал, почему у меня плохое настроение.

…Объезжали стада. Боже, какое богатство! Неужели все это станет моим? Старичок что-то давно не жалуется на сердце.

…Вот уже три месяца, как я здесь, а сдвигов никаких.

…У мужа боли в сердце. Я уже думала, начинается, но врач дал ему каких-то травок, и все обошлось. Дикие люди!

…Мой отличился. Подарил табун коней соседнему вождю. Так он меня по миру пустит. Новый Ротшильд нашелся.

…Ура! Свершилось. У мужа сердечный приступ. Но… возьмем себя в руки. Подождем, что скажет кардиограмма.

…Мужу все хуже и хуже. Плачу. Наверное, это от счастья.

…Врач сказал, что надеяться не на что. Интересно, почем сейчас лошади?

… Мой старичок совсем плох. Считаю минуты и драгоценности.

…Все. Финита ля комедиа. Прощай, моя любовь. Прощай навсегда. Я — владелица крупнейшего состояния. Все мое. Двенадцать табунов лошадей, триста рабов, сто килограммов золота, двадцать семь…

На этом записи обрываются. Согласно обычаю древних скифов, вместе с умершим вождем похоронили и его законную супругу.

Дровосек (очень средние века)

По профессии он был дровосек. Аккуратный, исполнительный и трудолюбивый работник. Поднимался он чуть свет и, поцеловав спящую жену, уходил в лес. А когда возвращался домой, по черепичной кровле его хижины уже скатывались первые капли росы.

Он часто благодарил бога за свое хорошее место, за то, что семья живет в достатке, жена ходит в чистом белом передничке, а с розовых лиц ребятишек не сходят улыбки.

Правда, он не особенно разбирался в сортах древесины и никогда не задумывался, что находится дальше опушки леса, но зато мог с одного удара свалить самое крупное дерево, а его вязанки хвороста напоминали букеты цветов — такими они были изящными и красивыми.

Он выходил на работу в любую погоду. Даже сегодня, несмотря на холодный дождь и пронизывающий ветер, он, как всегда, точно в назначенное время доставил на церковный двор аккуратные вязанки хвороста.

И благодаря его исполнительности ровно в восемь часов утра на городской площади был сожжен известный еретик Джордано Бруно.

Мечта

У каждого человека в жизни мечта есть. Один хочет машину купить, другой — на гитаре играть научиться, третий — в начальники выбиться. А вот у меня мечта особая, ни на кого не похожая. Мечтаю… мечтаю я… в метро прокатиться. Вы только погодите, не хмыкайте. Мечта эта вроде простая, но для меня как бы неосуществимая. Метро-то у нас в городе на каждом углу, а внутрь меня не пускают. Придумал какой-то бюрократ дурацкое правило: чтоб, значит, человека в нетрезвом виде туда не пускали. А если человек всегда в таком виде? Что ему делать? Ну, сами посудите, не глупость, а? В троллейбус — можно, в трамвай — можно, на работу — добро пожаловать! А в метро — нельзя.

Так что с этим метром у меня целая трагедия. Когда я веселый, меня туда не пускают, а когда просплюсь, в себя приду — у меня пятачка нет на проезд. А просить совестно. На выпивку — еще туда-сюда, а на мечту — язык не поворачивается.

Иной раз смотрю по телику «Клуб кинопутешествий». А там Северный полюс показывают или какую-нибудь Южную Бразилию. А я гляжу и думаю: ну зачем это мне, на кой черт? Ведь это все неизвестно где, за тридевять земель. Показали бы лучше метро. Как там, что там? Ведь сколько людей интересуются.

Вот у меня дружок есть, Серега. Так он, верите — нет, два раза в метро был. Рассказывает — прямо чудеса. Кругом мрамор, люстры хрустальные, каждую минуту поезда ходят. И лестница такая специальная, забыл название. Ты на ней стоишь, а она тебя везет. Прямо не верится.

Другой раз идешь вечером и видишь это здание: красивое, современное в темном небе над ним буква «М» горит. Метро, значит. А ты стоишь и думаешь: «Ну почему? Другим можно, а мне нельзя? Неужто я хуже всех?»

Ведь за всю жизнь только один раз внутри был. И то не дали на поезде прокатиться. Я этот день как сейчас помню. Шел я тогда, как всегда, веселый. От Петрухи возвращался. Какая-то у него радость была. То ли он в отпуск ушел, то ли от него жена ушла. Не помню. Ноне в этом суть. Подошел я к этому зданию с буквой «М», и то ли они не разобрали, что я хорош, то ли контролер куда-то отлучился, но, в общем, проскочил я. Удалось. Ну, скажу вам, внутри этой «М» действительно картинка. Кругом зеркала, кафель белый, полотенца чистые висят. И что интересно: пассажиры — одни мужики. Женщины — ни одной. Может, на переход пошли. Ну, я, чтоб не застукали, кинулся в какую-то кабинку, дверь на задвижку закрыл. Сижу, жду поезда. Полчаса жду, час жду — нету. А пассажиры — они же склочники — в дверь начали барабанить:

— Гражданин! Выходите! Вы здесь не один!

Я дверь открыл и говорю:

— Куда выходить? Я ж поезда жду. Хочешь вместе ждать — садись, я подвинусь.

Да разве они понимают? Слово за слово, крик, скандал, кому-то я рубашку порвал… Выкинули меня на улицу, не дали на поезде прокатиться.

Мне дружки иной раз говорят: «Толяныч, ты бы завязал на время. Сходил в метро, прокатился, раз у тебя мечта такая». А я боюсь. Нет, завязать я не боюсь. Денек-то я выдержу. Я другого боюсь: а вдруг в этом метро не так хорошо, как я думаю? Вдруг там в люстрах хрусталь не настоящий? А колонны не из мрамора, а из кирпича крашеного? Выходит, я столько лет мечтал. и все зря?

Нет, ребята, пусть мечта так мечтой и останется. Вот помру я; опустят меня под землю. А рядом метро будет ходить. И так мне будет хорошо, так сладостно… Выходит, не зря столько лет мечтал, не зря человек на свете жил. Потому что не может человек жить без мечты.

Друг природы

Сейчас повсюду только и слышишь: «Давайте защищать природу! Давайте охранять природу!» От кого? Это человека надо от нее охранять. Ты посмотри, что в лесу творится! Сколько зверья развелось! Они уже в лесу не помещаются, на шоссе выскакивают воздухом дышать.

Видал, на шоссе знаки стоят: «Осторожно, олени!» Почему осторожно? Потому что эти олени совсем озверели: на автомобили кидаются. Наш начальник поехал к себе на дачу на служебной машине. На шоссе выскочил олень — и на таран! Машина в гармошку, стекло — вдребезги, у оленя рога отвалились, а у начальника, наоборот, выросли. Совсем от этого зверья жизни не стало.

Я уже в лес специально с транзистором хожу, чтоб хоть человеческий голос слышать. Все-таки не так страшно. Но это тоже не выход. Вон недавно иду по лесу со своим транзистором, слышу — кукушка кукует. Я говорю:

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? А она мне отвечает: «Шесть часов пятьдесят две минуты!» Ну, правда, это не кукушка сказала, а радиостанция «Маяк», но все равно страшно. Неужели так мало жить осталось?

А еще говорят, с ружьем охотиться негуманно. Надо охотиться с фотоаппаратом. Вон мой шурин устроил фотоохоту. Фотоохотник! Увидал в лесу медведя и как шарахнет его фотоаппаратом между глаз! Медведь его сграбастал и давай мять! Убить не убил, а фотокарточку ему испортил. Теперь у моего шурина голова — шесть на девять. Как на паспорте.

Таблички еще понавешали: «Охота запрещена», «Берегите оленей», «Кабан — твой друг!». Ну хорошо, я знаю, что кабан мой друг, а кабан об этом знает? Это же страходон! От него пули отскакивают, как от броневика! Это редко кто может кабана домой притащить. Правда, у меня был случай. Однажды чуть с диким кабаном домой не пришел. Случайно получилось. Я даже не очень хотел. Швырнул в него камушком — и прямо в глаз. Думал, наповал.

Так нет! Хорошо хоть я перед самым его носом успел дверь лифта захлопнуть. Представляешь, сколько он за мной гнался?! Главное, не устал, собака! Я в лифт, а он за мной по лестнице. Я в квартиру забежал, отдышаться не успел — он уже в дверь барабанит. Аж дверь прогибается. Ну, думаю, что-то надо делать, он же мне всю квартиру разнесет. Схватил чугунную сковородку, дверь распахнул и — шарах по башке!..

Оказывается, это жена с базара пришла. У нее в руках сумки с картошкой, вот она ногой и стучала. Ну, я ее водичкой побрызгал, в чувство привел и говорю:

— Маш, Маш, Маша! Извини, я думал, ты — дикий кабан.

А она мне говорит:

— Это не я — дикий кабан. Это ты — домашняя свинья!

А ты говоришь — охота!.. Думаешь, рыбалка лучше? Что ты, иной раз такое бывает, вспоминать не хочется. Как-то на рыбалке забросил удочку, а крючок — раз, и за корягу зацепился. Ну, что делать? Разделся догола— и в воду. Вылезаю, а вещей нет! Из всей одежды один проездной остался. Ну, я в лесочек забежал, листьев нарвал, сделал себе набедренный пояс и, как папуас, — на станцию. В электричке народ косится, но виду не подает… Может, думают, артист какой или иностранец. Или вообще… Миклухо-Маклай… А тут, на мое несчастье, в этой электричке какая-то старуха козу везла… А коза голодная оказалась, как волк! Пока я в окошко глядел, эта козья рожа с меня все листья обглодала. Оставила в чем мать родила.

Я из электрички выскочил, проездным прикрылся и — короткими перебежками домой…

Жена дверь открывает:

— Откуда ты в таком виде?

— С рыбалки…

— Знаю, говорит, твою рыбалку! Небось, опять у своей крали был?

— Не было там никакой крали, там коза была… Послушай, как получилось: крючок зацепился, я только раздеться успел…

— Ну да, а в это время муж вернулся.

— Я рыбу ловил, можешь ты это понять?!

— Понимаю. Только я твоей щуке жабры все равно поотрываю!

Понял, какая история? А ты говоришь — природу беречь. Нет уж, дудки! Правильно этот ботаник сказал: «Мы не можем ждать милости от природы, но и она от нас ее не дождется!»

Полный покой

Обещали солнце, а идет дождь. Ну и что? Мало ли нам кто чего обещал. Что ж теперь, кричать, нервничать, писать жалобы?.. А на кого жаловаться? На бога? Так его нет. На бюро прогнозов?.. Оно, конечно, есть. Но бога на них, к сожалению, нет.

Так что спокойно надо жить, без напряжения. Это правда, что у человека от рождения два миллиона нервных клеток. Но это только на первый взгляд много. Ну, давай разберемся. В магазин зашел — клетки как не бывало, с женой поговорил — еще сто клеток долой. Ремонт сделал — тысяча. Пятьсот рублей — пятьсот клеток. А, между прочим, нервные клетки не восстанавливаются. Даже за деньги. Которых у тебя, кстати сказать, тоже нет. Поэтому выход один: полный покой. Каждый вечер — десять капель валерьянки, а по утрам — стаканчик обезжиренного кефира. Очень успокаивает.

Ты пойми: у человека в жизни одна задача — дожить до пенсии. Поэтому ничего не надо принимать близко к сердцу. Ну, тебя плохо покормили в столовой. Ну и что? Жив остался — и слава богу! Зачем сердиться на повара? Повар не виноват. Нельзя приготовить хорошую еду из плохих продуктов. А хороших продуктов у него нет. Он их давно домой унес. Потому что повар — тоже человек. Он не может есть то, что нам с тобой приготовил. Он тоже хочет дожить до пенсии.

Или на тебя кричит твой начальник. Ну и что? Он кричит, а ты себе считай. Раз, два, три… Он кричит — а ты спокоен, у него сердечный приступ — а ты считаешь. Досчитаешь до миллиона — у тебя уже другой начальник.

Так что в любой, даже самой безнадежной, ситуации всегда есть минимум два выхода. Надо только найти правильный. В этом все дело. Объясню на конкретном примере. Tы после работы с пачкой пельменей заходишь в автобус. Ну, обстановку в автобусе в час пик ты знаешь: люди слиплись, как пельмени в пачке. 'Пи берешь за пять копеек билет, автобус трогается, и ты случайно, не нарочно, наступаешь кому-то на ногу. И не то чтоб на левую, и не то чтоб на правую — на обе сразу. Ну, тот, кому ты ножки отдавил, говорит тебе, что ты дурак. Вот у тебя уже два выхода: сразу сойти или ехать дальше. Я бы, например, сразу сошел, но ты богатый, тебе нервных клеток не жалко, поэтому ты едешь дальше. Уже как дурак. Но у тебя опять два выхода: смолчать или сказать ему в ответ что-нибудь более интеллигентное. Например, что он сам дегенерат. Дегенерат — то же самое, что дурак, только с высшим образованием. Молчать ты не можешь, говоришь, что он дегенерат. Теперь уже у него два выхода: дать тебе по морде или съездить по физиономии. Выбор небогатый. Но. как говорится, чем богаты, тем и бьем. Теперь уже у тебя в последний раз два выхода: потерпеть и сойти на следующей или стукнуть его чем-нибудь тяжелым. Например, пельменями. Терпеть ты не можешь, бьешь. Поднимается крик, шум, приходит милиция. И вот уже за драку в общественном месте с тебя берут штраф двадцать пять рублей

Теперь вспомни, с чего все началось. С того, что тебя назвали дураком. Если б ты меня послушался и сразу сошел, это бы тебе стоило пять копеек. Теперь это стоит двадцать пять рублей. Так что ты обижаешься? Тебя правильно дураком назвали. Умный давно сидит дома и кушает пельмени.

Так что не надо, не надо биться головой об стенку. Наши стенки на это не рассчитаны. Будешь биться головой о стену — разбудишь соседа в другом подъезде. То есть ты можешь со мной не соглашаться. И спорить, и жаловаться, и туда ходить, и сюда. Я ведь не возражаю: правду ты найдешь. Но не одну, а с нагрузкой. С таким маленьким обширным инфарктом. А хочешь жить спокойно — рецепт простой: на ночь десять

капель валерьянки, а по утрам стаканчик обезжиренного кефира.

И все. Будешь как я: сидеть на лавочке, наслаждаться жизнью. Ты посмотри, как вокруг хорошо, если ни на что не обращать внимания. Трешка зеленеет, солнышко блестит, ласточка… (Замечает, что птичка капнула ему на голову.) Ну и что? Подумаешь, какое дело. Слеша богу, птичка — не корова. Можно и потерпеть. Главное, что я спокоен и в полном… порядке!

У нас все равны

— Простите, вы директор магазина?

— Да. А что вы хотите?

— Видите ли, я недавно квартиру получил. Вот я и хотел узнать, нельзя ли мне гарнитур приобрести, в порядке исключения…

— А почему мы для вас должны делать исключение? У нас, дорогой товарищ, все равны. Возьмите открытку, запишитесь и ждите в порядке общей очереди.

— Это я знаю… Но Сергей Андреевич говорил, что вы можете помочь.

— Так вы от Сергея Андреевича?.. Что ж вы сразу не сказали?.. Ладно, что-нибудь придумаем… Румынский вам подойдет?

— Я бы хотел югославский.

— Нет, это никак нельзя. У нас, кто от Сергея Андреевича, все равны. Только румынский.

— Странно… Серафима Юрьевна ясно намекала, что у вас есть югославские.

— Серафима Юрьевна, говорите?.. Это другое дело. Серафима Юрьевна это не Сергей Андреевич. Сделаем вам югославский, в порядке исключения. Полированный, со светлой обивкой.

— Видите ли, мы с женой хотели неполированный. И с темной обивкой.

— Ничего не могу сделать. У нас, кто от Серафимы Юрьевны, все равны. Все со светлой. И полированные.

— Вы меня просто удивляете. Иван Кузьмич же твердо обещал, что будет неполированный.

— Сам Иван Кузьмич?.. Голубчик, ну что же вы все ходите вокруг да около? Раз Иван Кузьмич — тогда конечно. Неполированный, с темной обивкой. У нас, кто от Ивана Кузьмича, все равны. Вот вам квитанция, идите в кассу. Ну, что вы на меня смотрите?.. Оплачивайте!

— Эх вы… «Все равны». И не стыдно вам?

— Что?.. Не понимаю.

— А что тут понимать?.. Безобразие. Самое обыкновенное безобразие.

— Слушайте, не морочьте голову. Вы берете гарнитур или нет?

— Не нужен мне никакой гарнитур.

— А зачем же вы тогда пришли?

— Познакомиться. Статью я пишу о продаже мебели в магазинах.

— Постойте, вы что же, журналист?

— Вот именно, журналист. Из областной газеты.

— Так вы, значит, из газеты? От Петра Петровича?! Что же вы сразу не сказали?.. Тогда вам еще полагается столик под телевизор.

— Не нужен мне никакой столик!

— Нет-нет, голубчик, и не спорьте. Гарнитур и столик. У нас, кто от Петра Петровича, все равны!

Дурак (Из пародийного обозрения «Золотой ключик»)

(В образе одного из райкинских персонажей.)

Ой, было, было… Вкалывал я на одном ящике. Электромонтером. Ой вкалывал! Ну, однажды дал не то напряжение. Но я же дал. Я же ничего не взял. Ну, немножко напряжение завысил. Но я же план перевыполнял. У меня по плану — двести двадцать вольт, а я им дал тыщу! Думаешь, кто-нибудь спасибо сказал?.. Как же, дождешься!.. Кричат только:

— Ты что, дурак? Ты что с нашим ящиком сделал?! Пол-ящика без крыши оставил, пол-ящика — без премии. Иди отсюда! По собственному желанию.

Ну и что, я с голоду помер?.. Как же! Да я на такую работку устроился — послаще, чем в ящике. На кондитерской фабрике. Меня на торты поставили. Крем давить! Знаешь торт «Сказка»? Вот я на этих тортах надпись кремом делал.

Ну, возможно, я не писатель, возможно. Но я же писал, что думал. За что же меня оскорблять? Мастер бежит, орет нечеловекческим голосом:

— Ты что, дурак?! Тебя этому в школе учили? Ты что, не знаешь, что «сказка» через «з» пишется?

Ну, я ему показал, какой я дурак! Я на остальных тортах такое написал, что ни в сказке сказать, ни вслух произнесть. А если произнесть, можно на пятнадцать суток сесть.

Ну, выгнали меня. Опять, конечно, по сойбственному. И что я, на улице замерз? Что ты! Я себе такую работу подыскал! Я на этой работе впервые в жизни себя гомо сапиенсом почувствовал. В зоопарке это было. Там тоже однажды случилось. Забыл запереть клетку у льва. Ой, вырвался лев! Стал приставать к одной женщине. А я при чем? Это что, я приставал? Да меня там вообще не было. Я наперегонки с бегемотом плавал.

А то, что он из клетки вырвался, — так он же хичник!.. А то, что он за этой дамочкой погнался, — может, она сама виновата?.. Зачем она пальто из антилопы надела? Надела бы, как все нормальные люди, телогрейку. Лев бы со страху помер! А они мне говорят:

— Ты что, дурак? На тебе твою характеристику и иди от нас подальше…

И пойду, пойду, пойду. Подумаешь! У меня же в характеристике не написано, что я дурак. У меня написано — морально устойчив.

Так что вы за меня не переживайте. В голову не берите. Лично я без работы никогда не останусь. Это же про нас народ говорит: «Работа дураков любит!»

Дефективный

— Скажите, это вы инспектор Сысоев?

— Н-ну я, а что?

— Безобразие! Сколько это может продолжаться?! Я уже восемь лет стою в очереди на квартиру!

— Н-не м-может быть! В-восемь лет ст-тоите? Т-тог- да садитесь.

— Я не хочу садиться. Я хочу квартиру. Что у меня, документы не в порядке?

— Док-кументы в-в порядке. Н-но кое-чего не хватает.

— Чего не хватает? Скажите, я донесу.

— П-правильно. И чем скорей, т-тем лучше.

— А что я должен принести?

— Вы что, п-правда, не п-понимаете?

— Нет.

— Тог-гда я понимаю, п-почему вы восемь лет мучаетесь. В-вот скажите, у вас д-дома есть конверт?

— Какой конверт? С маркой?

— Н-неважно! В-важно, что внутри.

— А что внутри?

— Н-ну, вот с-скажите, вы не х-хотели бы меня п-поздравить с праздником?

— А разве сегодня праздник?

— Еще к-какой! Ровно полторы т-тыщи… лет, как на Руси стали печатать д-денежные знаки.

— А какое вы к этому празднику имеете отношение?

— К-к сожалению, пока н-никакого. Н-но вы поймите: если ч-человек хочет к-квартиру, значит, он должен иметь де-де…

— Дедушку?

— Пусть д-дедушку. Лишь бы этот д-дедушка был бо-бо…

— Больной?

— Вам не н-нужен б-больной дедушка. Вы с-сами н-не очень здоровый.

— А как я могу быть здоровым? Все в одной комнате: и жена, и дети, и бабушка…

— Б-бабушка? П-прекрасно! В-вот вспомните, ч-что ваша бабушка х-хранит в чулке?

— Носки.

— А в н-носках что?

— Мозоли.

— Оп-пять двадцать пять!

— Двадцать пять чего?

— Да д-двадцать пять это в-вообще ничего! Ос-со- бенно для ч-человека, к-который живет н-на одну зарплату.

— Ну и что? Я тоже живу на зарплату.

— Д-да, н-но вы на чью зарплату ж-живете?

— На свою.

— Вот и я бы х-хотел жить н-на вашу.

— А я на что буду жить?

— А вы б-будете жить н-на новой кв-вартире. Н-но для этого вы должны дать вз-вз… Ну, взз…

— A-а, я понял! Дать взаймы!

— В-вы в своем уме? Я з-здесь не затем сижу, ч-что- бы брать взаймы! Вы же к-квартиру насовсем х-хоти- те, а мне вз-займы предлагаете?

— Простите, я не хотел вас оскорбить.

— Ч-чего уж там, ос-скорбляйте. Я п-привык. Как оч-чередник входит, т-только и жду от н-него оскорблений. И п-покрупнее.

— Вы извините, может, я лучше пойду?

— П-правильно, идите. И п-подумайте о м-моих словах. (Провожает его взглядом.) Вот баран, а? Есть же такие на свете. Я тут целый час заикой прикидываюсь, намеки ему делаю. А как иначе? Сейчас такие строгости, десять лет могут дать. Так что, если хотите чего-нибудь добиться, сами должны понимать: со мной шагу нельзя сделать без вз-вз… Ну?.. Правильно, без взаимопонимания!

Лифт

Та-ак, что там написано?

«Лифт не работает». Ясно. Не работает — и не надо. Без него даже лучше. Мы сейчас мигом на двенадцатый этаж взлетим. Не такие высоты брали. (Идет.) Это даже хорошо, что не работает. Пройдемся, жирок разгоним. Время ведь сейчас какое — не двигаемся совсем. Дома сидим, в гостях сидим, на работе сидим.

Во! Уже и второй этаж. Хорошо! А то есть у нас еще скептики разные, сатирики, понимаешь, юмарики. По каждому поводу готовы шум поднимать: «Ах, лифт не работает! Ах, газ отключили! Ах, воды горячей нет!» Ну, нет. Ты что, холодной не можешь помыться?.. Если разобраться, холодная вода все равно что горячая. Только она остывшая. А эти не понимают. Им лишь бы шум поднять. А мне нравится. Я человек простой. Могу вообще не мыться.

Гляди, за разговорами еще два этажа проскочили. Четвертый уже. Главное — спокойствие. Не надо шум поднимать. Задачи у нас большие, можно сказать, огромные. Если мы на каждый лифт будем внимание обращать, у нас на главное сил не останется. А этим нытикам — лишь бы побрюзжать. Забыли, как за керосином сутками в очереди стояли. Заелись! Что дом двенадцатиэтажный построили, они молчат. А что лифт паршивый не работает, на весь свет готовы шум поднять.

Фу… Какой там этаж?.. Пятый. Уже недолго осталось. Всего семь. Не так уж и много. А что это на стенке написано, не разберу… Вот хулиганство! Кто ж такие вещи на стенках пишет? «Петька-дурак!» Главное дело, Петька! Почему это Петька? Что у меня, отчества нет?..

Вот она, современная молодежь! Мы их грамоте учим, а они что хотят, то и пишут. А родители… Нет, чтобы всыпать ему по одному месту. Нет, они в другие места жалобы пишут, что лифт не работает.

А зачем нам лифт, когда вон уж восьмой этаж. Или это седьмой?.. Фу, что-то дышится тяжело. Видно, годы свое берут. Сколько сил в молодости было — вспомнить страшно. По сто килограмм мешки поднимал — и ничего. А сейчас сто грамм поднимаю — руки дрожат. Ничего, доберемся. Лестницы у нас широкие, перила крепкие — выдержат!

Какой там этаж?.. Опять восьмой?.. Восьмой же вроде был… Ну и строить стали: два восьмых этажа в одном доме. Вообще, конечно, это непорядок. Я же квартплату вовремя плачу. Чего ж тогда лифт не работает?.. То лифт не работает, то газ отключат, то воду перекроют. А мыться чем?.. Кефиром, что ли?..

Где это я?.. Кажется, между девятым и десятым. Что- то голова кружится, передохнуть надо. Сядем на ступенечку, поглядим «Вечерочку». Tа-ак… Это неинтересно… Это я уже по радио слыхал. Во! Видали? Электростанцию новую пустили на полмиллиона киловатт! Интересно, куда эти киловатты деваются, если на простой лифт току не хватает. Все энергетика, кибернетика, новая эра! А я как был двести рублей должен, так и должен.

Ну что, тронемся потихоньку… Какой там этаж: десятый или одиннадцатый? Черт, и лампочка, как назло, не горит. Безобразие! Простую лампочку ввернуть не могут. Конечно, для них это мелочь. А если кто в темноте сорвется, ногу сломает? Тоже мелочь?.. Кто это вообще может определить, где мелочь, а где крупное? Для меня, например, лучше сто рублей мелочью, чем червонец крупными.

Ой, не могу, как сердце колотится… Вот беда: лифт стоит, а давление поднимается. Так в любую минуту кондрашка может хватить. (Перегибается через перила.) Эй! На первом этаже есть кто?.. «Скорую» вызови на одиннадцатый!.. Нет никого… А все лифтерша, мымра старая. Никогда ее на месте нет. Вместо того чтобы за порядком смотреть, она в замочные скважины смотрит. Вот про кого надо на стенках писать. Это не Петька дурак, это лифтерша дура. И не постесняюсь, напишу. Прямо здесь. (Пишет на стене.) Лифтерша ду… Стой, кажись, кто-то идет. Это же лифт идет. Точно, лифт! (Сразу преображается.)

Пустили! А что я с самого начала говорил? Главное, надежду не терять. Сознание я могу потерять, а сознательность— никогда! Да что лифт! Если надо, я могу и без лестницы обойтись. Вверх буду подниматься по водосточной трубе, а спускаться — по мусоропроводу. (Становится в дверях подошедшей кабины лифта.) Ждать надо уметь! Ждать и надеяться. И если все у нас будут такие, как я, — все будет в порядке. (Дверцы лифта захлопываются, зажимая ему шею.) В полном порядке!

Мелочь

Операционная. Современное оборудование, яркие рефлекторы, блестящие инструменты. На операционном столе — Больной. У стола — Профессор с Ассистентом. Чуть поодаль — двое студентов в белых халатах, с блокнотами и карандашами.

ПРОФЕССОР. Еще раз повторяю: в нашем деле нет никаких мелочей. Казалось бы. несложная операция — удаление аппендикса, а все должно быть проверено заранее: исправность оборудования, стерильность инструментов, наличие перевязочных средств. Одним словом, порядок и…

СТУДЕНТЫ (хором). Никаких мелочей!

ПРОФЕССОР. Правильно. Тогда приступим. (Ассистенту.) Дайте наркоз. (Нагибается к больному.) А вы, голубчик, посчитайте.

БОЛЬНОЙ. До скольких?

ПРОФЕССОР. До десяти. Больше не потребуется.

БОЛЬНОЙ (начинает считать). Один, два, три. четыре, пять…

ПРОФЕССОР (студентам). Всего несколько секунд— и больной заснет.

БОЛЬНОЙ. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…

Студенты переглядываются.

ПРОФЕССОР (Ассистенту). Прибавьте дозу.

БОЛЬНОЙ. Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два…

ПРОФЕССОР. Не понимаю. Может, аппарат неисправен?

АССИСТЕНТ (проверяет). Все в порядке.

БОЛЬНОЙ. Сто тридцать восемь, сто тридцать девять, сто сорок…

ПРОФЕССОР. Прибавьте еще.

Ассистент прибавляет.

БОЛЬНОЙ. Четыреста сорок два, четыреста сорок три, четыреста сорок четыре…

ПРОФЕССОР. Не понимаю, какой-то особый случай. (Вольному.) Послушайте, голубчик, вас ничего не беспокоит, а? Может, вам что-нибудь нужно?

БОЛЬНОЙ (слабым голосом). Молоток.

ПРОФЕССОР. Что?!

БОЛЬНОЙ. Молоток.

ПРОФЕССОР [Ассистенту]. Дайте больному молоток, и побыстрее.

Ассистент подает молоток.

Больной встает со стола — из стола торчит большой гвоздь, который не давал ему уснуть. Больной двумя сильными ударами забивает гвоздь, ложится на стол, произносит- Девятьсот девяносто девять, тысяча», — и с храпом засыпает.

(Растерянно.) Порядок.

СТУДЕНТЫ (хором). И никаких гвоздей!

Тараканы. Монолог учащегося кулинарного техникума

Вот считается, что мы с мамой живем в отдельной квартире. Но это только считается. Кроме нас там еще много кого живет. И все без прописки. Они к нам каждый вечер в гости приходят. От соседей. Кто по трубе, кто под дверью. Рыжие такие, небритые, с усами. Да вы их знаете. Они тараканами называются.

Что мы только с ними ни делали — ничего не помогает. Наоборот, их с каждым днем все больше и больше, а нас с мамой все меньше и меньше.

Но один официант — мы еще с ним в кулинарном техникуме учились — мне посоветовал:

— Ты пойди на санэпидемстанцию и дай на лапу.

Я говорю:

— Кому дать, тараканам?

Он говорит:

— Если тараканам на лапу давать, они к тебе со всего города сбегутся. Начальнику надо дать. Он тебе такое средство импортное выдаст — пальчики оближешь.

— А что ж на эту лапу давать-то?

— Как — что?.. Бабки.

— У меня бабки нет. Один дедка остался.

— Да другие бабки. Деньги так называются у культурных людей.

— А сколько надо давать? Рубля три хватит?

Он говорит:

— Что?.. Да за трешник они тебе еще клопов подбросят. Двадцать пять рублей надо дать. Две красненькие и одну синенькую.

Ой, ну что делать?.. Взял я эти бабки и пошел на санэпидемстанцию. Вхожу в кабинет, а там сидит та- 5(Г7

кой дядька: толстый, рыжий и тоже с усами. Я стою и думаю: «А вдруг он не берет?» А он говорит:

— Ну, выкладывай, с чем пришел.

Я говорю:

— Как, прямо сразу выкладывать?

— А чего тянуть? Вон очередь какая.

— И что, все сразу выкладывают?

— Конечно. Кому охота с тараканами жить!

— Ладно, сейчас выложу. Они у меня в кармане.

Он говорит:

— Стой! Ты мне что, тараканов сюда принес?

Я говорю:

— Не-ет… У меня там бабки.

А он смеется:

— Мы здесь бабок не выводим. Тебе в собес надо идти.

— Вы меня не так поняли. У меня другие бабки. Две бабки красненькие и одна синенькая.

— Что, совсем синенькая?

— Ага, с двух сторон.

— А что ж ты от меня хочешь?

— Чтобы вы ее у меня поскорее забрали.

— Зачем мне твоя синенькая бабка? Я от своей не знаю, как избавиться.

— Это же другая бабка! Мне ее в получку выдали.

И кладу ему на стол пять рублей.

Он как закричит:

— Это что такое?!

Я говорю:

— Это она… Деньга.

Тут он еще сильнее закричал:

— Ты что?! Мы здесь взяток не берем!

А потом шепотом говорит:

— Правда, если хочешь, чтобы побыстрее сделали, надо дать. Только не мне, а дяде Васе.

Я говорю:

— Кто это — дядя Вася?

Он говорит:

— Тсс… Давай мне, а я ему передам.

Ой, ну что там говорить… Конечно, я нехорошо сделал. что деньги дал. Но я же не один такой. Другие гоже дают… А что вы так притихли, будто первый раз

об этом слышите? Дают-дают. И не только за тараканов.

Но я вот что думаю: может, они берут, потому что мы все время даем?.. А если мы договоримся и вот им дадим?. Давайте хоть попробуем. Я знаю, многие же хотят, только некоторые боятся, что тараканы замучают.

Не бойтесь! Я такое средство знаю. Наше, отечественное. Лучше любого импортного. Вот послушайте. Надо в столовой, где я работаю, взять полпорции суточных щей. На ночь разбрызгать по всей квартире, и к утру от вас не то что тараканы, все соседи уползут. Честное кулинарное слово!

Попугай

Здрравствуйте! Здрравствуйте! Вы меня узнали?.. Кто сказал — попка дурак?.. Неправильно. Я не дурак. Я — кретин. Идиот! А знаете, почему? Потому что разговаривать умею. Вот рыбу кто-нибудь называет дурой? Никогда. Потому что молчит всегда. Ее ловят — она молчит, ее жарят — она молчит. Рыбный день ей сделали — все равно молчит. А я всегда болтаю. Причем не то, что нужно. Режу правду-матку. когда меня не просят.

Триста лет живу на свете, нигде больше двух недель не задерживаюсь. Сколько я хозяев сменил — пересчитать невозможно.

Помню, жил в одной семье. Обстановка царская: ковры финские, мебель арабская, от хрусталя звон, как к церкви. Кормили пять раз в день. Миндалем в шоколаде. Казалось бы, чего еще желать? Сиди — молчи. Так нет, не удержался. Пришла к ним в гости одна пара. Милейшие люди. Профессор с женой.

Усадили их за стол, а меня такое зло взяло — миндаль в горло не лезет. Я как заору:

— Вы чего пришли?! Вас сейчас охмурять будут. Чтобы дочку свою мордастую в институт устроить!

Что тут поднялось… Хозяйка кричит:

— Не верьте ему! Он провокатор!

Гости пальто в охапку — и бежать! А хозяин ко мне подошел:

— Петух ты, — говорит, — крашеный. Если б ты двести рублей не стоил, я бы из тебя суп сварил!

Двести-двести, а сам, между прочим, продал за триста. Правда, в очень приличную семью. Отец — врач, мать — учительница, сын — оболтус. Пятнадцать лет парню, а уже полный обалдуй. Но мне-то что? Не мой же сын. Так нет, не выдержал. Два дня молчал, а на третий говорю:

— Папаша, вот вы врач, а сынок у вас, между прочим, курит!

Он говорит:

— Tа-ак. И часто?

— Нет, — говорю, — не часто. Только когда выпьет.

Мамаша как закричит:

— Как? Разве он пьет?

— Иногда, — говорю. — Когда в карты много проигрывает.

Ну, тут мама с папой забыли, что они интеллигентные люди, взяли ремень и всыпали ему по первое число. Двадцать восьмого начали — первого кончили. А второго он меня взял в охапку — и на птичий рынок. Продал какому-то забулдыге за червонец. Тот обрадовался:

— Скажу жене, что сотню уплатил, а остальные пропью.

Рано обрадовался. Я его жене все раньше успел рассказать. Так что там я тоже не задержался. Я нигде не задерживаюсь. Кому охота про себя правду знать да еще платить за это двести рублей?

Про меня уже по городу слух пошел, что я несчастье приношу. До того дошло — задаром никто брать не хочет. Последний хозяин со мной мыкался-мыкался, да и сдал сюда. В зоопарк.

Теперь сижу один. Чтоб ничего не видел, ничего не слышал, ничего про людей сказать не мог. Но я и здесь молчать не буду:

— Товарищи! В зоопарке тигру не докладывают мяса! Пока не поздно, спасайте хищника!

Если спросят — откуда знаете, ссылайтесь на меня. Я ничего не боюсь. Потому что я попка-дурак, попка- кретин, попка — полный идиот!

Сказки для взрослых

Кирпич на голову

За стеной раздается глухой удар, затем, потирая голову, выходит человек с кирпичом в руках.

— Простите, вы не скажете, который час?.. Спасибо. А число?.. Ясно. А месяц?.. Понятно. Все отшибло, ничего не помню. Помню только, что вышел из дома в магазин, кирпич сверху упал, прямо по темечку — и все. Где я? Кто я? Ни имени, ни фамилии — ничего не помню. И документов никаких. Из всех документов — один кирпич.

Ну, подскажите, люди добрые, что делать? Как свой дом найти?..

Как? По справочной? А кого спрашивать? Я же ничего не помню. (Ищет по карманам). Хоть бы справочка какая-нибудь завалящая… пропуск куда-нибудь. Во! Есть! Записка какая-то… (Читает.)«Мусик! Жду тебя вечером на том же месте. Твой Пусик». Та- ак, понятно. Непонятно только одно, кто я: Мусик или Пусик. Вопросик! Надо еще поискать. (Шарит по другим карманам). О! Нашел! (Разглядывает.) Справка. Тут все данные, все подробности. Имя… Ну и Почерк! Как курица лапой. Имя… имя… во— Анализ! Это еще что за имя? Анализ. Может, я грек? А фамилия?.. Анализ… Ого! Ну и фамилии себе эти греки придумывают! Что хотят, то и делают. Может, дальше что-нибудь сказано?.. Белков нет, сахара нет, жиров нет… (Грустно.) Бедный я, бедный! Ничего у меня нет, кроме справки… из какой-то поликлиники… A-а! Это же анализ. Диспансеризация!.. Нет, по анализу справочный стол адресов не дает. До этого техника еще не дошла.

Вот положеньице! Потерялся среди бела дня. как маленький ребенок. Хуже! Сейчас любой ребенок свой адрес знает. А у меня-то есть ребенок или нет?.. Есть, как же! Это меня хоть балконом ударь — я помню. Маленький такой, смышленый… Ему только скажешь: «А ну-ка, сынок…» Или дочка?.. Дочка, точно! Кругленькая такая, курносая. Уже читает, считает. Институт недавно закончила.

Минуточку! Если у меня есть ребенок, значит, и жена должна быть! Наверняка! Дети без мамы не родятся. Без папы — пожалуйста. А без мамы — никак. Точно-точно, жена у меня есть. Кто-то на кухне все время крутится. Стирает, моет, готовит… Или это домработница?.. Точно, домработница. Я ж ей деньги плачу. Каждый месяц. Нет, все-таки жена. Какая домработница за такие деньги станет ишачить?.. Жена, жена! Как же ее зовут-то? Как я ее называю?.. Мать! Во — мать! «Мать, давай пожрать!» А она меня как? Она меня как-то уважительно… По имени-отчеству… A-а! Горе луковое!.. Нет, это какое-то интимное имя, ласковое. А официальное? Знать бы официальное, я бы сразу адрес нашел. О! На работе знают. 1 км отдел кадров, имя, фамилия… А вот где я работаю? И кем?.. Точно помню, что работа у меня не физическая. И не умственная… Может, я начальник? Нет, тогда бы у меня кабинет был, секретарша… Секретаршу я бы не забыл… Где же я работаю?.. Помню только, что работа у меня все время на три буквы. Да-да-да! Вот! Работаю я в АХО, на какой-то ЭВМ, на должности ИТР, в НИИ на базе ЦСУ напротив ПТУ. А вот чем мы там занимаемся, этого я и до кирпича понять не мог.

Слушайте, что же делать-то? Может, обо мне по радио объявить, вместо сводки погоды? Чтоб жена услышала. Пропал мужчина, средних лет, склонный к полноте. Спина сутулая, грудь впалая, волосы черные, редкие… Зубы хорошие, новые… М-да! На такого красавца охотников не найдется.

Вот беда. Хоть плачь. Ау! Найдите меня. Я хороший. Это я точно помню. Мне всю жизнь говорили, что я хороший. И мама говорила, и бабушка… И жена говорит, что я хороший. Как придешь после получки, она дверь

откроет и говорит: «Хорош, нечего сказать!» Вот ведь как получается: хорош — хорош, а никому не нужен… Нет, извините, такого быть не может. Нужен, очень даже нужен. Только не помню кому… A-а, друзьям нужен, вот кому! Что у меня, друзей нет? Ого-го! Еще сколько!

Вот этот, например… Ну, как его… Или этот— Саша. Или Паша… Забыл. Сосед мой по прежней квартире. Тихий такой, скромный, а когда надо — всегда рядом. Этот меня сразу найдет… Хотя нет, не найдет. Помню, обиделся он, что я его на новоселье не позвал. Чудак, ей-богу! Квартира же не резиновая. Я только самых близких собирал. Соседа, напротив из «Гастронома», Семена из «Янтаря» и Зину из «Кулинарии». А он обиделся. Ни слуху ни духу…

Значит, что же это получается? Нет у меня никаких друзей?.. Вот так живешь-живешь, ни о чем не думаешь, а потом в один прекрасный день как тебя бабахнет по башке кирпичом — и сразу начинаешь задумываться: кто ты, что ты, так ли живешь, то ли делаешь? Кто тебе друг, а кто просто так… Жалко. Жалко, что мне этот кирпич лет десять назад на голову не свалился. Я б еще тогда спохватился, по-новому жить начал… Да и сейчас еще не поздно. Я еще мужчина в соку. На меня такой кирпич упал, а мне хоть бы что. Просто не помню ничего…

Слушайте, а может, меня еще разок кирпичом стукнуть? Чтоб память вернулась. Клин клином вышибает. А что? Надо попробовать. (Подбрасывает в руке кирпич.) Была не была! Все равно, терять нечего.

Подкидывает кирпич вверх, тот падает ему на голову с глухим стуком.

Пауза.

Ну, что я говорил? Порядок! Все вспомнил. Теперь я нормальный человек, как все. С именем и фамилией. Колобашкиная, Маргарита Степановна. Ищу пропавшего мужа, стукнутого кирпичом. Если кто найдет, оставьте его себе!

Маленький «Гранд-отель». Короткометражная комедия

Обычный номер гостиницы на одного проживающего. Узкая кропать. тумбочка с телефоном, стол, стулья. Вот только у стены отсутствует шкаф. На том месте, где он стоял, виднеется кусок невыцветших обоев.

Входит человек в плаще и кепке. Это Командированный. Он снимает плащ, хочет его повесить, но замечает, что шкафа в комнате нет, а на кровати в беспорядке разбросаны его вещи.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Ну, дела! Шкаф забрали, вещи раскидали. Обслуживание, называется! (Бросает плащ на стул, садится на кровать, складывает вещи.)

Резкий телефонный звонок.

Алло!.. Кто вызывает?.. Тюмень?.. Жду… Маш, это ты?.. Это я. Здорово!.. Чего не звоню?.. Да некогда, понимаешь. И денег нет… Де-нег. Дмитрия, Елены, Николая, опять Елены… Да нет, какая Елена? Ты что?.. Нет у меня здесь никакой Елены! Какая может быть Елена, если денег нет… Де-нег. Дмитрия, Евгения, Николая, Евдокима, Галины… То есть, нет, не Галины, Григория. Григория нет, понимаешь? Ни копейки Григория… Вот. Сама знаешь, вторую неделю здесь сижу… Да никак дела! То фондов у них нет, то документацию спутали… Да ни с кем я не спутался. Что тебе все одно чудится?.. Д а… Да… Откуда я знаю?.. Не дают они моторов, волынят все. Тут меня с одним познакомили, помочь обещал… Надо бы его угостить, а денег нет… Ага, Григория. Нету Григория. С Григорием — зарез!.. Да ничего я не странный!.. Нормальный я… Один… Один я в номере. Честное слово!.. Маш, алло, Маш! (Дует в трубку.) Алло!.. Разъединили.

Стук в дверь. Не дожидаясь ответа, входит дежурная.

ДЕЖУРНАЯ. Добрый вечер! Вас приветствует коллектив второго этажа гостиницы «Гранд-отель».

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Здрасте.

ДЕЖУРНАЯ. Хочу вам сообщить, что коллектив второго этажа гостиницы включился в борьбу за звание первого.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Этажа?

ДЕЖУРНАЯ. Я думаю, юмор здесь неуместен. (Подозрительно.) С кем это вы разговаривали?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Когда?

ДЕЖУРНАЯ. Только что.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. С женой.

ДЕЖУРНАЯ. Пребывание в номере после двадцати трех часов посторонним лицам строго запрещено.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Я по телефону.

ДЕЖУРНАЯ. По талону, в кредит?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Это мне звонили.

ДЕЖУРНАЯ. Хорошо, я проверю. Извините за беспокойство. (Поворачивается к двери, и тут ее взгляд застывает на невыцветших обоях.) Где?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Что?

ДЕЖУРНАЯ. Где он?!

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Кто — он?

ДЕЖУРНАЯ. Шкаф! Крашеный. Одностворчатый. Семьдесят шесть рублей сорок копеек?..

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Понятия не имею. Утром был, а сейчас нет.

ДЕЖУРНАЯ. Так. Будем платить.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. За что?

ДЕЖУРНАЯ. За шкаф.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Я ж его не брал.

ДЕЖУРНАЯ. Не знаю. По инструкции за вещи, находящиеся в номере, отвечает проживающий. Утром шкаф был?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Был.

ДЕЖУРНАЯ. А сейчас нет. Будем платить.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Девушка, вы что, соображаете?.. Разве можно незаметно шкаф вынести? ДЕЖУРНАЯ. Если по частям — все можно вынести. КОМАНДИРОВАННЫЙ. Да зачем она мне, эта деревяшка?! У нас в Сибири лесов навалом! Бери — не хочу!

ДЕЖУРНАЯ. Ну и как, берете?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Никогда. У нас с этим делом строго. Старики говорят, раньше за кражу медом мазали и в муравейник сажали.

ДЕЖУРНАЯ. Не беспокойтесь, тут тоже посадят. Только без меда… Жил тут до вас один сибиряк. Геолог. Тоже мне истории рассказывал. На ушко. (Хихикнула и сразу строго.) А сам махровое полотенце увез.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Не может быть! Сибиряки не такие.

ДЕЖУРНАЯ. Увез-увез. Розовое, банное. Володей звали. Высокий такой, с бахромой. Не встречали?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Нет.

ДЕЖУРНАЯ. Писать обещал. А уехал — и след простыл.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Не огорчайтесь. Напишет еще ваш Володя.

ДЕЖУРНАЯ. Плевала я на его письма! Между нами все кончено. Пусть полотенце вернет. (Грубо.) Где графин?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Какой графин?

ДЕЖУРНАЯ. Стеклянный. Емкостью полтора литра, с крышкой.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. На подоконнике.

ДЕЖУРНАЯ (берет с подоконника графин). Где вода?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Выпил.

ДЕЖУРНАЯ. Что, жажда мучит?..Жил тут до вас один. Гиви его звали.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Геолог?

ДЕЖУРНАЯ. Грузин. На ликероводочный завод приезжал. Тоже его по утрам жажда мучила. Симпатичный такой, усатый. Кепка — во. (Хихикнула.) Он ее и во сне не снимал. Все меня с собой в Сухуми звал. А сам открывалку для пива увез.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Случайно, наверное. Пришлет.

ДЕЖУРНАЯ. Жди. Я, говорит, тебе каждый день буду звонить. А где он? Где она? Как тут добьешься повышения снижения потерь инвентаря?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Чего? Вы по-русски говорите.

ДЕЖУРНАЯ. Я и говорю по-русски. Как тут добьешься повышения снижения?

Резкий телефонный звонок.

(Снимает трубку.) Алло?.. Кого?.. Вас, Тюмень…

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Алло, Маша, разъединили нас… Что?.. Какая женщина?.. Ты что, опомнись! Это не женщина вовсе, это ДЕЖУРНАЯ… Честное слово. Разрази меня гром!.. Маш, алло, алло!.. (Опускает трубку.)

ДЕЖУРНАЯ. Не поверила?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Нет.

ДЕЖУРНАЯ. Правильно сделала. Все вы, командировочные, — проходимцы.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Вы что?

ДЕЖУРНАЯ. То самое. Из дома вырветесь, суточные в зубы — и в загул. Все по-быстрому норовите, поскорей. Сегодня полюбил, завтра смылся. День свадьбы — день развода считается за один день.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Ну, это вы зря. Люди-то разные бывают.

ДЕЖУРНАЯ. Это вы дома разные, а в командировке все одинаковые. Думаете, не знаю, что у вас на уме?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Что?

ДЕЖУРНАЯ. Все то же. Думаете: женщина молодая, незамужняя. Время позднее, в номере одни… Двери запер, занавески задернул, свет потушил…

КОМАНДИРОВАННЫЙ (испуганно). Что вы, что вы, опомнитесь! И в мыслях такого не было.

ДЕЖУРНАЯ. Будто бы?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Клянусь!

ДЕЖУРНАЯ (презрительно). Тюфяк.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Что?

ДЕЖУРНАЯ. Матрас, говорю. Матрас где?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Подо мной.

ДЕЖУРНАЯ (подходит к кровати). Одеяло, покрывало, подушка… Где простыня, наволочка где?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Коридорная взяла. Сказала, постель будет менять.

ДЕЖУРНАЯ. Какой день живете?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Десятый.

ДЕЖУРНАЯ (с сожалением). Верно. В целях комфорта и гигиены смена белья производится каждые десятые сутки.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Девушка, вы меня, конечно, извините… Я человек приезжий, по-вашему плохо понимаю. Лучше толком скажите: чего вам от меня надо?

ДЕЖУРНАЯ. Забота о проживающих — главный долг работников гостиницы! Может, вы в чем-нибудь нуждаетесь?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Нет.

ДЕЖУРНАЯ. Может, чего-нибудь не хватает?

КОМАНДИРОВАННЫЙ (тоскливо). Всего у меня хватает.

ДЕЖУРНАЯ (быстро). А где платяная щетка?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. В прихожей, где ж ей быть?

ДЕЖУРНАЯ. Не знаю. Жил тут до вас один журналист. Очерки писал на моральные темы. А сам щетку обувную увез.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Но я-то к нему какое отношение имею? К журналисту этому?

ДЕЖУРНАЯ. Все вы отношения не имеете, а вещи пропадают. Где стакан?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. В ванной! Зубы полощу.

ДЕЖУРНАЯ. Посмотрим. (Скрывается в ванной, оттуда доносится ее голос.) Зеркало — одно, умывальник — один, смывной бачок — один. (Высовывается) Где биде?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Кто?

ДЕЖУРНАЯ. Биде где?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Не встречал.

ДЕЖУРНАЯ. Ах да, биде — в люксе. (Скрывается в ванной.)

КОМАНДИРОВАННЫЙ (повторяет). Биде — в люксе. Вроде по-нашему говорит, а ничего не понятно.

Из ванной выкатывается рулон туалетной бумаги. Следом за ним шагает дежурная.

ДЕЖУРНАЯ. Бумага «пепифакс»! (Меряет ее большими шагами.) Один, два, три… восемь метров. Сходится! (Убирает ногу, бумага укатывается в ванную.)

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Что, бумагу тоже крадут?

ДЕЖУРНАЯ. У нас все крадут, что плохо лежит. А что хорошо лежит — то переложат.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Да у меня на объекте материальных ценностей — на миллион! И то доверяют.

ДЕЖУРНАЯ. Миллион — деньги большие. Немножко взять — никто и не заметит. (Включает, люстру.} Лампочки стосвечовые — три штуки. Что-то горят слабо. Вы лампочки не меняли?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. И не трудно вам жить-то? Вот так, никому не доверяя?

ДЕЖУРНАЯ. Это мне раньше трудно было, когда верила всем. Теперь полегче стало. (Подходит к репродукции, висящей на стене.) Репродукция с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Раз — медведь, два — медведь… А где третий?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Девушка, ты меня не дразни! Я тихий-тихий, а такое могу учудить…

ДЕЖУРНАЯ. Это мы знаем. (Кивает на отсутствующий шкаф.) Уже учудили. На семьдесят шесть рублей.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Ну вот что: мотай отсюда!

ДЕЖУРНАЯ. Что?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Мотай отсюда к едрене бабушке!

ДЕЖУРНАЯ. Понятно. За шкаф сейчас будете платить или утром?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Не буду я за него платить! Ни утром, ни вечером.

ДЕЖУРНАЯ. Ясно. (Подчеркнуто вежливо.) Коллектив гостиницы «Гранд-отель» желает вам спокойной ночи и приятных сновидений. (Уходит.) КОМАНДИРОВАННЫЙ. Чертова кукла! Спокойной ночи желает… Весь сон отшибла. (Встает с кровати, подходит к окну, отдергивает портьеру.)

За портьерой стоит дежурная.

Это вы?!

ДЕЖУРНАЯ. Коллектив нашей гостиницы включился в напряжение двести двадцать вольт вместо прежних ста двадцати семи. Помните об этом, пользуясь электроприборами! (Идет, к двери, считая на ходу.) Раз — розетка, два — розетка, три — розетка… (Уходит)

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Да что же это такое?.. (Трет лоб, мотает головой, пытаясь прийти в себя. Затем хватает полотенце и кидается в ванную.)

Открывается дверь ванной, оттуда выходит дежурная.

ДЕЖУРНАЯ. Если вы хотите заказать ужин в номер — к нашим услугам ресторан гостиницы. Ужин надо заказывать за двое суток до того, как вы решили поесть! (Идет к дверям, считает) Раз — стул, два — стул, три— стул… (Уходит.)

Командированный снова остается один, но он уже в это не верит. Заглядывает в угол, выдвигает ящики стола — никого. Облегченно садится на кровать — и тут же вскакивает как ужаленный. С кровати поднимается бдительная дежурная.

ДЕЖУРНАЯ. Если вам негде провести вечер, помните, что на каждом этаже гостиницы работает цветной телевизор в черно-белом изображении. (Направляется к двери.) Раз — лампочка, два — лампочка, три — лампочка…

Дверь широко распахивается. Прямо на дежурную движется шкаф. Большой, красивый, полированный.

(Шепотом.) Караул!..

Шкаф останавливается, из-за него выходят двое рабочих в комбинезонах.

Это что?

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ. Шкаф.

ДЕЖУРНАЯ. Какой еще шкаф?

ВТОРОЙ РАБОЧИЙ. Новый. Мебель сегодня в номерах меняем.

ДЕЖУРНАЯ. Кто велел?

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ. Директор. Гостинице нашей высший разряд присвоили. Интурист мы теперь. Вот и меняем.

ВТОРОЙ РАБОЧИЙ. Извините, что не вовремя. Приветик!

Рабочие уходят.

КОМАНДИРОВАННЫЙ (радостно). Ну, что я тебе говорил?.. Заладила: «плати», «плати». Да нужен мне этот шкаф, деревяшка паршивая. Пропади он пропадом! (Бьет по шкафу ладонью.)

От резкого толчка шкаф заваливается набок и с грохотом падает на пол, рассыпаясь на груду досок. Пауза.

ДЕЖУРНАЯ. Так. Шкаф импортный, полированный, сто двадцать пять рублей. Будем платить.

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Девушка, вы поймите, я не нарочно. Он сам упал. Я не хотел. Это вы меня довели.

ДЕЖУРНАЯ. Я?! Я вас что, оскорбляла? Была невежлива?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Нет, этого не было.

ДЕЖУРНАЯ. Так платите. Ничто у нас так не ценится, как вежливость. До свидания. (Уходит.)

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Платить! А чем?.. Где я возьму? (Ошалело бегает по номеру.) Бежать! Бежать отсюда! Пропади оно пропадом, это обслуживание. Домой! В тайгу! К медведям! (Залезает под кровать, вытаскивает огромный чемодан, резко поднимает его и с криком роняет на пол.)

Открывается крышка чемодана, оттуда во весь рост встает дежурная.

ДЕЖУРНАЯ. Гуд ивнинг! Зе гесте оф хотел хэв приорити ин сервис.

КОМАНДИРОВАННЫЙ (с ужасом). Чего?!

ДЕЖУРНАЯ. Я, по-моему, ясно говорю: приорита ин сервис. Интурист мы теперь, понял?

КОМАНДИРОВАННЫЙ. Понял.

ДЕЖУРНАЯ. А понял, так плати. Уан хандрид твенти файв в нашей валюте!

Люди добрые

Скажите честно, вы устали? Нет, я имею в виду, от хамства не устали?.. Есть немножко… Нет, правда, что греха таить, сталкиваемся мы с ним еще на работе, на улице и, особенно, в сфере обслуживания. Ведь это такая сфера — она как захочет, так и обслуживает. Потому что у нее в руках все: магазины, ателье, столовые, почта, вокзал и телеграф.

И что интересно, мы про эту сферу говорим, пишем, постановления принимаем, а результатов никаких. Вот я и думаю: может, мы сами себя неправильно ведем? Зачем мы возмущаемся, требуем жалобную книгу? Ведь они тоже люди и тоже хотят нормального человеческого тепла. А вы вспомните: кто-нибудь из вас хоть раз обнял официанта, погладил продавца, поцеловал таксиста?.. Так что я предлагаю не кричать, а по-человечески попросить. Тепло и сердечно. В порядке живой очереди.

Дорогие работники сферы обслуживания! Наши милые кормильцы, поильцы, обшивальцы и обдиральцы! Мы обращаемся ко всем профессиям сразу и к каждой в отдельности.

Работники ресторанов, буфетов, кафе и диетических столовых! Кулинары наши! Расскажите честно, что мы вам сделали плохого? За что вы нас так кормите? Мы же все ваши современники, мы все сегодняшние, а у вас почему-то щи суточные, борщ вчерашний, а сырники прошлогодние.

Мы уже не говорим про ваш шашлык, который вы жарите из одних сухожилий. Этот шашлык можно съесть только большой компанией, по принципу: «Пожуй и передай товарищу!»

Работники ремонта квартир! Уважаемые маляры, штукатуры, плиточники и паркетчики! Объясните честно, почему без бутылки вы работать не хотите, а после бутылки — не можете?

Нет, мы не обижаемся, что обои вы наклеили на потолке, а линолеум на стенке. Я просто хочу узнать, долго ли мне еще спать в ванной, а жене на газовой плите?

Мы не капризничаем. Мы ко всему привыкшие. Пережили войну, разруху, коллективизацию, культ личности и его последствия. Бог даст, и ваш ремонт тоже переживем.

Проводницы поездов дальнего следования! Гостеприимные хозяйки вагонов! Расскажите, почему за наш рубль вы всегда нас заворачиваете в мокрые простыни? Ведь мы брали билет не в вытрезвитель, а в поезд дальнего следования.

Проводница! Мамаша! Спасибо, что ты вовремя разбудила пассажира перед его остановкой. Не важно, что это был не тот пассажир, не важно, что он упирался и не хотел выходить, важно, что здесь, на глухом полустанке, он увидит новые просторы нашей необъятной Родины в два часа ночи.

Дорогие работники гостиниц! Наши милые горничные, коридорные, этажные и трехэтажные! Спасибо, что вы следите за нашей моралью. Вы тратите на это столько времени, что вам уже некогда следить за чистотой. Объясните, почему гостям после одиннадцати нельзя находиться в номере, а тараканам можно?..

Голубушки! Почему вы такие подозрительные? Неужели вы думаете, что участники научного симпозиума или передовики производства съехались в ваш прекрасный город только для того, чтобы выкрасть из гостиницы граненый стакан и завернуть его в ваше вафельное полотенце третьей свежести!

Работники районных поликлиник! Сестрички и братишки милосердия! Спасители наши! Простите нас, ради бога, что мы заболели. Честное слово, мы не нарочно. Но раз уж так случилось, найдите хотя бы мою карточку. Это ведь не я, а вы по ошибке отнесли ее в кабинет гинеколога.

Милый доктор, что вы там все время пишете? Оторвитесь на минутку, посмотрите на меня — может, вы меня видите в последний раз. Поверьте, не за бюллетенем я пришел, а за советом. Ведь вас шесть лет учили в институте, что не каждый больной — симулянт и не каждая болезнь называется ОРЗ. Доктор, ну вспомните обо мне! Вы же пять минут назад сказали: «Не дышите!» Я уже синею. А вы все пишете, пишете…

Начальники ЖЭКов, контор и узлов! Завы, замы и номы! Голубчики! Мы понимаем, что трудно. Трудно целый день быть такими важными и гордыми. Пожалуйста, поберегите себя, не кричите на нас так громко. Мы и так хорошо слышим, что у вас для нас ничего нет.

Соколики! Если устали, так и скажите. Мы других найдем. Это хороших специалистов у нас не хватает, а плохих начальников — во сколько! Мы одними своими начальниками можем заселить Бельгию, Голландию и Люксембург, вместе взятые.

Люди добрые! Почему ж мы так часто забываем, что мы добрые? Ведь вся наша жизнь — одна большая сфера обслуживания. Сегодня мы к вам пришли, завтра вы к нам придете. А жизнь коротка. Всех обхамить все равно не успеешь. Так, может, лучше и не стараться? А дать человеку чуточку тепла, немножко доброты, капельку внимания. Не навсегда дать, на время. Это все вернется. Важно только начать. А там — само пойдет. За улыбку — улыбка. За спасибо — пожалуйста. За добро — добро.

Наши Соседушки

Диктор. Соседи — какое большое и емкое слово! Соседи — это не просто люди, которые живут с нами рядом, дверь в дверь, стенка в стенку. Нет, это нечто большее! Наши соседи — это большая семья, живущая под одной крышей. Их радости — это наши радости, их заботы — это наши заботы, их день рождения — это наш день рождения. Одним словом, все, что есть у них, — это наше.

Так пусть же каждый наш сосед живет спокойно и знает, что мы его не покинем. Что в трудную минуту наша дружеская рука ляжет на звонок его двери.

Об этом и рассказывается в триста шестой передаче из цикла «Наши Соседушки». Она называется:

На одной клетке

Уютная современная квартира. За столом — вся семья: Отец. Мать, Сын и Дочь. Они пьют чай в теплой атмосфере взаимопонимания. Отец допивает шестой стакан и тяжело вздыхает.

МАТЬ. Что, дорогой, неприятности по службе?

ОТЕЦ. Да нет, у меня все хорошо.

ДОЧЬ. А у кого плохо?

ОТЕЦ. Понимаешь, дочка, беспокоит меня наш сосед.

МАТЬ. А что с ним?

ОТЕЦ. Сам не знаю, только чувствую — не то. Мрачный он какой-то, угрюмый. Сердцем понимаю — не ладится у него.

СЫН. Ничего, сам разберется.

ОТЕЦ. Что значит — сам? А мы на что? Ведь это сосед, близкий нам человек. Твой друг, брат, отец, может быть.

МАТЬ. Как — отец?! В каком смысле?

ОТЕЦ. В моральном, разумеется. Человеку надо помочь, утешить, побеседовать.

МАТЬ. А удобно ли? Все-таки начало двенадцатого.

ОТЕЦ. Хорошее дело сделать никогда не поздно. Вот что. Мать, у нас там печенка от ужина осталась?

МАТЬ. Немножко есть.

ОТЕЦ. Вот и отнеси человеку. Небось, голодный сидит. Ну, давай, давай!

Мать берет тарелку с печенкой и выходит на лестничную клетку. Звонит в соседнюю дверь. Никто не открывает. Она звонит настойчивее. Слышно шарканье тапочек. Дверь открывает заспанный Сосед в пижаме.

МАТЬ. Здравствуйте, я ваша тетя!

СОСЕД. В каком смысле?

МАТЬ. В моральном, разумеется.

СОСЕД. Очень приятно. А что случилось?

МАТЬ. Ничего. Просто вы у нас в доме полгода живете.

Я решила: пора бы познакомиться.

СОСЕД (смотрит на часы). Да, самое время. Прошу вас!

Мать с тарелкой входит в его квартиру. Сосед надевает халат.

МАТЬ (ставит тарелку на стол). Это вам.

СОСЕД. Простите, это что?

МАТЬ. Печенка. От всего сердца.

СОСЕД. Спасибо, я уже поужинал.

МАТЬ. Что вы там ужинали? Знаю я ужин холостяка: сырок плавленый да чай пустой. Вон вы какой бледненький.

СОСЕД. Я просто устал.

МАТЬ. А может, творожку со сметанкой?

СОСЕД. Благодарю, не хочется.

МАТЬ. Тогда котлетку.

СОСЕД. Вы простите, но я не привык ночью есть.

МАТЬ. Вот и напрасно. Поешьте, сразу все мысли уйдут.

СОСЕД. Какие мысли?

МАТЬ. Дурные.

СОСЕД. Да нет у меня никаких мыслей!

МАТЬ. Вообще нет?

СОСЕД. Вообще есть. Но сейчас не время и не место об этом говорить.

МАТЬ. Хорошо-хорошо, не хотите со мной говорить — и не надо. Я к вам утречком загляну, кофейку принесу со сливками. (Берет тарелку, сосед провожает ее до двери. Входит к себе.) Да, плохо дело.

ОТЕЦ (встревоженно). А что?

МАТЬ. Печенки не хочет, котлет не хочет…

ОТЕЦ. А чего же он хочет?

МАТЬ. Поговорить хочет. По-мужски. Ты бы сходил к нему, отец. Побеседовал.

ОТЕЦ (надевает пиджак). Ладно. Раз хочет — нельзя отказывать. (Выходит, звонит в соседнюю дверь.)

Длинная пауза. Сосед открывает.

Вечер добрый, а вот и я!

СОСЕД. Кто — я?

ОТЕЦ. Сосед ваш, муж Марьи Гавриловны.

СОСЕД. Понятно. А что вам угодно?

ОТЕЦ (нарочито весело). А что вы так официально? Ничего не угодно. Просто зашел побеседовать, пообщаться по-соседски. (Без приглашения проходит в квартиру.)

СОСЕД. Вы меня извините, может, лучше завтра? Скоро полночь, а мне вставать рано.

ОТЕЦ. Вы не беспокойтесь, я ненадолго. Посидим, поговорим, музыку послушаем.

СОСЕД. У меня нет музыки.

ОТЕЦ. Что так? Не любите?

СОСЕД. Люблю. Просто не приобрел пока.

ОТЕЦ. Может, у вас с деньгами плохо? Я одолжу, вы не стесняйтесь.

СОСЕД. Я в долг не беру. Мне отдавать нечем.

ОТЕЦ. Ну и что? Мне ведь тоже нечего одалживать. Не миллионер какой-нибудь.

СОСЕД. Вы извините, у меня был очень тяжелый день. Если можно, давайте отложим наш разговор до завтра.

ОТЕЦ. Пожалуйста. Вы только продержитесь. Завтра будет лучше, чем вчера.

Уставший сосед провожает отца от двери. Отец входит в свою квартиру, сбрасывает пиджак.

ВСЕ. Ну как?

ОТЕЦ. Что-то у него не в порядке.

СЫН. А что?

ОТЕЦ. Понятия не имею. Только плохо ему. Слушай, Дочка, зайди к нему, поиграй на виолончели.

ДОЧЬ. Папа, это неудобно.

ОТЕЦ. Удобно. Он знаешь как музыку любит. Сам мне сказал.

ДОЧЬ. Хорошо, папа, если так надо… (Берет виолончель, выходит на площадку, звонит.)

Долгая пауза. Дочь снова звонит. Измученный Сосед распахивает дверь.

ДОЧЬ. Здравствуйте, я дочь Петра Сергеевича.

СОСЕД. Кто это?

ДОЧЬ. Ваш сосед.

СОСЕД. А это у вас что?

ДОЧЬ. Виолончель. Я учусь в музыкальной школе. Вы разрешите?

СОСЕД (уныло). Давайте.

Дочь входит в квартиру, устраивается в кресле с инструментом.

ДОЧЬ. Вы любите Гайдна?

СОСЕД. Обожаю.

ДОЧЬ. Тогда слушайте. Соната си-минор. (Долго и нудно водит смычком по струнам. Сосед, обхватив голову руками, раскачивается на стуле. Останавливается.) Вам нравится?

СОСЕД. Очень. Только я думал, что эта соната гораздо короче.

ДОЧЬ. Что вы, это только первая часть. Часть вторая— аллегро модерато!

СОСЕД. Девушка, постойте! Может, это не совсем удобно? Все-таки полночь, соседи могут возражать.

ДОЧЬ. Что вы! Наши соседи очень любят Гайдна. Они с ним сроднились.

СОСЕД. Верю. Но, может, нам лучше сыграть в какие-нибудь тихие игры? В шахматы, например?

ДОЧЬ. В шахматы я не играю.

СОСЕД. Какая жалость! Знаете что, приходите завтра, я вас научу.

ДОЧЬ. Как хотите. Значит, вторую часть не будете слушать?

СОСЕД. Тоже завтра. Куда торопиться? Гайдн подождет.

ДОЧЬ. Тогда до свидания. (Берет в охапку виолончель, возвращается к себе.)

МАТЬ. Ну как он?

ДОЧЬ. Не знаю. Хочет в шахматы играть.

ОТЕЦ. Чудно, уже появились желания. Коля, бери шахматы — и к нему.

СЫН. Какие шахматы? У меня завтра курсовая.

ОТЕЦ. Стыдись! Человек мучается в одиночестве, ему так нужно человеческое тепло… Ступай немедленно!

Сын берет шахматы, выходит, звонит к соседу. Звонит долго, настойчиво. Наконец дверь открывается.

СЫН. А я к вам. С шахматами, как вы просили.

СОСЕД. Товарищ дорогой! Какие шахматы? Час ночи.

СЫН. Это ничего. Я могу хоть всю ночь не спать. Я привычный.

СОСЕД. Послушайте, что же это такое? Человек устал, измучился. Только принял снотворное — приходит какой-то любитель шахмат…

СЫН (обиженно). Я не любитель. Если хотите знать, у меня первый разряд. Я могу играть, не глядя на доску.

СОСЕД. Но почему именно со мной?! У вас столько соседей.

СЫН. Не спорьте! Сейчас вам нужно человеческое тепло.

СОСЕД. Да не нужно мне никакое тепло! Мне не холодно.

СЫН. Вы не волнуйтесь, мало ли чего в жизни бывает. Пройдет. Вам белые или черные?

СОСЕД. Зеленые! Оранжевые! Серо-буро-малиновые в крапинку! Вы меня оставите в покое или нет?!

СЫН. Конечно. Вот сыграем пару партий — и все.

СОСЕД. Вон отсюда! (Хватает, пригоршню фигур, кидает их в стенку.) Мучители! Изверги! Злодеи! (Держится рукой за сердце) Воды… Скорее… Мне плохо.

СЫН (кидается к телефону). «Скорая»? Немедленно приезжайте! Человеку плохо!

Слышен рев сирены. Вся семья в полном составе в квартире соседа. Сосед лежит на кровати, возле него хлопочет врач. Наконец больной засыпает, врач отходит от постели.

ОТЕЦ. Ну что, доктор? Что с ним?

ВРАЧ. Страшное позади. Отавное, что вовремя нам позвонили. Он вам кто?

МАТЬ. Сосед.

ВРАЧ. Просто сосед?

ОТЕЦ. Что значит — просто? Прошло то время, когда рядом с нами жили просто соседи.

МАТЬ. Теперь это близкие нам люди.

ДОЧЬ. Дорогие нам существа.

СЫН. Одним словом — наши соседи!

Не понимаю…

Читал я в одной книжке, не помню в какой, что каждому человеку мозгового вещества отпущено поровну: по килограмму серого и килограмму белого. В одни руки. А вот у меня, не сочтите за нескромность, кило белого, кило серого и еще грамм двести бородинского. И, наверное, из-за этой добавки голова у меня как-то странно работает: сложные вещи я сразу понимаю, а вот простые — никак. Не понимаю— хоть убей!

Вот, например, все мы знаем, что человек у нас дороже всего. Действительно, для человека и дома новые строят, и лечение бесплатное, и пенсии повышают. Это все я понимаю. Я другого не могу понять: если человек дороже всего, почему в автобусе за человека пять копеек надо платить, а за чемодан десять?.. Неужели паршивый чемодан в два раза дороже человека? Или, может, считается, что чемодан в два раза больше места занимает?.. Но это смотря какой чемодан. И какой человек. Иной чемодан скромненько в уголке стоит, а человек разлегся и весь проход занимает. Как тут быть? Был бы это чемодан, можно взять за ручку и поставить в сторону. А попробуйте этого взять за ручку — он вам сразу ножкой… Вот и спрашивается: кто из них чемодан? И почему бы в данном случае не сделать наоборот: за чемодан взять пять копеек, а за человека — десять. И не копеек, а рублей. Чтобы он чемоданом не прикидывался. Почему так не делают, не понимаю!

Но это еще что! Я и в более простых вещах разобраться не могу. Например, в общественном питании. Вот, предположим, человек в столовой поел суп и ему понравилось. Ну, бывает, это я еще понимаю. Но он поел и говорит: «Вкусно, как дома!» Вот это я уже не понимаю. Что значит «как дома»? Дома же хуже должно быть. В столовой готовят повара, специалисты, а дома — жена, самоучка. Вот если она поступит в кулинарный техникум, три года проучится, сдаст экзамены, тогда она такой суп сварит, что в рот не возьмешь. Вот я и не понимаю, чему их там три года учат? Тому, что в суп класть или что из него вынимать? Загадка! И ни одна ревизия разгадать ее не может.

Ну, хорошо, оставим суп. Возьмем второе. К примеру. бифштекс. Простая вещь, а я не понимаю. Чем его резать? Потому что ни в одной уважающей себя столовой ножей не бывает. Одни вилки. И те с молочными зубами: растут в разные стороны и все время выпадают. Вот мне и непонятно, почему ножей нет? Может, боятся, что мы за такой бифштекс повара зарежем? Или думают, что мы эти ножи домой унесем? Тогда я опять не понимаю: почему мы все говорим о доверии. Если нет доверия, не надо говорить. А если есть, то надо доверять людям хотя бы этот маленький кусочек тупого ржавого железа из нержавеющей стали.

Вы только не подумайте, что для меня вопрос питания важнее всего. Я могу и о чем-нибудь культурном поговорить. Например, о культурных связях. Вот у нас говорят: «Долг гостеприимства — дороже всего!» Это я понимаю. Действительно, гостей надо так встречать, чтобы у них остались лучшие воспоминания. Но вот что странно: приходит к нам начальник отдела и говорит: «Сегодня не работаем. Все идем встречать ансамбль песни и пляски с острова Пасхи!» Вот тут я не понимаю! Петь я не умею, плясать — тоже, пасхального языка не знаю. Зачем мне их встречать?.. Из гостеприимства? Да если б все это время, что мы на встречи теряем, в деньги превратить, каждому иностранцу можно подарить по дубленке. Вот это будет гостеприимство! А еще лучше на эти деньги взять нас и послать на остров Пасхи, посмотреть, как они живут. А они пусть нас там встречают.

Лично я это так понимаю. Только не знаю, правильно ли понимаю. Хотелось бы, конечно, посоветоваться.

письмо в какую-нибудь газету написать. В «Неделю», например. Очень она мне нравится. Только тут я опять не понимаю, почему на эту газету подписаться нельзя? На «Водное хозяйство» — можно, на «Грызуны и суслики» — пожалуйста, а на «Неделю» — нельзя. Мне говорят, у нас с бумагой плохо. Это я понимаю. Я только не понимаю, почему плохо? Вон у нас сколько леса! Мы по количеству леса занимаем первое место в мире. А по количеству макулатуры мы так оторвались, что нас уже и не видно. Вот я и думаю: может, нам пока новую макулатуру не выпускать? Мы еще на старой продержимся лет двадцать. А то некоторые издательства книжки выпускают типа «Проблемы бессонницы в период зимней спячки медведей». Тираж — пятьдесят тысяч экземпляров. Как раз на каждого медведя по книжке. Потому что если такую книжку на ночь читать, даже медведь заснет. По крайней мере, я это так понимаю. Только опять не знаю, правильно ли.

Вот вам хорошо: вы смеетесь — значит, понимаете. Сейчас такой народ пошел, что все всё понимают. А вот я никак не пойму: если все всё понимают, то откуда же вокруг столько непонятного?..

Завещание

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ДЕД.

МОНТЕР.

СТАРШИНА.

Комната. В центре — колченогий стол без скатерти, сундук с коваными углами. Под потолком горит лампочка без абажура. Вдоль стены — огромный, во всю комнату, шкаф. На двери — множество засовов.

На сундуке возле стола сидит Дед. Он что-то пишет, царапая пером бумагу.

ДЕД. Находясь в здравом уме и доброй памяти, завещаю сынам моим Егору, Николаю и Прохору… (после паузы) шиш с маслом! Дочерям моим Ольге, Елене и Степаниде… (после паузы) дулю под нос! Внукам моим Василию, Павлу, Петру, Вере, Эльвире — тьфу! — Софье, а также всем еще не родившимся… (после паузы) фигу с маслом! Все свое имущество, и одежду, и мебель, и кухонные принадлежности завещаю… (После паузы.) Как дойду до этого места, так никого не остается. (Встает из-за стола, подходит к шкафу, обнимает его руками.) Кому завещать? Кому оставить накопленное? Копейка к копейке. Гвоздок к гвоздку. Хоть соседям отдавай. Хоть первому встречному родственнику. (Достает из кармана записную книжку, листает.) Антошкин… (после паузы) не заслужил. Борисов — обойдется. Васильев… А он мне оставил? (Лихорадочно листает книжку.) Не дам. Не получит. Перебьется. Не дождетесь у меня! (Захлопывает книжку, бегает по комнате.) Народу-то на земле! Народу! По радио говорили — три мильярда. А завещать некому! (Горько.) Дожили…

Стук в дверь.

(Испуганно.) Кто там?

ГОЛОС МОНТЕРА. Монтер.

ДЕД (подозрительно). Какой еще монтер?

ГОЛОС МОНТЕРА. Из ЖЭКа. Вызывали?

ДЕД. Номер?

ГОЛОС МОНТЕРА. Чего?

ДЕД. Номер ЖЭКа?

ГОЛОС МОНТЕРА. Шестнадцать.

ДЕД. Фамилия управляющего?

ГОЛОС МОНТЕРА. Дед! Ты меня не дразни — уйду.

ДЕД. Опять вызову.

ГОЛОС МОНТЕРА. А я не приду.

ДЕД. Придешь. Куда ты у меня денешься. Фамилия?

ГОЛОС МОНТЕРА. Чья?

ДЕД. Техника-смотрителя.

ГОЛОС МОНТЕРА. Степанов.

ДЕД (неохотно). Верно. (Начинает отодвигать засовы и при этом задает вопросы — по одному на каждый засов.) Как он выглядит?

ГОЛОС МОНТЕРА. Низенький, толстенький, с усами.

ДЕД. Блондин, брюнет?

ГОЛОС МОНТЕРА. Лысый.

ДЕД (в щель). Когда я тебя вызывал?

ГОЛОС МОНТЕРА. Утром.

ДЕД. Чего сразу не пришел?

ГОЛОС МОНТЕРА. В милиции задержали.

ДЕД (перепугавшись, старается закрыть дверь). Где?!

МОНТЕР (поставил ногу в щель). В милиции. (Входит, оттирая деда от двери.) Здорово, дед! Чего звал?

ДЕД. Я не звал.

МОНТЕР. Как не звал? В ЖЭК звонил?

ДЕД. Звонил.

МОНТЕР. А чего звонил?

ДЕД. Поздоровкаться.

МОНТЕР. Дед, ты меня не дразни. Я сегодня от милиции дерганый.

ДЕД. А ты, сынок, иди домой. Ляг, поспи.

МОНТЕР. Я, дед, не умею — поспи. Я, дед, умею — проспись. А не с чего. Не заработал. Целый день в милиции. Ну, говори, что чинить?

ДЕД (робко). Утюжок.

МОНТЕР. Утюжок?

ДЕД. Ага. Как воткну — искры сыплются.

МОНТЕР. Тащи!

ДЕД. А он в шкафу.

МОНТЕР. Тащи из шкафа.

ДЕД (мнется.). Тебе, сынок, никуда не надо? А то возьми да сходи.

МОНТЕР. Никуда мне не надо. Не с чего. Не заработал.

ДЕД. Тогда стой вот тут, у двери. Стой — с места не сходи. Понял?

МОНТЕР (не понимая). Понял…

ДЕД. А я мигом. (Достает свяжу ключей, открывает шкаф, ныряет с головой — и сразу обратно.) Стоишь?

МОНТЕР. Стою.

ДЕД. И стой. (Ныряет опять, кричит оттуда.) Стоишь?

МОНТЕР. Стою — стою. Во пужливый!

ДЕД (выныривает с утюгом в руках). Вот он!

МОНТЕР. Хороший утюг. Где покупал?

ДЕД. Подарок, сынок. Как на пенсию спровадили, утюг подарили, сволочи. Сиди дома, гладь штаны.

МОНТЕР. Что ж ты их ругаешь?

ДЕД. Да он электричества жрет — денег не напасешься. Нарочно подсунули. Для издевательства.

МОНТЕР. Ну-ка дай.

ДЕД (отдаете неохотой). Смотри не поломай.

МОНТЕР. Здрасте! Он и так ломаный. Во, вилка болтается. Это мы мигом. (Чинит.) А я, дед, нынче страху натерпелся. Привели в милицию, говорят — вор!

ДЕД (отпрыгивает). Кто?

МОНТЕР. Да я. Кто же еще? Понимаешь, зашел к нам с утра жилец один. А ему ребята дрель ручную продали. За рупь.

ДЕД. Дрель— за рупь? Она ж десятку стоит!

МОНТЕР. У нас совесть есть или нет? Ему ж не свою продали, а жэковскую. А они говорят: ты продал! Да я чихал на этот рупь. Мне вон, к кому ни приду, все целковый суют. Ты, небось, тоже не обидишь.

ДЕД (под нос). Жди больше.

МОНТЕР. Чего?

ДЕД. Ничего. Проехали.

МОНТЕР. Ну вот. А они — вор! Да если б я красть хотел, разве б я в ЖЭК полез? Вон у тебя, небось, не в пример больше…

ДЕД (торопливо). Да у меня и нет ничего. И не было. Голытьба. Штаны драные.

МОНТЕР. А в шкафу, а?.. Потрясти — так наберется.

ДЕД (с готовностью). Да уж трясли, сынок. Не один раз. До крошки вытрясли.

МОНТЕР. Ништо. Тряхануть — еще посыплется. Ну, все, дед, починили. Теперь проверять будем. (Втыкает вилку в розетку — треск, искры, полная темнота.)

ДЕД. Сынок, ты где? Сынок? Эй! Ты чего там делаешь? Стой! Стой, говорю! Караул! Грабют!

Монтер зажигает карманный фонарь. В его луче дед прижался к шкафу, раскинув руки.

МОНТЕР. Дед, ты чего?

ДЕД (шепотом). Грабют…

МОНТЕР. Кого?

ДЕД. Меня.

МОНТЕР. Ну, дед, весельчак. Да на кой мне тебя грабить?

ДЕД. А чего свет потушил?

МОНТЕР. «Чего», «чего»… Замыкание — вот чего!

ДЕД. Замыкание… Так я тебе и поверил. (Кричит.) Дай фонарь! Я держать буду. (Вырывает фонарь, светит монтеру в лицо.) Чини! Чтоб сейчас свет был.

Монтер встает на стул, ковыряется в щитке с приборами. Зажигается лампочка.

(Радостно.) Все, сынок, починил. Беги домой.

МОНТЕР. Чего починил?

ДЕД. Свет. Горит. Хорошо. Ярко. Ух и руки у тебя… Большое спасибо. (Подталкивает монтера к двери.)

МОНТЕР (удивленно). А утюг?

ДЕД. Плюнь. Забудь. Он и не стоит того, чтоб его чинили.

МОНТЕР. Как знаешь. (Протягивает руку.) Ну, давай!

ДЕД (подозрительно). Чего давай?

МОНТЕР. Давай пять!

ДЕД. Старыми или новыми?

МОНТЕР. Руку давай. Прощаться будем.

ДЕД (радостно). Руку? Руку на! Хоть всю. (Трясет монтеру руку, подводит его к дверям.)

МОНТЕР (смотрит на свою ладонь, потом на деда, потом опять на ладонь; чуть растерянно). Мне вон, к кому ни приду, целковый все суют. Аж неудобно…

ДЕД. Неудобно! Ой как неудобно, сынок. И не говори. Стыдно!

МОНТЕР (в дверях). Не, дед. Не могу уйти, утюг нечиненый оставить. Совесть рабочая не позволяет. Человек меня звал, надо человеку помочь.

ДЕД(быстро). Не надо. (Хочет закрыть дверь.)

МОНТЕР (решительно оттирает деда). Надо! (Берет утюг.) Во. Провод у него голый. Тут и замыкает. Это мы, дед, враз. Чихнуть не успеешь. (Чинит.) Представляешь, целый день продержали, сорвали весь заработок. Я им говорю: чего в ЖЭКе брать-то? Трубу ржавую, кран ломаный? Вот у тебя, дед, другое дело. Шкаф вон красного дерева.

ДЕД (быстро). Фанера крашеная.

МОНТЕР. Сундук с барахлом.

ДЕД. Газеты. Одни газеты. Подшивки за многие годы.

МОНТЕР. Не, дед, зря они меня обижали, зря! У тебя хоть резон есть: свези да продай. (Мечтательно.) Тут на хорошую гулянку потянет… Ну все, дед, починили. Будем пробовать.

ДЕД. Может, не надо?

МОНТЕР. Как— не надо? А проверить?.. (Включает вилку в розетку — искры, треск, полная темнота.)

ДЕД. Сынок? Ты где?.. Ой, кто это? Стой! Не пушу! Гра- бють!

Зажигается лампочка. Монтер стоит на стуле, дед лежит поперек сундука, обхватив его руками.

МОНТЕР. Дед, ты чего?

ДЕД (моргая). Лежу.

МОНТЕР. Чего лежишь?

ДЕД. После обеда. Врач велел.

МОНТЕР (слезая со стула). Одурел, дед? Ишь, обхватил. Боишься за добро-то?

ДЕД (независимо). Газеты у меня там. Вся история наша в цифрах и фотографиях. Ну, все, сынок. Свет есть. Молодец, иди домой.

МОНТЕР. Не, дед, мне домой рано. Меня дружки ждут, понимаешь?

ДЕД. Не-а.

МОНТЕР. Тогда будем чинить.

ДЕД. Не будем. (Тянет утюг к себе.)

МОНТЕР. А я говорю — будем! (Вырывает утюг, угрожающе им помахивает.) Ну, чего у тебя с ним?

ДЕД (боязливо). А ничего. Гладит. Только деньги, зараза, жрет. Я уж его через раз в розетку втыкаю. Раз так, раз на газу.

МОНТЕР. Чего?

ДЕД. На газу. Он накалится, красный весь, я и глажу.

МОНТЕР. Дед!

ДЕД. Ой?

МОНТЕР. Ты ж его испортил. Кто же на газ электрический утюг ставит?

ДЕД. А я через раз, через раз.

МОНТЕР (садится на стул). Ну, дед, порадовал ты меня. (Потряс утюг, там что-то бренчит.) Все равно починю. Я не я буду. (Чинит.) А ты, дед, дал бы воды попить. В горле сухость одна. Слышь, принеси с кухни.

ДЕД (наивно). Кто?

МОНТЕР. Ты.

ДЕД. А нету. Нету воды.

МОНТЕР. А где она?

ДЕД. Отключили. С утра еще. Тоже чинят. Лифт чинят, газ чинят, воду чинят — за что только деньги берут, дьяволы. Иди, сынок, домой. Там и напьешься.

МОНТЕР (грустно). Дома не напьешься. Жена не даст. (Весело.) Ну, вот и починили утюжок. У нас это мигом.

ДЕД (загораживает розетку). Не включай!

МОНТЕР. Почему?

ДЕД. Запрещаю!

МОНТЕР. С чего это?

ДЕД. С того. Знаю я тебя: опять свет погасишь.

МОНТЕР. Плохо ты меня знаешь. Работа — на века. (Включает, вилку в розетку — треск, искры, полная темнота.)

ДЕД. Стой! Ты куда? Зачем? Не позволю! Караул! Помогите!

Зажигается лампочка. Монтер, стоя на стуле, оглядывается вокруг. Деда в комнате нет.

МОНТЕР. Дед, ты где? Дедусь! Вот старый хрыч, смылся куда-то. Ну и ладно, не больно нужен. (Слезает со стула, собирает чемоданчик, толкает дверь. Дверь не открывается.) Ты гляди — дверь запер. Ну не паразит? Ты ему добро делаешь, а он тебе — пакости. (Отходит от двери, прохаживается по комнате.) И чего он так боится? Что у него тут, миллионы? (Останавливается у шкафа.) Нешто взглянуть, а?.. И взгляну! Не будет в следующий раз из дома убегать. (Берет отвертку, ковыряется в замке, дверца открывается Монтер заглядывает внутрь.) Батюшки, что делается! Чистый «Эрмитаж». (Достает из шкафа большую фарфоровую вазу, разглядывает, ставит в угол. Вытаскивает картину в позолоченной раме, вешает на стенку.)

Постепенно комната приобретает совершенно другой вид. Стол покрывается синей бархатной скатертью, возле стола появляются два старинных кресла. На стене — овальное зеркало, на потолке — хрустальная люстра. Монтер с восхищением оглядывает дело своих рук, садится на стул и снова начинает чинить утюг. С наружной стороны в замке елозит ключ, дверь открывается.

ДЕД. Вот он, старшина, бери его… (Внезапно осекается с удивлением разглядывает свою комнату.)

СТАРШИНА. Участковый уполномоченный Крутов. Ваши документы…

Монтер протягивает паспорт.

Та-ак… Тишкин Сергей Фомич, Что-то фамилия знакомая. Это не вас утром в милицию приводили?

МОНТЕР (нехотя). Меня.

СТАРШИНА. Понятненько. А теперь, значит, по квартирам пошли шуровать?

МОНТЕР. Никуда я не пошел. Меня вот этот стрючок старый вызвал.

СТАРШИНА. Тишкин, выбирайте выражения!

МОНТЕР. Я выбираю. Когда не выбираю, я не так выражаюсь.

СТАРШИНА (деду). Вы его вызывали?

ДЕД (еще не придя в себя.) Угу.

СТАРШИНА. Какие имеете претензии? Что-нибудь исчезло?

ДЕД. Никак нет, не исчезло. Появилось.

СТАРШИНА. Вы что, шутки шутите? Зачем меня пригласили?

ДЕД. Того… Испугался… Что пропадет. Больно личность подозрительная.

СТАРШИНА. Пропадет — будем искать. А раньше времени паниковать нечего. Счастливо оставаться. (Козырнув, направляется к двери.)

ДЕД. Сынок, погоди! Посиди тут, покуда он не ушел. Покури.

СТАРШИНА. Гражданин, я к вам не курить пришел. Я на службе. А в следующий раз за ложный вызов будете нести ответственность. (Молодцевато разворачивается, уходит.)

МОНТЕР. Эх ты, сквалыга! Утюг на газу. Да с таким богатством десяток утюгов можно купить.

ДЕД. Ишь разлетелся, десяток!

МОНТЕР. А то?.. Сидишь на добре, как Кощей. Куда копишь-то? В гробу карманов нет.

ДЕД. А ты откуда знаешь? На экскурсии там был?

МОНТЕР. Я и без экскурсии тебе скажу: на том свете деньги отменили. Так что не жалей, трать на этом.

ДЕД. Ага, сейчас начну. Обуваться побежал.

МОНТЕР. Глупый ты человек. Сам посуди: сколько тебе годков осталось? От силы пяток.

ДЕД. Это никто не знает. Может, и десять.

МОНТЕР. Да хоть двадцать! Мне не жалко. Спал бы на мягком, ел бы вкусно, картину вон смотрел…

ДЕД. Нельзя. У нее от света краски тускнеют.

МОНТЕР. Ну и черт с ней! Реставрируют потом. Человек от жизни должен получать удовольствие.

ДЕД. Вроде тебя, что ли?

МОНТЕР. Хотя бы. У меня руль есть — вот и доволен, трешник есть — я и счастлив. А ты вон помирать будешь — никто и не вспомнит.

ДЕД (грустно). Так уж и никто?

МОНТЕР. Никто.

ДЕД. А ежели я, к примеру, конечно, тебе эту люстру завещаю, вспомнишь меня?

МОНТЕР. Мне, дед, завещать бесполезно. Все одно — пропью.

ДЕД. И кресла?

МОНТЕР. И кресла.

ДЕД. И картину?

МОНТЕР. Все пропью, что продать можно.

ДЕД (неожиданно). Ну и черт с тобой! Больно нужны мне твои воспоминания. Ты мне лучше скажи: утюг мой починил?

МОНТЕР. А как же? Золотые руки. Сто лет не сломается. Гляди! (Втыкает вилку в розетку — треск, искры, полная темнота.)

ДЕД. Стой! Погоди! Стой, говорю! Сынок, сынок, ты где? Грабють!

Зажигается лампочка. Монтер, стоя на стуле, оглядывает комнату. Люстры нет, кресел нет, картины нет — ничего нет. Сундук придвинут к дверце шкафа. На сундуке сидит дед, болтает ногами.

МОНТЕР (со стула). Дед, а где люстра?

ДЕД. Какая люстра?

МОНТЕР. Хрустальная.

ДЕД. Да что ты! Откуда хрустальная? Стекляшки. Тьфу — и только.

МОНТЕР. Ну и где они?

ДЕД. Разбились.

МОНТЕР. Когда?

ДЕД. Давно. В войну еще. Фугаской садануло.

МОНТЕР (обалдело). В эту войну?

ДЕД. В империалистическую.

МОНТЕР. Тогда еще фугасок не было.

ДЕД. Фугасок не было — люстры были.

МОНТЕР (слезает со стула). А ваза?

ДЕД. Какая ваза? Не было вазы.

МОНТЕР. Ну а картина-то, картина была?

ДЕД. Да что ты, сынок, опомнись. Тебя, видать, током стукнуло — вот и мерещится.

Стук в дверь.

Кто там?

СТАРШИНА. Откройте, милиция.

Монтер поспешно открывает. Входит старшина.

СТАРШИНА. Извините, планшет у вас забыл. (Осекается, с недоумением разглядывает пустую комнату.) Та-ак… Вот теперь пропало.

МОНТЕР. Вот и я говорю: пропало.

СТАРШИНА. Вас пока не спрашивают. (Деду.) Кого подозреваете?

ДЕД. В чем?

СТАРШИНА. В краже вещей.

ДЕД. Каких вещей?

СТАРШИНА. Ваших вещей!

ДЕД. А ничего и не было. На полу сплю, на полу и ем. Голытьба.

СТАРШИНА. Постойте! А когда я приходил, тоже ничего не было?

ДЕД. А ты когда приходил?

СТАРШИНА. Пять минут назад.

ДЕД. Не было. Годков сорок назад все было. Тогда бы и приходил.

СТАРШИНА (растерянно). Значит, жалоб никаких не имеете?

ДЕД. Что ты, милый, какие жалобы? Жизнь-то замечательная!

СТАРШИНА. Тогда счастливо оставаться. (Берет планшет, идет к двери.)

ДЕД. Не туда, сынок. Там туалет.

СТАРШИНА. Извините. (Неловко поворачивается, уходит)

МОНТЕР. Дед, а где утюг?

ДЕД. Какой утюг? Не было никакого утюга.

МОНТЕР. Врешь! Тут стоял. Только что. Раз так, раз на газу.

ДЕД. Померещилось. Не было у меня утюга.

МОНТЕР (резко). Врешь ты все, скупердяй! Я этот утюг на всю жизнь запомню! Его ни починить, ни продать. (Берет чемоданчик.) Эх ты, рабочему человеку рупь пожалел. (Подходит к двери.) Вот увидишь, дед: помрешь— никто и не вспомнит! (Уходит.)

ДЕД (поспешно задвигает на двери все засовы). Фу-у… Ну и денек выдался. Столько лет таился — и на тебе, всему свету открылся. А все из-за него, из-за утюга проклятого! (Достает утюг из сундука, трясет, там что-то бренчит.) Ну нет, шалишь! Ты меня еще вспомнишь, непременно вспомнишь! (Садится к столу, берется за перо.) Находясь в здравом уме и доброй памяти, завещаю свой утюг поломанный монтеру Тишкину из ЖЭКа номер шестнадцать. (Откладывает перо, торжественно.) Чтобы жил и помнил!

Инопланетянин

В восемь часов сорок пять минут в предместье H. приземлился небольшой межпланетный корабль. Из космического звездолета, имеющего форму удлиненной эллиптической тарелки, спрыгнуло на землю существо, внешне ничем не отличающееся от обитателей города Н. Только по лихорадочному блеску и откровенному любопытству в глазах можно было обнаружить в нем пришельца. Это был, действительно, пришелец. Гуманоид с планеты Сириус, посланный на Землю для установления контакта. Ровно в девять часов гуманоид вышел на центральную улицу города. Несмотря на раннее время, улица была заполнена людьми. Объектов для контакта было более чем достаточно.

Несколько секунд инопланетянин стоял в нерешительности, а затем уверенно двинулся к человеку с большим портфелем в руках. Но едва он приблизился на два шага, как человек сорвался с места и с криком: «Иван Лукич, вы мне срочно нужны по делу!» — кинулся догонять какого-то прохожего.

Гуманоид остановился, потоптался на месте и переключил свое внимание на женщину с двумя хозяйственными сумками. Но в это время открылись двери какого-то магазина и женщина, распихивая толпу людей, устремилась внутрь, бурно работая локтями.

Следующий землянин, заинтересовавший пришельца, прямо перед его носом нырнул в телефонную будку, и через застекленную дверь до инопланетянина донесся его возбужденный голос: «Сидорчук! Вы нам даете болты, а мы вам присылаем олифу!.. Нет-нет, кроме болтов меня ничего не интересует!» Пришелец тихо отошел от будки. Трудно было установить контакт с существом, которого ничего не интересует, кроме болтов.

Одним словом, люди все время были рядом, но они все так безостановочно двигались, что пришельцу на секунду показалось, что их вроде и нет.

Спустя несколько минут гуманоид наконец-то обнаружил человека, неподвижно стоящего у газетного стенда. Человек что-то читал, беззвучно шевеля губами. Инопланетянин тихо дотронулся до его плеча:

— Простите, я бы хотел вступить с вами в контакт.

Человек слегка побледнел:

— Почему со мной?

— Потому что нас, — стараясь говорить как можно мягче, произнес гуманоид, — нас интересуют ваши люди.

Лицо человека стало совершенно белого цвета.

— Кого это — нас? Вы откуда будете?

— С другой планеты.

— Из Америки, что ль?

— Нет, что вы, гораздо дальше.

— Ах, еще дальше… А что ты у нас делаешь?

— Выполняю специальное задание.

— Задание?! Я тебе сейчас такой контакт установлю, шпион проклятый!

Гуманоид выставил вперед руки.

— Что вы, что вы! Это ошибка. Я не шпион, я с планеты Сириус.

— Ну и что, — сказал человек, немного успокаиваясь, — хотя бы даже из Сирии. Все равно не имеешь права на улицах к людям приставать. Приводи свою делегацию к нам на завод, устроим вечер дружбы — будет контакт.

«Какой странный человек, — подумал гуманоид, — при чем здесь завод? Какая делегация?.. Непонятно. Ясно только одно: мужчины здесь не очень контактны. Возможно, следует подойти к женщине». Он выбрал молодую симпатичную девушку, разглядывающую какую-то витрину, и взял ее за рукав.

— Девушка, я бы хотел вступить с вами в контакт.

Девушка вспыхнула и резко сбросила его руку.

— Нахал!

А какая-то старушка, наблюдавшая за этой сценой, заохала, обращаясь к прохожим:

— Ну и молодежь пошла! Совсем обнаглели. Уже прямо на улице хотят в контакт вступать.

«Ах вот оно что, — подумал пришелец, — очевидно, здесь не принято вступать в контакт на улице. Ну что ж, тогда зайдем в помещение». Он обвел взглядом улицу: «Универсам»… «Комиссионный»… «Книги». «Вот это подходит, — решил гуманоид. — Где книги — там всегда мыслящие существа».

Он зашел в магазин и поднялся к главному мыслящему существу — директору. Распахнул дверь и прямо с порога сказал:

— Я бы хотел вступить с вами в контакт.

Директор поднялся с места и поплотнее прикрыл дверь.

— А вы от кого?

— Я сам от себя.

— Это я понимаю. Кто вас сюда послал?

— Меня?.. Сириус.

Директор огляделся по сторонам и на всякий случай закрыл форточку.

— Сириус?.. Он что, уже вышел?

— Конечно, — удивился пришелец. — Наш Сириус давно вышел на орбиту.

— Тогда передайте ему, что сейчас не до контактов.

— Но почему?

— Потому что не до Сириуса. Кругом ОБХСС.

И, подталкиваемый в спину крепкими руками директора, пришелец покинул кабинет. Он зашел в маленький безлюдный садик, уселся на лавочку и принялся думать: «Ну почему, почему с людьми так трудно вступить в контакт? Что происходит? Конечно, я понимаю: у каждого своя жизнь, свои дела, свои заботы. Но неужели милые, симпатичные существа не могут найти друг для друга пару минут? Чтоб не устраивать никаких дел, ничего не выбивать, ничего не доставать. Просто пообщаться. Или просто так это уже невозможно?..»

Его размышления прервали двое людей, выросших как из-под земли.

— Скинемся? — спросил один.

— Что?

— Ну, сбросимся? — спросил другой.

— Не понимаю.

Приятели переглянулись.

— Ты что, с луны свалился?

— Нет, — сказал пришелец, — я не с Луны.

— Так в чем дело? Давай законтачим.

— Конечно, конечно, законтачим, — обрадовался гуманоид. — А что для этого нужно?

— Рубль нужно. Чтоб контакты промыть.

Они взяли рубль и принесли какой-то жидкости, которая показалась пришельцу крайне мерзкой на вкус. Однако для контакта он отпил треть стакана.

— Скажите, — весь передергиваясь, спросил он, — почему у вас так трудно войти в контакт? Я сегодня ищу контакт с девяти утра.

— С девяти — рано, — сказал один. — Компанию надо с одиннадцати искать.

— А просто так, без компании, можно? Вдвоем?

— Вдвоем?.. Ну, если в получку. А так — дорого.

— Получка? А что это такое?

Приятели снова переглянулись.

— Бедняга, никогда получки не видел. Видно, все жена отбирает.

— Да, жаль человека.

— Но я не человек, — возразил инопланетянин. — Я гуманоид.

— Какой еще гуманоид? В ГУМе, что ль, работаешь?

— Нет, я вообще пришелец с другой планеты.

— Все, Федя, — сказал один, — пришельцу больше не наливай.

— Но я, правда, с другой планеты. Я могу доказать. Хотите, я поменяю свой цвет? Стану фиолетовым, синим, лиловым?..

— Подумаешь, — сказали приятели, — ты бы видел, какие мы в понедельник на работу выходим. Такого цвета вообще не бывает.

— Ну, я не знаю… Хотите я угадаю, о чем вы думаете?

— Валяй.

— Вы думаете о том… где достать еще этой горькой жидкости.

— Верно. Мы всегда об ней думаем. Повторим?

— Спасибо, — сказал гуманоид, — я больше не могу.

— Да, — сказали друзья, — не боец. Тогда будь здоров, не кашляй. У нас обеденный перерыв кончается.

— Постойте, а как же наши контакты?

— Никак. Пить научишься — будут контакты.

«Будут контакты, будут контакты», — повторял про себя пришелец, фиксируя эти слова в блоке памяти.

С тех пор прошло немало времени, но он все еще ищет контакты. И если вы случайно встретите на улице небритого человека в жеваных брюках, давно не чищенной обуви, с мятым рублем, зажатым в кулаке, — знайте, что это он, гуманоид с планеты Сириус. Только опустившийся. Опустившийся к нам на землю.

Что дают?

Простите, что вы сказали?.. Кто последний?.. Куда последний?.. Нет, бабушка, вы ошиблись. Это не очередь. Я просто так стою. Жду свою жену. Мы здесь встретиться договорились. Под часами.

Да нет же, я вам честно говорю. Ничего тут давать нe будут. Сами посмотрите, тут же пустое место. Никакого магазина нет. Какой лоток? Нет здесь никакого лотка. Мало ли, что вчера привозили. А сегодня не привезут. Не будет здесь никакого лотка. И палатку не поставят. И цистерну с пивом не подвезут.

Вот, ей-богу, упрямая какая! Ну хорошо, если вы мне не верите, я могу отойти. Вот сюда встать. Выйти из очереди… Да нет же, никакой очереди нет! Это вы говорите, что очередь. А я вам русским языком объясняю: человек ждет свою жену. Супругу свою. Законную. Вам понятно?.. А если я вот сюда встану, вам будет совсем понятно?.. Вот и прекрасно!

Послушайте, бабуся, вы что ко мне прицепились? Я нe стою в очереди. Я просто так стою. Сам по себе. Какой номер на руке?.. 1948-й? Это не номер. Это татуировка. Родился я в 1948-м. Молодой был, глупый, вот и сделал… Да, и на другой руке тоже татуировка. Там не написано «семга»! «Семка» там написано. Семен! Зовут меня так. Вам понятно?

Ну вот что, если вам делать нечего, так стойте. Только не приставайте ко мне. Вы сами по себе, я сам по себе. Вот и хорошо. И чудесно. И замечательно…

Товарищ, а вы что за бабушкой пристраиваетесь?.. С чего вы взяли, что это очередь? Лично я жду свою жену. Вам она что, тоже нужна?.. Ах, своя есть. Сочувствую. Ей сочувствую, что так неудачно замуж вышла. Да я вам не грублю, я вам объясняю. Это не очередь. Тут ничего давать не будут. Понимаете? Нечего давать!

Да я не распускаю никаких слухов. Вы к словам не цепляйтесь. Я и без вас прекрасно знаю. Да, правильно, у нас все есть. Но давать ничего не будут. Ни здесь, ни в другом месте.

Товарищи! Товарищи! Куда вы все становитесь? Не теряйте времени, тут ничего не будет. Поверьте мне!.. Гражданка, милая, я к вам обращаюсь! Объясните, зачем вы заняли очередь?.. Какие ковры? С чего вы взяли, что тут будут давать ковры?.. Вы кого-нибудь здесь в тюбетейках видите?.. Да, верно, конец месяца. Ну и что? Да хоть бы конец света! Для ковров нужна шерсть. А у нас баранов полно, а шерсти нет!

Дедуля, родной! Ты-то зачем сюда приполз? Чего тебе в этой жизни не хватает?.. Зачем? Зачем тебе золотые обручальные кольца? Ты что, жениться собрался или реформы боишься? Не спасет тебя золото, понимаешь? Оно у нас такое же ненастоящее, как и деньги!

Юноша, молодой человек! Вы что, не слышите, что я говорю? Тут не будет никаких колец. Какая подписка? При чем тут Достоевский?! Нет, с ума с ними можно сойти. Достоевского он хочет. Ты «Идиота» читал? Все понял?.. Ну, тогда стой со всеми, пока не поумнеешь!

Мужик, мужик! Что ты толкаешься? Здесь не принимают пустую посуду! Посмотри вокруг, ты у кого-нибудь видишь бутылки?.. У какой старушки?.. Эта старушка здесь по другому делу. Она стоит анализы сдавать.

Граждане, люди! Не устраивайте давку! Вы же транспорту мешаете. Не надо, не надо писать фамилии. Здесь не записывают на садовые участки. Здесь я жду свою жену. Поверьте мне: ничего в ней нет хорошего. Не может быть, чтоб за ней была такая очередь.

Надя! Надя! Черт тебя побери! Где ты шляешься? Я уже полчаса тебя жду. Где ты стояла? В какой очереди? Ты что, с ума сошла? Это не очередь. Это я тебя ждал, а они пристроились. Ни с того ни с сего. Что привезут?. С чего ты взяла? Да мало ли что они стоят. Ты уверена?.. Именно в этом месте?.. Нет, я не спорю. Все может быть. Я на всякий случай занял. Вон, первым стою. Разрешите, разрешите, товарищи! Кто не стоял?.. Я не стоял? Здравствуйте, еще как стоял. Вон у бабушки можете спросить. Правильно, за своей женой. Жена первая, а я — за ней.

Мало ли что я говорил. Раз люди стоят — значит, чего-нибудь выбросят. Мне лично — все равно. Время такое, мы все возьмем. Лишь бы выбросили. Наденем обручальные кольца, подпишемся на Достоевского, завернемся в ковры и поползем на садовые участки дружно сдавать анализ в пустую посуду!

Пугало

На сцене человек в старом, рваном пальто. Сквозь рукава паль- то продеты грабли. Слышен птичий гомон.

— Кыш-кыш!.. Не все сразу! Ишь, налетели. Приму, сколько смогу. Ну что смотришь? Ты думаешь, я кто?.. Сам ты — пугало! А я — директор огорода.

Эх, сколько я кресел сменил, пока до этого места добрался… А из-за чего страдаю? Из-за инициативы своей. Натура у меня такая, творческая. Где бы ни работал, везде чего-нибудь натворил.

Вот, помню, был я директором обойной фабрики. Ну, ты сам знаешь, какие у нас обои выпускают: в цветочек да в полосочку. А человек же среди этого живет. Ну, какая ему радость от этих полосочек? Вот я и придумал новые обои, с нарисованными деньгами! Представляешь, по всем стенам трешки, пятерки, десятки. Это ж как настроение поднимает. Допустим, в кармане у тебя ни шиша, а в квартире — денег навалом. Жить можно!

Все для людей делал, а чем они мне отплатили?.. Какой-то придурок отодрал от стены десятку — ив гастроном. Кассирша ее взяла и говорит:

— Это что за червонец? С одной стороны красный, а с другой — белый?

Он говорит:

— А мне как раз и нужно: бутылку красного и бутылку белого.

Она говорит:

— Мало ли что тебе нужно! Какая-то новая десятка. Что-то я таких не видела.

А в винном отделе как услыхали «новая», сразу слух пошел: «Новые деньги, новые деньги!» Паника началась. Один пустую посуду пришел сдавать, так сразу передумал. Говорит:

— С деньгами еще неизвестно что будет, а бутылки — всегда вещь.

Бабка какая-то вылезла. Кричит:

— Точно знаю: деньги будут менять! У кого больше трех тыщ — отнимут, у кого меньше — добавят!

Тут как раз милиция подоспела:

— Гдe взял десятку? Сам делал или помогал кто? Тот говорит:

— Да их на обойной фабрике изготовляют.

Ну, они сразу ко мне. А меня уже нет. Я уже в бане. Меня директором назначили. Мужской бани. Правда, народ сейчас туда не очень ходит, у всех дома ванна. И потом, что в бане интересного? Шайка, лейка, вот и все. А я решил народ туда завлечь. Сейчас наша промышленность начала выпускать интересное стекло, полупрозрачное: с одной стороны видно, а с другой — нет. Вот я и решил построить современную баню из этого стекла. Чтоб с улицы было не видно, а внутри люди мылись и видели перед собой красоты родного города.

Я уж теперь не знаю, как это получилось… но со стеклом мы напутали. То есть нет, внутри люди мылись спокойно. Они же ничего не знали. А снаружи трамваи остановились. Толпа сбежалась. Ну, передние к окнам прильнули, а задние, конечно, напирают. Им же не видно. Кричат:

— Что показывают?

Передние говорят:

— Комедию. Называется «Веселые ребята»!

А один остряк говорит:

— Ну, молодцы! Во, мужскую баню построили. У них за рубежом значит «Бони М», а у нас «Баня М».

Ну, эти, которые мылись, вышли на улицу, а их народ уже знает.

— Браво! — кричат. — Молодцы!

Ну, они, как узнали, в чем дело, — сразу ко мне. А меня уже нет.

Эх, где я только не работал, чего только не придумывал. Выключатели на веревочках знаете? Пять раз дернешь, один раз свет зажигается? Моя работа. Билеты с нагрузкой, пятиэтажные дома без лифтов — все для людей делал…

Наконец в городе места уже не осталось. Послали меня в село, директором животноводческой фермы. Смотрю: коровы у меня ходят какие-то грустные-грустные… Оказывается, их каждый день гоняют на какое- то далекое пастбище, за семь верст киселя хлебать, когда рядом, в двух шагах, прекрасная роща, где растет сочный, питательный хмель.

Направил я коров в эту рощу, они этого хмеля поели, а к вечеру их уже не узнать.

Захожу в коровник, настроение у всех приподнятое, коровы сидят за столом вместе с обслуживающим персоналом. Доярки поют, коровы мычат. Пастух уже не мычит, не телится. А ветеринар, уж на что строгий человек, а тут обнял быка за шею и говорит:

— Вася, запомни: нас в деревне всего двое настоящих мужиков: ты да я!

А какое молоко стали мои коровы давать! За ним в магазине давка. Даже те, кто раньше на молоко смотреть не мог, — и те стали брать пакет на троих.

Трактористы с утра парного молочка приняли, и такой у них трудовой подъем начался, что они до обеда все поле вспахали, засеяли и сверху асфальтом покрыли.

А председатель вызывает меня к себе и говорит:

— Что ж ты наделал? Пугало ты огородное!

Взял и назначил меня сюда, директором огорода.

А что? Хорошо!

Природа, воздух… Секретарша вон сидит… на цепи. Лает на посетителей. Все как прежде. Мне ведь все равно где, мне лишь бы директором!

Театр одного актера

Когда я слышу, что какой-то актер блестяще сыграл свою роль, мне становится смешно. Подумаешь, сыграл роль! Да я каждый день, каждый час изображаю десятки персонажей, а обо мне никто даже не слышал. Вот, взгляните сами. Перед вами список моих ролей: Любящий муж. Заботливый отец. Талантливый инженер. Активный общественник.

Это только мои главные роли. Есть еще и второстепенные: Остроумный собеседник. Заядлый болельщик. Коллекционер марок. Телезритель.

Я уже не говорю о различных эпизодических ролях: Человек в очереди. Посетитель музея. Пассажир в автобусе. И т. д.

Как видите, ролей у меня больше, чем у любой театральной знаменитости. Неудивительно, что последнее время я их начал путать. Впрочем, этого никто не замечает. Недаром старая театральная истина гласит: не важно, что играешь, а важно — как!

Но, извините, мне пора. Скоро мой выход. Занавес открывается…

Утро. Косые лучи солнца пробиваются в окна уютной квартиры. Негромко звучит радио. По нему уже кто-то с утра исполняет роль премьер-министра. В кровати спит человек лет тридцати. Это я. У стены — «Хельга», у двери — Ольга, моя жена.

— Кушать подано! — говорит она и исчезает.

В моей пьесе жена играет эпизодическую роль. Одна-две реплики, не больше.

Я иду на кухню и сажусь за стол. Но едва начинаю есть яичницу, как чувствую на зубах хруст соли. В ту же минуту я невольно вхожу в роль Посетителя Столовой.

— Что такое, — строго спрашиваю я. — Почему яичница пересолена?

— Не знаю, — говорит жена, — это случайность.

— Почему из-за ваших случайностей должны страдать люди?! Кто это готовил?.. Позовите!

Дверь на кухне открывается, и входит мать жены в белом переднике. В старых комедиях ее называли Тещей.

— Что ты шумишь? — говорит она. — Не с той ноги встал?

— А почему вы, собственно говоря, мне «тыкаете»? Я вам пока еще не сын. Дочку свою этим кормите!

— Коля, — тихо говорит жена, — может, творожку поешь?

— Ешьте сами! — говорю я.

Эта реплика — на уход. Я иду на работу. День. Большая светлая комната, уставленная столами и чертежными досками. За одним из столов склонился человек. Это опять я. Передо мной груда бумаг. Я составляю графики отпусков, вывожу кривую опозданий и пишу списки лиц, не уплативших профвзносы. Работа эта настолько бессмысленна, что я даже не понимаю, какую сейчас играю роль.

К середине дня я все это заканчиваю и тащу к начальнику. У него в кабинете уже полно бумаг: на столе, на полках, в шкафу. Я сразу чувствую себя в роли Человека, Сдающего Макулатуру.

— Принимайте, — говорю я первую реплику.

— Спасибо, — отвечает начальник.

— Как — спасибо? А талон?

— Какой талон?

— За макулатуру.

Начальник озирается по сторонам и, понизив голос, говорит:

— Голубчик, я понимаю, что это не инженерная работа, но что делать, должен же кто-то этим заниматься.

— Безобразие! Человека с высшим образованием заставляют заниматься какой-то писаниной! До каких пор это будет продолжаться?!

Но это уже внутренний монолог, который я произношу по дороге в отдел. Комната пуста, все ушли обедать. Лишь у моего стола стоит Леночка, студентка пятого курса, проходящая у нас преддипломную практику. Мне предстоит играть роль Консультанта по Проекту. Но когда я вижу ее стройную фигуру и нежные щеки, чуть тронутые загаром, я беру на себя амплуа Героя-Любовника.

— Ну, солнышко, как дела? — спрашиваю я. — Почему такие грустные глазки? Устала?..

— Немножко, — говорит она. — Чертила всю ночь.

Я беру ее за руку и смотрю прямо в глаза:

— А может, тебе отдохнуть день-другой, переключиться на что-нибудь… живое…

Она почему-то краснеет и выдергивает руку.

— Что с вами, Николай Алексеевич?

— Что со мной? Кто это знает? Быть может, небо, что себя послало. На радость или горе, сам не знаю…

— Я позову кого-нибудь, — испуганно говорит она. Вот этого делать не надо. Это я знаю точно.

— Постой! Остановись хоть на мгновенье…

Но в этот момент все возвращаются с обеда, и сценка прерывается на самом интересном месте. Я еще долго не могу выйти из образа и весь оставшийся день играю роль Героя-Любовника — с нашими сотрудницами и секретаршей директора Генриеттой Павловной.

Вечер. Tа же декорация, что и утром. В окна падает свет уличных фонарей. В комнате полумрак. Посреди комнаты в мягких креслах сидят супруги.

Это я и Ольга. Сейчас самое время играть Любящего Мужа, но я с головой ушел в роль Человека, Читающего Газету.

— Кофточку сегодня видела, — робко говорит жена.

— Все больше товаров выпускает наша легкая промышленность, — читаю я вслух.

— Нет, не нашу. Венгерскую.

— В этом году в два раза вырос товарооборот стран— участниц СЭВа, — продолжаю я.

— Купить хотела, да денег нет.

— Помощь странам, пострадавшим от землетрясения.

— Коля, — говорит жена. — ты мне не дашь сорок рублей?

Я откладываю газету, и во мне просыпается Председатель Кассы Взаимопомощи.

— Откуда?! Откуда у меня сорок рублей? Я деньги не печатаю!

— Но я же не так много прощу.

— Ну и что? Тебе дай, другой, третьей… Так нам, дорогой товарищ, никаких денег не хватит.

Жена уходит на кухню, и оттуда слышится ее плач. Кажется, я немного пережал. Неудивительно, ведь сегодня было сотое представление этой сцены. Я иду на кухню, чтоб ее успокоить.

— Вот, — всхлипывая, говорит Ольга свою традиционную реплику, — говорила мне мама, чтобы я за тебя не выходила.

Как только я это слышу, я сразу становлюсь руководителем Группы.

— Между прочим, мы здесь никого не держим. Хотите уходить — скатертью дорога. Другую найдем на ваше место. Помоложе и поспособней.

Я возвращаюсь в комнату и включаю телевизор. Сейчас начнется мой любимый хоккей. Но как только на экране появляются переполненные трибуны, открывается дверь и входит мальчик лет двенадцати или четырнадцати. Это мой сын. Надо бы взять роль Заботливого Отца, но я не могу. Я занят в эпизоде «Человек у телевизора».

— Папа, — говорит мальчик, — я тебе одну вещь хочу сказать. Только ты не расстраивайся.

— Чего расстраиваться, — бодро отзываюсь я, не отрываясь от экрана. — Ведь после второго периода счет 3:1 в пользу «Спартака».

— Пап, ты послушай. Я сегодня подрался на уроке. Это все Валька. Он первый в меня плюнул.

— Плюнул? Это не по правилам. Его надо удалить из класса на две минуты.

— Не знаю… Только тебя завтра к директору вызывают.

— Безобразие! — говорю я. — Возмутительно! Он же коньком шайбу забил, а судья засчитал.

Сын пытается что-то сказать, но я не слышу, потому что весь стадион хором скандирует: «Шай-бу! Шай-бу!»

— На уроках надо заниматься, — говорю я, когда на экране возникает пауза. — А то кончишь школу и с двух метров в ворота не попадешь. Ну, все, иди спать. На сегодня разговор окончен, вел репортаж твой папа.

Часы бьют одиннадцать. Сцена пустеет. Я смываю грим и ложусь в постель. Все тело блаженно ноет от прикосновения прохладной простыни. Господи, до чего же я устал! И кто только сказал, что у артистов легкая жизнь…

Когда я смотрюсь в зеркало

Сколько я себя помню, меня всегда за кого-то принимают. За кого — не знаю, но только не за меня. Видно, есть в моем лице что-то настолько банальное и ординарное, что оно напоминает все лица сразу. Даже у меня, когда я смотрюсь в зеркало, возникает ощущение, что этого человека я уже встречал. Только не помню где: в автобусе, булочной или на службе. Раньше, когда я был молодым и наивным, я часто спорил, горячился, даже документы предъявлял. Но с годами смирился. Понял, что все равно ничего не докажешь, только людей против себя настроишь. Вот так и хожу по улицам, похожий на других. Прикрываю ладошкой свое чужое лицо.

— Володя!

Это, наверное, меня. Хотя вообще мое имя Петр. Оглядываюсь: через улицу бежит ко мне невысокая полная женщина в брючном костюме. Женщина не в моем вкусе, но ее это, кажется, не смущает.

— Вовочка, — кричит она издали, — милый! Куда ж ты пропал, бессовестный? Не звонишь, не заходишь…

— Да закрутился, — осторожно говорю я, — дел полно.

— Ладно уж, — грозит она пальчиком, — знаю я твои дела. Не первый год знакомы.

Не первый. Понятно. Значит, это у нас длится давно. Женщина берет меня за руку.

— Слушай, может, зайдешь ко мне, а? Хоть на минуточку?..

Я не могу отказать, когда на меня смотрят такими глазами.

— Ладно. Только ненадолго.

Я сижу с неизвестной мне женщиной в незнакомой квартире. Мы пьем сухое вино, которое я терпеть не могу, и вспоминаем Пицунду, в которой я никогда не был. Постепенно разговор истощается. Несколько минут мы сидим молча.

— Ну, — наконец не выдерживает женщина.

— Что — ну?

— Ты что, может, нездоров?

— Нет, я здоров.

Женщина обиженно поджимает губы.

— Понимаю: другую завел.

Другой у меня нет. Вернее, она есть, но другая — это моя жена, с которой я прожил десять лет. Только как это объяснить?..

— Эх ты, — говорит моя знакомая, — я из-за тебя на все иду, мужа обманываю.

Во мне просыпается мужская солидарность:

— Вот это нехорошо. Мужа обманывать — последнее дело.

— Подлец ты, — устало говорит женщина. — Нотации мне читаешь после всего? Да ты, да ты… Знаешь, кто ты?

Узнать я не успеваю, потому что хлопает входная дверь.

— Муж, — испуганно говорит женщина, — муж пришел. — И запахивает на груди халатик.

Я быстро оглядываю комнату: стол с недопитыми бокалами вина, пепельница, полная окурков, женщина в домашнем халате… Не хватает только мужа, вернувшегося из командировки.

А вот и он! В дверь заглядывает лысоватый мужчина с густыми, как у пуделя, бакенбардами. Он внимательно смотрит на меня и многозначительно произносит:

— Та-ак…

Затем решительно направляется ко мне. Я закрываю глаза и поглубже вжимаюсь в кресло. Я не люблю, когда меня бьют. Мне всегда кажется, что это плохая примета. '

— Та-ак, — повторяет муж, — пожаловали наконец.

— Это не я… Это недоразумение!

— Какое там недоразумение! Постыдились бы, Семен Борисович! Взяли деньги на две недели, а сами полгода не отдаете.

Час от часу не легче. И этот меня с кем-то путает. Хотя уж лучше быть пойманным должником, чем застигнутым любовником.

— А я, собственно, как раз пришел отдавать… Сколько я вам должен?

— А вы уже и забыли?.. Пятьдесят рубликов, как одна копеечка.

— Сколько?!

Я испуганно смотрю на женщину, но она молчит. Ей моих денег не жалко. Честь дороже.

— У меня с собой только тридцать, — жалко улыбаюсь я. — Если не возражаете, двадцатку я завтра поднесу.

Муж вырывает деньги у меня из рук.

— Давайте уж! Только смотрите, завтра — непременно.

Я выскакиваю из квартиры, забыв попрощаться с моей «возлюбленной». Заметая следы, кружу какими- то переулками и проходными дворами и, только убедившись, что погони за мной нет, спокойно выхожу на улицу, небрежно прикусив сигарету.

На улице меня поджидает какой-то широкоплечий мужчина.

— Валерий? — полувопросительно говорит он.

На всякий случай я киваю.

— Долго же я ждал этой минуты, — радостно говорит мужчина и с размаху бьет меня по лицу.

— За что? — кричу я. — За что?!

— За то. За это самое. Мне Кульчицкий все рассказал.

— Какой Кульчицкий? Не знаю я никакого Кульчицкого!

— Да?.. Может, ты и Тарасова не знаешь? — говорит он и снова надвигается на меня.

Я чувствую, что лучше согласиться.

— Тарасова знаю. Кого знаю— того знаю.

— Ну вот что: завтра сам явишься к Ивану Матвеичу и все расскажешь, как было.

— Расскажу, — охотно соглашаюсь я.

— Смотри, я проверю.

— Обязательно, — говорю я. — Доверяй, но проверяй.

Несколько секунд он смотрит на меня, прикидывая, не добавить ли еще. Затем поворачивается и не спеша уходит в глубь улицы.

Интересно, за что этот Валерий получил по морде? Что он такого натворил?

Я иду по бульвару, погруженный в мысли о неизвестных мне Кульчицком, Тарасове и многих, многих других. о которых я никогда не узнаю.

— Гражданин, — окликает меня пожилая женщина с коляской, — что же это вы? Сказали — на минутку, а сами на полчаса ушли.

— Извините, — по привычке говорю я, — задержался немного.

— Задержался! Будто у меня других дел нет, как за вашим ребенком смотреть.

И она решительным движением катит ко мне коляску. Это уже слишком. Даже для меня.

— Простите, — говорю я, — но это не мой ребенок.

— Как— не ваш? Вы же сами просили за ним поглядеть.

— Вы ошиблись. Вас просил другой человек.

Женщина внимательно меня разглядывает:

— Странно… И внешность такая же, и одежда.

— Одежда — может быть, но не ребенок. Это не мой ребенок, понимаете? У меня вообще нет детей. И не может быть. Если хотите, я справку могу принести.

— Странно, очень странно.

От наших голосов ребенок просыпается. Он высовывается из коляски, протягивает ко мне ручки и произносит:

— Папа, папа!

— Чудовище! — говорит женщина. — Это же надо: отказаться от своего ребенка.

Она с презрением отворачивается и, размахивая хозяйственной сумкой, скрывается в темной аллее. Мы остаемся вдвоем. Я и чужой ребенок. Подождем. Должен же за ним прийти настоящий отец. Проходит пять минут… Десять… Пятнадцать. Никого. Начинается дождь. Мелкий, противный. Мимо нас бегут люди, похожие на меня, но настоящего отца все нет. Ребенок начинает хныкать. Наверное, он замерз или хочет есть. Я заглядываю в коляску. Симпатичный мальчик, даже чем-то на меня похож. Может, действительно пойти с ним домой? Посидим, обогреемся, а потом вернемся.

Я иду по улице, толкая перед собой коляску с чужим ребенком. Холодные капли дождя падают мне за шиворот, но я не обращаю внимания. Мне хорошо. Сейчас улицы пустынны, и я хоть несколько минут могу побыть самим собой. А мне это очень нужно. Ведь день не окончен, впереди еще встреча с женой. Интересно, за кого она меня примет сегодня?..

Однофамилец

Вот скажите, какая фамилия пo-вашему, лучше: Пантелеев или Бархударов?.. Думаете, одинаковые?.. Я тоже так раньше думал.

Но жизнь мне подсказала, какая лучше. Это еще год назад случилось. Как-то в воскресенье решил я себе на завтрак картошки поджарить. Стою на кухне, орудую ножом. Вдруг телефонный звонок.

— Пантелеев, — говорят, — ты чего на воскресник не выходишь? Все жильцы уже собрались.

Я стою, молчу. Tак хотелось картошечки жареной— и вот на тебе! А они свое:

— Ты что молчишь? Может, думаешь, что ты лучше всех, а, Пантелеев?

А я ни с того ни с сего возьми да брякни:

— А я вам не Пантелеев.

— А кто же ты?

Действительно, кто я?.. Огляделся по сторонам, а у меня под ножкой стола лежит старый учебник русского языка. Автор — Бархударов. Я и говорю:

— Бархударов я, вот кто!

— Ой, — говорят, — товарищ Бархударов, извините. А где Пантелеев?

— Занят он, — говорю, — картошку мне чистит.

— А когда освободится?

— Когда освободится — посуду за мной вымоет и помойное ведро вынесет.

— Понятно. Простите за беспокойство, товарищ генерал. — И трубочку — бряк. Вот это да, думаю, как фамилия подействовала. Какого-то совершенно неизвестного Бархударова за генерала приняли. Ну, позавтракал я и забыл об этой истории. Но жизнь мне сама про эту фамилию напомнила.

С тещей моей небольшая неприятность случилась. Померла она. Ну, померла и померла, но надо ж хоронить. А где? Проблема. Жена весь город обегала — нет мест. Ну, тут я про Бархударова и вспомнил. Снимаю трубку и звоню на самое лучшее кладбище.

— Категорически приветствую, — говорю. — Бархударов беспокоит.

— Товарищ Бархударов, здравствуйте! Что можем для вас сделать?

— Для меня, — говорю, — слава богу, пока ничего не нужно. А вот теще моей вы. действительно, нужны.

— О чем разговор! Теще товарища Бархударова, отца советского дирижабля, непременно поможем. Пусть завтра зайдет.

— Вообще-то, — говорю, — завтра она не сможет. Мы ее завтра похоронить хотели.

Они говорят:

— Ах, в этом смысле… Ну что за вопрос — сделаем.

— Но я слышал, что у вас с местами туго.

— Трудновато, конечно, но для вас сделаем.

Я говорю:

— Для меня не надо! Вы для нее сделайте.

— Конечно, конечно. Самое лучшее место для нее выделим. Солнечная сторона, метро рядом, на следующий год универсам откроют. И окружение хорошее, много интеллигенции.

И что вы думаете?.. Для тещи Бархударова и место нашлось, и цветы, и духовой оркестр. Ансамбль дома пионеров два часа песню пел: «Лучше нету того свету…» Представляете, что это за фамилия? Вроде бы ничего не говорит, а что-то напоминает. Вроде бы никто и в то же время кто-то. И, главное, в самой фамилии что-то мощное есть. Будто камни с горы катятся: Бар- ху-да-ров! Одним словом, начал я потихоньку этой фамилией пользоваться. То в магазин позвоню, то в аптеку, то в кассу железнодорожную. Совсем другая жизнь пошла. Картошку на завтрак уже не ем, рыбкой дефицитной балуюсь, водочку пью только с винтом, и учебник Бархударова у меня уже под ножкой стола не лежит — новый стол привезли.

Но ведь у нас не бывает, чтоб все время хорошо. Обязательно что-нибудь приключится. И приключилось. Выхожу я как-то из одного магазина. Естественно, с черного хода. Сапоги я там для жены взял. Тут подходит ко мне товарищ в штатском:

— Будьте добры, ваши документы.

Ну, я предъявил.

— Так, — говорит, — товарищ Пантелеев, следуйте за мной.

Заводит меня обратно к директору и говорит:

— Товарищ директор, на каком основании вы продали ему сапоги?

Тот говорит:

— Как? Это же товарищ Бархударов! Сын министра землетрясений.

— Если бы! Это же какой-то Пантелеев.

Тот даже с места вскочил:

— Как — Пантелеев? Какой Пантелеев? А на каком же основании вы у нас сапоги купили?

— А на основании того, — говорю, — что у моей жены сапоги каши просят!

Ну, конечно, скандал! Отобрали сапоги, да еще говорят:

— Еще раз с черного хода придешь — света белого не увидишь!

Вот, думаю, беда. А что, если они теперь возле каждого магазина станут дежурить? Ведь это мало сказать, что ты Бархударов, надо еще документ иметь. Одним словом, понял я, что надо срочно менять фамилию: Пантелеев на Бархударов. Написал заявление и прямым ходом в паспортный стол. Прочла паспортистка мое заявление и говорит:

— Товарищи, вы что все, сума сошли? Седьмой человек хочет Бархударовым стать. Возьмите другую фамилию.

Я говорю:

— Другая у меня уже есть. Мне эту надо.

— Ничего не могу сделать. Звонил товарищ Бархударов, велел свою фамилию никому не давать.

— Что значит — звонил? Надо еще проверить, кто звонил. Настоящий Бархударов или такой же Пантелеев, как и я.

— Ничего не понимаю, — говорит. — Вы можете объяснить?

А что тут объяснять? Понял я, что надо срочно другую фамилию искать. Чтоб была звучная, чтоб люди ее знали, но не помнили откуда. Неделю сидел, все учебники перерыл, но нашел. Во, фамилия! Багратион!..

Я ее уже проверил. Позвонил в писчебумажный магазин:

— Категорически приветствую, Багратион беспокоит!

И порядок. Обслужили по первому разряду. Десять рулонов туалетной бумаги из директорского фонда. Так что сомнений нет. Завтра же пойду в паспортный стол фамилию менять.

Только уж, чур, эту фамилию никому не брать! Это моя.

А вы, если хотите, берите другие.

Главное — чтоб фамилия известной была. Пусть даже неизвестно откуда. Потому что если ты Бархударов, то у тебя все, а если Пантелеев, то у тебя одна фамилия.

Школьные годы

Эх, школа! Родная школа! Сколько ты нам знаний дала — вспомнить страшно. Бином Ньютона, теорема Пифагора, кислота со щелочью. инфузория-туфелька. Тьфу! Пакость. Ну зачем, зачем нормальному человеку все это нужно? Кому-нибудь в жизни эта туфля пригодилась? Никому! Потому что школа — это одно, а жизнь — совсем другое.

Возьмем, к примеру, физику. Что такое электричество? Никто не знает. А они нам что говорили? Невидимый поток электронов. Ладно, допустим, невидимый. За что ж тогда десять рублей за свет дерут? Откуда они знают, что десять, если он невидимый? То, что им надо, они видят. А у меня что получается? За свет — за газ, на вас — за нас, а от получки — один невидимый поток электронов.

Так, с физикой разобрались. Теперь возьмем ботанику. Объясните, кому она нужна, кроме Мичурина, который взял от природы все? Дети, это тычинка! Дети, это пестик! Все растения вырабатывают хлорофилл. А на рынок придешь — что тычинка, что пестик, меньше трешника не стоят. И правильно! Потому что задаром никто хлорофилл вырабатывать не хочет.

Теперь пару слов о зоологии. Вот они утверждают, что человек произошел от обезьяны. А кто это видел?.. Ну, пусть встанет тот, кто от обезьяны произошел… А-а, стесняетесь! А я вас о другом спрошу: если человек произошел от обезьяны, чего ж сейчас те обезьяны, из зоопарка, людями не становятся?.. Не знаете? А я понял. Живут они там в тепле, кормят их три раза в сутки, и на работу ходить не надо. Какая обезьяна захочет после этого человеком стать?.. Только недоразвитая!

Ну, про математику вообще разговор особый. Алгебра там, геометрия — это все ерунда. Но хуже всего — тригонометрия. Этот предмет специально придумали для головной боли. Синус-косинус, тангенс-котангенс… Учите, детки, без этого потом не станешь ни инженером, ни строителем. А в жизни?.. Вот я на стройке работаю. Ну, дают мне этот проект. Там у них этих тангенсов-котангенсов столько, что без стакангенса не разберешься. А нам и не надо! Мы строим по своей науке, на глазок. Быстро, дешево и сердито! А чего сердиться, чего? Ну, дает стена небольшой косинус, в дверях легкий незакрывангенс, ну забыли тебе поставить унитангенс. Ну и что? Куда ты денешься? Все равно там будешь жить, потому что дом принят с оценкой «хорошо».

Я вот тут двенадцатиэтажную жилую башню сдавал, так итальянцы приезжали учиться.

— Потрясающе! — говорят. — У нас Пизанская башня за двести лет вот так наклонилась, а вы этого сумели добиться за две недели.

А как же! Не зря все в школе учились. Ведь школа для того и нужна, чтоб ее вовремя забыть.

Да, мужики, много у нас еще ненужного преподают. Одна литература чего стоит. Кто такой был Евгений Онегин, и почему Аня Каренина попала под электричку? Ну, хорошо, не помню я этого. Что я, хуже тебя живу? Ты приди ко мне, погляди — всех на книжную полку поставил: и Гюгу, и Дюму, и Муму. Читай — не хочу! А что читать? Читать у нас любой дурак умеет. Ты попробуй достать. Вот тогда я скажу, что ты культурный интеллигент.

А вы говорите — школа. Да как на вечер встречи придешь — сразу все видать: кто как учился и кто чего добился. Если двоечник был — у него всего две вещи: квартира, машина. Если троечник — уже три: квартира, машина, видеомагнитофон. Ну, а если отличник— у него целых пять вещей: лысина, очки, долги, головная боль и золотая медаль из нержавеющей стали!

Внутренний голос

Вы замечали, что когда мы попадаем в необычную ситуацию, когда жизнь ставит перед нами сложную задачу — что нам приходит на помощь? Не логика, не знания, не высшее образование… Нам на помощь приходит интуиция, или, как мы говорим, внутренний голос. Что это такое — никто не знает. Но мы всегда чувствуем, что внутренний голос где-то здесь, рядом, витает над головой, что-то нашептывает на ухо. И когда ты теряешься, не знаешь, поступить, сразу появляется он: все знающий, все понимающий, умнейший из умнейших, мудрейший из мудрейших — твой внутренний голос.

Под звуки восточной музыки выходит Внутренний голос в чалме. Голос залезает на стул и оказывается над головой Сидорова.

ГОЛОС. Ну что, дорогой, опять проблемы?

СИДОРОВ. Да есть одна…

ГОЛОС. С женой советовался?

СИДОРОВ. Нет.

ГОЛОС. Молодец! А то она насоветует… Ну, рассказывай.

СИДОРОВ. А что рассказывать? Ты же сам все знаешь. Я в этом НИИ уже двенадцать лет работаю. Работаю хорошо, мозги варят. А сейчас освободилось место зав. лабораторией. Я хочу, чтобы на это место назначили меня.

ГОЛОС. А я при чем?

СИДОРОВ. Посоветуй! Ты же умнее меня. Не могу же я сам написать заявление и сам предложить свою кандидатуру. Это неудобно, ты согласен?

ГОЛОС (подумав). Неудобно знаешь что? Штаны через голову надевать.

СИДОРОВ. Знаю, ты мне уже говорил.

ГОЛОС. Тогда в чем дело? Действуй.

СИДОРОВ. А вдруг откажут?.. Нет, я боюсь.

ГОЛОС. Одна боялась, знаешь, что вышло?

СИДОРОВ. Знаю, знаю, ты тоже говорил.

ГОЛОС. Знаешь, так иди.

СИДОРОВ. Тебе легко говорить! А я не могу сам за себя просить.

ГОЛОС. У нас пока сам не попросишь — ничего не дадут.

СИДОРОВ. Да? ТЫ мне раньше этого не говорил.

ГОЛОС. А чего говорить? Это и так все знают. Ну, смелей, смелей, что у тебя за характер? (Берет, его за шиворот.) Иди, положись на меня.

Вталкивает его в кабинет. Там за столом сидит Директор.

СИДОРОВ. Здрасьте, товарищ директор…

ДИРЕКТОР. А, Сидоров, вы ко мне?

СИДОРОВ. Нет, извините, я ошибся. (Поворачивается к выходу.)

ГОЛОС (расставляет руки). Стоять!

ДИРЕКТОР. Да вы проходите, садитесь.

СИДОРОВ. Спасибо, я…

ГОЛОС. Сидеть!

Сидоров садится, за его спиной встает Внутренний голос.

ДИРЕКТОР. Ну, что у вас?

СИДОРОВ. Да у меня… собственно…

Внутренний голос достает из кармана заявление, вкладывает в руку Сидорова, кладет ее на стол.

ДИРЕКТОР (читает). Так… Значит, вы просите назначить вас зав. лабораторией. Я правильно понял?

СИДОРОВ. Нет, я не прошу! (Голос шепчет на ухо.) Я требую.

ДИРЕКТОР. Ах, даже требуете. Интересно… А вы не подумали, что на эту должность есть другие кандидаты. Матюшкин, например, чем не зав. лабораторией?

СИДОРОВ. Этот пьяница? Да ему вообще здесь не место!

ДИРЕКТОР. Ох, какой вы… не место. Он ведь у нас многодетный отец. Неужели вам его не жалко, а?

Сидоров поворачивается к Внутреннему голосу.

ГОЛОС. Гнать поганой метлой!

СИДОРОВ. Да ты же слышал, жалко.

ГОЛОС. Жалко знаешь где?

СИДОРОВ. Знаю. (Директору.)Товарищ директор, жалко знаете где?

ДИРЕКТОР. Знаю, мне уже докладывали. Ну, хорошо, оставим Матюшкина. А Карсавина, разве плохой инженер?

СИДОРОВ. Карсавина? Да она, если говорить откровенно… она вообще… (Голос зажимает ему рот)… а не инженер.

ГОЛОС. ТЫ что, спятил? Это же его симпатия.

ДИРЕКТОР. Ну что вы молчите? Какого вы мнения о ней как о женщине, как о специалисте?

СИДОРОВ. Ну, как женщина… она специалист.

ДИРЕКТОР. А Николаев, Петров, Кузьменок? Почему вы решили, что именно вы подходите на эту должность?

СИДОРОВ. Не знаю, мне так подсказывает внутренний голос.

ДИРЕКТОР. Да? А другие доводы у вас есть? Более веские. Если есть, так выкладывайте. Давайте, не стесняйтесь!

Сидоров смотрит на Голос. Голос достает красивую бутылку, ставит ее на стол директора.

ДИРЕКТОР. Это что?

СИДОРОВ (смотрит на этикетку). Это коньяк. Французский.

ДИРЕКТОР. Да вы в своем уме? Вы мне что, взятку предлагаете? Да как вы посмели?!

СИДОРОВ. Это не я, это внутренний голос.

ДИРЕКТОР. Да плюньте вы на свой внутренний голос!

Сидоров поворачивается, Голос закрывается руками.

СИДОРОВ. Ты что натворил, дурак!

ГОЛОС. Откуда я знал, что он не берет?

СИДОРОВ (замахиваясь). Иди отсюда! Иди, я тебе говорю!

Обиженный Внутренний голос отходит, нервно закуривая.

СИДОРОВ. Сергей Петрович, простите меня. Я, конечно, вел себя как свинья. Это все от волнения. Забудьте, если можете. Конечно, я понимаю ваши сомнения, но, Сергей Петрович, спросите себя самого, посоветуйтесь со своим внутренним голосом. Как он решит, так и будет.

ДИРЕКТОР. Вы думаете?.. Ладно, посоветуемся.

Нажимает звонок. Входит простая бабка в платочке, становится над его головой.

ГОЛОС. Вызывал?

ДИРЕКТОР. Ага! Посоветоваться надо. Тут, понимаешь, Сидоров ко мне пришел. Хочет стать зав. лабораторией.

ГОЛОС. Молодец! Давно пора. Назначай.

ДИРЕКТОР. Ох, какая ты шустрая! Мы ж все-таки секретная организация. А ты про него все знаешь? Где родился, где учился, кто у него родственники?..

ГОЛОС. Откуда мне знать? Я — внутренний голос, а не министерство внутренних дел.

ДИРЕКТОР. То-то и оно. Специалист он прекрасный, но личное дело надо полистать.

ГОЛОС. Полистай. Мне не к спеху.

ДИРЕКТОР (листает). Та-ак… Вот видишь: прадедушка у него какой-то неясный. Да и дедушка… В общем, куда ни копни…

ГОЛОС. А ты не копай, не экскаватор. Ты ж не дедушку на работу берешь.

ДИРЕКТОР. Так-то оно так… Но и сам он второй раз женат.

ГОЛОС. Дело житейское. Первый раз ошибся. Вон, прыгунам в высоту, и то по три попытки дают. Назначай, не бойся.

ДИРЕКТОР. Да пойми ты, не солидно для руководителя: только что говорил «нет», а теперь «да». Неудобно!

ГОЛОС. Неудобно знаешь что? На потолке спать, одеяло падает.

ДИРЕКТОР. Знаю, мне уже сообщали… Сидоров, я тут обдумал… В целом, ваша кандидатура мне нравится. А детали… вы где обедаете?

СИДОРОВ. В рабочей столовой.

ДИРЕКТОР. Пойдемте, за обедом все и договорим. (Берет его под руку, уводит.)

ГОЛОС СИДОРОВА (бабке). Мадам, а вы где обедаете?

ГОЛОС ДИРЕКТОРА. Что, не слыхал? В рабочей столовой.

ГОЛОС СИДОРОВА. Ну что вы? В такой день? Я вас приглашаю в ресторан.

ГОЛОС ДИРЕКТОРА. Но это как-то неудобно.

ГОЛОС СИДОРОВА. Неудобно знаете что?

ГОЛОС ДИРЕКТОРА. Знаю. Пошли! (Берет его под руку, уходят.)

С добрым утречком (Воскресная радиопередача)

ВЕДУЩАЯ. С добрым утречком, дорогие друзья! Сегодня воскресенье, на улице хорошая погода, а мы начинаем свою передачу. Сегодня у нас в гостях известный исполнитель остроумных басен, артист малохудожественного театра Борис Петров. Все вы его хорошо знаете, потому что он зимой купается в проруби.

АРТИСТ. С добрым утром, товарищи! Вы еще только встаете, а я уже из проруби.

ВЕДУЩАЯ. Неужели вы купались в такой холод?

АРТИСТ. Конечно. Купание в ледяной воде — мое хобби. Все свое время я делю между сценой и прорубью.

ВЕДУЩАЯ. А если б вам пришлось выбирать?

АРТИСТ. Я бы выбрал прорубь.

ВЕДУЩАЯ. Почему?

АРТИСТ. Там я собираю больше зрителей… Нет, серьезно, купание в проруби — редкое наслаждение. И поэтому сердце кровью обливается, когда подумаешь, сколько людей еще лишено этого в африканских странах.

ВЕДУЩАЯ. Да, это действительно ужасно… Ну что ж, дорогой друг, будем надеяться, что скоро все прогрессивное человечество встретится с вами в проруби.

Звучит мелодия песенки архивариуса.

О! Здравствуйте, дорогой архивариус! Что вы нам принесли новенького?

АРХИВАРИУС. Вы хотите сказать — старенького?

ВЕДУЩАЯ (смеется). Вы все шутите, дорогой друг.

АРХИВАРИУС. А знаете ли вы, дорогая ведущая, что многие наши радиослушатели проснулись сегодня утром, не подозревая, что ровно четыреста тридцать шесть лет назад была впервые поставлена клизма! Ее изобрел бедный французский аптекарь Анри Клизмон. И не только изобрел, но и впервые испытал ее действие на себе. Но с тех пор, как говорится, утекло много воды, и ровно через двести шесть лет французские изобретатели братья Монгольфье построили первый воздушный шар.

ВЕДУЩАЯ. Как интересно!

АРХИВАРИУС. Но еще более интересно, что за восемьдесят три года до этого простой костромской мужик Иван Поперечный смастерил летательный аппарат из лыка и еловых шишек, взобрался на восемнадцатиметровую колокольню и пролетел по воздуху восемнадцать метров.

ВЕДУЩАЯ. Удивительно!

АРХИВАРИУС. Но еще более удивительно, что ровно через три года другой костромской мужик, Федор Продольный, с таким же летательным аппаратом взобрался на восемнадцатиметровую колокольню, прыгнул и пролетел по воздуху уже двадцать семь метров.

ВЕДУЩАЯ. Но как же, дорогой архивариус?

АРХИВАРИУС. Очень просто. Восемнадцать метров он пролетел по воздуху, а потом упал в девятиметровый овраг.

ВЕДУЩАЯ. Потрясающе! А скажите, дорогой друг, что у вас лежит там, в правом внутреннем кармане?

АРХИВАРИУС. О, это я коллекционирую шутки великих людей. Как известно, великий русский художник Илья Ефимович Репин отличался интеллигентностью и мягким задушевным юмором. Однажды к нему обратился богатый промышленник с просьбой написать его портрет. Илья Ефимович потребовал огромный гонорар — двести тысяч рублей. «За что?» — спросил промышленник. «Видите ли, — мягко улыбнулся художник, — это не совсем по моей специальности. Обычно я пишу портреты людей, а тут мне придется писать портрет осла!»

ВЕДУЩАЯ (сквозь смех). Поистине великому Репину не откажешь в остроумии.

АРХИВАРИУС. Как известно, великий французский ученый Луи Пастер тоже был знаменит интеллигентностью и мягким, задушевным юмором. Однажды, когда он работал над созданием лошадиной сыворотки, к нему вошел молодой коллега. «Скажите, профессор, не могу ли я вам чем-нибудь помочь?» — спросил он. «Вряд ли, — мягко улыбнулся ученый. — Ведь для сыворотки мне нужна лошадь, а не осел».

ВЕДУЩАЯ (сквозь смех). Да. поистине великому Пастеру тоже нельзя отказать в остроумии. А теперь, как всегда, в конце передачи — премьера песни. Она называется «А кто я есть?». Исполняет лауреат конкурса Иосиф Комбинезон!

А кто я есть? Рабочий малый.

Простой советский человек.

Простой советский человек.

Живу, как вы, в двадцатый век.

А что я ем? Парную осетрину —

Простую русскую еду.

Простую русскую еду.

Ее ловлю в своем пруду.

А где живу? В обычном доме —

В своем простом особняке.

В своем простом особняке.

Что на Москве стоит реке.

А с кем я сплю? С кинозвездою,

С простой советскою женой.

С простой советскою женой.

С артисткою заслуженной.

А с кем дружу? Дружу с Серегой —

С советским маршалом простым.

С советским маршалом простым.

Он за меня в огонь и дым.

А кто я есть? Я сам не знаю.

Не знаю, что за человек

Так может жить в двадцатый век.

Но без меня, но без меня

Таких бы-песен не звучало.

Таких бы песен не звучало.

Когда бы не было меня.

ВЕДУЩАЯ. Вы слушали очередную передачу «С добрым утречком». Передача была организована всесоюзной редакцией «Сатирочки и юморочка». Авторы шуток великих людей Иванов и Сидоров. Всего вам хорошенького!

Международная панорама

Камера крупным планом показывает трех упитанных, розовощеких мужчин. Это международные обозреватели Тюрин, Мурин и Скворцов. Все они одеты в добротные заграничные костюмы. На столе — сигареты «Мальборо» и освежающий напиток пепси-кола».

ТЮРИН. Добрый вечер, дорогие товарищи! Сегодняшнюю панораму мы бы хотели начать с ответов на письма телезрителей… Товарищ Никонов из села Заболотное нам пишет: «У нас в Заболотье много говорят о тяжелом положении трудящихся в княжестве Фюртенштейн. Нельзя ли об этом рассказать подробнее?» Что ж, дорогой товарищ Никонов, сегодня у нас в студии находится журналист Мурин, недавно побывавший в Фюртенштейне.

МУРИН. Как известно, княжество Фюртенштейн — самое большое из карликовых государств Европы. Естественно, что оно не в силах бороться с современными промышленными гигантами. Как следствие этого — падение реальной заработной платы, рост цен и дороговизна. Приведу пример: для того, чтобы купить такой костюм, который вы видите на мне, рабочий Фюртенштейна должен проработать несколько тяжелых, изнурительных часов.

ТЮРИН. А как реагируют трудящиеся на ухудшение ситуации?

МУРИН. Весьма недвусмысленно! Сегодня в Фюртенштдйне наблюдается рост и влияние коммунистической партии. Достаточно сказать, что за последний год число членов компартии Фюртенштейна выросло на 200 процентов! Если в прошлом году число членов партии не превышало всего двух человек, то сегодня их стало уже шестеро.

ТЮРИН. Впечатляющие цифры! Значит, в целом вы оцениваете положение княжества как плохое?

МУРИН. Безусловно!

СКВОРЦОВ. Нет, дорогой коллега, здесь я хочу с вами поспорить. Положение в княжестве отнюдь не плохое. Наоборот, оно ужасное. Вот передо мной лежит газета «Дейли шпрот» с сообщением о том, как выросли цены па муниципальный транспорт в Фюртенштейне.

ТЮРИН. Да-да, это очень любопытно! Вы знаете, товарищи, цены на городской транспорт настолько выросли, что простые люди вынуждены теперь пользоваться собственными автомобилями.

СКВОРЦОВ. И это при энергетическом кризисе! Когда стакан бензина стоит почти столько же, сколько стакан виски.

ТЮРИН (шутит). Тут, как говорится, не знаешь, что лучше пить.

Все смеются.

ТЮРИН (Мурину). А скажите, Петр Анатольевич, пытаются ли власти Фюртенштейна принять какие-то меры?

МУРИН. Трудно сказать. Дело в том, что правительство там крайне неустойчивое. Вот прямо перед моим отъездом опять произошли перестановки в кабинете министров.

ТЮРИН. И каковы же эти перестановки?

МУРИН. Стол, который стоял у окна, поставлен в центр кабинета. А возле окна будет стоять кожаный диван.

СКВОРЦОВ. И как вы думаете, к чему это приведет?

МУРИН. Поживем — увидим. Во всяком случае, ясно, что перестановки эти не от хорошей жизни.

ТЮРИН. Неустойчивость правительств — событие крайне характерное для современного западного мира. И в этом отношении особое место занимает латиноамериканское государство Гатапульпа. О последних событиях в ней расскажет журналист Сергей Скворцов.

СКВОРЦОВ. Я пробыл в Гатапульпе три недели, и за это время произошло четыре переворота. Пятый произошел уже в тот момент, когда я собирался домой.

ТЮРИН. Расскажите о нем поподробнее. Об этом нас просит телезрительница из Кзыл-Орды.

СКВОРЦОВ. С удовольствием. События развивались так. С утра президентский дворец был окружен взводом солдат под командованием лейтенанта Хорхе Переса. Через несколько минут президент был арестован майором Хорхе Пересом и выслан из страны. В полдень полковник Хорхе Перес выступил по радио с обращением к стране. Однако к вечеру, когда генерал Хорхе Перес готовился подписать декрет о назначении себя президентом, начался новый переворот. Ровно в полночь рядовой Хорхе Перес был арестован.

МУРИН. Скажите, а как ко всему этому относится население?

СКВОРЦОВ. Довольно безразлично. Даже во время переворота все магазины открыты и идет бойкая торговля джинсами, дубленками и кассетными магнитофонами.

МУРИН. Неужели?!

СКВОРЦОВ. Представьте себе!.. А для того чтобы у наших телезрителей не возникло сомнений, я все эти вещи захватил с собой в телестудию. (Демонстрирует.)

ТЮРИН. А как, по-вашему впечатлению, ожидаются ли в Гатапульпе новые перевороты?

СКВОРЦОВ. Вряд ли. Сейчас там начинается сезон дождей. А совершать переворот в дождь считается у них плохой приметой.

ТЮРИН. Ну что ж, уважаемые телезрители! Время нашей передачи подходит к концу. Пишите нам. Мы надеемся, что за это время побываем в других странах и поделимся с вами своими новыми плохими впечатлениями.

Рекомендация

Недавно заходит к нам в цех партийный секретарь. Подходит ко мне и говорит:

— Кузякин, как ты смотришь на то, чтобы в партию вступить?

Я говорю:

— Гы-ы! Шутите?.. То все пьяницей обзывали, прогульщиком, а теперь вон куда!..

— Теперь, — говорит, — время изменилось. Партия решила идти в самую гущу народа. Такого, как ты. Потому что другой народ идет наоборот. Ты-то сам, Кузякин, какое направление предпочитаешь: демократическое или марксистское?

— Я-то?.. Я, вообще, больше «Жигулевское» уважаю. Но когда его нет, могу и марксистское. Лишь бы голова не болела.

В общем, дал мне секретарь задачку. С одной стороны, сейчас глупо в партию вступать, когда ее все кроют. С другой — еще неизвестно, как все повернется. Может, партия опять в силе будет. Вот и угадай, как грится, что кричать: ура или караул? Прихожу я с работы домой, жене говорю:

— Зинка! Ты только не падай. Я, может, в партию буду вступать.

Она ко мне принюхалась:

— Вроде в норме. А несешь ахинею.

— Чего это «ахинею»? Может, я желаю быть в передовых рядах.

Она говорит:

— Ты и так всегда в передовых рядах, когда водку продают.

— Водка тут ни при чем! Если хочешь знать, партия у нас с водкой покончила. Сейчас еще с закуской покончат — и все. Будет, как грится, полный марксизм.

— Да ладно болтать! Что ты в этом марксизме понимаешь?

— А я подучусь. Возьму этого Маркса в библиотеке, буду по ночам в постели штудировать.

— Вот, — говорит, — мне только Маркса в постели и не хватало, с его бородой. Помощника себе нашел. Ты еще Энгельса позови.

Я говорю:

— Зин! Да погоди орать. Еще неизвестно, как все повернется. Может, еще пайки будем получать, на черной «Волге» ездить. Меня, может, еще на портретах понесут.

— Вперед ногами тебя понесут!

Ну что с ней говорить? Баба, она и есть баба! Что она в наших партейных делах понимает?

Надо, думаю, с соседом посоветоваться. У меня сосед— культурный мужик. Шесть классов кончил. Выслушал он меня внимательно, протер очки и говорит:

— Василий, я тебе одну байку расскажу, а ты делай выводы. Представь себе, на одном заводе сидит в парткоме секретарь, а весь стол у него партийными билетами завален. Сдает народ обратно, не хочет в партии быть. Он сидит грустный, голову руками обхватил, не знает, кем теперь руководить. Тут дверь открывается, заглядывает молодой, румяный.

— Извините, — говорит, — я насчет приема в партию. К кому мне обратиться?

Тот голову поднял и говорит:

— К психиатру!

Вот такая история…

Я говорю:

— Не понял. При чем тут психиатр?

— Как? — отвечает. — Ты разве не читал? Новый указ в газетах вышел: хочешь вступить в партию — принеси справку от психиатра.

Главное, серьезно так сказал, ответственно. Ну, я и поверил. А как не поверить? Сейчас такие указы печатают, еще почудней этого.

В общем, в понедельник я с работы отпросился — и бегом в диспансер. Захожу в кабинет, старичок сидит, такой лысенький, симпатичный. Ну, я, чтоб резину не тянуть, говорю:

— Доктор, я к вам по партийному вопросу.

— Так-так-так, — говорит. — Да вы садитесь, не волнуйтесь. Ну, больной, рассказывайте, с чем пришли?

— Да вот, доктор… Хочу я… как грится… стать членом.

— Кем?!

— Ну, членом, как грится. А что?

— Да нет, ничего. Просто такого у меня еще не было. Ну и каким же, если не секрет, вы себя представляете членом?

— Что значит каким? Натуральным. Как грится, в полный рост.

— Ого! — говорит. — Не слабо. И давно это у вас?

— Да с той недели. А что, нельзя?

— Почему нельзя? Тут все можно. Хочешь — Наполеоном будь, хочешь — Магометом. А хочешь, как вы… в полный рост. Да вы не волнуйтесь, все будет нормально. Это у вас просто… как это он сказал?.. Эротический бред!

— Чего? — говорю.

— Ну, проще говоря, это все на почве полового расстройства.

Меня прямо как по голове шарахнуло! Откуда он знает?.. Ведь точно угадал, собака! У меня этим летом паркет перекладывали, так весь пол загубили. У меня до сих пор из-за этого пола такое расстройство!

— Доктор, — говорю, — а вы что же, и пол мне можете поправить?

— Конечно. Мы все можем.

— И будет как раньше?

— Ну, как раньше у вас было, я не знаю, но жить сможете.

— Ну, спасибо, доктор! Мы с женой будем век партии благодарны. Давай, пиши свою рекомендацию. Я согласен!

Накорябал он мне справочку, я ее беру, а там все не по-нашему. Какие-то энис, бенис, конопенис…

— Доктор, — говорю, — а почему не по-русски? Они же не поймут.

— Не волнуйтесь, поймут. В этом деле надо по-латыни.

Ну, надо так надо! Утром написал я заявление, приложил эту справочку — и в партком. Секретарь спрашивает:

— Это что такое?

— Справка, — говорю, — от врача. Что мне можно в партию.

— Зачем это?

— Здрасьте! Сами указы издаете, и сами еще спрашиваете?

Ну, он сразу заткнулся. Видно, тоже указ не читал. Собрал он в обед свою команду, позвали они заводского врача, он им эту латынь и перевел. Говорят, смеху у них было — полный партком. Мне до сих пор на заводе проходу не дают. Одни дразнят: кандидат с половым расстройством, а другие — нестойкий большевик.

Ну и бог с ними! Пусть ржут. Я и сам передумал в партию вступать. Больно надо! Наломали, понимаешь, дров, а теперь я вместе с ними отвечай?. Я тут в цеху секретаря поймал и при всех его спрашиваю:

— Вот скажи: коммунизм ваш ученые придумали или неучи?

— Что за вопрос? Конечно, ученые!

— А вот дудки! Если бы ученые, они бы сначала этот коммунизм на свинках проверили или на белых мышках. А раз сразу на людях — никакая это не наука. А, как грится, энис, бенис, конопенис!

Перестройка на семейном фронте

Нет, что не говорите, а с этой перестройкой наши бабы совсем с ума посходили. Прихожу домой, моя грустная сидит, у телевизора.

— Вот, — говорит, — я у тебя дома одна сижу. А другие всегда с женами вместе.

— Кто это другие?

— Да сам знаешь кто! Руководство наше. Куда ни поедет — и жену с собой берет.

— Маша, — говорю, — побойся бога! Куда я тебя не брал? Ты вспомни: в Париже я не был? И ты не была. В Англию не ездил? И ты не ездила. Так где же я без тебя был?.. Только в вытрезвителе. Ну, хочешь, я тебя в следующий раз тоже возьму?

— Эх, Василий, — говорит, — отсталый ты элемент. Живешь в стороне от экономической реформы. Ты погляди, как люди зарабатывают. Вон по телевизору мужчину показывали. Одних партийных взносов уплатил девяносто тысяч.

— Сказала! Да были бы у меня эти девяносто тысяч, на кой мне тогда в партию вступать? С такими деньгами мне и без нее хорошо.

Теща моя, как эти разговоры услышит, так сразу уши закрывает.

Она у нас старый член партии, еще с надцатого года. А теперь, как газету прочтет:

— Ой, что пишут! Ой, что творится! Опять нэп устроили! Опять митинги всюду! Старые времена возвращаются.

Я ей говорю:

— А как же! Теперь наша история назад пошла, в обратном порядке. Сейчас вон нэп ввели, иностранный капитал позвали. Потом землю крестьянам вернут, а потом обратно октябрьскую революцию устроят.

— Не может быть! А потом?

— А что потом? Потом появятся все те, кто эти годы скрывался в глубоком подполье.

— Кто скрывался?

— Известно кто! Севрюга, осетрина, крабы.

Жена говорит:

— Что ты болтаешь? Ты же сам знаешь, что у нас белая рыба давно занесена в Красную книгу.

— Ясно, что в красную. У кого красная книжечка есть, тот ест белую рыбу. А у кого нет — тому минтай, ледяная и, извините за выражение, бильдюга!

Дочку мою, восьмиклассницу, теперь тоже не узнать. Голову подбрила, в зеленый цвет покрасила. В ушах подшипники, на затылке подкова. Я думал, ее лошадь ударила. Нет, оказывается, она теперь металлистка. Седьмого разряда. Я ее как первый раз в полутьме увидел, чуть заикой не стал.

Теперь она целый день по квартире ходит-вихляется в одном купальнике. А купальник-то — срамота. Две веревочки. Как шнурки от ботинок. Это она на конкурс готовится: «Городская красавица». Городская! Она и на дворовую не тянет. Я ей говорю:

— Ты что, вот так и будешь перед народом без порток ходить?

— Да, — говорит, — обязательно. Там за это первый приз — десять тысяч рублей.

Надо же! Я помню, лет пять назад после гулянки на улицу без штанов вышел, мне за это десять суток дали. А теперь за то же самое — десять тысяч дают.

Деньги, что ль, девать некуда? Не понимаю! Если они хотят за такую срамоту платить, зачем конкурсы устраивать? Зайди в любую баню — и плати! Жена говорит:

— Что ты к ней пристаешь? Она у нас еще хорошая. А ты слышал, какая сейчас среди молодежи наркомания?

— Да слышал, слышал… Вон у нас в соседнем дворе трех наркоманов поймали. Собирались по ночам и нюхали черную икру.

— При чем тут икра? То еда, а то отрава.

— Да сейчас не разберешь: что еда, а что отрава.

В овощах — гербициды, во фруктах — пестициды. Слово-то какое противное — пестициды. Хотя, какая еда, такое и слово! Она говорит:

— Что ты все подзуживаешь? Может быть, ты вообще против демократии?

— Почему против? Я — за! Только я не знаю, что теперь можно говорить, а чего нельзя. Вон у нас на заводе митинг был. Все с плакатами вышли: «Войне— нет!», «Империализму — нет!». А мой напарник тоже плакат вынес: «Чаю нет! Кофе нет!» Так его сразу за бока взяли.

Жена говорит:

— Не имеют права! Сейчас гласность. Это раньше был застой, а теперь гласность.

— Да какая разница! Для меня-то что изменилось? Мне что гласность, что застой — все равно живот пустой.

Теща кричит:

— Вот они, распустились! Где наши идеалы? Где моральная чистота?

— Бросьте, — говорю, — мамаша! Какая может быть чистота, когда даже мыла нет! Только все обещают: то мыло, то коммунизм.

Она говорит:

— Ты что же, Василий, считаешь, что мы до коммунизма не доживем?

— Нет, — говорю, — мы не доживем. Но вот детей жалко.

В общем, с этой гласностью нет у меня теперь никакой жизни. Раньше была семья как семья. А теперь у меня дома не жена, а сплошной прожектор перестройки!

Не в названии дело

Вы новость слыхали?.. Говорят решили еще один город переименовать. Поскольку молодежь комсомолом не интересуется, хотят Комсомольск-на-Амуре назвать Беспартийск в Сибири.

А что, я не удивлюсь. Сейчас каждый день переименовывают. Калинин — в Тверь, Жданов — в Мариуполь, Орджоникидзе — во Владикавказ. Но, правда, кроме названия там ничего не меняется. Как ничего не было, так и нет. А они что думали? Если Волгоград опять назвать Царицын, там сразу жизнь станет, как при царе?..

Прямо все свихнулись с этими переименованиями. Уже не знаешь, что как называть. Мальчика в школе спрашивают:

— Кто написал «Песню о Соколе»?

А он отвечает:

— Алексей Максимович Нижний Новгород.

Но мы же такие: если кампания началась — остановиться не можем.

Главное, все это в нашей истории уже было. И не один раз. После революции отменяли все, что с монархией связано. Давай, Гаврила, не стесняйся! Меняй названия, круши дворцы, взрывай памятники! Вроде до нас ничего не было. Жизнь по новой началась. Это у других народов летосчисление от Рождества Христова. А у нас наоборот: как «Аврора» из всех стволов шарахнула, так с Христом и покончили.

И пошли всем городам имена новых вождей давать: Сталинабад, Днепродзержинск, Молотов, Ворошиловград. Я вот иногда думаю: а в честь какого вождя назван город Херсон?.. Может, Хрущева? И вот еще любопытно: почему мы своего руководителя называем вождь? Что это за вождь? Мы что, все краснокожие? Индейцы? Почему у нас обязательно должен быть вождь? Давайте тогда и называть их, как индейских вождей: Владимир — Соколиный Глаз! Иосиф — Железная Рука! Никита — Кукурузный Початок! Леня — Мохнатая Бровь! И так далее…

Но, правда, новые названия у нас тоже недолго продержались. Как скончался товарищ Сталин, начали его отовсюду убирать. Давай, Гаврила, круши! Вроде этого вождя в нашей истории не было. Усы были, трубка была, а его самого не было. Чтоб следы замести, даже на могиле предлагали такую табличку установить: «Иосиф Джугашвили — участник первой бакинской демонстрации».

Потом антипартийную группу разоблачали, помните? Маленков, Молотов, Каганович — их имена тоже аннулировали. Мети их, Гаврила, поганой метлой из нашей истории! В те годы даже такой случай рассказывали: в Одессе от причала отходит пароход «Леонид Собинов». А на причале пенсионер стоит и мамаша с ребенком. Мальчик спрашивает:

— Мама, а кто такой Собинов?

А пенсионер:

— «Собинов»?.. Это же бывший «Каганович».

Теперь вот дожили: снова все переименовываем. Вообще-то хорошо, что мы своим городам и улицам исконные названия возвращаем. Только мы и здесь удержу не знаем. Опять отменяем историю, зачеркиваем все, что было. Живет в нас Гаврила со своей метлой. Конечно, вы можете сказать: а мы здесь при чем? Мы — люди маленькие. Не мы городам названия даем.

Верно! Городам — не мы. Ну а детям своим, родным детушкам, кто имена давал? Партия и правительство? Третий интернационал?.. Нет, мы! Мы их называли в честь наших вождей: Марксен — Маркс-Энгельс значит, Вилен — Владимир Ильич Ленин, Ким — Коммунистический интернационал молодежи, Сталина — в честь друга всех детей.

Хорошо хоть сегодня именами нынешних руководителей детей не называем: Рафик или Лукьян, или в честь нашего президента — Михсер.

Слава богу, у нас сейчас руководители скромные. Ничего своими именами не называют. Говорят, по просьбе Михал Сергеевича даже конфеты из продажи изъяли «Мишка косолапый» и «Мишка на Севере».

А раньше-то чем мы только своих детей не называли. Я иногда думаю: как же надо было не любить своего ребенка, чтобы давать такие жуткие имена: Индустрии, Агитация, Рабкрин… Пусть дети всю жизнь мучаются, зато мы свой энтузиазм покажем, верноподданность свою.

Представляю, как эти дети между собой общались:

— Индустриализация Сергеевна, передайте, пожалуйста, приказ Пятилетке Федотовне.

— А приказ уже завизирован?

— Да-да Колхоз Развалыч уже все подписал.

Смешно?.. Славу богу, хоть смешно, наконец. А откуда все это идет? От нашего чинопочитания. Мы ведь своих руководителей уважаем не за то, что они хорошо дело делают, а за то, что они высокий пост занимают. У нас прямо в душе что-то обрывается, когда мы большого начальника видим:

— Гляди-гляди, председатель палаты национальностей сидит.

— Смотри-смотри, первый зам. генерального идет!

Ну, идет! Чего мы так радуемся? Что он пешком идет, а не едет в бронированной «Чайке» в сопровождении охраны?

Вы зайдите в любое учреждение, в любую контору— там на стене обязательно чей-нибудь портрет висит или, в крайнем случае, скульптура в коридоре. Бюст. С ногами.

Да что портрет! Я вот недавно французские деньги видел. Там на каждой купюре писатель изображен, философ или ученый. А у нас на всех деньгах только Владимир Ильич виден! Интересно, по какой причине?.. Что он, так деньги любил? Или наоборот: гениально предвидел, что на эти деньги ничего не купишь?

Правда, надо сказать, что у нас в России всегда на деньгах царей изображали. На золотом рубле — Николай. Так и называли — Николашка. На сторублевке — Екатерина Первая. Катенька, Катериночка. Мы почему-то деньги всегда ласково называем. И теперь тоже: сто рублей — Володенька, пятьдесят — пол-Володеньки. А металлический рубль совсем ласково — картавенький.

Но это так, лирическое отступление. Я о другом хочу сказать: до чего же мы любим дружно исполнять команды. То — ломай церкви, гони попов! Ура-а!.. Теперь — строй церкви, зови попов! И зовем. Слава богу, зовем, наконец. Причем не только в церковь, а прямо в Верховный Совет. А знаете, для чего священники в Верховном Совете сидят? Чтобы отпускать грехи нашему правительству.

Вообще-то у нас правительство хоть и грешит, но любит исправлять свои ошибки. Вон Владимира Высоцкого при жизни и травили, и не печатали, и петь не давали. Зато когда умер, ровно через восемь лет вручили ему Государственную премию СССР. Туманный акт, сердечный поступок нашего доброго правительства. У нас всегда любят делать добро. Покойным. Так иной раз и представляю себе, как ходят государственные чиновники по кладбищу и радостно сообщают лежащим:

— Товарищ Иванов, вам прибавили пенсию.

— Товарищ Сидоров, вы реабилитированы.

— Товарищ Кузькина, поздравляем! Ваша облигация выиграла.

Скажете, фантастика? Так не бывает?.. У нас все бывает! Каких только приказов мы за свою жизнь не наслушались:

— Нельзя менять большую площадь на меньшую без разрешения исполкома!

— Не уплатившим квартплаты ЖЭК справок не выдает!

— Позволяется иметь на дачном участке пять яблоневых деревьев!

Почему — пять? Почему не три или не восемь? И вообще, почему какой-то дуб должен решать, сколько нам иметь яблонь? Откуда они вообще берутся на нашу голову? Ни ума, ни образования — одна страсть к руководству. Да они за свою жизнь всего две книжки прочли: сберегательную и партийную!

А мы ко всему привыкли, со всем соглашаемся. Да еще этому оправдание находим;

— Нельзя вводить частную собственность! Государству это невыгодно.

— Цены придется повышать. Это необходимо для государства.

А я вот хочу спросить: это кто такой — государство?.. Это же мы с вами. Мы все! И если нам плохо, значит, и государству плохо. А если кому-то и хорошо, так это не государству, а руководителям государства. Не надо путать разные вещи. Нас и так уже всех запутали.

Мы причины нашей ниткой жизни ищем не в бездарном руководстве, не в семидесятилетней гегемонии нашей славной партии. Нет, мы другие причины отыскиваем. В основном, слухами питаемся. Ну, питаться- то нечем, вот мы и питаемся слухами:

— Знаете, почему крупы нет? Все крысы съели. Говорят, крысы появились — два метра, хвост и уши как у пожилого зайца!

— Знаете, почему молока нет? Говорят, все коровы забастовку объявили. Требуют равных прав с доярками. Чтобы раз доили их, раз — доярок!

Сорок пять лет после войны прошло, а у нас снова вводят продуктовые карточки. Мы и против этого не спорим.

Побежденные немцы шлют своим победителям продуктовые посылки.

— Битте-дритте, закусите! Только больше не проситте!

И все равно находятся такие, которые готовы все оправдать:

— Верной дорогой идем! Не откажемся от социализма! Готовы выполнить любое задание любого советского правительства!

И, действительно, эти всегда готовы. Как пионеры. Это ведь только у нас могла родиться такая горькая шутка: на собрании объявляют:

— Завтра всем явиться в шесть утра! Будем вас вешать.

А из зала рука тянется:

— У меня вопрос: веревку с собой приносить или будут выдавать?

Трудно мы живем, очень трудно. Устали все от пустых прилавков, от бесконечной беготни, а главное, от фальшивых слов.

Вот я с детства слышу, что у нас в стране все равны. А так ли это на самом деле? Вот вы можете себе представить такое объявление: «Всех членов политбюро просим явиться на овощную базу для перебирания гнилой картошки!» Не могу представить! Врачей там представляю, ученых — тоже, а политбюро на овощной базе не могу вообразить. На торговой базе еще могу, а на овощной — нет.

Ведь их даже на пенсию отправляют не в связи с развалом страны, а в связи с состоянием здоровья. Вроде все у нас в стране замечательно, только вот здоровье у него подкачало. Бедный. Несчастный. Подайте, кто сколько может, на персональную дачу.

Вот и получается, что на словах у нас все равны, а на деле: мы равны, а они немножечко равнее.

Не знаю, кто там наверху придумал это циничное название: слуги народа. Будто мы хозяева, а они нам нее время прислуживают. В поте лица. Может, нам на время с ними местами поменяться? Пусть они поживут как народ, а уж мы, ладно, помучаемся. Будем их слугами на черных «Волгах».

Нет, недооценивают у нас народ. Он ведь все видит и все замечает. Недаром в истории нашей русские цари навеки остались с теми прозваниями, которые дал народ: Ярослав Мудрый, Иван Грозный, Петр Великий. Надо бы и нынешнему руководству задуматься. А то ведь войдут в историю с такими прозвищами: Николай Плаксивый, Егор Твердолобый, Михаил Говорливый.

Вот уже скоро шесть лет, как началась перестройка. Все недовольны: время идет, а ничего не меняется. А ничего и не изменится, пока мы сами не переменимся. Пока не почувствуем, что на земле своей мы хозяева, а не просители, пока не прекратим соседа своего считать за врага, если он получает на десять рублей больше, пока не начнем все просто жить, а не бороться за светлое, никому не понятное будущее.

А до той поры все так и будет. Можно снова переименовать все города, назвать как угодно любую улицу — хоть «Путь к коммунизму» — все равно эта улица приведет нас на площадь имени товарища Дефицита.

Только когда же поймем мы, что каждый человек достоин нормальной человеческой жизни, будь он крестьянин, медсестра или президент, если только он хороший крестьянин, хорошая медсестра и хороший президент. Может, тогда наконец у нас по-новому прозвучат привычные слова: «Человек — это звучит гордо!» — как писал великий пролетарский писатель Алексей Максимович из Нижнего Новгорода.

Письмо из 2000 года. Г. Горину

Гришенька, дорогой, здравствуй. Вот и 2000-й год на дворе. Вспомнил, что тебе стукнуло шестьдесят, и решил черкнуть письмецо, рассказать о нашем житье-бытье.

Событий у нас много. Как говорится, живем жутко интересно. Причем не столько интересно, сколько жутко.

Вчера провожали последнего еврея. Их теперь принимает Конго со столицей в Браззавиле. Народу в Шереметьеве было тыщи две. Много цветов, прощальных речей. Особенно тепло говорил Куняев, даже плакал. Его тоже можно понять. О чем теперь писать в «Нашем Современнике»? Прямо хоть закрывай журнал!

Восемьдесят третью годовщину Октябрьской революции отметили очень скромно. Даже не было военного парада. Только не подумай, что у нас теперь нет армии. Армия есть, просто бензина нет. Так что в этот день показывали прием в Кремле. Было очень мило. Много послов из разных стран: татарский посол, киргизский посол, временный поверенный из Тюмени и генеральный консул из Химки-Ховрино.

Кстати, помнишь Горбачева? Он тоже выступал. Говорил, что разработан 76-й вариант перехода к рыночной экономике. Решено переход к рынку сделать подземным, чтоб никто не видел, как это произойдет.

Впрочем, бог с ним, с Горбачевым. Тут у нас дела поинтереснее. В прошлом месяце наконец похоронили В. И. Ленина. Так что мавзолей теперь свободен. Союз театральных деятелей борется, чтобы это помещение отдали ему. Все-таки Ульянов в некотором роде прямой наследник. Но думаю, что шансов у него мало. Скорее всего, там будет еще один «Макдоналдс».

Как бы там ни было, все довольны, что его похоронили по-человечески. Пожалуй, переживает только Марк Захаров. Ну, это естественно. Как ему руководить Театром Ленинского комсомола, когда теперь ни Ленина, ни комсомола.

Ну, что у нас еще новенького?.. Выполнили, наконец, продовольственную программу. Дело в том, что в обещаниях партии, оказывается, была допущена опечатка. Мы считали, что будет по четыре килограмма мяса на человека, а они имели в виду, что будет по четыре килограмма мяса на человеке. Но теперь разобрались, и все довольны.

В магазинах по-прежнему тишина. Вот чего сейчас действительно много, так это партий. Вступай — не хочу! Анархисты, либералы, кадеты… Ну и, конечно, коммунисты. Они теперь каждый год меняют свою платформу. Но, как говорится, поздно менять платформу, когда поезд уже ушел.

Гришаня, тебя, конечно, больше всего интересует, что происходит в мире искусства. Ну, что тебе сказать… В литературе полное затишье. Никто ничего не пишет. Все равно нет бумаги. Во всех издательствах и журналах печатают одного Солженицына. Говорят, он поставил условие, что не вернется, пока его не начнут печатать и на деньгах тоже.

В театрах тоже мало интересного. Да, знаешь, МХАТ еще раз разделился. Теперь их у нас четыре. Правда, Ефремов добился, чтобы эмблему МХАТа оставили ему. У него теперь на занавесе скелетик чайки.

Из последних театральных премьер — Виктюк поставил шатровское «Дальше, дальше, дальше» в театре Вахтангова. Трактовка довольно необычная. Оказывается, Сталин был гомосексуалистом и все время жил с Поскребышевым. Спектакль у него так и называется: «Глубже, глубже, глубже».

В кино практически не хожу. Сейчас все фильмы о проституции и половых извращениях — словом, сплошной секс. А если учесть, чем нас кормят, то тема секса волнует нас все меньше и меньше.

Как видишь, перестройка у нас еще продолжается. И конца ей не видно. Но мы не унываем. Ты же знаешь, я по натуре оптимист и твердо верю, что, как бы ни было плохо, обязательно будет еще хуже.

Пиши мне, Гриша! Как можно чаще! Мне твои письма просто необходимы. Ведь сигареты пропали, а махорку заворачивать не во что. Обнимаю и жду. Твой искренний друг

Аркадий.

Моя предвыборная программа

Внимательно ознакомившись с составом Верховного Совета, я с удивлением обнаружил, что среди них нет ни одного писателя-юмориста. Есть артисты, есть хоккеисты, есть даже филателисты, но юмористов нет. Согласитесь, это несправедливо. Ведь в предвыборных кампаниях наших кандидатов было очень много смешного.

Конечно, я понимаю, что выборы уже прошли и сейчас поздно выдвигать свою кандидатуру. Но никто не может мне запретить выдвинуть свою предвыборную программу. Лучше поздно, чем никогда!

1. В предельно сжатые сроки возродить в стране моральный климат, нравственность, веротерпимость, культуру дискуссий и уважение к чужому мнению. С этой целью в ночь на 1 января по всей территории страны перевести стрелки часов на 80 лет назад.

2. Всемерно расширять и углублять демократизацию нашего общества. Постараться обеспечить всем гражданам не только свободу слова и свободу собраний, но также свободу после слова и после собраний.

3. Невзирая на трудности, продолжать проводимое в стране оздоровление политической, экономической и культурной жизни. Довести до логического конца наши реформы: правовую, хозяйственную, театральную, реформу высшей и средней школы. Одним словом, провести все реформы, кроме денежной.

4. Активно бороться с политическим авантюризмом и краснобайством. Отменить на сегодняшний день как утопические ранее выдвинутые лозунги и призывы: «Догнать и перегнать Америку», «Выпускать продукцию на уровне мировых стандартов», а также «Жить стало лучше, жить стало веселей». Лозунг «Еще нынешнее поколение будет жить при коммунизме!» приблизить к реальности, сократив его вдвое: «Еще нынешнее поколение будет жить!».

5. Ввести строгую персональную ответственность за порученное дело. При любой неудаче в народном хозяйстве находить конкретного виновника и подвергать (то строгому взысканию с публикацией об этом в печати. В случае если виновника найти не удается, то за все неудачи, как нынешние, так и будущие, считать ответственным лично тов. Брежнева и его годы застоя.

6. Отменить для руководящих работников все виды закрытых распределителей, спецмагазинов и спецполиклиник. Все эти привилегии отдать наиболее бедной части нашего населения — пенсионерам. Таким образом, мы сразу решим две задачи: повысим уровень жизни пенсионеров, а для руководящих работников создадим стимул поскорее уйти на пенсию.

7. В области здравоохранения все силы бросить на основную болезнь нашего населения — социалистический склероз — заболевание, при котором человек не помнит: идет он в магазин или уже из магазина.

8. В области сельского хозяйства без промедления нею землю отдать крестьянам. Если не захотят брать добровольно, отдать насильно. Максимально расширить арендный подряд. В черноземной области давать арендаторам на откорм до 150 бычков, в нечерноземной — давать арендаторам на откорм до 150 колхозников.

9. Расширить права совместных предприятий, дав им большую самостоятельность и возможность различных вариантов внутри самих предприятий. Например: иностранное оборудование, иностранный управляющий, наше сырье и рабочая сила. Другой возможный вариант: иностранное оборудование, иностранное сырье, наш управляющий и рабочая сила. Или наиболее оптимальный вариант: иностранное сырье и оборудование, иностранный управляющий, иностранная рабочая сила, наша — Госприемка.

10. В связи с обострением национального вопроса отменить в паспортах графу «Национальность». Вместо этого ввести графу: «Какая национальность была раньше?»

11. В случае несогласия с администрацией, плохой организацией производства, несправедливой оплаты труда — разрешить трудящимся право на забастовку. Однако, чтобы не нарушать хозяйственных планов, сами забастовки проводить только в выходные дни, обеденный перерыв и свой оплаченный отпуск.

12. В области законодательства не издавать каждый день новых законов и постановлений, особенно взаимоисключающих. Отменить как не имеющий смысла закон о нетрудовых доходах. Ибо деньги, заработанные нечестным трудом, попадают под действие уже существующих законов, а деньги, заработанные честно, при всем желании нельзя назвать доходом.

13. Не допускать строительства экологически вредных предприятий без учета общественного мнения. В случае строительства в какой-либо местности химкомбинатов, цементных заводов, атомных электростанций и т. д., проводить предварительный опрос населения данного района. А в случае его несогласия — переводить в глухую, безлюдную местность само предприятие, а не население данного района, как это делалось раньше.

14. В соответствии с Женевской конвенцией не препятствовать эмиграции из страны. Но проводить ее не по национальному, а по социальному признаку. Прежде всего разрешить эмиграцию функционерам областного и районного масштабов. Поскольку в случае выезда нашего бюрократического аппарата в промышленно развитые страны появляется надежда на возвращение оттуда ранее уехавших врачей, ученых, писателей и музыкантов.