Антропоцид

#006 // Друзья и враги // Константин

Никогда не забуду этот стерильный свет больничных ламп. Белый свет, белые стены, белое постельное бельё — тут всё было белым и ослепительно ярким, будто в глаза залили антисептик. Палата даже ничем не пахла. Казалось, что отсюда удалили всё: запахи, цвета. В этой палате даже эмоции притуплялись.

Белая столовая Афродиты-1 напоминает мне её. Потому я и не могу долго там находиться. Начинаются панические атаки.

Соня, вся тощая, лысая и обессиленная, лежала в кровати. В её усталых глазах читалась мольба о смерти. Ей хотелось, чтобы всё это уже поскорее закончилось, я точно это понимал. Вот только я, в отличие от неё, не был готов к смирению и молился, чтобы она прожила хотя бы ещё один день. Пусть я и агностик, но когда видел её такой, становился самым верующим человеком в Солнечной системе.

А ведь я до сих пор помню Соню молодой и полной сил. Красивой, фигуристой, с пышными волосами и огоньком в глазах. Именно такой она мне снится. Именно такой её воссоздал Вадим.

А наблюдать её в том состоянии, в котором она прожила свои последние дни, было невыносимо больно.

Я, конечно, был готов к тому, что однажды она увянет на моих глазах. Но в том увядании, на которое я рассчитывал, было бы какое-то своё изящество. Время забирает у нас молодость, заставляет со временем слабеть. Но даёт и кое-что взамен: у каждого возраста есть своё очарование. Она стала бы мудрой бабушкой, которая учит внуков уму-разуму.

И этот путь мы прошли бы вместе.

Но вместо этого я стоял и смотрел, как моя молодая жена стремительно сгорает, будто спичка. Она стала яркой, но недолгой вспышкой.

— Сонь, всё будет хорошо, — сказал я, держа её за руку.

Врач уже дал неутешительный прогноз, и я, честно, не знаю, к чему была эта ложь. Она ведь тоже понимала, чем и как скоро всё закончится.

— Вадик… — прошептала Соня.

— Да, мам, — ответил Вадим, потупившись в пол.

Он вообще старался на неё не смотреть.

— Вадик, подойди.

Даже голос Сони звучал таким… умирающим. Из него ушли все краски, все интонации, кроме одной.

Вадим не двинулся с места. Даже взгляд не поднял. Угрюмо уткнулся в пол и так и стоял, молча.

— Мам… — Вадим сглотнул. — Прости. Я…

И вдруг он просто выбежал из палаты. Я растеряно посмотрел на Соню и крепче сжал её руку.

— Прости его. Он слишком мал, чтобы…

— Всё хорошо, Костик, — Соня улыбнулась, и это была вымученная улыбка. — Вадик — хороший мальчик. Я понимаю, что это нелегко вынести.

Меня взяла такая злость на сына! Это Соня страдала и умирала, а он строил из себя главную жертву. Она нуждалась в его поддержке. Да и какой там «слишком мал»? Здоровый лоб!

Это всё её опека. Вырастила слабака, распускающего сопли вместо того, чтобы собраться и поддержать мать.

«Ну ничего, — решил я. — Сейчас я приведу его в чувство».

У меня даже кулаки сжались.

— Подожди минуту. Я верну его.

— Костя, не надо.

— Нет, подожди.

Я вышел из палаты. Вадим сидел в холле на стульчике вместе с больными и смотрел какое-то музыкальное шоу по старому 2D-телевизору, который висел под самым потолком.

И тут я почувствовал бессилие. Раньше я всыпал бы сыну по самое не хочу. Но злость отступила. Ей на смену пришло тихое отчаяние. И я разжал кулаки.

— Вадя, — обратился я, но он не реагировал. — Вадь.

— Что, пап? — всё-таки ответил он мне.

Он смотрел шоу, но его взгляд был пустым. Будто он смотрел сквозь телевизор, потолок и атмосферу Земли. Куда-то туда, в космос.

— Твоя мама умирает. Ты поступаешь неправильно.

Некоторое время Вадим не отвечал. Потом он наконец сказал:

— Я не хочу на это смотреть, пап.

— Вадим, ты ей нужен.

— А она нужна мне. Но она уходит.

Вот и что я мог сделать? Я даже отвечать ничего не стал. Просто махнул рукой и вернулся к жене. Сейчас-то я осознаю, что поступал неправильно. Надо было поговорить с сыном, попытаться понять его чувства. В конце концов, он испытывал примерно то же самое, что и я.

Но что сделано, то сделано.

Соня умерла, а Вадим так больше ни разу и не заходил в её палату. Он даже на её похороны не поехал! Я пытался утащить его силой, но всё переросло в скандал. Я пытался говорить с ним о Соне, но он либо отмалчивался, либо кричал на меня.

Он был уже достаточно взрослым, но вёл себя как ребёнок. И именно за это всё я не могу его простить до сих пор.

Видимо, убегать от реальности — это наша общая семейная черта. Только вот у Вадима она проявилась в слишком неподходящий момент.

Я смотрю в пустые глаза Сони.

— Ни на похороны, ни на прощание, — говорю я. — Он как будто забыл о тебе. Когда я позвал его навестить тебя на годовщину, разразился такой скандал, что он даже сбежал из дома. Я пытался, Сонь. Я, честно, пытался.

— Пытаться не всегда достаточно, — отвечает ненастоящая Соня.

Она так и не отрывается от телевизора. Голографический телек… Помню всеобщее восхищение домашних, когда я купил его. Да, технология не новая, конечно, но они и на тот момент были слишком дорогими. Мы долго довольствовались старым 3D-телевизором, пока я не решил побаловать свою семью. Да и себя, чего уж там.

Картинку на тридешнике и голографнике, конечно, сравнивать нельзя. Первый использовал допотопную технологию из кинотеатров, только там ещё очки специальные надевали, а тут они не нужны. Но и такое существовало уже пару веков назад. А вот голографический телевизор делает сразу всё. Нажал кнопку — плоская картинка. Нажал кнопку — трёхмерная картинка. Нажал кнопку — и происходящее на экране вываливается наружу, события начинают разворачиваться как бы перед экраном. Фильм или шоу сразу адаптированы под голограмму? Отлично, тогда ощущение присутствия гарантировано. Нет? Ну и ничего страшного, встроенная в телевизор нейросеть дорисует всё необходимое. И справлялась она неплохо, кстати.

Вот и сейчас идёт какой-то древний фильм, снятый до распространения этой технологии. Новые, невидимые в 2D-режиме детали изображения кажутся не очень детализирвоанными, местами неуместными, но это только если внимательно приглядеться.

А на обед у нас сегодня пельмени с базиликом. Я запихиваю их в рот насильно — сам не знаю, зачем. Настроение такое, что даже вкуса не чувствую.

— Да, пожалуй, — отвечаю я. — Пытаться не всегда достаточно… Сонь, я и сейчас делаю всё, чтобы устранить эту пропасть между нами, а мне тут на Вадима наговаривают, что он террорист какой-то. Или сектант… Там всё как-то сложно. И я запутался. Не в сложности формулировок, а в том, что я думаю насчёт Вадима. Как мне это исправить? Как понять, где истина?

— Ты слишком упрямый.

Да, что правда, то правда. Обычно это помогало мне по жизни, но сейчас всё только портит.

— И как же мне переступить через себя? Как избавиться от груза прошлого?

— Настоящее важнее прошлого.

Думаю, настоящая Соня как-то так и сказала бы. Но я бы дополнил. Будущее — вот, что так же важно. Вадим — моё будущее. И я не хочу терять с ним связь. Он должен помнить меня, когда меня не станет. И помнить не конченым говнюком.

— Я встретил другую, — эти слова даются особенно тяжело.

Я сглатываю ком, вставший в горле, и заканчиваю фразу, которую так долго боялся произнести:

— И наконец готов двигаться дальше.

— Двигаться всегда нужно только вперёд, — подтверждает Соня.

— Спасибо, — говорю я после недолгой паузы.

Это прозвучало как благословение. Хоть я и понимаю, что бот просто отреагировал на слова, которые счёл ключевыми.

— Вот только ситуация с Вадимом, она… будто тянет меня в прошлое. И на неё нельзя просто так закрыть глаза. Надо что-то решать. Вот и что мне делать? А, Сонь?

Казалось бы, времена суеверий в прошлом. Секты должны были исчезнуть как явление уже давно. Но с техническим прогрессом появились новые, основанные уже не на эзотерических и божественных идеях, а на более современных: они теперь железки боготворят. Видимо, это что-то неискоренимое из человеческого сознания. Сколько их было за человеческую историю, самых разных, от безобидных до экстремистских? И не счесть. Муниты, Семья Мэнсона, саентологи, фомичи (также известные как лопатоборцы), лимаселуки… Теперь вот Ртуть.

В Семью Вадим, я уверен, никогда не вступил бы, живи он в те времена. Для него это было бы слишком. А вот насчёт Ртути… не знаю даже.

— Жаль, я не ты. Ты бы поняла правду с одного взгляда, — говорю я. — Ты всегда была очень проницательна, особенно в отношении Вадима.

— Порой и взгляда достаточно.

Соня смотрит мне в глаза. И это так неожиданно, что у меня спирает дыхание. Не знаю, зачем, но Вадим сделал так, что её зрачки всё время направлены куда-то в сторону. Теперь я понимаю, почему она всё время такая отрешённая. Будто находится не совсем здесь.

Потому что ощущать её присутствие немного жутко. И Вадим позаботился о том, чтобы это происходило как можно реже.

Она вновь отворачивается, и у меня отлегает.

Я встаю со стула и вновь осматриваю свою квартиру. Мой дом — моя крепость, так ведь говорят? Ну да, пожалуй. Он действительно был моей крепостью. Спасал в самые тяжёлые моменты. Что бы ни происходило за дверью, здесь меня ждала моя семья, ждало моё барахло. Эта квартира как ещё один ребёнок. Я сам создал её и сделал своим комфортным убежищем.

Жаль только, крепости не защищены от бомб.

Ну ничего. Я ещё построю новую. И она будет лучше прежней. А эту страницу пора перелистнуть окончательно.

Я подхожу к Соне. Она вновь поднимает на меня глаза, но уже как-то непринуждённо. Не знаю, что изменилось, но теперь этот взгляд воспринимается как прощальный. И это очень кстати.

— На самом деле, я пришёл проститься, — я нагибаюсь и целую её в лоб. — Спасибо тебе.

Это наш последний разговор. Я решил это чётко и окончательно.

Прямо в этой позе, не дожидаясь ответа, я выхожу в реальность.

Реальность, которую я наконец готов принять.

Вадим сидит за компьютером. Из системного блока торчит флэш-ключ, в соседний разъём по проводу подключен телефон. Сын очень сосредоточено водит мышкой.

Интересно, что он там делает?

— Вадим?

— О, привет, пап, — отвечает Вадим, не отрываясь от компьютера.

— Чем занимаешься?

— Да так, балуюсь.

Сложновато проявлять интерес к жизни своего ребёнка, когда он от тебя отмахивается. Но и давить на него нельзя.

Я встаю и прохожусь по комнате. Надо обсудить с Вадимом всю эту ситуацию. Он же не дурак, в конце концов, и определённо чувствует, что я от него отдалился. Подобрать бы только слова.

— Вадим, я плохой отец.

Вадим всё так же увлечён своими делами. Хочется подойти и заглянуть, чем же таким он там занимается, ещё и с ключом, но это было бы слишком. Я же помириться хочу, а не обострить конфликт.

— Не, не, пап, всё хорошо, — отвечает он безучастно, как будто ему совсем не до этого разговора.

— Нам всем было больно. И у каждого эта боль проявляется по-разному.

Я жду от Вадима какой-то реакции, но он всё так же, не отрываясь от компьютера, отвечает:

— Ага.

Да он вообще меня слушает? Я столько времени делал себе мозги, готовился к этому разговору, а получаю вот это!

Мне хочется одёрнуть его, но вместо этого я спокойно продолжаю:

— Ты вот, например, закрылся, и это абсолютно нормально. Но меня это задело. Потому что… Потому что мне так же больно, как и тебе.

Вадим наконец переводит взгляд на меня.

— Пап. Я тебя понимаю. Согласен, я повёл себя неправильно, проявил слабость. И мне очень жаль, что нельзя вернуться назад и всё исправить. Всё, что мне остаётся — вести себя иначе в будущем. Да, я был не прав, и прошу прощения за это. Но и ты меня пойми.

Я не плакал, когда умерла Соня. Не плакал, когда погиб наш мир. Я вообще не помню, когда плакал в последний раз. Отец лупил меня за слёзы и говорил, что мужчина ни при каких обстоятельствах не должен плакать. Но сейчас на глаза наворачиваются слёзы, и я их еле сдерживаю.

Я слишком перегрузил свою нервную систему. Причём на ровном месте. А сейчас всё это высвобождается.

Потому что я теперь свободен от того, что меня всё это время пожирало.

— Я тебя понимаю, сын. И прощаю. А ты меня прости.

Каким же надо быть ослом, чтобы в упор не видеть, что сыну плохо? Я требовал от него удовлетворения своих чувств, не взирая на его собственные. Неужели я и правда настолько плохой человек?

Я протягиваю Вадиму руку, и он крепко её пожимает. Всё-таки мы примирились, и теперь всё будет иначе.

В его жизни что-то происходит, появляются какие-то непонятные люди и рассказывают страшные вещи. Если предположить, что он всё-таки не сектант, то картинка складывается странная и подозорительная. Я должен разобраться во всей этой ситуации и помочь ему. И в этот раз я всё сделаю по-человечески. Стану другом своему сыну, а не врагом.

Отец воспитывал меня преимущественно с помощью грубой силы. Он так глубоко и агрессивно лез в мою жизнь, что я в какой-то момент даже возненавидел его. Он был против наших с Соней отношений, и так яро отстаивал свою позицию, что даже на свадьбу не пришёл. Честно говоря, когда мы расписывались, я всё представлял, как папа врывается в зал и подобно персонажу какого-нибудь фильма кричит: «Я протестую!»

Но он не пришёл. И я был этому рад.

Он только и умел, что ударить или командно рявкнуть. И как бы я ни ненавидел его за это, а с Вадимом сам стал вести себя точно так же. Нет, я не то, чтобы очень часто давал ему ремня, да и то, это было лет десяти. Кулаки тоже в ход не шли, я же не зверь. А вот прописать пощёчину мог.

Сейчас я окончательно понял, что стал злодеем для собственного сына.

— Так что там с Амальгамой? — спрашиваю я. — Ты что-то рассказывал. Давай вместе разберёмся.

— А, да не, пап, всё в порядке, — тараторит Вадим и отключает телефон с ключом от компьютера. — Не забивай голову. Тебе не стоит волноваться, это была ложная тревога. Извини, мне надо побыть одному.

Вадим как-то спешно выходит из каюты, а я остаюсь стоять в полной растерянности.

Это странно, очень странно. Как-то нервно он отреагировал, да и вообще, говорил так, будто что-то скрывает.

Не нравится мне это.

Я сажусь за компьютер. На мониторе рабочий стол, ни одного открытого окна.

Нет, он точно что-то скрывает.

Меня начинает пробирать дрожь.

«Да так, балуюсь», — сказал он.

Как можно баловаться с ключом и телефоном? Что он хотел сделать со своим ключом? Внести в него изменения? Чтобы что? Открывать двери, которые им открыть нельзя?

Например, дверь технического отсека. Там, где находится Афродита.

Да нет, тоже не клеится. Он системный администратор, ему попасть в технический отсек должно быть несложно. И к Афродите пробраться — тоже.

Вадим, что ты задумал? Какую дверь ты собираешься открыть этим ключом? И как его вообще можно модифицировать?

Слишком много вопросов. И ни одного логичного ответа.

Я заглядываю в тумбочку Вадима. Там практически пусто: расчёска да книжка. Да и что я надеюсь увидеть? Оружие? Членский билет секты?

Мнительность возвращается. Можно сколько угодно толкать напыщенные речи, давать себе и окружающим обещания измениться, но нельзя обмануть собственную сущность. К тому же, я попытался поговорить.

Вадим не захотел.

Если я узнаю, что он замешан в чём-то таком, я всю дурь из этого маленького говнюка голыми руками выбью.

Я плюхаюсь на стул и бросаю взгляд в иллюминатор. Мне хочется его разбить. Конечно, это было бы неразумно. Да и не получится, на этом стекле хоть вдесятером прыгать можно.

Но чёрт, как же хочется разбить хоть что-нибудь!

Так. Спокойно. Делаем глубокий вдох, как учил психотерапевт, потом медленный выдох. Не надо опережать события. Для начала надо провести расследование.

И я знаю, кто может в нём помочь. Мне нужна Ртуть.

Один из членов которой, насколько мне известно, сейчас находится на нашем корабле.