Арабы Аравии. Очерки по истории, этнографии и культуре

ЧАСТЬ II «ОСТРОВ АРАБОВ» Запечатленное время

Дневник памяти. Язык и время. Мудрость древних.

Жилище аравийца.

Национальная одежда арабов Аравии.

Болезни, лекарства и врачеватели прошлого.

Калейдоскоп фактов.

Аравия — это земля, где поступают зачастую не так, как в Европе, рассказывали известные путешественники-портретисты «Острова арабов». Входя в жилище, европеец снимает головной убор, аравиец — обувь.

В Европе читают справа налево, в Аравии — слева направо. В Европе едят за столом, с ножом и вилкой в руках, в Аравии — на полу, с помощью пальцев правой руки, главного и единственного «столового прибора» аравийцев. В Европе говорят: «Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня»; в Аравии, напротив, заявляют, что «не стоит делать сегодня то, что можно сделать завтра». В Европе, подзывая кого-либо, пальцы руки поднимают вверх; в Аравии, наоборот, — опускают вниз. Домашний скот в Европе кормят травой и сеном, в Аравии — сушеной рыбой и финиками; и все потому, что и того, и другого там больше, чем травы.

Названия морей и заливов, омывающих Аравию, в большинстве своем, едва ли отвечают тем отличительным признакам, в соответствии с которыми они их получили. Возьмем, к примеру, Красное море. На самом деле оно — голубое, отмечал такой авторитетный исследователь Аравии как американский миссионер С. Цвемер. В Персидском заливе редко встретишь корабли персов; там их в разы меньше, чем судов англичан, не говоря уже об арабах (1).

Отличалась Аравия от Европы еще и тем, что в былые времена большинство княжеств на полуострове не имело собственных денежных знаков. Случалось, и довольно часто, по словам путешественников, что в одном и том же эмирате в одной его провинции были в ходу испанские монеты, а в другой — австрийские или английские.

Интересные наблюдения об арабах Аравии прошлого содержатся в заметках дипломатов Российской империи. Встречаясь на рынках, сообщали они, представители племен приветствуют друг друга словами: «Мир тебе!». При этом, не переставая, враждуют друг с другом. Чужеземцу, путешествующему по землям «Острова арабов», безопаснее столкнуться в пути с шакалом и даже с аравийским леопардом, нежели с «сыном пустыни», поскольку иностранец для кочевника — «дичь»; и грабит он его нещадно, до нитки. В то же время странник, кем бы он ни был, забредший на стоянку бедуинов, — их гость; и «все лучшее — гостю». Таков один из нерушимых законов пустыни.

Если в Европе с соседями знакомятся после того, как обустроятся на новом месте, то в Аравии — наоборот: сначала знакомятся с людьми, которые могут стать соседями, и лишь потом, и только в том случае, если сходятся с ними, — селятся рядом. «Сначала найди соседа, затем строй дом», — гласит народная мудрость арабов Аравии. «Вначале разыщи спутника, потом отправляйся в путь», — вторит ей поговорка-присказка бедуинов-кочевников.

Европеец считает, что ноги следует держать в тепле, а голову — в прохладе. Бедуин убежден, что делать все нужно с точностью до наоборот: голову надо «хранить» в тепле, а вот ноги — в прохладе. И, действительно, ноги у бедуина, как бы ни было жарко или холодно в пустыне, всегда босые, а голова прикрыта.

Если европеец, здороваясь, приподнимает свой головной убор, то араб Аравии похлопывает по нему рукой (сегодня, правда, уже не везде, как прежде, а только в самых глухих уголках полуострова).

Если европеец ведет себя со своими родителями свободно, даже, можно сказать, бесцеремонно, то аравиец — подчеркнуто уважительно, писал в своих путевых заметках французский путешественник Луи дю Куре. В присутствии отца и старшего брата он никогда первым не сядет, не заговорит и не притронется к пище (эта норма аравийского этикета в силе и поныне) (2).

Если европеец, притом испокон веку, держал двери дома постоянно закрытыми, замкнутыми на ключ, то жилища арабов Аравии до середины 1980-х годов замков на дверях вообще не имели. Если европеец во время еды пил воду, когда хотел, то араб Аравии, где вода в прошлом ценилась на вес золота, только после приема пищи. Если европеец в былые времена путешествовал, как правило, ради развлечения, а заодно и «познавал мир», то араб Аравии отправлялся в «чужие края» лишь по надобности — с торговым или паломническим караваном, морским или верблюжьим. Но уж если оказывался за пределами своих земель, то времени зря не терял: старался увидеть и услышать как можно больше.

Если европеец точно знал, сколько ему лет, то араб Аравии — лишь приблизительно. Если аравиец женился как можно раньше, то европеец связывал себя узами Гименея значительно позже.

В отличие от европейца, постоянно чем-то обеспокоенного и вечно взволнованного, араб Аравии, как правило, всегда спокоен; по натуре он — фаталист. «Того, что предначертано судьбой, — утверждает аравиец, — не избежать. Жизнь человека — в руках Аллаха!».

В Европе, встретившись на улице, первое, что делают знакомые, поздоровавшись, так это интересуются друг у друга тем, как обстоят у них дела, на работе и дома, как чувствуют себя члены их семей, жены и дети. Так вот, в Аравии задавать вопросы знакомым насчет здоровья жен не принято. Там это считается бестактным, и подпадает под категорию харам, то есть дел и поступков недозволительных.

Представляется, что даже из того немногого, что сказано выше, хорошо видно, что жить и работать в Аравии европейцу непросто. Чтобы преуспеть в делах и быть принятым аравийцами, стать среди них своим, нужно очень постараться. Сделать это можно, но только познав культуру арабов Аравии. По-другому, с кондачка, как говорится, открыть для себя Аравию едва ли удастся.

Коренной житель Аравии чтит обычаи и традиции предков, и в отношениях с соплеменниками, и в общении с чужеземцем. Руководствуется ими в повседневной жизни и сегодня. Нисколько не изменилась с течением времени и его национальная одежда. Все это, однако, ни в коем случае, не должно вводить европейца в заблуждение насчет того, что перед ним — все тот же «аравиец прошлого», редко умевший читать и писать даже в середине 1970-х годов.

Дневник памяти. В Европе арабов долгое время называли сарацинами. Древние греки, кто ввел это слово в обращение, подразумевали под сарацинами арабские племена, обитавшие на территории от Мекки до Евфрата.

Клавдий Птолемей (85-165) в сочинении «Руководство по географии» делил Аравию на три части: «Аравию Пустынную» (Arabia Deserta), «Аравию Каменистую» (Arabia Petra) и «Аравию Счастливую» (Arabia Felix). В описании Страбона (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.) Аравия состоит из пяти провинций: Йемена, Тихамы, Хиджаза, Нед- жда и Йамамы (3). В трудах других известных историков и географов Древнего мира в качестве еще одной значимой территориальной единицы Аравии прошлого указывается Бахрейн.

Хадрамаут, местность в Южной Аравии, известная в Древнем мире как «страна благовоний», получила свое название от имени одного из владык этих земель — ’Амра ибн Кахтана по прозвищу Хадрамаут (Смерть пришла). Согласно преданиям, был он правителем доблестным и мудрым. Прославился подвигами на поле брани, равно как щедростью и добросердечностью по отношению к соплеменникам.

Смысл названия Йемен — страна, что лежит по правую руку человека, смотрящего на Восток из Мекки. Хиджаз в переводе с арабского языка значит преграда или барьер; Наджд (Неджд) — возвышенность. Бахрейн — земля двух морей (моря пресных вод, расположенного под островом, и моря соленых вод, что вокруг него). Древние персы, а за ними и турки, так же, к слову, как и русичи, именовали Аравийский полуостров Арабистаном.

Население своих земель сами арабы Аравии подразделяли оседлое и кочевое. Первых величали «жителями стен» и «людьми глины» (агль ал-мадар), одного из главных строительных материалов прошлого. Вторых — «жителями пустыни» (агль ал-бадави), «людьми шерсти» (агль ал-вабар), или же «людьми вымени», то есть скотоводами-кочевниками.

Много бед народам Древней Аравии доставил персидский шах Шапур II (правил 309–379). Дабы усмирить «арабские племена и заставить их платить дань», он предпринял военную экспедицию. Морем добрался до Бахрейна и разграбил его. «Предал мечу», как тогда говорили, все мужское население острова-королевства, не пощадил никого.

После Бахрейна «армада Шапура», состоявшая, к слову, из 30 транспортных судов и трех быстроходных кораблей, проследовала в Эль-Хасу (северо-восточная часть Арабского побережья Персидского залива). Там Шапур устроил кровавую резню, рассказы о которой сохранились в памяти племен Аравии до наших дней. Захваченных в плен арабов персы либо тут же казнили, либо превращали во вьючных животных. Самых рослых и крепких из мужчин, собрав в одном месте, «сковали оковами Шапура» — веревкой, продетой сквозь отверстия, проткнутые копьями в плечах пленных. Затем, нагрузив на них военное снаряжение, воду и продовольствие, погнали вслед за армией Шапура, двинувшейся на Хиджаз (4).

По пути следования из Эль-Хасы в Йасриб (Медину) персы «сотворили зло», которое в племенах Аравии запомнили также надолго, как и «оковы Шапура», — засыпали песком колодцы с водой. Захватив и разграбив Йасриб, «дикий хищник из Персии», как прозвали Шапура арабы Аравии, устремился в Аш-Ша’м (Сирию). Наводя страх и ужас, «сея горе и беды», «смертельным смерчем» пронесся по землям финикийцев на побережье Средиземного моря, сжигая все попадавшие ему на глаза корабли. На обратном пути, в одном из красивейших мест в Месопотамии, на берегу реки Тигр, где остановился на отдых, заложил город-крепость, форпост персов в «опрокинутых» им землях арабов.

Племена Аравийского полуострова, отмечается в справочноинформационном документе «Аравия», подготовленном Историческим департаментом внешнеполитического ведомства Великобритании для английской делегации на Парижской мирной конференции (январь 1919–1920), не приемлют никакой формы ограничения свободы. Они гостеприимны, обладают обостренным чувством собственного достоинства, и в то же время — подозрительны и мстительны. Одни из них, жители Хиджаза, к примеру, миролюбивы. Другие, такие как племена горных районов Йемена, напротив, — воинственны. Йеменские горцы любят сражаться. Воюют отчаянно; и представляют собой «крепких бойцов» (5).

Арабам Аравии присущи такие качества, как проницательность и сообразительность, писал известный русский востоковед П. Цветков, находчивость и воображение, красноречие и «умение облекать мысли в поэтическую форму… Ум араба легок и подвижен…» (6).

Бедуины, подчеркивал П. Цветков, в отличие от «людей стен», горожан, «не знали смешанных браков» (древней традиции этой кочевники следуют и в наше время). Поэтому, думается, можно смело утверждать, резюмировал он, что бедуины Аравии «сохранили первородную чистоту арабской расы». Уберегли они и нисколько не тронутые временем многие из обычаев их далеких предков. Особая гордость бедуина — генеалогия его рода и племени, а также родословная «преданного друга» — лошади (7).

Бедуин, повествует в своих увлекательных «Рассказах о земле Аравийской» (1898) россиянин П. Деполович, «хорошо сложен, силен, ловок и проворен». Он — «самый свободный человек в мире». Жители городов, «народ глины», «внушают бедуину сожаление, почти презрение». Честь племени для бедуина — его честь. «Где раскинет бедуин шатер, там и дом его». «Отчизна бедуина — пустыня», — вторит П. Деполовичу в сочинении «Культурная жизнь арабов» (1869) В. К. Надлер. «Постель бедуина — земля; небо — его кровля; лошадь — его крепость». Он с презрением взирает на «людей стен», горожан (7*).

Бедуин, как его характеризует в своей работе «История иудейства в Аравии» священник Андрей Светлаков, «дорожит независимостью и свободой», смотрит на оседлые места «как на темницу». Гордится древностью своего рода и племени, ратными делами предков, и свято чтит унаследованные от них обычаи.

Чужеземец, вспоминали путешественники, хоть однажды побывавший в шатре кочевника в качестве гостя, с которым «настоящий араб», как отзывались о себе бедуины Аравии, «переломил хлеб», становился лицом, которому он доверял. Чужеземец, выпивший с бедуином кофе в его шатре и выкуривший с ним кальян, мог смело потом обращаться к нему за помощью — и получал ее.

Бедуины — «люди старомодные», приверженные обычаям и традициям предков, утверждал С. Цвемер, не изменившимся, похоже, со времен Исма’ила, сына ветхозаветного Авраама (8). Одна из таких традиций — проведение еженедельных ярмарок. В прошлом на них обменивались не только товарами, но и «познаниями мира», как выражались арабы. Торговцы, возвращавшиеся из «чужих земель», делились с соседями и членами своего сообщества за чашечкой кофе по вечерам впечатлениями и наблюдениями о странах, где им довелось побывать, и о людях, живущих там, их обычаях и нравах.

Издревле повелось так, что в каждой деревне в Аравии, не говоря уже о крупных населенных пунктах на перекрестках караванных дорог и городах-портах Прибрежной Аравии, то есть в местах бойкой торговли и обмена товарами, один день недели предназначался для ярмарок. Отсюда — и такие странные для европейца наименования некоторых из них, как деревня Пятница (Карйа ал-Хамис), к примеру, или город Суббота (Мадина ас-Сабт).

Кстати, названия дней недели (начинается она у арабов, заметим, опять-таки, не с понедельника, как у других народов мира, а с воскресенья) — абсолютно понятные, с точки зрения их смысла. Судите сами: воскресенье — это день первый (йвм ал-ахад), понедельник — день второй (йвм ал-иснейн) и т. д., вплоть до пятницы. Она у арабов — выходной. Но, в отличие европейцев, предназначение нерабочего дня у арабов — совершенно иное. Это — день уммы, то есть мусульманской общины, будь то, скажем, какого-то квартала в городе, либо целого села, собирающейся в мечети для совместной молитвы и коллективного прослушивания проповеди. Отсюда — и обозначение пятницы на Арабском Востоке словосочетанием «день сбора» (йвм ал-джум’а).

Интересным представляется тот факт, что и во времена джа- хилийи (язычества) пятница, фигурирующая в словаре древних аравийцев под словом «’уруба», считалась днем собраний. В этот день семейно-родовые кланы и племена собирались вместе для решения тех или иных важных для них вопросов.

Календарный год древние аравийцы делили на 12 месяцев; четыре из них именовали «запретными» (11-й и 12-й текущего года и 1-й и 7-й следующего года). В течение этих месяцев воздерживались от межплеменных войн и кровной мести, от набегов на торговые караваны и селения, отправлялись в Мекку на поклонение своим идолам- истуканам, установленным вокруг Каабы (числом — 360, по количеству дней в году).

Язык и время. Арабы Аравии — гордая и благородная раса людей, утверждали такие великие исследователи-портретисты «Острова арабов», как Карстен Нибур и Сэмюэл Цвемер. Они гордятся унаследованными ими обычаями и традициями предков, богатой историей их земель, но больше всего — своими корнями, уходящими во времена первых патриархов, и языком, одним из древнейших на земле. Рассказывают, что Пророк Мухаммад называл его «языком ангелов» (9). Арабы Аравии верят в то, что на нем разговаривали в Раю Адам и Ева. Будучи же изгнанными из Рая, за ослушание, и оказавшись на Земле, они передали его своим потомкам. Утвердившись среди народов и племен «Острова арабов», он широко разошелся оттуда по всему белу свету.

Арабский язык — это, по выражению аравийцев, «язык божественных откровений»; Бог общался на нем с Пророком Мухаммадом. Некоторые именитые востоковеды называли его «латынью Ближнего Востока». Следует отметить, что турки, властвовавшие над Аравией в течение четырех столетий и державшие в своих руках центры культуры тогдашнего арабского мира, Багдад, Дамаск и Каир, не только не смогли потеснить арабский язык из обихода подвластных им народов, но, напротив, заимствовали из него много слов, пословиц и поговорок.

Зримым проявлением мудрости Господа миров и Творца вселенной, говорят арабы Аравии, предки их считали «три вещи», а именно: «мозги франков» (европейцев), руки китайцев и язык арабов. И поясняли почему. Франки добились выдающихся достижений в «изобретениях и науках»; и плодами их открытий, «силой ума», стали пользоваться все люди на земле. Китайцы удивили мир «тонкими ремеслами», особенно производством фарфора и шелка. Арабы же обогатили речь людей словами, а «многие из народов — и языком своим, образным и поэтичным»; ведь не случайно среди арабов так много поэтов, ораторов и златоустов.

Язык арабов, не без гордости заявляют аравийцы, также как и язык англичан, тоже далеко шагнул за пределы своих родных земель, Аравийского полуострова. И способствовали тому — мореплавание и торговля, эти две доминанты жизни арабов Аравии прошлого. Он невероятно богат словами. У многих из них — несколько смысловых значений. У слова «камус», к примеру, — два: «словарь» и «океан».

Две религии борются сегодня за господство в мире, писал в начале XX столетия один из ярких портретистов Аравии, миссионер американской протестантской церкви С. Цвемер, — христианство и ислам. Две расы соперничают в схватке за черный континент — англосаксы и арабы. Два языка получили наибольшее распространение в мире — английский и арабский, подарившие миру блистательные произведения литературы и поэзии (9*).

Арабский язык, отмечали в своих воспоминаниях известные путешественники-открыватели Аравии, — поэтичен и образен. Так, если в Европе человека, скитающегося по городам и весям, именуют бродягой, то в Аравии — «сыном дороги» (что, согласитесь, не так прозаично и прямолинейно, как у европейцев). Или другой пример: отражение голоса в горах. В словаре европейцев это — «эхо», у арабов Аравии — «голос девушки гор».

Насчет происхождения слова «эхо» у древних греков и арабов Аравии бытуют, кстати, очень схожие мифы и легенды. В древнегреческой мифологии именем Эхо звалась нимфа, иссохшая от безответной любви к Нарциссу настолько, что от нее остался лишь голос. У арабов эхо — это голос истомленной от любви девушки по имени Савта («савт» в переводе с арабского значит «голос»). Проживала она в «кофейных горах» Йемена. По вечерам, истосковавшись за день по возлюбленному, занимавшемуся выращиванием кофе, пела песню, усевшись на краю ущелья. В этой песне, звучавшей ежедневно в одно и то же время, содержались слова, напоминавшие любимому человеку о том, что наступает, дескать, вечер, а значит — настает время, чтобы, разместившись у камина, отдохнуть за чашечкой кофе, и насладиться беседой с любимой. Жители тех мест настолько привыкли к ее голосу, разносившемуся по округе, что вскоре стали называть все отзвуки в горах «голосом девушки гор», Савты. От йеменцев словосочетание это, обозначающее такое природное явление как эхо, вместе с легендой о девушке Савте перекочевало в Хадрамаут и Хиджаз, а оттуда — и в другие горные районы Аравии.

Встречаясь, здороваясь и интересуясь, как обстоят дела, аравийцы, нередко используют «выражения предков». Точный перевод с арабского языка вопроса «Как дела?», к примеру, звучит так: «Какого цвета состояние твоей души?» (Шу лявн халяк?). Знаменитые путешественники-открыватели Аравии рассказывали, что вино в прошлом бедуины Аравии часто называли «матерью порока» (умм- эль-хабайс или умм-эль-’иб), а шакала — «сыном воя».

Испокон веков в почете у бедуинов Аравии — сила: ума и оружия. Искусству владения клинком и словом учили с детства. Время, открывшее миру таинственную некогда Аравию, отразилось, к сожалению, и на языке арабов, и на манере их речи. Палитра красок слова, если так можно сказать, обеднела. Вне времени осталась только поэзия.

В прошлом поэзия в Аравии была ничем иным, как передаваемой из уст в уста и пополняемой из поколения в поколение изустной повестью временных лет «Острова арабов». Слава поэта или златоуста, как его еще называли в племенах Древней Аравии, ширила среди них и добрую молву о племени, к которому принадлежал тот или иной прославившийся поэт. Победителя «турнира златоустов» на легендарном рынке ’Указ, где ежегодно собирались, чтобы «помериться силой слова», лучшие поэты, сказатели и ораторы Аравии, и куда послушать их и обменяться товарами стекались люди со всех концов Аравии, встречали в племени как героя. И вот почему. Ведь касиду такого поэта, то есть поэму в стихах, посвященную своему племени, его деяниям и героям, по кусочкам разносили по всем уголкам Аравии слышавшие ее в ’Указе представители других племен.

По возвращении домой поэту, громко заявившему о себе в ’Ука- зе, устраивали пышный прием. Девушки, по существовавшей тогда традиции, наряжались в брачные одежды, как бы демонстрируя тем самым, что все они готовы были бы стать невестами златоуста, победившего в «поединке речи», открытом и честном, всех других «витязей слова». Соседние племена направляли на торжества в честь поэта депутации старейшин во главе с представителями тех или иных знатных семейно-родовых кланов, либо самих шейхов. Поэзия в те времена, замечает П. Цветков, известный российский знаток жизни и быта арабов Аравии прошлого, была и на устах людей, и в архивах их памяти, и в хранилищах их сердец (10).

Юношей посещал ’Указ и Пророк Мухаммад. Биографы жизни и деяний Посланника Аллаха сообщают, что в ’Указе Мухаммад слушал выступление христианского епископа Коса из Наджрана, известного проповедника и знаменитого оратора своего времени. Речь его, пламенная и образная, судя по всему, запомнилась Пророку. Впоследствии яркие впечатления об этом человеке и его мастерстве воздействия на людей словом нашли выражение в добром отношении Мухаммада к христианам Наджрана, сохранявшим, как известно, при жизни Пророка «свободу их веры» (10*).

Отношение Пророка Мухаммада к поэтам было неоднозначным. Подтверждением тому — факты из жизни некоторых из них. Возьмем, к примеру, ’Амра ибн ал-’Ааса, сына известной в Мекке красавицы-куртизанки и ее любовника, знатного и богатого купца ’Ааса. По рассказам историков, пародии и сатиры ’Амра отличала «едкость слова», а песен и баллад — о доблести, любви и чести — «пленительная трогательность строк». Судьбе угодно было распорядиться так, что именно ’Амр ибн ал-’Аас первым из поэтов Аравии выступил с острыми пасквилями и едкими эпиграммами в стихах против Мухаммада, возвестившего в Мекке о своей миссии Посланника Аллаха. Хроники тех лет свидетельствуют, что сочинения ’Амра, придясь по вкусу мекканцам, препятствовали распространению ислама больше, чем жесткие преследования Пророка курайшитами, «хозяевами Мекки». Впоследствии ’Амр принял ислам, стал одним из заметных его поборников, был признан Пророком и удостоен всевозможных почестей (11).

Знаменитый поэт Ка’аб ибн Ашраф, открытый и ярый противник учения Пророка, знатный и богатый к тому же, пользовавшийся влиянием в еврейской общине Йасриба, также как и ’Амр, доставил много неприятностей Мухаммаду. Чтобы помешать пророческой деятельности Посланника Аллаха, развернутой в Йасрибе, Ка’аб специально отправился в Мекку, где стал «возбуждать курайшитов», как говорится в работах историков ислама, к решительным действиям против Мухаммада и его последователей. В стихах, что он декламировал на площадях Мекки, восхвалялась доблесть воинов-курайшитов, оплакивалась смерть тех из них, кто пал в схватках с мусульманами, и содержался призыв к отмщению. По возвращении из Мекки, докладывали Пророку его сподвижники, Ка’аб, не переставая, «сеял среди мединцев раздор и смуту», старался, как мог, натравить их на Мухаммада и его сторонников. И делал это настолько талантливо и умно, что однажды Пророк будто бы задался вслух вопросом, смысл которого состоял в том, что когда же, дескать, найдется человек, который избавит мусульман от «грязного языка сына Ашрафа». Прошло несколько дней — и Ка’аба, рожденного матерью-иудейкой, но от отца-араба, убили (12). Та же участь постигла, к слову, и знаменитую поэтессу Асму, дочь Марвана, сочинявшую едкую сатиру на Мухаммада.

Поэт Аббас ибн Мадрас, хотя и менее именитый, чем Ка’аб, но тоже достаточно известный, стихи которого были на слуху, вошел в историю арабов Аравии одним забавным эпизодом. Будучи неудовлетворенным наградой за участие в одной из битв за веру, он излил свое недовольство в стихах, притом в весьма язвительной форме. Узнав об этом, Пророк будто бы изрек, что злой язык Аббаса следовало бы, пожалуй, укоротить. Некоторые из сподвижников Мухаммада, во главе с ’Умаром, восприняли слова Пророка в буквальном смысле, и были уже готовы лишить поэта его языка. Другие, во главе с ’Али, понимали, что Аббас ибн Мадрас — это «не полукровка Ка’аб», а мусульманин. И подвергать наказанию, хотя и заслуженному, члена их уммы (общины) путем причинения ему физической боли — негоже. Что слова Пророка следует понимать не буквально, а иносказательно. На том и сошлись. Поэта вытащили из дома, привели в то место, где содержалась подлежавшая разделу военная добыча, и предложили «самому выбрать все, что захочет, будь то верблюдов, или одежды». Поэт, осознав, что «ни пороть, ни калечить» его не собирались, а просто хотели дать понять, что говорить на людях надлежит по уму, трезво и рассудительно, брать что-либо сверх того, что ему уже досталось, отказался. Слух о случившемся дошел до Мухаммада. И тогда Пророк распорядился отдать Аббасу тех 60 верблюдов, что причитались из захваченной мусульманами добычи Ему самому. С тех пор щедрость Мухаммада, доброта и мудрость Посланника Аллаха сделались главными темами произведений Аббаса (13).

Одним из именитых «витязей слова» времен Пророка Мухаммада слыл Лабид ибн Рабиа’ (ок. 560–661). Достаточно сказать, что он выиграл «турнир златоустов» в ’Указе и получил право вывесить свою поэму у дверей Каабы. Мечтали об этом все поэты Аравии, но удостоены были такой чести немногие, а именно: Зухайр, Зафара, Имр ал-Кайс ал-Кинди, ’Амр ибн Кулсум, ал-Харис, ’Антара и Лабид. Произведения этих столпов поэзии Древней Аравии, вышитые золотыми нитками на шелке и помещенные на Каабе, получили у арабов название «Му’аллака», то есть «Подвешенные», или «Музаггаба», то есть «Позолоченные». Так вот, когда Лабид ознакомился со второй сурой Корана, то прилюдно заявил, что такие проникновенные слова, как в этой суре, могли быть только божественным откровением, и ничем иным, ниспосланным Пророку. Сказав это, он во всеуслышание признал, что уверовал в Аллаха и Пророка Мухаммада. С тех пор, как мог, Лабид стал защищать Мухаммада и проповедуемое им учение, составляя остроумные ответы на язвительные памфлеты острых на язык противников Посланника Аллаха из числа мужей ученых и поэтов, будь то арабов или евреев (14).

К числу таковых предания причисляют, например, Пинхаса ибн ’Азура из племени кайнука’, обладавшего язвительным умом и искусно пользовавшегося всяким подходящим случаем, чтобы осмеять Мухаммада. Много нелесных слов по своему адресу пришлось выслушать Мухаммаду и от ’Абдаллаха ибн Саураса, «иудея ученого», ставившего Мухаммаду в упрек «пристрастие к красивым женщинам».

Широко известны среди арабов Аравии слова Лабида, сказавшего однажды человеку знатному и богатому, но скупому, что «все мы исчезнем со временем, между тем как звезды, ходящие по небосклону, да дела добрые останутся вечными и переживут нас». Кстати, сестра Лабида, Фатима бинт Рабиа’, была матерью Имр ал-Кайса, величайшего поэта Аравии VI века (ум. в 530-х годах).

Яростным противником учения Мухаммада, а потом его горячим сторонником историки ислама называют меккакского златоуста Ибн Зухайра. Поэт плодовитый и человек по тем временам хорошо образованный, Ибн Зухайр написал на Мухаммада множество сатирических памфлетов, едких и запоминающихся. Когда мусульмане вошли в Мекку, и население города приняло ислам, Ибн Зухайр, опасаясь возмездия, ударился в бега. Скрывался долго. Затем явился в Священный город. Встретив у мечети Мухаммада, поинтересовался, может ли поэт, нелицеприятный для Пророка, но раскаявшийся и принявший ислам, быть прощен Посланником Аллаха. Получив утвердительный ответ, — открылся и прочел сочиненную им экспромтом оду, прославляющую великодушие и мудрость Пророка. Плененный красивой речью поэта, его благородными в свой адрес словами, Мухаммад тут же продемонстрировал справедливость слов Зухайра о воспетой им справедливости и щедрости Посланника Аллаха — снял с себя плащ и накинул на плечи поэта.

Рассказывают, что плащ этот, как зеницу ока, Ибн Зухайр хранил до самой своей смерти и завещал детям поступать также. Впоследствии плащ Пророка приобрел у потомков Ибн Зухайра халиф Му’авиййа ибн Абу Суфйан (правил 661–680) — за 10 тысяч драхм. И сам он, и другие халифы после него, говорится в преданиях арабов Аравии, облачались в плащ Пророка по особо торжественным случаям. Последним, кто надевал его, был ал-Муста’сим (1213–1258), последний халиф династии Аббасидов (750-1258). Плащ Пророка собственноручно снял с ал-Муста’сима и сжег на огне захвативший Багдад (1257) монгольский хан Хулагу (15). По одной версии, он казнил плененного им халифа, бросив, завернутым в ковер, под копыта конницы; по другой — уморил голодом и жаждой, заперев в его же собственной сокровищнице. Но до того как сотворил это, заставил «полюбоваться» со стен дворца на разрушенный им Дом мудрости, гордость просвещенного Багдада. Тигр, свидетельствовали очевидцы, после разорения Багдада ханом сделался местами черным от чернил, смытых с брошенных в него древних рукописей, хранившихся в Доме мудрости, а местами — красным от крови живших и трудившихся в Багдаде ученых, безрассудно и зверски погубленных ханом.

Упоминают летописцы и о поэте Хасане, который проживал в Медине во времена Мухаммада и сочинял на Него памфлеты. Не было тогда, по их словам, поэта язвительнее него. Обращал он на себя внимание не только острым языком своим, но и необычным внешним видом. Волосы носил не зачесанными назад, а «спущенными наперед, между глаз». Усы красил в красный цвет, чтобы походить, по его выражению, «на льва с окровавленной мордой», как бы напоминая тем самым жителям Медины, что его недовольства стоило бы поостеречься. Впоследствии принял ислам; сделался поэтом Пророка. В награду за верную службу и ранения в битвах за веру, ярко воспетых им в стихах, получил одно из поместий самого Пророка, выкупленное впоследствии халифом Му’авиййей.

Интереснейшим эпизодом в истории ислама времен Пророка Мухаммада, связанным с поэтами, многие исследователи «Острова арабов» называют «чернильную войну», вошедшую в предания и поговорки аравийцев. Дело было так. Знатное и гордое племя бану тамим, славившееся своими третейскими судьями, решений которых в племенах Аравии не оспаривал никто, не захотело платить мусульманам джизйю (подушную подать с иноверцев за покровительство) и прогнало сборщиков налогов. Тогда-то и послан был к ним отряд, захвативший и приведший в Медину заложников. В ответ на это тамимиты направили к Мухаммаду делегацию с просьбой освободить соплеменников. По обычаю тех лет, были среди посланцев и известные златоусты, то есть поэты и ораторы. Прибыв в Медину, они ежедневно стали приходить на центральную площадь города, декламировать стихи и произносить зажигательные речи в защиту своих собратьев по роду и племени. Каждое выступление заканчивали словами, суть которых сводилась к вызову мусульман на «поединок речи». Дело в том, что боям на мечах в те времена предшествовали «схватки на словах».

Мусульмане — хочешь не хочешь — вызов приняли; ведь дело касалось их чести и свято чтимых традиций. Так и разразилась, вошедшая в легенды, «чернильная война». Побежденными в ней признали себя тамимиты, притом открыто, во всеуслышание. Такое благородное поведение тамимитов, а главное — сам способ ведения войны, без человеческих жертв и крови, настолько пришелся по душе Пророку Мухаммаду, что Посланник Аллаха распорядился не только тотчас освободить заложников, но и щедро одарить послов тамимитов (16).

Превыше всего в племенах Аравии ценили в прошлом гостеприимство, щедрость, красноречие и мастерство верховой езды. Ораторы были, можно сказать, нарасхват. Они состояли членами ближайшего окружения шейхов, эмиров и султанов. Случалось, что племя златоуста, терпевшего поражение в ораторском поединке с противником, признавало себя побежденным, и покидало поле брани без боя. Знатные и образованные аравийцы старались непременно обучиться «искусству нанизывания жемчуга слов», то есть стихосложению. Владыки древних царств Аравии находили для себя не только почетным, но и обязательным иметь при дворе именитых поэтов, способных увековечить и донести потомкам подвиги и деяния предков, и «не позволить времени пройти пером забвения по их жизни».

Самым известным в Аравии местом, где проходили поединки златоустов, то есть ораторов и поэтов, и куда, чтобы послушать их выступления, стекались люди со всех концов полуострова, считался уже упоминавшийся выше рынок в ’Указе. Так вот, большим спросом на нем пользовались также астрологи, сказатели легенд и преданий племен, исполнители песен, гадалки-вещуньи и толкователи снов. Ибн Исхак (704–767), первый описатель жизни и деяний Пророка Мухаммада, отмечал, что вначале Посланник Аллаха относился к поэтам резко отрицательно, так как их сатирические памфлеты и едкие эпиграммы на мусульман негативно отражались на результатах пророческой деятельности Мухаммада. Поэтому-то в одной из сур Корана и (26:224) говорится о том, что за поэтами «следуют заблудшие», те, кто сбивается с пути праведного, то есть богоугодного. Согласно одному из преданий, Пророк будто бы сказал однажды, что если живот человека набит гнильем, так это для него, дескать, во сто крат лучше, чем голова наполненная поэзией. Когда же поэты начали переходить в ислам, сообщают Ибн Исхак (704–767) и Ибн Хишам (ум. 833), авторитетные биографы Пророка, то сердце Посланника Аллаха в отношении них смягчилось. Тогда-то Мухаммад и произнес фразу, сделавшуюся впоследствии в племенах Аравии крылатой. «Поэзия, — молвил Пророк, — это склад ума; если он хорош, то хорош, а если же плох, то плох» (17).

Следует сказать, что муаллаки, то есть лучшие из поэтических произведений Древней Аравии, удостоенные чести быть вывешенными на Каабе, написаны поэтами-бедуинами, «витязями песков»; иными словами, не горожанами, а кочевниками. Будь то, к примеру, любовная лирика ’Антары, посвященная его девушке Абле, или героическая поэзия Шанфары, все эти творения, как и стихи других столпов древней арабской поэзии, отличала чистота арабского языка и удивительная яркость и утонченность слова. Не случайно, думается, придворные поэты время от времени покидали дворцы правителей и выезжали в племена, чтобы «пропитаться» сохраненным бедуинами, по их глубокому убеждению, чистым и образным языком предков, богатым и выразительным.

Почитанием и уважением в Древней Аравии пользовались не только поэты, но и хранители-чтецы стихов (равии). Жизнь свою они проводили в странствиях. Рассказывают, что халиф ал-Валид (705–715) как-то спросил одного из них, Хамада, сколько произведений арабских поэтов он знает наизусть. Сто касид (поэм) на каждую букву алфавита, не считая небольших стихов и песен из языческих времен, и столько же из времен ислама, ответил Хамад. Когда же «подвергся испытанию», то будто бы прочел 2900 касид, за что получил в награду 100 тыс. дирхамов.

Мудрость древних. Мудрость арабов Древней Аравии хорошо отражается в их пословицах и поговорках, широко используемых аравийцами и в наше время. «Не руби голову языком», — скажет торговец сыну, натаскивая его своему ремеслу. Помни, что «язык глупца — причина его разорения». Прежде чем что-то молвить, поучает араб своего отпрыска, стоит хорошо подумать. Ведь «плод торопливости, в делах и словах, — это сожаление и раскаяние». «Поспешность, — добавит он, — это от дьявола, а вот осмотрительность — от Бога». Человеку надлежит быть осмотрительным, всегда и везде; особенно в разговорах с «людьми силы и власти». «Тот, кто, не думая, говорит им всю правду, может потерять голову», — так утверждает народная мудрость.

«Бедность — мать хитрости и находчивости, — вспомнит араб по случаю присказку предков, — а вот богатство и сытость — спутники лености и дремоты ума». Развивая эту мысль, подкрепит ее словами о том, что «бедность — не порок», поскольку заставляет человека думать и находить пути-выходы; изыскивать способы для того, как прокормить семью.

«Когда судья — жестокий, то и атмосфера вокруг него — гнетущая», — поделится араб с сыном, собирающимся обзавестись семьей, крылатым выражением предков. В семье, будучи в ней главой и судьей, подчеркнет он, вести себя надо справедливо и великодушно; руководствоваться при принятии того или иного решения следует не только умом, но и сердцем.

«Человек этот — как Кааба, — отзовется аравиец о соплеменнике родовитом и мудром; — за советом ни к кому не ходит, все приходят за тем же к нему». «Слова его — слаще фиников, — тихо промолвит араб Аравии, указывая глазами сыну на проходящего мимо скупого торговца, — но вот руки тяжелы, как посох великана». И процитирует к месту слова великого поэта Тарафы о том, что «могильные холмы скупца и сквалыги, весельчака и нелюдима одинаковы: все их покрывает груда камней».

«Счастливые дни гроздьями не валятся», — заявит поутру бедуин своим домочадцам. Поэтому «день, как учили предки, нужно начинать с улыбки, а закат встречать с друзьями, за чашечкой кофе».

«Счастлив тот мужчина, кто наверняка знает, кто ему враг, а кто — друг, — повторит отец в разговоре с сыном поговорку арабов Аравии, — ибо лукавый друг — скрытый враг».

Обсуждая же с ним вопрос о долгах, заметит, что «одежда, взятая взаймы, — не греет», что «долг, — как поучал Пророк Мухаммад, — пятнает человека». Напомнит ему и о словах предков о том, что «долг — это позорное знамя на плече человека». И, чтобы не одалживаться и не краснеть перед людьми за вовремя невозвращенные долги, посоветует трудиться, честно и не покладая рук. Наставляя сына на поступки и дела достойные, непременно процитирует мудрое изречение предков насчет того, что «как одно крапивное семя может испортить вид всей клумбы, так и человек взбалмошный и недалекий — испачкать и очернить поступком недостойным имя и честь рода и племени».

«Жизнь не должна покоиться на одной надежде», — говорят преуспевающие арабы-бизнесмены. Нужно ставить цели и добиваться их, ибо «ясная цель придает смысл жизни». Жить же надлежит по совести, чтобы, «уходя в мир иной, достойно пройти порог вечности».

«Все люди разные, не мерь их по своей гребенке», — заметит бедуин в разговоре с европейцем, заносчивым не в меру и горделивым. И продолжит: «Представь, как странно выглядел бы мир, если бы вся шерсть была красного цвета».

«Она носит семь вуалей, но лишена скромности», — выскажется араб о женщине, укрытой чадрой, но обращающей на себя внимание находящихся вокруг людей громким разговором по телефону. Если же женщина, не отличающаяся скромностью, к тому же и не укрыта, то сошлется на поговорку предков о том, что «женщина без стыдливости, что пища без соли».

«В отсутствие льва резвятся гиены», — такие слова можно услышать из уст коренного жителя Дубая по адресу чиновника нерадивого и несправедливого, нисколько не похожего, в делах и поступках, на шейха Мухаммада, правителя Дубая, человека благородного, мудрого и щедрого.

Видя, как человек никчемный, не пользующийся уважением среди соплеменников, ругает своего отпрыска, араб молвит: «Будет ли тень прямой, если ствол кривой».

«Жилище человека — его крепость, — гласит свято чтимая в племенах «колыбели арабов» заповедь предков; — и защищать ее он должен до последней капли крови». В прошлом у арабов Аравии, было, к слову, три типа жилищ. Шатер — у бедуинов, людей, ведущих кочевой образ жизни. Хижина из пальмовых ветвей, либо дом из камня, но чаще из коралловых блоков, известняка и глины — у горожан, людей оседлых.

Шатер бедуина Аравии (исключительно черного цвета) разделен внутри (шерстяным покрывалом) на две половины: мужскую и женскую. Внутренне убранство — простое: кухонные принадлежности, верблюжьи седла (хаулани), циновки для отдыха и приема пищи, емкости для воды, и все те же, как и в прежние времена, сплетенные из пальмовых листьев, корзины и корзинки: для риса, зерна, фиников и кофе.

В одном из углов шатра, обычно напротив входа, — небольшой очаг. Справа от него — почетное место; его занимает хозяин шатра, сюда же усаживают гостя.

Лепешки по утрам бедуины как пекли, так и пекут только из свежепомолотого зерна, а кофе варят только из свежемолотых зерен; при этом предпочтение отдают кофемолкам не механическим, а ручным, — все тем же медным «ступкам предков».

Барасти, хижин-плетенок цилиндрической формы с остроконечными крышами, которыми когда-то было усеяно все побережье полуострова, нет сегодня и в помине. В наши дни эти «жилища прошлого» можно увидеть только в облюбованных туристами музеях под открытым небом, размещенных в старых кварталах приморских городов. Стоимость барасти, по подсчетам упоминавшегося уже в этой книге американского миссионера С. Цвемера, не превышала в его время пребывания на Бахрейне 7-10 долл. США; использовали такой, с позволения сказать, «дом» в течение 2–3 лет, не больше.

Каменные дома, строившиеся в те времена, имели (в зависимости от того, где их закладывали, в каком из уголков Аравии), свои отличительные архитектурные особенности. В Йемене, к примеру, возводили, выражаясь современным языком, «многоэтажки», а также роскошные дворцы в городах, «центрах власти и торговли», и замки на вершинах гор.

На юго-востоке и востоке Прибрежной Аравии «каменные» дома сооружали из коралловых блоков, с ветряными башнями на крышах. Выходили они окнами не на улицы, а во дворы, окруженные со всех сторон высокими глухими стенами. По краям крыш отстраивали парапеты, в человеческий рост, надежно скрывавшие обитателей домов и сцены их семейной жизни от любопытных глаз прохожих.

Одежда арабов Аравии — это зримый идентификатор их групповой национальной принадлежности. Мужчины и сегодня носят все те же диш-даши, длинные до пят белые рубахи с широкими рукавами и высокими воротниками. На головы надевают легкие шапочки-тюбетейки (куфийи, та’аджийи, такиа или кахфы), а сверху — платки (гутры). Удерживают их на головах игалы — двойные нитяные обручи, обмотанные черной козьей или овечьей шерстью. В холодное время года и по официальным случаям набрасывают на плечи бишты или мишлахи — шерстяные накидки без рукавов, черного, коричневого или бежевого цвета.

В недалеком прошлом, даже в 1970-е годы, у многих коренных жителей Аравии за поясом можно было видеть кинжал (джамбию или ханджар) или нож (йарзд или каттару), а за спиной — огнестрельное оружие (чаще всего — автомат Калашникова). Сегодня эти атрибуты мужского костюма «дней ушедших» продолжают украшать только бедуинов-кочевников и горцев Йемена и Омана.

В поясе (хизаме) каждого араба Аравии имелись в те времена следующие предметы: кожаный кошелек для монет, курительная трубка, миниатюрная серебряная ложечка для чистки ушей, щипчики для сахара, и палочки из акации для чистки зубов (мисуак).

Кстати, к уходу за собой, к вопросам личной гигиены арабы Аравии относятся внимательно. Соблюдение физической чистоты перед Аллахом — одно из требований ислама. Наставляя мусульман, Пророк Мухаммад поучал их омываться перед молитвой и чистить (мисуаком) зубы после еды. В хадисах о Пророке Мухаммаде, то есть в рассказах о поступках и высказываниях Посланника Аллаха, имеется достаточно много свидетельств тому, что вопросам личной гигиены Пророк придавал большое значение: по утрам обязательно промывал водой нос и горло, а бороду и волосы на голове умащивал благовониями.

Еще одна характерная деталь мужского костюма в Аравии — легкие, сделанные из тростника, палки. Горожане называют их шун, и используют при ходьбе, как европейцы трость. Бедуины управляют ими верблюдами; и известны они у них как ’аса, миш’аб или ба’кура.

Национальный костюм аравитянки, скрывающий ее тело «до кистей рук и стоп ног», составляют: длинная рубаха (кандура), шаровары (сирваль), легкая накидка (абайа) и, конечно же, чадра либо лицевая маска (бурга). Глаза, как и раньше, коренные жительницы Аравии обводят черной краской (кохль), а руки и стопы ног расписывают хной. Абайю надевают только при выходе на улицу, и исключительно черного цвета.

Главный атрибут костюма женщины — чадра. Их в Аравии — несколько типов. Самая элегантная — милфа (тонкая черная вуаль, скрывающая только нижнюю часть лица). Носят милфы в Йемене, Омане и на севере Саудовской Аравии, в Неджде и Хиджазе. Плотные черные вуали, длиной до пояса (тараха, шайла или маханна), надевают женщины Кувейта, Бахрейна и Катара.

Маски (бурги), нисколько, мягко говоря, не красящие лиц женщин, — непременный элемент их костюма в целом ряде племен в Объединенных Арабских Эмиратах. По отдельным элементам бурги можно без труда определить и племенную принадлежность ее владелицы, и район ее проживания. Состоятельные женщины расшивают свои бурги старинными золотыми и серебряными монетами; случается, и довольно часто, имеющими нумизматическую ценность. В наши дни, когда девушка выходит замуж и переезжает жить в дом мужа, то надевает на себя простую черную вуаль, тараху, а бурги оставляет в доме отца.

Еще один тип аравийской чадры — «вуаль Мекки». Мастерят ее из легкого и красиво расшитого газа. Жестко накрахмаленная и ниспадающая с головы до пола, она придает женщине некую таинственность. Испокон веку такую чадру носят женщины Мекки; отсюда и ее название. В прошлом, вспоминали путешественники, некоторые из «вуалей Мекки», в которые облачались богатые и знатные женщины города, были богато расшиты серебряными нитями и жемчугом.

Кстати, традиция носить чадру пришла в Аравию из Месопотамии, от ассирийцев. Национальные костюмы арабов Аравии нисколько, к слову, не изменились со времен их далеких предков. Даже цвета и орнаменты одежд, мужских и женских, формы поясов и рисунки- метки на оружии остались такими же, как и много веков назад, четко указывающими на племенную принадлежность их владельцев.

Что касается музыкальных инструментов арабов Аравии, то, как и во времена седой старины, главные из них и сегодня — это все те же лютня (рабаба) и барабан (табл). Самыми же распространенными песенными композициями по-прежнему являются любовные (хаджайни) и походные (хадду); их еще называют военными. Песни аравийцев по тональности — заунывные и монотонные. Предания гласят, что ’Антара, один из столпов древнеаравийской поэзии, как-то сказал, попивая в таверне вино с друзьями, что песни арабов Аравии подобны жужжанию мух на рынках.

Болезни, лекарства и врачеватели прошлого. Уважением и почетом во все времена пользовались в племенах Аравии знахари. Арабы величали их словом «хаким», что значит «мудрый». Человека же сообразительного, хорошо разбиравшегося в людях, именовали словом «хатир». В переводе с арабского «хатир» значит «опасный». Однако в данном конкретном случае смысл этого слова — «проницательный». Иностранец, знающий арабский язык, услышав слово «хатир», сказанное в его адрес, не должен смущаться. Так арабы Аравии отзывались и отзываются о человеке умном, способном говорить аргументировано, акценты расставлять верно и выводы делать правильные. Иными словами, о том, с кем во время встреч и бесед «ухо надо держать востро».

Возвращаясь к разговору о болезнях и лекарях-врачевателях, следует отметить, что в прошлом многие коренные жители Аравии страдали заболеваниями печени, селезенки и желудка. Болезни, связанные с этими органами, называли просто и ясно: ал-кибд, к примеру, то есть печень; аррих — кишечные газы; тухал — селезенка.

Для обозначения снадобий, всех без исключения, к которым причисляли тогда и амулеты-обереги, и Коран, использовали слово «даваа», то есть «лекарство». Самым эффективным из них считали прижигание (кай). Редко кто из арабов Аравии, вспоминали бывавшие на полуострове врачи-европейцы, не имел на теле следов, оставленных этим «универсальным медикаментом Аравии прошлого».

Лучшее средство от постигшей человека тяжелой болезни, говорили бедуины, — это Коран. Когда бессильны и знахари, и лекарства, поможет только Коран. Священную книгу мусульман клали на грудь больному и произносили слова-заклинания, цитируя соответствующие айаты из Корана. Только так, полагали бедуины, и можно было изгнать шайтана из тела больного, «причину всех бед и несчастий, невзгод и болезней человека».

Практиковали «лечебные настойки», приготовленные на листах бумаги со стихами из Корана. Заказывали их у тех же знахарей. Тексты из Корана наносили на бумагу специальными чернилами, настоянными, в свою очередь, на растворе шафрана. Затем бумагу с изречениями из Священной книги опускали в ковш с водой с лепестками роз или других почитаемых арабами цветов и растений. Спустя сутки «настойку» процеживали, и полученное «снадобье» употребляли вовнутрь; три раза в день: утром, в полдень и на ночь (18). «Лечебные» письмена-заклинания с изречениями из Корана, случалось, просто разжевывали и проглатывали, запивая водой.

Чтобы избавиться от продолжительной болезни, несносно, порой, мучавшей и терзавшей человека, ему, по обычаю предков, «меняли» имя.

Универсальное средство лечения больных в старые времена в Аравии — это кровопускание. Занимались им, также как и прижиганием, стригуны-брадобреи, они же — «дантисты». На любом из рынков в городах-портах Прибрежной Аравии, по словам путешественников, можно было видеть мужчин, сидящих на корточках, с разложенными на циновках ножницами, бритвами и ножами разной величины, готовых к оказанию широкого спектра услуг: от бритья и стрижки до кровопускания, прижигания и удаления больных зубов (19).

К лучшим «лекарствам», дарованным людям природой, арабы Аравии относили мед, ссылались при этом на Коран (в суре «Пчелы» сказано, что «выходит из внутренностей пчел питье разного цвета, в котором лечение для людей») (20).

Европейцы, путешествовавшие по Аравии в начале XX столетия и гостившие в племенах Хиджаза, рассказывали, что если в арабской семье заболевал ребенок, то под подушку ему клали на ночь семь лепешек (цифра семь у арабов Аравии — счастливая), а наутро скармливали ими собак. Бытовало поверье, что вместе с этими лепешками собаки пожирали и тех злых духов, которые переселялись в них, будучи голодными, из тел мучимых ими детей.

Если человек заболевал, то, по разумению бедуинов, это был верный признак того, что в шатре его поселился шайтан со своими ратниками, злыми джиннами. И чтобы выпроводить их из жилища, у постели больного зажигали в курильнице благовония. В городах в этих целях чертили на стенах домов унаследованные от предков магические символы-заклинания. Так поступали, к примеру, в Йемене и в Омане.

Лечением больных детишек занимались знахарки-повитухи. Как правило, те, кто принимал их роды. При самих же родах, что интересно, аравитянки предпочитали пользоваться услугами повитух со «слабым зрением», памятуя о притче, гласящей, что «остроглазая» повитуха, невзлюбившая по какой-то причине роженицу, могла сглазить и рожденного ею ребенка (21).

На Бахрейне, писал американский миссионер С. Цвемер, где пулевые ранения лечили припарками, состоявшими в основном из фиников и тамаринда, существовал интересный обычай. Чтобы уберечь себя от таких ранений в будущем, мужчина, оправившись от болезни, надевал на шею амулет-оберег с вставленными в него кусочками свинцовой дроби, вынутой из его тела (22).

Калейдоскоп фактов. Жители доисламской Аравии, свидетельствуют известные арабские историки прошлого, поклонялись гробницам святых старцев, обладавших даром излечивать тяжелобольных. Старцам, говорили они, доступно видеть прошлое и будущее. Им открыта воля Божия, и поэтому они могут дать правильный совет. Надолго отлучаясь из дома, арабы складывали у гробниц святых старцев домашнюю утварь и запасы продуктов. Араб, отправлявшийся, к примеру, с торговым караваном на ярмарку, располагавшуюся вне границ земель его проживания, мог спокойно оставить у такой гробницы свернутый шатер, корзины с финиками, зерном и рисом, и по возвращении найти все в полной сохранности и неприкосновенности.

Аналогичная картина наблюдалась, кстати, и во времена раннего ислама. В отдельной комнате сокровищницы мечети Масджид ан-Наби, к примеру, где находится Гробница Пророка Мухаммада, состоятельные мединцы хранили свои сбережения и богатства. Из сочинений арабских историков и воспоминаний путешественников известно, что мечеть эту разграбили в свое время ваххабиты, захватившие Город Пророка.

Вот что сообщает об этом испанский путешественник Бадия-и- Леблих Доминго (1766–1818), посетивший в 1807 г. Мекку под видом одного из «потомков» славной династии Аббасидов (750-1258), «принца» Али-бея Аль Аббаси. По пути в Медину он повстречал караван, в котором были служители храма Масджид ан-Наби. Они, дескать, и поведали ему о том, что ваххабиты завладели несметными богатствами Храма, что цена одних только драгоценных камней и жемчуга, накопленных там, «не могла быть определена никакой, даже самой высокой суммой».

В Храме с Гробницей Пророка, скрытой от глаз паломников занавесом, пишет в своих путевых заметках знаменитый английский исследователь Аравии Ричард Бертон (в 1853 г. инкогнито посещал Мекку и Медину), он видел (через окно) висевшее на этом занавесе «дивное украшение». Арабы называли его «Созвездием жемчужин». А среди множества даров, оставленных там, приметил великолепные жемчужные четки.

Когда ваххабиты захватили Медину (1803), то их предводитель, вломившийся в Храм с Гробницей Пророка и заглянувший за занавес, воззреть на саму Гробницу не осмелился. Вместе с тем, сокровищницу Храма безжалостно разграбил. Именно тогда бесследно исчезли хранившиеся в ней бесценные драгоценности, в том числе и украшение «Созвездие жемчужин». Все их доставили в разное время в Медину — с почетными паломническими караванами — в качестве даров от владык и правителей стран и народов исламского мира. Священные чаши Храма (те из них, что сохранились, конечно), выкупил впоследствии (1815) у ваххабитов египетский генерал Туссун-паша, и с почетом возвратил на место.

По одному из сказаний, ваххабиты намеревались даже содрать с Храма Пророка полумесяц, ошибочно полагая, что он — золотой. Двое грабителей забрались с этой целью на крышу Храма, но, поскользнувшись, свалились и разбились. Остальные сочли случившееся недобрым предзнаменованием, и быстро удалились.

Животный мир Древней Аравии именитые арабские географы описывают как необыкновенно богатый. Склоны гор утопали в лесах. На полуострове водились львы и пантеры, песчаные кошки и волки, лисы и шакалы, дикие свиньи и козы, газели и антилопы, обезьяны и змеи (кобры и гадюки), дрофы и страусы, ястребы и канюки (ловчие птицы). В горных районах Омана, Джульфара (эмират Рас-эль-Хайма, ОАЭ) и полуострова Мусандам, выходящего на Ормузский пролив, «судоходные ворота» Персидского залива, до сих пор встречаются арабские леопарды. Сегодня их насчитывается на полуострове, в основном в горах Дофара (Оман), не более двухсот.

Рассказывая о полезных ископаемых Аравии прошлого, землеописатели Древнего мира называли знаменитые медные рудники в Джульфаре (Рас-эль-Хайме), золотые прииски в Йемене и в северозападной части Аравии (легендарные копи царицы Билкис), а также шахты агата, сердолика и оникса в горах Саны.

Земли «Острова арабов», говорится в работах известных исследователей-портретистов Аравии, славились своими ремесленниками. В Йемене, в провинции Забид и в районе Бейт-эль-Факих, где располагались главные плантации кофе, выращивали также индиго. Изготовлением самого красителя занимались в Ходейде. Там же находились и известные на всю Аравию дубильные мастерские. Из йеменских кож в Южной Аравии шили в старину не только сандалии, сбруи и кожуха для воды, но и мастерили практичные надувные кожаные лодки для прибрежного лова рыбы и транспортировки товаров по морю.

Лучшие кожаные пояса и патронташи делали в Асире (Красноморское побережье Йемена), верблюжьи седла (хаулани) — в Низ- ве (Оман), золотые и серебряные украшения — в Маскате. Самыми именитыми ювелирами в Омане слыли золотых дел мастера племени рама из местечка Айн-эль-Рама. Сана славилась своими кузнецами и оружейниками. Йеменские мечи, ножи и кинжалы пользовались у бедуинов Аравии повышенным спросом. Ремесло это находилось в руках проживавшей в Сане коммуны мастеров-индусов (23).

Низва считалась центром Южной Аравии по изготовлению халвы. Аден — главным рынком табачной торговли. Еврейские и греческие общины Адена первыми в Аравии занялись выпуском папирос и сигарет (начало XX столетия). Табак для этих целей завозили из Персии и Египта.

На побережье Хадрамаута, а также в Кувейте, Мохе, Ходейде, Рас-эль-Хайме, Маскате и Сухаре (Сохаре) работали крупные судостроительные верфи, где сооружали легкие парусники самбуки и большегрузные суда доу.

Основными источниками жизни арабов Аравии на протяжении столетий были верблюдоводство и выращивание фиников, рыболовство и жемчужная ловля, торговля и мореплавание. Довольно часто один и тот же человек — в зависимости от времени года — выступал то ловцом жемчуга, то рыбаком, то садоводом- сборщиком фиников, то фермером-скотоводом. Вместе с тем, каждое отдельно взятое племя в Аравии специализировалось в прошлом на чем-то одном. На скотоводстве, скажем, или на выращивании фиников. В землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, племя румайсат испокон веку занималось рыбной ловлей, а племена китаб и манасир — выращиванием фиников и разведением верблюдов. Племена рашид, манахиль и ал-мурра, входящие в крупный межплеменной союз ’авамир, являлись и являются, по признанию самих арабов, лучшими в тех краях скотоводами.

Особое место в профессиональной иерархии, если так можно сказать, в землях Южной Аравии занимали артели строителей водоводов (фаладжей). Именовали такие сооружения по-разному, в одних местах — фаладжами или даудиями (в честь легендарного царя иудеев, посылавшего в помощь сабейцам своего известного инженера-ирригатора), а в других — гхайлийами.

Сколько людей проживало в Аравии, довольно долго не знал точно никто. Одним из первых свои соображения на этот счет высказал Сэмюэл Цвемер (1867–1952), миссионер американский протестантской церкви. Известно, что девять лет он прожил на Бахрейне. Дважды бывал в Йемене (1891, 1894). Посещал земли Эш-Шамал, входящие сегодня в состав ОАЭ; прошел с караваном (1900–1901) от Абу-Даби до Сухара (Сохара, Оман). Перу этого увлеченного Аравией человека принадлежит одна из интереснейших, пожалуй, книг об аравийцах — «Аравия: “колыбель ислама”». Так вот, по его подсчетам, в Аравии к началу XX века проживало около 11 млн. человек, в том числе в районах, подвластных Турции, 6 млн. человек (из них 3,5 млн. чел. — в Хиджазе и 2,5 млн. чел. — в Йемене). Население «независимых», по его выражению, шейхств (княжеств) Аравии составляло 5 млн. человек. К ним он относил Оман (1,5 млн. чел), а также Бахрейн, Катар, Кувейт, Эш-Шамал и Джабаль Шаммар (3,5 млн. чел.) (24).

Основу пищи арабов Аравии составляли в прошлом финики, верблюжье молоко, лепешки и рыба. Рассказывают, что Пророк Мухаммад питался финиками и ячменным хлебом с молоком и медом (25). Рыба служила главной пищей для арабских племен, населявших побережье Аравии. Мелкую рыбу солили, сушили и брали с собой в торговые экспедиции; кормили ею домашний скот. При этом в ход пускали даже высушенные на солнце рыбьи головы: их толкли, перемешивали с просом, листьями акации и финиками, и добавляли в корм скоту. Размельченной в порошок сушеной рыбой сдабривали почву в садах.

Племена, занимавшиеся рыбной ловлей, выходили в море на надувных кожаных лодках; потом стали сооружать из стволов пальмовых деревьев легкие парусники шуши. Встречаясь в море с торговыми судами, обменивали рыбу (особым спросом пользовались у купцов акульи плавники) на чай, рис и муку (26).

Лучший в году сезон рыбной ловли в бассейне Персидского залива — с сентября по март. В это время бесчисленные стаи рыб «бегут» через Ормузский пролив из холодных вод Индийского океана в теплые воды Залива. Рыбы в нем становится тогда, вспоминал С. Цвемер, видимо-невидимо.

В некоторых шейхствах Юго-Восточной Аравии, в Рас-эль-Хайме, к примеру, побережье и финиковые рощи находятся на небольшом расстоянии друг от друга. Поэтому жители сельских районов Рас-эль-Хаймы традиционно совмещают рыболовство с выращиванием фиников и разведением домашнего скота. Прибрежная полоса Объединенных Арабских Эмиратов, включающих в себя и Рас-эль-Хайму, составляет 540 км. Многие островки у побережья эмирата Абу-Даби (ОАЭ) испокон веков заселены рыбаками из племен румайсат и кубайсат, входящих в крупный межплеменной союз бану йас.

Разрешения на рыбный промысел в прежние времена выдавали правители эмиратов. За их получение рыболовецкие артели обязаны были расплачиваться с ними одной пятой своего улова (27). Использовали два типа парусников: небольшие по размеру шуши (о них упоминалось выше) — для прибрежного лова; и более крупные ’амла (с экипажем не менее 40 чел.) — для «рыбной охоты» в открытом море.

Гостю в шатре бедуина вместе с верблюжьим молоком и сегодня обязательно предложат свежеиспеченную лепешку и кувшин с животным маслом. Так вот, масло, которое из-за жары в Аравии моментально таит, и поныне едят в кочевых племенах не так, как принято у горожан, у которых есть холодильники: не намазывают на хлеб, а пьют из кувшина. Разжеванный во рту кусок лепешки с маслом, проглотив, запивают молоком.

В этой книге уже говорилось о том, что в прошлом в племенах Аравии широко употребляли в пищу саранчу. Питательную ценность саранчи составляло высокое содержание в ней белка (46 %) и жира (4,5 %), а также наличие многих важных минеральных веществ: кальция, фосфора и других. Согласно хадисам, Пророк Мухаммад сказал однажды, что «тот, кто не ел саранчи, тот не из моего народа» (28).

Бедуины называли саранчу «креветками пустыни». Вареную саранчу ели с хлебом и с маслом. Сушеную — толкли, добавляли в нее молоко, муку, масло и соль, и делали из всего этого, по ироничному замечанию путешественников-европейцев, «аравийскую питательную массу».

Арабы Аравии подразделяли саранчу на четыре вида (по цвету и размеру): большую и маленькую, серую и желтую. Вожака «саранчовой стаи» величали «султаном». От других насекомых он отличался тем, что имел совершенно другую окраску тела; «носил», по выражению бедуинов, «султанский кафтан» светло-синего цвета, «расшитый» зелеными, белыми и красными полосами (29).

Заметив удивленно-вопросительный взгляд иностранца, наблюдавшего за сценой поглощения арабом саранчи в пустыне, бедуин- проводник говорил: «Когда еды мало, как в песках Аравии, то любая еда — вкусная».

Впечатлениями о том, как он в 1902 г. «лакомился» саранчой на одном из кувейтских рынков поделился в своих увлекательных заметках «По берегам Персидского залива» профессор Московского университета Н. В. Богоявленский. Заметив палатку, где торговали сушеной рыбой и сушеной саранчой, пишет он, «мне захотелось попробовать этого библейского кушанья. На один шай (персидская монета, равная приблизительно 1 коп.) торговец отвесил мне чуть ли не четверть меры. Я спросил, как ее едят. Араб с охотой взял одну саранчу, оторвал ей голову, крылья, лапки, а остальное с наслаждением съел. Я сделал то же самое. На вкус саранча оказалась довольно приятной, солено острой…» (29*).

По этикету аравийцев руки после еды надлежит споласкивать. В прошлом в этих целях гостей в жилищах арабов обносили чашей с водой. После рыбы, к примеру, подавали воду с дольками лимона (30). Принимать пищу стоя считалось и считается в Аравии неприличным. «Еда в пустыне, где ее не хватает, — всегда желанная», говорят бедуины; и требует к себе должного отношения — подчеркнуто внимательного и уважительного, а значит — и должного церемониала. Поэтому и сегодня аравийца, стоя жующего сандвич во время официального приема, едва ли увидишь. В лучшем случае в руке он будет держать стакан с прохладительным напитком.

Большое внимание при приеме гостей арабы уделяют наличию специй на столах; их там — масса. «Специи — помощницы трапезы, — гласит поговорка аравийцев; — и лучшая из них — соль».

В прежние времена еду в семьях готовили из расчета на день. Муку мололи ежедневно, по утрам; лепешки подавали только свежие. Масло взбивали тоже каждый божий день, после утренней дойки верблюдиц. Пищу в одной и той же семье мужчины и женщины принимали раздельно. Вначале — мужчины, потом — женщины; остатки доедали рабы.

Неизгладимое впечатление на любого иностранца, попадающего в Аравию и становящегося участником охоты, производит «ужин в пустыне». Трапезничают на открытом воздухе, «под луной», в «компании со звездой-султаншей» (наджм салтана), как ее называют бедуины. Рассевшись вокруг костра, моют руки. При этом один из слуг, обслуживающих гостей, держит кувшин с водой; другой — таз и мыло; и третий — полотенце. По завершении туалета читают фатиху, то есть первую суру Корана, содержащую краткое изложение основных догматов ислама. И только потом приступают к еде. Если вечеря проходит под патронажем шейха, на территории племени которого и при его участии велась охота, то на разостланный у костра ковер выставляют блюд двадцать, не меньше. Едят руками. Пьют охлажденную воду и свежее верблюжье молоко. На десерт предлагают фрукты и традиционные аравийские сладости: халву и финики. Напоследок угощают кофе с шишей (кальяном).

Алкоголь не подают. Хотя хмельные напитки у мусульман строго- настрого запрещены, сообщал в одном из своих номеров за 1815 г. популярный среди российской интеллигенции журнал «Вестник Европы», «арабы имеют к нему страстную охоту, и пьют скрытно, по вечерам, у себя дома… На границах Аравии, где живут христиане, еще можно найти вино и водку; но вот в самой Аравии достать их никак нельзя, кроме как у жидов санских, которые делают сих напитков большое количество и доброты отменной; и снабжают ими своих соотечественников». Приобрести хмельные напитки в Йемене можно было также в Мохе и в Адене, куда их завозили, порой, из Индии, на английских судах, наведывавшихся в эти порты за кофе и другими товарами (31).

Запрет на вино, введенный исламом, «охраняет, — по выражению мусульман, — разум человека и покой его ближних». Вместе с тем, надо сказать, что жители Аравии — древнейшие виноградари и виноделы. Известно, что в доисламской Мекке питейные заведения имелись повсюду. Распознать их можно было по реявшим над ними красным штандартам. Об этом упоминает в своих стихах сам ’Антара, легендарный поэт и воин Древней Аравии. Вино, восклицал он, «растворяет врата сердца» и «придает крылья коню речи». «Воспеватель вина», поэт Абу Мухджан (ум. 637), наказанный за употребление вина самим халифом ’Умаром, от «напитка радости» так и не отказался, и завещал похоронить себя под «виноградной лозой». Первым человеком среди арабов-язычников, поклявшимся не употреблять вино, был, по свидетельству Ибн Кутайбы (828–889), выдающегося исламского богослова, известного толкователя Корана и знатока хадисов, некто Валид ибн ал-Мугира, имя которого тотчас же «сделалось меж ними нарицательным».

Главный и основной прохладительный напиток жителя Аравии — вода. «Для аравийца, томимого жаждой, охлажденная вода столь же приятна, как и хорошие новости», — заявляют бедуины. Для того чтобы охладить воду, ее в прошлом наливали в специальные глиняные горшки и выставляли в окнах домов, на верхних этажах, с подветренной стороны; или же подвешивали на веревках к крышам, опять-таки с подветренной стороны.

К воде в Аравии отношение особое. В местах обнаружения источников пресной воды возникали поселения людей. В сельской местности сполна использовали дождевые воды. Притом как для орошения садов и огородов, так и для питья. Собирали воду в специальные каменные резервуары. Самые известные из них, сохранившиеся до наших дней, находятся в йеменском порту Аден. Из водосборников в горах и бивших там природных источников воду подавали в поселения — по системе водоводов (32).

Человек, повествует в своих путевых заметках французский путешественник-исследователь Аравии Луи дю Куре, оказывавшийся в пустыне, мог просуществовать без воды в течение 2–3 дней, не больше. Если во время перехода запасы воды в караване заканчивались, и до ближайшего источника оставалось не менее трех дней пути, то для того, чтобы утолить жажду, забивали верблюда; и доставали воду из желудка животного, хранящуюся в специальной кишке. Поэтому желудок верблюда, замечает он, бедуины называли в шутку «источником воды в пустыне» (33).