Арабы Аравии. Очерки по истории, этнографии и культуре

ЧАСТЬ IV ЖИТЕЛИ СТЕН Дневник памяти.

Портреты городов и горожан на фоне времени.

За аравийской чадрой.

Традиционные ремесла арабов Аравии прошлого.

Аравия торговая.

Портреты городов и горожан Аравии на фоне времени. В старину въездные и выездные ворота в городах Аравии на ночь запирали. Делали это после вечернего намаза. Отворяли же сразу после утренней молитвы. Во дворцах правителей, больше походивших на хорошо укрепленные, отдельно стоявшие крепости, располагались арсенал и тюрьма. Имелись в них и специальные помещения, где жители городов хранили свои сбережения и драгоценности (1).

День в жилище аравийца, будь то горожанина или кочевника, начинался с того, что женщина с помощью небольшой ручной мельницы молола зерно и толкла в ступке кофейные зерна, чтобы испечь к завтраку лепешки и сварить кофе. Поэтому ручная мельница и кофейная ступка воспринимались арабами Аравии как символы семейного очага. Воровство этих предметов строго каралось — отсечением руки. Даже брать их в залог считалось неприличным. Когда кто-то из жителей того или иного квартала говорил, что «ручная мельница соседа молчит», это означало, что человек попал в беду, что «нет в его доме ни зерна, ни хлеба». И настало, дескать, время оказать горемыке помощь.

Зерно, кстати, мололи только женщины. Мужчины этим не занимались. Зато доили верблюдиц, и женщин к ним не подпускали (2).

Если сосед — человек гостеприимный и щедрый, то араб Аравии заметит, что «живет он возле сосуда с медом». Если же сосед — мужчина нелюдимый, то аравиец скажет: «Человек он — тяжелый, и имя ему — камень, и семья его — скала».

В прошлом сады и огороды в городах и селах Аравии были открыты для всех нуждавшихся, днем и ночью. Неимущий и обездоленный мог войти туда и съесть все, что захочет, столько фруктов и овощей, сколько сможет. Но вот брать с собой, выносить что-либо не разрешалось.

Узкие улочки в старых кварталах древних городов-портов Аравии практически полностью укрыты балконами стоящих друг напротив друга домов. Делалось это со смыслом. Такая форма застройки улиц, с «балконным покрывалом» над ними, давала столь желанную в Аравии тень. По обоим концам улочек располагались мощные деревянные двери-калитки. В прежние времена их по ночам запирали. Потолки в домах «кварталов прошлого» — непременно резные. Так же, кстати, как и входные двери, искусно «расшитые» мастерами- резчиками изображениями животных, растений и затейливыми арабесками.

Прогуливаясь по старым кварталам приморских городов, будь то в Дубае или Рас-эль-Хайме, в Кувейте или Шардже, и, сталкиваясь на узких улочках с арабами, едущими навстречу на осликах, хочешь не хочешь, но надо прижаться к стене, иначе не разойтись. Улочки эти (арабы Аравии называют их словом «сикка», что значит «проход») буквально усыпаны небольшими лавчонками. Находятся они в нишах оград плотно прижавшихся друг к другу домов, с прилавками, выходящими прямо на улицу. Товар, разложенный в них на полках, покупатель рассматривает прямо с мостовой, внутрь не входит.

Лавки на любой отдельно взятой сикке специализируются, как правило, на продаже одного и того же товара. Дело в том, что арабы Аравии ужас как любят поторговаться. «Покупка без торга, что шиша (кальян) без кофе и свадьба без веселья», — приговаривают они. Выбрать и купить нужный товар, переходя от одного торговца к другому, а заодно и «позабавиться в торге», веселой словесной схватке-перепалке с торговцем, удобнее всего в местах сосредоточения лавок с одним и тем же товаром.

Рынки в Аравии, вспоминали путешественники, чутко реагировали не только на потребности покупателей, но и на их привычки. Они являлись едва ли не единственным в прошлом местом времяпрепровождений аравийцев. Там можно было сделать покупки и поторговаться, то есть «показать себя». Послушать сказания и предания из уст профессиональных рассказчиков, покуривая шишу в «домах кофе». Понаблюдать за поркой чужеземных моряков, попавшихся на употреблении хмельных напитков.

Древние арабы, отмечал известный российский востоковед П. Цветков, были «большие любители до вина и развлечений» (3). И то, и другое в избытке предлагали им таверны. Там же трудились и кайны, аравийские гетеры, развлекая подвыпивших посетителей песнями и танцами. Великий исследователь-портретист «Острова арабов» Иоганн Людвиг Буркхардт, посещавший Мекку в 1815 г. под видом купца-мусульманина из Индии, упоминал о многочисленной общине обитавших в городе темнокожих африканцев. Многие из них, рассказывал он, находились прежде в рабстве. Попадая в Мекку, во время хаджжа, получили свободу от своих хозяев. Женившись и обзаведясь семьями, оставались жить в Мекке. Так вот, жены их готовили из сорго отменный хмельной напиток — бузу. Делали его, порой, с добавлением пряностей (4). Пользовались спросом, по словам путешественника, и настойки на изюме; их в Мекку завозили из Та’ифа и из Йемена.

С приходом ислама, и то не сразу, вино оказалось вне закона. Правоверный не должен был произносить слова молитвы и упоминать имя Господа «грязными», то есть пьяными устами. Запретил употребление хмельных напитков «праведный» халиф ’Умар ибн Хаттаб (634–644). Чтобы искоренить пьянство в мусульманской общине (умме), он приказал не только вырубить виноградники, но и повелел не использовать впредь в росписях дворцов и храмов популярные среди арабов орнаменты с изображениями виноградной лозы (5).

Находясь в аравийских странах и посещая рынки в старых кварталах приморских городов, невольно обращаешь внимание на то, что некоторые продукты кое в каких лавках там по-прежнему продают так же, как и в старые добрые времена. Сахар, к примеру, головками, упакованными в корзинки-плетенки. Висят они прямо у входа, на огромных крюках. Делается это для того, чтобы экзотическим видом выставленных в лавках товаров привлечь в них туристов, жаждущих впечатлений, а также местных горожан пожилого возраста, испытывающих, как они признают, необъяснимую тоску по безвозвратно ушедшему прошлому. Буквально впритык к таким лавкам располагаются старые кофейни. Заказав «по чашечке кофе с кальяном», старики любят посидеть в них и поболтать о том времени, когда «такой сытости», по их выражению, как сегодня, не существовало и в помине; зато свято чтилась верность данному слову и «царила чистота нравов». Двери домов тогда если и запирали, говорят они, то только в том случае, если надолго уходили по делам; и не на замки, как сегодня, а на простые деревянные задвижки-щеколды.

Продукты в лавках на рынках (опять-таки, чтобы привлечь туристов) тоже кое-где взвешивают по старинке — на огромных старинных весах. Вместо гирь используют камни, абсолютно точно, впрочем, соответствующие обозначенному на них краской весу.

В былые времена, отлучаясь ненадолго из лавки, торговец дверь на ключ не запирал, а лишь опускал над ней простенький занавес, чаще всего — кусок вышедшей из употребления рыболовной сети. И мог быть абсолютно уверенным в том, что на переполненном людьми базаре никто в «закрытые» двери его лавки даже не сунется.

Человек, оказывавшийся на рынке, делились своими наблюдениями путешественники, шел вначале туда, где располагались лавки-мастерские парфюмеров и ювелиров. Притом делал это непроизвольно. Влекли его в их сторону запахи духов и благовоний. И уже оттуда, «порадовав глаза» изящными ювелирными изделиями, и «покрыв одежды ароматами благовоний», отправлялся в те места, где торговали нужными ему товарами.

Исследователи-открыватели «Острова арабов», посещавшие рынки Аравии, обращали внимание на сумки и обувь аравитянок. У любой из женщин имелась тогда в руках небольшая сумка-корзинка, искусно сплетенная из листьев пальмовых деревьев, покрытая изнутри битумом, а на ногах — сандалии, состоявшие, порой, только из деревянной дощечки-подошвы, искусно подогнанной под ногу, и прихваченной к ней кожаным ремешком. Наружная простота обуви имела, вместе с тем, практический смысл — оберегала ступни ног женщины от раскаленных солнцем «песчаных мостовых».

Рынки в городах, что интересно, как и сами города, окружали мощные высокие стены. С внутренней стороны они были сплошь усыпаны нишами-лавками, без дверей, но с широченными окнами, через которые проходивший мимо горожанин без труда мог рассмотреть выставленные в них товары. С внешней стороны, в верхней их части, находились бойницы для лучников. На ночь ворота в оградительных стенах рынков, где такие имелись, затворяли. Сами же лавки с товарами стерегли хорошо натренированные собаки. Человека, тайком проникавшего ночью на рынок, они рвали на части. С призывом муаззина к утренней молитве собак с рынка уводили (6). Защитные стены вокруг рынков внутри городов служили своего рода еще одним поясом безопасности для горожан на случай прорыва врага через главнее, въездные ворота города.

На рынках трудились цирюльники, «живые газеты Аравии», как о них в шутку отзывались негоцианты-европейцы. И вот почему. К каждому своему клиенту цирюльник подходил как к возможному источнику свежих новостей. Собираемые и пересказываемые им новости, переходя из уст в уста, быстро распространялись по городу. Чужеземцев, что интересно, рыночные стригуны обслуживали бесплатно. Просили лишь взамен, чтобы чужестранец поделился с ними тем, что видел и слышал в местах, где бывал по пути в их город (7).

Только в старых кварталах древних городов-торжищ Аравии можно увидеть сегодня, опять-таки вблизи рынков, сохранившиеся кое-где популярные некогда среди горожан общественные бани (хамам). Свет в них проникает через небольшие оконца в потолке, забранные цветными стеклами. Мужчины и женщины пользовались такими банями поочередно: по утрам — мужчины, по вечерам — женщины (8).

Особое отношение у аравийцев, притом повсюду, и в городах, и в селах, к журавлю и к аисту. В Аравии до сих пор бытует поверье, что журавль и аист — это принявшие их облик души переселившихся в Рай добрых людей. В сезон миграции этих птиц они, дескать, прилетают вместе с ними на «Остров арабов», чтобы, обернувшись на время в людей, пожить среди них и согнать грусть-тоску по родным землям. Посягать на аистов и журавлей, «почтальонов добрых вестей и хороших предзнаменований в семейной жизни», как их называют арабы Аравии, нельзя. Поэтому журавлей и аистов, умирающих во дворах жилищ, коренные аравийцы обязательно хоронят, и непременно под кронами деревьев.

Реакция арабов Аравии на ворона — прямо противоположная. Появление ворона при выходе из дома до сих пор воспринимается аравийцами как знак грядущего бедствия и разлуки. По одной из легенд, первой птицей, которую Нух (Ной) выпустил с ковчега, чтобы она осмотрелась вокруг на предмет обнаружения суши, был не голубь, а ворон. Так вот, покинув ковчег, он на него не вернулся. С тех пор арабы Аравии, ведущие свое начало от Сима, сына Ноя, считают ворона «недобрым предвестником»; с ним в племенах «Острова арабов» связывают предзнаменования о «скитальчестве и долгом расставании с родными землями».

Помимо широко известных в Древнем мире аравийских властительниц и владычиц, таких, как царица Савская, предания сохранили имена женщин-купчих и судей. Набатейские надписи, обнаруженные археологами, свидетельствуют, что в Северной Аравии во времена джахилийи, то есть язычества, были среди женщин и такие, кто занимал важные должности в структурах власти, и кто владел большими поместьями и снаряжал торговые караваны в Йемен и Сирию. Возьмем, к примеру, Хадиджу, первую жену Пророка Мухаммада, считавшуюся одной из самых знатных и богатых женщин Мекки.

За аравийской чадрой. «Женщина без мужа, что конь без узды», — часто повторяют аравийцы присказку предков. До ислама в Аравии существовало два типа семейных отношений: мута’а (смысл слова — «предмет наслаждения») и накаа (в переводе с арабского языка — «чистота»). В первом случае женщина не становилась женой в полном смысле этого слова. На основании договоренности о временном сожительстве (при ее заключении свидетели не требовались) мужчина и женщина начинали «жить вместе». Зачастую женщина даже не переселялась в дом к мужчине, а только время от времени «наведывалась» к нему. Дети, рождавшиеся при такой форме взаимоотношений, считались «детьми женщины».

Во втором случае женщина становилась полноправной женой. Сговорившись с отцом невесты о женитьбе и заключив соответствующий договор (обязательно при свидетелях), мужчина брал на себя конкретные обязательства; притом как по отношению к самой женщине, так и к создаваемой им семье. Несоблюдение мужчиной договорных обязательств являлось для женщины основанием для развода (9).

Надо сказать, что в наши дни примерно 80 % разводов в Саудовской Аравии, например, инициировали женщины. Причем в течение первого года замужества; и именно потому, что муж не выполнил взятых на себя обязательств. Вопрос этот сделался настолько актуальным, что обсуждался даже на специальном заседании религиозных авторитетов, занимающихся подготовкой брачных договоров (10).

В прошлом жители приморских городов и поселений в Аравии мылись перед сном в море; притом в строго отведенных для мужчин и женщин «банных местах». Жители сел, располагавшихся на берегах горных ручьев, поступали также (11).

В 1950-е годы в Дубае, где все население крохотной в ту пору столицы этого цветущего сегодня эмирата проживало на небольшой прибрежной полосе у входа в бухту, у женщин имелись свои «пляжные ночи». Ими считались те, что приходились на начало каждого нового месяца по мусульманскому лунному календарю. В такую ночь женщины собирались в одном из облюбованных ими мест на берегу бухты и купались. «Места отдыха женщин» мужчины обходили за версту. Любопытство строго каралось: поркой, притом прилюдно (12).

Один из интереснейших социальных институтов арабов Аравии прошлого и настоящего — институт харим, регламентирующий положение женщины в семье и в обществе (слово «харим» — производное от слова «харам», что в переводе с арабского значит «запрещать»). В границах данного института женщина чувствует себя в полной безопасности. Его зримые атрибуты — это закрывающая лицо женщины шайла, то есть чадра, или бурга — лицевая маска, а также скрывающая фигуру женщины черная до пят накидка абайа. Лицо женщины в Аравии, отмечала в своих «Воспоминаниях арабской принцессы» (1886) дочь правителя Омана и Занзибара, даже в ее доме, могли видеть только муж, отец, братья, сыновья, дяди, племянники и принадлежавшие ей рабы. Должны были быть прикрыты также, всегда и везде, за исключением покоев мужа, шея, подбородок и лодыжки женщины (13).

В Аравии до сих пор сохраняется полигамия, то есть многоженство. Мусульманин вправе иметь четыре жены. Взять в жены еще одну женщину он может только в случае смерти одной из его четырех официальных жен, или же после развода с одной из них. При этом любовниц-наложниц (сарири) мусульманин мог содержать в прошлом столько, сколько хотел.

Рабыня-наложница, рожавшая ребенка своему хозяину, делалась свободной. Когда ее господин умирал и она, по обычаям тех лет, «становилась женщиной» брата умершего или кого-либо из его родственников-мужчин, то уже не в качестве наложницы, а законной жены.

Глава семьи — мужчина, заявляют арабы Аравии; так повелось со времен Адама. Жена должна принимать все, что делает и говорит муж; притом безропотно и безоговорочно. Вместе с тем, если женщина, по ее мнению, «подвергается несправедливостям» со стороны мужа, то она имеет право напрямую обратиться по этому вопросу к кади (судье).

В прежние времена, когда муж покидал жилище, отправляясь по делам, женщина надевала на него оружие. Когда же он возвращался домой, то, сняв с него щит и пояс с мечом, подавала ему сосуд с водой. Притом делала это, хотя и в соответствии с традицией, но исключительно по своей доброй воле. Женщина, недовольная поведением мужа, выражала это не словами, что у аравийцев не принято, а действиями, в том числе уклонением от описанного выше повседневного церемониала проводов и встреч мужа. Мужчина понимал, что допустил ошибку, и делал все возможное, чтобы «восстановить радушие» женщины (14).

Согласно высоко чтимым в Аравии «правилам жизни предков», женщина — «госпожа жилища», хранительница домашнего очага. В старые времена, когда мужчина надолго отлучался из дома, отправляясь на «жемчужную охоту», либо с торговым караваном в «чужие земли», именно женщина несла на своих плечах все заботы по дому и по хозяйству: растила детей, обучала их «навыкам жизни», ухаживала за финиковыми пальмами. На ведение домашнего хозяйства брала из «семейной казны» столько денег, сколько требовалось, не спрашивая разрешения у мужа. Если мужчина имел несколько жен, то все средства, зарабатываемые им, он делил между ними поровну. Поэтому отношение мужчин к женщинам в племенах Аравии было и остается теплым и подчеркнуто внимательным.

Интересно, что, выходя замуж, женщина в Аравии сохраняет свою фамилию, а вместе с ней и статус ее семейно-родового клана в родоплеменной общине. Женщину в Аравии — с рождения и до смерти — величают дочерью своего отца, добавляя эти слова к ее имени (Фатима бинт Мухаммад, к примеру). Когда в разговоре даже с родным и близким ему человеком араб Аравии ведет речь о своей жене, то имени ее не называет. Вместо этого говорит: дочь такого-то, либо «мать моей семьи» (умм усрати).

Интересными наблюдениями о женщинах Омана делится в своей увлекательной книге «Вояж вокруг мира» врач М. Расченбергер, сопровождавший в 1835 г. американскую посольскую миссию в Маскат. Женщина, по его выражению, представляла собой довольно «затратную статью» в бюджете любого оманского мужчины. Жена «аравийского джентльмена», пишет он, должна была иметь не менее двух десятков платьев и четырех нарядных, разных цветов, кашемировых накидок-вуалей, а также золотые и серебряные кольца с драгоценными камнями, непременно рубинами и бриллиантами, притом на каждом из пальцев ног и рук.

Помимо четырех жен, у состоятельного оманца имелось, как правило, около трех — четырех наложниц, абиссинок в основном и черкешенок (15).

Лицо своей избранницы, с семьей которой оманец хотел породниться, он видел только после свадьбы. Вместе с тем, прежде чем посвататься, обязательно «наводил справки» о том, как выглядит девушка и «какой у нее характер». Помогали мужчине в этом деле его сестры, мать и их рабыни-служанки. В том случае, если их отзывы о девушке совпадали, и, что не менее важно, соответствовали вкусу мужчины, то он делал предложение: встречался с отцом девушки и сообщал ему, что хотел бы взять его дочь в жены.

Если молодой человек или уже женатый мужчина по каким-то соображениям не устраивал отца девушки, то ему деликатно, но сразу же давали понять это. Фраза насчет того, что требуется, дескать, время, чтобы обдумать поступившее предложение, означала, что к предложению жениха в этом доме относятся прохладно. Если же отец девушки положительно реагировал на предложение о женитьбе, то прежде чем сообщить дочери об этом, как бы невзначай, говорил ей, что собирается устроить обед в честь такого-то семейства. И внимательно наблюдал за ее реакцией. И только после этого ставил дочь в известность о том, что такой-то человек хочет взять ее в жены. На языке семейного обихода тех лет это означало, что договоренность насчет женитьбы состоялась, и надо готовиться к свадьбе.

Знакомых и друзей обоих семейств оповещали о предстоящей свадьбе служанки-рабыни. Обряженные в нарядные одежды, они обходили их дома и сообщали о дне свадьбы. Делали это, надо сказать, охотно, так как получали за свою работу вознаграждение — и от обоих семейств, и от приглашенных на свадьбу людей.

Свадьбы в городах, где проживали семейно-родовые кланы одного и того же племени, тесно переплетенные между собой родственными узами, гуляли подолгу — от 3 до 7 дней. Много времени занимала и сама подготовка к свадьбе. Одета невеста, к какой бы семье она не принадлежала, к бедной ли, или богатой, должна была быть во все новое, с головы до ног. Более того, иметь «достаточное», как тогда говорили, количество нарядов, и менять их в течение свадебных торжеств не менее двух раз в день.

За восемь дней до свадьбы выходить из дома девушке не полагалось. В это время происходило «наведение красоты» невесты: ее подвергали довольно болезненной тогда процедуре удаления волос с ног; расписывали хной кисти рук и ступни ног. Заказывали у парфюмеров свадебные духи (рхийа) в специальных флаконах.

Играть свадьбу начинали вечером, в доме отца невесты. Сам акт бракосочетания проходил прямо накануне пиршества. Проводил его судья племени (кади). Если по какой-то причине кади в это время в племени отсутствовал, то церемониал исполнял (с обоюдного согласия семейно-родовых кланов жениха и невесты) кто-либо из старейшин племени. Невеста на нем не присутствовала, ее представлял отец.

Подарки, полученные невестой на свадьбу, считались ее исключительной собственностью. Если невеста была из семьи богатой и знатной, то, помимо драгоценностей, ей могли подарить и рабов, и крупные объекты недвижимости. Дом, к примеру, или сад финиковых пальм.

На третий день после акта бракосочетания, часов в 9-10 вечера, подруги новобрачной окуривали ее благовониями, опрыскивали духами и торжественно препровождали в «брачные покои» (в племенах кочевников это происходило в тот же день). Муж с друзьями встречали ее у дверей. Пожелав молодоженам счастья, друзья и подруги удалялись. Вступив в «брачные покои», куда женщина входила, заметим, первой, мужчине надлежало соблюсти, согласно традиции, следующие правила. Во-первых, если место семейно-родового клана жены в родоплеменной общине было выше, чем у мужа, то первым с женщиной должен был заговорить мужчина. Затем он подходил к женщине и клал у ее ног подарок. На языке свадебного церемониала это означало, что мужчина просит женщину снять чадру, открыть лицо и предаться любви. Люди небогатые делали такой подарок в виде небольшой суммы старинных серебряных монет в кожаном мешочке, а состоятельные преподносили ларцы с драгоценностями и расшитые жемчугом кошельки с теми же монетами, серебряными и золотыми.

После первой брачной ночи свадебные торжества перемещались из жилища отца невесты в дом ее мужа, где продолжались (в зависимости от «толщины его кошелька») 3, 7 или 14 дней. Новобрачных в это время мог навестить и поздравить любой из горожан. Всех гостей непременно угощали: сладостями и прохладительными напитками.

Особым вниманием пользовались на свадьбах сказатели легенд и преданий. Они развлекали гостей тем, что доставали из бережно хранимой ими коллективной памяти племен малоизвестные истории, связанные с именами породнившихся семейных кланов.

Медовый месяц молодожены проводили у себя в доме. В течение первой недели после свадьбы никуда не выходили и нигде не показывались; и их никто не навещал. По истечении этого времени дом вновь наполнялся шумом и гамом. Молодожены принимали друзей и подруг; жена — на женской половине жилища, а муж — на мужской (16).

Довольно часто в былые времена отцы выдавали дочерей замуж за своих кредиторов, чтобы разделаться с долгами.

Если замужняя женщина-горожанка намеревалась навестить подругу или знакомую, то заблаговременно оповещала ее об этом, послав к ней (вместе со своим кальяном) рабыню-служанку. Отправляясь в гости, надевала лучшие одежды. Центральное место в наряде занимали драгоценности, подаренные мужем. Тем самым женщина демонстрировала подруге или знакомой доброе к себе отношение «ее мужчины»; показывала, что муж ее любит, и не жалеет средств ни на наряды, ни на драгоценности. Ходили женщины в гости и принимали у себя званых на посиделки либо по утрам, когда мужья, отправляясь по делам, покидали жилища, либо же по вечерам, когда мужчины собирались у кого-нибудь из них в доме на маджалисах, традиционных встречах за кофе с кальяном.

По тому, где женщины, разуваясь, ставили обувь при входе в дом, можно было довольно точно определить положение каждой из них в племенной общине. Представительницы знатных семейно-родовых кланов снимали обувь прямо у порога, чтобы, переступив через него, сразу же шагнуть на ковер, разостланный на полу. Остальные оставляли ее справа или слева от порога. Обувь, входя в жилище, снимают в Аравии, руководствуясь теми же правилами, и сегодня.

Гостя в доме араба Аравии непременно угощают финиками и кофе, фруктами и сладостями. Кофе подают всякий раз, как в помещение входит новое лицо. Хозяин жилища, где встречаются женщины, если он в это время находится в доме, на глаза им не показывается. В том случае, если он захочет переговорить с кем-либо из своих родственниц, присутствующих на встрече, то попросит служанку или дочь пригласить ее в другую комнату. Также поступит и женщина, если ей вздумается переброситься парой слов с кем-либо из ее родственников, присутствующих на маджлисе, проходящем на мужской половине дома (17).

Когда муж умирал, рассказывала в своих «Воспоминаниях арабской принцессы» дочь владыки Омана и Занзибара, то жены и наложницы облачались в траурные одежды, «закрывались в темных комнатах и несли траур на протяжении четырех месяцев» (в доисламской Аравии — в течение года). На дневной свет не выходили. Пользоваться парфюмерией и благовониями им это время запрещалось категорически. Двери жилища умершего неделю, а то и две, оставались открытыми, для всех и вся, днем и ночью. Всякий мог войти, выразить соболезнования и пригубить пищу со стола, выставленного во дворе дома.

По окончании срока траура жены-вдовы исполняли церемониал очищения: тщательно омывались, с головы до ног. При этом рабыни- наложницы умершего господина с его мечами и кинжалами в руках стояли позади вдов. И, издавая звон ударами клинков, оповещали, по верованиям тех лет, человека, «ушедшего в мир иной», что траур по нему исполнен. После этого вдовы надевали на себя обычные одежды, и могли снова выходить замуж (18).

Ритуал траура и обычай оплакивания умершего соблюдались строго. Наемные «плакальщицы» и близкие родственницы посыпали головы пеплом и пылью, стригли волосы, громко рыдали и рвали платья на груди. В случае смерти главы семьи, вспоминал Буркхардт, женщины окрашивали руки и ноги синей краской. Этот «видимый знак печали» сохраняли в течение восьми дней, воздерживаясь, все это время, от употребления молока. Даже вносить его в дом не разрешали, ибо белизна молока «не соответствовала цвету скорби и печали».

Приготовлением тел умерших к погребению занимались и занимаются в Аравии «мойщики покойников» (мурдишуры). В прошлом такие люди назначались, к слову, шейхами; настолько эта работа считалась ответственной. По сложившейся традиции, об умершем человеке сразу же ставили в известность кади (судью); затем приглашали «мойщика усопших» (мужчину или женщину соответственно). Одежда и все другое, что имелось на человеке в момент его смерти, включая драгоценности, становились собственностью «мойщика». Такие вещи считались у арабов Аравии «нечистыми»; к ним никто из родных и близких усопшего не прикасался. Даже драгоценности покойницы, хранившиеся в ларце в ее покоях, и те, как правило, либо распродавали, либо просили ювелиров основательно их переделать. Носить и дарить ювелирные украшения покойников, по существовавшему тогда поверью, было не принято (обычай этот в силе и поныне).

Вымыв тело покойника, «мойщик» и в наши дни заворачивает его в саван с вышитыми на нем изречениями из Корана; окуривает благовониями и опрыскивает духами. Саван — непременный и обязательный атрибут погребения. Почетным среди мусульман считается быть «облаченным» после смерти в саван, привезенный из Мекки по возвращении из хаджжа (там его мочат в воде из Священного источника Замзам и высушивают у стен Каабы). Умереть и лечь в могилу без савана — это в глазах арабов Аравии величайший позор. Поэтому, отправляясь с торговым караваном в «чужие земли» или выступая против врага, бедуин в старину обязательно брал с собой и погребальный саван.

При похоронах «государева человека», чиновника, к примеру, или писца, в могилу с телом усопшего клали тогда, с одной стороны, тюрбан и пояс, а с другой — оружие. О смерти человека, пользовавшегося уважением и почетом среди соплеменников, возвещали с горы.

Над могилами простых людей насыпали холмы и воздвигали камни; над захоронениями владык и правителей, равно как и шарифов Мекки (избирались из потомков Пророка Мухаммаде), возводили склепы из камня, с колоннами по всем четырем углам. На каменном столбе-стеле над погребением усопшего или усопшей наносили рисунок тюрбана или вуали, даты жизни и изречения из Корана. Покойников из высшего сословия зачастую хоронили неподалеку от могил мусульманских мудрецов или отшельников (марабутов) (19). Во времена джахилийи (язычества) на могиле умершего приносили в жертву животное. Оставляли на ней, порой, привязав к камню, верблюдицу покойного; и умертвляли ее голодом (голову верблюдицы, накрыв ее чепраком, поворачивали к хвосту и закрепляли в таком положении к телу). После исполнения всех обрядов погребения устраивали тризну.

Процедура разводов у арабов Аравии, отмечал уже упоминавшийся нами в этой книге М. Расченбергер, врач американской посольской миссии в Оман, — «простая донельзя». В присутствии свидетелей мужчине достаточно сказать, что он разводится — и развод признается состоявшимся. В 2012 г. в Дубае, например, имело место 1129 официально зарегистрированных разводов, то есть по три, а порой и по четыре в день. Треть из них приходилась на коренных жителей; и это притом, что их доля среди населения Дубая не превышала и одной пятой (20).

Традиционными ремеслами арабов Аравии прошлого историки называют гончарное, дубильное и кожевенное, кузнечное, ювелирное и плетельное, а также ткачество. Центрами ткачества в землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, считались оазис Ал-’Айн и эмират Рас-эль-Хайма. Именно там, по словам торговцев, изготавливали отменные полотна для шатров, плащ-накидки и одеяла.

В тех же районах, богатых хорошей глиной, процветало гончарное ремесло. Вместе с тем, глиняные сосуды, предназначавшиеся для приготовления риса или варки мяса, зачастую завозили в Прибрежную Аравию из Персии, где их делали из особых, огнеупорных и водостойких сортов глины, которых в Аравии не имелось.

В оазисах занимались плетельным ремеслом (хус): вручную мастерили из пальмовых листьев циновки и корзинки, шляпы и веера, а из волос животных и пальмовых волокон — веревки и канаты. Центрами по изготовлению золотых и серебряных ювелирных украшений в тех же землях Эш-Шамал выступали Дубай и Шарджа. В особой чести у горожан были в те времена «дверных дел мастера» или «резчики лиц дома», а также кузнецы-оружейники и корабелы, артели которых представляли собой дружные, хорошо спаянные профессиональные сообщества.

Аравия торговая. Торговцы в Аравии — люди уважаемые и влиятельные. В старину, возвращаясь из «чужих земель», будь то из Дамаска или Багдада, Тира или Александрии, Византии или Андалусии, они, по традиции, обязательно делились с соплеменниками, сидя по вечерам за чашечкой кофе, рассказами обо всем увиденном и услышанном.

Крупным центром коммерции Древней Аравии являлась Мекка. В сезон паломничества туда стекались купцы с товарами со всего Востока. Особенно славилась Мекка торговлей ювелирными изделиями, ароматами и хной. Практически каждый второй из паломников увозил из Мекки, в подарок родным и близким, флаконы с розовой водой (ее поставляли в Священный город мастера-парфюмеры из Та’ифа).

Главным центром торговли верблюдами в Аравии в начале XX столетия слыла Бурайда, кожами — Риджал (Асир), лошадьми чистой арабской породы — Хаиль (Джабаль Шаммар), камедью — Хамис Абида (Асир), огнестрельным оружием — Бирк (Оман) (21). В местечке Бирк находился огромный оружейный склад, откуда оружие вывозили во все шейхства Аравии и даже в Южную Персию.

Медина (Йасриб до переселения в него в 622 г. Пророка Мухаммада), лежавшая на караванном пути между севером и югом полуострова, выступала важным центром транзитной торговли, через который осуществлялась доставка благовоний из Йемена в Сирию (Аш-Ша’м). Город располагал разветвленной сетью рынков с «разнообразной специализацией». Сук Кайнука’ (принадлежал племени бану кайнука’) был широко известен своими лавками оружейников и ювелиров; Сук Хабаш — торговлей рабами. Поскольку Медина обладала обилием источников, пальмовых деревьев и земель, пригодных для выпаса скота, то на рынках города активно торговали продуктами сельского хозяйства, в том числе финиками и домашними животными. Община ювелиров-евреев, проживавшая в Медине и державшая лавки на рынке Сук Кайнука’, насчитывала 300 человек.

Еще до ислама, сообщает Ибн Исках, Медина обрела статус «важной торговой станции» для купцов, возвращавшихся в Аш-Ша’м (Сирия) из своих поездок в Хиджаз и Йемен. Способствовала торговле в Медине и гавань Ал-Джар, что на берегу Красного моря, в трех днях пути от города. Туда «прибывали и бросали якорь» суда с товарами из Абиссинии (Эфиопии), Адена, Египта, Китая и «всех городов Индии».

В эпоху Пророка Мухаммада на рынках Медины ходили серебряные и золотые монеты, дирхамы и динары соответственно. Дирхамы — двух видов, так называемые полные (ал-вафийа) и старинные (ат-табарийа). Выпускали эти монеты в Персии и Византии. На одной из сторон византийского золотого динара имелось изображение императора Восточной Римской империи. Серебряный дирхам попал в Аравию из Персии. Этим объясняется и изображение на нем Хосроя, древнего царя персов. Так продолжалось до тех пор, пока халиф ’Умар ибн Хаттаб (правил 634–644) не основал первый в Аравии монетный двор, ставший чеканить дирхамы персидского образца (с изображением царя персов Хосроя), но со словами «Слава Аллаху» на одной стороне монеты и «Нет Бога, кроме Аллаха» — на другой.

Встречались на рынках Аравии во времена джахилийи (язычества) и в годы раннего ислама деньги Набатейского царства и Пальмиры. Попадались и самые ранние денежные знаки арабов Аравии — химйаритские: с изображениями совы (след влияния древних греков, активно торговавших с «землями благовоний») и кинжала (символ арабов Древней Аравии), а также именем царя, его полным титулом и названием города, откуда «родом» монета (21*).

Что касается названия города Йасриб, переименованного впоследствии в Медину, то, по мнению нескольких арабских историков, связано оно с человеком по имени Йасриб ибн Хузайл ибн ’Арим, род которого переселился в те места после отпадения от племени ’ад, «арабов утерянных».

Основными статьями аравийского экспорта в 1910–1912 гг., к примеру, арабы-торговцы называли шкуры домашних животных, жемчуг, кофе, финики, благовония и раковины. Пошлины в портах взимали разные. В Джидде, скажем, притом на все ввозимые в Хиджаз товары, она составляла 11 % от стоимости груза. Если он поступал в Джидду на судне из турецкого порта, то от пошлины освобождался. В Ходейде (Йемен) предметы импорта обкладывались пошлиной в 11 % (8 % брали товарами, 3 % — деньгами), а экспорта — сборами в размере 10 % (оплачивались исключительно товарами). Если грузы уходили в порты Турции, то пошлина не предусматривалась. На Бахрейне таможенные сборы на предметы ввоза — в размере 5 % от их стоимости — покрывались товарами. В Маскате и других портах Омана таможенная пошлина на импорт любых, за исключением оружия, товаров составляла 5 % от их стоимости. Ввозимое в страну оружие облагалось пошлиной в 6 %, а также дополнительными портовыми сборами в размере (в пересчете на американские доллары) 0,5–1 долл. США за единицу товара, то есть за ружье или пистолет. Единственной беспошлинной зоной (с 1850 г.), если так можно сказать, в Прибрежной Аравии являлся Аден; под таможенные пошлины там подпадали только алкоголь и табак (22).

В 1903 г., по данным британского внешнеполитического ведомства, через Аден было вывезено товаров на сумму 2 621 780 фунтов стерлингов, а через Бахрейн — 1 169 471 фунтов стерлингов. Объем экспорта через Ходейду составил 400 700 ф. ст. (в том числе 2365 тонн кофе, на сумму 151247 ф. ст.; и 977 тонн выделанных кож, на сумму 84700 ф. ст.); а через Маскат — 277580 ф. ст. Суммарный объем аравийских товаров собственного вывоза, прошедших в 1903 г. через порты Аден, Ходейда, Джидда, Маскат и Манама, оценивался в 2 573 543 ф. ст. (1909 г. — около 3 млн. ф. ст.) (23).

Рассказывая об Аравии торговой, следует отметить, что в течение продолжительного времени порты Южной Аравии служили местами оптовой торговли самыми ценными товарами Древнего мира. Из Индии через них поставляли сандаловое дерево, перец, корицу, драгоценные камни и олово; из Африки — черное дерево, перья страусов, золото, слоновую кость и рабов. Из самой Аравии (из Йемена и Омана) вывозили мирру, ладан и амбру; с острова Сокотра — алоэ и камедь драконового дерева, а из Персидского залива и Красного моря — жемчуг и кораллы (24).

Один из оживленных торговых маршрутов Аравии пролегал между Хадрамаутом, «обителью благовоний», как отзывались об этом крае сами аравийцы, и Саной с ее 10 крупными специализированными рынками. Из Хадрамаута в Сану везли ладан и мирру, кассию и индийский кардамон, зерно и масло, шерстяные одеяла и женские накидки абайи, войлок для шатров, шкуры домашних животных и перья страусов. Из Саны в Хадрамаут вывозили (речь идет о середине XIX столетия) холодное оружие, оковы для рабов, ружья и гвозди, золотые и серебряные монеты и ювелирные украшения с ними, кофе, золото и серебро, бумагу и порох, сухофрукты и табак. Транспортные расходы — «за одного верблюда в день с одним человеком и багажом при нем, не превышающим нормы установленного веса для перевозки на вьючном животном», — равнялись 3 франкам (25).

Торговый караван, передвигавшийся по землям Аравии, должен был платить племенам за прохождение их территорий установленную ими денежную сумму, либо останавливаться и торговать с ними (в этом случае плата за проход не взималась) (26).

Во главе каравана стоял раис. Им выступал один из членов артели погонщиков верблюдов, специализировавшихся на обслуживании того или иного конкретного торгового пути, хорошо знакомый с раисами аналогичных общин, работавших на других маршрутах. Все участники каравана находились под личной защитой раиса. Случалось, что человек, настигнутый в дороге теми или иными важными для него новостями, будь то семейного характера или делового, вынужден был срочно менять маршрут передвижения. Тогда его передавали, из рук в руки, как говорится, раису другого каравана. Происходило это в местах пересечения дорог, где находились ханы для отдыха. Если нужный караван к тому времени уже снимался с места стоянки, то раис посылал ему вдогонку — вместе с «клиентом» — своего слугу. Подтверждением подлинности, как теперь бы сказали, обращения о помощи служило личное оружие раиса (нож или кинжал с «гербами» рода и артели). Слуга предъявлял это оружие раису другого каравана, и излагал ему просьбу своего господина (27). Система работала безотказно.

Для того чтобы получить звание раиса, погонщику необходимо было иметь безупречную репутацию и среди членов своей артели, и всего профессионального сообщества в целом; слыть человеком честным, умным, решительным и ловким. Владеть «искусством вождения караванов» по пустыне в ночное время, ориентируясь по звездам и «запахам пустыни» (оказывается, есть и такие), «цвету и вкусу песка». Знать, «как пальцы на руке», все «караванные тропы в море песка», места расположения колодцев, стоянок для отдыха, а также «способы ухода от опасностей». Быть лично знакомым с шейхами племен, через земли которых передвигался ведомый им караван; более того, пользоваться их доверием. Обладать навыками врачевания: «умением лечения» ран, расстройств желудка, снятия лихорадки и оказания помощи при вывихах и переломах рук. Располагать набором медикаментов от укусов змей и скорпионов.

Раису в его команде подчинялось несколько наибов, то есть помощников-охранников, и секретарь-писарь (хруджа). Обязанности последнего заключались в том, чтобы должным образом, в соответствии с требованиями земель и царств, через которые передвигался караван, оформлять «свидетельства о смерти», а также информировать родных и близких умерших об их предсмертной воле. Раис лично отвечал за безопасность каждого члена своего каравана и за ущерб, причиненный его грузу. Если караван подвергался нападению, и кого-либо ранили, то раис выплачивал потерпевшему так называемую страховку (диа), заранее оговоренную и скрепленную договором, притом как за полученные раны, так и за порчу или утрату имущества и груза.

Предъявлять какие-либо претензии раису в пути строго- настрого запрещалось, вплоть до прибытия каравана в пункт назначения. В каждом из них имелись так называемые представительства артелей погонщиков, где и разбирались все жалобы и претензии, связанные с обслуживанием каравана (28).

Имущество умиравшего в пути участника каравана, включая личные вещи и груз с товарами, распродавали, а деньги, вырученные от продажи, возвращали его семье. Если ни родных, ни близких у него в Аравии не находилось, то деньги поступали на нужды мечети, прихожанином которой он состоял (29), и о чем непременно информировал раиса каравана и писаря при заключении договора.

Всем чужеземцам-неарабам своего каравана раис выдавал выписанные его секретарем анайи, то есть удостоверения личности. В них обязательно указывались имя владельца документа, имя раиса и маршрут передвижения каравана.

Основу коммерции Древней Аравии составляла торговля благовониями — ладаном и миррой; земля благовоний — Южная Аравия. Благовоний этих росло там так много, писал древнеримский энциклопедист Плиний Старший (22/24-79), что сабеи даже варили себе кушанье на кострах из ладана и мирры. И поэтому от городов и селений их шел такой же дивный запах, как от алтарей храмов, греческих и римских. Владыки-воители Древней Персии и властелины царств в Месопотамии брали дань с покоренных ими народов «страны благовоний» ладаном и миррой. Дарий, к примеру, — в размере 1 тысячи талантов ежегодно (один талант приравнивался к 25, 902 кг.).

Согласно легенде, бытующей в племенах Хадрамаута, Мирра, дочь одного из царей Древнего Кипра, страшно прогневала отца своего, когда сошлась со слугой-рабом. Узнав, что царь-отец решил казнить ее, она бежала в земли далекой и загадочной «страны благовоний». Там, тоскуя по дому, по родным и близким, и обливаясь горькими слезами, иссохла настолько, что стала походить на тень дерева. Боги, благоволившие к ней, заметили это сходство, и превратили ее в дерево, но непростое, а благовонное. И назвали его миррой (30). И вот почему. Сок, стекающий с порезов на этом дереве, как слезы со щек девушки-беглянки, — горькие на вкус (слово «мирра» в переводе с арабского значит «горький»). Но вот кусочки застывшей камеди мирры, будучи зажженными в курильнице, источают сладкий и приятный запах, такой же, как в свое время волосы и кожа красавицы Мирры.

Из истории благовоний известно, что пристрастием к ним отличалась Клеопатра. На ладьях этой удивительной женщины- властительницы Египта, ходивших по Нилу, ставили надушенные паруса, чтобы запах, источаемый ими, «стелился по ее пути» и оповещал и простых подданных, и служилый люд на царских стоянках вдоль реки о скором явлении им себя царицей. Клеопатра принадлежала к Дому Птолемеев. Знала латинский, арамейский и греческий языки. Много времени, по свидетельствам древних историков, проводила в александрийском Мусейоне, в этом известнейшем в Древнем мире «центре мудрости», где работали многие именитые ученые прошлого. Покорила своей красотой и умом таких ярких личностей, как Гай Юлий Цезарь (100-44 до н. э.) и Марк Антоний (83–30 до н. э.). В 51 г. до н. э. вместе с братом стала править Египтом. В 48 г. до н. э. руками Цезаря, разбившего флотилию Помпея, защитила Египет от Рима.

Клеопатра регулярно отправляла в «страну благовоний» специальные торговые экспедиции. Уходили они из современного Суэца, бывшего Клеопатриса. Оттуда, кстати, в 25 г. до н. э. римляне предприняли не увенчавшийся успехом знаменитый «аравийский поход», которым руководил префект Египта Элий Галл. Возвращаясь из «земель сабейских», торговцы везли Клеопатре не только благовония, но и широко известные в Египте женские аравийские ароматы, а также тушь для ресниц, коралловые заколки для волос и «царственный», как сама она его называла, аравийский жемчуг.

Принятие Клеопатрой ванн с лепестками роз и умащение тела благовониями и ароматами являлось обязательным атрибутом «церемониала подготовки к ночам любви». Проходить они должны были, по ее словам, в обрамлении букета незабываемых запахов. По поверьям, пришедшим в Египет из Аравии вместе с благовониями, дымы ладана и мирры изгоняют из домов злых духов, усмиряют гнев повелителей и помогают женщинам «пленять сердца мужчин».

Таким же высоким спросом, как и благовония, пользовался среди иноземных купцов аравийский жемчуг. В 1896 г., например, суммарный объем продаж жемчуга на Бахрейне оценивался 303941 ф. ст. или 1,5 млн. долл. США. В «жемчужной охоте» в водах вокруг Бахрейна в 1896 г. участвовало 5 тысяч парусников, в том числе 900 с Бахрейна, и 30 тысяч чел. Стоимость снаряжения одного парусника не превышала, к слову, 1600 долл. США (31).

Отличительная особенность аравийского парусника того времени, будь то самбуки или баккары, шуа’йи (шуи) или баттилы, — это вырезанное из дерева носовое украшение (кубайт), покрытое кожей животного, принесенного в жертву при спуске судна на воду. Экипаж парусника, выходившего на «жемчужную охоту», насчитывал, как правило, 18–20 чел. Состоял из восьми ловцы-ныряльщики (гаса); девяти-десяти подъемщиков (сайюбов) и ученика (валида), отвечавшего за уборку парусника. Имелся на нем и так называемый ал-мусалла, то есть истовый правоверный, совершавший намазы вместо тех членов экипажа, кто в установленное для молитвы время занимался ловлей жемчуга, и не мог поклониться Богу, исполнить одну из священных обязанностей мусульманина. Между собой ловцы обзывали такого человека словом «ал-джиллас», то есть «сидак», так как на нем лежала еще и обязанность по приготовлению пищи и кофе.

В экипаж большого парусника включали, порой, и наххама. Его роль на судне заключалась в том, чтобы ритмичными напевами во время работы и увлекательными рассказами о прошлом арабов Аравии, их героях-воинах и поэтах, легендах и преданиях, «скрашивать по вечерам нелегкую жизнь людей в море».

За все вопросы жизнедеятельности команды отвечал нахуда (капитан). Он контролировал процесс лова и сортировки жемчуга; заключал сделки с торговцами-скупщиками.

К работе приступали, выпив кофе, через час после восхода солнца. Первым делом вскрывали раковины, собранные за предыдущий день. Крупные жемчужины отсортировывали тут же, в присутствии всех ныряльщиков. Дело в том, что такие жемчужины приносили солидную прибыль (их продавали поштучно); поэтому ловцов «королев- жемчужин» поощряли особо.

Работали до захода солнца. В течение дня питались финиками и кофе. После ужина, на который подавали рыбу, рис, кофе и финики, слушали истории своих судовых сказателей, и ложились спать, прямо на палубе.

В экипировку ныряльщика входили: зажим для носа (фита’м), восковые ушные пробки-беруши, кожаные перчатки, хорошо предохранявшие его руки от порезов при сборе раковин, и специальные кожаные напальчники (хаба’т). За сезон лова ныряльщик использовал два комплекта напальчников, по 5 штук в каждом. К ногам — для быстрого погружения на дно — привязывал камень (хаджар), а к поясу — специальную корзину для сбора жемчужных раковин (даджин или диййин). Под водой (при каждом спуске на дно) находился 2–3 минуты.

Много неприятностей ловцам жемчуга доставляли акулы. Однако больше они опасались не их, а небольших рыбок, прозванных ими «морскими дьяволами». От такой рыбки, впивавшейся в человека, избавиться было непросто. Для этого требовалось подняться на палубу. Отдирали «дьявола» от тела с помощью ножа, срезая, порой, куски кожи. Чтобы защититься от «морских дьяволов», ныряльщик надевал на себя плотную рубаху, покрытую специальной смазкой, запах которой отпугивал рыбок-кровососов.

Если вода на паруснике заканчивалась и торговцы, занимавшиеся ее продажей в море, воду к судну вовремя не доставляли, то капитан шел за ней к ближайшему острову, где ее можно было приобрести. Многие из ныряльщиков страдали от нагноений в ушах; глухих людей среди них насчитывалось достаточно много.

Жемчужные раковины вскрывали специальными ножами (мифлакат). До появления в бассейне Персидского залива англичан, их практически не использовали, выбрасывали за борт. Затем стали продавать — на вес, «ящиками или плетенками», и в основном торговцам из Германии и Австрии. В 1897 г., например, суммарный объем продаж жемчужных раковин на Бахрейне составил 28 тыс. долл. США (32).

Тавваши, оптовые торговцы жемчугом, сортировали жемчужины по весу, размеру, форме, цвету и даже «блеску на солнце». Помимо белых и черных жемчужин, встречались также желтые, золотые, розовые, серые, лазурные, голубые и зеленые. Самые большие по величине жемчужины подпадали под высшую размерно-ценовую категорию — ра’с («голова»). Вторую группу называли батн («живот»); третью — дхайл, что значит «хвост» (33).

Прежде чем предъявить товар покупателю, жемчужины промывали в мыльном растворе (ракта), и протирали чистой полотняной тряпочкой. Иногда капитаны продавали жемчуг прямо в море — оптовикам-торговцам (таввашам), регулярно наведывавшимся на места «жемчужной охоты». Но чаще заключали с ними сделки на весь улов. За это тавваши оплачивали снаряжение парусника и ловцов, стоимость воды и продуктов, а также выдавали членам экипажа определенные денежные суммы авансом — на нужды их семей на период лова. Подобная схема финансирования затрат жемчужной ловли (’амил) предусматривала вычет из стоимости сезонного улова как полученного командой аванса, так и фиксированной прибыли тавваша за выданную ссуду. Остаток заработка с улова распределялся между нахудой и ловцами. Подъемщики и ученик получали заранее оговоренные с ними суммы, вне зависимости от стоимости улова; и в дележе заработанных денег не участвовали. Такую систему оплаты труда арабы называли словом «ихлави» («сладкой»), иными словами, — справедливой.

Жемчужные отмели вдоль Арабского побережья Персидского залива не принадлежали какому-либо отдельно взятому шейхству, у земель которого они располагались, а являлись собственностью «всех арабов Залива»; считались «открытыми» для всех «жемчужных флотилий», прописанных в портах Прибрежной Аравии.

Парусники, выходившие на «жемчужную охоту», покидали порты и возвращались в них только в строго определенное время. Устанавливал его «адмирал». Им выступал один из самых именитых и маститых капитанов, досконально знавших воды Залива, отмели и рифы. Назначали «адмиралов» лично шейхи племен (с одобрения совета старейшин), на территории которых располагались порты прописок «жемчужных флотилий».

Открывали «охоту на люулю» (жемчуг) в середине мая и заканчивали в сентябре. Капитан парусника сам решал, где ею заняться, на какой из известных ему жемчужных отмелей. Подойдя к выбранному им месту, он приказывал одному из лучших своих ловцов, не раз проверенному в деле, погрузиться на дно и обследовать отмель. Если ловец находил место стоящим, капитан давал команду снять парус, укрепить якорь и «начать охоту».

Лучшим для жемчужной ловли судном сами арабы признавали быстроходную и маневренную самбуку. Название ее произошло от двух английских слов: «сан» — «солнце» и «боут» — «лодка». Использовали аравийцы и некоторые другие типы парусников, как-то: джалибат и баттила, бахара и шу’айа.

По сведениям внешнеполитического ведомства Великобритании, у побережий Бахрейна, Катара и земель Эш-Шамал (ОАЭ) в начале XX столетия насчитывалось 217 жемчужных отмелей. В водах Персидского залива вылавливали тогда 24 вида жемчуга. В 1905 г. в жемчужном промысле участвовало 3411 парусников (из них 2395 находились под британской защитой); общая численность экипажей составляла 64390 чел. (34). В 1915 г. «жемчужный флот» Бахрейна насчитывал 900 парусников; Кувейта — 461, Катара — 350, Дубая — 335, Шарджи — 200 (35).

В период 1903–1911 гг. с Бахрейна в сезон «жемчужной охоты» ежегодно выходило в море 18–20 тыс. чел.; экспорт жемчуга оценивался в (ф. ст.): 1903 — 685020; 1909 — 732666; 1910 — 928533; 1911 — 1 929 000. Практически весь бахрейнский жемчуг, крупными покупателями которого в те годы были Австрия и Франции, поступал в Бомбей (в 1909 г. Франция закупила в Бомбее бахрейнского жемчуга на сумму 253 тыс. ф. ст.).

Жемчуг, что вылавливали у побережья Эш-Шамал (ОАЭ), поставляли в Бомбей через Дубай (36). Центром жемчужного промысла в землях Эш-Шамал (ОАЭ) считался остров Дальма, принадлежащий Абу-Даби. «Жемчужный флот» этого эмирата состоял из 400 парусников (37). В начале XX столетия из шейхств Эш-Шамал (ОАЭ) на «жемчужную охоту» в море ежегодно выходило около 1200 парусников с экипажами, численностью не менее 22 тыс. чел. Ежегодный улов жемчуга не превышал в среднем 1,5 млн. ф. ст. (38).

В середине мая, перед началом «жемчужной охоты», племена эмирата Абу-Даби покидали оазисы, где они проживали, и стекались на остров Абу-Даби, давший название всем землям этого богатейшего сегодня эмирата Аравии. Со временем там основали и нынешнюю одноименную столицу данного эмирата, ставшую впоследствии столицей ОАЭ, федерации семи княжеств. По завершении сезона жемчужной ловли, племена возвращались в Ал-’Айн и другие оазисы, так как наступало время сбора фиников.

В 1890 г. Бахрейн, сообщает живший и работавший там в то время американский миссионер С. Цвемер, располагал 3500 парусниками для ловли жемчуга, с численностью экипажей от 3 до 30 человек. Капитаны судов, равно как и тавваши, торговцы жемчугом, прозванные так потому, что использовали при сортировке жемчуга и его оценке медное сито тас, все дорогие жемчужины всегда носили с собой. Сейфов в те времена в Прибрежной Аравии не было. И поэтому владельцы драгоценных жемчужин предпочитали постоянно иметь их при себе, «под охраной собственных глаз», как тогда говорили (39).

Один крупный торговец жемчугом на Бахрейне, к которому у меня имелось рекомендательное письмо, рассказывал упоминавшийся уже в этой книге профессор Н. В. Богоявленский, исполнил мою просьбу, и показал мне все сорта вылавливаемого в Персидском заливе жемчуга. Дело было так, сообщает Н. В. Богоявленский. Явился он ко мне часов, эдак, в девять вечера, в кафтане, «увязанном понизу узелочками». Усевшись, стал развязывать их и «высыпать прямо передо мной целые пригоршни жемчуга», разных размеров и цветов. «Побеседовав часов до двенадцати, снова завязал свои узелочки», и, нисколько не страшась наступившей темноты, отправился домой, один, заметим, по безлюдным улочкам ночного города (39*).

Затрагивая тему жемчужной ловли в своих записках «По берегам Персидского залива», Н. В. Богоявленский отмечал, что бахрейнский жемчуг высоко ценился и в далекой древности. Так, среди товаров халдейских купцов, которые вели активную торговлю с Индией, Аравией и странами Средиземноморья, «одно из первых мест занимал жемчуг». О ловли жемчуга на «хотя и обитаемом, но неизвестном, — по выражению греков, — острове в Персидском море», названном ими Тилосом, докладывали Македонскому и его капитаны- разведчики (речь шла о Бахрейне). Они исследовали Арабское побережье в рамках готовившегося Александром Великим, но не состоявшегося, «аравийского похода». Жемчужный промысел имел место и в Красном море. Вылавливали его, к примеру, и около Суэца, и возле Джидды. Но именно Персидский залив, по словам Н. Богоявленского, можно было смело считать «первым местом на земном шаре по богатству, красоте и ценности добываемого жемчуга», а Бахрейн — «главным местом» его промысла в Персидском заливе.

Во время сезона ловли, писал в заметках о Бахрейне Н. В. Богоявленский, на самом острове, «кроме купцов, оставались только женщины, дети, да кули, то есть носильщики тяжестей». Число «собиравшихся у острова лодок превышало 4 тысячи». Выручка от продажи жемчуга распределялась так: половина отходила владельцу судна; половину оставшейся части (т. е. четверть) получал нахуда (капитан парусника); все остальное делилась между ловцами и другими членами экипажа. Главным посредником в торговле бахрейнским жемчугом с Европой выступала Индия. Прямых отношений с арабскими купцами-оптовиками жемчуга, таввашами, «европейские фирмы, как ни старались, завязать не смогли». На всем побережье функционировала только «одна немецкая контора»; и та специализировалась на коммерческих операциях с жемчужными раковинами. «Вывоз их за истекший год (1901) составил 15 тыс. тонн».

Во времена португальского господства в Персидском заливе, приводит интересные факты профессор Н. В. Богоявленский, «каждая лодка», занимавшаяся ловлей жемчуга, должна была платить португальцам «15 аббасисов, т. е. три рубля». Парусники без документа об уплате этого налога, а значит и разрешения на жемчужный промысел, «подлежали потоплению». Более того, португальцы «силой заставляли продавать жемчуг», выловленный в Персидском заливе, по сниженным ценам, конечно, «в их факторию в Гоа» (39**).

Самая «пожилая» в мире жемчужина, возраст которой составляет не менее 7500 лет, обнаружена археологами в эмирате Умм- эль-Кайвайн (ОАЭ), в 2012 г. Исследования найденных там древних захоронений показали, что жемчуг на «Острове арабов» широко использовали в прошлом в ритуально-похоронных обрядах (жемчужины клали на лица умерших, над верхней губой) (40).

До 1-ой мировой войны в «жемчужной охоте» в Персидском заливе участвовало не менее 74 тыс. чел., в том числе 22 тыс. чел. из шейхств Договорного Омана, входящих сегодня в состав ОАЭ. Потеснив к началу 1920-х годов Бахрейн и Линге (Персия), претендовать на ведущую роль в региональной торговле жемчугом стал Дубай (41).

Надломили жемчужный промысел в Аравии годы Великой депрессии (1930-е); они, по выражению работавших в Аравии английских дипломатов, нанесли ей нокаут. Производство же искусственного жемчуга, развернутое в Японии, послало эту ключевую некогда отрасль экономики Прибрежной Аравии в нокдаун. После чего подняться на ноги она уже не смогла.

Аллах, однако, не оставил в беде «колыбель ислама», заявляют аравийцы, и открыл народам «Острова арабов» спрятанные в их землях богатейшие «кладовые черного золота», положив тем самым начало продолжающейся и поныне эпохи нефти. В 1930-х годах компания D’Arcy Exploration Company, главный акционер Англо-персидской нефтяной компании, занимавшаяся разработкой месторождений нефти в Южной Персии, получила права на поиск и добычу нефти в ряде шейхств Договорного Омана (нынешние ОАЭ), а также в Катаре и Омане. Первым шейхством, заключившим на Договорном побережье нефтяной контракт с D’Arcy, историки Аравии называют Абу-Даби. Случилось это в 1939 г. Но прошло еще 23 года, прежде чем нефть стала приносить доходы Абу-Даби. Схватку с D’Arcy за нефтяные богатства Прибрежной Аравии вела Иракская нефтяная компания. В 1935 г. она основала дочернее предприятие Petroleum Concessions Ltd. (с офисом на Бахрейне) — специально в целях концессионной деятельности в шейхствах Аравии. Годом позже, чтобы потеснить D’Arcy из Договорного Омана, Petroleum Concessions создала Petroleum Development (Trucial Coast).

Геологоразведочные работы в Абу-Даби датируются 1946–1947 гг.; а экспорт нефти — 1962–1963 гг. Нефть в Дубае (в море) обнаружили в 1966 г. (экспорт начался в 1969 г.). Шарджа приступила к экспорту своей нефти, найденной на острове Абу-Муса, в 1974 г. Девятью годами позже (1983 г.) геологи открыли небольшое месторождение нефти в Рас-эль-Хайме.

Подтвержденные суммарные запасы нефти в ОАЭ, составлявшие в 1985 г. 31 млрд. баррелей, увеличились к 2014 г. до 98,2 млрд. баррелей.

Главным символом «Острова арабов» и предметом особого почитания среди народов и племен Аравии можно смело назвать финиковую пальму. Для аравийца финики, писал в своих увлекательных «Рассказах о земле Аравийской» П. Деполович (СПб, 1898), — это то же самое, что для русского крестьянина хлеб. Посадить финиковую пальму на собственном клочке земли означало для араба Аравии «положить начало богатству». Согласно легенде, Аллах сотворил финиковую пальму из остатков той глины, из которой создал вначале человека, вдохнув в него жизнь. Поэтому финиковая пальма, говорят арабы Аравии, приходится «прародителю человечества» сестрой, а всем его потомкам, всем людям на земле, — теткой. Финики, отмечал великий исследователь-портретист «Острова арабов» Дж. Пэлгрев, — это «хлеб» Аравии и «нерв» ее торговли.

«Финики и верблюжье молоко — лучшая пища для здоровья, — гласит поговорка арабов Аравии. — Сомневаешься, отдай их бедуину, а потом испытай его силу». О финиковой пальме упоминает, кстати, и знаменитый «Кодексе Хаммурапи», древнейший на земле свод законов, многие из которых переняли арабы Аравии. Так вот, во времена Хаммурапи за «погубленную финиковую пальму», как свидетельствуют документы «глиняных архивов», взимали штраф, в размере, ни много ни мало, 225 грамм чистого серебра. В Древней Аравии человек, «надругавшийся над финиковой пальмой», то есть срубивший или поджегший ее во время газу (набега), считался лицом, очернившим честь племени, и подвергался остракизму.

Жителей оазисов аравийцы называли «людьми пальм» (агль ан-нахль). Саму финиковую пальму величали деревом-кормилицей. Все что на ней есть, использовали в былые времена целиком и полностью. Плодами ее питались. Финиковыми косточками дети играли в шашки; «доски-шашечницы» чертили на песчаной полосе у моря. Из ветвей пальмы сооружали легкие жилища (барасти). Из листьев пальмы плели корзины и веера, скатерки для еды и циновки. Из стволов пальмовых деревьев выдалбливали лодки для прибрежного лова рыбы. Кора шла на изготовление канатов; корни — на приготовление различных лечебных примочек и настоек; все, что оставалось, — на поддержание огня в очаге. Из-за недостатка травы финиками в Аравии кормили даже домашний скот.

Финики — это тонизирующий, если так можно сказать, продукт жителей Аравии прошлого, бедуинов-кочевников и ловцов жемчуга; они давали человеку силу и энергию. Экипаж крупного парусника во время «жемчужной охоты» съедал в сутки 80-100 кг. фиников. Финики — обязательный в Аравии атрибут кофепитий. Из них готовят традиционные аравийские сладости — шабал.

Центры финиковых хозяйств в землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, находятся в эмиратах Фуджайра и Рас-эль-Хайма. На их долю приходится до 80 % всех фиников, собираемых в Эмиратах (1986 г. — 20 тыс. тонн). Финики подразделяются на два основных типа — желтые и красные. Желтые (сорта «нигал», «фардах» и «бахал»), едят сушеными. Красные (сорта «хинайзи», «хисаб» и «мусалли») — употребляют свежими.

Главный рынок торговли финиками располагался в свое время в Басре (Ирак). Если в России говорят, что «в Тулу со своим самоваром и своими пряниками не ездят», то в Аравии туже мысль выражают словами, что «в Басру со своими финиками не ходят». В сентябре месяце, вспоминали дипломаты Российской империи, в сезон сбора фиников, иностранные суда, уходившие из Басры, доверху были набиты одними финиками.

Неслучайно, замечает известный американский миссионер- исследователь Аравии Сэмюэл Цвемер, жизнь человека достойного сравнивается в Библии с плодоносящей пальмой. Кстати, ветвь финиковой пальмы у арабов Аравии — это символ славы и победы (42).

Пересекать пустыню бедуины советовали европейцам-путешественникам только тогда, когда «поспеют финики», что означало — не ранее первой недели сентября; иными словами, — «в начале года по здешнему исчислению», писал в своем «Путешествии по Средней и Восточной Аравии» Дж. Пэлгрев (42*).

Отдельная страница истории коммерции на полуострове — торговля рабами. Завозили их из Африки. В портах Южной Аравии разбивали на партии, мужские и женские, и отправляли на невольничьи рынки в Неджд и Хиджаз, Ирак и Египет, Сирию и Палестину. Отряды гуамов или «охотников на черную кость», то есть на рабов, базировались на Занзибаре. Этот остров, подвластный одно время Оману, считался крупнейшим центром аравийской работорговли. Время от времени гуамы высаживались на побережье Восточной Африки, именуемой ими «большой страной черных людей» или «землей зинджей», и устраивали охоту на «черную кость» (рабов).

Проводниками у них состояли те же африканцы из числа освобожденных рабов. Действовали не с кондачка. Располагали точной информацией относительно численности населения в планируемых к захвату поселениях, мужчин, женщин и детей, их возраста, и даже имевшегося у них на руках оружия. Налет совершали, как правило, на рассвете. В селении, подвергавшемся нападению, каждая из семей защищалась до тех пор, пока не погибал, либо не попадал в руки «охотников» хозяин семейства. Как только это случалось, сопротивление «обезглавленного» жилища тут же прекращалось, и все его жильцы делались добычей работорговцев.

Женщин и детей, прятавшихся в подземных укрытиях, просто- напросто выкуривали. Делали это следующим образом: открывали входы, ведущие в подземелья, и палили в них из ружей патронами со специальными зарядами из пороха, перемешанного с красным перцем. После чего люди, задыхаясь, сами выбирались наружу (43). Их тут же разбивали на группы, по 5–6 человек в каждой; надевали на шеи ошейники, и пристегивали к цепи, со связанными и заломленными за спину руками.

«Охотников», возвращавшихся домой с «добычей», встречали торжественно. Их прохождение по улицам с «трофеями» препровождали громкими криками и звуками труб фанфани, которые мастерили их из рогов буйволов. Маршрут процессии пролегал мимо дворца правителя Занзибара. «Ловцы рабов», состоявшие у него на службе, демонстрировали своему владыке доставленный ими «товар» — «черную кость». Внимательно осмотрев рабов, правитель отбирал себе двух- трех понравившихся ему зинджей; и процессия двигалась дальше, к местам содержания невольников (44).

Джаллаб (так называли купца-аравийца, специализировавшегося на оптовых продажах рабов) разбивал свой «товар» на «мужской» и «женский». Первый из них составляли:

— «зинджи с бородой», то есть африканцы в возрасте (’аджуз); их продавали по «200–300 франков за голову»;

— «молодые зинджи» (’амра) — за них просили по «400450 франков за голову»;

— «мальчики» — цена на любого из них не превышала 200250 франков;

— «рабы высшего сорта» — к ним относили рослых и крепких абиссинцев; они стоили «от 1500 до 2000 франков за голову»;

«Женский товар» также подвергали «сортировке», а именно:

— «высший сорт» представляли девушки в возрасте 11–13 лет; за каждую из них давали по 400–500 франков;

— ступенью ниже стояли девушки в возрасте 13–18 лет; стоили они уже не дороже 300–350 франков каждая;

— за ними шли чернокожие рабыни в возрасте 18–25 лет (по цене 200–250 франков за женщину);

— за девочку до 11 лет платили 140–160 франков (45).

Раба и рабыню при покупке осматривали, как говорится, с пристрастием, с головы до ног, раздев и исследовав все интересовавшие покупателя части тела. Существовал даже своего рода «гарантийный срок», когда в течение трех дней с момента приобретения раба, его можно было обменять (46).

Крупным в Аравии центром работорговли арабские историки называют остров Фарсан, что в Красном море, напротив побережья Йеменской Тихамы. Именно там, как гласят сказания арабов Аравии, базировалась штаб-квартира знаменитой флотилии работорговцев-южноаравийцев, матросами на судах которой служили рабы-зинджи, то есть чернокожие африканцы (47).

Невольников, попадавших в Маскат, прежде чем выставить на продажу зачастую обучали какому-либо ремеслу. Это занимало время, и требовало дополнительных расходов. Но так как «обученные рабы» стоили дороже, то деньги, вырученные за них, покрывали все издержки (48).

На рынках, где велась торговля рабами, имелись «дома наслаждений и услад». Над ними вывешивали специальные флаги (райа) (48*)

Важными статьями торговли в Аравии были и остаются золото, серебро, драгоценные камни и ювелирные изделия с ними. Женские украшения — обязательная часть свадебного подарка жениха невесте. В Аравии, кстати, они все еще играют, порой, роль амулетов-оберегов; особенно те из них, что выполнены в форме ладони (хамса), рыбки или полумесяца. Хамса или «Рука Фатимы» — это амулет от сглаза, талисман семейного счастья. Рыбка — оберег от всякого рода напастей, амулет-эгида семейного благополучия.

Золотые и серебряные амулеты-подвески в виде ладони или рыбки часто инкрустируют сердоликом и кораллами. Сердолик, по поверьям аравийцев, наделен свойствами приносить своим владельцам покой и изобилие. Кораллы, особенно ярко красные и светло синие, способствуют, дескать, «укреплению памяти» и усилению «женской плодовитости». Питают аравийские женщины пристрастие и к бирюзе. Верят в то, что ювелирные украшения с бирюзой помогают женщине в ее усилиях по «поддержанию тишины в семье и в доме», «усмиряют гнев и гасят ссоры».

Интересными, притом как в плане ознакомления с жизнью и бытом бедуинов, так и с нумизматической точки зрения, являются старинные ювелирные украшения, выполненные с использованием золотых и серебряных монет, некогда ходивших в Аравии. В горных племенах Йемена, к примеру, в моде и сегодня нагрудные и головные подвески с серебряными талерами Марии Терезии (1717–1780), австрийской эрцгерцогини (с 1740). Выйдя из употребления во владениях Габсбургов, монета оказалась в Йемене, где ею, случалось, расплачивались и в 1970-х годах с работавшими там советскими специалистами. Вес монеты составляет 23,386 гр., а содержание серебра в ней — 21,0474 гр.

Иностранные золотые и серебряные денежные знаки, однажды попадавшие в Аравию, из нее уже не возвращались, писал французский офицер-путешественник Луи дю Куре, посещавший земли «Счастливой Аравии» в 1844–1845 годах. Монеты эти, будь то английские золотые суверены или австрийские серебряные талеры, арабы применяли как по их прямому назначению, то есть для расчетов за товары и услуги, так и в создаваемых ювелирами женских украшениях в виде монист, ожерелий или бус (49).

Среди оберегов, популярных в племенах Оманского побережья и Йемена, выделялся амулет-подвеска мишкаш, выполненный с использованием старинной венецианской монеты. На одной ее стороне имелось изображение герцога Венеции, преклонившего колено перед Святым Марком, а на другой — Священный Крест в обрамлении звезд. Женщины Южной Аравии свято верили в то, что такой амулет, пришедший, кстати, из христианского Наджрана (Северный Йемен, центр христианства Древней Аравии), помогает «увеличению семьи», то есть «дарует им желанное количество детей». При этом мусульманок нисколько не смущало то, что мишкаш, амулет целомудрия, который носили на себе девушки на выданье и только что вышедшие замуж, содержал христианскую символику. Согласно сказаниям, амулеты мишкаш делали женщин Наджрана «необыкновенно плодовитыми», а рожаемых ими детей — здоровыми и умными (50).

Брелки-обереги и амулеты-подвески от сглаза прикрепляли также к дверям жилищ, надевали на шеи верблюдов, осликов и лошадей, цепляли на мачты рыболовецких парусников. Вешая амулет-оберег на шею верблюда, бедуин верил в то, что шайтан (Иблис), взглянув на него, отведет свой дьявольский взгляд от животного, что убережет верблюда от болезней. Функции амулетов-оберегов на шеях верблюдов могли выполнять, по существовавшей тогда традиции, хвост пустынной лисицы, лапа шакала, зубы льва или гиены. Однако самым эффективным оберегом считался почему-то сандалик ребенка (51).

Амулет, подвешенный на серебряную цепочку, представлял собой важный, если не центральный атрибут женского костюма Аравии прошлого. Одной из самых распространенных форм таких амулетов- оберегов был серебряный футляр с вложенным в него миниатюрным Кораном. Небогатые женщины вместо серебряных футляров вешали на шеи кожаные мешочки на тонких ремешках. А вместо миниатюрных копий Корана, стоивших довольно дорого, помещали в них письмена с айатами (стихами) из Корана, либо с именами Пророка Мухаммада и его ближайших сподвижников из так называемой Благословенной десятки, то есть тех, кого Пророк задолго до их смерти оповестил о том, что они попадут в Рай. Кстати, именовали этих десятерых сподвижников Пророка ал-ашара ал-мубашара («десятью, получившими благую весть») (52). В сельской местности амулеты изготавливали из глины (в виде крошечных кирпичиков), с насыпанной в них землей из Священной Мекки. Жены крупных купцов, в первую очередь таввашей, оптовых торговцев жемчугом, применяли в качестве амулетов-оберегов драгоценные камни в серебряной оправе с выгравированными на ней словами-заклинаниями.

Письмена для амулетов-оберегов старались привозить из Святых мест, из Мекки и Медины. Дело в том, что чернила для написания изречений из Корана писцы в Святых землях разводили на воде, взятой из Священного источника Замзам, с добавлением в нее благоуханной шафрановой настойки. Порой такие чернила делали и на крови людей из числа тех мусульман, кто совершил паломничество, поклонился Дому Аллаха, припал устами к Священному Черному камню, очистился от грехов и мог поделиться своей чистой кровью с писцами в целях начертания на бумаге священных текстов для амулетов-оберегов.

Важно было, чтобы человек, писавший тексты для амулетов- оберегов, и сам «очистился» перед началом работы. В понимании арабов Аравии тех лет таковым считался тот, кто перед написанием текстов совершал «обряд самоудержания», то есть не употреблял в пищу те или иные продукты. Если писец воспроизводил тексты с гневными, устрашающими словами Господа, отражавшими Его недовольство неблаговидными поступками людей, то воздерживался от мяса, рыбы, яиц, меда и мускуса. Если же передавал в текстах слова Господа доброжелательные, то отказывался от молочнокислых продуктов, в том числе от масла и творога, а также от соли и уксуса (53).

Помимо «Руки Фатимы», другой популярный у женщин Аравии вид амулета — «Магический квадрат». По древнему поверью аравийцев, «земля людей» состоит из четырех главных элементов, а именно: земли, воды, воздуха и огня. Рисуя амулет-квадрат земли, они изображают его, собранным из квадратов-гнезд, символизирующих эти элементы (располагают числом по 4 единицы по вертикали и горизонтали). Затем заполняют их цифрами так, чтобы в сумме, как ни считать, по вертикали, скажем, или горизонтали, они складывались в одну и ту же цифру — 34. Она, в свою очередь, представлена цифрами 3 и 4; а они при сложении образуют священную у арабов Аравии цифру 7 (семь океанов, семь континентов, семь цветов радуги, семь ритуальных обходов вокруг Каабы, наречение ребенка именем на седьмой день после рождения и т. д.).

В Прибрежной Аравии, чтобы защитить своего малыша от «дурного глаза», мать вешала ему на шею амулет с белоснежной морской раковиной, а во Внутренней Аравии — лапку зайца на кожаном ремешке.

Лучшим амулетом-оберегом у мужчин считалось «кольцо- печатка Соломона». Согласно преданиям арабов Древней Аравии, царь Соломон носил волшебное кольцо с печатью, «сделанное наполовину из меди, наполовину из железа». «Медной стороной кольца мудрый Соломон припечатывал указы, что давал духам добрым, а железной — духам злым». Благодаря этому кольцу, царь имел власть над джиннами, птицами, зверями и ветрами; и все они помогали ему в сооружении его великого храма.

Кроме амулетов, каждая аравитянка, скрытая от «чужих глаз» черной накидкой абайей и чадрой, надевала на себя множество ювелирных изделий. Ноги и руки женщины украшали серебряные браслеты (по три на каждой) и кольца; уши — сережки; шею — коралловые бусы и жемчужные ожерелья; голову — шелковые или кожаные повязки, унизанные старинными серебряными монетами, достойными внимания крупнейших музеев мира. Количество и величина золотых и серебряных изделий на женщине являлись зримым свидетельством степени любви и внимания к ней мужа, а также демонстрацией финансового состояния семьи.

Вместе с ювелирными украшениями женщины носили на себе и все семейные ценности, скопленные на черный день: те же золотые и серебряные монеты, драгоценные камни и золотые слитки. Прятали их в расшитых жемчугом кожаных поясах цилиндрической формы, с множеством отделений (54). Пояс женщины был ничем иным, как хранилищем семьи, банковской ячейкой прошлого, если так можно сказать. Дело в том, что во времена джахилийи (язычества) посягать на женщин ни в межплеменных войнах, ни в набегах не смел никто. Такой поступок «чернил честь и достоинство мужчины», и рассматривался арабами Аравии как «наисквернейший».

«Венец красоты женщины — ее волосы», говорят аравийцы. Девушки в Аравии плели косы или носили волосы распущенными, украшенными гребешками-заколками из слоновой кости. Замужние женщины собирали волосы в пучки и скрепляли их заколками из кораллов, красного и оранжевого цветов.

Обувь аравитянок-модниц в старину — это легкие шелковые шлепанцы на кожаной подошве. Притом исключительно желтого или черного цвета, расшитые золотыми и серебряными нитками или коралловыми бусинками (в зависимости от родоплеменного статуса женщины и финансового состояния ее семьи).

Уши для сережек аравитянка прокалывала в двух местах. В отверстия в мочках ушей вдевала большие кольца-серьги, а в те, что над ними, — изящные сережки-гвоздики (пуссеты) с жемчугом или драгоценными камнями.

Дополнением к «наружным украшениям» женщины, ее одеждам и ювелирным изделиям, служили «украшения тела» — росписи хной рук и ног. Бытовало поверье, что хна, равно как и благовония, «притягивает удачу», дарует незамужним женщинам мужей, а замужним — детей. Стареющие женщины скрывали хной «накатившие годы», то есть седину волос. Лучшую в Аравии хну, йеменскую, вывозили в Персию и в Европу.

Хной, к слову, красили в прошлом ноги и хвосты верховых животных шейхов и королей (белого окраса лошадей и верблюдов). Применяли хну и в медицинских целях — для лечения кожных заболеваний.

Для «усиления женских чар» широко использовали благовония, ароматы и тушь для ресниц. Веки и ресницы обводили кохлем, специальным черным порошком. Хранился он в длинных тростниковых палочках, инкрустированных серебром и жемчугом. Волосы посыпали душистым порошком, приготовленным из сушеных лепестков цветов и листьев мирта. Пудру для лица делали из растолченных в порошок сушеных листьев шафрана и ладана, а крем для тела — на той же самой цветочной основе, что и пудру, с добавлением гвоздичного масла, алоэ и благовонных смол.

Имелись в распоряжении женщин Древней Аравии и специальные ароматические мази-пасты для удаления волос с ног. Легенда гласит, что придумала их царица Билкис, длинные и красивые по форме ноги которой портили пробивавшиеся на них волосы. «Пастой Билкис» пропитывали куски материи, обматывали ими на ночь ноги, а утром снимали, вместе с прилипавшими к ним волосами (процедура, мягко говоря, — не из приятных).

Росписи хной рук и ног тоже требовали от женщины немалой выдержки и терпения. Судите сами. Чтобы «закрепить» рисунок на коже, ладони рук и стопы ног заворачивали пальмовыми листьями и укутывали шерстяными одеялами. Всю ночь женщина, не двигаясь, лежала на спине. Чтобы придать рисунку яркость и «продлить срок его жизни», процедуру повторяли в течение трех дней подряд. Женщина практически не спала. Помимо всех тех неудобств, что она испытывала при этом, ее донимали еще и вездесущие москиты. В состоятельных семьях женщин во время процедур «наведения красоты тела» оберегали от москитов рабыни. С веерами и хлопушками в руках, расположившись по обеим сторонам кроватей своих хозяек, они отгоняли от них проникавших в жилища москитов. Рисунки, нанесенные хной, сохранялись на теле около четырех недель (55).

Для «удержания красоты лица» и «свежести кожи» парфюмеры предлагали женщинам шафран, рекомендованный в этих целях самой царицей Клеопатрой. Кстати, стоимость шафрана, одной из самых древних пряностей на земле, доходит до одной тысячи долларов за килограмм. Цветет шафран (название специи происходит от арабского слова «сафраа», что значит «желтый») лишь неделю в году; обрабатывается только вручную. Производится его ежегодно всего около 300 тонн. Из сочинений арабских историков известно, что в средние века фунт шафрана можно было обменять на арабского жеребца. Название «пряности любовника» шафран получил в силу своих уникальных свойств афродизиака.

Уместным представляется сказать несколько слов и о мужских ювелирных изделиях: серебряных перстнях и четках (ношение мужчинами колец из золота Пророк Мухаммад порицал). Рассказывают, что Посланник Аллаха имел серебряный перстень, служивший Ему печатью, с выгравированными на нем словами: «Мухаммад, Посланник Аллаха».

Следуя примеру Пророка Мухаммада и царя Соломона, араб Аравии тоже носил кольцо-печатку с именем владельца и гербом-меткой (васм) племени. Кольцо являлось, таким образом, своего рода «удостоверением личности» мужчины Древней Аравии. На кольце-печатке шейха содержался еще и васм межплеменного союза, к которому принадлежало возглавляемое им племя. Данные о человеке и его племенной принадлежности (имя и васм) размещали также и на холодном оружии его владельца — на рукоятке кинжала (джамбии) (56).

Важный элемент национального костюма араба Аравии и сегодня — четки (сабха). Главное их предназначение — помочь мусульманину не сбиться со счета при произношении священных имен Аллаха во время молитвы. В Коране их — 99; такое же количество бусин и в четках. Есть четки с 33 бусинами; их во время молитвы перебирают трижды. Самыми престижными среди аравийцев считаются четки, бусины которых сделаны из янтаря или ажурного серебра (57).

Непременный атрибут торговли — деньги. Они в Аравии, по воспоминаниям путешественников, ходили разные, как местные, так и завезенные из других стран мира. В Хиджазе, например, — турецкие монеты: золотая лира, серебряный пиастр и серебряный меджедие. В Йемене — австрийский серебряный талер Марии Терезии. В Омане — персидские краны. В Мокалле, что на Оманском побережье, городе, известном еще со времен Птолемея бойкой торговлей лошадьми (поставлялись туда из Неджда и Персии) — австрийский талер и испанский доллар. За каждый из них давали 24 мелких серебряных оманских монеты харф (одна из древнейших, кстати, денежных единиц Омана, отчеканена из чистого серебра). Повышенным спросом пользовались золотые гинеи и рупии, выпускавшиеся Ост-Индской компанией. А вот французские и египетские монеты в городах Оманского побережья и Прибрежной Аравии в целом не признавались и не обменивались, поскольку содержали в себе много сплавов. Если говорить об упоминавшихся выше персидских и турецких деньгах, то их использовали в основном в местах компактного проживания персов-переселенцев (на Бахрейне, в Дубае, Кувейте и Омане) и в так называемых турецких владениях на Аравийском полуострове: в Йемене и на севере Аравии (58).

В Маскате, отмечал М. Расченбергер, врач посольской миссии президента США Эндрю Джексона, посещавшей в 1835 г. Занзибар и Оман, он видел оманские серебряные и медные монеты: махомеди, така и гази. За один серебряный махомеди давали 20 мелких медных монет гази. Один американский доллар в меняльных конторах индусы-банйаны оценивали в 11 серебряных махомеди или в 70–80 медных така (59).

Нелегко давались европейцам-торговцам, по их же словам, существовавшие когда-то в Аравии старинные меры длины и веса. В 1844 г. в Джидде и Мохе, к примеру, в двух крупных портах бассейна Красного моря, капитаны измеряли расстояние, пройденное судами, заммами (один замм равнялся 12 английским милям или 18,276 км).

Торговцы тканями на местных рынках, отпуская товар, пользовались так называемым аравийским дюймом (арабы называли его английским словом «инч»); он равнялся «12 выложенным в длину линиям», что составляло 2,5 метра (1 линия = 1/12 дюйма = 0,21 см.), или длине «6 волос» с хвоста лошади (60).

Причудливыми и диковинными казались для европейцев, попадавших в Аравию, и применявшиеся арабами меры веса:

— ратл равнялся 14 унциям или 396,9 г.;

— уккийа — 1/12 ратла или весу 72 перечных зерен;

— гвиасс — 6 английским унциям (170 г.) или весу 6 испанских долларов (61).

Крупными центрами транзитной торговли в древности, через которые осуществлялись коммерческие связи Европы с Персией и Индией, и где активно торговали аравийцы, были Ормуз, лежащий у входа в Персидский залив, и Беренике, египетский порт на Красном море. Посетив Ормуз в 1863 г., известный путешественник-исследователь Аравии Дж. Пэлгрев рассказывал, что остров этот, некогда известный во многих странах мира «богатой торговлей», представлял собой жалкое зрелище. Его мощные фортификационные сооружения, воздвигнутые португальцами, и здания храмовых сооружений, упоминаемых в работах историков, «сокрушило время». Знаменитый Ормузский маяк, который иноземные купцы величали «Фаросским маяком Ормуза», стоял наполовину разрушенным. До завоевания Ормуза португальцами здание это, превращенное ими в маяк, служило минаретом находившейся рядом мечети. На знаменитом Ормузском рынке, «где все, что на свете родится, есть», как говаривали бывавшие на острове в период его расцвета знаменитые путешественники, имелся лишь один навес. Разместившись под ним, несколько человек продавали финики и табак. Вот и все, что осталось от легендарного Ормуза, восклицает Дж. Пэлгрев (62).

Кстати, Ормузский пролив арабы Аравии называли вначале Аз-Зукак, что значит Проход (в Бахр ал-Фарис, Море персов, нынешний Персидский залив). После образования на лежащем у его входа острове Хурмуз (Ормуз) города-царства Хурмуз (Ормуз) переименовали в Мидйак Хурмуз (Теснину Хурмуза).

Не устоял под натиском времени и египетский порт Беренике, заложенный Птолемеем II в честь его матери. Из сочинений древних историков следует, что ежегодно объем индийских товаров, что доставляли через этот порт в Египет торговцы-аравийцы, составлял (в пересчете на английские фунты начала XIX в.) не менее 400 тысяч. Когда Птолемей Эверег захватил Эфиопию, то Беренике сделался на время центром всей восточной торговли Древнего мира.

Торговые суда арабов, шедшие через Ормузский пролив в Индию и Восточную Африку, бросали в воду у побережья полуострова Мусандам цветы и фрукты, задабривая богов Океана и прося их о добром к себе отношении. Иногда сооружали миниатюрные лодки фалуки, клали в них образцы имевшихся на судне продуктов, и в тех же целях пускали на воду. Если фалука достигала побережья целой и невредимой, то, согласно поверью, можно было смело идти дальше; считалось, что в этом случае и судну, и людям на нем будет сопутствовать удача (63).

Тесные и насыщенные торговые отношения арабы Аравии поддерживали с Цейлоном. Главными статьями их вывоза оттуда хронисты прошлого называют драгоценные камни, жемчуг и корицу. В одной из легенд племен Южной Аравии говорится о том, что первым выращиванием специй на Цейлоне занялся Адам, оказавшийся там после изгнания из Рая. До 1832 г. торговля корицей всецело находилась в руках Ост-Индской компании.

Славился Цейлон и своим жемчужным промыслом. По данным одного из участников посольской миссии Эдмунда Робертса, особого правительственного агента президента США Эндрю Джексона, в 1833 г. в жемчужной ловле в прибрежных водах Цейлона участвовало 1250 ловцов, в том числе 150 с самого Цейлона и 1100 — с побережья Индии. Ныряльщик зарабатывал в день около 3 ф. ст., в то время как любой другой цейлонец, трудившийся на земле, — не более 6 пенсов (1 ф. = 100 пенсам) (64).

Цейлон издревле слыл среди купцов крупным центром торговли драгоценными камнями: топазами, аметистами, рубинами, изумрудами и др. Специи, драгоценные камни и жемчуг делали Цейлон лакомым кусочком для европейских держав-конкистадоров прошлого. В 1506 г. Цейлон захватили португальцы. Потом им завладели голландцы (1658–1796). Их, в свою очередь, потеснили с острова англичане. С 1796 по 1802 гг. Цейлон находился в руках Ост-Индской компании, затем сделался колонией Британской империи. Археологи обнаружили на острове монеты, выпущенные во времена императора Гая Юлия Цезаря Октавиана Августа (63 до н. э. — 14 н. э.). На острове с незапамятных времен проживала коммуна торговцев- аравийцев.

Венецианский негоциант-путешественник Марко Поло, бывавший на Цейлоне в 1294 г., вспоминал, что ему там предлагали «корзины с жемчугом». Большой белый жемчуг продавали поштучно; мелкий (купцы-арабы называли его «жемчужной пылью»), сбывали оптом, на вес.

Очерк об Аравии торговой без упоминания, хотя бы вкратце, об аравийских корабелах едва ли можно считать полным. «Аравия — это антииндустриальный центр мира», писал в своем знаменитом географическом произведении «Земля и Люди» К. Риттер. Аравия, выражал ту же мысль, но другими словами, великий исследователь-портретист «Острова арабов» американский миссионер С. Цвемер, — это земля кочевников, верблюдозаводчиков и ремесел, связанных с этим животным. Никакой промышленности там нет и в помине. За исключением, пожалуй, древних, как сама Аравия, легендарных судостроительных верфей на побережье. Суда на них строят из леса, доставляемого из Малабара (Индия); мачты к ним завозят с Цейлона; а вот паруса — с Бахрейна.

Конфигурация у аравийских парусников — разная, сообщали путешественники, в зависимости от их предназначения. Один тип судов арабы Аравии используют для доставки грузов: из Индии и Африки, Индонезии и Китая. Другой — для «жемчужной охоты»; третий — для рыбной ловли. Нос любого из аравийских парусников обязательно покрыт кожей животного, которого, по обычаю предков, забивают при спуске судна на воду. Корабелы работают и руками, и ногами, чего не увидишь на верфях в Европе.

Транспортные суда Аравии прошлого — это большегрузные доу и баггала (или багла). Быстроходные самбуки, маневренные и уверенно чувствующие себя на отмелях, использовали для ловли жемчуга. Кстати, стоил такой парусник (самый небольшой по размеру) около 400 рупий, что в ценах начала XX столетия в пересчете на доллары составляло примерно 130 долл. США.

Называли суда, по существовавшей традиции, либо именами их владельцев, либо прозвищами легендарных арабских мореходов, либо же одной из их основных характеристик, лучшей из которых обладало то, или иное спущенное на воду судно; «быстротой бега», к примеру, как выражались корабелы.

На каждом аравийском паруснике, выходившем в Индийский океан, имелся лоцман. На тех из них, что использовали только в Персидском заливе либо в Красном море, обязанности лоцмана исполнял капитан. «Маститые капитаны, — гласит поговорка арабов Аравии, — подобны искусным наездникам, которые прежде чем стать такими, не раз падают с лошади».

О мореходах Южной Аравии высоко отзывались Агатархид и Артемидор, Арриан и Страбон, ал-Идриси и ал-Казвини. Мореплавание в былые времена было делом нелегким, а в водах, омывающих Аравийский полуостров, богатых песчаными отмелями, коралловыми рифами и буйными ветрами, и вовсе опасным. Даже легендарные финикийцы, «короли морей» Древнего мира, и те, отправляясь в «темные воды» к «Острову арабов», обязательно приносили жертву богам. По возвращении из «страны благовоний», живыми и здоровыми, возжигали в храмах ладан и мирру. Их с почетом препровождали туда, притом сразу же по прибытии, украсив головы венками, родные и близкие. Воскурив благовония, привезенные из «страны ладана», мореходы выражали тем самым благодарность богам за дарованное им избавление от «опасностей большой воды», то есть морей и океанов (65).

Особо коварным считалось у мореплавателей прошлого Красное море. Оно, повествует знаменитый арабский географ ал-Идриси (1099–1161), печально известно своими бурями и коралловыми рифами. Безмолвно и зловеще. Поэтому даже острова в нем пустынны и безжизненны. Для неопытных моряков Красное море таит в себе угрозу гибели судна и смерти его экипажа.

Насчет происхождения самого названия бытует несколько преданий. По одному из них, названо оно так в честь легендарного царя Эритра, покинувшего некогда с народом своим Дильмун (Бахрейн), и ушедшего морем в земли Леванта. В переводе с древнегреческого языка Эритр — значит Красный (под названием Эритра это море фигурирует в сочинениях Страбона). Кстати, древние аравийцы тоже называли Красное море Эритрейским; впоследствии верхнюю его часть стали именовать Бахр-эль-Кулсум, а нижнюю — Бахр-эль- Йемен. По другому преданию, нынешнее название дала морю древняя Идумея (Эдома), окруженная красными песками, где во времена Соломона действовала гавань, и куда приходили суда из земель царицы Билкис. В переводе с языка древних евреев Идумея (Эдом) значит Красноватая земля.

На подступах к Нижнему морю, то есть к Персидскому заливу (Верхним морем у древних аравийцев было Средиземное), и в нем самом водилось много кашалотов. Об этом упоминал в своих записках легендарный Неарх, великий флотоводец Александра Македонского, первооткрывателя Востока.

Вплоть до 1930-х годов крупным центром кораблестроения в землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, являлось шейхство Умм-эль- Кайвайн. В год там спускали на воду до 20 судов (в Дубае, для сравнения, — только 10). Затем пальму первенства перехватил у него эмират Аджман. Дерево для строительства тех или иных частей судна завозили из разных стран. Тик или садж на языке корабелов Аравии, шедший на обшивку бортов судна, доставляли из Индии. Мит — для шпангоутов, то есть «ребер» судна, — из Индии, Сомали и Ирака. Канаты — из Занзибара; а вот паруса — с Бахрейна и из Кувейта. Из стволов манговых деревьев, поступавших, опять-таки, из Индии, вытесывали небольшие лодки-челноки хури. И только легкие шаши, предназначавшиеся для прибрежного лова рыбы, мастерили из местного материала — из пальмы.

Маститого корабела в Прибрежной Аравии величали устазом, то есть учителем-наставником. На сооружение большегрузного судна уходило обычно 9-10 месяцев. Меньшие по размеру парусники строили в течение 1–4 месяцев. Самым крупным по тоннажу судном считалась багла, а самым длинным (от 15 до 36,5 метров) — бум. Для «жемчужной охоты» аравийцы использовали известные уже читателю самбуки, а также шу’айи (шуи). Выдолбленные из стволов пальм хури, равно как и сплетенные из пальмовых ветвей шаши, применяли для прибрежной ловли рыбы. Для осуществления морских торговых экспедиций в дальние страны, в Индонезию и Китай, у арабов Аравии имелись еще несколько типов судов (в зависимости от места назначения экспедиции), а именно: баттила и джалибут.