Арабы Аравии. Очерки по истории, этнографии и культуре

ЧАСТЬ III «САД АЛЛАХА» И ЕГО ОБИТАТЕЛИ Метроном пустыни

Перелистывая сморщенные страницы времени. Обычаи войны.

Особенности быта: традиции повседневной жизни арабов Аравии.

Пески, бедуин, верблюд и время.

Кратко кое о чем в Аравии важном, а для читателя небезынтересном.

Двойной портрет: бедуин и Аравия.

Пустыню бедуины называют «Садом Аллаха», а себя — его счастливыми обитателями. В пустыне только небо над головой, да море песка под ногами, до самого горизонта, говорят они. Здесь человек — наедине с Аллахом.

Бедуин — истинный рыцарь пустыни, отмечали путешественники, человек гордый и свободолюбивый. Он беззаветно предан своему роду и племени. Мерило богатства бедуина — количество имеющихся у него лошадей, верблюдов и другого домашнего скота. Гордость бедуина — его родословная, сказания и предания о подвигах предков.

Страсть бедуина — оружие и лошадь. В прошлом вооружение бедуина составляли копье в руках, щит и меч за спиной, да кинжал за поясом. Копье шейха племени обязательно украшали перья страуса; пучок или два, подвешенные под наконечником. Наездниками бедуины Аравии слыли искусными, к лошадям своим относились как к членам семьи, вспоминали русские купцы, любили их и холили. Кнут не использовали, удила — редко.

Особое отношение у бедуина Аравии, нисколько, к слову, не изменившееся и в наше время, — к петуху, «муаззину пустыни», как они его величают. Одно из сказаний о Пророке Мухаммаде повествует, что при вознесении к престолу Аллаха, при прохождении «семи небес», на первом из них, «состоящем из чистого серебра», Пророк видел бесчисленное количество разного рода животных и растений, и среди них — гигантского, «ослепительной белизны петуха», с гребнем, касавшимся «второго неба». Каждое утро чудная птица эта, сказывал Пророк, пением своим приветствует Аллаха. И тогда петухи земные, созданные Господом по образу и подобию петуха небесного, подражая ему, громким призывным «аллилуйя», пробуждают все живые существа на Земле, и оповещают человека о наступлении времени утренней молитвы.

Аллах, заявляют бедуины, благосклонно прислушивается к трем голосам: голосу человека, читающему вслух Коран; голосу мусульманина, просящему о прощении грехов во время молитвы; и голосу петуха небесного, поющего во славу Творца, Милостивого и Милосердного. За день до наступления конца света, гласит одно из поверий арабов Аравии, Аллах прикажет этой птице сложить крылья и перестать петь. Примеру ее последуют петухи земные. Молчание их на рассвете и будет означать, что Судный день настал (1).

В хадисах о Посланнике Аллаха имеется упоминание о том, что Пророк Мухаммад «держал при себе петуха». Если вы слышите крик петуха, поучал своих последователей Мухаммад, то тут же просите Аллаха о милости, потому что петух криком своим оповещает человека, что он узрел одного из спустившихся с небес ангелов. Если же вы слышите крик осла, то ищите у Аллаха защиты, ибо осел наделен даром видеть дьявола.

Самые оскорбительные слова для бедуина это: «сын собаки», «неверный», «христианин» и «еврей». Самые лестные: «следопыт» и «рыцарь пустыни». Следопыт или «человек, познавший науку следа», как говорят бедуины, — лицо в прошлом в племенах Аравии востребованное и уважаемое. След на песке (если, согласитесь, его вообще можно назвать следом) — совсем не одно и то же, что след на земле. Обнаружить и «прочесть» след в пустыне непросто. В прежние времена только следопыт мог помочь разыскать в океане песка уведенных из племени во время газу (набега) верблюдов и лошадей (2).

Бедуины-следопыты, сопровождавшие торговые караваны, безошибочно выявляли по следам на песке, рассказывали такие известные исследователи Аравии как Иоганн Людвиг Буркхардт (17841817), Карстен Нибур (1723–1815), Луи дю Куре (1812–1867) и Дж. Пэлгрев (1826–1888), не только состав каравана или стада, но и «друг друга», то есть любое из кочевых племен Аравии. Все племена, живущие в аравийской пустыне, имеют, по словам бедуинов, отличную друг от друга «походку», или «манеру передвижения».

И опытному следопыту, сопровождающему караван или охотящемуся в пустыне на газелей, не составляет труда определить, кто и когда прошел в том или ином месте. Более того, маститый следопыт способен отличить на песке женские следы, что кажется вообще невероятным, от мужских; и сказать, был ли у женщины ребенок на руках, или нет, шел ли верблюд груженым, или налегке. Взглянув на финиковые косточки, оставленные людьми на местах стоянок караванов, следопыт может назвать сорт съеденных фиников и район их произрастания в Аравии. По следу дромадера, или «рисунку его походки», бедуин в состоянии высчитать расстояние, пройденное животным, и количество дней, проведенных им в пути (3).

Располагаясь на отдых на открытом воздухе, бедуин и сегодня расстилает на песке шерстяную накидку (бишт), а под голову кладет «аравийскую подушку» — горку мягкого песка, покрытого головным платком. Полковник Луи дю Куре, автор увлекательной книги «Жизнь в пустыне», наблюдавший за повседневной жизнью арабов Ма’риба, Саны и Хадрамаута, указывал на такую интересную особенность жителей этих мест, как сон на открытом воздухе исключительно на спине, лицом вверх. Дело в том, что поворачиваться во время отдыха спиной к небу, как он узнал, считалось в племенах «Счастливой Аравии» неприличным. Отворачивать лицо от звездного неба, освещающего по ночам сиянием луны «просторы океана песков» и помогающего караванщикам, капитанам «кораблей пустыни», определять по звездам нужный им маршрут, являлось, по мнению аравийцев, «поведением неблагодарным» по отношению к «дружелюбным небесам» (4).

Спать в пустыне, отдыхая, скажем, после охоты на газелей, бедуин предпочитал на шкуре льва, аравийского или африканского, неважно, но именно на шкуре этого животного. Существовало поверье, что шкура льва обладает способностью отпугивать от расположившегося на ней человека злых джиннов, ратников Иблиса (шайтана), непримиримых недругов людей. В тех же целях женщины в кочевых племенах Аравии носили на себе сделанные из клыков львов амулеты-обереги (5).

По температуре песка бедуины-проводники довольно точно устанавливали время дня и ночи. Место нахождения каравана, как это не покажется странным, распознавали по «вкусу песка», касаясь его языком. Расстояние до источника просчитывали по тем или иным редко, но попадавшимся на пути, растениям (6).

В походной сумке бедуина-проводника, либо в специальном карманчике на его широком кожаном ремне, имелся, как правило, небольшой кусочек коры орехового дерева. Макнув его в порошок, приготовленный из растертых в пудру листьев табака, долек чеснока и мускусного ореха, бедуин чистил им зубы. Этот «зубной порошок» Аравии, как следует из путевых заметок полковника Луи дю Куре, бедуины называли словом «бурдугал» («португал») (7).

Обратил внимание любознательный француз и на то, что если в пустыне бедуин, случалось, и сплевывал слюну на песок, то на улицах города, тем более на рынках, не делал этого никогда. Плеваться, где бы то ни было, считалось и считается у аравийцев поведением в высшей степени неприличным.

Перелистывая сморщенные страницы времени. Неизгладимое впечатление на русских путешественников, бывавших на Арабском Востоке, оказывали верблюжьи караваны. Инок Варсонофий, дважды хаживавший в Иерусалиме (1456, 14611462), упоминал о караване христианских паломников, насчитывавшем десять тысяч верблюдов.

В сказаниях о царице Савской, владычице блистательного царства в Древней Аравии, говорится о том, что караван ее во время знаменитого путешествия ко двору царя Соломона состоял из 797 верблюдов, не считая мулов. Сама царица передвигалась, по существовавшей тогда традиции, на «богато убранном белом верблюде».

По пути следования караванов, а также в пунктах их назначения, в городах или портах, располагались места для отдыха и временного проживания. Назывались они караван-сараями. Эти «аравийские отели», писал останавливавшийся в них в 1844–1845 гг. известный уже читателю полковник Луи дю Куре, не походили ни на какие другие в мире. Там можно было встретить торговцев и пилигримов, путешественников и разбойников. В караван-сараях совершали торговые сделки, играли в азартные игры, стриглись и брились, обменивались информацией, и слушали по вечерам, попивая кофе и покуривая кальян, профессиональных рассказчиков, делившихся с постояльцами историями о племенах Аравии и их героях, о мифах и легендах, преданиях и сказаниях древних арабов.

Луи дю Куре, хорошо знакомый с нравами, царившими в караван-сараях, отмечал, что пребывая там, надо было быть предельно собранным и внимательным, руководствуясь известным выражением Лафонтена, что «предосторожность — мать безопасности». Чужестранцу, на которого арабы Аравии взирали как на «дичь», и грабить которого, по их пониманию, «было не только можно, но и должно», следовало держать в караван-сарае ухо востро, замечает путешественник. Спать надлежало чутко, прижав карман с кошельком одной рукой, а оружие — другой. Расслабившись и отдавшись магии сна, запросто можно было лишиться и того, и другого (8).

Нигде в мире вода не имеет такой ценности как в Аравии; никто не относится к ней так бережно и не использует так расчетливо, как бедуин. Житель пустыни не тратит воду, почем зря, ни капли. И с удивлением посмотрит на иноземца, когда тот, прежде чем выпить, сполоснет чашку водой и выльет ее на землю, вспоминал американский миссионер С. Цвемер (9).

В прошлом лучшей емкостью для хранения воды в пустыне признавался всеми бурдюк, сшитый из кожи горной козы. Будучи притороченным к седлу верблюда, он во время передвижения обдувался ветром, по ночам в пустыне довольно прохладным, охлаждался — и студил воду. В состав групп проводников больших торговых караванов, ходивших из Маската и Хадрамаута в Багдад, к примеру, или в Дамаск, включали специальных хранителей воды, состоявших при так называемых верблюдах-водоносах. Каждый из них нес на себе по два больших меха с водой. Мастерили такой мех (гарби) из шкуры целого верблюда; вмещал он в себя 50–60 галлонов воды (1 галлон =4, 546 литра). Продукты во время передвижения по пустыне укладывали в большие плетеные корзины (хурдж) с отделениями для зерна, риса, фиников, кофе, масла и меда — традиционной еды кочевников (10).

Если еда заканчивались, то подкрепиться в пути аравиец мог испеченной в горячем песке саранчой, или поджаренной на костре пустынной ящерицей и даже тушканчиком.

У себя дома, в своем шатре, разбитом на месте стоянки племени, рассказывала известная английская путешественница леди Блант (1837–1917), внучка лорда Байрона, «сын пустыни» беспечен и ленив. У него только и дел, что вовремя накормить лошадей, да напоить и подоить верблюдов. Если бедуин оставался не удел, то есть не участвовал в сопровождении торговых караванов или в выпасе скота, то посиживал в тени шатра, покуривал наргиле и попивал кофе с друзьями. Всеми домашними делами занималась жена. По утрам она молола зерно и толкла кофейные зерна в ступке, чтобы испечь лепешки и приготовить кофе. Затем взбивала масло; притом столько, чтобы хватило только на день. Ходила за водой к источнику. После завтрака и до обеда вязала из верблюжьей шерсти плащ- накидки или плела корзины и рогожки из пальмовых листьев.

Порой кажется, говорил С. Цвемеру верблюдовожатый во время передвижения каравана из Абу-Даби в Маскат, что ислам, вера Пророка Мухаммада, которой мы следуем, — вовсе не жителя аравийской пустыни. Так, ислам требует ритуальных омовений перед молитвой, но вода у кочевника — на вес золота. Ислам предписывает совершать паломничество в Мекку, чтобы поклониться Каабе, Дому Аллаха, но бедуин и так постоянно в пути, и, «живя в пустыне, в Саду Аллаха, он всегда наедине с Господом» (11).

«Слава и позор наследуются прежде нищеты и богатства», — гласит поговорка бедуинов Аравии. Некоторых великих владык- воителей Древнего мира в племенах «Острова арабов» величали почетным среди аравийцев прозвищем «Двурогий» (Зу-эль-карнайн), то есть обладателем сразу двух главных у кочевников качеств мужчины — мудростью и отвагой. К ним причисляли Александра Македонского и царя Соломона, Нимрода и Набукаднезара (Навуходоносора II), и некоторых других. Иными словами, тех, кто, как они считали, был наделен «властью над умами и сердцами людей», «мужей мудрых и воинов отважных», покрывших себя славой громких военных побед и удивительных дел в мирное время, в том числе возведением широко известных среди народов мира «сооружений, дивных и чудных».

Александра Македонского арабы Аравии почитали за то, что «умом и мечом» создал он величайшую империю в мире. Захватил земли фараонов и вавилонян, сокрушил могучих персов, вторгся в пределы Индии. Когда же «опрокинул и поставил на колени» все эти народы, сильные и богатые, то властвовал над ними по уму, совести и чести.

Кстати, меч в культуре арабов Аравии прошлого занимал почетное место. Мечи, освещенные Пророком Мухаммадом, которыми он лично награждал своих сподвижников и последователей, проявлявших чудеса мужества и храбрости в битвах за веру, почитались особо; легенды о них и их владельцах живы в Аравии и поныне. Один из таких мечей носил ’Али, муж Фатимы, дочери Пророка, первый мужчина, принявший ислам из рук Пророка, ставший впоследствии четвертым «праведным» халифом (12).

Нимрод, герой эпоса древних народов Месопотамии, представлен в легендах и преданиях арабов Аравии как воитель храбрый и царь могучий, охотник опытный и отважный, стрелок из лука и наездник славный. Именно ему, сыну Куша, внуку Хама (сын Ноя), арабы Аравии приписывают возведение Вавилонской башни, одного из архитектурных чудес Древнего мира.

Набукаднезар, он же Навуходоносор II (605–562 до н. э.), завоеватель Иерусалима (597 до н. э.) и организатор «великого пленения евреев», заставил заговорить о себе арабов Аравии не только громкими военными кампаниями, но и делами мирными. Основанием Тередона (Басры), к примеру, а главное — строительством поражавших воображение бедуинов Аравии «стен с садами», вошедших в историю человечества под именем Висячих садов Семирамиды.

С подчеркнутым уважением бедуины Аравии относятся к имени Наполеона. Называют его «человеком-гигантом», по силе духа, конечно, и победам на поле брани. Сравнивают с легендарными вождями исчезнувших с «лица земли» людей-титанов, таких как Шаддад, властелин ’адитов. Неважно, что ростом Наполеон был мал, заявляют они, зато велик и славен делами.

Обычаи войны. Согласно традиции, существовавшей в племенах Древней Аравии, бедуина, «становившегося на тропу войны» и отправлявшегося на схватку с врагом, могла сопровождать одна из его жен — та, на которую падал жребий. Обязанность женщины во время военного похода состояла не столько в том, чтобы готовить мужу еду, сколько в том, чтобы «воспламенять его во время боя», «воодушевлять на подвиги».

Когда вспыхивали войны между племенами, свидетельствует в одной из своих поэм Антара, величайший поэт Древней Аравии, то женщины первыми «призывали мужчин идти на сражения», «возбуждали их на дела ратные» во имя защиты своих родных и близких.

Когда два племени брались за оружие и сходились на поле брани, сообщают историки прошлого, то с той и с другой стороны среди воинов присутствовала девушка из знатного семейно-родового клана, «отличавшаяся мужеством и красноречием». Богато одетая, верхом на белой верблюдице, окруженная плотным кольцом всадников, каждая из них представляла собой «центр своего войска». Задача ее состояла в том, чтобы «устыжать трусов и воодушевлять храбрых». Воины побежденного племени, те из них, кто стоял в оцеплении «девушки-знамени», дрались до последнего. Высочайшей честью для араба, его долгом было защитить эту девушку, олицетворявшую собой всех женщин племени, хранительниц семейного очага. Если войско того или иного племени оказывалось побежденным, а мужчины, охранявшие «девушку-знамя», — поверженными, то она «ломала себе шею», дабы не попасть в руки врага.

В войсках курайшитов, рассказывает в своей книге «Рыцарь пустыни. Халид ибн ал-Валид» генерал-лейтенант А. И. Акрам, численностью 3000 человек, выдвинувшихся в марте 625 г. из Мекки на Медину, ехали в паланкинах 15 курайшиток — для укрепления боевого духа воинов. Женщин сопровождали «несколько певиц, которые везли с собой тамбурины и барабаны». Та же картина наблюдалась и у мусульман. Когда курайшиты и мусульмане встретились и скрестили мечи в битве при Ухуде (март 625 г.), что в четырех милях к северу от Медины, «за мусульманами расположились 14 женщин». Они поили жаждущих и выносили с поля боя раненых. Находилась среди них и Фатима, дочь Пророка (13).

В случае объявления войны женщина призывала мужчину незамедлительно взяться за оружие, и «опрокинуть врага», не допустить того, чтобы надругался он над шатром семейства, «местом любви и счастья». Если мужчина проявлял в бою трусость, «показывал врагу спину», женщина имела право бросить его и вернуться в дом отца. Такой поступок считался тогда в племенах Аравии во всех отношениях достойным, отвечавшим понятиям чести и благородства истиной аравитянки (14).

Оказавшись на поле боя, женщина вела себя храбро. Повествуя о поведении Хинд, одной из тех 15 курайшиток, кто участвовал в сражении при Ухуде, А. И. Акрам пишет следующее. Высыпав на поле боя, где остались лежать поверженные тела мусульман, женщины во главе с Хинд накинулись на них, как стервятники. Хинд нашла тело Хамзы, убившего раньше, в битве при Бадре, ее отца, и павшего, в свою очередь, от рук нанятого ею убийцы. Уселась на него, вынула кинжал, «выпустила кишки и вычленила печень Хамзы. Отрезав от нее кусок, положила в рот и попыталась проглотить! Затем отрезала уши и нос Хамзы, и заставила остальных женщин поступить также с телами других погибших мусульман». Когда к Хинд подошел Вахши, нанятый ею убийца Хамзы, она сняла с себя все свои украшения и отдала их ему, как и обещала. Более того, поклялась отблагодарить Вахши по возвращении в Мекку еще 100 динарами (древняя золотая монета). Затем, неистово работая ножом, сделала себе «ожерелье» и «ножные браслеты» из отрубленных ушей и носов поверженных мусульман, и надела их на себя. Сотворив все это и взгромоздившись на тела мертвых воинов-мусульман, громко продекламировала сочиненный ею стих в благодарность Вахши. В нем говорилось о том, что, предав смерти убийцу ее отца, Вахши изгнал, наконец, боль из сердца дочери, нестерпимо мучавшую и терзавшую ее, днем и ночью. За что и будет она, дескать, благодарна Вахши до тех пор, пока «кости ее не истлеют в могиле» (15).

Вахши, воспетый в стихах Хинд раб-исполин, родом из Абиссинии, сражался копьем, оружием своих предков-африканцев. Владел им мастерски. Случаев, чтобы он промахнулся, метнув копье, не было.

Хамза, дядя Пророка Мухаммада, поверженный копьем, пущенным в него Вахшей, слыл воином сильным и отважным. Мусульмане называли Хамзу «Львом Аллаха и Его Пророка». Кстати, убить Хамзу просил Вахши и его хозяин, так как тот «забрал жизнь» (в сражении при Бадре) и у его дяди. Повергнув Хамзу, Вахши выполнил обе просьбы: и своего хозяина, и курайшитки Хинд. За что и получил щедрые вознаграждения: от хозяина — свободу, а от Хинд — дорогие украшения и деньги.

После убийства Хамзы вольноотпущенник Вахши по прозвищу Свирепый, будучи объявленным «военным преступником» самим Мухаммадом, бежал в Та’иф, к сакифитам. Когда же сакифиты подчинились Пророку, принял ислам и Свирепый. В этих целях прибыл в Медину и принес присягу лично Посланнику Аллаха. Выслушав рассказ Вахши об убийстве Хамзы, Пророк сказал, что не хотел бы его больше видеть, никогда и никогда. В течение ряда последующих лет Свирепый скрытно жил в разных небольших поселениях в окрестностях Та’ифа. В Медине, где память о Хамзе чтили особо, не показывался и вовсе.

Во времена ридды, то есть отступничества арабских племен от ислама и возвращения к язычеству, охватившего Аравию после смерти Пророка (632), остался верен присяге, и сражался в войсках Халида ибн ал-Валида, Меча Аллаха. Прославился тем, что убил (опять-таки, ударом копья в живот) лжепророка Мусайлиму. Участвовал в Сирийском походе Халида. Поселившись в Сирии, дожил до глубокой старости. Пил беспробудно. Остаток дней своих провел в алкогольном дурмане. За пьянство получил 80 ударов плетью от самого халифа ’Умара; и стал первым, по словам арабского историка Ибн Кутайбы (828–889), в Сирии мусульманином, наказанным за этот грех. Однако от вина так и не отказался. Пребывая в пьяном угаре, и вспоминая в разговорах с соседями, как он сразил Хамзу и убил Мусайлиму, Свирепый хватал свое копье, и, потрясая им, восклицал: «Этим самым копьем в дни моего неверия я убил лучшего из людей (Хамзу), а в дни моей веры — худшего из людей (Мусайлиму)» (16)

В легенды и предания арабов Аравии вошло участие мусульманских женщин в сражении при Йармуке (Сирия, август 636 г.), «величайшей битве века», как отзывается о ней А. И. Акрам, «самой гигантской, возможно, схватке за всю историю средневековых войн», ставшей одним из решающих поединков на Востоке мусульман с римлянами. Так вот, мужчины, видя, что женщины, «вооруженные мечами и шестами от шатров», сражаются наравне с ними, «а некоторые даже впереди них», превращались в «неистовых демонов». Дрались на «пределе человеческих сил», и опрокинули римлян (17).

Выступая в военный поход, бедуин давал клятву «не смачивать благовониями бороды и не прикасаться к женщине» до тех пор, пока, встретившись с врагом, лицом к лицу, не отомстит противнику за пролитую им ранее кровь своего сородича (18).

Если по какой-то причине бедуин отказывался идти на войну, то, по правилам тех лет, должен был заплатить штраф — 20 овец. Если бедуин во время войны не передавал на нужды племени имевшееся у него огнестрельное оружие, то, опять-таки, обязан был уплатить штраф — 10 овец. Если во время войны бедуин переходил на сторону врага, то тут же отлучался от племени: шатер его «подвергали позору», то есть прилюдно сжигали, а скот изымали на нужды войны. Если предателя ловили, то сначала драли бороду, а потом придавали мучительной смерти — живьем закапывали в песок. В отличие от «выкупа крови», понятия «выкуп предательства» в племенах Аравии не существовало и в помине; откупиться за предательство было невозможно (19).

Во времена джахилийи (язычества) в Аравии пленных в войнах не брали. Исключение составляли женщины и рабы, но только те из них, кого захватывали на поле боя. Противников, раненых в сражении, не трогали, надругательств над ними не чинили, но оружие изымали. Если кто-то из окруженных и разбитых врагов и подвергался смерти от рук кого-либо из своих победителей, обязательно обходивших и осматривавших поверженных противников, то все знали, что этого требовал от него обет отмщения.

Бедуинов, возвращавшихся в лагерь «с победой», будь то после схватки с врагом, или после набега на «несоюзное племя», встречали с почетом — песнями и плясками. На следующий день после гулянья делили добычу. С принятием ислама одна десятая от нее шла на нужды мечетей; одна пятая выделялась шейху племени; одна треть — главам родов; одна четвертая — женщинам, принимавшим участие в военном походе или в набеге, а также особо отличившимся воинам; остаток делили поровну между всеми остальными (20).

Бедуины никогда не совершали газу (набега ради добычи) в темное время суток, чтобы, напав на лагерь, случайно не оказаться на женской половине шатра. Посягать на стариков, женщин и детей, ни в войнах, ни в набегах, во времена джахилийи (язычества) вообще было нельзя. Захватывали и уводили с собой только скот, в первую очередь верблюдов и лошадей. Газу являлось тогда одним из проявлений межплеменных раздоров, вспыхивавших, то и дело, из- за пастбищ и колодцев. Перемирия между враждовавшими племенами заключали в шатрах шейхов племен, не состоявших с ними «ни в союзе, ни во вражде, ни в ссоре». В знак заключения мира гладили рукой бороду.

«Знамя войны» бедуин защищал в бою мужественно. Вручал его знаменосцу лично шейх племени, хранитель знамени. По традиции, знаменосцем выступал самый прославленный воин племени. Обычай этот перешел в ислам. Рассказывают, что в одном из сражений за веру, в битве при Му’те (630 г.), Джа’фар, знаменосец Пророка, «оберегал знамя с отчаянной храбростью». Потеряв кисть одной руки, перехватил знамя другой. Когда же и эту руку ему отсекли, он сжал древко знамени окровавленными обрубками обеих рук. Когда меч противника рассек Джа’фару череп, и знаменосец рухнул на землю, то, падая, прикрыл знамя телом. Его перехватил у него поэт ’Абдаллах, тоже вскоре сраженный ударом меча. И тогда знамя поднял Халид ибн ал-Валид. За мужество и доблесть, отвагу и стойкость в этом бою Пророк Мухаммад нарек Халида почетным прозвищем Меч Аллаха (21).

Имя Халида, ставшего со временем прославленным полководцем, не проигравшего ни одного сражения, вписано золотыми буквами в историю ислама. Все свои победы Халид одерживал под Знаменем Орла. Одно время оно принадлежало Пророку Мухаммаду. Впоследствии Посланник Аллаха лично вручил его своему талантливейшему полководцу, Халиду ибн ал-Валиду.

Поверх кольчужного шлема Халид носил красный тюрбан, расшитый золотыми нитками и драгоценными камнями, снятый им с побежденного в поединке военачальника-перса, а под шлемом — простую красную шапочку. Так вот, ею он дорожил намного больше, чем дорогущей чалмой. Причиной тому — вплетенные в шапочку волосы Пророка. По словам Халида, они оберегали его от смерти и приносили победы в сражениях. Делясь с друзьями историей обретения волос Пророка, Халид говорил, что Посланник Аллаха, услыхав от него, что он собирается с ними делать, благословил его и, воздав хвалу Аллаху, предрек, что он, Халид, Меч Аллаха, врагов ислама будет побеждать и впредь, всегда и непременно (22).

Известно, что после рождения Халид находился на воспитании у бедуинов, в пустыне. Таков был тогда обычай. Ему следовали все знатные семейно-родовые кланы курайшитов. Вернулся в родительский дом, когда ему исполнилось шесть лет. Отец Халида, носивший почетное прозвище Ал-Вахид (Единственный), входил в совет племени бану махзум, одного из трех самых знатных среди мекканцев, наряду с бану хашим и бану ’абд ад-дар. В клановой иерархии курайшитов, объединявших все эти племена, существовало в те времена четкое распределение обязанностей. Племя Халида отвечало за вопросы, связанные с войной; занималось подготовкой воинов, разведением и объездкой лошадей. Мужчины бану махзум считались одними из лучших наездников в Аравии. Халид обучился умению верховой езды и мастерству боя.

Приняв ислам, Халид стал одним из лучших военачальников своего времени. «Искусством войны» владел в совершенстве. Все свои сражения с противниками предварял поединками. Особенно зрелищной сказания арабов Аравии называют его схватку с персидским богатырем по прозвищу Хазармард, что значит Могучий, «равный по силе тысяче воинам». Сразив его мечом, пишет исламский историк и богослов ат-Табари (839–923), Халид уселся на грудь гиганта и приказал подать еду (23).

Отмечали арабские историки и такую черту прославленного полководца, как неугасимую тягу к красивым женщинам. Особую страсть, по словам генерал-лейтенанта А. Акрама, одного из лучших исследователей военного искусства Халида, этот «рыцарь пустыни» испытывал к женщинам сражавшихся против него и побежденных им неприятелей-военачальников (24).

Халид — это военный гений (так его характеризует А. Акрам), один из двух, наряду с Чингисханом, полководцев в истории человечества, не знавших поражений. Он «обладал стратегическим чутьем Чингисхана и Наполеона, тактическим гением Тимура и Фридриха Великого, силой и доблестью полулегендарного Рустама Могучего (Персия)». Халид ибн ал-Валид дал 41 сражение (не считая мелких боев), и не потерпел ни одного поражения.

Меч Халида, лучшего полководца мусульман времен раннего Халифата, «убрал в ножны», по выражению историков ислама, халиф ’Умар. После отстранения от дел Халид прожил менее 4 лет. Страшная эпидемия чумы, охватившая Аравию в 639 г., лишила его 40 потомков. Судьбы трех других, оставшихся в живых сыновей, трагичны и печальны. Двое из них погибли на поле боя. Третий пал от рук наемного убийцы, в годы правления халифа Му’авиййи, опасавшегося авторитета сына Меча Аллаха среди арабов.

Умер Халид в 642 г., возрасте 58 лет. На день кончины все его имущество состояло из оружия, доспехов, коня, да преданного раба Хамама. Наследником своего скромного состояния он назначил халифа ’Умара, друга детства, а впоследствии, по иронии судьбы, — гонителя. ’Умар, которого, сообщает ат-Табари, «терзала болезнь Халидом», незаслуженно отстранил полководца от ратных дел; так считали многие из соратников Пророка (25). Мусульмане осуждали то, как ’Умар обошелся с Халидом; порицали его за это, притом открыто и повсеместно. В основе неприязненного отношения халифа к Мечу Аллаха, которого воины-мусульмане любили и почитали, лежали смешанные чувства. С одной стороны, ’Умар отдавал себе отчет в том, кто такой Халид и что он значит для ислама, а с другой, как халиф, — болезненно реагировал на невероятную популярность полководца среди арабов, раздражавшую, надо полагать, и пугавшую его.

Согласно традиции предков, начиная сражение с неприятелем, сильным и воинственным, шейхи племен Аравии времен джахилийи (язычества), а потом и многие великие полководцы ислама, приказывали воинам «ломать ножны». Обычай «ломать ножны» являлся знаком-выражением решимости, настроенности на то, чтобы сражаться до смерти — погибнуть или победить (26).

С принятием ислама бой с врагом предваряли цитированием стихов (айатов) из Корана. Оглашая их перед воинами, офицеры напоминали правоверным, что сражаться надо достойно, что мученикам, павшим в бою за веру, обещан Рай; трусов же ожидает геенна огненная. По жестоким законам войны, драться надлежало до тех пор, пока противоборствующая сторона не признавала себя побежденной, притом прилюдно, при свидетелях. Поэтому недруга, хотя и «опрокинутого», но бежавшего, обязательно преследовали.

Армия арабов времен Халифата представляла собой мощную боевую машину, потеснившую на Востоке Византию и Персию. Воин-мусульманин всегда имел при себе меч, копье, лук, колчан с 30 стрелами и две, как минимум, запасных тетивы. Вешал их, переняв этот обычай у персов, по бокам шлема.

Сражению предшествовало единоборство военачальников. Стать им в те времена, в «эпоху рыцарства и отваги», не овладев искусством войны, не проявив себя на поле брани, не представлялось возможным. Начинали поединки на мечах. Если они показывали, что в мастерстве владения этим оружием противники равны, то мечи отбрасывали и сходились врукопашную. Все имущество соперника, поверженного в бою, переходило победителю. Особо ценились холодное оружие и головные уборы. Были они у лиц, стоявших во главе армий, как правило, наградными, инкрустированными и расшитыми соответственно драгоценными камнями; и стоили, порой, целые состояния.

После этого — по тем же правилам — сходились в схватке лучшие воины. Кроме имущества своего соперника, побежденного каждым из них в противоборстве, обоим им полагалась еще и обычная доля трофеев, захваченных в сражении.

Практиковался в исламе и выкуп пленных. Размер выкупа колебался от 1000 до 4000 дирхамов (серебряная монета). Человек, знавший грамоту и оказавшийся в плену, мог обрести свободу путем обучения детей мусульман чтению и письму (27).

Если арабы отступали, то верблюдов своих, как бы ни складывалась ситуация, никогда не бросали. Если противник неожиданно подступал к становищу, то сдерживали его натиск до тех пор, пока семьи с домашним скотом не удалялись на безопасное расстояние.

Во времена джахилийи (язычества) все без исключения договоры в Аравии — между людьми, семьями, родами и племенами — скрепляли кровью. В Древней Мекке, например, это происходило следующим образом. Договаривавшиеся стороны наполняли своей кровью «клятвенную чашу», опускали в нее руки и, попробовав кровь на язык, обменивались рукопожатием. В других землях Аравии договоры объявляли вступавшими в силу окроплением кровью семи камней, у которых вели переговоры. Впоследствии стали использовать в этих целях кровь животных (28).

Договоры в Аравии нужно читать, кстати, очень внимательно. Двойных пониманий текста тех или иных статей и нечетких формулировок не допускать, ни в коем случае. Приобретая, к примеру, дом с участком земли, обязательно указывать в договоре, что вместе с землей в собственность нового владельца переходит и все то, что находится на этой земле (сад, допустим, или колодец) и в ее недрах, включая «сокровища природы», то есть природные ископаемые. В противном случае недоразумений, неприятностей, судебных исков и финансовых издержек, поверьте на слово, не избежать.

Особенности быта. Традиции повседневной жизни арабов Аравии. Рассказывают, что Пророк Мухаммад не выносил наружного великолепия, этого, по Его словам, «предмета тщеславия ограниченных умов»; притом ни в каком из «обличий», ни в костюме человека, ни в убранстве жилища. По воспоминаниям сподвижников (мухаджиров) и приверженцев (ансаров) Посланника Аллаха, был Он человеком дюжим, мускулистым, роста среднего, сложения плотного; обладал «необыкновенной силой» и голосом звучным и приятным. Нос имел орлиный, глаза — темные. Волосы Пророка, черные и волнистые, ниспадали на плечи. Бороду Мухаммад носил длинную и густую. (29).

Заботился о чистоте телесной, уделял этому вопросу должное внимание. Умащивал себя благовониями; окуривал ими бороду и волосы. При молитвах зажигал мирру в курильницах. Мирра, говорили в те времена в Аравии, цитируя строки известных поэтов, — это «аромат Рая» и «острые стрелы женщин, мужчин наповал разящие». Греки, кстати, также как древние вавилоняне и аравийцы, возжигали мирру в храмах, принося благоуханные дымы в жертву богам. Добавляли ее и в напитки, полагая, что настойки на мирре «возбуждают аппетит и любострастие».

Из других благовоний, весьма востребованных у арабов Аравии и широко использовавшихся ими в повседневной жизни, следовало бы назвать ладан и кассию. На основе всех этих благовоний изготавливали в старину чудные аравийские ароматы, мужские и женские, в том числе миск. Мужчины, отправляясь на пятничные молитвы в мечети, или в гости к друзьям и соседям, душили им бороды. Один килограмм ладана стоил, к сведению, столько же, сколько 30 кг. муки, лучшего, заметим, сорта. Поэтому ароматы, то есть духи, считались у аравитян подарком дорогим и желанным.

Большое место в повседневной жизни араба Аравии прошлого занимала военная подготовка: обучение приемам рукопашного боя и мастерству владения мечом и кинжалом. Мало кто знает сегодня, что одним из самых крепких и сильных мусульман своего времени был Пророк Мухаммад. Согласно преданиям, на раннем этапе пророческой деятельности Мухаммада, во время развернутых курайшитами жестких гонений на мусульман в Мекке, неверующему дяде Пророка, Руккану ибн ’Абд Йазиду, пришла в голову мысль, что если он вызовет Мухаммада на рукопашный поединок, то сможет прилюдно унизить, а значит — и серьезно навредить делу Мухаммада. Надо сказать, что Руккан слыл в Мекке борцом искусным. Одержать верх над ним не удавалось никому. Поэтому-то он и решил, что способ нанесения удара по престижу Мухаммада избран им верный. Откажется ли Мухаммад от поединка, выйдет ли на него, полагал Руккан, для Мухаммада все закончится одним и тем же — унижением и позором. Однако произошло то, чего не ожидал никто: Мухаммад вызов Руккана принял, и в последовавшем затем единоборстве трижды швырнул противника на землю, и одержал победу. Руккан же слова, данного им перед поединком, что в случае победы Мухаммада он признает Его Пророком, не сдержал, и сделался посмешищем в глазах мекканцев (30).

Обязательный элемент одежды бедуина прошлого — оружие. Владел им кочевник в совершенстве. Объяснением тому — объективная реальность времени, обязывавшая жителя пустыни всегда быть готовым к защите своего жилища, стада и колодца от налетов враждебных племен, с одной стороны, и к совершению ответных набегов на них — с другой.

По словам российских дипломатов, работавших в Джидде в конце XIX столетия, многие из ружей, что «украшали тогда бедуинов», представляли собой «музейные экспонаты»; мушкеты, к примеру, с фитильными замками времен Бонапарта. Известный уже читателю американский миссионер С. Цвемер вспоминал, что только у одного из 20 йеменцев, с которыми он передвигался в караване из Таиза в Сану (1891), имелось самострельное ружье, у всех остальных — фитильные (31).

Приклад ружья и рукоятка кинжала джамбийи у «бедуина- щеголя», отмечал в своих заметках «Жизнь в пустыне» полковник Луи дю Куре, посещавший земли Южной Аравии в 1844–1845 гг., были обязательно инкрустированы слоновой костью и кораллами, а ножны расшиты серебряными нитками (32). Вооружение воина, отправлявшегося в набег или выдвигавшегося на войну, составляли: стальной шлем с наушниками, кольчуга, три боевых дротика, копье, кинжал, два пистолета и ружье.

С особым почтением аравийцы относились к оружию Пророка, а также к мечам, которыми Посланник Аллаха награждал своих выдающихся последователей и полководцев за доблесть и отвагу в битвах за веру. В сражении при Бадре (624 г.), ставшем поворотным пунктом в борьбе мусульман против курайшитов, Пророку в числе военной добычи достался меч, известный в истории ислама под именем Зу-л-Факар. С мечом этим, рассказывала Фатима, дочь Пророка, ее отец не расставался до самой смерти. Когда умер, то меч перешел к ’Али ибн Абу Талибу, зятю Посланника Аллаха.

С учетом роли и места ’Али в истории ислама представляется уместным упомянуть здесь, хотя бы в нескольких словах, и о нем самом, и о Фатиме. Современники описывают ’Али как мужчину крепко сложенного, среднего роста и «замечательной силы», на красивом лице которого, окаймленном густой бородой, «закрывавшей грудь от плеча до плеча», постоянно «светилась улыбка». Он отличался веселым нравом, острым умом и «рвением в вере». Стал халифом (656 г.) в 57 лет. Правил Халифатом с 656 по 661 годы. Имел 8 жен, 9 сыновей, 15 дочерей и еще 3-х приемных сыновей. Будучи раненым при входе в Куфийскую мечеть, через два дня скончался (23 января 661 г.). Смертельный удар ’Али нанес один из хариджитов, приверженцев самой ранней в исламе религиозно-политической партии, образовавшейся в Халифате в ходе борьбы за власть между сторонниками ’Али и Му’авиййи (33).

Фатима, дочь Пророка Мухаммада, вышла замуж за 22-летнего ’Али, когда ей шел 16-й год. Девушка отличалась яркой красотой и умом. Арабские историки отзывались о ней как об одной из «четырех совершенных женщин, которыми Аллах осчастливил землю». Приданое невесты состояло из двух юбок, одного головного убора, двух серебряных браслетов, чаши для питья, ручной мельницы, двух кувшинов для воды и горшка для масла. ’А’иша, одна из жен Пророка, утверждала, что Фатима, как никто другой из детей Мухаммада, походила на своего отца «добротой сердца и мягкостью характера». Пророк относился к ней с нежностью и вниманием. Когда Фатима входила в комнату к отцу, то Мухаммад обыкновенно вставал, шел к ней навстречу, брал ее за руку, целовал и усаживал на свое место (34).

Возвращаясь к рассказу об оружии арабов Аравии, следует сказать, что бедуины Аравии, слывшие искусными стрелками из лука, предпочтение отдавали арабскому луку, и никакому другому. Предания гласят, что и Посланник Аллаха, также, к слову, как и великий Исма’ил, прародитель племен Северной Аравии, пользовался в бою только арабским луком и арабскими стрелами; персидские лук и стрелы не признавал (35).

Много легенд у арабов Аравии связано со щитами Пророка Мухаммада. По одной из них, во время столкновений мусульман с евреями Медины Пророку в качестве военной добычи достались два серебряных щита, фигурирующих в былинах аравийцев под именами ал-Фадха и ас-Са’дийа. Так вот, последний из них, согласно сказаниям иудеев, проживавших в Йасрибе (Медине), Саул, дескать, преподнес Дауду (Давиду) перед его единоборством с Голиафом (36).

Клинки холодного оружия мусульман украшали айаты из Корана и изречения Пророка Мухаммада. На сабле самого Посланника Аллаха имелись выгравированные слова, известные всем воинам ислама. Мусульмане повторяли их, как девиз, вступая в бой с неприятелем. Звучали они в переводе с арабского языка так: «Страх ведет к бесчестию. Слава всегда впереди. Трусость никогда не спасет человека от его судьбы» (37).

С особым пиететом арабы Древней Аравии относились к кольчугам предков. Их бережно хранили, вывешивали на самых видных местах в жилищах, и обязательно надевали, как талисманы-обереги, «становясь на тропу войны». Касиды (поэтические произведения) о таких кольчугах и прославленных воинах, носивших их, представляют собой важную часть антологии древней арабской поэзии. Присутствуют в стихах поэтов времен джахилийи (язычества) и восторженные слова о кольчугах легендарного царя Дауда (Давида). Аравийцы чтят его и как отважного воина, и как славного потомка их общего праотца, Ибрахима (Авраама), и как мудрого владыку, оказавшего арабам Южной Аравии помощь в сооружении первых на «Острове арабов» водоводов, названных в его честь даудийами. Тексты древних храмовых надписей и «глиняных книг», прочитанных учеными, подтверждают, что иудеи-ирригаторы времен Давида, действительно, руководили работами по строительству водоводов в Хадрамауте.

Шейха кочевого племени в Аравии распознать в прошлом было довольно просто. Его выделяло копье, украшенное двумя- тремя пучками страусиных перьев. Такое копье, воткнутое в песок у одного из шатров на стоянке племени, означало, что здесь — «место племенной власти», жилище шейха. По существовавшему тогда обычаю, дважды в день, утром и вечером, там проходили маджалисы, то есть встречи старейшин семейно-родовых кланов. На них обсуждали и решали все злободневные вопросы, связанные с повседневной жизнью племени, рассматривали жалобы и «вершили суд».

Шейха, главу племени, выбирали из семей, «прославленных доблестью, богатством и щедростью». Шейх являлся «примирителем» и непререкаемым никем судьей племени. Споры решал по обычаям предков. Но всегда осмотрительно и осторожно. Ведь о каждом его вердикте тут же становилось известно всем семейно-родовым кланам. Шейху важно было, чтобы соплеменники говорили о нем как о человеке мудром и справедливом, так как слава такого судьи-предводителя не позволяла никому из числа его влиятельных завистников и недоброжелателей плести против него интриги и «сеять смуту».

Поведав читателю об отличительном знаке шейха на его копье (перьях страуса), уместным представляется проинформировать его и о том, что страусов в Аравии водилось когда-то, действительно, много. Но уже к началу 1917 г. популяция страусов на полуострове сократилась примерно на две трети, а в наши дни исчезла, можно сказать, и вовсе.

В прошлом должность шейха племени не считалась в Аравии наследственной, как в наши дни, хотя иногда и сохранялась за одной семьей на протяжении целого ряда поколений. Выбор шейха зависел от волеизъявления всех членов племени. Им становился, как правило, лучший из мужчин, отличавшийся доблестью и «крепким умом», заслуги которого перед племенем оспорить не мог никто. Прерогативами шейха являлись: ведение переговоров о мире и войне; командование воинами во время боевых действий; прием знатных чужеземцев и разбирательство ссор и раздоров между соплеменниками.

В чести у кочевников Аравии — щедрость. «Лучшая щедрость — быстрая щедрость», — говорят бедуины. И добавляют: «Проявляй щедрость делами, а не словами». Однажды, пишет в своем сочинении «Исламизм» П. Цветков, три человека, встретившись у Каабы, заспорили о том, кто из мекканцев — самый щедрый. Один из них настаивал на том, что таким является ’Абдалла, сын Джа’фара, дяди Пророка Мухаммада. Другой отдавал предпочтение Кайсу ибн Са’ду, а третий — ’Арабе из племени авситов. Спорили долго, доводы приводили разные, но сойтись во мнении так и не смогли. Тогда договорились, что каждый из них отправится к тому человеку, о котором он рассказывает, и обратиться к нему со словами о помощи. Затем, встретившись и обсудив их реакцию, и принять окончательное решение. Так и поступили.

Друг ’Абдаллы ибн Джа’фара пришел к нему, когда тот, собираясь в дорогу, садился на верблюда. Услышав, что друг нуждается в помощи, он вынул ногу из стремени, и предложил ему взять животное со всей навьюченной на него поклажей. Оставить попросил только меч, пристегнутый к седлу верблюда. Меч тот принадлежал, по его словам, ’Али, сыну Абу Талибу, двоюродному брату Пророка. Друг ’Абдаллы, поведавший эту историю двум другим спорщикам, отметил, что обнаружил в поклаже на верблюде несколько дорогих шелковых халатов и 4000 золотых монет. Обсудив происшедшее, спорщики заключили, что самую ценную вещь, находившуюся на верблюде, меч, ’Абдалла другу все же не отдал.

Второй из спорщиков, явился в дом Кайса, когда тот спал. Слуга, узнав, в чем дело, сказал, что будить хозяина не станет. Вместе с тем угостил гостя кофе и вручил ему кошелек с 7 000 золотых монет, подчеркнув, что это все, что есть в доме. Затем сопроводил его к другому слуге, заведовавшему в хозяйстве Кайса верблюдами, и условным знаком показал, чтобы тот дал гостю верблюда с рабом. Когда, проснувшись, Кайс выслушал рассказ слуги о происшедшем, то тотчас даровал ему свободу. Слегка, правда, упрекнув в том, что тот не разбудил его. И пояснил, что он дал бы гостю больше денег, достав их из заначки, о которой слуга ничего не знал.

Третий пришел к ’Арабе, когда этот, немолодой уже человек, совершенно слепой к тому же, опираясь на двух рабов, выходил из дома, чтобы отправиться в мечеть. Выслушав просьбу о помощи, он предложил другу своих рабов, единственно ценное, что у него было. Друг, конечно же, отказался. Тогда ’Араба заявил, что если тот не возьмет их, то он тотчас же отпустит невольников на свободу. Друг принял рабов, а ’Араба продолжил путь к мечети. Передвигался медленно, держась рукой за стены домов.

Встретившись в назначенный час у Каабы и поделившись историями, которые с ними приключились, все трое единодушно признали, что самым щедрым из всех названных ими лиц был, конечно же, ’Араба (38).

Жить среди легенд — это, по выражению П. Цветкова, — участь народов-старцев, таких, как арабы Аравии (39). Много легенд и преданий аравийцев связано со щедростью и отзывчивостью Пророка Мухаммада. Богатства, поступавшие к Посланнику Аллаха, вспоминали сподвижники, в виде дани и военной добычи, Он употреблял на дела веры, на помощь бедным и неимущим мусульманам, оставаясь, и довольно часто, без единой монеты. После смерти Мухаммада в Его доме не нашлось ни одного золотого динара, ни одного серебряного дирхама, ни одного раба или рабыни. Наследство Пророка составляли только верный седой мул Далдал, да оружие (40).

Свято чтут в Аравии обычай гостеприимства. В былые времена даже «кровник», то есть человек, проливший кровь кого- либо из рода хозяина шатра, к которому он приблизился, прикоснулся рукой, и произнес слова «Ана тахта дахлак!» («Я — под твоей защитой!»), сразу же подпадал под категорию гостя. И принимали его по всем правилам бедуинского гостеприимства, гласящего, что «гостю — последнюю овцу». Гостеприимство для бедуина — священный долг, а гость — священное лицо.

Человеку, который оказывался в становище бедуинов и подходил к любому из разбитых там шатров, тут же предлагали кувшин с молоком или с водой. И уже потом интересовались, кто он, и куда держит путь. Вечером того же дня его потчевали барашком и представляли соплеменникам.

В далеком прошлом человек, становившийся гостем бедуина Аравии, мог оставаться в его жилище «три дня и еще треть дня». Затем, если изъявлял желание продолжить жить в приютившем его племени, то опеку над ним принимал другой член племени, начиная с самого богатого и знатного из соплеменников. И так далее. Случалось, что чужеземец, обычно путешественник-исследователь, знакомый с этим обычаем бедуинов, оставался в племени, переходя из рук в руки, довольно длительное время. И что интересно, пока он гостил в жилище аравийца, тот именовал себя не иначе, как слугой гостя.

Если приезжий был персоной важной, человеком, скажем, благородных кровей, пожаловавшим в Аравию для закупки лошадей, или же врачом, то хозяин дома, где останавливался такой чужеземец, устраивал в его честь дийафу. Иными словами, застолье, с участием друзей, родных и близких. Следует отметить, что и к верховому животному такого гостя, лошади или верблюду, бедуин относился также внимательно, как и к самому гостю. Ежедневно чистил, отменно кормил, и перед подачей к порогу шатра перед отъездом гостя из племени обязательно, если это был верблюд, смачивал шею животного обожаемой им шафрановой благовонной настойкой (41).

В честь любого другого гостя устраивали мансаф — праздничную трапезу в кругу семьи. Забивали и целиком зажаривали барашка. Подавали его на огромном медном блюде, обложенном по краям финиками. После приема пищи наслаждались, как водится, беседой. Непременно за чашечкой кофе с шишей или с хаббл-баббл (трубкой, пускающей пузыри), как, порой, называли кальян бедуины Аравии. В беседе с гостем, сообщали путешественники, бедуин весел и остроумен, любит рассказы о том, кто что видел и слышал, находясь в «чужих землях». Речь его образна. Незамужнюю девушку, к слову, он называет «несмятой розой», «замком без ключа» и «необъезженным конем», а молодую вдову — «ослабевшей тетивой лука».

Если чужеземец становился «гостем дворца властелина», с которым тот «вкусил финики с кофе», или «переломал хлеб», то его обязательно сопровождал до границ племени кто-либо из доверенных лиц правителя. Подарок чужеземцу, чаще всего в виде кошелька с серебряными монетами, или «деньгами на кофе от щедрот владыки», вручали при расставании.

В пустыне гостя размещали в самом почетном месте шатра — в секции для маджалисов, то есть в кофейной комнате. Мужчины племени собирались там по вечерам, наведываясь, друг к другу, чтобы поговорить и поделиться новостями. Эту традицию «людей шатров» переняли впоследствии «жители стен», горожане. Сегодня в доме любого коренного аравийца есть мужское и женское помещения для маджалисов, иными словами, — для бесед и разговоров за кофе с друзьями и знакомыми.

Отзываясь о ком-либо из соплеменников, бедуин Аравии чаще всего судил о нем по тому, как тот обходился с гостем. Знаком-меткой жилища гостеприимного был не снимаемый с огня кофейник. Кофе гостю, по традиции, подносили дважды. Если предлагали третью чашку, то на языке этикета бедуинов это означало, что покинуть шатер и оставить лагерь гостю надлежало как можно быстрее. Ибо для этого имелись серьезные основания, как-то: ожидаемое с минуты на минуту распоряжение шейха о выступлении в набег (газу), или начавшиеся уже приготовления к встрече с противником (42).

Кофе, кстати, готовили только мужчины: либо сам хозяин жилища, либо его слуга-раб. Женщины варкой кофе не занимались. Приготовление кофе и дойка верблюдиц в доме аравийца — это унаследованные от предков обязанности мужчины.

Непременный атрибут церемониала гостеприимства в Аравии — беседа с гостем за чашечкой кофе с шишой (кальяном), и только в помещении для маджалисов (мужских или женских соответственно), либо в кабинете-библиотеке (в наши дни) хозяина дома.

Надо сказать, что маджлис (множественное число — маджалис) — это не просто форма организации встречи, а древний социально-племенной институт пустыни, утвердившийся со временем и в городах. Маджлис — это зримая демонстрация равенства членов той или иной уммы, то есть общины. В прежние времена на маджалисы, к кому бы то ни было, будь то к шейху племени или к богатому и знатному торговцу, мог прийти любой, кто пожелает из членов их родоплеменной общины. Даже маджалисы правителей княжеств были открыты для всякого из соплеменников, для всех без исключения, богатых и знатных, бедных и неименитых. Маджлис — это встреча членов уммы (общины), людей свободных, с одинаковым правом голоса, вне зависимости от их знатности и богатства.

В культуре арабов Аравии сохранилась традиция праздничных маджалисов, проходящих во дворцах королей и эмиров. В такие дни с поздравлениями к ним может пожаловать всякий житель, вне зависимости от его статуса в умме или семейно-родовой принадлежности.

Когда участников маджлиса начинают окуривать благовониями, это означает, что маджлис завершен, и пришло время покинуть дом. На выходе гостей обрызгивают духами — руки и головные уборы.

Во время маджалисов отвечать на задаваемые вопросы надлежит обдуманно и осторожно. Следует отдавать себе отчет в том, что хотел бы услышать человек, задавший тот или иной вопрос, только наедине, а что могло бы стать достоянием гласности всех других участников маджлиса.

«Маджлис без кагвы (кофе) и шиши (кальяна), что султан без дорогих одежд», — говорят бедуины Аравии. «Табак без кофе, — вторят им горожане, — что мясо без соли». Лучшие сорта аравийского кофе, согласно информационно-справочным материалам, подготовленным внешнеполитическим ведомством Великобритании для английской делегации на Парижской мирной конференции (январь 1919 — январь 1920), выращивали в Йемене, в горном районе между Мохой и Ходейдой, а также в местечке Раза, что в окрестностях Таиза. Годовая продукция кофе сорта «мокка» в 1930 г. оценивалась где-то в объеме 6 тыс. тонн. Поскольку зерна кофе экспортировали из Йемена очищенными от шелухи, на которую приходится примерно 50 % веса собираемого кофе, то шелухе нашли применение — стали варить из нее кофейный напиток кишр (43). «Отцом кишра» — пьют его в Йемене, покуривая шишу (так в Аравии называют кальян или наргиле) — йеменцы считают мудреца- старца Абу ал-Хасана Шадали, похороненного в Мохе.

В Йемене, в отличие от других стран Аравии, вечерние маджалисы, то есть встречи-посиделки мужчин за кальяном с чашечкой крепкого кишра, сопровождаются жеванием ката, растения, содержащего легкое наркотическое вещество, обладающего одурманивающими свойствами. За это йеменцы называют кат «цветком Рая». Культивируют кат в Йемене издревле. Кустарник ката (внешне он похож на чайный), как и кофейный куст, завезли в Йемен из Абиссинии (Эфиопии). Сегодня примерно 72 % населения Йемена жуют кат. В индустрии выращивания и торговли катом, практически полностью потеснившей кофейный бизнес, занято 14 % трудоспособного населения Йемена (44).

В горных районах Йемена и Омана, где выращивают кофе и употребляют кишр, готовят этот напиток, как и в былые времена, следующим образом. Размельченную в пудру шелуху кофейных зерен заливают водой и варят. Получается тягучая смесь. Если сваренному в турке кофе дают осесть, а потом разливают по чашечкам, то напиток, приготовленный на шелухе кофейных зерен, разливая по чашечкам, напротив, встряхивают. Внешне он похож на жидкий шоколад.

Кофе в Аравии подают в маленьких чашечках (финджанах). Пьют в полной тишине; и это надо помнить. Разговаривать при употреблении кофе у аравийцев не принято. Церемониал этот в племенах Аравии блюдут строго. Глоток кофе, отпитый из чашки (что тоже знать небесполезно), вначале смакуют во рту, и только потом проглатывают. Есть в культуре кофепитий в Аравии еще одно важное правило. И соблюдать его, дабы произвести должное впечатление на араба-собеседника, иностранцу, конечно же, надо. Сводится оно к следующему. Выпив кофе, пустую чашку гость должен поставить на поднос только после того, как это сделает тот человек, у которого он находится в гостях, либо присутствующий на их встрече и представленный гостю знатный и уважаемый всеми человек, либо старший по возрасту участник встречи. Чтобы не ошибиться, ориентироваться нужно на хозяина дома, либо владельца компании, в офисе которого проходит встреча.

Кофе в Аравии употребляют без сахара, но с кардамоном. В популярных среди местных жителей, особенно стариков, маленьких уютных кафе на узких улочках старых кварталов по-прежнему в почете профессиональные рассказчики. Осталось их немного. И там, где они работают, всегда полно народу, особенно иностранных туристов с гидами-переводчиками. Причиной тому — знание ими множества легенд и преданий, забавных историй из жизни города и его обитателей, стихов знаменитых поэтов, пословиц и поговорок. Такой рассказчик — неплохой источник интересных и полезных сведений для иностранца о стране и людях, где он собирается работать, живая капсула времени, если так можно сказать.

Кофе в жилищах коренных арабов Аравии подают только свежий, отмечала в своих увлекательных «Воспоминаниях арабской принцессы» (1888) дочь владыки Омана и Занзибара, принцесса Сальма. Правило это соблюдают и поныне. Молят кофейные зерна не загодя, а перед приготовлением напитка. В ее время невостребованный гостями кофе отдавали слугам (45). К кофе традиционно предлагают орешки и финики. Кагваджи, то есть мастера-кофевары, — люди на улочках старых кварталов древних городов Аравии узнаваемые. Налить кофе в маленькую чашечку (финджан), держа при этом кофейник (дуллю) на приличном от нее расстоянии (чем длиннее струя льющегося кофе, тем маститее кагваджи) весьма не просто; без навыка и сноровки — не обойтись. Ко всему прочему кофейник при обслуживании посетителей кафе находится у кагваджи в левой руке, а чашечки, притом три или четыре одновременно, — в правой.

Кофе, попавший в Йемен из Абиссинии (Эфиопии), первым стал культивировать в этой стране один мудрец-старец. Известные исследователи Аравии, тот же миссионер С. Цвемер, рассказывали, что поклониться могиле основателя кофейного дела в Йемене приходили все жители гор (46).

Личностью Сэмюэл Цвемер (1867–1952) был, судя по всему, интересной и любознательной. Проведя много лет в Аравии, хорошо изучил обычаи и традиции аравийцев. Открыл первую школу на Бахрейне, где с увлечением занимался обучением грамоте бахрейнских детишек. Помогала ему в этом благородном деле его жена, Эмили. Вместе они написали две увлекательные книги об Аравии: «Земля наоборот» и «Зигзагообразные путешествия по стране верблюдов».

Секрет выращивания кофе жители Йемена долгое время держали в строжайшем секрете. Чужеземцев, кто осмеливался проникать в «кофейные горы» Йемена, отлавливали и казнили. Но вот в 1690 г. служащий датской Восточно-индийской компании Ван Хюрье (Van Hoorue) умудрился достать в Мохе несколько кофейных кустов. Тайно, с риском для жизни, вывез их и посадил в Ботавии (современная Индонезия), бывшей некогда голландской колонии.

Кофейни на узких улочках в старых кварталах древних городов-портов «Острова арабов» русские дипломаты называют в шутку «перекрестками культур» народов Аравии, Америки и Индии. И вот почему. Встречаясь там для беседы за чашечкой крепкого аравийского кофе, собеседники покуривают табак, привнесенный на Восток из Америки, но из широко разошедшихся по белу свету, изобретенных в Индии, наргиле, то есть кальянов.

В аравийских кофейнях, работающих на рынках, когда варят кофе, то добавляют в него (по желанию посетителя) кардамон или шафран. Кофейные зерна предпочитают не молоть, а толочь, в ступке, как в старину. И надо признать, что кофе, приготовленный из толченых зерен, — вкуснее и ароматнее, чем из молотых.

Из познавательной «Истории кофе и кофеен», опубликованной в Санкт-Петербурге, в 1914 г., в журнале «Дамский мир», следует, что кофе в Европу завезли венецианцы. Случилось это в 1614 г.; а годом позже открылась и первая в Венеции кофейня. Папе Римскому кофе пришелся по вкусу, и он его «благословил».

Весомую лепту в популяризацию кофе в странах Старого света внес королевский двор Франции. В числе подарков, доставленных в Париж в 1669 г. посольством турецкого султана Магомета IV (1642–1691), был и кофе. Напиток, здесь же приготовленный кофе- варом посла и поданный королю, настолько ему понравился, что Людовик XIV (1643–1715) распорядился включить его в меню Лувра. Более того, сочинил трактат, в котором, отметив взбадривающее и освежающее воздействие кофе на человека, рекомендовал его к употреблению своим подданным. Кофе во Франции моментально обрел популярность. В борьбу за монопольное право торговать им в самом Париже, вступили бывший повар турецкого посла, получивший величайшее дозволение самого султана на распространение «напитка мусульман» среди французов, и пронырливый негоциант из Сицилии, Франческо Прокопио. Именно он первым в Париже начал предлагать посетителям своего кафе не только кофе, но и шоколад к нему.

Фридриху Великому, правителю Германии, кофе, напротив, не понравился. Монарх обожал пиво, напиток истинных немцев, как он говорил. Известно, что повар короля, зная о пристрастиях своего владыки, готовил ему фирменный «суп» из пива, своего рода «окрошку по-немецки». Кофе в Германии оказался под запретом. Нарушителей наказывали. Доносчиков на любителей кофе — поощряли; они получали четвертую часть штрафа, взимавшегося с нарушителей закона о запрете на употребление кофе.

В Австрии, куда кофе попал в качестве военного трофея, захваченного австрийцами у турок после снятия ими осады с Вены (1683), он сделался таким же популярным, как и во Франции. Но если французы приняли «напиток турок» целиком и полностью, то в Вене к нему отнеслись творчески. Сохраняя чувство собственного достоинства, стали готовить кофе по-венски, то есть с молоком; и подавать его с круассаном, булочкой в форме полумесяца. Таким образом, патриотические чувства венца, жующего круассан, то есть отображенный в тесте государственный символ ненавистных турок, пытавшихся завладеть Веной, и запивающего его кофе по-венски, посрамлены не были (47).

Хроники тех лет свидетельствуют, что первым круассан изготовил известный венский пекарь Питер Вендлер — в честь победы Австрии над Османской империей; а вот попробовать круассан с кофе предложил своим посетителям хозяин первого в Вене кафе, шляхтич с Украины пан Кульчицкий.

Кофе в Аравии любят пить, покуривая кальян. В тамошних городах кальян называют шишей, а в сельской местности — наргиле. У слова «наргиле» — индийские корни. И означает оно название одного из сортов кокосового ореха. В прежние времена в качестве сосуда с водой, через который во время курения проходит дым, применяли в Индии, а потом и в Аравии, куда кальян завезли торговцы-индусы, тщательно вычищенный изнутри кокосовый орех наргиле. Ничтоже сумняшеся, аравийцы именовали этим словом и саму курительную трубку, необычной, невиданной ими дотоле формы. Наряду с кокосовым орехом сорта наргиле, арабы Аравии использовали в тех же целях и яйца страусов, в обилии водившихся прежде на полуострове (48). Если у аравийцев в ходу все три названия — шиша, наргиле и кальян, то у персов и турок, перенявших культуру арабских кофепи- тий, сопровождаемых курением, только одно из них: у первых — кальян, а у вторых — наргиле.

В аравийском кафе посетителю, наряду с кальяном, могут предложить и чубук (длинную курительную трубку). Имейте в виду, что чубук в прошлом курили низшие слои общества, а вот шишу — только люди богатые и знатные (49). Поэтому коренной араб Аравии, посещая кафе, никогда не закажет чубук.

Посетитель кафе в Аравии, также как и гость араба в его доме или офисе, сам шишу не раскуривает. В кафе это делает официант, в доме араба — слуга, а в офисе — секретарь. Подавая подготовленный для курения кальян или чубук, обязательно меняют мундштук, и только в присутствии человека, которому он предназначен. Старый мундштук стерилизуют. Почетному посетителю кафе и знатному гостю в доме аравийца кальян раскуривает и подает, по традиции, не слуга, а сам хозяин дома или кафе.

Табак для шиши, который и в наши дни арабы Аравии называют по старинке словом «тумбак», привозят из Персии, из Шираза. Дым изо рта, когда курят, выпускают, помахивая ладонью руки, на бороду и на одежду. Некоторые аравийцы, направляясь в «царство кофе, табака и шиши», то есть в кафе, приносят табак с собой — в «табакерках предков», в доставшихся им в наследство расшитых жемчугом кожаных мешочках.

Страстной собирательницей табакерок была, к слову, Екатерина Великая. Подарки в виде табакерок, богато инкрустированные драгоценными камнями, императрица любила дарить своим фаворитам и иностранным послам, но только тем из них, кто «оправдывал ее доверие».

Пески, бедуин, верблюд и время. Повествуя об Аравии и бедуинах, нельзя не упомянуть о верблюдах; без них рисуемая нами картина повседневной жизни кочевника будет неполной.

Согласно легенде, бытующей в племенах Аравии, когда Аллах захотел создать лошадь, самое красивое и благородное животное в своем «земном саду», в аравийской пустыне, то вначале у него получилось нечто странное: существо с мягкими кожаными подушечками на коленях и копытах, и с горбом на спине. Так вот, убрав и добавив кое-что на нем, Аллах и сотворил, дескать, верблюда. Притом из той же самой глины, что и первого человека, Адама, как, впрочем, и финиковую пальму. И лишь потом Аллах создал лошадь — из горсти самума, раскаленного зноем и перемешанного с песком ветра Аравии.

Бедуины убеждены, что «верблюд — это лучшее, чем Аллах облагодетельствовал жителя пустыни». Без верблюда, заявляют они, и язык араба Аравии был бы другим: намного беднее на слова, пословицы и поговорки. Верблюд — это истинное сокровище, заметит по случаю кочевник. Животное хорошо сохраняет в памяти места, где его поили; «далеко чует воду». Вместе с тем, верблюд мстителен, запоминает человека, причинившего ему зло. Подолгу, бывает, таит злобу, с упорством поджидая случая, чтобы выхлестнуть ее наружу, и отомстить обидчику. Верховой верблюд сразу же чувствует неопытного всадника — по тому, как тот на него садится; и относится к его командам с пренебрежением. «Я — сын пустыни и терпения, — говорит о себя бедуин, — таков и мой верблюд». Оскорбление, нанесенное его верблюду, бедуин воспринимает как личное, и мстит за это.

В прошлом в племенах Аравии существовал обычай, по которому, воздавая почести воину, павшему на поле боя, или ушедшему из жизни человеку, мудрому и щедрому, в знак скорби по ним их верховым верблюдицам обрезали уши. После чего животное, подвергшееся ритуалу «выражения печали», получало полную свободу: могло беспрепятственно блуждать повсюду, где и когда захочет. «Возлагать на него ярмо» и питаться его молоком считалось поступком недостойным.

Лучший аравийский верблюд — оманский дромадер. Известный описатель «Острова арабов», Чарльз Даути, величал его «принцем верблюжьей расы». Цены на оманского дромадера на ведущих верблюжьих рынках Аравии были, по его словам, примерно в три раза выше, чем на верблюдов любых других пород. Кто хотел полюбоваться красивейшими на земле верблюдами, «кораблями пустыни», должен был непременно навестить их «центральную гавань» — Аравию, писал известный исследователь Аравийского полуострова Дж. Пэлгрев. И непременно побывать в Омане, в месте, столь же широко известном на Востоке своими дромадерами, как Неджд — лошадьми чистой арабской породы, а Кашмир — овцами. Кстати, бедуины и сегодня называют Оман «любимым краем верблюдов».

Лучшие друзья кочевника, заявляют жители аравийской пустыни, — это верблюд и лошадь. Они делят с ним все радости и горести его нелегкой жизни. Поскольку верблюд сотворен Аллахом из того же куска глины, что и человек, то он для них — брат.

Разводили быстроногих верховых верблюдов не только в Омане, но и в Джабаль Шаммаре (север Аравийского полуострова), и в шейхствах Эш-Шамал (ОАЭ), а также в ряде оазисов Внутренней Аравии. Верблюдами из Джабаль Шаммара торговали на известных верблюжьих рынках в Месопотамии, а дромадерами из Омана и шейхств Эш-Шамал — на рынках Сирии, Египта и Палестины. Закупали верблюдов непосредственно в племенах, специализировавшихся на их разведении. Затем перегоняли на верблюжьи базары, главные из которых располагались в Багдаде и Дамаске. Занимались этим делом представители артели, сформированной племенем бану ’укайл, единственным, пожалуй, на Арабском Востоке сообществом в данной сфере деятельности, признанным всеми, без исключения, племенами. Отделения артели имелись в ведущих торговых центрах Арабского Востока.

Артель племени бану’укайл включала в себя и представителей нескольких других племен Центральной Аравии и района Эль-Хаса. В силу их замкнутого образа жизни и труднодоступности мест обитания долгов кровной мести, что для Аравии тех лет было чрезвычайно важно, они не имели. Хорошо знали пустыню, все мало-мальски известные в ней караванные пути и тропы.

Старшинами этой клановой, крепко спаянной артели и ее отделений в основных местах торговли верблюдами избирались те из них, кто «преуспел в жизни», то есть открыл собственное дело в Бурайде (Борейде), самом известном в Аравии центре верблюжьей коммерции. Такой человек располагал доверительными связями и с шейхами племен, наведывавшимися по делам в Бурайду, и с торговцами из других стран Арабского Востока, время от времени лично навещавших главную верблюжью ярмарку Аравии. Старшина артели после своего избрания перебирался жить в Багдад, а его заместитель — в Дамаск. Именно они хранили и вели списки артели, заключали сделки с торговцами и выступали гарантами выполнения артелью взятых на себя договоренностей. К ним, и только к ним обращались торговцы верблюдами на Арабском Востоке, желавшие приобрести партию породистых аравийских дромадеров. Заказы выполнялись точно и в срок.

Членов артели ’укайл в племенах Аравии и Сирийской пустыни знали в лицо; у шейхов они пользовались абсолютным доверием. Присутствие члена артели ’укайл среди погонщиков-проводников каравана являлось зримым свидетельством того, что характер данного каравана — чисто коммерческий, и что маршрут его продвижения с шейхами племен согласован и оплачен. Продвижение такого каравана через владения племен проходило без сучка и задоринки (50). Ответственность за безопасность каравана на территории того или иного племени брали на себя рафики, проводники-компаньоны, авторитетные и известные в своих племенах люди, находившиеся в партнерских отношениях с артелью ’укайл.

Верблюдов, приобретаемых в племенах Аравии, закупщики артели ’укайл собирали в одном месте — в провинции Касим. Формировали из них крупные караваны, и с началом весны перегоняли в места назначения — на главные верблюжьи рынки Востока: в Багдад и Дамаск. И уже оттуда дромадеров поставляли в другие торговые центры, в том числе в Каир и Александрию. Верблюдов, попадавших из Аравии в Египет напрямую, минуя Сирию, насчитывалось немного.

Племя бану ’анайза, обитавшее на севере Аравии, специализировалось на разведении вьючных верблюдов, предназначавшихся для перевозки грузов. Быстроходных верблюдов для верховой езды и для участия в престижных в Аравии верблюжьих бегах разводили в землях Внутренней Аравии. Занимались этим племена бану ’атайба и бану кахтан. Дромадеров-быстроходов из Омана закупали племена, обитавшие в шейхствах Эш-Шамал (ОАЭ), а также торговцы- оптовики из Персии. Скорость грузового верблюда в караване не превышала 2,5 мили/час (более 4 км/час), а верхового — около 10 милей/час (свыше 16 км/час).

Согласно данным, приведенным в документах английской делегации на Парижской мирной конференции, племена в Аравии, занимавшиеся разведением верблюдов, владели в 1917 г. стадами, насчитывавшими 720 тысяч голов. Ежегодный суммарный объем продаж верблюдов в Аравии в период 1916–1919 гг. составлял в среднем не менее 45 тыс. голов (51).

Отправляясь с торговым караваном, скажем, в Дамаск или Багдад, караванщик-аравиец непременно брал с собой изготовленную из глины статуэтку верблюда — как талисман удачи. Случалось, что во время передвижения по пустыне заканчивалась вода. И если взять ее каравану, застигнутому в пути самумом или многодневным хамсином, то есть песчаными бурями Аравии, было неоткуда, то вспарывали желудок одного из шедших налегке верблюдов, специально предназначенных для подобного рода целей, и брали воду из ячеистых капсул, где она хранится в желудке животного. Так, к слову, поступали и в войсках карматов, и ваххабитов, совершавших многодневные переходы по самым глухим уголкам пустыни и неожиданно обрушивавшихся на города в Месопотамии и Сирии с той стороны, откуда их никто не ждал.

Каждый верблюд на Аравийском полуострове имеет метку (васм), свидетельствующую о его принадлежности к тому или иному племени. Ставится васм на левом предплечье дромадера, реже — на шее (клеймят им и некоторых других домашних животных). Культура васм занимала и занимает чрезвычайно важное место в жизни арабов Аравии. Как и в прошлом, васм и сегодня — это, выражаясь современным языком, и «торговая марка» животноводческой продукции того или иного кочевого племени, и унаследованный от предков «герб племени». Многие из рисунков в культуре васм напоминают по форме знаки-буквы химйаритской письменности. В былые времена такой знак имело не только племя, но и его любой, отдельно взятый род, и каждая семья в нем. Крупных домашних животных метили, как правило, двумя васмами: семейно-родовым и племенным. Васм племени ставили, кстати, и на животных, и на финиковых пальмах, и на колодцах, и даже на скалах у принадлежавших племенам пастбищ (52).

Некоторые племена в Аравии сдавали верблюдов в наем: организаторам сезонных торговых караванов и владельцам земельных угодий. Наем одного верблюда, скажем, в оазисе Тима’ (Тайма), сроком на месяц, стоил сто мер фиников (53).

Многие из земель на Востоке, отмечал в своих увлекательных книгах об Аравии американский миссионер С. Цвемер, можно было бы назвать обителью того или иного животного. Персию, к примеру, — королевством коз. Египет — царством крокодилов. Кашмир — княжеством овец. Индию — империей тигров. Аравию — страной верблюдов. Сами коренные жители «Острова арабов», замечает С. Цвемер, отзывались о своем крае, как о «матери-земле верблюдов» (умм-эль-ибл) (54).

Аравия, бедуин и верблюд — это портрет «Острова арабов» прошлого. Правильно понять и должным образом оценить некоторые крылатые фразы и выражения аравийца, не будучи осведомленным о роли и месте верблюда в его повседневной жизни, сложно. Не будь верблюда, язык арабов Аравии, широко разошедшийся по свету, отчасти с теми же верблюжьими караванами, был бы намного беднее — и метафорами, и пословицами, и поговорками.

Верблюд — самое удивительное животное на свете, заявляют арабы Аравии; и называют его словом «джамиль», то есть «красавец». В арабском языке слова «верблюд» и «красота» имеют один и тот же языковый корень. Когда правоверные отрекутся от своих верблюдов, говорится в сказаниях о пророках, — свершится Божий суд, и наступит конец света. «Клянусь верблюдом», — часто выкрикивают в пылу споров коренные жители Аравии и в наши дни. Нарушить такую клятву — значит лишиться благоволения судьбы, считают бедуины. «Счастье человека, — утверждают они, — шествует нога в ногу с верблюдом». И добавляют, повторяя слова почитаемого в Аравии «праведного» халифа ’Умара (634–644), произнесшего их в 638 г., в Иерусалиме, куда он лично прибыл на своем верблюде, чтобы принять капитуляцию города пророков, Давида, Соломона и Авраама, что «араб торжествует только там, куда ведет его верблюд» (55).

О путешествии халифа ’Умара (сорокового по счету человека, принявшего ислам) на своем любимом верблюде из Аравии в Иерусалим бытует много преданий. Рассказывают, что, въехав в Иерусалим, ’Умар проследовал к месту Священного храма Соломона, разрушенного римлянами (70 н. э.). И совершил там молитву. Впоследствии, при халифе ’Абд ал-Малике (VII в.) из династии Омейядов (661–750), на том месте, где молился халиф ’Умар, построили Купол скалы. Веком спустя рядом возвели мечеть Ал-Акса, закрепив за Иерусалимом положение третьего по рангу, после Мекки и Медины, города мусульманского мира.

Человеком ’Умар слыл суровым и строгим, но великодушным и щедрым по отношению к людям обездоленным и неимущим, вдовам и сиротам. Часто отдыхал на ступенях мечети, вместе с бедняками. По ночам имел обыкновение бродить по улочкам Медины с кнутом в руке. Мусульмане страшились кнута его больше, чем меча любого другого человека. Питался ’Умар ячменными лепешками, сухими финиками и оливковым маслом. Одежду носил из самой дешевой ткани, латаную-перелатаную, порой, во многих местах. Требовал от других только того, что от самого себя. Известен в истории ислама как ревностный хранитель веры и яростный гонитель нарушителей ее норм и правил. По одному из сказаний, он прилюдно подверг бичеванию собственного сына, ’Убайда, за то, что тот пригубил спиртное. До принятия ислама, сообщает Ибн Хаджар (ум. 1449), ’Умар занимался в общине мекканцев «посольскими делами» (56).

«Бедуин, — гласит древняя поговорка арабов Аравии, — паразит верблюда». Действительно, мясо и молоко верблюда идут в пищу. Шерсть — на изготовление пледов, теплой одежды и шатров. Кожа — на шитье кожухов для воды, сбруи для домашних животных, и т. д. Помет — на поддержание огня в очаге. Даже урина верблюда в прежние времена и та не пропадала почем зря; ею, к примеру, промывали глаза после песчаной бури. Верблюд — это твердая «валюта» Аравии прошлого. Верблюда можно было обменять на рис и кофе, оружие, одежды и ювелирные украшения.

Бедуин и верблюд — извечные обитатели бескрайних песков Аравии, ее самые яркие и не меркнущие с течением времени символы. «Каков верблюд — таков и хозяин», — любят повторять арабы Аравии присказку предков. Мальчиков в семьях учат быть такими же работящими, как верблюд, а девочек — такими же, как верблюд, терпеливыми, умеющими, как он, приспосабливаться к тяготам и невзгодам жизни, кочевой и семейной.

С восходом солнца верблюд впрягался в работу, тяжелую и монотонную. Перевозил на себе людей и грузы, таскал из колодцев воду, наполняя ею каналы оросительных систем в пальмовых рощах. Двигался при этом по одному и тому же кругу, вращая весь день огромные жернова. Удаляясь на отдых вместе с хозяином, вставал перед ним на колени, помогая взобраться себе на спину, демонстрируя тем самым покорность и смирение, вошедшие в поговорки арабов.

Аллах проявил благосклонность ко всем племенам Аравии, говорят бедуины в беседах с иностранцами; и при сотворении мира никого не обошел вниманием. Арабов Песчаной Аравии осчастливил верблюдом и финиковой пальмой. Жителей Прибрежной Аравии облагодетельствовал дарами и сокровищами моря: рыбой, жемчугом и кораллами. Людей юга «Острова арабов» одарил благовониями и кофе; севера — породистыми лошадьми; запада — торговыми караванными путями; востока — морским сообщением с богатыми рынками Индии и Китая, Персии и Месопотамии. Народы сегодняшней Аравии — нефтью и газом, повсюду и всеми востребованными.

Верблюд — это и «корабль пустыни», не терпящий крушений в «океане песка», и «грузовой экспресс» Аравии прошлого, и самое быстрое и надежное средство по доставке почты, — так отзывались об этом животном именитые исследователи «Острова арабов». И были правы. Судите сами. Если торговые верблюжьи караваны, двигавшиеся с грузами благовоний, жемчуга, кофе и алоэ из Аравии в Дамаск, находились в пути не более 6 часов в сутки, то верблюды- почтальоны — в два раза дольше. И доставляли срочные депеши из Мекки в тот же Багдад, некогда блистательную столицу халифата Аббасидов (750-1258), всего за три дня.

В 1844–1845 гг. Луи дю Куре (1812–1867), состоявший на службе в армии египетского паши Мухаммада Али (1769–1849), предпринял путешествие в Йемен и Оман. Посетил Сан’а (Сану). Оттуда с караваном, «насчитывавшим 350 верблюдов и 280 человек, в том числе 180 рабов», проследовал в Ма’риб, в земли Белой Сабы, как называли это блистательное царство «Острова арабов» народы Древней Аравии. Побывал в Хадрамауте и Сухаре (Сохаре). Приняв ислам и взяв имя ’Абд ал-Халид, совершил паломничество в Святые земли ислама. В своих книгах «Паломничество в Мекку» и «Счастливая Аравия» (редактировал их, якобы, Александр Дюма) ярко описал обычаи и традиции арабов Аравии, а в книге «Жизнь в пустыне» — нравы бедуинов.

Главное богатство бедуина, отмечал Луи дю Куре, — не золото и серебро, а верблюд, «корабль пустыни». Маскатский дромадер, считавшийся в те времена самым лучшим в Аравии, имел красноватый окрас, обладал изрядной быстротой бега, выносливостью и силой. Ступенью ниже стоял недждский верблюд; за ним шли хиджазский и йеменский. Цена на животное напрямую зависела от его места в этом списке (57).

Путешествуя по Аравии, отдыхая, к примеру, в Эмиратах, следует обязательно съездить на один из верблюжьих ипподромов. Особой популярностью, притом повсюду на полуострове, пользуются верблюжьи бега, устраиваемые в эмиратах Дубай и Умм-эль- Кайвайн. Проводятся они по пятницам (выходной день), утром, и только в прохладное время года. Участвуют в них верблюды двух пород: ’анафи (цвет шерсти — белый и золотой) и бушари (окрас — коричневый и черный). Подготовкой бегового верблюда начинают заниматься, когда ему исполняется 6 месяцев; с трех лет животное уже участвует в бегах. Карьера бегового верблюда, что интересно, заканчивается в возрасте 10 лет, а вот верблюдицы — значительно позже, случается, что и в 20 лет.

Кормят бегового верблюда специальными отрубными смесями и финиками; регулярно поят молоком. За несколько суток до бегов рацион животного сокращают. До конца 1990-х годов жокеями на бегах выступали мальчишки, в возрасте не старше 6 лет; а в наши дни — специально сконструированные роботы.

Кратко кое о чем в Аравии важном, а для читателя небезынтересном. Сначала, буквально в двух словах, о том, что бедуины называют словом «харам», то есть о делах и поступках недостойных, «чернящих лицо» араба Аравии, как выражаются жители пустыни. К таковым они относят нарушение данного человеком слова, воровство и некоторые другие.

По сложившейся традиции, воровство ложится позором не только на вора, но и на все племя, в котором он вырос. Поэтому и сегодня в монархиях Аравии, где основу жизни, ее фундамент, составляют все те же родоплеменные отношения, при которых тот или иной род отвечает за порученный ему конкретный участок торгово-экономической или социально-общественной деятельности, воровства среди чиновников из числа коренных жителей нет и в помине. Не дают воровству пускать корни в Аравии обычаи и традиции предков.

Жестко карали в прежние времена конокрадов и воров охотничьих птиц. О месте сокола в жизни арабов Аравии прошлого говорит то, что сокол считался достойным выкупом за попавшего в плен сородича. Человеку, пойманному на краже охотничьей птицы, тут же отсекали руку, без суда и следствия. В кочующих племенах Аравии до сих пор бытует поверье, что если беременная женщина увидит во сне парящего в небе сокола, то в семье родится мальчик.

В долине Мина, где исполняется перешедший в ислам обряд жертвоприношений, торговцы-иноземцы наблюдали очень интересный обычай древних аравийцев. Здесь во время хаджжа разводили костер и над огнем, прилюдно, объявляли имя человека, нарушившего слово, клятву или договор. Для араба Аравии это было смерти подобно. Ибо никто с таким человеком, совершившим «грязный» и «вероломный», по понятиям бедуинов, поступок, ни общаться, ни каких-либо дел иметь уже не хотел.

Нувейри (ум. 1332), автор знаменитой исторической энциклопедии, рассказывает об этом так. Когда кто-либо «поступал грязно» — нарушал клятву или данное им слово, — то арабы во время хаджжа зажигали огонь на Ашабе (гора в долине Мина), и объявляли о его «вероломном» поступке, всем и вся.

Теперь — об охоте. Соколиная охота — непременный атрибут повседневной жизни арабов Аравии дней ушедших, а в наше время — норма протокола королевских семей, принимающих у себя почетных гостей из числа правящих династий в других странах мира. Наездник с соколом на руке — это не меняющийся с течением времени образ-символ араба Аравии. Прежде с ловчими птицами охотились, чтобы добыть мясо обожаемой аравийцами хубары (дрофы). Сегодня соколиная охота — развлечение людей богатых и знатных.

Соколов на полуостров либо завозили из других стран (существовали специализировавшиеся на этом деле артели), либо отлавливали в сезон их миграции через Аравию. Более достойным у аравийца считалось сокола не купить, а поймать, и самому же обучить охоте. Таких соколов кочевники почитали особо, относились к ним как к членам своих семей; даже их охотничьи принадлежности называли теми же словами, что и некоторые атрибуты костюма человека. Кожаную шапочку, к примеру, которую надевают на голову ловчей птице, закрывая ей глаза во время передвижений, бедуин и поныне именует словом «бурга», то есть так же, как и женскую лицевую маску, скрывающую от «чужих глаз» лицо его женщины.

В Аравию, на зимовку, прилетают два вида соколов — сапсаны и балабаны. Самка (ал-хурр) — крупнее и мощнее сокола-самца (гармуш). Самка сапсана, к примеру, шахин или бахри шахин — сильнее самца (шахин тиба), и поэтому для охотника представляет больший интерес, чем самец. Открытие сезона охоты в аравийской пустыне приходится на конец ноября, когда идет миграция дроф через полуостров. Сокола во время охоты держат на руке: либо на деревянном бруске, выточенном в виде гриба (ал-вакр), либо на длинном, до локтя, кожаном чехле цилиндрической формы. Главная добыча охотничьей птицы в аравийской пустыне — это дрофа (хубара) и куропатка (’арван или хириван).

Имеются в Аравии и специализированные ветеринарные клиники для ловчих птиц. Первая из них появилась в Дубае (1984). Репутация у нее — высокая. В день она принимает не менее 15 «пациентов», в том числе и из других стран Аравийского полуострова. В ней имеются специальные аппараты для анестезии, рентгеноскопии и снятия электрокардиограммы, а также лаборатория для анализа крови.

Из истории Государства Российского известно, что соколиной охотой увлекался царь Алексей Михайлович. Его соколиный двор насчитывал более 3 000 ловчих птиц, «экипированных золотыми и серебряными колокольчиками», украшенными, порой, драгоценными камнями.

Часто для охоты на зайцев и газелей бедуины Аравии используют, наряду с соколом, и быстроногую собаку масти салюки, обладающую острым зрением и чутким нюхом. Ведя речь о салюки, бедуин Аравии никогда не назовет ее собакой, животным в исламе нечистым, а использует один из устоявшихся для нее среди аравийцев имен-терминов, а именно: «ловец ветра», «гончая газелей», «дочь шатра» или «глаза пустыни». Салюки в Аравии встречаются двух видов: ал-гасса — с короткой шелковистой шерстью, и ал-райши — с пушистыми ушами и мехом на хвосте и задних лапах. Чаще всего салюки охотятся в паре с соколом, служащим для них «наводчиком». Чтобы салюки во время охоты не повредили лапы на раскаленном аравийском песке, их смазывают хной или ореховым маслом. В Эмиратах для них устраивают бега на специально построенных треках, и проводят конкурсы красоты. Самым большим питомником салюк владеет в наши дни шейх Рашид ибн Ахмад, представитель правящей в эмирате Дубай династии Аль Мактум. Триста принадлежащих ему салюк живут в кондиционированных помещениях и имеют в своем распоряжении семидесятиметровый бассейн.

Одним из популярных видов развлечений у бедуинов Аравии считалась некогда охота на страусов. Из кож этих птиц арабы шили модные в то время сандалии и ремни для женщин. Обтягивали ими щиты шейхов, копья которых непременно украшали нескольким пучками страусиных перьев. Жир использовали для лечения ран (58).

В сказаниях и легендах племен Аравии о древнейших царствах и народах «Острова арабов» содержатся упоминания о посещении некоторыми из владык сабейских «мест охоты на слонов». Притом не только в близлежащих к Аравии «владениях зин- джей», в Абиссинии, к примеру, но и в землях Аш-Ша’м, в царстве Катна, располагавшемся на территории, входящей сегодня в состав Сирии. Катна, обнаруженная археологами не так давно, выступала даже когда-то соперником Египта в Средиземноморье. Речь идет о временах фараонов Тутмоса III (XV век до н. э.; за масштабы военных действий получил у египтологов прозвище Наполеона Египетского) и его сына Аминхатепа II. Имеются в летописях сведения о том, что поохотиться на слонов в местечко Нийи, что неподалеку от Катны, завоеванной Тутмосом III, фараон приглашал и подвластных ему правителей из арабских царств на Красноморском побережье «Острова арабов». И это не случайно. Дело в том, что в древности охота на слонов на нынешнем Арабском Востоке являлась одним из любимых развлечений царей, а предметы, инкрустированные слоновой костью, в первую очередь троны владык и их оружие, — элементом царского престижа. Популярным среди венценосных особ местом охоты на слонов как раз и слыла (невероятно, но факт) — Катна. Славилась она, кстати, и торговлей янтарем, шедшим на Восток из нынешней Балтии.

Лучшим охотниками среди бедуинов Аравии, европейские путешественники-первооткрыватели «Острова арабов» называли сулейбов, самое загадочное и закрытое, пожалуй, племя аравийских кочевников. Отличались они от коренных арабов во всем: в одеждах и привычках, в обычаях и нравах, а главное — в вере. Женщины их выделялись красотой, мужчины — мастерством лучников и следопытов, охотников на дроф и газелей. Славились сулейбы и своими кузнецами, и медниками-лудильщиками. Одевались в одежды, скроенные из шкур газелей и других диких животных.

Некоторые исследователи полагают, что сулейбы (их еще называли слейбами) являлись потомками первых христиан Аравии. Тех, кто некогда проживал в Наджране и не захотел во время их вынужденного исхода из страны в Месопотамию оставить родные земли. Храня свою веру и не желая раздражать мусульман, они укрылись в песках. Обид и вреда никому не чинили. И их никто не трогал. Существует, правда, и другое мнение насчет корней сулейбов. Говорят, что они, дескать, — потомки не возвратившихся на родину крестоносцев. Разбитые Салахом ад-Дином и изгнанные из Иерусалима и других городов Арабского Востока, откатываясь по Сирийской пустыне все дальше и дальше на Восток, они мигрировали в Аравию. Как бы то ни было, но на древках своих копий сулей- бы крепили кресты, а название их племени в переводе с арабского означает — «люди креста» (59).

Поскольку лошадь и Аравия — понятия неразделимые, то уместным представляется сказать несколько слов и об этом животном. Лошадь у арабов Аравии вообще, притом во все времена, являлась атрибутом знатности и богатства, а у бедуинов в частности — символом свободы. По существовавшей в Аравии традиции, рабам и евреям передвигаться на лошадях в землях «Острова арабов» строго-настрого запрещалось.

В племенах Аравии, испокон веков занимающихся разведением лошадей, на каждую из них ведется родословная. Ее вручают покупателю вместе с приобретенной им лошадью. «Беспаспортных» лошадей чистой арабской породы на полуострове нет.

Самой желанной военной добычей у арабов Аравии считались в прошлом кобылицы (за ними шли верблюдицы). В глазах бедуинов они имели такую ценность, что если племя, окруженное сильным противником, добровольно отдавало ему своих кобылиц, то, согласно обычаю тех лет, оно нападению и разграблению не подвергалось (60). Только на лошади направлялся в стан «несоюзного племени» гонец, заблаговременно, в былые времена, извещавший его о разрыве «отношений мира» и вступлении на «тропу войны».

В арабском языке слово «лошадь» («хайль») имеет тот же корень, что и слова, значения которых связаны с воображением и фантазией, очарованием и гордостью.

В Аравии традиционно разводили две породы лошадей: для тяжелых работ (кадиши) и для верховой езды (кохлани). Обеими породами занимались, например, в Джабаль Шаммаре. Лошадей породы кадиши торговцы вывозили для продажи в Месопотамию, Индию и Персию, где они пользовались повышенным спросом. В знаменитых конюшнях Джабаль Шаммара ездовых лошадей чистой арабской породы кормили пустынными травами и финиками, а поили, особенно в раннем возрасте, верблюжьим молоком (61). Закупали лошадей в Джабаль Шаммаре (как правило, зимой) и для конюшен королевских дворов Франции, Англии и Испании, а также для знатных семейств Российской империи.

Упомянув о княжестве Джабаль Шаммар, следует отметить, что своего расцвета и могущества оно добилось при правлении в нем рода Рашидитов (1834–1921). Династию Рашидитов заложил ’Абдаллах ибн ’Али Аль Рашид, потеснивший от власти в тех землях (1834) род Аль ’Али. Принадлежали Рашидиты к племени бану таййа’, переселившемуся в земли Неджда еще во II в. до н. э.

По одному из преданий, прародительницей лошадей чистокровной арабской породы была лошадь, дарованная арабам Аравии царем Соломоном по случаю его договора о дружбе и торговле с царицей Савской (62).

Араб, вспоминали путешественники, обращался со своим конем как с родным братом. Лошадь обучал терпеливо, не говоря ей ни одного сердитого слова. Делясь своими соображениями по вопросу о воспитании лошадей с чужестранцем, повторял присказку предков о том, что «молодая ветка гнется как угодно, а вот крепкого сука не согнешь». Заявляя, что лошадь после человека — самое лучшее создание Бога на земле, бедуин добавлял, что это животное, как человек, понимает все. И не достает ему, дескать, только одного — языка.

В племенах Южной Аравии бытует легенда о том, что первая лошадь, спустившись с небес, явила себя роду людскому именно на «Острове арабов». Когда Аллах задумал создать коня, говорится в ней, он будто бы сказал ветру, что хочет, чтобы от него, от ветра, родилось существо, с которым не в силах было бы справиться ни одно другое животное, чтобы оно «умело летать без крыльев и побеждать без меча». И взял Аллах горсть южного аравийского ветра, и сотворил из него лошадь. И сказал: «Имя тебе — арабская. Предназначение твое — носить на себе верных Мне людей, и топтать врагов их!». Отсюда — и непоколебимая убежденность аравийца в том, что лошадь может быть счастлива только в руках араба, более того, только на его прародине — в Аравии.

Купить лошадь у аравийца непросто, рассказывали работавшие в Джидде дипломаты Российской империи. Продавая породистого скакуна, бедуин торговался часами. И все потому, что заранее завидовал покупателю, который хотел «увести его сокровище». Особенно дорожили аравийцы кобылицами, ибо считали, что чистота крови лошадиной аристократии передается именно через них. Если дарили лошадей «могущественным государям-магометанам, тому же турецкому султану, шаху персидскому или хедиву Египта», то посылали им жеребцов, никак не кобылиц.

Скачки на лошадях в Аравии проходят только в зимний период времени. Лучшие ипподромы на полуострове — в эмиратах Дубай и Умм-эль-Кайвайн (ОАЭ).

Бич аравийской пустыни, по общему мнению пересекавших ее путешественников, — это самум, ветер с песком, раскаленный и обжигающий, как огонь. В переводе с арабского языка слово «самум» значит «отравляющий», «убивающий все живое». Бедуины Аравии называют его «ядом пустыни». Особенность самума в том, что он проносится над землей, передвигая с собой в воздухе горы песка. Между поверхностью земли и покрывалом самума над ней остается нетронутым небольшое пространство. Оно-то и становится убежищем и для человека, и для животного. Бедуин, заметив надвигающийся на него самум, ложится на землю, лицом вниз, и, с головой укрывшись биштом, шерстяной мужской накидкой, прячется за тело укладывающегося рядом с ним верблюда. Если верблюд бредет по пустыне один, то, будучи застигнутым самумом, порой, и не ложится вовсе, а, широко расставив лапы, опускает морду на землю, закрывает глаза и приводит в действие имеющиеся у него на такой случай, созданные природой, специальные защитные ушные и ноздревые перепонки.

Двойной портрет: бедуин и Аравия. Каждый бедуин — араб, утверждал в своей увлекательной книге «Приключения среди арабов» американский миссионер Арчибальд Фордер, но не всякий араб — бедуин. А. Фордер знал, о чем говорил. Много лет он прожил в Палестине. Дважды (1899, 1900) пытался попасть в Неджд, побывать в Хаиле и Хиджазе, повстречаться с Ибн Рашидом и Ибн Саудом, лидерами двух враждовавших за власть в Неджде знатных семейно-родовых кланов.

Время в Аравии, отмечал он, арабы не ставят ни в грош. Дни там — долгие и жаркие, жизнь — простая и размеренная. Никто никуда не торопится. «Бог дал, Бог взял, — часто приговаривают аравийцы. — Спеши, не спиши, что предначертано судьбой, то и сбудется». Предотвратить того, что предначертано судьбой невозможно, полагают они; Волю Аллаха изменить нельзя! Отсюда, по-видимому, и популярная среди них присказка-поговорка, сообщал своим читателям А. Фордер, гласящая: «Не спеши сразу браться за то, что можно сделать завтра». Наслаждайся дарованным тебе беззаботным днем.

Жилище жителя пустыни, каким его видел А. Фордер, не изменилось, по его выражению, со времен Кедара, «отца бедуинов», одного из 12 сыновей Исма’ила, прародителя племен Северной Аравии. Могучий Нибайджус, первый сын Исма’ила, обосновался сначала в пещерах, в которых проживали прежде «арабы потерянные», первые обитатели Аравии из легендарного племени самуд. Затем построил, в ближайших к пещерам землях, каменные дома и заложил поселения. Брат же его, Кедар, рожденный после него, удалился в пустыню, и дал начало племенам кочевников (63). И сегодня бедуины Северной Аравии, упоминая в разговоре о чем-либо темного цвета, грозового облака, скажем, над головой, молвят, что оно «такое же темное, как шатры Кедара».

Бедуины, подчеркивал А. Фордер, гордятся чистотой своей крови и знают, что многие их них, в отличие от горожан, «смешавшихся с чужаками», принадлежат к «чистым арабам», ведущим родословную от Кахтана, библейского Иоктана, потомка Ноя. Согласно преданиям арабов Аравии, у Кахтана было 13 сыновей. Так вот, тот из аравийцев, коллективная память рода которого сохранила и донесла до наших дней сведения о генеалогическом древе рода, по которому можно проследить его до Кахтана, имеет право говорить о себе, что он — дальний потомок народа ал-’араб, то есть араб чистых кровей.

«Жители шатров», бедуины, писал А. Фордер, считают, что они — лучшие из обитателей «Острова арабов», так как абсолютно свободны и не стеснены ничем. Подчинены только обычаям и законам пустыни, традициям своего племени, да приказам выбранных ими шейхов. «Жителей стен», горожан, всех тех, кто ведет оседлый образ жизни, они кличут «лишенцами». Иными словами, людьми, лишенными счастья свободного и здорового образа жизни в пустыне; людьми, стесненными в передвижении каменными стенами своих поселений.

В отношении врагов бедуины вероломны и жестоки, в отношении соплеменников и друзей — надежны и добры, свидетельствовал А. Фордер, ссылаясь на свои знания об арабах Аравии. Завоевав доверие кочевника-аравийца, чужеземец обретал в его лице верного друга на всю оставшуюся жизнь (64).

Бедуины любят своих детей, отмечал А. Фордер; добры к ним и внимательны; мальчиков просто обожают. Появление первого сына в семье — событие для араба не только радостное, но и важное. Притом настолько, что отражается даже на имени отца. Когда в семье бедуина рождается мальчик-первенец, то соплеменники начинают уважительно величать отца малыша, более того, на протяжении всей оставшейся жизни, не только именем, полученным им при рождении, но и приставкой к нему, состоящей из слов «отец такого-то», отец ’Абдаллаха, к примеру. И обращаются к нему уже не просто по имени, скажем, Исма’ил, а Исма’ил Абу ’Абдаллах, что значит — Исма’ил отец ’Абдаллаха.

Тельце ребенка, рожденного в пустыне, и сегодня, порой, обтирают тряпкой, смоченной уриной верблюдицы; и присыпают пудрой, заблаговременно приготовленной из растолченных в порошок косточек фиников и коры финиковой пальмы. Веки малыша (мальчика и девочки) непременно обводят черной женской краской для ресниц, а руки пеленают. На голову надевают специальный чепчик, скроенный из легкой ткани, с пришитыми к нему, спереди, несколькими бусинками синего цвета — дабы уберечь новорожденного от «очей шайтана». Случается, что и в наше время к такому чепчику прикрепляют еще и амулет-оберег тамима. Представляет он собой небольшой кожаный мешочек с вложенным в него, написанным на бумаге, одним из стихов (айатов) из Корана. В прошлом ребенок носил его до тех пор, пока не подрастал и не начинал ходить (65).

У бедуинок бытовало в старину поверье, что если на новорожденного посмотрит чужеземец, то ребенок может заболеть. Поэтому малышей в становищах кочевников, где оказывались чужеземцы, от глаз их скрывали.

В день наречения ребенка именем (на седьмой день после рождения) в племенах, обитающих в пустыне, как и прежде, режут овцу или барана. Во времена джахилийи, то есть язычества, кровь животного, забитого по этому случаю, приносили в жертву идолу племени. Мясо съедали за вечерней трапезой. Перед тем как произнести имя ребенка, — состригали волосы на его голове (обряд ал-’акика); и по весу волос раздавали милостыню бедным. На руку или на шею новорожденного — сразу же после наречения его именем — надевали амулеты-обереги.

В эпоху Пророка Мухаммада, сообщают историки ислама, в семьях асхабов (сподвижников Мухаммада), проживавших в Медине, существовал обычай ат-тахник, другими словами — «обряд вложения в рот» (от арабского слова «ханак» — «рот»). Заключался он в том, что новорожденного приносили к Пророку и просили, чтобы Посланник Аллаха совершил обряд ханак, то есть разжевал финик и положил его в рот ребенка. После чего малыша нарекали именем (66).

Всем мальчикам и девочкам, кстати, делали тогда обрезание (хитан). Также как бритье волос на голове, стрижку ногтей, удаление волос под мышками, обрезание считали «природными свойствами», отвечавшими «естественной природе человека». Обрезание, согласно обычаям предков, являлось в Древней Аравии «обязательным для мужчин и похвальным для женщин». Об этом упоминали в своих сочинениях и древнегреческий историк Диодор Сицилийский (ок. 90 — ок. 30 до н. э.), автор знаменитой «Исторической библиотеки», и прославленный еврейский историк Иосиф Флавий (37-100), собиратель «Иудейских древностей». Имеются сведения на этот счет и у церковного историка Филосторгия (ок. 368 — ок. 439), написавшего «Церковную историю». Установление обряда обрезания в одних племенах Аравии приписывают Ибрахиму (Аврааму), в других — самому Адаму. Сказывают, что в эпоху Мухаммада в Мекке проживала известная на весь Хиджаз женщина, занимавшаяся обрезанием мальчиков и девочек.

Один из самых ужасных обрядов арабов Древней Аравии, бытовавший, правда, не повсеместно, а только среди некоторых родоплеменных кланов (киндитов, курайшитов и тамимитов), — это погребение живьем малолетних дочерей в дар своему божеству. Когда девочке исполнялось лет пять-шесть, отец говорил ей, что берет с собой на прогулку. Нарядив ее, как на праздник, он вел малышку к заранее вырытой яме. Сталкивал ее туда, и хоронил живьем. Возвратившись в поселение, случалось, даже похвалялся тем, что содеял (67). Курайшиты совершали этот обряд на горе Абу Далама, близ Мекки.

В сказаниях арабов Аравии фигурирует человек по имени Са’с’а ибн Нахийа, дед знаменитого арабского поэта ал-Фараздака (641–732). Однажды он выкупил девочку, которую готовили к тому, чтобы принести в жертву, заплатив ее отцу двух верблюдиц и верблюда. И с тех пор, взяв себе за правило «спасать девочек на такой основе, уберег от смерти 280 невинных душ».

Для подавляющего большинства семей в Аравии образование для детей было долгие годы малодоступным. Школ на побережье Эш- Шамал (ОАЭ), к примеру, до начала XX столетия не существовало и вовсе. Вместе с тем, в семьях, проживавших в городах и сколько- нибудь обеспеченных, делали все возможное, чтобы хотя бы одного из детей обучить грамоте — умению считать, писать и читать. «Занятия» с детьми проводили священнослужители, прямо во дворах мечетей. «Искусству чтения» учили по Корану. Для овладения «искусством письма» использовали намазанные сажей верблюжьи лопатки; буквы на них выводили тростниковыми палочками. Когда во время занятий раздавался призыв муаззина на молитву, ученики гурьбой высыпали из дворов мечетей и мчались к морю, чтобы омыться перед молитвой. Мечети в городах Прибрежной Аравии располагались на расстоянии метров 100 от воды, не больше. Кстати, ночью минареты мечетей с зажженными на них емкостями с «черной водой» (нефтью) служили маяками-ориентирами для мореходов. По вечерам «школьники» вынимали свои тростниковые «ручки» из корзинок-портфелей, сплетенных из пальмовых листьев, и, усевшись на берегу, тщательно очищали их корочкой кокоса с песком. Школы назывались куттабами. Образование считалось законченным, если ученик самостоятельно, без запинки, мог прочесть любую из 114 сур (частей) Корана. Окончание школы отмечали в семьях громко и пышно. Детишек-выпускников одевали в лучшие одежды, усаживали верхом на лошадей (в случае отсутствия таковой брали напрокат) и провозили по домам соседей, друзей, родных и близких, где их щедро одаривали сладостями.

Магометане, вспоминали дипломаты Российской империи, работавшие в Джидде в начале XX столетия, строго следили за тем, чтобы книги для их детей, попадавшие в Аравию с паломническими или торговыми караванами из Сирии и Египта, не содержали иллюстраций. Картинки в книгах они считали идолами, похожими на тех, что были уже «повергнуты» однажды Пророком Мухаммадом. Поэтому и живописи, как таковой, в Аравии не знали. Живопись по- аравийски, — это арабески, то есть изящно написанные на бумаге строки из Корана, расположенные в виде того или иного символа мусульман: полумесяца, к примеру.

Важное событие в семье бедуина — свадьба. Свадебный церемониал у кочевников Аравии, по наблюдениям известных описателей жизни и быта народов «Острова арабов», в том числе Чарльза Монтегю Даути (1843–1926) и Сэмюэла Цвемера (1867–1952), был намного проще, чем у горожан. Бедуин, желавший взять в жены дочь одного из своих соплеменников, встречался с ним и предметно обсуждал статьи брачного договора. Если договаривались, то в тот же день жених приходил с ягненком к шатру своего будущего тестя и оглашал перед собравшимися там свидетелями положения брачного договора. Суть его состояла в перечне обязательств, что брал на себя мужчина перед своей будущей женой. Сколько, к примеру, и каких драгоценностей он обязывался ей купить. Затем жених доставал из-за пояса кинжал и перерезал горло ягненка. Как только капли крови заколотого им животного падали на песок, брачный договор считался скрепленным и вступившим в силу. Сразу после этого разворачивалось праздничное гуляние, с песнями и плясками. На него собиралось все племя. В тот же день, где-то в середине ночи, невесту препровождали в специально разбитый для новобрачных шатер, к жениху (68).

Значительно проще подходили кочевники и к вопросу о махре (калыме). В пустыне, среди бедуинов, он был в разы меньше, а по составу — несравнимо скромнее, чем у горожан. Платили калым в основном домашними животными.

Руку на жену, рассказывал знаменитый путешественник- исследователь Аравии Иоганн Людвиг Буркхардт (1784–1817), бедуин поднимал редко. Это считалось делом постыдным, не достойным чести мужчины. Женщину свою бедуин оберегал и почитал, величал ее «владычицей шатра». На ней лежала забота по дому и воспитанию детей.

Женились и женятся в племенах Аравии, по традиции, зачастую на родственницах (обычно на двоюродных сестрах). Причин тому — несколько. Во-первых, господство в социальной структуре общества родоплеменных отношений; с давних времен и до наших дней заключение брака внутри рода — это способ увеличения численности племени, а значит — усиления его роли и места в системе межплеменных отношений. Во-вторых, незыблемость канонов ислама. В данном случае — в социально-семейной сфере. Знание друг друга с детства, считают арабы Аравии, есть залог нерушимости семьи, на чем делается акцент в исламе.