Археофутуризм. Мир после катастрофы: европейский взгляд.

Почему я внезапно ушёл из движения новых правых и его самого прекрасного цветка, GRECE[13], в 1986 году? Ответ очень прост. Нет, меня не завербовало ЦРУ, и я не сошёл с ума после укуса поющего рок–н–ролл комара. Во–первых, некоторые рабочие проекты не давали мне принимать активное участие в деятельности GRECE; во–вторых, я заметил, что настрой и общее направление этого движения теряет импульс и превращает его в какую–то компанию или клуб по интересам. В–третьих, идеология новых правых постепенно менялась в неверную, по моему мнению, сторону. Возникла угроза маргинализации движения, несмотря на непреходящую ценность его членов. Я ничего не мог с этим поделать. Через 12 лет мой диагноз подтвердился — влиятельность новых правых уменьшилась. Почему?

Диагноз: серьёзная потеря влиятельности

В свое время каждый выпуск «Элеман» («Eléments»)[14] был идеологической баррикадой, привлекающей яростные отзывы традиционной прессы. Сегодня этот журнал стал почти что замкнутым, а широкая образованная публика и властные круги его игнорируют. Сходным образом и «Парижские конференции» больше не получают того внимания СМИ, которого они удостаивались 80–х. Пусть они собирают примерно то же количество людей, но не стали ли они вечерами воспоминаний клуба ветеранов? Кроме этого, я сомневаюсь, что GRECE по–прежнему способна, как в былые годы, заполнять залы крупных французских и бельгийских городов еженедельными конференциями и семинарами. Единственный недавний случай, к которому имели отношение новые правые, это диспут в журнале «Кризис» по поводу надувательства современного искусства: основная тема, которая шокировала мелких мастеров, получающих субсидии, и художников–жиголо от мэйнстримного не–искусства. Увы, это освещение в СМИ было краткосрочным и недостаточным: в конце концов, широкие массы его в целом проигнорировали, чего не скажешь о поднимавшихся нами до середины 80–х горячих спорах по главным вопросам, которые распространялись повсюду: от США до СССР.

Сегодня даже наиболее интересные работы новых правых вращаются лишь в узкой группе последователей, в то время как банальности, целомудренные и многословные глупости, а также лицемерные каламбуры таких людей, как Ферри[15], Серр[16] и Конт–Спонвиль[17], как и глупости Бурдьё[18] и бездарная ипохондрия Бернара–Анри Леви[19] — посредственностей, выставленным интеллектуалами в СМИ, подконтрольных нынешнему мягкому тоталитаризму, — распространяются благодаря нахальному самомнению идиотов. Это поражение. Однако поражение в битве не обязательно означает поражение в войне.

Говоря вкратце, новых правых вытеснили на обочину. К сожалению, это движение превратилось в идеологическое гетто. Теперь оно видит себя не энергичной командой, накапливающей энергию с конечной целью взятия власти, а скорее довольно скромным издательством с ограниченными амбициями, заодно организующим конференции. Конечно, в основе этого процесса маргинализации лежат как внешние причины (враждебная или равнодушная окружающая среда), так и внутренние (проблемы самого движения). Второй тип более важен. От временного поражения можно оправиться, только признав его таковым и взяв на себя ответственность. Скромность порождает амбиции — нельзя развиваться без самокритики. Те, кто обвиняют в своих неудачах врагов, всех прочих и политический климат в целом, не заслуживают победы. Ведь враги по самой логике вещей должны тебя подавлять, а обстоятельства должны быть враждебными. Ошибка состоит в отрицании реальности и опоре на намерения, а не на последствия, в приведении нереалистичных аргументов: «Знаешь, у нас на семинарах народу как раньше»; «В ‘Летнем университете’[20] полно молодёжи». Черт возьми! Хватит уверять себя, что все хорошо, скрывая тем самым реальность. Нужно избегать стерильной полемики и не отвергать положительную самокритику. Вопрос в том, почему новые правые, обладавшие впечатляющим идеологическим арсеналом, объективно теряют позиции? Наблюдаем ли мы закат движения или всего лишь паузу, предвещающую его перезапуск?

Я попытаюсь ответить на этот вопрос, но сначала нужно сделать два предварительных наблюдения. Во–первых, никто в смутно очерченном «идеологически правом» движении Европы не добился такого интеллектуального влияния, которое у новых правых было в конце 80–х. Их единственным потенциальным наследником является возглавляемое, среди прочих, Робером Стойкерсом панъевропейское интеллектуальное движение «Европейские синергии», поражающее меня верностью своего направления, преследованием высоких целей. Однако игра ещё не закончилась. Второе наблюдение: в 1998 году единственный случай подлинного и весомого влияния новых правых на общество в целом ограничился сбежавшими оттуда в «Национальный фронт»[21] членами, которые придали организации антиамериканский курс — настоящая умственная революция для этого движения. С другой стороны, влияние новых правых заметно в формировании широко распространенной культурной и экономической враждебности по отношению к американизации («французское исключение») — враждебности, остающейся в целом бесплодной, учитывая вялость властных кругов. Так что, в целом, конкретный идеологический вклад новых правых довольно слаб.

Начиная с 1986 года я начал ощущать, что не осталось никакого рвения и усердия, а дух замкнутого общества и литературный языческий романтизм подменили собой историческую волю. Я видел, что главной целью стало не основание школы мысли, не проявление конкретного идеологического влияния, не развитие радикальной мысли при помощи «шокирующих идей», а скорее своего рода элегантный интеллектуализм и укрепление «сообщества» — благородное дело при опоре на реальную силу, но лишь разлагающее в данном случае.

Необходимо проанализировать причины этого спада, который, уложившийся в менее чем десять лет, был куда внезапней и смертоносней упадка старой «Аксьон Франсез»[22]… Как и почему ведущее альтернативное идеологическое движение послевоенной Европы превратилось всего лишь в комету? Какие уроки можно из этого вынести? И что нам делать теперь? Можно ли вновь запустить этот механизм?

Конечно, никто не знает, что останется в будущей истории из массы текстов, создаваемых новыми правыми и их последователями. Без сомнения, будут свои продолжения, подтверждения и переосмысления. Возможно, будет и революция в 2050 году? Но давайте пока говорить о настоящем, прежде чем переходить к обсуждению стратегий восстановления.

Причины потери влияния новыми правыми

Это верно, что культурные сообщества, теоретические журналы и новые интеллектуальные системы теперь сталкиваются с громадными проблемами, которых не было ещё двадцать лет назад: с концом пирамидального распространения знания; с тяжёлой артиллерией культурно–развлекательной индустрии, маргинализующей и скрывающей всю новую или бунтарскую мысль; с огромным количеством новых СМИ и т. д. Эти внешние причины, однако, не объясняют сути дела. Новые правые могли бы превратить препятствия в новые возможности, адаптировав свою коммуникационную стратегию к новому времени. Они не смогли сделать этого — мы не смогли сделать этого. Мы не смогли увидеть приближающийся метеор.

Я считаю, что главными причинами этого провала стали:

1. Появление конкурентоспособного «Национального фронта» и превратно понятое новыми правыми учение Антонио Грамши[23];

2. Усиление цензуры в традиционных СМИ после укрепления идеологического запрета на все виды альтернативной мысли: новые правые подчинились этому диктату, не осмелившись противопоставить ему изобретательную, дезориентирующую и провокационную реакцию;

3. Глубокая неадекватность публикаций новых правых в контексте современных стратегий коммуникации СМИ вкупе с неэффективной политикой редакторов;

4. Постоянное использование устаревшей «аппаратной логики», свойственной политическим партиям и не подходящей для движения и школы мысли, а также журналистская или редакционная политика, приведшая к утечке кадров по причине «аппаратных проблем»;

5. Некоторая идеологическая окаменелость в сочетании с настаиванием на «правой культурной приверженности к прошлому и его сентиментализации», отвержение идеи «радикальной мысли» — единственной мысли, способной дать шоковый импульс и обратить на себя внимание СМИ. К этому можно прибавить противоречие между подразумевающимися евроимперскими отсылками и открытой «этноплюралистической» или даже одобряющей иммиграцию позицией;

6. (Неизвестное доселе) смягчение доктрины по экономическим и научным вопросам и пышный расцвет литературных рассуждений;

7. Предпочтение критики позитивным формулам, реакции — действию.

Давайте изучим некоторые эти вопросы.

1. «Национальный фронт» и грамшистская стратегия

На первый взгляд, «Национальный фронт» не может быть соперником новых правых, никогда не объявлявших себя французскими националистами. Однако и в правом движении существуют некоторые «шлюзы». Наименее идеологически рафинированная публика (или клиентура?) всегда притягивается к самому крупному полюсу. В начале 80–х GRECE была важнейшей организацией в этой сфере политики: «Национальный фронт» считался микроскопической группой ни на что не годных бездельников. Мы считали их фанатиками, папистами, реакционерами, американскими прислужниками, ура–патриотами и врагами Европы. Ле Пену — этому мутящему воду необуланжисту[24], старому вояке с лицом пирата — было закрыт вход на наши собрания.

Затем всё перевернулось: «Фронт» приобрел несомненное влияние, а GRECE уже не была единственным полюсом притяжения в правом движении. Кадры и лидеры, как вода, бегущая из крана, пусть даже ценой пересмотра своей идеологии (слишком человеческий поступок) перемещались туда, где что–то происходило: в «Национальный фронт». Барде, Бло, Ле Галлу, Мартинез, Мегрэ, Мийо, Виаль и около двадцати прочих — все достойные люди, прежде тесно связанные с GRECE — передали свои силы Национальному фронту. Если бы он не был образован, скорее всего, этот важный «человеческий ресурс» остался бы в сфере новых правых. Настоящая утечка мозгов…

Другой причиной падения влиятельности GRECE является переманивание «Национальным фронтом» внимания СМИ — феномен, хорошо известный рекламщикам. СМИ, околдованные шокирующей неполиткорректностью «Национального фронта» и его президента, быстро забыли о новых правых, производивших свои тексты и организующих куда менее привлекательные и провокационные мероприятия. С конца 80–х «Фронт» играл роль медиа–завесы для новых правых, которые, как мы увидим, не смогли отреагировать и открыть ответный огонь.

Следует также сказать, что одной из помех для новых правых стало превратное понимание грамшизма, основанное на принятии стратегии «всё через культуру, всё через интеллект».

В нашей метаполитической «грамшистской» стратегии мы просто недооценили тот факт, что культурная битва, о которой говорил Грамши, была связана с политической и экономической битвой Итальянской коммунистической партии и происходила не в пустоте. Однако, к сожалению, Грамши мы так и не прочитали… Мы создали себе лишь самонадеянный псевдограмшизм. Для того чтобы идеологическое и культурное действие было эффективным, его должны поддержать конкретные политические силы, которые оно интегрирует и расширяет. Например, бывший CERES[25] Шевенмана или SOS–Racisme — спутники Социалистической партии — это отличный пример успешной пропаганды. Определяя основную идею новых правых в 70–х годах, мы просто недооценили политический элемент.

Переоценив культурный и интеллектуальный полюс, пользуясь искажённой точкой зрения (перенятой из работ Огюстена Кошена[26]), черпавшей вдохновение в культурных кругах, существовавших до Французской революции, мы слишком быстро похоронили выигрышную политическую стратегию прошлого — и настоящего, не осознав современную формулу «интеллектуальная и культурная пропаганда в сочетании с электоральной и политической мобилизацией». Мы забыли, что живем уже не в XVIII веке, что каждые полгода проходят всевозможные выборы, что политики — медиа–глашатаи партийной системы. Стратегия «всё через культуру» работала лишь в прошлом, когда отсутствовали выборы… Мы слишком рано объявили о смерти политики. Об этом свидетельствует тот факт, что «Либерасьон»[27] куда сильнее озабочена растущей медиа–активностью ассоциации Пьера Виаля «Тёрр э пёпль» («Земля и народ») — культурного и интеллектуального движения, связанного с деятельностью партии «Национальный фронт», чем кругами друзей Мадлен[28] и Юппе[29].

Какова причина этого? Интеллектуальные движения, добивающиеся внимания публики, облекают в слова мысли о существующих проблемах, а также представляют собой конкретную политическую угрозу.

Таким образом, положение новых правых становилось всё хуже и хуже — они лишились политического тыла и были отрезаны от собственной аудитории, чьи взгляды по большей части совпадали с позициями «Национального фронта». Аудитория новых правых была озадачена их непостижимой идеологической ориентацией на страны третьего мира и ислам, считала её выражением безразличного к проблемам иммиграции «буржуазного мышления» или даже свидетельством нашего заигрывания с левыми неякобинского толка. Начиная с этого времени новых правых, неспособных привлечь новых людей, постепенно поглощал Фронт — культурная ценность текстов просто не могла догнать смещение идеологических акцентов. Без сомнения, как мы увидим, растущая враждебность СМИ также затрудняла распространение идей новых правых. Система уделила работам де Бенуа ограниченную сферу влияния, как то уже было с Рюйером и Фрейдом (но не Дебором, реабилитированным парамарксистом).

Однако не заблуждайтесь: это ни в коем случае не оправдание. Сильное давление на власть со стороны хорошо интегрированных кругов меньшинств и лобби, таких как SOS–Racisme, MRAP, LICRA, DAL, Ras l’Front, LDH, ACT–UP или «Гринпис», а также различных вдохновляющих их идеологий нельзя объяснить их политической ультракорректностью и полной совместимостью с системой: также играет роль тот факт, что они все оказались способны на доходчивое донесение своих мыслей, в ходе которого использовались все трюки нового медиа–цирка. Новые правые не смогли сделать того же, оставшись привязанными к устаревшим способам распространения идей.

Создание устойчивой группы в населении Европы, дестабилизированной «кризисом» и бунтующей против конкретных результатов этой системы, послужило бы новой питательной средой для новых правых.

2. Усиление цензуры и неспособность новых правых ответить

В начале 80–х усилил свою хватку мягкий тоталитаризм, направленный против всех «некорректных» форм выражения мыслей. Когда поколение 68–го года, пользовавшееся лозунгом «Запрещено запрещать», пришло к власти, оно отличилось конформизмом, любовью к запретам и желанием насадить идеологический порядок.

Цензура осуществляется как посредством законодательного уничтожения свободы мысли и слова (даже путём судебных процессов), так и благодаря намеренному молчанию в СМИ, когда дело касается людей или событий, которые могут привести к волнениям: демонизирование или вымарывание. Новые правые, определённо, стали жертвой такой цензуры, которая даже стала повесткой дня на одном из собраний GRECE. Однако не будем делать из мухи слона. Боюсь, что цензура является отговоркой для обоснования нехватки воли и неспособности рискнуть.

Любая форма цензуры представляет собой стимул, любая форма подавления — испытание: нужно встретить проблемы лицом к лицу, а не жаловаться. Почему же новых правых угрожали запретить, угрожали им преследованиями и насилием? Сказать по правде, они никогда не могли использовать в своих целях «согласованность идей» (уместное определение, созданное Аленом де Бенуа и популяризованное впоследствии Жаном–Франсуа Каном[30], который парадоксальным образом является лакеем политической корректности и господствующего мышления).

С другой стороны, в свои лучшие годы, начиная с 1979–го, новые правые подвергались нескольким серьёзным нападкам в СМИ и даже физическим проявлениям агрессии. Однако сам этот дух битвы придавал им сил и вызывал творческую реакцию.

Нет нужды придумывать оправдания, преувеличивая коварство и всесилие цензуры. Тишину со стороны СМИ можно также объяснить безразличием к новым правым, — движению, которое больше не удивляет, не шокирует и не провоцирует и, несмотря на явную ценность изданных работ, прекратило предлагать что–то новое. Держу пари (я ещё вернусь к этому), что если бы новые правые сохранили боевой дух, если бы желали устраивать провоцирующие обсуждения и формулировать радикальные идеи, молчание СМИ продлилось бы недолго: они обязательно должны атаковать (а значит и рекламировать) всё, противостоящее их системе. Мне платят за знание этого.

Агрессия всегда предоставляет шанс — она распространяет мысль, позволяя ей отточиться и нанести ответный удар. Любой, обладающий умением и волей, должен выводить из себя людей, если хочет, чтобы к нему прислушивались. Что более важно, он должен спасти свои мысли от «обуржуазивания».

3. Неверная издательская политика

У новых правых есть три журнала (скорее похожих на лёгкие буи, а не на маяки): «Нувель Эколь», «Кризис» и «Элеман». Задачей первых двух, теоретических по своей сути, является установление интеллектуальных основ. «Элеман», главный медиа–мост, напротив, позиционирован плохо: он должен быть печатным центром деятельности новых правых, должен обращаться к образованной публике и влиять на приверженцев других направлений мысли, но не справляется с этим. Ему не хватает динамизма, он обращается ко многим ненужным литературным и интеллектуальным темам, в то же время игнорируя многие социальные вопросы; в нем печатаются длинные, сложные и зачастую повторяющиеся статьи, неадекватное оформление с плохими заголовками — всё это ограничивает привлекательность журнала. Макет журнала, особенно в новой версии, эстетически безупречен, но слишком аскетичен и не подходит для столь амбициозного издания.

Однако, несмотря на все это, талант у издателей присутствует. Редакционные ошибки чередуются с отличными репортажами, хоть вторых и слишком мало. Например, обсуждение вреда от автомобилей и достигнутого «прогрессом» тупика, помещённые в выпуск 86 (октябрь 1996 года, «La société folle») служит примером того, что должно регулярно там появляться: крайне интересные для всех темы, захватывающие внимание читателей — своеобразное интеллектуальное очищение мозгов и идеологическое возрождение.

В то время как проводимый «анализ» обычно очень точен и конкретен, практические тезисы и предложения, как правило, не идут дальше простой критики и поднимания вопросов типа «Давайте подискутируем: что же нужно делать?».

Другая ошибка состоит в рассеивании аудитории. Впервые я заметил эту угрозу в начале 80–х. Нам нужно не увеличивать количество изданий, а собраться с силами.

Шарль Шампетье показал мне маленький журнал «Картуш», полный динамичных и стимулирующих обличений. Отлично, но… любой работник сферы коммуникаций скажет вам, что логику этого журнала нужно объединить (и слить воедино) с «Элеман». Короткие тексты, острая информация, живой стиль, и т.д. Даже «Кризис», журнал, считающийся «презентабельным» (но почему?), частично пересекается с «Нувель Эколь», и слишком часто поддается привлекательности парижского сленга, не всегда способствующего дискуссии…

В целом, я говорю вот о чём: я считаю, что некоторые тексты могут быть пригодны лишь для «внутреннего» потребления, но многие другие можно распространять «снаружи», в самом сердце системы. Никогда нельзя недооценивать собственные навыки: талант, сопровожденный смелостью и умом, всегда побеждает цензуру.

Идеологические ошибки

Основной причиной спада влиятельности новых правых, проявившегося в 1980–х, стала неясность идеологической линии. Несмотря на качественные аналитические тексты (например, «Homo Consumans» Шампетье или статья о «цветах» Алена де Бенуа в 50–м номере «Нувель Эколь»), к этому мы добавим возврат к доктринальным обличениям и своего рода интеллектуальную помпезность.

Давайте исследуем эти ошибки.

1. С самого начала новые правые и члены GRECE, включая и меня, допускали семантическую неуклюжесть и постоянные оговорки. Двойная риторика многих статей, журналов и книг колебалась между неявными намеками на типичные для ультраправых (особенно немецких) авторов проблемы и символические мотивы, а также антирасистскими, происламскими, псевдолевацкими или поддерживающими страны третьего мира тирадами, которые не обманывали врагов, но озадачивали наших читателей. Я рад указать на эти столь пагубные недостатки, за которые и сам несу ответственность. Сегодняшние новые правые не исправили эти ошибки, а усугубили их.

2. Вторая серьёзная ошибка — эксплуатация и политизация язычества. Начав с верного ницшеанского положения насчет эгалитарной, уравнительной и этномазохистской вредности христианских проповедей, новые правые создали корпус неоязыческих текстов, имеющих свои недостатки. Странным образом, бессознательная отправная точка этого неоязычества была вполне христианской по духу — ответом доктриной на догму. Язычества как такового не существует: есть лишь различные, потенциально бесчисленные виды язычества. Новые правые представляют себя «языческой церковью», не имеющей, кстати говоря, никакого божества. Однако язычество по самой своей природе не может служить метаполитическим знаменем, в отличие от христианства, ислама или иудаизма.

Второй недостаток: ожесточённое антикатоличество (хотя правильнее было бы относиться к нему с безразличием), временами граничащее с антиклерикализмом, при открытой симпатии к исламу. Это рискованная позиция, ведь Европа сталкивается с реальной исламской угрозой, и довольно абсурдная идеологическая установка, ибо ислам — жёсткий теократический монотеизм, «религия пустыни» в своей самой строгой форме — куда строже классического католического генотеизма, сильно смешанного с языческим политеизмом. Более того, сущность языческой точки зрения, состоящей в позиционировании себя не «против», но «за» или «вместе» с кем–то, производит гораздо более конструктивное впечатление. Лично я стал действовать именно так, а новые правые так и не исправились.

Третий недостаток: это язычество было и, кажется, все ещё наполнено формами фольклора, не нашедшими себе места в реальной европейской культуре (в отличие от американской!). С этим я пытался мягко бороться, но всегда безуспешно.

В итоге, одни потенциальные сторонники так и не посмотрели на новых правых, а другие от них сбежали. Почему? В первую очередь, потому что многие не могли понять предпочтение язычества многим более важным и конкретным политическим проблемам: например, разрушению европейской этносферы и мазохистской политике правительств, направленной против рождаемости. Другое следствие: в результате пропаганда язычества в СМИ, особенно во Франции, стала вызывать отвращение. Открытые отсылки к язычеству «напоминают людям секту», как мне однажды сказала одна великая французская актриса, втайне близкая идеям новых правых, но не желавшая, как и многие другие, смешивать политическую идеологию с околорелигиозными элементами. Можно осуждать такую позицию, однако некоторые правила пропаганды игнорировать нельзя.

Что до нападок на католическую церковь, то в прошлом — да и сейчас — их лучше было бы направить на околотроцкизм, потворство иммиграции и боязнь собственной национальности высшего духовенства, желающего вернуться к жесткому рвению христиан древности, «большевизму античности». Это мазохистское и глупое высшее духовенство, ложно раскаиваясь, с радостью воздвигнет мечети на европейской земле!

На мои взгляды повлияли две книги: «Антихрист» Ницше и «Боги Греции» Вальтера Отто[31]. Кроме того, важен был инициатический «дельфийский обет» Пьера Виаля в начале 80–х. На восходе у святилищ Аполлона последователи из Греции и Бургундии, Тосканы и Баварии, Бретани и Валлонии, Фландрии и Каталонии поклялись сохранить языческую душу. Всё это очень хорошо, но языческие обряды такого рода должны оставаться внутренними делами.

Языческая душа — это внутренняя сила, которая должна пропитать все идеологические и культурные выражения. Она подобна сердцу ядерного реактора — её не следует выставлять напоказ лозунгами. Язычник не разглагольствует «Я язычник!», язычник просто является таковым.

В общем, я думаю, что это продвижение язычества как околополитического знамени озадачило естественную аудиторию новых правых, как будто целью было отвлечение внимания от второстепенных проблем, а также начало искусственного конфликта с «традиционными католиками», которые не такие уж и христиане… Использование язычества было огромной коммуникационной и пропагандистской ошибкой, отдалившей новых правых от многих католических движений, изначально благожелательно настроенных к ним, разделявших их идеи, но сентиментально привязанных к местным традициям. Мы сделали эту серьёзную ошибку в самом начале, и она остаётся неисправленной.

3. Третья ошибка — слишком сильный акцент на фольклоризме и чрезмерный культ корней. Душа европейской творческой культуры не в маленьких пирамидках из обожжённой глины, не в раскрашенной мебели из Шлезвиг–Гольштейна, бретонских капорах или наивных деревянных скульптурах скандинавских фермеров. Она скорее в Реймском соборе, двойной спиральной итальянской лестнице в Замке Шамбор, рисунках Леонардо да Винчи, комиксах Либераторе и брюссельской школы, дизайне Феррари и немецко–франко–скандинавских ракетах «Ариан–5». Сведенная к простому фольклору, европейская культура обесценивается и падает до уровня «примитивного искусства», столь любимого Жаком Шираком. Необходимо было, пользуясь ницшеанской антиэгалитарной логикой и картезианским «здравым смыслом», утверждать о превосходстве — именно так, превосходстве — европейских художественных и культурных форм по сравнению с любыми прочими. Однако этому мешала этноплюралистическая догма, противоречащая антиэгалитаризму. Слишком сильно веря в этнокультурное родство и проникшись столь распространённым мазохистским комплексом вины, мы не осмеливались утверждать о превосходстве нашей собственной цивилизации. Сделав это мягко, мы бы понравились широким массам, пораженным нашей смелостью.

Огромное множество текстов о европейских «традициях», зачастую связанных с позабытыми или мифическими народными обычаями, заставляют нас забыть о главном вопросе: самоутверждении современной европейской культуры, нависших над ней геодемографических угрозах и потребности в реконкисте[32]. Фольклоризм как уравнивающий механизм поместил европейскую культуру на один уровень с другими, в то время как нужно было открыто и умело заявлять о её творческом первенстве. С другой стороны, этот, зачастую фольклорный, традиционализм работает на завоевательный дух американских «культурных продуктов» — он нейтрализует европейскую культуру и превращает её в музейные экспонаты. Фольклоризм не стал связью идентичностей в современной культурной битве, а, напротив, разоружил нас.

Современная европейская культура ловко сопротивляется упадку во многих направлениях: в музыке, архитектуре, дизайне, высоких технологиях, скульптуре… Новые правые не уделили этому достаточно внимания.

4. Четвертой ошибкой является недостаток внимания к конкретным проблемам. Новые правые сейчас ещё более озабочены культурализмом и историцизмом. В конце 70–х он достаточно сильно повлиял на общество, благодаря идеологическим посягательствам и новым обсуждениям евгеники, биологической революции, различия IQ у разных народов, этнологии, новых экономических перспектив, места сексуальности в обществе спектакля, и т.д. Я считаю, что новые правые и их тексты слишком сильно граничат с торжественными церемониями поминовения, литературной культурой и устаревшими, ностальгическими формами интеллектуализма. Это настоящий позор, ведь те немногие обращения к важнейшим современным проблемам, которые легко можно найти на страницах журнала «Кризис», весьма интересны.

Не хотелось бы быть понятым превратно: я критикую новых правых не столько за то, что они делают, сколько за то, чего они не делают или уже не делают — или, если быть объективным, за то, чего они делают недостаточно.

Нужно обсуждать такие вещи, как азиатский финансовый кризис и биотехнологическая революция, устраивать обсуждения по вопросам европейского федерализма (за или против Соединённых Штатов Европы?), роли интернета, европейской космической политики, солнечной системы, загрязнению окружающей среды, последствиям старения населения, моде на латиноамериканскую музыку, всплеску женского гомосексуализма, миру порнографии, спорту, демографической колонизации Европы, энергетической политике и ядерной энергии, транспорту и преступности.

Новые правые лишь снова доказали бы свою неординарность и надежность, если бы сформулировали дезориентирующие положения, касающиеся всех основных современных проблем, если бы смогли создать корпус текстов новой идеологии (представленный в форме «обсуждения», а не набора догм), затрагивающих экономические, научные, геополитические и социологические вопросы.

5. Пятая идеологическая ошибка: симпатия к странам третьего мира. Я сам её испытывал и хочу заняться самокритикой. Эссе Алена де Бенуа «Европа и Третий мир: одна и та же битва» (Europe—Tiers–monde, même combat), важнейшая работа на эту тему, и мои статьи о том же, вышедшие в начале 80–х, были вызваны неверно направленным антиамериканизмом и привели в идеологический и стратегический тупик, который беспокоил меня с тех самых пор. Все народы в истории ведут свою войну — любой альянс носит временный характер. Помимо этого, само понятие «третий мир» потеряло смысл. Перед нами Китай, Индия, будущая мусульманская империя… «Третьего мира» не существует. Симпатия к третьему миру, служившая нам неуклюжей заменой антирасизма, игнорирует реальную историю: иммиграционное и геополитическое давление Юга на Север. Более того, эта несправедливая симпатия к странам третьего мира сопровождалась сбивающей с толку и наивной происламской позицией, которую мы все приняли, в то время как на самом деле арабо–мусульманский мир стал представлять собой объективную, агрессивную, реваншистскую и серьёзную угрозу Европе, ставшей «землей для завоевания». Догмы действительно ослепляют. Они ещё и опасны: ясно, что большая часть аудитории новых правых и прочие не разделяли эти наши сюрреалистические взгляды.

6. Шестая идеологическая ошибка: антиамериканизм и чувство, что нас колонизируют. В начале 70–х наряду с антикоммунизмом, всё ещё популярном среди правых, GRECE продвигала проамериканские настроения и поддерживала «Запад». Так, в одном из старых номеров «Нувель Эколь» под фотографией Рокфеллеровского центра в Нью–Йорке была подпись: «Энергия в сердце силы». В 1975–м году, однако, Джорджио Локки развернулся на 180 градусов, опубликовав вместе с Аленом де Бенуа спецвыпуск «Нувель Эколь», в котором цивилизация США отделялась от европейской, от своих корней. Впоследствии, испытывая те же настроения, я предложил альтернативную идеологическую ось, основанную на отделении Европы от Запада — революционная идея в движении, сделавшем «Запад» своим знаменем. Мы желали подтвердить свою идею о том, что понятие «западной цивилизации» или «западной идеологии» не обязательно совместимо с судьбой Европы как земли братских народов. Запад — абстрактное географическое понятие, а подлинная пропасть лежит между Севером и Югом, ведь жизненное геополитическое пространство Европы простирается до Дальнего Востока России. Такова была наша идеологическая ось.

Однако она была извращена неверным предположением, что между европейцами и африканцами, азиатами и латиноамериканцами существует структурная солидарность, направленная против янки. На самом деле, как мы увидим, США лучше считать противником и оппонентом (inimici), чем врагом (hostes).

7. Седьмая ошибка, без сомнения, наиболее серьёзна: неясность определения «этноплюрализм», усугубившаяся сейчас из–за добавления «мультикультурализма» и внутриэтнического коммунитаризма. Эти определения были приняты новыми правыми, а я считаю их полным идеологическим тупиком.

Этноплюрализм изначально обладал ярко выраженным «внешним» значением: все народы разные, все заслуживают уважения, однако каждый должен обитать на своей земле, в определенной этнокультурной сфере, сотрудничая с другими. Это подразумевало неприятие потоков мигрантов в Европу и идеи глобального этнокультурного плавильного котла (на самом деле, только Европа является целью этих миграций). Пока все нормально — это целостная точка зрения. Однако новые правые (см., например, «Элеман» № 91 за март 1998 года, говорящий о «вызове мультикультурализма» на первой странице) желали придать понятиям этноплюрализма и мультикультурализма «внутреннее» значение, противоречащее первому (например, яростно защищая ношение исламской паранджи в школах). Признавая присутствие отдельных этнических сообществ на европейской почве, мы превратили этноплюрализм в способ племенного, геттоизированного и совершенно американского взгляда на наше общество, противоречащего самому значению выражения «каждый народ на своей земле». Так этноплюрализм был извращён и стал отрицать понятие европейского народа — даже «народа» в целом. Это вновь уводит от нас людей: подобные позиции вводят в заблуждение нашу естественную аудиторию, но не могут убедить наших врагов в том, что мы политкорректны.

Моя критика этноплюрализма и мультикультурализма новых правых выражается в следующем.

Во–первых, новые правые сводят к минимуму (как из альтруистических побуждений, так и игнорируя этнические и социально–экономические события) катастрофу, представленную демографической иммиграцией в Европу — область, в отличие от США, приспособленную только для внутриевропейских передвижений. У этой катастрофы есть три последствия: быстрое этно–антропологическое изменение населения, размывание европейских культурных корней (в котором американизм не столь и виновен), сильный экономический и социальный спад, ведущий к бедности и местной преступности. Современный коммунитарный и мультикультуралистский дискурс новых правых можно считать своего рода фатализмом, т. к. этнический калейдоскоп Европы, мультирасовое общество и иммиграция считаются неизбежными явлениями, которые нам нужно принять, приспособившись к ним как можно лучше. Такая позиция обезоруживает, и она несовместима с идеологией, считающей себя революционной, — хотя, в конце концов, она оказывается «политически корректной».

Оправдание мультикультурализма очевидными фактами происходящей глобализации и закатом национального государства — признак слабости. Только Европа и США стали жертвами демографической колонизации Югом. Однако США могут выстоять, а Европа нет. По всему миру наблюдается самоутверждение огромных гомогенных этнических популяций, а не мультирасовый «коммунитаризм». Перспектива «мультикультурной» планеты — это мечта из Диснейленда, заблуждение миролюбивого обывателя. Будущее принадлежит народам, а не племенам. XXI век станет свидетелем глобальной этнической войны, а легионы иммигрантов в Европе станут «пятой колонной» агрессии Юга. Это не паранойя, а геополитика. Тащиться по пути ослепляющего, потворствующего иммиграции пацифизма европейских левых интеллектуалов означает сделать серьёзную ошибку, которая вскоре приведёт новых правых к краху.

Обвинение в «параноидальной риторике» тех, кто боится «вторжения» иммигрантов, «исламизации», фундаментализма и «этнической войны», и вера, что постоянные волнения в пригородах происходят благодаря отчуждённой и американизированной молодёжи без всяких корней (которых можно было бы прекрасно интегрировать, если хорошо к ним отнестись), существуют благодаря серьёзной ошибке в рассуждениях, вызванной абстрактной и игнорирующей социальные события идеологией. Этническая война во Франции уже началась. Варваризация общества и явная или скрытая агрессивность по отношению к европейской культуре, проявляемая многими молодыми иммигрантами, составляют среднесрочную угрозу, как уже заметили многие беспристрастные американские социологи. Почему бы это не признать?

С другой стороны, новые правые представляют себе модель социальной гармонии в мирном мультикультурном обществе. Это утопия. Всякое мультирасовое и мультикультурное общество является мультирасистским и «инфраксенофобским»: от Бразилии и бывшей Югославии до Алжира, Черной Африки и Кавказа. Многоэтничность Франции ещё продемонстрирует свою взрывоопасность и не будет иметь ничего общего с безмятежным трайбализмом, описанным моими друзьями Аленом де Бенуа и Шарлем Шампетье (см. «Элеман» № 50) в рамках дискурса, представляющего собой хороший пример «социологии мечтаний». Трайбализм никогда не был мирным. Готов поспорить, что в ближайшие десять лет история резко и убедительно докажет несостоятельность всех мультикультуралистских планов, даже для левых. Ален де Бенуа желает «взрастить плодотворный диалог между группами, явно связанными друг с другом» («Элеман», выпуск 50, стр. 3). На европейской почве эта перспектива кажется мне нереальной и происходящей из той же иллюзии, которая вдохновляла защитников «этнической гармонии» в Америке 50–х, противостоявших идее ассимилирующего «плавильного котла». На самом деле, я уверен, что все ассимиляторы (якобинцы и сторонники «плавильного котла») и коммунитаристы ошибаются. Общество, основанное на этнотерриториальном сосуществовании было, есть и всегда будет невозможным. Одна земля, один народ — вот чего требует природа человека.

Я полностью согласен с антиякобинским, органицистским и полицентрическим социальным подходом моих вышеупомянутых друзей. В то же время я порицаю их неспособность признать, что гармоничного социокультурного различия, о котором они говорят, можно добиться только среди разных, но родственных европейских народов. Непреклонные защитники Европы, почему же они верят или притворяются, что верят в возможность построения во Франции гармоничного общества посредством «мультикультурного» сосуществования с сообществами азиатского, африканского и арабо–мусульманского происхождения, сильно отдаленными от основ европейского менталитета? Будь они последовательными, они стали бы защищать жесткую и абстрактную республиканскую идею насильной интеграции, столь любезную госпоже Баданте[33]. С такой точки зрения, «гармоницизм» новых правых противоречит сам себе. Они настаивают на развитии идеи, которую физически невозможно реализовать, и верят в чудеса, свойственные эгалитарным идеологиям.

Мои друзья из новых правых нарисовали себе воображаемый образ ислама. Они считают, что ислам можно интегрировать в модель европейской гармонии и общей толерантности, не принимая во внимание тот факт, что этот ультрамонотеизм в действительности является завоевательной, теократической и антидемократической религией, желающей (как предвидел генерал де Голль) заменить каждую церковь мечетью. По самой своей природе ислам нетолерантен, антиорганичен и выделяет своих сторонников из всех прочих. Современные мыслители из новых правых заворожены бессмысленной болтовнёй о «французском исламе», не понимая, что перед ними стратегия лисы[34], столь умело описанная Макиавелли. Не смотря на почитание Карла Шмитта, на практике они никогда не применяют ни концепцию «исключительного случая» (Ernstfall), ни концепцию «объективного врага» — того, кто считает тебя врагом лишь потому, что ты существуешь, что бы ты ни делал.

Мультикультуралистская и происламская позиция новых правых объективно близка неосторожной позиции французского католического епископата, также из чистого альтруизма верящего в идею будущего гармонического и этноплюралистического общества на европейской земле.

Ещё более странным выглядит тот факт, что новые правые, кажется, не понимают, что в глазах мусульман даже «язычники» — абсолютные враги и семя дьявола, в то время как к ним самим евреи и христиане относятся толерантно, даже если смотрят сверху вниз. Недавно я ездил в Саудовскую Аравию, где мне пришлось написать «католик» на удостоверении личности, выданном на самолете: если бы я написал «язычник» или что–то другое, связанное с немонотеистическими религиями, у меня бы возникли проблемы.

Ожидать согласия между язычеством и исламом — то же самое, что ожидать, что дьявол помирится со святой водой.

Рассказывая о мультикультурном обществе, «Элеман» не обсуждает проблему невозможности депортации нелегальных иммигрантов (из–за реакции околотроцкистских объединений и левых христиан). Не обсуждается социальная и экономическая цена иммиграции или постоянного наплыва иммигрантов с Юга в Европу: будем ли мы заделывать эту брешь, а если да, то как? Подобные важнейшие вопросы так и не поднимаются, а люди ждут. Есть и другая проблема: в то время как каждый год десятки тысяч французских выпускников уезжают в США, Франция привечает (в обмен на что?) десятки тысяч иммигрантов с Юга без всякой квалификации. Почему бы не обсудить это? Потому что это табу? Верно.

Я порицаю новых правых за верность мировоззрению, подрываемому разрушительной концепцией «реализма», часто переходящего в сломленный фатализм.

Я ницшеанец и не люблю термин «реалист». История не реалистична. Коммунизм рухнул за три года: кто бы мог это реалистически предвидеть? В пятом выпуске журнала «Терр э пёпль» Пьера Виаля историк Филипп Конрад[35] рассказывает об испанской реконкисте против афро–мусульманских захватчиков, делая акцент на том, что в истории нет «свершившихся фактов». Реконкиста была нереалистичной, но конкретной попыткой, которая, в конце концов, удалась. Сущность истории одновременно реалистична и нереалистична, ведь её двигатель питается двумя видами топлива: волей к власти и властью воли. Те, кто из слабости решают сдаться перед лицом неприятных и разрушительных исторических событий, должны вспомнить слова Вильгельма Оранского: «Там, где есть воля, есть и путь».

Миссия новых правых должна была заключаться в проторении этого пути. Им нужно исправить свои ошибки, заключив союз с другими европейскими группами, согласными по вышеприведенным пунктам.

Наиболее эффективная идеологическая линия заключалась бы в одновременном отторжении мультикультурного и мультирасового общества с одной стороны и республиканского якобинского французского национализма, поощряющего это, с другой. Да — великой федеральной Европе, нет — мультикультурной (и, по сути, мультирасовой) Франции и Европе, открытой все более широким афро–азиатским и мусульманским массам.

8. Восьмая и последняя идеологическая брешь: отсутствие экономической доктрины. Однажды я начал предлагать свои соображения по поводу экономической доктрины новых правых, сосредоточенной на понятиях «органической экономики» и «автаркии больших пространств», а также на политическом понимании публичной власти в противовес экономическому и финансовому. Эта доктрина призывала к самодостаточности и свободному внутреннему обмену в рамках крупных блоков (в том числе Европы и, впоследствии, Евросибири). Теории такого рода, совместимые с построением Европы, требовали и все ещё требуют дальнейшего развития.

Почему? Потому что, как Хеннинг Айхберг[36] сказал мне в Ницце (в 1973 году!), для изменения народного мнения и влияния на ход истории, необходимо говорить не просто об «абстрактных идеях», а о «вещах», которые интересуют людей. Духовная составляющая необходима для одушевления движения, но одной её не хватает. Нужно считаться с извечным человеческим материализмом. Подобно Марксу (к сожалению), я уверен, что экономика входит в число человеческих забот. Для повторного построения эффективной идеологии необходимо обладать альтернативной экономической доктриной. Это означает вернуться к конкретным социальным проблемам, влияющим на жизни людей: урбанизации, транспорту, финансовой политике, окружающей среде, энергетической политике, здравоохранению, рождаемости, иммиграции, преступности, технологии, телевидению и т.д.

* * *

Конечно, все эти оценки идеологических ошибок новых правых не означают, что я предлагаю принять догматическую идеологию. Однако я считаю, что их «официальная» доктрина зашла в тупик и требует балансировки. Одним из довольно прямолинейных способов для новых правых восстановить свой авторитет было бы начало дебатов. Выпуск «Элеман», посвященный мультикультурализму — основной проблеме — привлек бы больше внимания, будь он открытым для различных точек зрения. Чтобы новые правые могли вернуть силу своим журналам и мероприятиям, в них следует, во–первых, говорить о важнейших и неполиткорректных проблемах, а во–вторых, добиваться участия в дебатах различных сторон.

Я считаю, что новые правые потеряли влиятельность из–за принятия двусмысленных и сложных для понимания положений. Участники движения слишком академичны, слишком изощренны и слишком очарованы квазилевацкими, пацифистскими, утопическими и интеграционистскими дебатами. Вместо этого нужно принять твердую позицию и четко отделиться от системы, развивая радикальное и революционное направление мысли. Нам нужно помнить о ложной мудрости и ложных друзьях, ложных признаниях, успехах и, что важнее всего, о ложных хороших идеях. Плохие идеи привлекают своим упадочным изяществом, а не «скромной и простой строгостью правды» (Ницше). Идеология может победить, лишь противопоставив себя уже рушащемуся порядку.

Новых правых я из самых дружеских побуждений призываю набраться сил от ницшеанского «философствования молотом».

Новые правые (или те, кто заменит их в идеологическом спектре Европы) победят, лишь проявив храбрость — если посредством искусства обсуждения и безо всяких догм они смогут выразить радикальную и неполиткорректную мысль, пусть даже прибегая к современным формам выражения и коммуникации.

Новые правые стали жертвой не «Системы» и не «цензуры», а самих себя. Ничего не потеряно для тех, кто ещё может встать.

Ибо сегодня, как предсказал мой друг Джорджио Локки, мы входим в темную эру бурь, междуцарствие: время битвы и стали, определяющее будущее европейских народов и их потомков — время, требующее трагической и боевой идеологии.

Организациям необходимо сформулировать эффективные и динамические парадигмы: оригинальные и смелые идеи, способные стать оружием перед лицом надвигающейся угрозы. Сторонники нашего направления европейской мысли должны объединиться и проникнуться оптимизмом пессимизма: они должны проявить волю, которая станет осью нашей великой родины, воздвигаемой посреди мглы и боли. Как лунатик, движимый собственной самоуверенностью и не осознающий близкую опасность, в безразличном смятении воздвигается империя, не смеющая пока выговорить собственное имя; в боли родов рождается гроза истории: Великая Европа. Наша единственная надежда на спасение.

Идея имеет хорошее основание, только если соответствует конкретной исторической перспективе, только если является выражением искренней надежды.

Новые идеологические пути

Далее приведено мое понимание различных осей и путей идеологического восстановления, которые я опишу более подробно позже. Вот несколько предположений:

1. Первую я бы назвал виталистским конструктивизмом — это общий идеологический каркас, объединяющий органический и смелый подход к жизни с ницшеанской волей к власти, римским порядком и реалистической эллинской мудростью. Основной принцип: «конкретная волевая мысль, создающая порядок».

2. Вторую ось можно назвать археофутуризмом: будущее общество сочетает научно–технологический прогресс с возвращением к традиционным решениям, уходящим своими корнями в туман времен. Возможно, это и есть подлинное лицо постмодернизма, лишенное привязанностей к прошлому и к глупому культу под названием «в ногу с прогрессом» — гармоничный союз древнейшей памяти с фаустовским духом. Скорее «и», чем «или». Разумный традиционализм — наиболее могущественная форма футуризма, как и наоборот. Нужно объединить Эволу и Маринетти, избавившись от понятия «современности», введенного идеологией Просвещения. Древних нужно ассоциировать не с модернистами, а с футуристами.

Как отмечали новые правые, на фоне крушения политических и социальных структур современности происходит затрагивающее все области человеческой жизни возрождение архаичных — важной частью этого феномена является распространение ислама. Наконец, технологическая наука (особенно генетика) в XXI веке вызовет серьёзные потрясения и вернёт нас к реальности, и это потребует возвращения к архаическому менталитету. Модернизм всё более похож на одну из форм привязанности к прошлому. Однако дело не в принятии классического «традиционализма», отдающего фольклором и призывающего к возвращению в прошлое. Современность устарела. Будущее должно быть «архаичным»: ни «современным», ни привязанным к прошлому.

3. Третья ось — представление будущей агонии европейских национальных государств и европейской революции как основных политических событий XXI века. Для этого надо запрыгнуть на уходящий поезд объединения хотя бы для исправления его ошибок — пусть даже этим поездом управляют, как говорил Ленин, «полезные идиоты», строящие Евросоюз. Великие революции никогда не бывают такими прямолинейными, как любят их представлять себе догматические и романтические интеллектуалы. Болезненное созревание объединения европейских народов на их общей земле — от французского Бреста до Одера, и далее от Бреста до Берингова пролива — лежит в основе всего, скрывая империалистический заряд. Такова реакция на деколонизацию, демографический кризис и иммиграцию, таково возможное решение многих проблем, кажущихся сейчас неразрешимыми. Нам нужно представить себе Евросибирь. За всем этим лежит предположение, что Землей, глобальным городом и обиталищем взаимозависимых народов, не может управлять множество различных национальных единиц (особенно из–за охраны окружающей среды). Ей должно править ограниченное количество «империалистических блоков»: Великая Европа, Индия, Китай, Северная Америка, Латинская Америка, мусульманский мир, Чёрная Африка и полуостровная Азия.

Без сомнения, в ближайшее время этого не произойдет. Однако роль «мыслителей» состоит в предсказании будущего. Сегодня мы должны запустить идею Соединённых Штатов Европы.

4. Четвертая ось: считать, что в XXI веке человечество столкнется с конвергенцией катастроф. Далее я разовью эту важнейшую тему. Человеческие общества всегда реагируют, если их прижать к стене. Отдельные последовательности крупных катастроф сходятся в переломном моменте где–то в начале XXI века: природный, экономический и военный апокалипсис, произошедший благодаря «вере в чудеса» — включая уверенность в том, что «развитие» может продолжаться бесконечно без создания риска глобального краха. Эгалитарная цивилизация современности доживает последние хорошие деньки. Мы все должны подумать о последствиях катастрофы: уже сейчас нужно разрабатывать свое видение археофутуристического мира, вышедшего из хаоса.

5. Пятая ось: подумать о возникающем конфликте между Севером и Югом (возможно, Третьей мировой войне) и исламе, способном стать символическим знаменем мести. Возникает необходимость в переосмыслении понятий «врага» и «объективной угрозы»: мы должны быть готовы ко всяческим ученым разговорам о безвредности любого «глобального исламского фронта» и решительно взяться за этнический вопрос, который можно добавить к вопросам экономики и охраны окружающей среды в грядущем новом железном веке…

С этой точки зрения нам следует прекратить изображать южные страны и, в особенности, Африку вечными «жертвами» злобных планов северных стран. Миф о мучениках неоколониализма должен уйти. Каждый народ сам в ответе за свою судьбу. Надо собраться с духом и посмотреть на бедные страны как на ответственных деятелей, а не жертв: беды Африки, в первую очередь, вызваны сами африканцами — хватит бить себя в грудь и принимать решения за них. Новые правые должны отдалиться от патерналистского постколониального мазохизма европейской интеллигенции, как левой, так и правой.

6. Шестая ось, связанная с первой: являются ли США врагом (потенциальным захватчиком и разрушителем) или оппонентом (ослабляющим нас на культурном и экономическом уровне противником)? Действительно ли США («единственная сверхдержава на следующие 20 лет» согласно Збигневу Бжезинскому) являются главным врагом? Кто опаснее: США или Юг? Я считаю, что мы теперь ближе к русским (нашим бывшим абсолютным врагам), чем к американцам (нашим бывшим абсолютным друзьям); однако, уже считая себя евросибиряками, мы обязаны создать стратегию достижения безоговорочного или осторожного сотрудничества с Америкой против серьёзной внешней угрозы. Нужно решительно порвать с мифом о США как «неуязвимой сверхдержаве»: США сильны, потому что слаба Европа. Они ни к чему нас не принуждают силой в отличие от СССР в его отношении к странам Центральной Европы. Американская имперская республика совершенно справедливо в собственных глазах пользуется тактикой мягкого империализма. Мы должны взять собственную судьбу под контроль — суметь отличить смертельных врагов от противника и, как бы то ни было, начать самоутверждаться.

7. Необходимо сосредоточиться на эпистемологии техники. Проблемы таковы: разве информатика и генная инженерия не подорвут основы господствующей эгалитарной идеологии, создав пропасть между реальным и желаемым, между природой и ультра–природой? Таковы важнейшие вопросы, стоящие перед биологией и информатикой. Мы должны восстановить прерванное обсуждение биологии, ведь трансгенные техники сегодня уже позволяют влиять на процессы передачи генов — ещё недавно исключительно природный феномен, неподвластный какому бы то ни было вмешательству. Мы уже способны создавать скот без беременности, в инкубаторах, а скоро сможем делать то же самое и с человеческими телами: соединив современные компьютерные системы с трансгенными техниками, мы сможем программировать генофонд, а значит, и способности «людей второго поколения». От кукурузы к овце, от овцы к человеку. Ещё одна проблема: компьютеры третьего поколения смогут создать виртуальную вселенную или симулированный антимир, выглядящий реальнее настоящего, населенный уникальными и автономными гипервиртуальными трёхмерными персонажами, ведь «компьютерный разум» ещё только зарождается. Те, кто презрительно называют его «всего лишь машиной», совершают серьёзную ошибку. Эти новые удары по антропоцентризму, наносимые самим человеком, напоминают, что технологические науки представляют собой действующий фаустовский дух. Является ли это смертельной опасностью для человека — «больного животного» и сбоя в программе эволюции? Или это судьба, которой можно управлять? Вот какие философские вопросы должно задать себе всякое движение, претендующее на интеллектуальность.

8. Необходимо поразмыслить о проблеме иммиграции, представляющей собой форму демографической колонизации Европы преимущественно афро–азиатскими народами (а не «вторжение», как это старается представить демагог Жискар[37] — автор новых правил, касающихся воссоединения семей). Коренные европейцы по объективным историческим причинам находятся в ситуации, не тождественной, но очень похожей на положение индейцев и северных африканцев в XIX веке, когда те столкнулись с прибытием европейских поселенцев, покинувших перенаселенный материк. Три поколения спустя колонизация Европы представляет собой форму мести европейской колонизации. Создавая реакцию, необходимо сместить центр обсуждения. Это не просто культурная или социально–экономическая проблема, как хотели бы считать обсуждающие этот вопрос: это глобальная антропоэтническая проблема. Нужно будет ясно указать на это методологическое разделение при ответе («да» или «нет») на реальную проблему: примем ли мы или отвергнем серьёзное изменение этнокультурного субстрата Европы? Основа интеллектуальной честности и ключ к идеологическому успеху лежит в способности и смелости обратиться к реальным проблемам, не пытаясь их обойти.

9. Представить себе двухуровневый глобальный порядок, учитывая технологическую, социальную и природную невозможность распространения логики «прогресса и развития» (т. е. «веры в чудеса») на всю планету. Разве нельзя представить и предвидеть сценарий развития событий, в котором человечество перейдет к жизни в традиционных обществах, социально стабильной и требующей меньше энергии, приносящей больше счастья, в то время как меньшинство продолжит жить согласно индустриально–технической модели? Может быть, в будущем будут параллельно существовать миры нового средневековья и гипернауки? Кто будет жить в каждом из этих миров, сколько там будет жителей? Все смелые и дерзкие мыслители должны помыслить немыслимое. Я считаю, что археофутуризм, взрывоопасная смесь противоположностей, является ключом к будущему уже хотя бы потому, что парадигма современности на глобальном уровне нежизнеспособна.

10. С этой точки зрения необходимо что–то решить по экономическому вопросу автаркии больших пространств (возможной Евросибири) и выхода за пределы социализма и либерализма. Для этого потребуется оживить идею органической экономики третьего пути, которую могут вдохновить как подлинный либерализм, так и подлинный коммунитарный социализм. Мы должны подумать о происходящей трансформации экономических систем в неофеодальные сети, радикальным образом переосмыслить роль верховной политической власти, которая должна политическими средствами направлять экономику, а не управлять ей. Мы должны представить себе огромные полуавтаркические блоки, которые могут по–разному производить и потреблять и в которых могут существовать связанные, но различные типы общества и экономики. Могут ли ультратехнологические зоны, связанные с глобальной сетью коммуникаций, граничить с неоархаическими зонами, где восстановлены образ жизни и производства традиционного общества?

Направление мысли является сильным, если может поднять важные, но неожиданные вопросы, если бьет на упреждение, а особенно если использует при этом недогматический язык.

* * *

Для того чтобы в эпоху великих испытаний, когда на кону стоит выживание, а катастрофа всё ближе, возникла идеология революции и восстановления, необходимо переосмыслить старое понятие консервативной революции, которое я считаю устаревшим. Все молодые силы, столь редкие в наши продвинутые времена, должны объединиться на европейском уровне, забыв про местные споры и иерархически определив — согласно неисключающей и политеистической логике «и», а не «или» — мировоззрение, объединяющее их с доктринами, которые и привели к обсуждению. Идеология появится позже. Наконец, необходимо уравновесить критический дискурс этого периода междуцарствия с предшествующим, утвердительным и оптимистическим дискурсом в рамках нашего пессимистического взгляда на современность, который будет справедлив и после наступления хаоса.

Краеугольным камнем нашего направления мысли является исторически установленное согласие по понятию Европы. Все мы (каждый согласно собственным мечтам, анализу и темпераменту) желаем выйти за пределы бестолкового эгалитарного национализма времен эпохи Просвещения и способствовать построению макроконтинентального союза братских народов, создавая сейчас его образ, который потребуется после катастрофы. Всё это должно быть приведено в соответствие с органической и демократической имперской логикой, без насильственного подчинения другим и уничтожения исторического наследия, представленного нашими разными языками и этнокультурными особенностями — уникальным сокровищем Европы. Так говорил Пьер Виаль, один из лидеров «Национального фронта», французской националистической партии, и основатель культурного объединения «Земля и народ». Вот подлинная цель нашей борьбы: сражаться за укорененную культурную идентичность, одновременно французскую и европейскую, гармонично сочетающую греко–римское, кельтское и германское наследие. Всё это для нас ценно, все представляет собой одну из граней одной и той же цивилизации. Все борцы за сохранение этой цивилизации — наши братья по оружию.

Мы вновь должны стать солдатами Идеи и гибко, но твердо объединить все направления мысли, периодические издания, книги и общества, придерживающиеся тех же взглядов на будущее Европы.

Перечитывая издания нашего «движения» (совсем недавно, потому что долгое время подобные вещи меня не интересовали), я был поражен существованием в Италии, Германии, Бельгии, Франции, Хорватии, Испании, Великобритании, России, Португалии и прочих странах людей, журналов, движений и объединений, в общих чертах разделяющих наше мировоззрение. Однако меня также поразила разрозненность, личная непохожесть и сильный местечковый дух некоторых из них.

Синергическое движение подобного рода, проходящее поперек течений и тенденций и сходящееся на отмеченных выше осевых идеях, найдет себе место в истории, лишь неся в себе заряд провокационного идеализма, а не нейтрального интеллектуализма.

Пусть мои одаренные друзья из новых правых извлекут пользу из этих кратких советов, вновь найдя себе исторический путь — возможно, они смогут начать со смены имени…